Цыган

      
- Серёжка! Ты пошто Жульку с собой берёшь? Ай  не знаешь, она не сёдни-завтра щениться должна?
-Да ладно тебе, батя. - Досадливо отмахнулся Серёжка, дожёвывая на ходу шмат чёрного хлеба, обильно политого тягучим, цвета тёмного янтаря, духмяным подсолнечным маслом и густо присыпанного крупной солью.
       ... Любимый бутерброд мальчишек той поры: конца пятидесятых - начала шестидесятых годов. Особенно, как сейчас, когда мать только-только принесла едва ли не дымящиеся буханки из сельмага, остро заточенным ножом отхватила щедро двухсантиметровую хрустящую ноздреватую горбушку, плеснула на неё из лоснящейся тёмно-зелёной литровой бутыли слегка пенящегося масла, растёрла его подушечкой указательного пальца равномерно по всей площади краюхи, зачерпнула из деревянной плошки щепотку соли и аккуратно, чтоб ни один сверкающий кристаллик не упал мимо, посыпала хлеб.
        А краюха почти мгновенно насквозь пропиталась маслом и, если бы не плотная поджаристая корочка, оно наверняка бы тяжёлыми каплями падало на землю...
-Держи, сынок. - Добрыми серыми глазами улыбнулась мать, протягивая Серёжке хлеб.
А тот уж изошёл слюнями, жадно следя за неторопливыми точными движениями материнских рук, схватил потяжелевшую горбушку и немедля откусил от пружинящей краюхи добрый кусок.
        -Да не спеши так: подавишься, - всё с той же, немного усталой, улыбкой, упрекнула мать, - ай отнимет кто?
        -Бу-бу-бу. - Попытался сказать что-то Серёжка, махнул рукой и выскочил на улицу, прихватив в сенях стоящую наготове плетёную корзинку, на дне которой  виднелись пожухлые берёзовые листочки да в углу прилепилась подвядшая ножка подосиновика.
        На задворках, блестя стрижеными макушками, Серёжку поджидали трое приятелей.
        -Шустрее, Серёга, чего ты там? - Нетерпеливо закричали они, взметнув над головами такие же видавшие виду корзинки.
        -Да бегу, бегу. - Отвечал Серёжка, справившись, наконец, с вкуснющей горбушкой. На ходу рукой вытирая лоснящиеся от жирного масла рот и подбородок, он устремился к товарищам. Отец с огорода кричал ещё что-то вослед, но Серёжка уже не слышал его.
        Жулька - мелкая, чуть больше болонки, чёрная, без единого пятнышка дворняжка, бежала рядом, задрав от восторга упругий хвост и заглядывая преданно в Серёжкины глаза. Она обожала своего маленького хозяина, который тайком от родителей подкармливал её разными вкусностями: то половинку ароматной котлетки сунет ей под стол, оладышек перепадал, щедро политый топлёным маслицем, кусок сахара колотого... Да мало ли чего. В котлеты вот только чеснока, много клали, язык в пасти так и жжёт. Ну, ничего, зато глистов не будет. Кусок пропитанной маслом горбушки был только что проглочен и теперь Жулька, блестя глазами-виноградинами, рвалась в лес. Она точно знала, что если в руках Сережки корзинка, значит поход будет весёлым и она непременно найдёт самый большой белый гриб...
        Года три назад принёс Жульку совсем крохотным щенком Егор Иванович, отец Серёжки, работавший на заводе "Металлист" в Дунино, близ Звенигорода. По металлу Егор Иванович был большой дока: в доме, куда не кинь взгляд, попадёшь глазами на отцовское ремесло. Вот тазик из нержавейки сварганенный - это матери для белья иль других каких нужд. Ведро цилиндрической формы, опять же из нержавейки - воду из колодца носить. Тяпки, мотыги, рукомойник, тот же флюгер на крыше – всё отцовских рук дело. Соседи, конешное дело, просьбами одолевали:
        -Иваныч, ты уж сваргань, будь добр, ведро-то для колодца, утопло наше... Да с нержавейки чтоб... А мы уж...
        А Жулька, вопреки ожиданиям, так и не выросла настоящим псом. Маленькая, пузатенькая, с коротким хвостиком. Пирожок ни с чем.
        -В кого пошла? - Почёсывая заскорузлым указательным пальнем переносицу, недоумевал Егор Иванович, - мать размером с овчарку и сейчас у проходной крутится. Кобелей совсем чтоб мелких тоже в округе не видать. Разве пришлый какой? -Ты в кого уродилась, Жулька? - Строго спрашивал он сидящую у порога, виновато виляющую хвостом собаку.
        Жулька улыбалась на всякий случай, обнажая мелкие, покрытые жёлтым налётом зубы. Понимала, что выпимший Егор Иванович может и рассерчать внезапно, да поддать ни с того, ни с сего.
       - А-а... Живи... Чего уж там. - Махал рукой Егор Иванович, - хорошо хоть жрёшь мало. А-то б...
        Он не уточнял, что было бы с Жулькой, если б та много "жрала". Но известно, что со всякой скотиной на селе обходились строго, и правило было одно: животина должна приносить пользу. Корова иль коза - давать молоко, бычок крутолобый - мясо наращивать, свинья - жиром обрастать, куры - яйца нести, кот иль кошка - мышей гонять да давить, собака - двор охранять.
        Прагматизм сельчан совсем не исключал привязанность к животным, да что там - любовь даже! Того же бычка Яшку и вкусностями с руки покормят, и почистят любовно крутые бока, и порезвятся детишки с ним на зелёной лужайке, играя в догонялки, но придёт время... И висит Яшка на полиспасте,привязанный за задние ноги, а башка рогатая с изумлёнными глазами в сторонке валяется... Так и с любой другой скотиной.
        Жулька понимала, что скидки на её малый рост никто делать не будет, а потому старалась как могла. Но всерьёз её не воспринимали и приходящие по делам иль в гости соседи и родственники хозяев попросту игнорировали, а то и с старались пнуть под рёбра, если Жулька с лаем приближалась слишком близко.
        Особенно невзлюбил собаку живущий напротив сосед Юрий Фёдорович со странным прозвищем "гусак". Но это для Жульки было странно, а на самом деле тот действительно был похож на здоровенного гусака. Когда он выходил со своего двора, то сначала из-за приоткрытой калитки показывалась голова с сизым носом, раскачивающаяся какое-то время на длинной жилистой шее и озирающаяся по сторонам, а затем выплывало неожиданно грузное тело на коротких кривоватых ногах.
       -Егор Иванович! - насмехался Гусак, - что-то Жулька твоя не растёт, ай кормишь плохо?  Я на речку иду, давай прихвачу собачку-то, камень на шею и...
       -Ступай, ступай. - Бурчал отец, - Герасим нашёлся, тоже мне...- Лежащая рядом Жулька с глухим рычанием скалила зубы.
         Но так было до одного случая... В тот день, где-то в середине августа, Серёжка с родителями, братом Сашкой встали чуть свет, покормили скотину и засобирались в дорогу. Накануне пришла печальная весточка, что преставилась после долгой болезни родная сестра Егора Ивановича - Глафира. Как это часто у нас бывает, родственники давно не виделись, лишь изредка Глафира присылала брату поздравительные открытки ко дню рождения, к Новому году, да к очередной годовщине Октябрьской революции. На нескольких коротких строчках сообщалось скупо, что "у нас все хорошо, погода стоит плохая, огурцы все замокли, чтой-то ноги стали опухать, особливо к вечеру." Егор Иванович, надев очки, читал очередное послание сестры, хмыкал неопределённо и аккуратно подкладывал открытку к другим, ранее полученным и сложенным стопочкой в ящике трюмо.
И вот настал час ответить сестре на все открытки разом. Жила Глафира без мужа, с непутевым сыном и все заботы по похоронам ложились на плечи брата. А на чьи ещё?
Мальчишек можно было и не брать, пусть бы присматривали за домом, но они так жалобно просили, что родители сжалились, и отец сказал только:
        -Смотрите, чтоб...
        -Да мы... - Завопили братья. Им было и жутко и страшно интересно: в их жизни это была первая умершая родственница, и грех было пропустить такой случай.
        Планировали вернуться к вечеру. Добираться надо  было на перекладных: сначала пешком до Успенки, а это напрямки около трёх километров, там на автобусе до Москвы ещё двадцать с небольшим, а потом электричкой шестьдесят вёрст с Казанского вокзала. Вечером мать с сыновьями возвращалась домой, а отец оставался ещё на два дня, чтоб и тело сестры земле предать, и поминки организовать, и прочие дела какие завершить. С тем, помолясь, и уехали.
        А в их отсутствие...
        Соседский мальчишка Валерка, прыщеватый белобрысый малец, давненько заглядывался на крыжовник, росший В огороде Галкиных. ( Фамилия наших героев, как вы понимаете.)  И яблони росли во дворе у Валерки, и сливы, смородина чёрная да красная, а вот крыжовника не было. А так хотелось полакомиться сочной сладкой ягодой. Поэтому, узнав от Сашки, Серёжкиного брата, что они все уезжают на целый день, Валерка долго не раздумывал. Как только к обеду его отец уехал на работу, (он сегодня дежурил на Ферме во вторую смену) Валерка перемахнул низенький заборчик, разделяющий соседские участки и осторожно, дабы не исколоться острыми шипами раскидистого куста, стал срывать крупные, покрытые мелкими ворсинками жёлто-зелёные ягоды.
        Жульку Валерка видел, конечно, но у него даже мысли не возникало, что эта мелкая шавка может ему как-то помешать. Запустив руку в гущу куста, где висели самые крупныеягоды, он почувствовал вдруг, что кто-то тянет его за штанину.
        Валерка подумал, что зацепился за что-то и досадливо посмотрел вниз. На штанине чёрной коряжкой висела Жулька. Он попытался стряхнуть её, думая, что собачка решила поиграть с ним, но Жулька недвусмысленно зарычала и перехватила штанину, коснувшись ноги острыми, как шипы крыжовника, зубами.
        - Ты чего, Жулька? - Как можно ласковее прошептал Валерка, - я ж несколько ягодок только. Чуть-чуть совсем. Тебе жалко, что ли?
        Жулька злобно рычала, мёртвой хваткой вцепившись в штанину. Валерка сел на землю и заплакал. Он понял, что зубы, сомкнутые звериным капканом, не разомкнутся до приезда хозяев.
        Серёжка с матерью и братом вернулись к ночи. Жулька челюсти не размыкала. Она бы и рада была это сделать, но их свело намертво. Жульку поливали холодной водой - не помогало. Заставили Валерку скинуть продырявленные шаровары (и как он сам не догадался это сделать? Потом можно было сказать, что Жулька стащила их со двора. Ей же бы и попало.) и тот умчался, сгорая от стыда и злобы, домой в одних трусах, а Жулька всё не размыкала челюсти. Тогда мать, Полина Тимофеевна, взяла в крепкие руки нож и с силой разжала Жулькину пасть.
        -Уф-ф! - Выдохнули все разом, мать повесила дырявый сатиновый трофей на штакетник, а Серёжка подхватил Жульку на руки и бегом помчался в дом.
        Надо ли говорить, что с того дня Жулька стала полноправным членом семьи и Серёжка, не таясь от родителей, мог протянуть ей из-за стола вынутую из тарелки с наваристыми щами мозговую кость, на что отец, Егор Иванович, только и произносил недовольно:
        -Хм...
        Но не более того.
        И вот сегодня, тёплым тягучим августовским утром, Серёжка с друзьями и верной Жулькой шагали в лес, что располагался в полутора километрах от села. Точнее, шагали мальчишки, привычно держа в согнутых руках корзинки для грибов, а Жулька бежала, смешно семеня короткими крепкими лапами. Если честно, бежать ей было тяжеловато, отвисший живот стелился по траве, цепляясь иногда за кочку, дыхание сбивалось, хотелось пить, и время от времени Жулька виляла резко в сторону, увидев лужицу, и жадно лакала, поднимая со дна коричневатую муть.
        Справа, на холме, огромной хвойной копной возвышалась Николина Гора, густо поросшая корабельными соснами и раскидистыми мохнатыми елями, но путь друзей лежал левее, мимо сельского кладбища, засеянного овсом поля за ним, а там начинался и лес, край которого густо порос высокомерными дубами, щеголеватыми клёнами, легкомысленными берёзками и, конечно же, деловито-игривым орешником. Встречались осины,  рябина, но царствовала в лесу, конечно же, ель. Встречались ели такие, что трое мальчишек, взявшись за руки, не могли сомкнуть руки!  Вот такого обхвата стояли деревья!
        А село, в котором живут наши мальчишки, называется Аксиньино. Ай, как красиво, правда? Места здесь чудные, просторные. Само село тянется вдоль крутого берега Москва-реки, а вокруг луга заливные, летом травы в пояс, ястребы да соколы, парящие высоко в небе, высматривающие добычу, в реке рыба туманным утром играет, а вот и лоси на водопой вышли из тёмного бора, лиса в поле мышкует... Лепота.
        Старинное село. Впервые в летописях упоминается в 1448 г., когда Игнатий Васильевич Минин, из старомосковского боярского рода, дал на "помин души" свою вотчину село Аксиньинское митрополиту Ионе с деревнями, что к нему наперёд того потягивали, куды моя соха ходила, куды коса ходила, куды и топор ходил, и с луги, и с пожнями, и с лесом, и с всем тем, что к нему издавна потягло."
        Так Аксиньино стало домовым владением митрополитов. А главным богатством были заливные луга по р. Москве. Судя по писцовой книге 1558-го года, сена для митрополичьих властей ставилось 500 копен, в то время как крестьянских было всего 50.
    В середине 17-го века резко возрастает значение Савво-Сторожевского монастыря, одного из любимейших мест богомолий царя Алексея Михайловича. Аксиньино, расположенное
на большой торговой дороге из Москвы в Звенигород, служило местом остановки царя по пути в обитель. Это обстоятельство привлекало внимание монахов, и патриарх, быть может, не без давления со стороны паря, вынужден был уступить село Савво-Сторожевскому монастырю.
В 17-м веке в селе была построена деревянная церковь Николая Чудотворца, а в 1876-м - каменная.
        А теперь оглянемся чуток и посмотрим, какие населенные пункты окружают Аксиньино. Пройдёмся по берегам Москва-реки, ведь не секрет, что исстари люди строились по берегам рек. Итак, выше Аксиньина лежит г. Звенигород. Ровесник Москвы. Легенды пытались объяснить нам название города: рассказывают о колокольном звоне, о том, что город первым встречал вражеские набеги и звоном предупреждал Москву об опасности. А может, в названии подмосковного Звенигорода звучит ласковое журчание Москвы-реки? Всё может быть...
        А что там ниже по течению? Да буквально в километре от Аксиньина на крутом берегу тож с. Иславское. Ух, давно стоит! Археологи обнаружили на его восточной окраине следы поселений, принадлежащие к "дьяковской" культуре и датируемые серединой первого тысячелетия нашей эры! И это всего в километре от Аксиньина! Сильно подозреваю, что и Аксиньино в те времена уже существовало, просто привыкли мы отсчёт вести по первому упоминанию в летописи. А раскопки-то о другом говорят!
        Кстати, название села носит антропонимический характер и происходит от древнерусского имени Воислав. К сожалению, не представляется возможным выяснить - кем был этот славный человек.
Ещё чуть ниже спустились по Москва-реке - и вот уже Николина Гора.Здесь издавна погост был, где звенигородские князья собирали дань и пошлины с окрестного населения. Позднее на месте погоста возникает небольшой монастырек св. Николы на Песку. Впервые упоминается он в 1473-м году в жалованной грамоте князя Андрея Васильевича, согласно которой передавался в собственность митрополичьей кафедры, владевшей соседним селом Аксиньиным. Вокруг монастырька позднее появились крестьянские дворы, и образовалось небольшое сельцо Никольское на Песку.
       Но уже к середине 17-го века монастырёк прекращает своё существование. Престол св. Николы переносится в Аксиньино, в местную приходскую церковь. А спустя столетие о монастырьке напоминала лишь груда заросших камней и 40 десятин земли, принадлежавших аксиньинской церкви.
       Новая жизнь Николиной Горы началась в 1922 -1925 гг., когда посреди огромного соснового бора начинается строительство посёлка дачно-строительного кооператива "РАНИС" (работников Академии наук и искусства). "РАНИС" существует и сейчас, но посёлок всё равно известен под старинным названием "Николина Гора".
       А какие люди здесь жили! Видный полярник Отто Юльевич Шмидт, Физик и нобелевский лауреат Петр Леонидович Капица, первый нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко. Здесь были дачи писателя публициста Викентия Викентьевича Вересаева, Алексея Силыча Новикова-Прибоя, Сергея Владимировича Михалкова.
       С лета 1934 г. на Николиной Горе жил актёр МХАТа Василий Иванович Качалов. Рядом с ним жила певица Антонина Васильевна Нежданова. Последние восемь лет своей жизни здесь провёл Сергей Сергеевич Прокофьев - выдающийся к композитор.
И это только малая часть знаменитых людей, живших и живущих поныне на Николиной Горе.
Но, поплыли дальше - вниз, по течению. Что это? Знакомые всё названия: Жуковка, Барвиха, Раздоры и, наконец, Рублёво.
       Приплыли. Да это же знаменитая Рублевка! Ну да. Только вернее говорить: Рублёво-Успенка. Поскольку знаменитое шоссе берёт начало в Рублёве, (точнее, рядом с ним) а оканчивалось когда-то в селе Успенское. Сейчас оно проходит чуть дальше - за с.Иславское, до пансионата "Лесные дали". Всего и делов-то - около тридцати километров. А шуму...
Да, но теперь получается, что Серёжка Галкин, его друзья, родители опять же - жители знаменитой Рублёвки? Точно. Только они ещё этого не знают. Не пришло ещё время высоченных заборов, огромных кирпичных коттеджей, распальцованных новых русских, бесконечных пробок на дорогах.
       Пока ещё просто село Аксиньино, деревня Жуковка, деревня Барвиха, Иславское тож...
В том же Аксиньине в шестидесятые годы, о которых идет речь в этом рассказе, было 105 дворов - обычных крестьянских изб, шесть на шесть, с крытыми дворами, сенцами, иконами в переднем углу; с мычащей, блеющей, лающей, мяукающей скотиной,  небольшими палисадничками с непременными георгинами, сиренью, берёзками перед домом, а в глубине участка кривыми раскидистыми яблонями, шершавыми заневестившимися вишнями и уже упомянутым ершистым крыжовником.
       Не было ещё в домах газа и в каждом доме топились русские печи. А чтоб топить их длинную суровую зиму - дрова нужны. Поэтому лесник каждый год выделял опять- таки каждой семье делянку в лесу, помечал деревья, подлежащие вырубке и, кто как мог, заготавливал и вывозил дровишки собственными силами. Кто лошадь в колхозе наймёт, кто тракторишку.
Потому и лес тогда был чистый, опрятный, а вы сейчас в него зайдите. Ужас! Бурелом непроходимый! Огромные ели, сосны выворочены с корнем, острые сучья целятся вам в лицо, гниющие пни протягивают корни, взывая о помощи, даже местные жители, зайдя в лес чуть поглубже, выходят, поблудив, совсем не туда, куда хотели. Хорошо, если погода солнечная. Идёшь обычно вглубь от солнышка, а выходишь на него. Не ошибёшься. Но если пасмурно...Точно блудить будешь.
       Стоп. А где там наш Серёжка с друзьями? Это мы с вами отвлеклись чуток, пока они полем шли. А теперь они уж на опушке. Тут внимательным нужно быть. И зорким. Аль не знаете, что белый гриб опушки леса любит? То-то и оно.
       А Серёжка под молодым дубком уже срезал аккуратно аж сразу три... да нет, пяток белых! Семейство целое. Ножки крепкие ядрёные, на бочоночек похожие, а шляпки цвета спелого жёлудя, под которым эти белые выросли, с жёлто-зелёной подпушкой. Встречаются в этих местах ещё так называемые польские белые, но это дрянь гриб. С нашим белым не сравнить. Да Серёжка их и не брал никогда. Уж лучше свинух да чернух наковырять. Зимой под картошечку, да под стаканчик запотевший... Ух! Впрочем, что это я, Серёга ведь малец совсем, стаканчик - это позже будет. А куда без него русский человек!
       Мальчишки разбрелись по лесу, и лишь изредка раздавалось звонкое:
       -Серёжка-а-а!
       -Витёк-к-к!
       -Тимоха-а-а!
       А эхо смеялось гулко:
       - Ха-ха-ха!..
       Жулька сновала рядом, пытаясь помочь Серёжке, но получалось у неё плохо. Вот и сейчас, здоровенный белый из под ёлки выглядывает, а она за бабочкой пёстрой погналась. Тут дятла спугнула, корягу облаяла - дел полно в лесу.
Серёжка уж почти полкорзинки настрогал грибов отборных, притомился даже чуток. И  не видит пацан, что льётся тонкой струйкой из Жульки жидкость мутноватая. Воды отходят. Первый признак, что вот-вот роды начнутся. Жулька забеспокоилась, изогнувшись, лижет под хвостом, поскуливать начала. Одна беда - её в высокой траве и не видать совсем, одни уши чёрные торчат.
              А Серёжка в азарт вошёл. Режет гриб один за другим. Сыроежки ногой пинает, валуи стороной обходит, на мухоморы нет-нет заглядится: красивые очень.
       А меж тем ветерок поднялся. Зашелестела листва, шепчет что-то, предупреждает. Птицы замолкли враз. Верхушки елей гнутся под напором тягучего, невесть откуда взявшегося в ветра. Чу! Гроза идёт! И точно, где-то, далеко пока на западе, бабахнуло раскатисто, да дуплетом аж!
-Серёжка-а-а!
        - Витёк-к-к!
-Тимоха-а-а!
        И со всех СТОРОН:
-9-ге-ге-е!
-Я здесь-сь!
        - Сюда, ребята-а!
        Куда - сюда? Разбрелись ребята в разные стороны. Оно и верно, настоящий грибник не любит, когда у него из под носа грибы тягают. Чего друг другу мешать? Лес большой...
-Разбрелись, однако, - подумал тревожно Серёжка,- надо бы в кучу собираться да домой драть. Ливанёт как!
        Вдали опять громыхнуло.
-Жулька! - позвал Сережка, - ко мне! Где ты запропала? Он поискал глазами средь деревьев и не сразу, но увидал- таки чёрную мордашку с испуганными глазами. Собака крутилась на одном месте и как-то странно выгибала спину, тихонько повизгивая.
-Ты чего, Жулька? - кинулся к ней Серёжка.
        Жулька кинула на хозяина испуганный виноватый взгляд и опять выгнула спину, широко расставив задние лапы.
        -Да ты щениться вздумала, Жулька? С ума сошла?                Вдруг Жулька закричала надрывно, живот её раздулся от натуги и на примятую траву упал мокрый комочек, опутанный тонкой плёнкой. Жулька моментально развернулась, перекусила пуповину и энергично стала вылизывать щенка, не забыв сожрать послед.
         Щенок был абсолютно чёрный, и очень крупный.
-Не зря ты так орала, Жулька. Такого волкодава родила, - бормотал Серёжка, а щенок уже прильнул к соску матери и жадно зачмокал.
-И что я теперь делать с вами буду? - чуть не заплакал Серёжка. - Сейчас же гроза будет! Эй, пацаны! - крикнул он, но голос пропал почему-то, да за порывами ветра всё равно ничего было не слыхать.
-Бежим, Жулька! Бежим! Домой! Мы успеем! Недалеко ведь! - принял Серёжка решение.
         Он схватил ещё мокрого щенка, сунул его за пазуху, прижал осторожно к груди, другой рукой подхватил корзинку и помчался в сторону дома. Жулька, встревоженная, что щенок исчез из поля её материнского зрения, подпрыгивая и лая, бежала рядом.
-Ты не волнуйся, Жулька. Здесь он, здесь, - кричал сквозь порывы ветра и раскаты грома Серёжка. - Ты пока не щенись больше, подожди до дома. Слышишь?
        Его сердце от быстрого бега билось все чаше, и в унисон с ним билось крохотное сердечко щенка.
        Хорошо, что ушёл, собирая грибы, совсем недалеко от опушки леса Серёжка. Да и нужды не было: грибов-то полно - только режь. И вот он уже мчится по полю, по скошенному недавно жнивью, дыхание всё чаще, тяжёлая корзинка тянет вниз,  встревоженная Жулька путается под ногами, временами вырываясь вперёд, подгоняя хозяина и снова возвращаясь к нему.
-Аа-а! - отчаянно закричал Серёжка, перехватил, чуть подбросив вверх, корзинку, заваливая её на бок и, не сбавляя почти хода, высыпал отборные грибы на землю.
        Да разве до них сейчас! Огромная рваная туча уже нависла черной лохматой шапкой над головами бегущих, молнии вонзались в землю совсем рядом, а гром был такой силы, что Серёжка от страха заплакал. Он бежал, кричал и плакал, но слёз не было видно, потому что хлынул такой силы ливень, что вода встала стеной. Это был не дождь, это была мощь прорванной плотины и ее страшная сила подхватила Серёжку, уронила на землю и понесла. Но встал мальчишка и уже не бежал, а брёл, с трудом переставляя ноги, почти по пояс в грязном потоке, всё также бережно, но крепко прижимая к груди чёрного как смоль, несколько минут назад родившегося щенка.
        Вот уже и кладбище, дорога резко пошла под гору, поток воды ещё более усилился и Серёжка шёл, откинувшись назад, чтоб сохранить равновесие. Корзинки в руках уже не было, как и когда он выпустил её из рук, Серёжка не знал, конечно. Да и какая разница?
        Но вот уже и околица. А где же Жулька?
        -Жулька! Жулька! - Отчаянно закричал Серёжка, всматриваясь в мутные потоки. Собаки не было видно.
        - Где ты, Жулька? - Страшная гроза уже промчалась в сторону Николиной Горы, дождь был уже не такой силы, а вдалеке даже мелькнул луч солнца.
        Серёжка, мокрый насквозь, брёл по липкой грязи к дому. Оставалась слабая надежда, что Жулька обогнала его и сидит  уже дома, в тепле, поджидая его, но в душе Серёжка понимал, что не могла она бросить хозяина и тем более щенка.
        ...Тела её Серёжка так и не нашёл, хотя бродил и в этот вечер, и на следующий день по следам мутных потоков. Видно, забило Жульку под коряги да сучья, смытые с полей, да залепило грязью маленькое тельце. Так и не узнать никогда, были ещё щенки у Жульки иль нет.
        А вот Цыгана - так назвал Серёжка родившегося под грозой кобелька, надо было поднимать. Без матери. А что взять со слепого щенка? Он ведь ещё и не может ничего. Только молоко сосать. Корова в семье была. Коза. С молоком проблем не было. Соску мать сделала, но сказала строго:
        - Выкармливать сам будешь. У меня дел и без того хватает.
        И выкормил ведь! Всё забросил Серёжка: и друзей, и походы в лес, рыбалку даже. А Цыгана поднял. Сначала из соски, по ночам даже вставал, (каково это мальчишке, привыкшего спать мёртвым сном?) потом с ложечки кормил. Подрастал Цыган. Крепчал. В два месяца десять килограммов весил!
        - Ты в кого удался, мать честная? - Удивлялся отец. - Да Жулька кил на восемь тянула, не больше. Это кто ж её?.. Туды-т твою...
        И вымахал Цыган в такого пса, что все диву давались.Были, конешное дело, на селе здоровущие псы... в каждом дворе пёс был, а как же. Днём - на цепи возле будки,
на ночь с цепи спускали. Заборов высоких не было, днём дома не закрывались, а вот ночью... Ночь есть ночь. Мало ли какой лихоимец...
        Морда у Цыгана была широкая, уши висячие, лапы крепкие с хорошим поставом, но вот шерсть... Она была длинная, как у яка. Вы когда-нибудь яка видели? По телевизору хоть? Вот и представьте.
        Пойдёт Серёжка с Цыганом на Москва-реку, собачина с разбегу как ухнет в воду... будто берег рушится. И плывёт, фыркая да отплёвываясь. А шерсть по воде стелется и такое впечатление, что баллон накаченный, на котором сельские мальчишки по речке плавали, кем-то пущенный, на волне качается.
        А уж как выберется Цыган на берег, да начнёт воду отряхивать, тут берегись. Как-то было... Лежит на берегу пузан-дачник, загорает безмятежно, задремал даже. Сомлел от чистого воздуха, да жары июльской. А Цыган, искупавшись, как раз супротив него на берег и вылез. Течением его чуток снесло. Ну и обдал мужика. Ведра полтора в цыганской шерсти точно было. Может меньше. А может, и поболе. Как измерить? Как вскочит мужик, заблажит как! Да нехорошими такими словами. Мать поминает, царицу небесную... Пузо трясется, вода с лысины стекает мутной струйкой... Но тут он Цыгана увидал... Осекся почему-то и говорит вежливо так и тихо совсем:
       -Милая какая собачка... пудов на пять... Ты уж... это... того... Извини... Я тут...
       А зимой Цыгану и вовсе равных не было! Запряжёт его Серёжка в санки да как припустит по улице! Рвет Цыган когтями снег лежалый, грудь вперёд, хвост мохнатый трубой, уши развеваются! И погонять не надо. Щёки Серёжки разрумянятся, восторг дикий!
       -Э-ге-гей! Берегись, народ!
       Так и жили. Летом в лес, за грибами. Цыган и тут молодцом: сунет ему в зубы Серёжка корзинку, полную грибов, тот и несёт гордо до самого дома, а Серёжка идёт налегке, по сторонам поплёвывая. Завидуют пацаны...
       Пять лет уж Цыгану было. Совсем взрослый пёс. Все порядки знал. Службу нёс исправно. И тут попала ему под хвост шлея...
       Поговорка это такая. А вообще-то шлея - часть упряжи, круговой широкий ремень, от гужей, во всю длину лошади, придерживаемый откосными ремнями к нахребетнику. И вот ежели попадёт этот ремень лошади под хвост, да натрёт до крови, берегись тогда!
       Начал Цыган с соседских кур. Одну задавил да сожрал с хрустом, другую. Соседи в крик. Отдал отец пару молодок. Цыгана на цепь посадили. Прошло время, думали -успокоился пёс. Нет, опять задрал.
       - Почуял свежую кровушку, - с огорчением бурчал Егор Иванович, - не отвадить таперь. Беда...
       Сидел Цыган на цепи. Скучал. Воли хотел. Курятины свежей. Своих кур не трогал, кстати. Я ж говорю: умный был. А тут как-то... в июле дело было, жара стояла... асфальт плавился. В городе, конечно. В Аксиньине в те годы его и в помине не было. Не то, что сейчас. Одних лежачих полицейских по улице, где живёт Сергей Егорович, аж восемь штук. Никитка Кудинов, соседский парень, как разлетится на своей "Газели", только и слышно: -Ба-бах, ба-бах! - некогда ему тормозить. Молодо-зелено…
       А Цыгану жарко, будка нагрелась под солнцем, ошейник давит... Хотел Цыган попить, хвать, а хозяева в миску забыли водички налить.
-Пропаду.- Подумал пёс. Язык вывалил, бока вздымаются часто, глаза затуманились. Тут взгляд собаки на сарай упал. - Вот где спасение, там тень, прохладно...
       А будка евойная возле сарая стояла. А какие в селе сараи? Редкий случай, когда крепкий стоит. А всё больше покосившиеся, мхом заросшие, жердями подпертые. Снизу камушек аль брёвнышко подсунут - не просел чтоб, прореху сверху куском толи прикроют, дырку в стене горбылём зашьют.
       Стал Цыган под сарай подкапываться. В тень чтоб попасть. Лапы мощные, земля спёкшаяся, камушки мелкие во все стороны летят. Быстро роет Цыган. Ещё чуток и...
Заскрипел вдруг сарай, покачнулся. Не слышит Цыган.Увлёкся очень. Сейчас, раз-два...Едва успел отскочить пес! Зашатались стены, подкосились столбы подгнившие и упал сарай!Скрежет, пыль, гвозди ржавые из полусгнивших досок повылазили, крыша съехала набок.
        "Крыша" чуть не поехала и у Егора Ивановича, когда он вернулся с работы.
-Ах ты, мать честная! Цыганская твоя рожа! Убить тебя мало!
        И прочая, и прочая, и прочая. В основном непарламентскими выражениями.
        А мысль закралась, однако. Ей ведь - мысли, только стоит появиться. И всё. Навязчивой становится.
        - Может, и правда, извести скотиняку? Жрёт-то ведь сколько! Курей давит. А сарай... Кады в ём разбираться? Там ведь понавалено...
        И правда, в деревенском сарае чего только нет: и бочки старые с проржавевшими ободьями, и вёдра протекающие, вот стол о трёх ножках, стулья поломанные, косы да лопаты, тяпки, мотыги, грабли, снасти рыболовные, сети спутанные... Угольник даже в углу притаился. Икон нет давно, заезжий ухарь с понтом у бабки на реставрацию забрал, угольник пустой в сарай и вынесли.
И теперь всё это разбирать надо, да выкидывать куда-то иль сжечь потихоньку. А столбы новые нужны, а доски, а гвозди, а крышу крыть. Стоял ведь сарай, не мешал никому. И ещё б простоял, кабы не псина проклятая! Ей Богу, изведу!
        Но пронесло на этот раз. А Цыган вину чувствовал, притих на время. Ну прямо шёлковый. Зря не гавкнет, а гавкал он таким басом, что на Николиной Горе псы хвосты поджимали, да от страха брехать начинали; хвостом виляет приветливо при виде хозяев, даже жрать меньше стал, вроде как аппетиту нету.
        Ага, нету. Как-то под утро вылез Цыган из будки по малой нужде, задрал лапу привычно на угол развалившегосяи до сих пор не восстановленного сарая и... Что такое?
          -Га-га-га. - Соседские гуси, не иначе кудиновские, на речку направились. Цельная стая. Впереди гусак шеей-оглоблей  по земле стелется, гусыням путь расчищает, а те шагают вразвалку, жирной гузкой землю чертят.
          Взыграла цыганская кровь! Гори всё огнём! Однова живём! Столько прожить да гусятинки не попробовать! Поднапрягся Цыган, поднатужился, выгнул грудь лохматую колесом, да выдернул костыль железный из будки рывком резким.
          Свобода! Гусятинка! Стоп. Гусь - не курица, его еще завалить надо. Долбанёт в глаз, и привет. Тут тактика особая нужна.
          Цыган через известную ему дыру в заборе выбрался на улицу и пошёл за гусиной стаей. Понимал, что на улице нападать на добычу нельзя никак. Шумновато будет.
          Шёл независимо, по своим делам вроде как. Гуси, мол, и не причём вовсе. Цепь вот только волочилась по земле, цеплялась за кусты репейника, коряжки мелкие,нервировала, в общем. Держался на расстоянии, поэтому гуси не подозревали ни о чём. Вот и крайний дом, теперь направо, к реке, под горочку.
            - Пора, что ли? - занервничал вдруг Цыган, - нет, пущай с горки спустятся, а я из-за бугра и...
              Черной мохнатой тучей, погубившей когда-то его мать, налетел Цыган на чуть отставшую гусыню. Секунда - мощные челюсти намертво сомкнулись на упругой длинной шее. Выпученные глаза, хриплое прощальное «га-га» и уже волочит пёс мёртвого гуся в поле, подальше от глаз людских, чтоб попить тёплой кровушки да рвать мощными клыками гусиную тушу.
            Домой ночевать не пошёл. Понимал - быть беде. Неделю в перелеске скрывался. Испереживался, похудел, не впрок гусыня пошла. Из-за кустов видал не раз Серёжку, который отчаянно звал его, но только глубже в густую траву забивался Цыган, чувствуя вину свою. Уходил Серёжка, слёзы рукавом утирая, и Цыган вновь оставался один на один со своей бедой.
        Через неделю явился. Коротким умишком своим думал, что улеглось, подзабылось происшествие.
        Ан нет. Не знал пес, что в тот же вечер, как пропала гусыня, пришёл к Егор Иванычу сосед - Сашка Кудинов и с порога заявил:
-Ты уж, сосед, давай... плати за гуся-то. Порядок знаешь. Кабы курица... Куды ни шло. А гусь... Сам понимаешь. Бабка Надя видала, как Цыган твой птицу волок, так что...
И, вот...  Как заявится, пойдём... на пруд-то... В разор ведь тебя пустит. Раз попробовал кровушки, всё...
        Вскинулся было Егор Иванович, возразить хотел, но... сказал только:
-Чего уж там..Сережка вот только...
-А что Серёжка, - нахмурился Кудин- вырос пацан твой,в ПТУ, слыхать, поступает. На селе живёт, понимать должон.
        На том разговор и кончился.
        А Серёжка и вправду, как на грех, все эти дни мотался в город, сдавал документы в ПТУ. На электрика учиться. Хорошая профессия. Электрик - фигура важная на селе. И на столб, железными когтями цепляясь, залезть, да линию наладить, и проводку в доме заменить, электроприбор какой починить – куда без электрика?
Как узнал про гусыню, все окрестности излазил,  искамши Цыгана. Не нашёл. А тут отец ещё:
        -Дело на безделье не меняй. Документы чтоб в срок подал.
        Про визит Кудина не сказал ничего. Как вернулся Цыган, хвост промеж задних ног опустив, не стал ему Егор Иванович выговаривать. Примотал цепь к столбушку, чего её к будке костылём прихватывать, всё одно уж... И пошёл за Кудином,  пока Серёжки дома нет.
Кудин понял сразу, спрашивать не стал ничего, снял берданку со стены, загнал патрон, спросил: - Пошли?..
        Шли молча. Егор Иванович впереди с Цыганом по левую руку, сосед с берданкой чуть поотстав. Идти недалече: к небольшому, заросшему ряской пруду, что рядом С колхозными фермами. Грязный пруд, берег глинистый коровьими копытами замешан, даже ивняк по берегу не растёт, лишь карась мелкий неприхотливый нет-нет плеснётся, да лягва пучеглазая, увидев пришельцев, прыгнет в воду, ряску разгоняя.
        Не одна сельская псина, состарившаяся иль заболевшая, опять же провинившаяся в чём, нашла здесь свой конец. Вода болотная всё схоронит. Ряска сомкнётся, несколько пузырей лопнут и всё...
        Цыган не раз видел, как ведут сюда, этой самой тропинкой кривой пса - понурившегося, сгорбленного, еле переставляющего лапы, потом раздаётся резкий хлопок, ветер донесёт едко-кислый залах сгоревшего пороха, пронзительный предсмертный крик, раздирающий воздух и... всё.
        Цыган шёл ровно, красивая огромная его голова с карими большими глазами была поднята вверх. Не привык он бояться. Шелковистая шерсть стелилась чуть ли не по земле, крепкие лапы со сточенными когтями оставляли на тропе следы, говорящие, что здесь только что прошёл крупный мощный зверь. Он был в самом расцвете сил, чуть больше трети и так недолгой собачьей жизни было прожито и вот... Конец. Пес понимал это и решил принять смерть достойно, потому и не суетился, не заглядывал жалостно в глаза хозяину, шагавшему молча рядом.
        ... Вдруг вспыхнуло в голове Цыгана, что он маленький мокрый комочек, крепко прижатый к тёплой мальчишеской груди, в которой колотится часто-часто испуганное сердечко, а рядом раздаётся беспокойный лай матери, которую так и не увидел, а потом тёплые мальчишеские руки, протискивающие в беззубый рот что-то упругое и струйки жирного коровьего молока. А через несколько дней открылись не широко пока маленькие глазки, и он увидел склонившуюся над ним стриженую мальчишескую голову, закричавшую радостно: - Он видит, видит! - И с этой минуты стал этот мальчишка главным для Цыгана и, если б надо, жизнь отдал за него.
-Где ты, Серёжка? Почему не идёшь на выручку?Помнишь наши походы на речку! Вцепишься в мокрую длинную шерсть, обнимешь за шею мощную, а я загребаю поперёк течения. Раз - и на другом берегу. А там луг заливной без конца и края и носимся до изнеможения, и кувыркаемся в высокой траве! А над нами соколы кружат, синь неба бездонная да слепящий
круг солнца. Где ты, Серёжка? Погаснет сейчас солнышко, замолкнут птицы... Гуси эти, чтоб их!
        А зимой, помнишь, Серёга! Метровый снег искрится, мороз давит под двадцать, а нам с тобой хоть бы хны! Ныряем с головой в сугробы, вихри снежные, шерсть чистая, аж синевой отливает! Надевай лыжи, Серёжка, айда с горки кататься!
-Где ты, Серёжка?
-Я и дрова из леса возить буду. Вспомни, как запряжёте меня в санки да волоку бревно здоровущее. Дровишки -то кончились, зимушка суровой оказалась. Навозим дров, Серёжка!
-Виноват, не спорю. Но ведь зверь я, большой клыкастый зверь. Одну кашу жрать – кайфу нету. Как без мяса? Гены сказываются. Бес попутал, согласен, но ведь...
        Пришли. Его Иванович в сторонку отошел. Кудин потянул берданку с плеча...
        Сдал сегодня Серёжка документы в ПТУ. Слава тебе, Господи. То одной справки не хватает, то другой. Характеристика не нравится. Не комсомолец почему. Потому...
-Мамка, поесть бы чего! - кричит Серёжка с порога, - оголодал совсем.
-Беги, сынок. На пруд беги. - Не поднимает мать глаза, - может, успеешь ещё. Пришёл Цыган-то...
        Захолонуло сердчишко у Серёжки. Мурашки по коже. Ноги ватные. А бежать надо. Глаза только вдруг видеть перестали. В ушах то ли звон, то ли стон.
-Беги, Серёжка! Друг там. Верный друг. Вернее не бывает. Что есть силы беги. Упадёшь если, споткнувшись, дальше мчись, плевать на разбитую коленку. Несись, что есть мочи. Как последний раз. Как тогда в грозу, с щенком крохотным. Не минуты - секунды остались, не вытирай слёзы - некогда...
        Цыган, красавец Цыган стоял на взгорке как из камня высеченный, в синем небе сорока орала дурным голосом, самолёт еле видимый чертил белую тонкую линию, словно черту подводя...
        Из потухших глаз Цыгана катились крупные, как ягоды рябины поздней осенью, слёзы..
        Молнией налетел Серёжка, взвыл в голос, утоп в густой шерсти, руки на шее друга скрестил. Плачут оба. Цыган молча, Серёжка в голос.
        Снял Кудин побелевший палец с курка, закинул берданку на плечо, уходя, сказал дрогнувшим почему-то голосом:
-Ты уж, Серёжка, это... присматривай за псом-то...
        И пошёл, сутулясь да покряхтывая подозрительно.
        ... С той поры Цыгана как подменили. Дальше двора - ни-ни. Свернётся клубком и дремлет, время от времени один глаз приоткрывая. За порядком наблюдает.
               Долго прожил. Свою собачью жизнь целиком выбрал.


                с. Аксиньино. 21.09. 09.