Происшествия в одной комнате

     Муха кружит надо мной. Садится то на ногу, то на волосы. Я сгоняю её, но она снова назойливо пикирует, льнёт ко мне, как домашнее животное. Хочу убить её, но вдруг понимаю, что она – единственное существо, которому до меня сейчас есть дело.
     Электрический свет, опьянение от собственных мыслей, пустота, возведённая в степень. Эта ночь не закончится никогда. Лучше бы это было так. Потому что дальше будет день. Дневники Кафки как подходящая пытка. Безумие, прячущееся в пузырях воздуха под обоями. Нужно проткнуть их серебряной иглой, чтобы отравленный воздух, наконец, вырвался наружу. Опять муха, с которой я уже сжился и разговариваю как с назойливой старухой-родственницей.
    Я словно спелеолог, который опустился в пещеру и подружился там с маленьким паучком, бывшим единственным живым существом в кромешной темноте, находившимся с ним рядом долгие недели. Спелеолог опускается туда, чтобы исследовать пещеру. А я заброшен в колодец собственного одиночества. Кем?
     Светает. Сигареты как медленное самоубийство. За окном едут трамваи. Идут первые утренние люди. Но выйти к ним нет никакой возможности. Что я найду там, кроме разбитого зеркала?
     Лица, Лица. Словно взяты из пыльной витрины и напялены на манекены. Смеются, плачут, врут. Вот-вот прорвутся сквозь маски пальцы кукловоды. Не могу видеть никого, и быть один – тоже.
     Затеряться в толпе, дышать тем же воздухом, что дышат тысячи. Стать белым ничем. Снять своё распятое «Я» , пригвождённое миллионом гвоздей-глаз к нелепой афише под названием «человек.
     Умереть, и всё-таки – дышать, дышать, дышать…
     ***
    Я исследую одиночество как спелеолог. Я пишу научный труд. Всё-таки, моё личное одиночество – это одиночество «без». Без тебя.
    Некоторых связывают цепи, некоторых – невидимые нити. Некоторых – столбы и брёвна.  Пишу невнятно,  так как сам не до конца понимаю, про что это – «столбы и брёвна». Но облекаю это ощущение в слова, чтоб самому как-нибудь приблизиться к разгадке. Нечто твёрдое, монументальное, негибкое. Вынутый стержень, позвоночник, приросший к другому человеку. Разорвать – невозможно, мы  - сиамские близнецы, приблизиться – тоже, без того, чтобы позвоночник не сломался.

    ***
     Я поселился в комнате на пятом этаже. Под окном была оживлённая дорога. Трамваи и мотоциклисты сводили меня с ума. Гудки машин словно нарочно были направлены на меня. Слышимость была такая, как-будто я лежу не на кровати в комнате а  - посреди дороги, и автомобилисты гудят мне прямо в уши, чтобы я встал и уступил дорогу. Иногда мне это и снилось, и тогда я вскакивал среди ночи от гудков, чтобы меня не задавили.
    Один сон был особенно страшен: Сигарета летит в окно, на лету теряет алые искры. Падает и разбивается об асфальт. Сигарета – это я . Я лежу на асфальте и машины давят меня.
    

***
Сидя на унитазе с расцарапанными венами, он бился головой об кафельную стену, пытаясь выбить из неё нечто, что неуклонно продолжало верить в возможность человеческой близости.
     «Кто-то должен стать слабым звеном, черт побери!, Кто-то должен кричать в толстые уши  о той боли, что владеет миром и людьми, потому что – это самое, что ни на есть, человеческое. Кто-то должен сорваться, стань он – юродивым, сумасшедшим, Ганди или заштатным писателишкой, чтобы сказать о том, что объединяет всех нас не только как биологический вид. Он должен будет проорать о милосердии… И не только из-за жалости к себе. Сколько таких людей в мире сейчас сидело на своих унитазах или уже остывало? Им всем нужно было лишь немного милосердия… Возможно, его мог дать тот, кто находился в тот момент за стеной"»

***
      Иногда напряжение вырастает, происходит сильный скачок, вылетают пробки и наступает полная тишина. Постарайтесь насладиться этим моментом и просто тихо посидеть, пусть иногда – и в луже собственных слёз.
      Дайте себе поблажку, себе и своему измученному организму. Просто тихо посидеть в темноте в ожидании монтёра, который вкрутит пробки и вернёт Вам чувствительность и электрическую проводимость. И тогда вы снова сможете бежать, говорить, держать сигарету трясущимися пальцами, толкаться в метро, ждать звонка в пустой комнате, вдавливая в лоб сжатые кулаки и… есть собственное дерьмо.

Неотправленное письмо № 1

И в полной мере отдаться меланхолии о тебе, которая предваряет смерть любых отношений, мне   мешает лишь твоё отчаянное присутствие в моей жизни, точнее – желание присутствия, - реального, но по-прежнему отдалённого. Внезапно всплывают твои чувства, так похожие на мои, но – годичной давности.
     А я и не заметил, что в твоей душе распускается этот прекрасный цветок. И теперь я забочусь о нём, ращу его в оранжерее своей грусти и любви, которая стала ещё большей и от этого – менее концентрированной и острой, и которая как облако вечерней росы опускается на наш раскалённый и болезненный мир. Всё в тебе принимаю и смотрю на тебя пресветлым взором человека смирившегося, или – мертвеца..

Неотправленное письмо № 2

значит опять
время неотвеченных звонков
твоих возвращений в 22-00
короткая переписка
и затем спать
каждый по своим кроватям
с надеждой на выходные
которые опять будут мимо
раз в месяц - встреча
а потом на 2 недели сумасшествия

ещё годик?

именно это я и имел в виду,
когда говорил, что что-то надо менять.
Иначе - я закончу в дурдоме.
А менять то и нечего.

Ты  - слишком хороша для меня.
Неотправленное письмо № 3

Я люблю тебя.
Есть ли смысл сейчас говорить что-либо иное?

Цветы зла…

Прогуливаясь по тёмной стороне любви,
Мы срывали червивые яблоки соблазна,
Медленно вскрывая друг другу вены,
Чтобы обменяться кровью,
Мы занимались любовью
На подоконнике самоубийства,
Хохоча что-то прямо в белый череп луны.
Но были в комнате не одни:
Спрятавшись в штору, как в белый саванн,
Нас стерегла не смерть, но разлука.
И мы зарывались с головою друг в друга,
Как страусы или стыдливые мертвецы,
Предчувствуя скорый осенний удар
Депрессии или вдохновения.



Акварель.

    Запах чистого белья. Принёс ветер. Прачечная на углу. Это твой запах. Горячие плечи. Август нездешний. Солёная кожа.  Привет с моря. Ты просто вспотела? А ракушек мне и не привезла.
     Злишься на меня за свои измены, разлуку, фонари, грохот трамваев, ночные блики на потолке. Где то я? С какой из этих -  шлюх, поэтесс, кариатид? В груди растекается кипящий свинец ревности. Ничего. Утром будет легче. Мы снова переспим – ты приснишься мне, а я  - тебе. Так и решим.
     Женщины вокруг злы и прекрасны. Но красотой – журнальной. Весь мир покрыт паутиной. Когда вернёшься?
     Поезда. Уже спокойнее. Пускай уезжают и приезжают куда им нужно. А я остаюсь здесь. Уже не качаюсь перед рельсами. Броситься не хочу.
     Лето проходит, а мы всё – на разных полушариях. Между нами всегда – придуманный экватор, делит землю на две половины – твою и мою.
      Мы стоим друг друга. И могли бы стать отличными врагами, если бы не любовь – которая не христианская, а языческая, кровная, с человеческими жертвоприношениями.
       О чём это я? Солнце уставшее, жарит нас как в микроволновке. Листья желтеют как мои письма. В воздухе неуловимый запах тления.  Залив морщится и стряхивает чаек. Лето на исходе.