Кинф, блуждающие звезды. книга первая. 21

Советник, как безумный, кинулся прочь; уже у самого выхода он остановился, чтобы оглянуться, чтобы еще раз глянуть на своего идола, и Тийна увидела в толпе его погибающий, умоляющий взгляд. Отчего-то он отрезвил её, и  она, через силу улыбнувшись, лихорадочно оглянулась по сторонам. Конечно, все не так просто! Убей этот  редкостный дуралей царя, и она станет царицей; или не станет? Кто позволит сесть на трон ей, женщине?! И будет еще Суд Правящих, этого советнику не миновать, коли он попадется. Как бы ни был влюблен этот человек, когда за него возьмутся дюжие королевские  Палачи, он укажет на того, кто надоумил его на этот шаг и зачем…или не скажет? Можно, конечно, снова и нова прибегать к своему оружию, обвораживать одного Палача за другим, и они не тронут её, но… Тийна внутренне содрогнулась, вспомнив подземелье, каменный мешок, где даже тишина угнетающая, такая мертвая, что… И раз за разом спускаться туда, каждый раз смотреть в глаза новому мучителю, и улыбаться ему, обольщать, трясясь всем нутром от страха, и не знать наверняка, что её чары подействуют? А что он, обольщаемый, потребует взамен? Возможно, он потребует того же, что и советник. И раз за разом… о, боги! А не будет ли это еще более мучительно, чем пытки? В этом душном подземелье, на каком-нибудь грязном пыточном столе, залитом засохшей кровью, с потным грубым Палачом, у которого бог знает какие жестокие  причуды на уме?! А вдруг он, этот Палач, окажется безумцем – в народе ходили о них легенды. И самом деле, кто,  в своем уме, согласится жить в подземелье, не видя годами света белого, не разговаривая с людьми, и не видя ничего, кроме крови, чужих страданий и боли? Говорили, что все они когда-то были убийцами и безумными маньяками, которых держали на цепях, под замками, пока великий колдун не наложил на них заклятья и не принудил их слушаться правителя. Что, если они и в самом деле таковы? А если, не дай бог, при Инквизиции Палач распорет на ней кожу, и все увидят, как духи залечивают её раны – что тогда? Не миновать тогда ей огня и столба, сожгут живьем. А что, если и в огне будут лечить её духи? Тогда она будет вечно гореть и мучиться! Ах, как она поспешила!
Нет, нет, не нужны такие «или». Нужно наверняка знать, что он не выдаст. Лучше было бы, если выдавать некому было.
Тийне эта мысль придала немного сил и она, слегка успокоившись, снова огляделась по сторонам. Странный пир продолжался; пожалуй, трезв был один Чет – ах, нет, гости принца Зара тоже. Вон, сидят, злобно зыркают глазами. Среди гостей Тийны не осталось ни одного здорового – по мере опустошения бочек с вином каждый из них возомнял себя героем и вступал в бой с принцем, и тот быстро и безжалостно калечил смельчака. Впрочем, это было уже не так уж и трудно – сонки, итак не отличающиеся трезвостью, напились в дымину, и держать оружие в руках уже практически не могли. Теперь победитель и побежденные вопили песни, собравшись посреди зала и уткнувшись головами. За столом остались лишь те, кого ноги уже не держали совершенно да те, кто попросту уснул. Ну, и сам царь – он сидел бледный и молчаливый, глядя безучастно на вакханалию, и позади него стоял Шут – вот еще головная боль! Он был спокоен; смотрит на Зара, не отводит глаз. Тем лучше – может, удастся выскользнуть незамеченной, перехватить этого дурака-советника?
На её удачу, в толпе празднующих снова возникла свалка, и принца сшибли с ног. Правда, он тотчас же поднялся и плечом отпихнул своего обидчика, снова вытащив свой меч, но одного этого эпизода хватило, чтоб Шут – почему-то его внимания Тийна боялась больше всего, - дернулся и прыгнул вперед, словно хотел принца защитить. Глядя в спину Шута, Тийна ужом соскользнула с трона и отступила назад. В свалке раздался хохот, обидчик принца получил оплеуху и покатился по полу, и Шут сделал еще один шаг вперед, а Тийна – назад. Если ей удастся выйти в тень, за арки, отделяющие зал от коридоров, она сумеет догнать советника,  и …
- Моя госпожа куда-то собралась?
Сладкий ядовитый голос этого зародыша крокодила настиг её почти у самого выхода, когда ей казалось, что спасение уже рядом, и сердце её вновь гулко бухнуло о ребра. Первосвященник! Как она о нем забыла?! Его горячее дыхание опалило ей шею, и Тийна скорее почувствовала его черные мысли, чем угадала их. Он все это время прятался где-то в темноте и наблюдал за ней, кровожадный паук! Именно за ней; он видел, как она разговаривала с  советником – от него не укрылось и то, как она мучила его. И, возможно, этот гаденыш испытал своеобразное удовольствие, такое, какое испытывают дурные извращенцы, подглядывая… Тиерн стоял тихо, даже не касаясь её, но ей казалось – он тискает, мнет её.
- Ты кого-то искала, моя госпожа? – продолжал он. – Может, советника? Я видел, как он ушел от тебя с каким-то поручением. Зачем утруждать себя, принцесса? Скажи мне, и я передам ему.
Догадался, гаденыш!
Чувствуя, как земля рушится, уходит у неё из под ног, Тийна даже дышать перестала. Что он потребует взамен своего молчания? И будет ли он молчать – он не позволит убить царя, он будет теперь шантажировать её, это не глупец-советник.
- Так что передать советнику? – коварно повторил Тиерн.
Поганец, подумала Тийна, тебе это даром не пройдет.
- Ничего, - ответила она, обернувшись к Первосвященнику. – Отчего ты решил, что я ищу советника?
Лицо Тиерна непроизвольно дернулось, на миг, только на краткий миг на нем отразилось нечто гадкое и возвышенное одновременно – то была страсть, но страсть порочная, такая, которая лишь рушит и калечит, но столь сильная, что калечит обоих, и он уже был её жертвой. Затем он совладал с собой, и лицо его вновь приобрело обычное выражение, угодливое и сладкое.
«И этот тоже, - удивилась Тийна. – Моё заклятье подействовало и на него тоже. Так какого же демона я боюсь? Я всесильна; да, лучше в это верить. Я знаю, он бы сломал меня, он уничтожил бы меня, это я вижу в его глазах,  но такова его любовь. Такая же, как и у меня… А ведь он похож на меня, и его-то я должна понимать лучше всех. И что, неужто я не смогу победить этого маленького человечка?»
Собрав все свое умение, она чуть улыбнулась одним только уголком губ, но от этой улыбки Тиерн затрясся, словно в лихорадке. Еще немного – возможно, если бы не так близко был принц, такой опасный и свирепый, - Тиерн, возможно, не вынес бы взгляда этих прекрасных , словно бы тающих, влажных, затуманенных глаз и накинулся бы на неё прямо здесь. Эта мысль приятно пощекотала нервы, и Тийна вдруг подумала, что, возможно, нужно как-нибудь позвать его к себе в спальню и как следует подразнить…
- Думаю, - медленно произнесла она, - что советник недоброе задумал. Проследил бы ты за ним, а? В один прекрасный момент он может натворить нечто такое, отчего… трон останется без правителя, и тогда… ну, ты понимаешь? Я не смогу сесть на трон, Суд Правящих мне этого не позволит; но я могу уехать с моим женихом в Пакефиду, и тогда…
- Еще раньше ты можешь выйти за него замуж, и тогда царем станет он, - возразил Тиерн, улыбнувшись, - и ни один суд не сможет отрицать законности его правления.
А ведь он прав, сообразила Тийна. А еще… Суд Правящих! А что, если не будет никакого Суда Правящих? И некому будет оспаривать законность её правления! Что, если ..?
- Так проследи же за советником, - сладко пропела Тийна.
« И убей его, как только этот дурак убьет царя, - сказали её глаза. – Тогда ты будешь выглядеть героем, который пытался спасти правителя и вступил в схватку с убийцей».
- Непременно, - в тон ей ответил Тиерн, чуть поклонившись.
«Конечно, я убью его, - ответили его глаза. – А потом приду к тебе, девочка моя, и не думай, что ты сможешь от меня отвертеться».
Тиерн скользнул в темноту, и его не стало видно, словно он слился с нею…Паук! Он вообразил, что всевластен! На Тийну накатила веселая волна ярости, вместе с которой должен был прийти и приступ, но приступа не последовало, и это еще больше развеселило её. Неужели духи исцелили её и от этой напасти?! Это  было бы замечательно…
Но прочь мысли!
Тиерн тоже дурак; Он все знает, и думает, что она будет сидеть, сложа руки и ждать, пока он явится к ней со своими гадкими притязаниями? По нему видно, что он задумал - нацепил бы на неё ошейник и заставил бы ползать перед ним на коленях. Только в своих скотских мечтаниях он не заметил того, что задумала она.
Пусть советник убьет царя! Пусть Тиерн убьет советника и явится к ней за оплатой его молчания – к тому времени он будет ей не страшен. Чем он может пригрозить ей? Судом Правящих?  Не будет никакого Суда! 
Пусть безумные, пусть страшные и сильные, но Палачи тоже смертны; не раз звонил Страшный Колокол, и в ночи выносили тело почившего. Отчего ночью? Не оттого ли, что боялись, что при свете дня люди увидят высохшее тело немощного старца и перестанут бояться?
- По-моему будет, - тихо прошептала Тийна. – Коли хочу я, чтоб наступил Век Тийны Великой, надобно и стать великой. Были в древности королевы, что вдохновляли простых смертных на великие подвиги, и те сражались, словно были равны богам! Неужто я не смогу?! Боги при рождении  обделили меня всем, кроме разума. Теперь же я прекрасна, и одного моего взгляда достаточно, чтобы обворожить кого угодно. Я смогу поднять солдат за собой! Я чувствую, как ярость накатывает на меня, но она не принесет мне припадка и не  разрушит моего тела, как прежде. Она выжигает все слабости во мне, горит, как пламя. Я смогу зажечь такую же ярость в сердцах людей, и они пойдут за мной! А если нет – что ж, тогда смерть мне, и поделом. Лучше умереть, чем дальше оставаться таким же ничтожеством, как и прежде.

                **************************************
…Утро. Ворота в казармы открылись так, словно в них ударили тараном, и возникло смятение. Полуодетые люди вскакивали со своих лежанок, беспорядочно хватаясь за что попало, лишь бы иметь в руке хоть что-то, палку ли, камень, саблю, чем можно было б защитить свою жизнь.
Но драться им не пришлось – во двор казарм вошла процессия, странная и величественная одновременно. Четверо дюжих сонков несли паланкин – раньше его украшали цветные яркие занавеси, которых теперь не было. Был лишь голый стул, лишенный безжалостной рукой всяческих украшений. Главным его украшением была Тийна, облаченная в подобранные наспех латы (наверняка их нашли в сокровищнице, ранее принадлежащей Андлолорам, а может, и самому юному принцу Крифе) – она сидела прямо, возвышаясь над толпой, гордо подняв голову, увенчанную гривастым шлемом, и в руке её было знамя, наскоро смастеренное из яркого белого атласа, обшитого золотой тесьмой. Грубо и неряшливо на белом фоне был нарисован желтый яркий цветок, схожий с цветком на щеке Тийны, и в этом небрежном рисунке было столько величия и угрозы, что солдаты замолкали, опускали вооруженные руки, в суеверном страхе глядя на страшную свою госпожу. Такие знамена взвивались над великими пожарами! Под них вставали великие герои, еще не зная того, что будут великими; и грубые голоса труб пели о том же, трубачи изо всех сил надували щеки, славя прекрасную воительницу.
Тийна поднялась и взмахом руки велела трубачам умолкнуть; гомонящая толпа затихала, еле сдерживая возбуждение.
- Братья мои! – страшно прокричала Тийна, выше подняв свой флаг. – Пришел наш час! Сегодня я нарушила законы предков и взяла в руки меч, - она вытянула из ножен узкий легкий клинок и простерла его над толпой, - и я не таюсь. Я готова идти на Суд и заплатить своею жизнью за свой грех, - она повысила голос, и он гремел, отдаваясь от стен эхом, - но на чей Суд я пойду?!
Солдаты недоуменно переглядывались, не понимая, куда клонит их прекрасная госпожа. А она и в самом деле была прекрасна – высокая, стройная, в блестящих в свете факелов доспехах, с горящими глазами, с рассыпавшимися по плечам смоляными кудрями.
- На Суд Правящих?! – выкрикнула она страшно, и толпа отхлынула от неё в суеверном ужасе. – Что, боитесь? А до каких пор, спрашиваю я, в стране, нами завоеванной, будет все решать Суд Правящих? По какому праву они вершат наши судьбы?! Старый Король  Андлолор мертв; отчего мы, умертвив короля, не убили и его Палачей?! До каких пор они будут судить нас?!
- Они…- несмело выкрикнули из толпы. – Они издревле стояли у врат справедливости, и, говорят, они могучи настолько, что победить их невозможно…
- Чушь! – выкрикнула Тийна. – И Палачи смертны! И издревле они стояли у врат Справедливости в неподвластной нам стране! Но отчего они смеют сейчас приходить в наши дома и забирать в свое логово того, кого им заблагорассудится?! Отчего мы ничего не знаем о преступлениях тех, кого они судят? Отчего одного их слова достаточно, чтобы отдать человека на смерть? Кто они такие? Отчего не говорят с нами? Или они считают себя выше вас, выше любого из вас, славных завоевателей?!
Люди загомонили, возбужденные пылкой речью, и Тийна сочла это хорошим знаком.
- Они являются ночью и уводят того, кого хотят осудить, как трусливые  воры – не оттого ли, что при свете дня они не такие уж страшные и могучие? И не оттого ли, что днем все мы бодрствуем и можем оказать им сопротивление? – продолжала Тийна.  – Так или иначе,  я собираюсь проверить это! Я не боюсь; я  первая спущусь в подземелье и брошу им вызов. Пусть я погибну – но хоть один из них ответит  мне за кровь наших воинов, погибших на их плахах! Пусть дадут мне ответ,  или умолкнут навеки!  Теперь спрашиваю вас – пойдет ли кто-то со мной? Кто из вас не побоится?
- Да в расход их! – выкрикнул чей-то развязный голос из толпы. И сотни могучих глоток поддержали его:
- Смерть им! Смерть Палачам!
Солдаты орали и потрясали оружием, и Тийна, молча глядя на свою паству торжествовала.
- Я сама поведу вас в бой, - продолжила она, когда все стихли. – И первая спущусь в подземелья! Этот бой историки впишут в священные книги золотыми буквами, потому что теперь вы – армия Золотого Цветка Девы, и биться вы будете за святое дело! Освободим же друг друга от страха, который гнетет нас, которому не место в нашей стране!
- Да!
- Соберем все силы и ударим прямо сейчас, пока они не закрыли своих штолен на замки и не подняли тревоги!
- Да!!
- Установим свой суд, Суд Людской,  и свою справедливость!
- Да!!!
Толпа гудела, как разворошенный улей; рога пели о наступлении, и воодушевленные, словно бы околдованные своей госпожой, словно пораженные тем же яростным безумством, что и она, солдаты поспешно вооружались, наспех нацепляя доспехи, хватали крепкими руками сабли и копья, взнуздывали храпящих коней.
- Что там происходит?! – удивился Чет; звуки военных рогов проникли и в пиршественный зал, их не смогли заглушить даже пьяные вопли веселящихся. Шут ринулся к окну; где-то далеко внизу увидел он всадников и пехотинцев, наскоро покидающих замок – все они двигались по направлению к Забытой Дороге…странно.
- Наша армия уходит из дворца, царь!- пораженный увиденным, произнес Шут. – Они уходят по Старой Забытой Дороге… Клянусь честью, они направляются к Палачам!
- Что?!
- Это недобрый знак!
- Кто ведет их?!
- Я не узнаю этого рыцаря. Но кто бы это ни был, он не твой друг, царь!

…Солдатами словно овладело безумие; страшно кричали они, и Тийна, несущаяся верхом впереди всех,  кричала вместе с ними. Её голос словно вливал в их кровь все новые порции бесстрашия, и они смело прошли тот путь, который не прошли бы ранее, не умерев от страха. Забытая Дорога, поросшая бурьяном, была проторена вновь, и скоро сабли и боевые топоры прорубали  проход к Воротам Суда, заросшим терновником. Скоро они были отчищены, и взорам наступающих открылись массивные каменные створки, грубо вырубленные из скальной породы, лишенные каких-либо украшений, резьбы. Почему-то это простое и аскетичное зрелище охладило пыл наступающих, и они отступили на миг, и замолкли гневные голоса. Но Тийна подскочила к воротам и  воскликнула:
- Видите?! Их ворота заросли колючкой и тернием, они не пользовались ими уже сотню лет! Они являются к нам как крысы, из тайных подземных нор! Так заставим их обратно уйти поглубже в их норы, так глубоко, чтобы они не посмели больше выбраться оттуда!
Это придало людям смелости; ворота были слишком массивны, и к кольцам-ручкам были привязаны лошади. Взвился кнут над упряжкой, и створки со скрипом подались, открылись, осыпая тучи песка, чертя на земле широкие полукружия. Из темноты пахнуло влагой и теплом, застоявшимся старым запахом, и целый рой летучих мышей, которых никто не тревожил, наверное, десятилетия, с жалобным писком вылетел на свет божий. Открылся проход в самое сердце замка, в его тайные лабиринты.
- Смелее, мои воины! – воскликнула Тийна, горяча лошадь. Странное дело – она и в самом деле ничуть не боялась, и предвкушение предстоящей бойни приятно щекотало её нервы. Да, сегодня прольется много крови! – Смотрите, какие развалины! Нам ли, победившим смелых каров, бояться пустой темноты?! За мной, смельчаки!
Лошадь заупрямилась, не захотела идти в темноту, пахнущую кровью – да, Тийна теперь тоже узнала этот навязчивый сладковатый запах, щекочущий ноздри, - но наездница жестоко огрела испуганное животное кнутом, и лошадь, всхрапнув, рванула вперед, и сонки с радостными воплями помчались вслед за своей госпожой.
Лошадей, однако,  пришлось оставить на небольшой, совершенно пустой площадке – дальше вели ступени, много ступеней совершенно непостижимой, очень длинной лестницы. Люди притихли; и пусть жажда убийств все еще волновала их кровь – эти монументальные сооружения заставили их притихнуть и относиться с большим почтением к подземному городу.
А это был именно город, самое сердце древней Мунивер, вырытый под землей.
Десятки факелов осветили изнутри величественную пещеру, вырубленную какими-то титанам в скале. Потолок её поддерживали такие высокие колонны, что дух захватывало, и вершины их терялись в темноте, а потолок разглядеть вовсе не представлялось никакой возможности. И арки, образовывающие коридоры, были словно созданы для того, чтобы под ними ходили лишь великаны. А рядом с этими тяжеловесными, гнетущими своей громадностью постройками возвышались башенки, прекрасные и словно бы невесомые, такие изящные и прекрасные, словно созданные для того, чтобы короли отдыхали в них после прогулок по летней жаре.  Люди, оглядываясь по сторонам, оробели и терялись от величия и чувствовали себя маленькими и ничтожными среди каменных громад.
- Кто раньше жил здесь? –  прошептал рядом с Тийной сотенный в большом шлеме, сползающем ему на глаза, задрал голову к невидимому потолку. – Почему они ушли отсюда?
- Не знаю солдат, - ответила она. – Знаю только, что здесь лежат древние сокровища, сокровища великих королей, а мы …
Договорить она не смогла. Слово «сокровища» пронеслось по рядам солдат, и, десятикратно усиленное, вернулось к ней с ревом и хохотом:
 - Сокровища?!
Оцепенение спало, и серая толпа, словно полчища крыс, ринулась по переходам, круша мечами старое трухлявое дерево, руша каменные кладки полуразвалившихся стен, и всюду грязноватый свет факелов, тычущихся в каждый, даже самый затканный паутиной угол, осквернял торжественную и суровую тишину и темноту.
Первого Палача обнаружили, когда башня, изящная, светящаяся, словно изваянная из слоновой кости, рухнула под дружным напором вандалов, поднимая целые тучи праха, и из темноты выступила громадная фигура. Белая известковая пыль припорошила Палача, и он походил на приведение.
- Палач! – заорали злобно и трусливо, отступая и выставляя впереди себя копья. – Палач!
При виде Палача сердце Тийны дрогнуло и гулко забилось, торопливо отсчитывая мгновения. Да, это существо не простило бы ей греха, тем более – убийства отца, и оно беспристрастно разорвало бы её прекрасное тело на куски, резало бы на живую, расчленяло бы, пока от её неземной красы не осталось бы ничего только кровоточащие куски, жалкие ошметки человека…
Должно быть, когда-то он все-таки был человеком – по крайней мере, тело его было человеческим, абсолютно человеческим. Без каких-либо странностей вроде хвостов, рогов и прочего. Это был полуголый исполин, плечистый, с широкой грудью. Пожалуй, на его фоне даже приезжий рыцарь Натаниэль смотрелся бы, мягко скажем, мелковато. Голову его и лицо закрывала обычная для Палача  маска, и был виден лишь рот – спокойный и абсолютно человеческий. Никакого тебе оскала, пены у клыков, ничего, что присуще бесноватым дьявольским созданиям.
И вместе с тем он был ужасен. Глаза его, виднеющиеся в прорезях маски, были пусты, словно у не помнящего себя безумного. Похоже, его и в самом деле когда-то держали на цепях – на его широких запястьях были следы, грубые шрамы, уже побелевшие, оставленные кандалами.  Руки  с раздробленными когда-то пальцами, со сломанными дробилкой ногтями,  словно капканы; этой цепкой ладонью с жадными железными пальцами он, верно, привык удерживать руку или ногу жертвы, отчаянно вырывающуюся, вырезая её из сустава. Плечи тоже в шрамах, в длинных рубцах,  иссечены плетью…И вонь – он его кожаного передника исходил неимоверный смрад, запах разлагающейся крови, коей он был насквозь пропитан. Казалось, даже в грязную, немытую годами кожу этого чудовища кровь въелась, загнила, и черви точат её. Но Палача это не беспокоило; он не знал жалости и не ведал жизни иной.