кинф, блуждающие звезды. книга первая 32

Разве ты не слышишь сам? Поднимается ветер; он несет снеговые тучи, и скоро весь лес будет засыпан им, и твою дорогу занесет. Решайся скорее! То необычный снег; то возвращается моя сила. И она так ужасна, что мне остается только гадать, что за поступок дал ей такую мощь. То поступок человека либо великого, либо безумного.
Буря приближалась; сквозь раскачивающиеся вершины деревьев были видны рваные светлые облака на черном как уголь небе – то ветер притащил непогоду. Женщина поплотнее закуталась в свой плащ, и её трубка в сгущающейся темноте вспыхивала маленьким красным огоньком.
- Пусть идет снег, - бормотала она, чуть покачиваясь, словно была в трансе. – Пусть! Он прикроет всю скверну, он обелит и очистит людскую грязь… и те, кто еще вчера торжествовал, уже сегодня будут раскаиваться, и горько раскаиваться!
- О чем ты говоришь? – в голосе Орлиста послышались нотки страха.
- Я говорю, юный Сильф, о тех, кто хитер. О тех, кто причиняет боль.
- Не понимаю.
- Не торопись все понять, - буря проносилась мимо, терзая деревья где-то в вышине. Снег из облака, прорвавшегося над сплетенными кронами, тихо падал, подобный искристой чудесной волшебной пыли, и в нем было столько покоя и умиротворения, словно это не бешеный ураган принес его, а крылья нежной феи.  Мир раскололся на две части, и в одной из них был мрак и ужас, а в другой, та, что оставалась не тронутой вокруг ночного костра под пологом леса, был покой и счастье.
- Я все еще бессильна, но уже не так, как всего час тому назад. Я вижу плохо, но все же осколки будущего уже доступны мне и мелькают перед моим внутренним взором. Вижу человека… не знаю, кто он, но он очень важен в этой истории… он совершил какую-то гадость… низкую гадость. Рядом с ним женщина. Это он раскается, но его раскаяние не будет стоить и ломаного гроша… м-м, сплошные загадки, и ничего ясного!
- Зачем ты все это говоришь мне?!
- Видения терзают  меня. Я чувствую перемены, много перемен, но не вижу, когда и  где… о, мука!
Ветер рвал лес; где-то послышался страшный треск, и вековое дерево рухнуло, увлекая за собой целые сугробы снега, под которым запросто можно было бы похоронить всю небольшую армию Сильфов, а женщина все так же сидела и бормотала себе под нос вещи пугающие и странные.
Ветер вдруг переменился; он перестал летать над лесом, раскидывая облака, и снизился на землю. Он словно нарочно уронил это дерево, сделав себе лазейку в непроходимой чаще. По ногам Орлиста побежала поземка, тонкая и холодная, как тело змеи. Ветер искал её; найдя, он закрутился вокруг, терзая и нетерпеливо трепля её плащ, словно понуждая избавиться от ненужной тряпки, приподнимал капюшон любопытно, тянул за полы. Женщина оставалась равнодушна к его нетерпеливым уговорам и лишь плотнее натягивала ткань на плечи, все так же пряча лицо в тени.
- Ну, Сильф? – голос её окреп и изменился. – Что ты решил? Идешь ли ты со мной?
Она поднялась на ноги; ветер словно этого и ждал. Налетев в один миг, он содрал ненавистный капюшон, развеял плащ, который забился подобно крыльям, словно одним рывком содрал паутину и темный облик с женщины, в котором она пряталась как в коконе, разгладил сильно и тщательно лицо одним мазком, бросив в него снегом,  и юный Сильф рухнул в снег, потрясенный.
Перед ним стояла не странная старуха с морщинистым темным лицом, а молодая женщина с кожей белой, как снег. Черты её были столь чисты и нежны, что увидь её Рафаэль, он непременно нарисовал бы свою лучшую мадонну, одетую в раззолоченный алый бархат и шелка с жемчугами. Над тонкими веками чернели ровные ниточки бровей, а щеки, посыпанные тонкой жемчужной пудрой, были нежны и чуть розовы, словно самый прекрасный закат подарил свой свет этому лицу и выкрасил губы в небывалый искрящийся оттенок. Волшебный снег запутался в угольно-черной косе, растрепавшейся от ветра, и умиротворение, что лежало на этом безмятежном лице, в миг укротили неистовый ветер. Он словно послушный пес улегся у ног своей госпожи, и все стихло. Даже снег не смел больше падать, и полянка, выбеленная им, была тиха и торжественна.
- Так ты идешь со мной? – повторила женщина, улыбаясь одним лишь уголком румяных губ. Ресницы её дрогнули, поднялись, и на Орлиста глянули синие глаза. И лицо её тотчас утратило невинность и безмятежность мадонны, словно вдруг перед Сильфом разверзся ад, полный соблазнов и искушений. Глаза её горели страстью и неистовством, и им невозможно было отказать!
- Госпожа! – Орлист не помнил как оказался на коленях, целуя край её одежд. – Кто ты, госпожа? Я вижу, что мы ошиблись, приняв тебя за другого человека, но мне теперь нужно знать, как тебя называть, потому что я отныне твой раб!
- Раньше меня звали Эльвира Великая, – ответила женщина. – Потом – госпожа Суккуб. Какое из имен нравится тебе более?
- Госпожа Суккуб! Я думал, что это лишь легенды, придуманные нашими отцами в поисках недосягаемой мечты… Отчего же ты молчала раньше?!
- А ты бы поверил мне, глядя на нелепую старость? Поверил бы, глядя на ужимки старухи? Сложно очаровывать, когда рот твой беззуб и тело источено болезнями… Однако, мне пора. Идешь ли ты?
- Иду, моя госпожа! Я иду с тобой! Я вверяю тебе мою жизнь и всего себя!
- Это роскошный подарок, мой мальчик, - она улыбнулась, вытаскивая откуда-то из складок своей одежды тонкий кинжал. – Я не могу не отдариться, - ухватив свою косу, она одним взмахом отсекла её, и ветер тут же взлохматил коротко, до плеч, остриженные волосы. – Держи. Я обещаю тебе, что подарю тебе себя… хотя бы один раз. Ты нравишься мне, юный Сильф, и мне недостает немного твоей чистоты. А теперь вели своим людям собираться в дорогу.
Тиерн лежал в палатке Орлиста и притворялся спящим. Он слышал, какая возня поднялась снаружи – Сильфы торопливо сворачивали лагерь, собирали вещи. Они готовились уходить. Пару раз кто-то отдергивал полог и заглядывал, но Тиерн не видел, кто – он накрепко зажмуривался и начинал громко храпеть.
«Хорошо, если они уйдут скоро, - размышлял он. – Я не успею замерзнуть, если пролежу на земле пока они будут сворачивать шатер… Уходят. Интересно, это означает, что та, кого они поймали, не нужна им? Они ошиблись?»
Звонко щелкнул порвавшийся от тяжести снега трос, удерживающий палатку, и потолок просел под тяжестью навалившегося на него снега. Тиерн подскочил, как ошпаренный – и замер. В лесу, за тонким матерчатыми стенами его убежища, было тихо. Тишина. Никого.
- Ушли, - произнес Тиерн, немного потрясенный. Сильфы ушли тихо, так, как только они умеют. Ушли и оставили ему все необходимое – палатку, теплые вещи, одеяла, даже кусок хлеба. Лес был тих и безлюден.
- Ушли, - простонал Тиерн. Он понял, что остался один, на тайной тропе Сильфов, по которой уж точно никто не пройдет, и его не найдет. Одному Богу известно, сколько времени он отсюда будет выбираться, прежде чем набредет на человеческое жилище.
Ветер убегающий вслед за Сильфами, тихонько колыхал полог, и что-то терлось об него и шуршало. Прогибаясь под осевшим потолком, Тиерн прыгнул  вперед, и рука его поймала маленький бумажный свиток. Торопливо развернул его Тиерн – то была карта.
- Вот Заповедная чаща, - прошептал Тиерн, водя пальцем по нарисованной дороге. – А вот дорога, по которой мы дошли до этого места… наверное, я нахожусь примерно вот здесь. Недалеко от развилки. Можно идти к поселку, там я смогу обогреться и купить лошадь. Но это означает, что мне придется отойти прочь от Мунивер еще на полдня, а то и больше… Идти до рубки охотников, что посреди Заповедной чащи? Рискованно… кто знает, как настроены там люди. За время, проведенное в лесу, могли озвереть настолько, что не побоялись бы свернуть мне шею. Да и в поселке, настолько удаленном от столицы, могут жить такие же головорезы. Не только не продадут лошадь, а самого убьют и закопают под какой-нибудь сосной повыше… - Тиерн содрогнулся, вспомнив, что никто его искать не будет, потому что  - потому что! – даже для своих он уже давно покойник. Небось, уже нового Первосвященника выбрали. От злости Тиерн заскрипел зубами, и рука его сжала карту так, что бумага треснула в нескольких местах.
Конечно, такое место не бывает пустым. Претендентов много, и царь Чет наверняка уже продал его тайно за хорошую мзду какому-нибудь негодяю. И Тийна – она-то уж наверняка кувыркается с этим пришибленным телком, советником, и смеется над ним, Тиерном. Та-ак…
Значит, никаких поселков. Он не станет уходить дальше в лес. Он пойдет кроткой дорогой Сильфов, выйдет в поселок под столицей… Это займет больше времени, чем если бы он ехал верхом, но так надежней. Так больше шансов, что никто на него не нападет и что он доберется до столицы невредим.

5. Королева Эшебии
После того, как упирающегося и воющего Тиерна уволокли, Тийна вновь вернулась в свою ванну. Настроение у неё было превосходным. Зеркало отразило её лицо – прекрасное и жестокое, - и она улыбнулась своему отражению
«Ха! Так легко заставила солдат уничтожить Первосвященника – того, кто обычно выпрашивал милости для них у Чиши… Значит, и отца они убьют не колеблясь. Нужно только придумать предлог поувесистей, такой, под клич которого они встали бы, не раздумывая. Что завело бы их, отчего бы кровь в их жилах закипела и побежала быстрее? Чем так можно прогневать их?»
Лицо Тийны приобрело коварное выражение.
А что, если разбить вдребезги статую сонского божка? Все знают, что на ней царь Чет вымещает свое неудовольствие, и никто не удивится, что однажды он может переусердствовать… Но зато многие могут быть недовольны таким поворотом дел!
Несмотря на свою неотесанность, сонки были трогательно преданы своему странному божеству, и перед каждой битвой или еще каким важным событием они смиренно просили своего божка не оставлять их в трудный миг, а если уж приключится такое несчастье, как смерть, то хотя бы проводить на печальные поля к Тавинате, туда, где трава позеленее и где походные шатры из толстого войлока…
- Конечно! – Тийна рванула из ванны так быстро, что на кафельный пол выплеснулась добрая половина воды, и мыльные золотистые пузырьки разбежались по блестящим разноцветным плиточкам. – Эй, кто-нибудь! Подайте мне платье!
В зал, где стояла статуя, Тийна проникла тихо, как мышь. Осторожно ступая, она замирала и прислушивалась – нет ли кого? И собственное дыхание казалось ей громовым.
Зал еще не был приведен в порядок после ночной попойки, но гостей слуги все же растащили по комнатам – негоже светлым князьям и баронам валяться на полу, в грязи и объедках, подобно свиньям!
Чиши задумчиво смотрел на неё своим единственным драгоценным глазом. Ради великого праздника его действительно как следует отчистили и отмыли, и он даже похорошел. В тусклом утреннем свете он блестел своим полированными боками, и даже его обычно скотская физиономия сегодня казалась Тийне сосредоточенной и мудрой. Давай, рискни, - говорил божок и ухмылялся. А в алмазе посередине его лба, на самом дне, темнотой наливалась угроза.
- Да что он может, - неуверенно пробормотала Тийна, на шаг отступая. Божок пристально наблюдал за ней, казалось, его неподвижная медная шея поворачивается в сторону Тийны и толстые губы дрожат в издевательской ухмылке. – Покровитель пьяниц… к чему ты привел свой народ? К рабству? Все они рабы моего отца, и он волен распоряжаться их жизнями! А Первосвященник? Твой верный слуга?! Уже к вечеру он будет мертв! Отчего ты не защитил его? Никто не подал ему руку, когда я велела швырнуть его в подземелье! Ты ничего не можешь… ничего!
Чиши еще раз ухмыльнулся; Тийне даже показалось, что его губы шевельнулись, складываясь в какое-то слово, наверное, издевательское ругательство, и нервы её не выдержали. С пронзительным писком она налетела на статую и что было сил толкнула её. Чиши пошатнулся, но устоял, отвратительно усмехаясь над её попытками.
- Прекрати издеваться надо мной! – зарычала Тийна, краснея от натуги. Она вцепилась в руку божка и дергала, тянула его прочь с его пьедестала. Чиши гремел и шатался.
- Я сильнее тебя! – шипела Тийна в отчаянии. Чиши с удивлением глянул на неё – и неожиданно завалился на бок. Тийна, держащая его за руку, едва успела отпустить её –  с жутким громом божок рухнул со своего невысокого пьедестала, и его нелепая голова, треснувшись и плиты пола, отскочила от туловища. Алмаз от удара выскочил из своей глазницы и укатился под стол, в объедки, мигнув на прощание розовым огоньком. Угроза перестала светиться в нем; он стал просто красивым драгоценным камнем.
Тийна отпрянула прочь, уцепилась дрожащей рукой за стол; где-то далеко уже слышалась возня, поднятая солдатами, топот ног приближался к залу – наверное, они подспудно знали, что произошло, и Тийне виделись отчаянье и страх на их лицах. Она хотела уйти, скрыться, но что-то не давало ей сделать и шаг. Обломки божка, лежащие на полу, словно наливались мертвенным цветом, тускнели, теряли свой блеск, и Тийне казалось, что он умирает, и своей волей удерживает её рядом, чтобы солдаты застали убийцу на месте преступления.   
- Нет, - прошептала она, с трудом передвигая ноги, - нет! Я сильнее тебя…
С трудом она сделала еще несколько шагов и скрылась в тени портьеры. Её била неудержимая дрожь. Странно, но почему-то ей было страшно, так страшно, что она не могла прийти в себя и не могла отвести взгляда от останков божка. Будто они и в самом деле что-то могли значить…
С грохотом и шумом в дверной проем ввалились сонки. Она не видела, не разобрала точно, кто это был, ей был слышен лишь отчаянный вопль людей, увидевших своего поверженного божка.
- Что это?! – орали они. – Что это?! Священный Чиши повержен! О, горе нам!  - Перед её глазами промелькнула чья-то фигура, и она накрепко зажмурила глаза, как будто это могло спасти её от чужого взгляда. Эта мера помогла; как только она перестала видеть то, что натворила, разум стал возвращаться к ней. «Что я делаю тут? – в ужасе сообразила она. – Сейчас они кинутся искать преступника, и найдут меня… и им потом не докажешь, что это не моих рук дело. Сейчас же исчезнуть!»
Все так же зажмурившись, она пробиралась на ощупь вдоль стены. В светлом пятне посередине зала метались какие-то люди, что-то кричали, но она слышала только свои шаги. Прочь, прочь! Она спасется, если только шаг сделает за порог. Тогда уже можно не таиться, тогда можно сделать вид, что она только что пришла.
Её рука нащупала дверной косяк, и глаза её распахнулись.
Посередине зала лежали жалкие останки разбитой статуи, вокруг бестолково суетились люди, разыскивая осколки, и ничего страшного и пугающего в сонском божке больше не было.
В зал заваливались новые и новые желающие посмотреть, что произошло, и на неё никто не обращал внимания. Кто-то даже толкнул её плечом, и она окончательно очнулась.
«Пора», - решила она, и смело шагнула в зал.
- Что тут происходит? – кричала она, протискиваясь сквозь толпу поближе к месту события. – Что за шум? Да пропустите же!
У самой разбитой статуи сидел советник. В его руках Тийна увидела алмаз – он растерянно вертел камень в руках, словно надеялся, что его можно как-то вставить обратно, и это исправит дело.
- Что произошло? – повторила Тийна. Советник поднял на неё перепуганный взгляд. Губы его тряслись.
- Статуя Чиши разбилась, - прошептал он. – О, это недобрый знак! Это зловещий знак! За все то время, что он существует на этой земле, он ни разу не разбивался так… Он уцелел в войнах, он не сгорел в пожарах, и его глаз всегда, всегда был жив… как такое могло произойти?! Отчего?!
- Ты уверен, что он разбился сам? – осторожно произнесла Тийна. – Невозможно, чтоб у бога просто так отвалилась голова!
- Здесь никого не было, принцесса, - произнес советник упавшим голосом. – И никто не видел, чтобы кто-то сюда входил.
«И это очень хорошо», - про себя подумала Тийна.
- Это знак того, что сонкам больше нельзя находиться в этих землях, - продолжил советник. – Мы прогневали Чиши. Мы покинули свои земли, забыли своих предков, их обычаи, и живем в чужой и чуждой нам стране. Здесь никто никогда не слышал о Чиши, и никто не хотел бы ему поклониться. И он обиделся! Нам нужно вернуться в Пакефиду, иначе нам не вернуть его благосклонности. Чиши зол на нас, о, как зол!
«А вот это уже плохо», - подумала Тийна.
- Чушь, - резко выкрикнула Тийна. Голос её окреп, она уверенным шагом прошла к разбитому божку. – Разве не жили мы пять долгих лет здесь, в этой стране?! Чиши позволял нам это! И сейчас – разве гневался на вас Чиши? О, нет! Напротив – дела наши только начали налаживаться! Разве не послал нам Чиши иностранного принца? Разве мир с кнентом этого принца – это не шанс вернуться обратно в Пакефиду, откуда нас изгнали? Не тайком и не как бандиты, не воровать и грабить на больших дорогах, а жить в кненте наравне с другими! Этого хотел бы для вас Чиши! Другое дело, - голос её стал вкрадчивым, - что кто-то не хотел бы возвращаться в Пакефиду. И этот кто-то, - Тийна обвела внимательным взглядом столпившихся вокруг неё сонков, - тот, кто доволен своим жалким царством, тот, кого выставили из Пакефиды и кто боится туда возвращаться, тот, кому не так уж плохо живется и без теплых лугов родного кнента, взял и разбил вашего Чиши. Затем, чтобы вы уверовали в то, что Чиши прогневался на вас. И чтобы вы в своей печали не видели того, кто желает вам зла.
- Что? – пробормотал советник, понимая, куда клонит Тийна. – Но этого никто не видел, и обвинять царя…
- А разве я сказала, что это сделал царь? Разве я хоть раз назвала его имя? Нет. Так отчего же ты  решил, что это царь? Потому, что больше некому! Потому, что он больше всех имеет в этой стране, больше любого из нас! 
Тийна обернулась к молчаливым слушателям. Щеки её пылали.
- Посмотрите, – вскричала она, взмахнув рукой. – Всмотритесь в это место! Разве этого вы хотели? Пустых и высоких залов, холодных каменных стен? Нет! Когда мы шли сюда, нам обещали  горы сокровищ, теплые войлочные шатры для каждого и безбедную жизнь! Где это все? Кто-нибудь видел в своей жизни золота больше, чем горсть монет, которая полагается в год как жалование? Нет! А где это все? Где богатства короля Андлолора? Где его жемчуга и алмазы? Они были тут – посмотрите, на стенах все еще видны дыры, где они красовались.
- Это мы их вынули, принцесса, - хмуро напомнил советник.
- Правильно! А почему?
- Потому что нам нужно было на что-то жить, - ответил советник, все еще не понимая, куда она клонит.
- И это верно! Но неужели у короля, который украшал золотом стены, не было ни монетки в казне?! А если они были, эти маленькие золотые монетки, то где же они? Где обещанный дележ после победы? Где безбедная жизнь? Нет их! – голос Тийны окреп. Она понимала, что вышла на нужную ей тему, и толпа с ней согласна. – Но есть же кто-то, кто живет и ни в чем себе не отказывает. Кто содержит гарем и платит своему Шуту, этому поганому кару столько, сколько не платит никому из вас, верных его слуг? И этот кто-то сейчас вероломно сломал статую вашего бога!
- Но зачем это ему нужно? – поразился советник. Тийна торжествовала. Победа была в её руках.
- А затем, - тихо и вкрадчиво ответила она, - чтобы от вас избавиться. Не забывайте о принце – царь хочет вернуться в Пакефиду, и принц этот - прямое приглашение туда. Но с кем он туда вернется? С сонками-завоевателями? С сонками, которых боятся все Мирные Королевства? Нет; он не хочет, чтобы на него косо смотрели Императоры. Он не хочет никаких вопросов и тем более – осуждения. Он не хочет никого убеждать в том, что и вы достойны жизни в Мирных Королевствах, как и прочие. Он хочет избавиться от вас. Просто избавиться. Ему все равно, куда вы денетесь. Даже если вы пойдете войной на Мирные Королевства, вы уже будете не с ним, и он – не с вами. Будет даже лучше, если вас там убьют. Он теперь не нуждается в вас. Верные псы, вы выполнили вашу работу! Вы завоевали ему страну; помогли продержаться до того времени, когда стало возможным вернуться. Теперь ваше место на помойке. Убирайтесь!
Сонки мрачно молчали; хитрая Тийна искусно задела самые сокровенные  и болезненные струны в душах солдат.
- Так неужели, - продолжала Тийна, ободренная молчанием, - вы достойны такого вероломства? Неужели мы позволим тому, кто пьет нашу силу и жизни, с триумфом вернуться на родину, а нас бросить здесь, оставить ни с чем?
- Так что же делать? - раздался несмелый голос. Тийна побоялась оборачиваться к спрашивающему, потому что чувствовала – страшный, демонический хохот готов вырываться из её губ.
- Смерть ему, - негромко бросила она, и зал взорвался жутким ревом.
- Смерть! Смерть! – голосили сонки, опьяненные самым любимым своим словом. – Смерть царю-предателю!
Скоро в зале остались только Тийна и советник, ошеломленный таким поворотом дел. В душе его боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он готов был с радостью принять волю своей прекрасной госпожи, а с другой – он в ужасе понимал, что сейчас царя убьют, и тогда…