кинф, блуждающие звезды. книга первая 37

- Эта тайна может быть опасной. – сказал старик. – Я посоветовал бы тебе позабыть о ней. Что мы сейчас можем сделать? Ничего. Что можем исправить? Поверь мне – кто бы ни сделал это, он не позволит тебе раскрыть эту тайну. Если это дело рук Шута, он постарается, чтобы Чет не узнал о том, какие сокровища он утаил от него, если это сделал Чет – он утаит это от своей армии, которая вынуждена жить впроголодь, грабежами и разбоем. Если это сделал кто-то еще, то и вовсе не стоит упоминать об этом тайнике, потому что в этом случае мы даже не знаем, с какой стороны нам стоит ждать беды…
Но Горт его не слушал; торопливо шагал он вглубь хранилища, вглядываясь в темноту. Где-то позванивали цепи, и Савари, в отчаянье качая головой, последовал за упрямым рыцарем.
Наконец Горт нашел то, к чему так стремился – в особой нише, искусно отделанной самым нежным перламутром цвета слоновой кости, чуть розоватой в самой глубине, раскачивались две цепи из чистого золота. Подушка из алого бархата была пуста, но все же лежала на месте. Короны не было.
- Вот тебе лучшее доказательство того, – глухо произнес Горт, и на щеках его заиграли желваки,  - что тот, кто ограбил хранилище, знал точно, что делает. Посмотри – на полу все еще сохранились следы колес. Он знал даже то, что корону невозможно унести на руках! Однако, он оставил цепи, - Горт поднял взгляд, - и все, что нужно для того, чтобы вернуть потом корону на место – когда он сам пожелает вернуться сюда в качестве короля. Наверняка у него были и сообщники, точнее, верные слуги. И, наверное, их было много. Так много, что они не только вынесли все сокровища, но и помогли сдать врагу город.
- Что ты такое говоришь?!
- Я знаю, что говорю. Ты был в замке и не видел боя, который шел у стен города. Я пять лет отгонял от себя эту мысль, -  произнес Горт, - и оттого, увидев сегодня этот шлем, не смог удержаться, чтобы не опровергнуть или подтвердить то, о чем знал. Я видел, как некто из наших рядов начал рубить своих же, защитников. Тогда мне показалось, что это просто добивают раненных, чтобы не продлевать их муки… тогда мне и в голову не могло прийти, что защитников ворот просто перерезали и впустили сонков. Да, так.
- Ты говоришь так, словно против короля был заговор! Но, смею напомнить тебе, что все-таки шла война. А устроить войну – это тебе не сплести дворцовую интригу.
- Именно так. Но без сомнения заговор был. И война была на руку заговорщикам – им не нужно было прятаться и притворяться, достаточно было просто открыть завоевателям двери и отдать им короля. И сделать это мог лишь тот, кто знал о замке все или почти все, знал его устройство и расположение коридоров и залов, кто был достаточно знатен для того, чтобы претендовать на трон и у кого могли быть верные люди, много людей… И кто имел достаточный повод для того, чтобы люто ненавидеть короля. Я говорю о Шуте. Иной кандидатуры у меня нет.
Савари внимательно смотрел на Горта, обдумывая сказанное им.
- Наверное, ты прав, - произнес он наконец. – Ты очень умен, ты умеешь наблюдать и делать выводы… Но на твоем месте я бы промолчал обо всем, что ты только что сказал мне. Если это Шут – ты не долго проживешь с этим знанием, мальчик мой. Он убьет тебя, в поединке ты ему не соперник, поверь мне. А у нас с тобой еще есть дело, и важное дело! И, кроме того, ты даже не представляешь, сколько человек могли быть причастны к тому, в чем ты подозреваешь Шута. Не один он был в опале. Тот же рыцарь Натаниэль, который сейчас охраняет госпожу – он тоже мог ненавидеть короля. Я был изгнан из дворца незадолго до нашествия сонков; и, кроме нас троих, есть еще одна дама, та, по вине которой наша госпожа полюбила юродивую принцессу – а сколько еще тайных и явных врагов и завистников у Андлолора было? А аристократы, что остались живы после нашествия сонков? Разве ты не видел их, когда мы проезжали по городу? Да, дома их разрушены, и сами они не выставляют напоказ свои гербы,  но видел я и другие дома, каких раньше не было в столице, и они не так уж и убоги. Кое-кого из хозяев этих домов я видел раньше при дворе. Ты можешь сказать, что не видел особой роскоши в тех строениях, о которых я говорю – так её и не будет. Если кто-то из них украл, то он затаился и выжидает, с умом тратя деньги. Так что тебе лучше остеречься с обвинениями.
- Я рыцарь, - сухо возразил Горт, - и мне не пристало прятаться и бояться.
Савари горько улыбнулся.
- Ах, юность, юность!  Отчего ты так упрям? Послушай старика – не слова больше об этом, никому! Мне будет жаль, если завтрашний рассвет ты встретишь уже в чертогах Тавинаты! Молчи, молчи!
Горт упрямо сжал губы и промолчал, и Савари с сожалением вздохнул. Он понял, что рыцарь его не послушается.
Покинуть тайник им так же никто не помешал; охране до них словно не было никакого дела – к слову сказать, после отъезда Тийны дисциплина среди стражей, итак оставляющая желать лучшего, испортилась в конец, и они преспокойно занялись своими делами, будь то игра в кости на щелчки или более приятное времяпрепровождение, например, еда и обильная выпивка. На замок словно снизошел праздник, простой и грубоватый, отовсюду слышались хохот и брань, визг женщин, которых солдаты пощипывали за бока, а кое-где наигрывала нехитрая музыка, и комнатки, освещенные изнутри будь то небольшим очагом, будь то факелами под потолком, напоминали уголки в харчевнях. Статуя Чиши, может, и была разбита, но сам-то бог никуда не делся, и этим вечером он, как мог, благословил своих чад, даровав им жаркий очаг, вкусное мясо и сладкое вино. На приезжих больше никто не обращал внимания – некого было охранять от них, да и никаких таких особых распоряжений королева Тийна на их счет не отдавала. Вот и пусть живут. Пока.
Вернувшись, Савари и Горт застали Натаниэля все там же, на посту у дверей – с той лишь разницей, что он предавался обильным возлияниям (его недавние знакомые, те, что доставили его во дворец, почему-то вдруг вспомнили о нем и решили, что неплохо было б отужинать с таким веселым и правильно сделанным богами господином), а Кинф уже переодетой в женское платье; ничто больше не напоминало о приезжем принце Заре, и Кинф, отвыкшая от женских нарядов, нервно дергала рукава платья, пытаясь натянуть их на оголенные плечи.
Надо сказать, что платье, выбранное ей Тийной, скорее годилось для спальни – когда-то сама Кинф носила его, но лишь в окружении женщин-служанок, мужчинам видеть её в таком виде не полагалось. Платье состояло из нижнего, из розового нежного атласа, просторного и длинного, обнимающего ноги мягкими складками, и верхнего, из голубого шелка с вышитыми на нем золотыми мелкими цветами, с открытой грудью и насборенными рукавами, едва прикрывающими плечи. От застежки прямо под грудью голубое платье раскрывалось при каждом шаге, совершенно неприлично открывая взорам всех желающих ноги Кинф. А потому Савари, лишь завидев голубое и розовое, жестом велел  Горту удалиться и захлопнул дверь, пылая от негодования.
- Бесстыжая девка! – прошипел он, имея ввиду Тийну. – Как она посмела..! 
- Посмела что? – спокойно переспросила Кинф, разглядывая себя в зеркало и приглаживая щеткой густые волосы, слишком короткие для женщины. Пожалуй, теперь только эти коротко остриженные волосы  напоминали некоего принца Зара… -  Выставить меня напоказ? Но она же мой жених, забыл? Мой господин; а потому имеет право делать со мной все что пожелает. Кстати, не объяснишь мне, как это такое могло произойти, что я, позабыв обо всем, увлеклась ею, а ты, мой советник, не остановил это безумие? Я могу объяснить это только колдовством; но ведь на то, чтобы предотвращать колдовство, у меня есть ты – так отчего же я все-таки была околдована? Или я зря держу тебя на службе? 
Она обернулась к Савари и посмотрела ему в глаза; взгляд её был яростным, и в нем не было ни намека на безумие, и демон был больше не властен над нею.
Савари улыбнулся в усы и поклонился.
- Ну, что же ты молчишь?!
- Что же мне сказать, госпожа? Может, рассказать тебе о том, что юродивая принцесса полюбила принца Зара и свершила страшное колдовство, настолько сильное, что я поостерегся убирать его, опасаясь, что не останусь жив?
- Странное оправдание! Для чего я тогда держу тебя, если какая-то припадочная девка может больше тебя?
Савари снова поклонился:
- Не она, госпожа. Ей помогли – и помощник её виновен во всем том, что начинает происходить с этим миром и с нами.   
Брови Кинф удивленно взлетели вверх:
- Даже так? И потому ты, опасаясь за свою жизнь, просто так отдал меня этой юродивой, велев мне переодеться в то, во что она приказала и делать все то, что она скажет?
- Вовсе нет, моя госпожа; но это самое верное решение из всех, что я мог придумать. Тийна полюбила Зара, а не Кинф; и приколдовала Зара, а не Кинф. Став Кинф, ты избавляешься от её чар. Только так ты можешь обрести свободу. Но теперь тебе нельзя надевать мужское платье. Теперь ты снова Кинф. И не блуждающая странница, а наследная принцесса.
- А коли так, - голос Кинф окреп, она встала во весь рост и повернулась к старику лицом, - то что ты делаешь в моих покоях?! Пошел прочь; и не смей входить, покуда я не позову – ибо теперь это спальня женщины, а не господина, и одета я как женщина! 
Так, с этим разобрались. А теперь расскажи-ка мне, друг мой, а где это наш Шут? Я поражаюсь его беспечности! Его друга Чета ночью растерзала разъяренная толпа сонков, голову его выставили на всеобщее обозрение посередине зала, а его (Шута) и в помине нет поблизости! Он что, удрал?
И вовсе нет. Никто не удирал. Просто у него были свои дела.
Ночью после бурной свадьбы он остался сторожить царя и его, ка обычно,  мучили кошмары. Однако, скоро трудно станет скрывать ото всех свою болезнь… Он устроился у опочивальни Чета в кресле, кое-как прикрывшись солдатским плащом, но милосердный сон не смыкал его глаз; им овладел то ли бред, то ли приступ болезни. И едва он закрывал глаза, как в ушах его раздавался чей-то голос, зовущий его… зовущий по имени! И он метался, стараясь расслышать это имя – или вспомнить его.
«Ты слышишь? Приди. Скорее приди, это важно! Скорее… остается мало времени».
Он очнулся; сонки, стоящие на карауле, удивленно таращили на него глаза – добрые солдаты, отметил Шут, и не пьяные, и не дрыхнут. Можно было б подумать, что им не давал покоя его стон и бред, да только зная сонков и их крепкие нервы, с уверенностью можно было б сказать, что их такими пустяками не проймешь.
Прогуляться? Зовущий его голос повторился, стал настойчив, и слышался теперь даже наяву. Это становилось невыносимо.
- Охранять царя, - бросил Шут, все-таки поднявшись на ноги. Вот и плащ пригодился, кстати. – От дверей не отходить, что бы ни случилось! Разве что ваш бог сверзится с пьедестала…
Солдаты молча проводили его ничего не понимающими взглядами и остались на месте, таращась в темноту покрасневшими глазами.
Шут не знал куда идти. Почти расцвело; с балкона, на который Шут вышел, была видна красная полоска зари, выкрасившая небо над городом, и обрывки спешно убирающихся туч. На улице моросил дождь, было тепло и влажно, свежий воздух не принес покоя, и голос не перестал звучать. Шут закинул голову, подставляя лицо мелкой приятной мороси. Да чем же избавиться от назойливого бормотания?! Напиться, чтоли?
«Мало времени…»
А может, это камни его зовут?!
Ну, конечно! Как сразу он не догадался!
А что случилось, интересно?
Нет, в самом деле – что еще могло случиться после того, как Тийна разгромила Палачей и устроила помолвку с Кинф?
Шут торопливо покинул балкон и поспешил в один из тайных ходов. Голос, словно почуяв, что Шут откликнулся и идет, немного примолк. Теперь он говорил не так отчетливо, слова, звучащие в голове, были скорее похожи на бессвязный бред или бормотание сумасшедшего.
Однако, это были не камни.
Когда Шут оказался в подземелье, они с изумлением уставились на него.
- Что случилось? – прошелестели они.
- Это я и сам хотел бы знать, - осторожно ответил он.
Что-то изменилось; Шут смотрел на камни и понимал, что с ними что-то случилось такое, отчего ни уже не властны над ним – если б они это узнали, то многие, наверное, раскрошились бы от ужаса и досады, если, конечно, камни умеют досадовать. Теперь это были просто говорящие стекляшки – чудо, конечно, но сила их, могучая, страшная, куда-то ушла, исчезла, словно некто или нечто выпил её.
Голос бормотал и всхлипывал, вел его вперед. Иногда Шуту казалось, что он понимает, о чем идет речь, а иногда он предпочитал не то что не поминать – он и слышать-то не желал того, что ему нашептывал невидимый собеседник.
«Слушай… ты уже близко, я знаю. Предатель близко! Он все, все делает для того, чтобы вскарабкаться на трон, и тогда всем будет худо. Спеши. Мне нужно сказать тебе очень важную вещь. Я не могу так, на расстоянии. Я должен видеть тебя. Ты меня помнишь. Я отсек тебе руки».
Теперь не оставалось сомнений, что это Палач подзывал Шута – он все еще жив, несмотря на то, что Тийна клялась, что уничтожила всех! Сердце Шута билось все сильнее, он почти бежал по темному подземелью, безошибочно угадывая дорогу. Он угадал бы её и с закрытыми глазами; и из-под его ног разлеталась грязная вода в вперемешку с кровью.
Вскоре Шут вынырнул из бокового хода в пещеру, пристанище Палачей, и завертелся на месте, на зная, куда идти дальше. Повсюду лежали тела убитых – и сонков, и Палачей, оставленных в общей братской могиле; далее виднелись три хода, но куда идти Шут не знал.
- Где ты?! – заорал он.
«Иди ко вторым воротам, там, где наша крепость», - послышался в его голове спокойный ответ, и Шут понял, что время истекает, что его не осталось совсем! И он ринулся в темноту пещер еще быстрее.
Палача – того самого, что Тийна велела приколотить к стене, - Шут нашел скорее по острому запаху крови, чем по какому-то звуку. Над головой его еле горели факелы, оставленные Тийной, но тело, прибитое к стене, было столь бесформенно и грязно, столь залито кровью, запекшейся и черной, что уже не походило на что-то живое, скорее, на мертвый обломок скалы. Терпя страшные муки, Палач все же молчал, и Шут в ужасе упал на колени, не зная, что делать. Его руки то порывались прикоснуться к страдальцу, то, словно обжегшись, отдергивались от изломанного тела.
Палач молчал; подняв с трудом голову, он насилу улыбнулся одним лишь краешком разбитого рта.
- Не нужно бояться, маленький весельчак, - с трудом произнес он. – Ты уже ничего не исправишь. Да это уже и невозможно. Все кончено… со мной – все кончено. И это к лучшему. Если тебе не трудно… освободи меня. Не бойся, я уже ничего не чувствую. Мое тело мертво, живы только мой мозг и сердце, но и это не на долго. Давай.
Шут поднялся, в ужасе разглядывая орудия, которыми был прибит к стене Палач – как и все, сонки сделали это основательно. Ладони гиганта, его предплечья и плечи были раздроблены железом, и Шут, положив руку на один из обломков, с содроганием ощутил, какое оно теплое, это железо, теплое и скользкое от живой крови, и как страшны и искорежены пальцы, походящие скорее на скрюченные жаром высохшие корни дерева, чем на живое тело…
Он потянул обломок меча, которым была пронзена кисть Палача, но тот не поддавался. Палач молчал; быть может, он был немыслимо терпелив, а может, и в самом деле уже ничего не чувствовал.
- Смелее, - произнес он. – Поспеши. Времени почти не осталось, а я не хочу умирать так…
Шут рванул меч, и обломок со звоном вышел из стены, и освобожденная изувеченная кисть повисла, раскачиваясь перед лицом Шута.
Не без усилий Шут освободил вторую кисть, затем руки. Когда Палача удерживал лишь один обломок, пробивший плечо, тот начал заваливаться на Шута, отрывая себя от стены тяжестью своего тела, и Шут насилу удержал гиганта, чтобы тот не свалился в грязь.
С трудом оттащив умирающего на более-менее чистый участок земли, Шут поспешно сорвал с себя плащ и прикрыл им Палача. Он не знал, зачем он это сделал. Быть может, оттого, что ему невыносимо было смотреть на страшные раны на теле человека, который, несмотря на свою профессию, когда-то обошелся с ним более чем милосердно. Странно, но Шут не испытывал к нему ненависти. Напротив – в его груди поднималась какая-то горячая щемящая боль, словно на его руках умирал близкий ему человек, и он крепко сжал зубы, чтобы не зарыдать в голос.
Палач некоторое время лежал молча, собираясь с силами. Затем открыл глаза и постарался что-то сказать.
Говорить ему было трудно, и Шут не понимал, отчего он предпочел поговорить с глазу на глаз, а не послал ему это знание мысленно.
- Что… что ты хотел сказать мне? – произнес Шут с усилием.
- Много. Слишком много, и наверное, всего не успею. Первое – это то, что Предатель здесь. Я не знаю кто он, но знаю, что он все сделает, лишь бы вскарабкаться на трон. Это его основная цель; никто и ничто ему не дорого, никто  и ничто не любимо так, как власть, и ни к кому и ни к чему он не привязан так, как к короне. Если ты узнаешь его – не верь ни единой его клятве, потому что он обманет тебя. Он в замке! Он виновен в падении Андлолоров! Он уничтожил их. И он пришел вместе с Кинф Андлолор. Все эти годы он был рядом с нею, в тени, не вызывая её подозрений. Это может быть даже чернокожий раб – Предатель хитер, и ему ничего не стоит притвориться и самым ничтожным из людей, чтобы не вызвать ничьих подозрений!
- Да что за Предатель-то такой?! – в смятении вскричал Шут. Палач хрипло вздохнул; было видно, что он хочет закашлять, но душит этот кашель в своей груди – не то он убьет его.
- Это он породил Камни чтобы быть сильнее одного камня, - ответил Палач, справившись с кашлем, - это он породил нас и Кровавых Учителей. Это он осквернил весь этот  мир в угоду себе. Неужто ты не помнишь ничего из того, что произошло с тобой после того, как я отсек тебе руки? Ты же был там, ты должен знать.
Шут наморщил лоб; смутные воспоминания, те, что лишь изредка приходили к нему во сне, шевельнулись где-то глубоко в его памяти.
Этот Палач дал ему отвар в келье, где потом его должно было похоронит заживо – это он помнил хорошо. Был еще один Палач – он просто смотрел,  молча и безучастно – он остался вместо Шута… Но и все. Дальше – пуста, чернота, небытие.
- Я дал тебе отвар, и ты почти не почувствовал боли, - произнес Палач. – В твоей могиле остался другой, тот, что согласился. Тебя же отнесли вниз, к Сильфам. И Савари, придворный маг, там выходил тебя.
Шут потер виски; кажется, он что-то вспоминал – какие-то зеленоватые тени над туманными прекрасными полями и свежую струйку крови, стелющуюся на тонких стеблях прекрасной  светящейся травы.
- Савари винил тебя в случившемся, и более всего – твою любовь к Кинф Андлолор, - продолжил Палач. – Он, именно он разделил вас так, чтобы ты ненавидел её. Савари не хотел, чтобы вы были вместе. Я знаю, что это мучает тебя, и ты думаешь, что сходишь с ума, подобно этой женщине, Тийне... Но это не так. Вас разделяет кровь. Ты потерял много крови тогда, и он влил тебе её кровь.
- Что?! Её кровь? У нас с нею одна кровь?! Но каким образом кровь Кинф Андлолор может течь в моих жилах? – поразился Шут. – Как ты смог раздобыть её, старик? Как уговорил её? Хотя… постой! – Шут рассмеялся нервно. – Был ведь еще один человек, так ведь? Его с Кинф Андлолор разделила сама природа, и ты с её помощью решил разделить нас! Я верно понял - это принц Крифа дал мне новую жизнь?! – Палач лишь бессильно кивнул. – Но зачем, зачем, старик, ты вместе с его кровью ты влил мне такую ненависть к принцессе Кинф?! Что ты задумал? Отчего хотел разделить нас?
Палач кивнул:
- Да; Крифа тоже знал… это он уговорил старика вылечить тебя и дал тебе кровь. А старик сказал… сказал, что если не это, то ты снова попадешь на плаху, рано или поздно, потому что не оставишь Кинф Андлолор в покое, а Король больше не простит тебя и не оставит тебе жизнь за твою дерзость. Но если Король забыл о том, что ты значишь, то он, Савари – нет. Он хотел сохранить тебе жизнь любыми путями, пусть даже и путем безумия. Поэтому ты ненавидишь её. Только твоя ненависть сильнее твоей страсти. И ничто не в силах избавить тебя от этой ненависти, покуда в жилах твоих течет её кровь.
Шут молча сидел в грязи.
- Только меня он не спросил, - зло произнес он наконец, - что больше мне нравится – смерть или ненависть. Молчишь, старик?  - крикнул он в ярости, подняв лицо к молчаливому потолку. - Молчи; ты не нужен мне, чтобы избавиться от того зла, что ты натворил. Я сам это сделаю – помнишь, ты говорил, что во мне есть странная сила, природу которой ты понять не можешь? Теперь и я ощущаю её; и я знаю, что её мне достанет, чтобы отдать кровь Крифы и вместе с нею терзающую меня ненависть!