от двух до пяти. главка 1

д.х.

Каждый день ровно в 13:14, отдавая должное магистру де Моле, Владимир Путин выпивал стопочку зубровки. В четверть второго к нему беззвучно вошел Даниил Хармс. Он подошел неспешно, достал из сюртука жухлый желтый огурец и ударил изумленного премьера по лбу. Овощ раскололся вдрызг. Затем Хармс откланялся был таков. Придя в себя, Путин сделал две вещи. Сперва отправил в литинститут телеграмму следующего содержания: "Вы еще узнаете меня с плохой стороны". А потом в чем был, т.е. в банном халате и пушистых тапочках, выбежал вслед за наглецом. Стоял серый, снежный мороз, ветерело. Так Путин и бежал без остановки до самого памятника Маяковскому, где его повязал ОМОН за участие в митинге несогласных. При этом его непрерывно щипали за лицо, думая, что это маска. Вот так мертвый поэт подставил главу российского правительства.


з.д.м.

Дмитрий Медведев проснулся в субботу рано, в 8:40. Жена и дети еще спали. Со сделанным наспех кофе он уселся на кухне. Открыл томик Симеона Нового Богослова, прочел несколько переводных виршей и закрыл. В заоконье было тихо. Президент принялся беззвучно-монотонно бубнить иисусову молитву, разглядывая при этом паркетовы узоры. В окно постучались. „Наконец-то”. Чуть припорошенный снегом в дом влез святый Георгий, гроза йеменских террористов. „Поможешь?” - спросил президент России. „Неа”, - ответил ангел. „Ну, хоть кофейку попей”. „Это всегда пожалуйста. Булки французские есть?” „Кончились”, - виновато сказал Медведев. „Жаль”, - отвечал ему святый Георгий. И повторил: „Жаль.”

с.с.н.ч.

- Александр Всеволодович. Ну, Александр Всеволодович. Ну, возьмите, а? Это же Сами-Знаете-Кого.

В Вермонт весна в этом году пришла рано. В саду, уже начавшему укутываться зелеными газовыми шалями, стояли двое: писатель Саша Соколов и первый заместитель руководителя администрации президента России Владислав Сурков. Пели малиновки где-то в чащобе. Палило мартовское североамериканское солнышко.

"Александр Всеволодович, вы ведь были за "Школу"-то посвящены самим Владимиром Владимировичем в орден Сирина".

"Был", - гордо отозвался русский Сэлинджер, как окрестили его забияки пера. "Но Сами-Знаете-Кому делать там нечего. Эта секретная организация, сопредседателями которой являются Даниил Хармс, мёртвый поэт, и святый Георгий, гроза йеменских террористов, единственная стражница великорусской духовности. Набоков бы, Владимир Владимирович, как вы говорите, в гробу перевернулся, кабы узнал. Подите, сударь, теперь вон."

По переплетенным тропинкам сада первый заместитель руководителя администрации президента России прошел до ворот, вышел, выпил зелья и обратился в Сергия Радонежского. Старец пошел обратно к вилле.

в.м.п.п.к.

- Владимир Владимирович, а передайте-ка мне вот этого дивного сахарку.
- С превеликим удовольствием, Даниил Батькович. Паче, что говорится, чаяния.

Мужчины, Набоков и Хармс, перглянулись и, чашкосотрясая, рассмеялись. Немного чая пролилось на скатерть, белесую на стародубовом столике.

„А булок нет?” - спросил вдруг Хармс. „Вроде нет.” „Жаль”. „Вот и я сказал: жаль. А все отчего?” „Отчего?” „Да просто так. Это-то и самое страшное”.

Помолчав немного, они подошли к окну набоковского особняка. На Большой морской было неуютно, сыро. Только сновали призраки.

Часы тем временем пробили час пополудни. В залу вошла Валентина Матвиенко в фартуке и с подносом. „Господа изволят коньячку?”