Стеша

СТЕША

Небольшой трактир "Залетный", каких немало разбросано по Фобосу, известен тем, что в нем всегда, оказавшись в этих краях, останавливается хвостун Фарт. Собираются здесь в основном именно хвостуны, зарабатывающие себе на жизнь промыслом в хвостах комет. Народ суровый, привыкший к риску, любит хорошую выпивку и веселую байку. Фарт же среди других хвостунов славится умением рассказывать такие байки как никто другой. Если шлюп Фарта появляется на орбите Фобоса, хозяин трактира довольно потирает руки в предвкушении большого барыша. Он знает, что никто теперь не покинет своего места, пока не послушает  Фарта. И вот, любимец публики неспешно открывает дубовые двери, устало вваливается в обеденный зал под невысоким тонированным прозрачным куполом и протискивается меж столиков к своему постоянному месту у окна. Место это, разумеется, по просьбе хозяина предварительно освобождается. Видавший виды, потертый, когда-то иссиня-черный комбинезон Фарта еще пахнет шлюзовой дезинфекцией, но запах привычный и нос никто не воротит. Бутылка, высокий бокал, шипящий румяный эскалоп и черный хлеб тут же появляются на столе. Фарт расстегивает наполовину молнию комбинезона, приглаживает пятерней рыжие кудри, молча наливает полный бокал, опустошает его большими глотками, вытирает салфеткой усы и принимается за еду. После того, как Фарт выпивает второй бокал, разговоры в трактире стихают в ожидании третьего, после которого обычно и следует рассказ.

В этот раз за одним столом с Фартом оказалась троица молодых людей, явно не из хвостунов. Судя по виду – праздные гуляки по космосу. Они о чем-то горячо спорят, не обращая внимания на Фарта. Что с них взять – первый раз в "Залетном". Из-за стойки бара видно, как Фарт что-то говорит одному из них – белокурому красавцу, уже изрядно захмелевшему. Парень отчаянно жестикулирует, видно не доволен вмешательством в разговор постороннего. Фарт наполняет третий бокал. Разговоры в трактире прекращаются, даже плывущие из кухни в зал запахи, кажется, замирают, только за столом Фарта продолжают бубнить. Наконец Фарт выпивает свой третий бокал, громко кашляет в кулак, так, что его соседи, удивленно глядя на него,  замолкают, и обращается к раскрасневшемуся блондину:
- Это меня ты спросил: любил ли я когда-нибудь?! Никогда и никому больше не задавай таких вопросов! Ты, как я понимаю, втрескался до беспамятства в какую-нибудь молоденькую красотку, ничего кроме нее во вселенной для тебя не существует, и тебе кажется, что никто тебя не понимает! Ты уверен, что никто, как ты, никогда не любил! Но, поверь мне, это тебе только кажется. На самом деле это именно ты сейчас никого не понимаешь. И запомни: даже самый дряхлый старик когда-то был по уши влюблен и, как и ты, был слеп от любви. Так что не обижай тех, кто старше тебя таким глупым вопросом. Они-то уже прозрели и знают, что такое настоящая любовь, а тебе прозреть еще только предстоит. Вот ты говоришь, что ради любви, которая жжет твое   сердце, ты готов поставить на карту все, вплоть до своей жизни и даже жизней других. Да любовь ли это?! Только не обижайся! А то убьешь меня до того, как я расскажу тебе одну историю, приключившуюся со мной еще в молодости. Может быть, послушав ее, ты по-другому на все посмотришь.

Было мне тогда восемнадцать лет. Не буду говорить, каким я был в те годы стройным, могучим и красивым. Жил я в шикарном родительском имении в одной из богатейших марсианских колоний. И вот, когда мои благородные предки уже собрались отправить меня на Землю в самый престижный университет, у нас появились новые соседи. Я уже не помню, кто они были такие и чем занимались, но была у них дочь, звали ее Азалия, немногим младше меня и красоты неописуемой! Если бы сейчас показать ее фотографию, все в этом трактире  сошли бы с ума! В общем, втрескался я до беспамятства! Спать не мог!!! Были у меня, конечно, и раньше приключения: влюбленности там всякие, или, как бы это сказать… любопытства анатомические к женскому естеству, но – Азалия! Вот она – настоящая любовь!!! Жить без нее не мог! Какая там Земля, какая там учеба! Папа с мамой в истерике, бабушка в инфаркте, а я у ног Азалии. И говорит она мне такую вещь: пойду за тебя замуж, если привезешь мне живое сердце дракона с планеты Шасля! А я, будто в тумане сладком, ничего не соображаю, только голосок ее нежный слышу, да в глаза ее бездонные падаю. Будет, говорю, тебе сердце дракона, угоняю отцовский межпланетник одноместный и на Шаслю. Ничего не соображаю; в сердце кровь кипит, на сердце любовь лежит, над сердцем стальные мышцы, в голове ничего, кроме смазливого личика любимой – дурак дураком, в общем. Встань тогда кто-нибудь на моем пути – убил бы и не заметил.

Что такое Шасля вы, конечно, представляете. Если кто еще там не бывал – очень советую. Планета заповедная. Охота на ней запрещена, потому как только там и сохранились еще живородящие драконы. Сейчас их на Шасле побольше стало, слышал я до тысячи голов насчитывается, а в те времена и трех десятков не было; чуть всех на сапоги женские не пустили. В какой-то мере благодаря мне и сохранились. Но все по порядку. Карантинку орбитальную я проскочил без проблем, прокрался мимо станции так, что у них ни один монитор не дрогнул. Высаживаюсь на Шасле и едва не обалдеваю от местных красот. Оно и понятно: после марсианской подкупольной жизни в красных песках очутиться среди яркой зелени, в тени гигантских пальм… голубые горы, широченные каскадные водопады… от пенья птичьего едва сдерживаешься, чтобы самому руками, как крыльями не замахать… а воздух – прозрачный, влажный, живой! Ну, обалдевал я не долго, дурь-то любовная в голове кипит, на подвиг зовет. Прихватил я с собой оружие кой-какое и пошел дракона вылавливать. Пешком пошел – лететь-то нельзя, вмиг егеря засекут.

Два дня ходил впустую. Питался чем попало, благо, что с голоду в тех красотах не пропадешь. Да ведь самого чуть не съели! Один раз мыши саблезубые на меня наткнулись, когда я спал. А мыши на Шасле здоровенные, что кролики на Земле, еле отбился! Шрам под левым глазом – это от них память. И в туже ночь, под утро уже, Большой Клык на меня с дерева, под которым я прилег, прыгнул. А оружие в стороне – не дотянуться до него, руками пришлось задавить пантеру шаслинскую. Надо было шкуру с нее снять, а то не верит никто, но у меня тогда одна мысль была - найти дракона. Уши я свои размял – зверюга-то ревела так, что чуть не оглох -  бедро разорванное перетянул, пару-тройку улиток величиной с кулак ребенка из ручья выловил, проглотил и дальше в путь. Драконов тогда мало на Шасле было, я уже говорил об этом, даже помета их не попадалось, но мне повезло. На третий день наткнулся я все-таки на дракона. Небольшой такой экземпляр попался, если вместе с хвостом, то в половину зала этого чудного заведения будет, не больше, но зато толстый. И ведь как их природа приспособила! Если б он не шевельнулся, я бы так и прошел мимо него, как мимо большого валуна, покрытого чем-то грязно-зеленым и мокрым.  Битва у нас с ним получилась, я вам скажу, не на жизнь, а на смерть. Можно было его и сразу убить, но ведь любовь-то моя мне живое сердце драконье заказала. В общем, я при оружии, он при зубах и хвосте, и пошли мы с ним друг за дружкой бегать, лес окрестный валить, да кустарники в землю втаптывать. Как нас егеря не заметили – не понимаю, наверное решили: смерч гуляет. Я вокруг дракона, прихрамывая, круги нарезаю, прикидываю, как мне лучше тушу зеленую спеленать, чтоб сердечко его раньше времени не остановилось, а сам думаю: что ж он не пытается улететь? Убежать-то такой махине от меня, конечно, не получится, но ведь крылья-то у него есть! Приподнялся бы над землей, тут бы я его и заарканил. Так нет же, машет мельницами перепончатыми, зацепить меня ими старается, а взлететь даже не пытается.

Долго мы друг друга изводили, полдня. Он первым выдохся. Обмяк, по земле расплющился, шею вытянул, глазища навыкат, язык из пасти меж зубов на траву вывалился. Вот оно - счастье мое! Недолго осталось: живот вспороть, сердце вынуть и бегом к отцовскому межпланетнику. Там уж субпродукт этот в раствор специальный и к ногам любимой на Земле его бросить. Да только вижу я, слеза огромная из глаз дракона катится и говорит он мне жалостливо: - "Не убивай меня". Не человеческим языком, конечно, говорит, по-своему, но я как-то так сразу драконий язык понимать стал; может быть потому, что мы с ним друг друга, пока дрались, ругательствами всякими покрывали, а эти-то уж слова на любом языке понятны, когда к месту сказаны, да еще и с жестом недвусмысленным. Мне тогда даже смешно от этого стало, и я его спрашиваю: - "Как же мне тебя не убивать, если я своей королеве пообещал сердце твое принести?" А он мне толкует: - "Дракончик у меня под сердцем. Подожди, пока любовь моя на свет появится, тогда и убивай; я умру, так пусть хоть он живет". Ну что ты будешь делать! Ловил дракона, а поймал беременную дракониху! Потому она и не пыталась улететь: не могут летать беременные драконихи. Да мне-то, собственно, какая разница: дракон, или дракониха. У меня в голове одно: скорее к своей единственной и неповторимой. Чудо шаслинское, видно, чувствует, что мольбы не помогут, и предлагает не убивать ее, а привезти сюда мою зазнобу, пусть она, мол, посмотрит на того, кого она к смерти приговорила, и здесь уже решит насчет сердца. Я конечно на такие уловки не поддался – ищи ее потом по всей планете! – но рука у меня что-то дрогнула. Не скажу, чтобы жалость во мне проснулась, но засомневался я. А и вправду, думаю, почему бы ни показать чудо такое живьем своей Азалии? Да вот незадача: транслятор мой не работает: крылом она его задела во время драчки! Пришлось мне дракониху, как скотинку домашнюю, ввести к кораблю.

Хлопотное это дело, я вам скажу, пастИ диких драконов. Узду не накинешь, плетью не хлестнешь – что ему плеть?! Хорошо, что пленница моя не кочевряжилась сильно, за любовь свою подсердечную - за дракончика боялась. Чуть только огрызнется: я начеку! – прибью, мол, на месте! Но, с другой стороны, добрались мы до корабля быстро. Это я один через дебри долго продирался,  а эта махина впереди меня прет, просеку делает: идешь, как по дороге, да еще и напрямик. На закате, считай, вышли, а едва рассвело, на месте уж были. Еще бы быстрей дошли, не случись с нами в пути неприятности. Как стемнело, дракониха моя, я ее про себя Стешой уже стал называть, нервничать начала. Оглядывается и не-то рычит, не-то рыгает. Я сначала подумал – на меня, построжился на нее, а она, осклабившись, мордой в хвост свой тычется, будто собака блох ловит. Я присмотрелся и вижу, хвост ее мыши саблезубые облепили. Видно мы по норам их прошлись, потревожили грызунов мерзких, вот они к Стеше и прицепились. Да много их – сверху не видно, а снизу широченного хвоста живого места нет! А Стеша боится резкие движения делать - я ведь могу не так понять и прикончить – и терпит бедолага. Пришлось ей помочь: целую гору мышей я набил, немногие убежали. Пошли, говорю, дальше, а Стеша просит у меня, понимаешь ли, разрешение, съесть их. Ну что делать, беременным же нельзя отказывать, хоть и не человек, но тварь все-таки разумная. Подождал, да и сам подкрепился.  А на полпути на нас целая стая волков напала! Да огромные такие, с теленка. Глазища в темноте горят, и, главное, молчком. Хорошо, что Стеша их вовремя засекла, мне, как смогла, объяснила что к чему, и они нас врасплох не застали. Забрался я ей на спину, меж позвоночных выростов устроился, начал оттуда поливать по зенкам горящим, как по прожекторам. А Стеша кого на зуб подцепит, кого хвостом зашибет, кого крылом прихлопнет. Один все же от хвоста увернулся и на меня со спины прыгнул. Не сидеть бы мне здесь, если бы Стеша не извернулась, да на лету его пополам не перекусила. Я, правда, при этом свалился, но она меня тут же назад хвостом забросила. Перебили мы их, в общем, спустился я вниз, отдышался. А Стеша мне осторожно так ногу Большим Клыком еще пораненную лизнула. Болела до того рана, я терпел, виду не показывал, а тут как рукой боль сняло. Дальше без приключений дошли.

И вот стоим мы перед межпланетником. Я запасной транслятор наружу вытащил, с Марсом связался: на экране любовь моя во всей красе! У меня в голове опять туман сладкий, сердце из груди наружу рвется. Вот, говорю, счастье мое, смотри: как ты просила, так для тебя и сделал! Объяснил, что к чему; убивать, мол, не стал, потому как не дракон, а дракониха, да еще и беременная. Жду, дескать, твоего решения. И что самое главное, уверен ведь был почему-то, что не захочет любовь моя сердца живого драконьего, когда на Стешу посмотрит. А что она?! Губки розовенькие в бантик свела, глазки прищурила, в ладошки захлопала и радостно так лопочет: - "Ах, какая прелесть! Будет теперь у меня не одно, а два сердца драконьих! Вези мне их скорей, сгораю от нетерпенья!" Посмотрел я на Стешу: у той слезы градом. И тут, будто молнией меня прошило – вновь нормальным человеком стал! Да что ж это, думаю, такое: неужто ты не женщина?! Неужто не понимаешь, что такое любовь под сердцем женским?!  Пусть это не человек, пусть – дракон, так что ж теперь, ради глупой прихоти и его самого, и дитя его жизни лишать?! А зачем? Ради любви? Какой любви? Это я любил, до беспамятства любил… Стоп, думаю; ты-то действительно любил, а тебя-то разве любили? Не-ет! Тебе только поставили условие и пообещали, что разрешат себя любить! Зачем ставить условие, если любишь?! Вот Стеша под сердцем своим настоящую любовь носит;  умереть готова ради нее. И ведь никаких условий она наверняка сердцееду своему чешуйчатому не ставила – любила, и все тут! А еже ли я сейчас ее убью, и у Азалии распрекрасной потом тоже что-то под сердцем зашевелится, что это будет – любовь? Нет, под сердцем у нее будет не любовь, а обстоятельство! И я ради этого все на карту поставил?! Убить был готов кого угодно! Думал, что меня за это полюбят! Да полно, думаю, такими помыслами и подвигами можно добиться разве что вещи. А зачем мне вещь? Спала, в общем, с меня блажь любовная и вместе с туманом сладким растворилась в слезах Стешиных. Разбил я транслятор вдребезги и, в расстройстве даже со Стешей по-человечески не простившись, улетел.

Домой я не вернулся, видеть никого не хотел. Через год довелось мне вновь на Шасле побывать. Не скажу зачем, но под видом туриста. Иду по местам знакомым, и налетает на меня вдруг из кустов колобок зеленый хвостатый. Я даже опомниться не успел, он меня обслюнявил всего, визжит от радости, то лапищами своими с коготками острыми меня к себе прижмет, то отскочит и на хвосте вокруг меня как мячик прыгает. Я ничего не пойму, только глазами хлопаю, от слюны утираюсь. Прицыкнул на него, он в чащу и таращится оттуда испуганно, а над ним,  вижу, морда Стешина ощерилась и от смеха трясется. Ее это дракончик оказался, тот самый, которого она под сердцем тогда носила. Она его Степаном назвала, в честь меня; а я уж и забыл, что прежде чем драться с ней, я, как всякий порядочный рыцарь, имя свое назвал. Да. Вот, я вам скажу, встреча была… До темноты мы со Стешей по тем местам бродили, про мышей саблезубых, про волков вспоминали, про то как мы лес валили да кусты топтали!  А потом мы со Степаном взобрались к ней на спину, и она отвезла меня на базу: из окон все повыпадали!

Так вот, к чему я все это рассказал. Любовь на сердце упала – это хорошо! Это счастье! И с ума от любви сходить не только можно, но и нужно! Если, конечно, это любовь. Ведь что я тогда на Шасле понял: любовь не бывает условной, на условиях только сделки заключают; а если ты идешь на сделку, то на карту можешь ставить лишь то, что тебе принадлежит, а чужое, тем более, чужую жизнь, не тронь! Ни одна сделка, даже самая выгодная, чужой жизни не стоит. Так что люби до беспамятства, но оставайся в здравом уме. Тебя-то что попросили сделать: убить кого, принести что? Молчишь. Ну, ладно, дальше – это твое дело. Посмотри вот, что я на груди, на нитке ношу: зуб молочный Степана! И нисколько я не жалею, что расстался с прекрасной Азалией. Не стоит она даже этого зуба.

Фарт впивается вилкой в недоеденный эскалоп, ловко отсекает ножом половину и отправляет ее в рот. Разговоры в трактире оживляются, кто-то косится на Фарта, пытаясь угадать, будет ли чуть позже еще что-нибудь, кто-то, довольно хмыкает: - "Вот ведь горазд трепаться!" Запахи с кухни, осмелев, вновь плывут над столами. Сосед Фарта по столу недоуменно улыбается, чешет пятерней затылок, прикидывая как ему воспринимать услышанное, как совет, или как шутку.

25.02.05 г.