252

Рисунок 98г: Лес

__

На одном берегу пляж, а на другом армейская муштра, на одном берегу сон и нега даже днем, а на другом и ночью заставляют маршировать, поднимая ноги выше головы. На одном берегу все вредители не больше насекомых, а на другом они не меньше льва…

Черт, что-то зачертыхался – значит, моя решительность пахнет ожесточением и серой…

Стараюсь быть практичней самого папы Ротшильда Нью-йоркского, чтобы поверили хотя бы в то, что я «удовлетворительно дееспособен». У машины нашей семьи четыре колеса и, если хотя бы одно из них проколото, то будь ты хоть сверхфилософ, всё равно придется пересаживаться на трехколесный велосипед. «Меняю четыре колеса на два крыла – надоело всё, улететь хочу, скрыться, испариться; разве возможно в нашем несовершенном мире, чтобы четыре предмета из четырех были в совершенном порядке?!»

Чтобы измениться, достаточно изменить среду своего обитания. Новые люди, новые разговоры – новые мысли и ощущения. Прошлое местечко перестало быть вселенной – и это хорошо; новое вселенной становится –  тоже прекрасно.
Человек взлетит, надо только достаточно разбежаться… - видимо, всю землю придется обежать, чтобы вобрать в себя все места, все вселенные, ведь каждая придает новые силы и новые возможности даже тогда, когда ветра в них тебе дуют навстречу…

                ***

         Мое одиночество было самым жестоким, мое заточение не прерывалось и в самые лучшие из солнечных дней..., но вот я летаю и что же? - конечно, все говорят, что летаю я плохо, однообразно, что это просто рутинный прием, что  уже злоупотребляю и им, и ими. Да, конечно - и я летаю, уныло свесив клюв и крылья – «я в заточенье у унынья и  в одиночестве  полета. Мои писания будут настенной абракадаброй, а не зефиром воздушным, что тает во рту прямо на глазах - я разобьюсь о стену, не успев растаять…»

       Сам я ничего не могу,  только слушаю того, кто сидит в глубине моей и того, кто летает в высоте моей и того, кто во мне устремляется вдаль - и только записываю то, что услышу. Они превращаются в ангелов, в Троицу, они углубляются, возвышаются, удаляются, поэтому: «тише, еще тише, иначе я ничего не услышу - и не увижу, и не смогу». «Хочу углубиться, возвыситься и удалиться, не хочу, чтобы кто-то сказал, торжествуя, что я тоже падаль, воздух, пылинка, уносимая вдаль...»

__

Погода было очень испортилась – «как тут поедешь?» – но вот наладилась она; угорь очень большой было выскочил – «как тут поедешь?» - но  стушевался он, видно…

Я еще только хожу вокруг необычного здания, еще не вселился в него, не надел на себя. …«Так, болтаюсь по улицам. Не правда ли, оригинальное здание?»  А день серый-серый и ответ серый-серый – и я брожу дальше…

               
***

            Первые, вторые, третьи, четвертые... седьмые небеса - и первое, второе, третье... седьмое дно?! и первая, вторая… седьмая даль?! Это как с голышом, что бежит по воде. О вторых - и больших - небесах, о втором - и большем - дне и о второй  дали ничего не известно, потому что побывавшие там не могут докричаться до нас через первые небеса, дно и даль - мы слышим только гласы, трубы, музыку…

                ***

              Сон: город, в котором я живу, видимо, город Казань, но только  очень модерновый; наверное, город будущего; вероятно, у нашего города было очень бурное развитие. Или же просто другой район, мне, домоседу, старожилу, жителю старых мест, незнакомый... Многие здания крайне мрачны, другие ликуют как кремовые торты - и те, и другие огромны и тяжелы и почему-то походят на пагоды; или на огромные океанские лайнеры; или на дирижабли, или вообще на что-то небывалое. Все дома крайне населены - как наши школы на переменах - а, главное, крайне запутаны и противоречивы: кругом ходы, лазы, комнаты, лестницы, холлы и переулки;  люди и помещения ходят друг у друга на ушах. Почему-то много и заборов деревянных, с натуральными гвоздями - это при их-то технике! Я искал сначала нужный дом в очень пустынных и мрачных сумерках, а потом в этом доме - нужного человека или даже целое учреждение - тут уже был яркий  свет и толпы как волны... Я никого не нашел. Возможно, что это действительно была школа - то, что у них было за спинами, очень походило на ранцы... «В общем, я с кем-то разговаривал в каких-то домах, но сейчас у меня очень голова болит, так что я ничего не помню! Там все плывут и едут, с места не сходя, тем его  перенаселяя…»
Еще все дома походят на замки, на скалы, ковчеги. И двери уже заперты. Каким-то чудом заносится свет, тепло и пища, причем в изобилии, так что никто и не думает об этом. Все дурачатся, балаболят без умолку, пытаясь стать еще большими дураками - и у меня от этого очень болит голова. А у них она уже давно не болит. У них в ней только музыка, то очень мрачная, то идеально мелодичная; или нечто, похожее на стук ложки о миску, очень ритмичный...