Ангина

 
 Егорушка ! домой пора...мама сказала . тебя пораньше отпустить...
как странно....я редко хочу домой из детского сада. хотя и здесь мне много не нравится...но сейчас  голос тети галки , нашей соседки и моей воспитательницы , прилетевший издалека и как-то глухо , меня не то что порадовал , но как -то освободил...странно ...все качнулось...я в ботинок ногой не попал...дверь...тяжело...открыл....лестница...как я люблю наши лестницы...прохлада и темнота лестничных пролетов за полутора метровыми стенами , стертые , сто раз крашеные и отполированные руками давно ушедших людей буковые перила , и ступени...ступени...нигде и никогда я таких не видел...очень невысокие, широкие . из стертого заполированного песчаника , с прогибом посередине...я так горжусь тем , что уже могу шагать одним шагом со ступеньки на ступеньку...я делаю этот шаг вниз , такой большой , почти взрослый, сейчас и еще один И я зашагаю как взрослый вниз по лестнице...и сползаю вместо этого по перилам вниз , - на колени , цепляясь удивленными пальцами за узоры чугунных перил...я так устал...от двух- трех шагов...так устал...дышать даже...как и не хочется...я перебираю руками перила и ползу . ползу во двор...потом , все кошмары , которые мне будут сниться , будут начинаться с этого спуска по стертой лестнице и лабиринту вросшего в землю за двести лет ленинградского подъезда...а сейчас...сейчас я дошел уже по стенке до выхода во двор - две ступени вверх , но чужих, высоких, и так хочется встать на четвереньки вползти по ним...не отпуская стены , я поднимаюсь по ним...шаг , два , -я во дворе, осталось - два дворика анфиладой , ворота - высоченные , битые громадными гвоздями с квадратными шляпками ,с дубовой , квадратами , обрешеткой, полста метров булыжной мостовой Тучкова переулка и полста родного Волховского – чудо -крытого асфальтом...потом налево . ворота моего дома , дядя Ринат в подворотне , и мой двор - с деревьями и фонтаном...широкий и длинный , самый большой двор на стрелке... дом мой...
шаг и ангел , стоящий на постаменте в стене второго этажа ожил , наклонился и , распрямляясь , начал взлетать...и мне так трудно дышать , и он пропадает с глаз моих  болит плечо и валится на меня , душит и давит серое зимнее , тяжелое , липкое небо...оно киселем вползает сверху в квадрат дворика и сейчас прессом меня задавит...
меня качает  и мелькают то стены , то небо , то суконная куртка отца...он несет меня по Волховскому...
мокрая ткань душит меня . язык обдирает рот и воздух не попадает в меня из-за него - так он мешает , и выплюнуть его сил уже нет, и слезы не текут - они сразу же высыхают на жарком лице...
Кисло и влажно ,  уж совсем из далека - шепот - ну проглоти же...вот уж слушаться -то совсем неохота ...тем более отца...
но втекает в рот кислая влага и так приятно это , что я делаю глоток и тут же давлюсь болью в горле...я и слов не знаю , чтоб обругать ее . только злость одна и со злости на боль , на себя , на отца , за то , что он меня мучает этим растертым в кашу яблоком , я глотаю и глотаю , уже дурея от этой боли и плююсь и кашляю . только что не кричать ума хватило...
мелькало все неясно перед глазами , потом красное отошло чуть и я понял , что вижу уже глазами -это потолок комнаты, отец опять дает мне с ложки растертую антоновку , мама держит за руку и в другой я чувствую своего Мишу - матерчатого и жесткого от старости и плотно набитых опилок...он шепчет мне что-то , но я не слышу , но понимаю - глотай...и я давлюсь . но глотаю...глотаю.
Это была ангина и температура - сорок с хреном , и нашел меня во дворе детского сада отец , неизвестно почему сбежавший с лекции в универе и пришедший за мной и на последнюю мелочь купивший антоновку , которая , растертая в кашу , меня и спасла...и он...и мама...и миша...
мне пятьдесят один - я разменял вторые полвека, мамы нет , отца я не люблю и не хочу видеть . миша пропал через четыре года при переезде и я годами рылся в игрушках и шкафах - искал его , и сижу я на стуле сейчас в позе эмбриона . так же давлюсь и нечем дышать , и слезы уже не высыхают...