Солдат

Как его в действительности звали, я не знаю. Взрослые, посмеиваясь, говорили – «Ванька Рогов». Мы,  окрестная детвора близлежащих улиц, не задумываясь, переняли это снисходительное отношение и прячась за заборами  дразнились, спрятанные серым штакетником от этого таинственного старика- «Ванька- Ванька. Рогов –Рожкин».
Сам Рогов,- плохо слышащий, сутулящийся старик с хищным породистым носом, носивший солдатскую шинель в любое время года, никогда не обращал внимая на нас, выходя из дома только для покупки хлеба. По крайней мере, я никогда не видел в его руках авоську, в которой находилось хоть что–то, кроме него. Хлеб он нес по-особому, - свернув авоську и подоткнув под мышку одной руки, бережно придерживая  другой. Мы считали его дурачком, потому, что он мог остановиться на улице и затеять длинный разговор с кем-то невидимым, бесконечно доказывая пустоте, какую то давнюю правоту, смысл которой был навечно погребен его манерой говорить. Первые несколько слов звучали громко и внятно, а затем тон его голоса понижался и переходил в неясное бормотание, словно он силился высказать что - то важное невидимому собеседнику, но, теряя надежду на понимание  затихал, убаюканный своими словами. После краткой паузы в несколько секунд, все начиналось сначала: Горячая убедительность , а затем сонная, неясная речь внутрь себя.

Раз в году Ваня шел в центральный парк, заложенный в честь  30- летия Победы, побритый , опоясанный кожаным ремнем с ярко начищенной, но почему то флотской бляхой . Он шагал по дорожке, старясь распрямиться ,что бы выглядеть молодцевато в этот долгожданный день, и  время от времени придерживал рукой, с зажатыми в ней тюльпанами, поношенную пилотку, что бы ее не сбили нависающие вдоль тротуара праздничные соцветия, облитых солнцем деревьев. Лицо его было светлым, и попадающиеся навстречу  станичники простодушно кричали ему, смеясь –«С праздником, Ванька»! Он, с достоинством кивал, и нес рассеянную улыбку дальше.  В парке, где всегда в этот день было полно народа, и долго шел торжественный митинг, люди расступались, пропуская Солдата к  самому памятнику, где горел Вечный Огонь, но он, стесняясь,  останавливался чуть сзади него и никуда не двигался до окончания церемонии. Так и стоял серой птичкой, в старой шинели без погон и наград , посреди речей и заверений в вечной памяти. При звуках духового оркестра он отдавал честь, а затем, скромно уложив цветы на  гранит, шел вглубь парка, где одиноко напившись превращался в серый холм по имени Ванька.

Праздник заканчивался, и снова  начиналась война. Болезнь обострялась. Тогда он рыл окопы у себя во дворе, вновь и вновь отражая атаку… Он рвался, злобно матеря невидимых врагов, хрипел какие то невнятные  команды, а потом падал, контуженный давним снарядом, незаконченной для него Войны.. Кто- то сердобольный затаскивал его в  низенький дом , окруженный  покосившимися кольями, и ти-ли-ликая приезжала «скорая помощь».
Я не знаю, когда он умер, и где его похоронили .

Я даже не  знаю его настоящего имени.
Но почему сегодня ты вновь захотел пройти той далекой улицей, под злые крики из моего детства, отчетливо звеневшие сквозь сон : - «Ванька-Ванька. Рогов–Рожкин»,почему?
Что тебе понадобилось через столько лет, Солдат?