Холодный апрель

       Поезд «Москва – Адлер» прибывал к Ростову. По вагону прошла проводница с билетами для транзитных пассажиров, и уже через пять минут его проход был заполнен сумками и чемоданами вместе с их владельцами. Мне нужно было купить свежих газет и, подождав пока схлынет основная масса народа, я поспешила к выходу, ко мне присоединился и мой попутчик.
       На перроне царила обычная дорожная суета. Прибывшие пассажиры вереницей шли к вокзалу, отъезжающие с вещами толпились у вагонов, транзитные спешили прикупить чего-нибудь съестного, мы же с Андреем Ивановичем с газетами в руках наблюдали за всей этой сутолокой. Но вот посадка закончилась, мы вошли в вагон, и через минуту послышалось объявление об отправлении поезда, ещё через мгновение, резко дёрнувшись, состав начал набирать обороты. Андрей Иванович откупорил бутылку воды, разлил по стаканчикам и, придвинув один из них ко мне, сказал:
- Ну вот, я свою историю рассказал, – теперь ваша очередь.
       Зная, что случайные встречи располагают к откровениям, особенно в поездах, я поначалу не хотела вступать в беседу, но искренность, с какой попутчик поведал о своей первой юношеской любви, тронула меня, и я переменила решение. Правда, мне захотелось рассказать совсем другую историю, – в последние дни я часто думала о ней.
- Ну что ж, извольте, - сказала я, - только моя история не такая радужная, как ваша: я расскажу о младшем братишке, о том, как он едва не поплатился жизнью, не будь меня рядом. Когда вспоминаю об этом, спрашиваю, – почему одни жизненные обстоятельства являются предтечей других, и являются ли?..
         
       В середине пятидесятых годов наша семья проживала в небольшой сибирской деревушке. Отца у нас не было – он ушёл из семьи, когда брат вот-вот должен был появиться на свет. Жили мы в деревянном, пятистенном доме(1), доставшемся в наследство от бабушки с дедушкой. Дом был старый и состоял из двух комнат с пристроенными позже холодными сенями. Со всех сторон его окружала такая же старая деревянная ограда с неплотно закрывающимися воротами и небольшой калиткой.
       Каждая из комнат имела своё название. Первая, в которую попадаешь сразу же из сеней, называлась «изба», здесь находилась русская печь, в которой по утрам мама готовила еду и варила корм скотине, здесь же мы завтракали, обедали и ужинали. Недалеко от печи, под шкафом, стояли вёдра с колодезной водой, на поверхности которой всегда плавал большой металлический ковш. В переднем углу располагался стол, вдоль стены с окнами простиралась широкая гладкая лавка, а налево от входной двери, примостившись у стены, стояла рукотворная деревянная кровать, на которой почти сутками умудрялся спать наш великовозрастный кот Васька.
       Вторая комната служила спальней и называлась горницей. Горницу зимой обогревала печь, сложенная в форме прямоугольника, напоминающего плиту. Она так и называлась – «плита». Если русскую печь топили по утрам, то плиту – только  вечером, и за ночь дом остывал так, что к утру зуб на зуб не попадал, особенно в сорокаградусные морозы. Спасала железная печурка, а попросту железка, – она быстро согревала и дом и нас, его обитателей.
   
       Нарастающий шум встречного поезда прервал мой рассказ, и через минуту в открытую фрамугу вагонного окна со свистом ворвался грохот, вместе с ним накатила горячая волна раскалённого воздуха, смешанного с запахом металла. После того как поезда разминулись, к нам постучали. Вошла проводница и спросила, будем ли мы пить чай. Мы согласились, и после я продолжала.

       Апрель в том далёком пятьдесят третьем(2) весенним назвать можно было с большой натяжкой: всё ещё дули холодные ветры, и морозы не отпускали – особенно по ночам, но сугробы, покрытые блестящей корочкой хрустящего наста, уже начинали оседать, – заметнее всего это было на южной стороне деревни. Так что зима, несмотря на свои последние выходки, всё же заканчивалась, и как подтверждение этому, вскоре с крыш домов повисли длинные сосульки, а на подтаявших завалинках шумно завозились воробьи.
       В один из таких холодных дней, затопив утром обе печки в избе – русскую и железку, – мама ушла во двор управлять скотину. Мы с братом остались одни. Я сидела на печке и играла в самодельные куклы, которые сама же и мастерила из старых платков и каких-то лоскутков. Маленький Валера, чтобы согреться, забрался на шесток, где от растопки берёзовых поленьев остались пара лучинок, коробка спичек и несколько пластинок сухой бересты. Побрякав коробком, он положил одну из них на колени, вытащил спичку и, чиркнув, поднёс к ней – та вспыхнула мгновенно, также мгновенно вспыхнули и фланелевые штанишки.
       Закричал братик только тогда, когда сполз с шестка и встал посреди комнаты. Услышав крик «Тома, я горю…», я кубарем скатилась с печи. То, что предстало перед глазами, пригвоздило меня к месту: передо мной полыхало пламя, внутри которого стоял маленький человечек с поднятыми вверх ручонками. Его кулачки тянулись ещё выше, будто хотели приподнять всё тельце и вместе с ним выпрыгнуть из огня. К счастью, мой столбняк длился секунду, в следующую – в голове пронеслось: «Вода… там… в вёдрах – только бы ковш был на месте!» Я  кинулась в угол – на моё счастье они были полны, но ковша рядом... не было! НЕ БЫЛО!!

       Поднять ведро оказалось не под силу, и я забегала в поисках подходящей посудины. Увидев на столе большую стеклянную кружку, схватила её и заметалась от ведра к пламени и от пламени к ведру. Время для меня перестало существовать, я ни о чём не думала: ни о том, что может не хватить воды, ни о том, что огонь может перекинуться и на меня тоже, ни о том, наконец, что это безжалостное пламя может поглотить нас обоих. Я видела перед собой объятого пламенем братишку и знала одно, – да ничего я не знала, всё происходило  на подсознательном уровне.
       Последний язык пламени на левой ножке брата я залила последней каплей воды. Подхватив его под руки, с трудом провела в горницу и уложила на кровать. В избе повис запах гари, у двери жалобно мяукал испуганный кот Васька.

       Дальше всё было, как в тумане. Помню, через мгновение вошла мама. На её вопрос – что случилось и почему разлита вода – я ответила, что сгорел Валера. Ещё помню, как женщины-соседки  принесли гусиный жир и стали смазывать им обожжённое тельце брата. Но кто их известил о нашем несчастье и кто позвал, не знаю. Наверное сама – больше некому было.
Я замолчала.
- А что было потом? Вылечили вашего братишку? – спросил Андрей Иванович.
- Долго лечили: сначала в районной больнице, потом в областном ожоговом центре, где сделали несколько операций по пересадке кожи. После он выздоровел, но рубцы и шрамы остались навсегда.
- А как сложилась его дальнейшая судьба?
- После окончания школы он отслужил в армии: сначала в Польше, потом в Чехословакии, – это был 1968 год(3). Только не пойму, как его могли призвать на службу с такими последствиями от ожога?..
- Да-а, - протянул мой собеседник, - ещё одно испытание на его долю. - Я сам в это время был в Чехословакии, и эта зарубка осталась на всю жизнь. А как ваш брат пережил эти события?
- По его внешнему виду всё было нормально, но кто же знает, что происходило в его душе?.. Вернувшись из армии, он женился, но жена его не любила: изменяла чуть ли не на каждом шагу. Он стал пить. Через двадцать лет мученической семейной жизни развёлся и уехал в Казахстан. Там и погиб – трагически, ему было сорок семь лет. С той поры цепочка роковых событий, произошедших в его судьбе, не даёт мне покоя.
       Я замолчала, умолк и мой собеседник. О чём он думал, я не знала, мне же пришли на память слова о том, что весь мир – клубок противоречий(4). Об этом я и сказала попутчику, на что он ответил:
- Из противоречий состоит каждый из нас, и хорошо, если мы вовремя пытаемся разрешить их, только в судьбах людей часто происходят такие события, на которые вряд ли может повлиять сам человек. Я же подумала о том, что эти события есть ни что иное, как причинно-следственная связь времён. Ведь кто знает, как бы сложилась судьба моего брата не уйди от нас отец и если бы мама в то утро осталась дома. Хотя говорят, что от судьбы не уйдёшь: что предначертано, то и случится. Ещё говорят, что судьба – это паспорт, выданный человеку при рождении, и в нём обозначено всё: от характера до поступков и от свободной воли до противоречий судьбы.
 
       Воспоминания не отпускали. Мне захотелось побыть одной, и я вышла в коридор. Вглядываясь в ночную темноту, прерываемую бликами железнодорожных фонарей на полустанках, я почему-то решила, вернее мне показалось, что темнота, вглядываясь чёрными глазами в окружающий мир, вглядывается и в меня тоже, словно даёт понять, что противоречия присутствуют не только в человеческих судьбах, но и в ней тоже, ибо с приходом рассвета, она, отринув себя, должна будет уступить место новому дню. Но вряд ли это является противоречием, противоречий в природе не существует, в природе всё закономерно.
       Задремала я только к утру, да и то не надолго. Перед рассветом поезд вошёл в длинный тоннель, и гулкий звон, отразившийся от его стен лёгким страхом закрытого пространства, известил о том, что скоро Туапсе. Андрей Иванович здесь выходил, и он уже с нетерпением поглядывал в окно, ожидая остановки поезда. Наконец, показалось здание железнодорожного вокзала, и через мгновение наш скорый остановился. В числе других пассажиров, кивнув мне на прощание, вышел и мой попутчик. Он прошёл через освещённый перрон, миновал здание вокзала и исчез в предрассветной мгле этого небольшого приморского городка, живущего своей индивидуальной жизнью, впрочем, такой же противоречивой, как и все города на земле.



(1) Дом, в котором четыре стены являются наружными и одна внутренней.
(2) В 1953-м.
(3) Во время ввода войск стран Варшавского договора в страну.
(4) «Наш мир – клубок противоречий». Гёте Иоганн, «Вступительное сетование», стихи.

Февраль 2003 – октябрь 2013 гг.