Кошка воет на Луну Часть II, главы 12-14

12.

Как у него получилось?
Аркаша сидит за партой, но мысли его как никогда прежде далеки от синусов, косинусов, тангенсов и котангенсов. Сонное бормотание преподавателя, скрип мела по доске и шепот одноклассников сливаются в некое подобие фона. Фон способен оттенить, спрятать непрерывный гул в голове. Этот гул возникает каждый раз, когда Аркаша пытается сосредоточиться. Десятки, сотни голосов вразнобой вещают о чем-то, каждый на свой лад. Отвлекают от самого важного. Не дают уцепиться за мысль, подержать ее в голове. Перемолоть. Разжевать.
На учительнице фиолетово-синие чулки. Они придают ногам трупный оттенок. Волосы окрашены в рыжий цвет. Краска, видимо, должна скрыть седину. Коричневая кофта сливается с доской, и кажется, что в воздухе висит голова, а где-то под ней – белые морщинистые кисти рук. Одна сжимает большой треугольник, прикладывает к доске. Другая проводит мелом линию.
Как у него получилось?
Необходимо прогнать гул. Забыть об учительнице, о доске, о классе – и понять.
Понять что-то очень важное.

После того, как четыре года назад отца хватил удар, Аркаша не притрагивался к конструктору. Старые поделки никуда не делись и продолжали пылиться на шкафу, но приставания к матери с просьбой купить новый конструктор резко прекратились. Любовь Игоревна не придала этому обстоятельству никакого значения. Решила, что сын просто повзрослел.
Никто не находился рядом с Аркашей в тот момент, когда Сергей Сергеевич схватился за сердце, скрючился и покатился вниз по лестнице. Соответственно, никто не видел, что произошло это сразу же после того, как мальчик швырнул об пол фигуру из конструктора. Никто, кроме самого мальчика.
Уже тогда у Аркаши зародилась мысль, что эти два события как-то связаны между собой. Зародилась и исчезла, потому что была настолько глупой и в то же время пугающей, что развивать ее не захотелось. Однако на инстинктивном уровне, так глубоко, что делалось уж и вовсе жутко, Аркаша почувствовал исходящую от конструктора угрозу.
Это ощущение скрытой угрозы помешало ему выкинуть поделки, взиравшие на него с подоконника словно бы с немым укором. Лишь спустя три месяца он собрался с духом и перенес их на шкаф.
Когда через полтора года мама предложила выкинуть сыну «эти ерундовины», Аркаша побледнел и выдавил:
- Нет, мам. Не надо.
Любовь Игоревна пожала плечами, и, пробормотав: «Странный ты, все-таки. Весь в папашку», - больше к этому вопросу не возвращалась. Так конструктор обосновался наверху шкафа. Аркашина жизнь постепенно вернулась в прежнее русло. Воспоминания о событиях четырехлетней давности потускнели. Так продолжалось до тех пор, пока в седьмом классе Аркаша не познакомился с Киллером.
Сие угрожающее, и, как полагал Аркаша, идиотское прозвище принадлежало одному из шестиклассников восемьдесят второй школы. Несмотря на то, что Киллер (которого, к слову, на самом деле звали Денисом) был на год младше и сантиметров на десять ниже Шелестова, во всем же остальном – то есть в ширине плеч, не по годам суровой внешности и авторитете среди сверстников – он с легкостью мог дать нашему герою фору.
Практически не общаясь с друзьями, Аркаша стал очень много читать – книжные персонажи заменили мальчику реальных людей. В седьмом классе у него начало резко падать зрение. Худощавый, в очках, уже тогда с длинной стрижкой и отрешенным выражением лица, он являлся полной противоположностью Киллеру. Может быть, именно поэтому последний не упускал случая поддеть, достать Аркашу и повысить тем самым свой статус. Не исключено, что, не будь этой несхожести, ничего и не произошло бы.

Учительница смотрит на класс. На Аркашу – точнее, куда-то сквозь него. Порыв ветра бьет в оконное стекло.
Вчера Киллер подошел к нему и попросил передать тетрадку Эмме Сергеевне (их классной руководительнице). Аркаша сразу понял, что дело тут не в тетради. Просто Киллер (господи, ну откуда у шестиклассника такое прозвище?) знал, что Аркаша не станет ничего передавать. И все, что последовало дальше – плевок под ноги (хорошо хоть не в лицо), толчок в плечо, слово «педрило» и презрительная усмешка – было вполне закономерно.
Раздается звонок, и Аркаша самым первым выбегает из класса. Никого не замечая, мчится к лестнице. Вслед ему летит хриплое карканье завуча: «Шелестов, смотри по сторонам!» Не извинившись, он несется в раздевалку. Машинально, как робот, натягивает одежду.
Почему он не дал Киллеру отпор? Не показал какой-нибудь борцовский прием?
Почему вместо этого он пришел домой и снял со шкафа фигуру из конструктора, долго сжимал ее в руках, до тех пор, пока пальцы не стали похожи на короткие белые щупальца – а, придя сегодня в школу, случайно узнал, что у Киллера обнаружилась астма? Причем астмой он никогда не болел.
Слишком много вопросов. Ни одного ответа.
Хрустя первым снегом, он движется в сторону дома, напоминая со стороны мага, быстро-быстро семенящего мимо однообразных домов в свою лабораторию. Изо рта вырываются облачка пара, а под мышкой зажаты  книги.
Он должен – нет, обязан – кое в чем убедиться.

13.

Когда Оля появилась на свет, ее отец, Евгений Александрович и мать Наталья Михайловна находились в процессе развода. Живого отца девочка так никогда и не увидела. Оля росла с мамой, и девочку это вполне устраивало. К тому же Оля была девчушкой общительной – даже, можно сказать, гиперобщительной – соответственно, отсутствие одного из родителей с лихвой компенсировалось огромным количеством друзей. Поэтому, когда произошел несчастный случай, Наталья Михайловна всерьез испугалась, что дочь не перенесет свалившегося на нее одиночества.
В то время, когда второклассник Аркаша Шелестов дрался в своей комнате с пьяным отцом, Оля играла с подругами во дворе. Она недавно записалась в секцию спортивной гимнастики, и ей не терпелось показать девочкам то, чему уже успела научиться.
В тот момент, когда Аркаша, отчаявшись остановить Сергея Сергеевича, швырнул конструктор на пол, Оля приготовилась сделать «колесо». Взмахивая руками, она на секунду увидела на одной из лавочек старика со странно сморщенным, словно искаженным какой-то нечеловеческой злобой лицом. В голове ее зазвучало далекое пение, очень мелодичное и манящее. Оля оттолкнулась ногами и сразу почувствовала резкую боль в позвоночнике. Потом пришли темнота и тишина.
После того, как Наталья Михайловна узнала, что у ее дочери защемление спинного нерва, и что остаток жизни она проведет в инвалидном кресле, женщина присела на краешек больничной кушетки и по-настоящему расплакалась второй раз в жизни (первый был, когда умер отец). Потом высморкалась в носовой платок и спросила у доктора:
- А в остальном у нее все в порядке? Ну, в смысле, с головой?
Врач поспешил успокоить: «в остальном» у девочки все нормально. Правда, посещать школу из-за травмы она не сможет. Поэтому придется продолжить обучение на дому.
Оля лишилась общения со всеми подругами - кроме Маринки, которая продолжала ходить в гости - но, вопреки опасениям матери, перенесла это довольно легко. Во всяком случае, виду не подала. Наталья Михайловна даже не подозревала о том, что происходит с ее дочерью.
С каждым годом Оля все сильнее чувствовала, как ее переполняет неизвестная сила. Засыпая, уже находясь на грани между сном и бодрствованием, она часто ощущала, как по каждой клеточке тела растекаются волны тепла. Эти волны никогда не пугали ее. Скорее, наоборот: никогда еще она не чувствовала такого покоя. Будто кто-то легонько поглаживал ее – только поглаживал всю сразу. 
Если бы кто-то подошел к спящей Оле, то увидел бы, что она лежит с открытыми глазами.

14.

Выдыхая облачка пара, Аркаша вваливается в квартиру. Кидает портфель в угол. Ставит ботинки рядом с ковриком для ног - окруженные узором из маленьких грязных ручейков, они напоминают двух близнецов-осьминогов.
В спальне, где по-прежнему живет отец, тихо. Несколько секунд Аркаша борется с искушением заглянуть внутрь.
Несмотря на то, что после инфаркта отец не взял в рот не капли, они с матерью практически не общаются.
В Любви Игоревне словно что-то перегорело. Снаружи она выглядит как прежняя Любовь Шелестова, но внутри у нее будто бы надломился какой-то стержень – и нельзя починить его, невозможно найти ему замену. По-прежнему целеустремленная, но с какой-то новой грустью в глазах, она молча терпит мужа и сына – о чем последние даже не подозревают. Она тихонько, про себя, ждет, когда один из них повзрослеет и покинет ее; что до второго, то в его отношении у Аркашиной мамы неясное предчувствие. Словно скоро что-то должно произойти. Но когда именно и что это будет, ей не ведомо.
Ключ два раза поворачивается в замке. Входя в зал, который они по-прежнему запирают от отца, Аркаша слышит, как из отцовой комнаты доносится тихое пение и видит вспышку света под дверью – наверное, блик от телевизора.
Некоторое время он нерешительно топчется перед шкафом. Набирается смелости. Кончики пальцев еле заметно подергиваются. Губы шевелятся, словно произнося заклинание.
Наконец, решившись, он встает на цыпочки и тянет руки к…как бы назвать это?
Фигурой?
Изделием?
Собирая это ребенком, он не давал названий.
Наверное, самое подходящее – Конструктор.
Именно так. Коротко и ясно.
С большой буквы.
А во множественном числе – Конструкторы.
Уже три дня как Аркаша ходит без очков. Они слетели и разбились после того киллеровского толчка в коридоре. А когда не носишь очки, со зрением начинают происходить странные вещи. Предметы начинают казаться ближе или дальше, чем на самом деле. Неправильная фокусировка рождает сюрреалистичные образы, почти галлюцинации. Привычные вещи выглядят совсем по-другому. Вот и сейчас Аркаше, застывшему на цыпочках с вытянутыми руками кажется, что один из Конструкторов сам преодолевает оставшиеся до его пальцев сантиметры. Словно прыгает в руку.
Он чувствует шершавую поверхность. Не холодную и не теплую. Нейтральную.
«Что-то воображение разыгралось», - успокаивает он себя.
«На самом деле я, наверное, не замирал на цыпочках, а продолжал потихоньку тянуться», - думает он, снимая Конструктор со шкафа.
Аркаша садится за стол. Ставит перед собой Конструктор. Со стороны он похож на художника, который придирчиво осматривает свое творение, высматривает цепким глазом возможные недоработки, ищет ранее не замеченные изъяны.
Конструктор возвышается посреди стола, подобно странному наросту. Он – инородное тело, вторженец. Захватчик, явившийся из далекой страны с одной-единственной целью – разрушать. Всем своим видом он словно говорит – нет, кричит - настольной лампе, стопке тетрадей и глиняной рыбе с торчащими изо рта карандашами: «Вы мне не нравитесь. Никогда не нравились. Наблюдая за вами со шкафа, я содрогался от отвращения. Стоя рядом с собратьями, я представлял себе, как вторгаюсь в ваш тесный мирок и повергаю его в хаос. При этом всерьез и не надеялся, что такой миг настанет. Но теперь я здесь, среди вас, и намерен исправить положение дел». И те, кому предназначены эти слова, кажется, не двигаются не потому, что по природе своей не способны на это: их словно сковала его злая воля, и они, замерев от ужаса, внимают словам уродливого пришельца. 
Только сейчас, сидя и разглядывая пластмассовое чудище, Аркаша вспоминает, что забыл снять верхнюю одежду.
Лихим движением – как перед дракой – подросток скидывает куртку, и та красно-белой бесформенной грудой падает у ног. Сверху приземляется шапка.
О чем он, Аркаша Шелестов, думал, собирая ребенком это…изделие? Творение?
«Конструктор, - тут же мысленно поправляет он себя. – Просто Конструктор – и все».
Он смотрит на ковер со схематичными, словно вышитыми по какому-то дурацкому лекалу, рисунками; поднимает глаза на люстру, на телевизор. В его грязно-сером экране отражается вся комната – отражается и искажается, выгибаясь немыслимым образом и теряя привычные цвета.
Глубоко вздохнув, Аркаша снова берет конструктор в руки.
Надо разозлиться. Очень сильно разозлиться. По крайней мере в обоих случаях он испытывал сильную, почти нечеловеческую злобу. Злобу, граничащую с отчаянием.
В первый раз он злился на отца, во второй – на Киллера.
Кого бы выбрать теперь?
Оксана.
Да.
Пожалуй, Оксана подойдет.
Ее фамилии он не знает. Знает только, что она учится в одиннадцатом классе. Что у нее длинные черные волосы (кажется, некрашеные), длинные ноги и красивые карие глаза. В этих глазах есть что-то азиатское. А еще у нее приятный низкий голос, и двигается она плавно, как бы лениво. Словно ее кто-то заставляет.
И еще она присутствовала при его, Аркашином, позоре. Видела, как Киллер толкнул его. Как Аркаша ничего не предпринял в ответ. Она улыбнулась.
«Улыбнулась? Да она чуть не рассмеялась. Она еле удержалась, чтобы не заржать», - думает он, и на его скулах перекатываются желваки.
Заржать. Как не подходит применительно к ней этот глагол. Как контрастирует с ее мягким голосом.
Он ошибался. В ней. Он думал, что она не такая. Та Оксана, о которой он часто думал, и при виде которой внутри словно что-то сжималось, так бы не поступила.
Злоба приходит неожиданно.
Вот он, момент истины.
Аркаша замечает, что Конструктор, если повернуть его под нужным углом, напоминает человеческую фигурку.
Повинуясь минутному всплеску эмоций,  Аркаша хватает шариковую ручку и тычет фигурке между ног. Его разум погружается в приятную, обволакивающую темноту. Ощущение, напоминающее оргазм. Яркая вспышка в мозгу и следующие за ней опустошение и покой.