К престолу вечному Аллы... Лермонтов и Ислам

К ПРЕСТОЛУ ВЕЧНОМУ АЛЛЫ… 

К 195-летию со дня рождения Лермонтова (согласно офиц. версии)

«Лермонтов всегда и со всеми лжет». — Лжет, чтобы не узнали о нем страшную истину.Звери слышат человечий запах. Так люди слышат в Лермонтове запах иной породы…»
                Д. Мережковский.

«Выговаривая правду прямо и до конца, надо признать, что автор самых проникновенных и чистых православных стихов был отчасти мусульманином»
                М. Синельников.

  К огромному сожалению, когда речь заходит о Кавказе или Исламе в жизни русских классиков, даже самые пытливые исследователи либо замалчивают эти темы, либо не углубляются в них, либо исходят из своего понимания и своего отношения к проблемам.
А между тем, именно Кавказ и приобщение через друзей-чеченцев к Исламу, оставили самые яркие, глубокие и, вместе с тем, трагические впечатления на сердце каждого из них - и Толстого и Лермонтова. Не мыслившие своей жизни и творчества своего вне связи с Кавказом, они громко и клятвенно заверяли всех в своей любви к Кавказу не только потому, что были покорены ее царственной природой. Отныне они были неразрывно связаны с судьбой чеченского народа. Своего народа!
  Но кто их слышит даже сейчас? Тысячу первый раз перечитывая классиков, каждое новое поколение ученых продолжает оставаться во власти предложенных однажды их предшественниками трактовок и комментариев. Оставим тех исследователей, которые в силу официальной атеистической идеологии не могли быть объективны, и последуем за теми, кто религиозную тему ставил во главу угла своих исследований и был свободен от советской цензуры, поскольку никогда не были советскими людьми. Последуем сначала за Д.Мережковским, который в своей статье «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества», отвоевывает поэта у Вл. Соловьева. ("Наше наследие", 1989, № 5) Но, как человек, который оказался способным стать космополитом, очутившись однажды вне родины, вне отечества, вне отчего дома, Д. Мережковский отвоеванного им 26-летнего поэта (оставим пока общепринятую дату) еще в 1909 году забрасывает в Космос, во Вселенную. 
 «Трагедия Лермонтова в том, что он христианства преодолеть не мог, потому что не принял и не исполнил его до конца. Он борется с христианством не только в любви к женщинам, но и в любви к природе, и в этой последней борьбе трагедия личная расширяется до вселенской, из глубины сердечной восходит до звездных глубин».- Вот так, приблизившись вплотную к разгадке личной трагедии Михаила Лермонтова, Мережковский вместо того, чтобы перевести здесь же, на земле, свой взгляд на другой объект, запрокинув голову, устремляет свой взор в космическую бездну. 
 Каким бы гением не дышало перо поэта, писателя, философа, мыслителя, он всегда земной человек, остро чувствующий гармонию или несовершенство мира через все, что окружает его, что рядом с ним, что имеет название. «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» - все предельно конкретно. Здесь нет никакой «страшной истины», нет лжи, которую усмотрел философ во всем творчестве поэта (см. эпиграф), - здесь некое молитвенное предстояние перед Богом. Но поскольку пока своего Бога Лермонтов никак не называет, и христианин, и мусульманин здесь едины с поэтом в своих чувствах. Так чувствует любой верующий человек. Но в кого веровал Лермонтов? – Вопрос далеко не праздный и не надуманный.
  «Д. С. Мережковский подметил полное или почти полное отсутствие имени Христа в сочинениях Лермонтова.Одно из редких исключений — ироническое «я люблю врагов, хотя не по-христиански» в «Герое...». Настроение смирения и всепрощения, всеобщая «неизбирательная» любовь, остались Л., по-видимому, глубоко чужды» - пишет Е.М. Пульхритудова, опираясь на работы Соловьева, Мережковского и др. исследователей.(см. ЛЭ, с. 66) 
  Может, Лермонтов не знал, (как и Л. Толстой до его приезда на Кавказ) как он должен обращаться к своему Богу? Судьбе угодно было свести однажды поэта с Петром Захаровым. Трехлетним ребенком попавший из Чечни в православное государство и православную семью, он писал своему опекуну, будучи зрелым художником, в ответ на приглашение на рождество в Москву: «Вы же знаете, что с тех пор, как я стал осознавать себя, я не разделяю этого праздника с православными…».
  С тех пор, как Лермонтов стал осознавать себя, (а с ним это произошло гораздо раньше, чем с Л. Толстым!) он тоже удалился от христианства, но стал ли он мусульманином?
  В этом отношении интересно стих. «Спеша на север издалека…». Еще в 1837г., возвращаясь в Россию из первой ссылки (а может, именно этот факт в жизни Л. позволил датировать стих.?), поэт-«странник» обращается к «стражу востока» Казбеку с поклоном, но как равный к равному: «…гордый ропот человека /Твой гордый мир не возмутит». Несмотря на то, что сам поэт с севера, а значит, чужой для этих мест, его мольба, обращенная к Казбеку, это молитва и душевный настрой человека, говорящего с Казбеком на одном языке. «Странник» уверен, что его услышат и поймут правильно, поэтому сердце поэта «тихое», безропотное; не мятежное, а настроенное на моление.
 Если в первых двух строфах мы еще можем представить себе всадника в седле, приближающегося к «стражу востока», то в следующих строфах перед нами спешившийся с коня мусульманин, читающий доа (молитву-просьбу после намаза), не отвлекаясь ни на что постороннее. У молящегося конкретные желания, какие могут быть у путника, который хочет живым и здоровым добраться домой или к месту назначения. Но поэт, как человек с севера, не отвлекается даже боковым зрением на местные красоты, которых здесь бездна. Он так погружен в свою молитву, что позволяет нам говорить о силе его веры. Более того, Лермонтов пять раз обращается с мольбой к Казбеку. («Да отнесут твои скалы… К престолу вечному Аллы», «Молю, да снидет день прохладный…», «Молю, чтоб буря не застала…», «Но есть еще одно желанье!..», «О, если так! Своей метелью,/Казбек, засыпь меня скорей…») - Каждый мусульманин обязан молиться пять раз в день! Совпадение?
  «Странник» Лермонтова, как видно из текста стихотворения, связан с севером только родными и близкими людьми. Если же он «совсем на родине забыт», или же его «друзей и братьев» уже нет в живых, то непременного желания попасть на родину любой ценой и при любых условиях у поэта нет:
О, если так! Своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей. 
Лермонтов категорично и безоглядно доверяет свой прах Казбеку, который близок к престолу Аллаха! Даже перед мнимой смертью, Лермонтов не вспоминает имени Христа! Он готов упокоиться навечно в ущельях Кавказа, если дома он может «наступить на прах родной» тех, кто делил с ним молодость! Здесь, на Кавказе, он видит свой последний приют.
  «Благодарность», стих. позднего Л., «в котором в афористической форме с особой силой поэтической экспрессии подводится итог отношений поэта с «непринявшим» (!!! – М.В.) его миром… выливаются в дерзко-ироничный вызов Богу, основавшему несовершенный и парадоксальный мир… «Ты» (Бог) и «Я» (поэт) — два противостоящих друг другу, но равновеликих и могучих духа…» - дается комментарий к стих. во всех источниках и в ЛЭ, в том числе (с.63). Но то, что казалось уместным в устах исследователя-атеиста в советское время, то не может быть принято, когда речь идет о Боге, верующим человеком, каковым был поэт. «Дала динчуна хастам бо ас» - говорят чеченцы, т.е. благодарю Бога за все… и далее по тексту. Сколько раз на дню мог Бота Шамурзаев, один из преданнейших друзей поэта, произносить эти слова, в том числе и самому Лермонтову, пытаясь примирить его с самим собой, поскольку все в жизни происходит только и исключительно по воле Бога!
 «Худож. эффект достигается ироничным переосмыслением благодарности, выражаемой не за радости жизни, а за испытанные в ней страдания… заканчивает стих. «мрачно-ироничной просьбой о смерти».», (ЛЭ, с. 63) - так видит атеист, что хочет видеть, а поэт искренен в своей просьбе, но он слишком устал от такой жизни, чтобы желать ее продолжения: «За все, за все тебя благодарю я: /За тайные мучения страстей, /За горечь слез, отраву поцелуя, /За месть врагов и клевету друзей; /За жар души, растраченный в пустыне, /За все, чем я обманут в жизни был… / Устрой лишь так, чтобы тебя отныне /Недолго я еще благодарил».
1840 год. Еще несколько месяцев, и поэта не станет. С ранних лет чувствовавший свою обреченность в этом мире, мог ли такой поэт, как Лермонтов, иронизировать на тему жизни и смерти? «За все, за все Тебя благодарю я…» - это очень личные отношения! Глубоко верующий поэт, и любящий Своего избранника Создатель! Это взаимные и очень трогательные отношения, как отношения Отца и сына. Отец уверен, что сын достойно пройдет через все испытания, а силы сына почти на исходе. Он устал. Он хочет и готов уйти. Но Отец, как всегда, прав, и сын еще признается после этого в стих. «Валерик»: «…Я жизнь постиг; /Судьбе как турок иль татарин /За все я ровно благодарен; /У Бога счастья не прошу /И молча зло переношу...» А все почему? Потому что Бота Шамурзаев и другие друзья-чеченцы были рядом. Не знающие иной судьбы, как рождаться, жить, любить и умирать на вечной войне, чеченцы были жизнелюбивыми оптимистами, оставаясь непреклонными перед врагами. Поэт, жаждавший быть признанным сыном Кавказа, (потому что «от ранних лет кипит» в его «крови» и «жар» Кавказа и бурь его «порыв мятежный») приводит объяснение тому, почему он отныне молча переносит зло: «Быть может, небеса востока /Меня с ученьем их Пророка /Невольно сблизили…». Т.е. опять Лермонтову ближе по духу Ислам – ученье Пророка Магомета. А кто приобщил молодого корнета к ученью своего Пророка? Наверное, не только воспитанники баронов Розенов – русский офицер Бота Шамурзаев и государственный чиновник высшего класса, поэт Айбулат-Розен и воспитанник П. Ермолова - талантливый художник Петр Захаров, которые жили в столице русской империи, но всегда помнили, что «Родина бывает только одна».(Так подписывал Петр Захаров свои отдельные картины) Неслучайно ведь, Лермонтов именно эти слова использовал сначала в качестве эпиграфа к поэме «Мцыри», прототипом которого был Петр Захаров. Как это не покажется странным, но в самые безысходные, трагические или драматические минуты в своей жизни, Лермонтов обращается к Аллаху. Чем можно это объяснить? Все мы знаем, что в критические минуты жизни, мы обращаемся к родной матери, к своему Богу и грезим своей родиной, если находимся вдали от нее. Можем ли мы продолжать утверждать, что Лермонтов в такие минуты вспоминал и хватался за чуждое ему по духу? по рождению? по внутреннему состоянию и убеждению? Конечно же, нет. Так кем он был, Лермонтов, которого одни считали лжецом, другие злым демоном?..
  В стих. «K ***» (Оставь напрасные заботы…) 17-18-летний поэт испытывает все те же муки, которые преследуют его, (и будут преследовать всякий раз!) когда он любит девушку из высшего света: «Ты любишь - верю - и довольно; /Кого - ты ведать не должна…». Казалось бы, что за вопрос: «кого?» Конечно его - Михаила Лермонтова. Или нет?
  Посмотрим, что представляет собой Михаил Лермонтов в его 17-18 лет. Наверное, к этому времени он уже закончил учебу в Благородном пансионе при Московском университете, куда он был зачислен на полу пансион(!) два года назад сразу в 4-й класс? Нет. После преобразования (16 апреля 1830 г.) пансиона в гимназию (исключительно для детей из дворянских семей!), первому ученику(!)(как отмечено на акте 29 марта 1830 г.) пришлось уйти из пансиона «до окончания курса наук» (см. «Основные даты жизни и творчества М.Ю. Лермонтова»). И это при том, что ученики, успешно закончившие пансион, переводились в Московский университет для продолжения обучения без экзаменов! Талантливый юноша автоматически потерял эту привилегию и на общих правах подал прошение о зачислении его в Московский университет на нравственно-политическое отделение. Наверное, ему удалось отучиться на выбранном им отделении? Нет, оно тоже оказалось исключительно для детей дворян. А что же Лермонтов? После экзамена 1 сентября 1830 г. сразу (!) перешел на «словесное отделение, насчитывавшее 160 студентов; среди них преобладали разночинцы». (ЛЭ, с.289) Наверное, на этом проблемы с учебой у самого прилежного студента закончились? Нет. Похоже, все только начиналось: «Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета («посоветовано уйти»)». (Висковатый, ЛЭ, с.289) Беспрецедентный случай! «Посоветовано уйти» за «начитанность сверх программы»!.. Наверное, Лермонтов, недоучившись в пансионе, не окончив Московский университет, не получив желаемый перевод в императорский Санкт-Петербургский университет, (исключительно для дворянских семей, в отличие от Московского!) забрал все свои документы со словесного отделения? Не совсем. Григорий Васильевич Арсеньев, брат Михаила Васильевича «после смерти Юрия Петровича Лермонтова подписал прошение о внесении Лермонтова в дворянскую родословную книгу Тульской губ.(1832)…». (ЛЭ, с.38) Выходит, что подобное прошение Юрия Петровича, поданное еще накануне поступления в Благородный пансион,(!) осталось неудовлетворенным, и мальчик не получил бумагу, подтверждающую его дворянское происхождение? Не потому ли у мальчика затянулось домашнее образование? Не потому ли его могли взять только на полу пансион? Не потому ли ему было отказано учиться на нравственно-политическом отделении? Не потому ли ему не могли подписать свидетельство для перевода в Питерский университет? Не потому ли юношу, подававшего большие надежды в науках, отдали в Школу юнкеров? Не потому ли и здесь ему пришлось учиться на правах вольного слушателя, живя снова на съемной квартире? Если мы хотим продолжать заблуждаться и создавать на предельно ясном месте «страшные тайны», то мы ответим на все эти вопросы отрицательно. Если же мы хотим, наконец, посмотреть правде в глаза, то мы признаемся себе – да, отсутствие бумаги о дворянском происхождении Лермонтова не позволило ему получить высшее светское образование ни в Москве, ни в Петербурге. 
 Вот почему Лермонтов и в 18 лет и позже не мог позволить себе любить девушку или женщину из высшего сословия с намерением жениться на ней. Это опять момент истины, когда нужно предъявить документ о своем благородном происхождении. Вот почему, как только нужно было переходить к серьезным отношениям, Лермонтов порывал с любимой и уходил без объяснений, потому что «кого» они любят, они не должны были ведать. Вот почему великий князь Михаил Романов, главный начальник военно-учебных заведений, увидев поэта на балу у Воронцовой-Дашковой, был оскорблен так, что графиня «вынуждена была вывести поэта из зала через внутренние комнаты». (ЛЭ, с. 93) Члены царской семьи сочли его поведение «неприличным и дерзким», как писал сам поэт своему другу Бибикову в феврале 1841 г., сообщая ему и другую новость: «из Валерикского представления меня здесь вычеркнули». Исследователи поспешили объяснить инцидент на балу тем, что ссыльный поэт пренебрег уставом… Однако вел. кн. Михаил, принимавший в свою Школу юношу на правах вольноопределяющегося, не мог не быть посвященным в семейную тайну Арсеньевых-Лермонтовых. По этой же причине офицер русской армии Лермонтов не мог получить государственные награды даже за боевые отличия.
  Не нужно было демонизировать несчастную жертву, поэт сознательно в первую очередь сам лишал себя личного счастья. Это ему было больно, это он настрадался, это он отравлен ядом своего прошлого, потому что он не тот, за кого его все принимают. И в стих. «К Н.И.» (1831?) те же муки, те же терзания:
Я не достоин может быть,
Твоей любви: не мне судить…
Но... женщина забыть не может
Того, кто так любил, как я;
И в час блаженнейший тебя
Воспоминание встревожит!
Тебя раскаянье кольнет,
Когда с насмешкой проклянет
Ничтожный мир мое названье!
И побоишься защитить,
Чтобы в преступном состраданье
Вновь обвиняемой не быть! -
Можно разводить руками и обвинять поэта в недосказанности и таинственности… А можно увидеть за этими словами насмешку света, которому открылось бы, наконец, настоящее имя поэта («названье»! А значит, нерусское имя!). И всякий, кто попытался бы встать в эту минуту на его защиту, был бы, поэт убежден в этом, обвинен в преступлении перед «ничтожным миром» - высшим светом! Так кто он такой – Михаил Юрьевич Лермонтов? И здесь, на наш взгляд, нет никакой тайны. Перед нами сын непримиримого врага России, воина и политика, «славного Бейбулата» Таймиева, которым так восхищался и которому безоговорочно доверил свою жизнь и безопасность, возвращаясь из Арзрума, А.С. Пушкин!
 Мог ли сын Бейбулата молиться Христу и жить в православии? Не мог. И потому даже его поэтическая «Молитва» – это молитва мусульманина:
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня, молю,
За то, что мрак земли могильный
С ее страстями я люблю;
За то, что редко в душу входит
Живых речей Твоих струя,
За то, что в заблужденье бродит
Мой ум далеко от Тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не тебе молюсь.
Но угаси сей чудный пламень,
Всесожигающий костер,
Преобрати мне сердце в камень,
Останови голодный взор;
От страшной жажды песнопенья
Пускай, Творец, освобожусь,
Тогда на тесный путь спасенья
К Тебе я снова обращусь.
   Совсем другие, не восточные, а христианские мотивы звучат в другой «Молитве», когда единственный раз поэт обращается к Матери Божией, прося, как считают исследователи, за Варвару Лопухину:
Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием…
……………………………………………
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
  Поэт по-христиански просит Матерь Божию о христианке Лопухиной, но о себе он Ее не просит и даже подчеркивает это: «Не за свою молю душу пустынную, /За душу странника в мире безродного…» Стоя на молитве, поэт подтверждает, что душа его «пустынна», т.е. в ней не осталось ничего живого, не осталось ничего от жизни или для жизни. «Безродным странником» чувствует себя на земле человек, принадлежащий к знатному, знаменитому и многочисленному роду в России – Столыпиных, не говоря об Арсеньевых, генеалогическое древо которых корнями уходит в 1389 год, «когда к Великому князю владимирскому и московскому Дмитрию Донскому из Золотой Орды перешел на службу Аслан Мурза Челебей». (ЛЭ, с. 39) Несмотря на то, что Челебей принял православную веру и получил имя Прокопий, своего старшего сына Арсения он назвал и мусульманским именем - Юсуп. Почему-то исследователи творчества поэта и его биографы не спешат искать связи Лермонтова с предками по материнской линии. А жаль. Потому что только бесправное, хоть и знатное положение его предка Челебея в России, не позволило потомкам его старшего сына унаследовать фамилию Юсупов. Так бы в историю вошла не Арсеньева Мария Михайловна, а Юсупова…
  Сын Бейбулата и прямой потомок Юсупа Челебея, поэт, пером которого дышал гений, не спешит воспользоваться близким родством со знатным, влиятельным, знаменитым и многочисленным родом Столыпиных, чтобы решить свои личные проблемы, в том числе и проблему трагического одиночества. Почему? Поищем ответ у другого известного философа России. 
 «Лермонтов, несомненно, был гений, т.е. человек, уже от рождения близкий к сверхчеловеку, получивший задатки для великого дела, способный, а следовательно, обязанный его исполнить», - пишет Вл. Соловьев в своей критической статье о поэте. В отличие от многочисленных учителей и педагогов Лермонтова, философ, усмотрел в нем гений от рождения!
  «В чем заключалась особенность его гения? Как он на него смотрел? Что с ним сделал? - Вот три основных вопроса», которыми задается Вл. Соловьев, и на которые сам же отвечает. Но как? «…Глубочайший смысл и характер его деятельности освещается с двух сторон - писаниями его ближайшего преемника Ницше и фигурою его отдаленного предка».- Не успел философ обозначить круг вопросов, как тут же безоглядно устремился в тупик, где можно только сломать голову, но нельзя ответить на поставленные им вопросы.
  «Он не был занят ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своею собственной судьбой,- и тут он, конечно, был более пророк, чем кто-либо из поэтов. 
 Я рожден, чтоб целый мир был зритель
 Торжества иль гибели моей {10}.
 Подобных этому заявлений у начинающего поэта не оберешься, и было бы слишком долго их приводить. Мы могли бы смеяться над самоуверенной заносчивостью мальчика, если бы он действительно не обнаружил несколько лет спустя чрезвычайных сил ума, воли и творчества. А так как он их обнаружил, то в этих ранних заявлениях о своем будущем величии мы должны признать не пустую претензию и не начало мании, а лишь верное самочувствие, или инстинкт самооценки, который дается всем избранным людям…» - пишет Соловьев, возвращаясь к тому, от чего предлагал бежать.
  Соловьев увидел своего Лермонтова, который, на его взгляд, явился предтечей Ницше (1844-1900) и кувшином, в котором материализовался его «отдаленный предок». В каком еще гении на земле воплотились люди и из будущего и предки прошедших веков? Как можно всерьез рассматривать вопрос о сильном генетическом влиянии на поэта персонажа кельтского фольклора (1220-1290гг.), в котором он сам едва предстает реальным человеком? Наверное, для этого нужно иметь воображение философа.
  «С ранних лет ощутив в себе силу гения, Лермонтов принял ее только как право, а не как обязанность, как привилегию, а не как службу. Он думал, что его гениальность уполномочила его требовать от людей и от Бога всего, что ему хочется, не обязывая его относительно их ни к чему. Но пусть Бог и люди великодушно не настаивают на обязанности гениального человека. Ведь Богу ничего не нужно, а люди должны быть благодарны и за те искры, которые летят с костра, на котором сжигает себя гениальный человек», - читаем мы дальше. Однако, из всего выше нами изложенного, мы могли видеть, что Лермонтов не получил от жизни даже элементарного права на образование, не говоря о привилегиях, которых тоже был лишен, не смотря на огромные его усилия быть первым учеником.
 Более того, гениальный от рождения поэт, с чем трудно не согласиться, в период учебы в Пансионе написал свои большие и малые произведения, которые в последующие годы не претерпели никаких изменений и вошли в сборники стихотворений и поэм в том же виде. Но кто оценил, кто принял этот дар, который без огранки и шлифовки пробивался к своему читателю вопреки усилиям равнодушных педагогов, без сожаления расстававшихся с одаренным учеником? «Кавказский пленник», «Корсар», набросок либретто оперы «Цыганы»; 2-я ред. «Демо¬на», «Олег», «Преступник», «Два брата», «Исповедь», «Джюлио»; около 60 стихотворений(!)- и никем не остался замеченным!
  В университетские годы Лермонтовым написано несколько поэм и драматических произведений: «Последний сын вольности», «Азраил », «Ангел смерти», «Измаил-Бей», «Испанцы», «Странный человек»… - и опять рядом с ним нет ни одного педагога, который на свой страх и риск «заметил» бы эту светлую голову, как когда-то старик Державин лицеиста Пушкина. Сам Дмитриев слушает в университете юношу Лермонтова, который через каких-то пять-шесть лет будет признан вторым после Пушкина поэтом России! И ничего. А все почему? «Разночинец» Лермонтов не интересует никого даже на литературном олимпе!..
 «…Особенная прелесть лермонтовских любовных стихов,- прелесть оптическая, прелесть миража. Заметьте, что в этих произведениях почти никогда не выражается любовь в настоящем, в тот момент, когда она захватывает душу и наполняет жизнь. У Лермонтова она уже прошла, не владеет сердцем, и мы видим только чарующую игру воспоминания и воображения.
 Расстались мы, но твой портрет
  Я на груди моей храню;
  Как бледный призрак лучших лет
  Он душу радует мою {5}.
Или другое:
  Нет, не тебя так пылко я люблю,
  Не для меня красы твоей блистанье,-
  Люблю в тебе лишь прошлое страданье
  И молодость погибшую мою». –
пишет Вл. Соловьев, не задаваясь вопросом: почему Лермонтов не расстается с портретом той, от которой отказывается, но продолжает любить и хранить ее образ на своей груди, потому что «он душу радует»? Его душу! Или почему Лермонтов считает, что не для него «красы блистанье» той, которая заставляла его страдать от любви к ней?
  Ответы на эти и подобные вопросы привели бы Соловьева к очень неожиданным выводам. Но философ был занят растягиванием своего Лермонтова от фольклорного Томаса-Рифмача до еще не родившегося Ницше!
  Следующий философ – Виктор Розанов, сравнивая Пушкина и Лермонтова, приходит к не менее интересным выводам. В русской литературе, на его взгляд, «лад» (Пушкин) выразился «столько же удачно и полно, так же окончательно и возвышенно, как и «разлад» (Лермонтов). «Лермонтов, по мнению Розанова, никуда не приходит, а только уходит...». «Вы его вечно увидите "со спины". Какую бы вы ему "гармонию" ни дали, какой бы вы ему "рай" ни насадили, - вы видите, что он берется "за скобку двери"... "Прощайте! ухожу!" - сущность всей поэзии Лермонтова. Ничего, кроме этого» - убежден В. Розанов. Но мы знаем, что «Прощай, ухожу!» или «бегу, не оглянусь!», Лермонтов говорит, только обращаясь к России: «Прощай, немытая Россия!..», и знаем, что он все время бежит не куда-то в неизвестность, а на Кавказ! Все кавказские поэмы и стихи поэта полны слов восторженного приветствия, восхищения и любви: «Приветствую тебя, Кавказ седой!..» (Посвящение к поэме «Измаил-Бей»), «…Я сердцем твой, всегда и всюду твой!» (Посвящение к «Аулу Бастунджи»), «Как сладкую песню отчизны моей, /Люблю я Кавказ!..» (стих. «Кавказ») и т.д.
  Но «патриотически» настроенные философы, критики и исследователи даже сейчас не спешат заглянуть в кавказские произведения поэта, иначе, хотя бы к 195-летию со дня его рождения, (по общепринятой дате) мы имели бы объективный взгляд на человека, который прожил чуть более четверти века, творил и того меньше, а до сих пор считается одной из самых сложных и противоречивых фигур в русской литературе.
  "Разлад", "не хочется", "отвращение" - вот все, что он "пел". "Да чего не хочется, - хоть назови". ...Не называет, сбивается: не умеет сам уловить…» - вот такой вот непонятный, неуживчивый, беспричинно вредничающий, капризный поэт в глазах В. Розанова. А почему? Философ отвечает на этот вопрос: "Не хочется, и шабаш"… Получается, что Лермонтов хам? Циник? Но кто видел так страдающих хамов, циников, как страдал в своей жизни Лермонтов? Цинизм и хамство не ведут к Богу. А Лермонтов все время обращается к Небу. И видит он там не только звезды. «И в небесах я вижу Бога...» - пишет поэт.
   «Это религиозное чувство, часто засыпавшее в Лермонтове, никогда в нем не умирало и, когда пробуждалось,- боролось с его демонизмом. Оно не исчезло и тогда, когда он дал победу злому началу, но приняло странную форму. Уже во многих ранних своих произведениях Лермонтов говорит о высшей воле с какою-то личною обидою. Он как будто считает ее виноватою против него, глубоко его оскорбившею», пишет Вл. Соловьев, который все время близко подходит к разгадке личности поэта, но, не зная, куда двигаться дальше, уходит в абстракцию, философствуя на тему фатализма, демонизма, во власти которых якобы пребывал поэт. «Идеализированный демон (в окончательной ред.– М.В.) вовсе уж не тот дух зла, который такими правдивыми чертами был описан в прежних стихотворениях гениального отрока. Демон поэмы не только прекрасен, он до чрезвычайности благороден и, в сущности, вовсе не зол»… Итак, натянутое и ухищренное оправдание демонизма в теории, а для практики принцип фатализма, - вот к чему пришел Лермонтов перед своим трагическим концом», - убедил себя Соловьев. А между тем и в Демоне, и в Азраиле у Лермонтова прототипом является «до чрезвычайности благородный», «вовсе не злой», умевший любить и пользовавшийся взаимностью у любимой им женщины – Бейбулат Таймиев. (В русской литературе вообще человека с ярко выраженной кавказской внешностью называли демонической личностью. Ср.: ст. «Демон» Пушкина, посвященное А.Н. Чеченскому, так же до чрезвычайности благородному, по свидетельствам и Дениса Давыдова и С.Г. Волконского)
  «На дуэли Лермонтов вел себя с благородством,- он не стрелял в своего противника,- но по существу это был безумный вызов высшим силам, который, во всяком случае, не мог иметь хорошего исхода. В страшную грозу, при блеске молнии и раскатах грома, перешла эта бурная душа в иную область бытия», - пишет Вл. Соловьев. Благородство у Лермонтова было в крови, по-другому он и не мог вести себя, стоя перед лицом смерти, но то, в чем философ видит вызов «высшим силам», мусульманин усмотрит знак того, что сам Аллах идет навстречу своему любимому чаду. Это грозный знак всем живущим, которые могли, но не захотели предотвратить гибели избранника Неба! И, даже если бы не было в этот день этой страшной грозы, ее надо было бы придумать.
  Но у философа, как и у атеиста, свой взгляд на такие вещи. «…У Лермонтова с бременем неисполненного призвания связано еще другое тяжкое бремя, облегчить которое мы можем и должны. Облекая в красоту формы ложные мысли и чувства, он делал и делает еще их привлекательными для неопытных… Обличая ложь воспетого им демонизма, только останавливающего людей на пути к их истинной сверхчеловеческой цели, мы во всяком случае подрываем эту ложь и уменьшаем хоть сколько-нибудь тяжесть, лежащую на этой великой душе…» - объясняет Соловьев, чего ради он взялся за эту критическую статью. Ложный посыл породил ложный путь поиска доказательств не существовавшей никогда проблемы. Масштабность личности Бейбулата Таймиева и масштаб угрозы для России его 30-летней непрерывной борьбы (с нач. ХIХ века и до его смерти в 1831г.) не позволили Лермонтову сравнить его с какой-либо иной силой на земле… Поэт хорошо понимал, о чем пишет, когда писал к своей возлюбленной:
Когда к тебе молвы рассказ
Мое названье принесет
И моего рожденья час
Перед полмиром проклянет,
Когда мне пищей станет кровь,
И буду жить среди людей,
Ничью не радуя любовь
И злобы не боясь ничьей;
Тогда раскаянья кинжал
Пронзит тебя; и вспомнишь ты,
Что при прощанье я сказал.
Увы! то были не мечты!
И если только наконец,
Моя лишь грудь поражена,
То, верно, прежде знал Творец,
Что ты страдать не рождена.
  Не рожденные страдать, будут еще очень долго заблуждаться в оценке поэта и человека, который принял волю своего Творца и испил свою чашу страданий до последней капли. Но, когда пришел его последний час, он, как и хотел, оказался у подножия кавказских гор, откуда душа его вознеслась к престолу вечному Аллы. Потому что, признаемся себе, уточнив М. Синельникова, «выговаривая правду прямо и до конца, что автор самых проникновенных и чистых православных стихов» был не только отчасти, но в первую очередь – мусульманином. И это не только к Ней, но и к каждому из нас обращается поэт – гордо, мужественно, с достоинством, без тени сожаления за все пережитое, уходя от нас навсегда. Оставим за ним последнее слово:
Не смейся над моей пророческой тоскою;
Я знал: удар судьбы меня не обойдет;
Я знал, что голова, любимая тобою,
С твоей груди на плаху перейдет;
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; настанет час кровавый,
И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений;
И я погибну без следа
Моих надежд, моих мучений,
Но я без страха жду довременный конец.
Давно пора мне мир увидеть новый;
Пускай толпа растопчет мой венец:
Венец певца, венец терновый!..
Пускай! я им не дорожил.

                Марьям Вахидова,
                7 октября 2009г.

О статье и не только - в сб. "Лермонтовские чтения на Кавминводах - 2010. Материалы международной научной конференции: ПГЛУ, 20-22 мая 2010 г."
Е.К. Рева (Пенза): "Сборник "М.Ю. Лермонтов и Православие".(2010) Концепция, основные идеи, новые подходы в изучении творчества М.Ю. Лермонтова". (с.266-269)