Зов

1.
Жуткое, постоянное воспоминание: это ослепило и стремительно надвинулось и смяло.

Страшным, бесконечно-склеенным сюжетом. Больше вообще ничего не было, кроме этой закольцованной минуты жизни. Скользить по краю сознания, воспринимать внешние раздражители. Чувствовать свое тело  было невыносимо больно, и мозг возвращал своё бесконечное: свет-удар-поглощение металлом-свет-удар...

Потом и это перестало помогать.

Вокруг?
Да, силуэты людей, предметов, даже обрывки фраз:
«и как это?»
«дексаметазон»
«резать металл»
«покорёжило»
холод
«жива! жива! жива!»
«терпи, девонька»
«у-аа-у-аа-у-аа» с мигалкой
голые кроны деревьев
крыши домов...

И тут же, как в ином измерении – невыносимый смрад от непонятных мне существ, чёрно-прозрачных, деловитых, безразличных к живому, жаждущих, уничтожающих.

В какой-то момент боль стала невыносимой. Я смогла вырваться из этого ада вверх – на несколько метров – и увидеть висящие над местом катастрофы человекоподобные угасающие сгустки, окружённые теми – чёрными – существами. Происходило что-то пугающее и омерзительное: я в одном из этих световых сгустков вдруг узнала Сергея – корчившегося и вырывающегося. Но это мгновение узнавания прошло.

Я опять была в окровавленном месиве своего тела, оно окончательно втянуло меня в себя, чтоб прекратить видения и оставить один на один с физической болью.

А потом – фрагменты, фрагменты, фрагменты.
В скорой.
В скорой.
В скорой.
Везут на каталке.
Каталка стоит.
Мучительные прикосновения: срезали одежду, переворачивали, смывали…
Яркие лампы операционной.

Нет, вам меня не удержать!

Я не собираюсь наблюдать за этим. Я уходила от боли навсегда.

2.
И вдруг – непреодолимый зов Машеньки, без раздумий несусь, прорываясь сквозь стены, поднимаюсь над городом и кружусь, определяя направление, чувствую, вспоминаю, лечу на зов: всё сильнее чувство, ближе, ближе зов, родная, как без меня, быстрей…
Пропал.
«Доченька!»
«Доченька…» – слово выпало одинокой роскошно-крупной мохнатой снежинкой…

Растерянно оглядываюсь и вижу заснеженный город, который начинал туманиться снегопадом.
Город. Безразличный, обледенелый, сверкающий, с ползущими красно-белыми муравьями улицами.

«Машенька...» – слово не таяло, а заледенело во мне. Стало пусто.
Где? Я же было вспомнила...

Опять зов.
Но теперь иной, отстранённый, зов досады и нетерпения.
Это...
Это...
Да это же няня Машеньки! Софья!
Да, вижу куда лететь, вспомнила. Спасибо, Софья. Теперь не страшно, не запутаюсь.

Резко падаю и лечу по-над самыми головами толпы.

Почувствовала, что мимо пронеслось что-то чёрное, пахнуло полузабытым отвратительным запахом чёрных существ, резко свернула и полетела дворами. Отвратительный запах ослаб и исчез.

Я пролетала дворами, сокращая путь, петляла над переулками. Пробовала пролететь насквозь какое-то здание, но прикосновение к проводам в стенах вызывало резкую боль. Меня несколько раз отбрасывало от стен, пригасали электрические лампы в квартирах... Но это одновременно прибавляло мне сил...

Я спешила. Но стала избегать пролетать дома, огибая их.

Снег повалил стеной. Но я не сбивалась с пути: редкий зов Софьи был чёток и силён.

Потом он пропал. Но я знала путь.

Вот и дом.

Я осторожно подлетела к окну. Осторожно ступила сквозь стекло на подоконник, легко соскочила на мягкий ковёр...  Мягкий? Не чувствуя ничего, не проваливаясь в ворс, сделала шаг, второй... Кроватка. Машенька спала. И я вошла в её сон.

3.
Лето.

Лес.

Запах сосен – они там, за просекой. А здесь – дубы, клёны. И полянка. Конечно, в одуванчиках.

А потом они внезапно взлетели, собрались в один огромный цветок.

Солнечное утро. Иволга пела жёлтые рулады, прячась в ветках.

Мы ползаем с Машенькой на коленях по траве и едим вкусную продолговато-мелкую землянику. Кисленькую. Прохладненькую. Ароматную.
– А у меня целых две!
– Ну, ты у меня настоящая охотница!
– Нет, охотница охотится за львами, а не ягодами!
– А ты – смелая и ловкая охотница за ягодами! У тебя вон какое оружие!
– Это не ружьё, а корзинка! И мы в неё собираем землянику! И понесём папе!
– Да, папе...
– Папа умер? – и тут – воспоминанием – промелькнул угасающий силуэт Сергея, раздираемый чёрными страшилищами... Я испуганно глянула на дочь.
– Мама, мне страшно!
– Не бойся, я с тобой! – я обняла дочь, прижала к себе маленькое тельце. Поцеловала. Отёрла от земляничного сока рот красивым – с вышитыми ёжиками – платком.
– И ты умерла?
– Ну и что? Я всё равно буду с тобой. И защищу от страшилищ.
– Мне тебя жалко. И папу жалко...
– Давай лучше собирать ягоды...
– Они не настоящие.
– Ну, мы будет играть так, чтоб было всё по–настоящему. И ты увидишь, как это весело: собирать землянику. Только, чур – меньше есть, больше в корзинку класть...

Сквозь пенье иволги чуть заметно тренькнул телефон.

– Ты спи: завтра рано в садик.
И я вышла из сна.

Машенька было захныкала, но потом повернулась на бочок и засопела.

Я прошла не открывая, дверь, на кухню и остановилась возле Софьи, которая бледная, как смерть, мешком сидела на стуле, широко раскрыв глаза:
– Как? – спросила она в трубку.
– Оба мертвы?
– Да. Родственники... Где-то есть телефоны...
– Я? Я няня, я с ребёнком.
– 4 года... Как это случилось? И что мне делать?

Софья опустила руку с телефоном и окаменела. Потом сорвалась с места, нашла телефонную книгу. Родители Сергея жили в другом городе. А у меня...

«А у меня погибли. И тоже вместе! Но я была уже школьница... И жила с тёткой. Вспомнит она про тётку?»
«Позвони Ирине Васильевне! – попыталась подсказать я, – Она в городе, приедет быстро.»
– Где же номер? – она меня не должна была слышать.

Она стала дозваниваться.

А я ушла в детскую. Попыталась подоткнуть одеяльце и не смогла. Села в уголок и стала смотреть на спящую дочку.

«Что теперь? К бабушке? Кое-какие деньги были. Продать квартиру, машину... Машину не продашь... Какая всё-таки чепуха, эта жизнь! Если бы не дочка, не Сергей...»

И тут – новый зов. Скорбный. Зов невыносимого переживания. Примешивался страх. И участие. И полная растерянность. И беспросветность.
Но зов шёл издалека, был слаб, прерывался: зовущие – их было двое – явно переставали звать её, переключился на какие-то иные дела...
Сообразила: это Софья дозвонилась до родителей Сергея.

И её безудержно потянуло на этот зов. Как и ранее.
Она это сообразила, когда уже летела над городом.
«Да что это? Мне нельзя туда, мне нужно к дочери!»
Но какая-то сила ветром несла и несла её на зов.
«Нет! Машенька!» – и порыв зова вдруг ослаб, Я ощущала его, еще была не полностью свободна, но могла сопротивляться... Я смогла развернуться, и продираясь сквозь тянущую силу, полетела обратно. И зов превратился в далёкое-предалёкое эхо.

4.
Я вернулась домой.

Домой?

Дочь спала. Софья тихо-тихо ревела на кухне, пригубив водки. Потом опять начинала куда-то звонить. Что-то узнавала. Вспомнила про тётку и пыталась дозвониться до неё. Завесила все зеркала: долго возилась с двумя огромными на дверцах купе, но всё-таки пристроила простыни.

А я сидела в уголке детской в оцепенении  Потом время помчалось. Я даже не заметила, что настало утро. Чувствовала зовы разных людей, но старалась не реагировать на них. Приехала тётка, вечером должны были приехать родные Сергея.

Разбудили Машеньку.
Она плакала, Её успокаивали, одевая.
А она все время смотрела в уголок, где сидела я. Даже подошла один раз, успела прошептать «Мамочка» и протянуть к моим рукам свои ручки, а её повели одевать.

Машеньку отвезли в садик: тётка потом на время заберёт её к себе. Хлопоты с похоронами, документами… Приходили с работы – моей и Сергея...
И всё это было вне меня, никак не трогало, никак.

Вечером перелетела в квартиру тётки, к дочери и осталась там.

Она меня больше не видела, только иногда чувствовала. И я не стремилась даже присниться ей. Ребёнок должен дальше жить без меня.

Я даже на собственные похороны не полетела. Отсиживалась на лоджии у тётки под огромной китайской розой.

А ещё вдруг зацвёл кактус. И я не боялась трогать его цветы: они покачивались от прикосновения, как от сквозняка.

А потом я вдруг почувствовала зов, который тянул меня в небо. Но мне было всё равно, и я не отозвалась. И сумела остаться свободной, хотя и с трудом.

А потом я улетела от тётки в заснеженный парк, присела на заваленную сугробом скамейку и даже попыталась заплакать. Я никому не была нужна. Даже дочке. И быть здесь стало невыносимо. Я была одинока, а человек не может быть одиноким, от одиночества умирают. И моя душа умирала от этой заснеженной реальной тоски.

И тут, в парке, в снегу, меня и нашёл ангел.

5.
«Дитя! Что ты тут делаешь?»
Он смотрел на меня удивленно. Он был бестелесен, бел, даже чуть светился, от него шёл приятный запах. И пока я на него смотрела, я успокаивалась и мне становилось светло и хорошо.

«Как это тебя не нашли до сих пор?»
Он не спрашивал, а я понимала, что он недоумевает.

«Как хорошо, что я услышал твой плач!»
А моя жизнь в это время ему раскрывалась. И я смотрела на неё, как на бешено мчащийся в обратном направлении видеоролик. Мгновение – и жизнь окончена.

«Да, странно, что...»
Ничего странного вообще-то не было, такое встречалось довольно часто. Даже я это уловила. Это бывает, когда человек очень сильно привязан к окружающим его людям. Как я к своей долгожданной дочери.

И тут за моей спиной пахнуло смрадом: чёрные!

Я невольно метнулась к ангелу, и он защитил меня крыльями.

Мгновенный разговор – ангел забирал меня собой – и чёрные рассыпались пылью по снегу.

«Прощайся, девочка!» – сказал ангел, «Тут тебе делать больше нечего!»
И Земли больше не было.

Было небо.

Но были те же дома, те же улицы, мосты, парки. Многие места я узнавала: видела наяву или на открытках. Был такой же транспорт: автобусы, трамваи, метро.
Цвели деревья – они цвели здесь всегда, когда  этого хотелось мне.
Пели иволги – они пели тогда, когда этого хотелось мне.
В садах всегда были фрукты, изумительные на вкус.

А ещё я постоянно чувствовала далёкий зов дочери. Иногда я видела мир её глазами, чувствовала, как она, переживала, как она, – жила её мыслями и маленькими делами.

И я попыталась найти свой дом и дочку.
Нашла.
И увидела, что мир дочери и этот, найденный мною, – совершенно разные. И этот мир на глазах преобразовывался под ту реальность, которую я видела глазами дочери.

Сообразить не сложно: тут была реальность, которую создавала я!
Я стала богом?
Зачем?
Придумывать кукольный мир марионеток?
Не находить ничего, что было бы вне меня?

И мир пропал. Осталась серая субстанция, туманная, беспросветная.
Взвесь.
Ничего не хотелось.
Да и сил на «творчество» и на способность быть с дочерью я затратила слишком много.

И если бы не было такого же канала с ангелом, я бы давно исчезла. Ангела я частенько чувствовала, но это было для меня помехой с одной стороны и способом «насытиться» с другой.

За это время – а сколько прошло времени? – ангела я не видела ни разу, только иногда чувствала. Я дрейфовала по серому космосу, была серой сама, серы были мои мысли, которые вертелись только вокруг воспоминаний о дочери. Странно, но всего остального как бы и не было. Я смутно, как не о своей жизни, вспоминала отдельные фрагменты, но дочь жила во мне и не отпускала.

Но этого было слишком мало.

Я умирала во второй раз.

От безысходности.

6.
– Мы готовы внимать.
– Я нашёл этот образчик совершенно случайно и поразился одному факту: она избегла впитывания в общественные матрицы, создав свою, индивидуальную, оставшись личностью. Поэтому её не смогли запеленговать автоматы.
– Ты проверял их?
– Да, автоматы работали в штатном режиме, сбоев ни до, ни после этого случая не было, настройки стандартны.

Я очнулась от этих голосов. Заработал канал с ангелом. Но теперь всё было иначе: он явно не понимал, что я его могу «слышать».
Голоса… Нет, не голоса. Это были не звуки. Кто были эти существа, общающиеся с ангелом, – мне не ведомо. Я по-прежнему не ощущала ничего, кроме серой субстанции, в которой лениво плавала. Но думали обо мне, и я собралась силами и настроилась.

– Мы просмотрели лог. Связь с сильным материнским чувством очевидна.
– Да, но это не всё.
– Не всё? Подобные случаи бывали. Более того. Недоразвитые матрицы, которые иногда не были отсканированы аппаратами,  оставались на планете довольно длительное время, если находили себе источники подпитки.
– Но это – полноценная матрица. И если я подключу её к мировому источнику, она будет способна продолжать существовать в поле, как это делаем мы!
– Да. Любопытно... Она деятельна... Попытки созидания собственного мира, что тоже естественно, были ею прекращены практически мгновенно.
– Она быстро сообразила в чём дело. Умеет учиться.
– Да, эта матрица мало похожа на информационное мясо.
– А канал с дочерью? Обратите внимание! Она пробила канал к дочери!
– Это феноменально! Откуда у неё энергия?
– Я стал замечать, что иногда теряю энергии больше, чем должен был использовать...
– Она превратила тебя в мясо!
Смех. Оживление. Недоумение.

Они говорили обо мне. Я тщательно экранировала любое излучение и пыталась не проронить ни одного слова из этой беседы.

– Это нужно изучать.
– Да, но для этого нужна санкция. Матрица – посмотрите – распадается.
– Пожалуй, санкция будет получена.
– Каковы направления изучения?
– Сказывается влияние извне.
– Это понятно!
– Нет, я тут ни при чём. Я – источник энергии, а не информации. Вы заметили, что её детёныш смог увидеть матрицу ещё там, на планете? Более того, они общались. И общаются до сих пор. Думаю, феномен этот парный, взаимный. Аборигены называют это словом «любовь», которое выражает крайнюю степень привязанности и самопожертвования к объекту «любви». Возможно, матрицу придётся возвращать на планету.
– Это довольно опасно, ты же понимаешь! Прецеденты были, и они завершились плачевно. Может, пойти по другому пути? Сосканировать детёныша?

«Нет! – закричала я. – Не трогайте мою дочь! Она должна жить!»

Повисла серая пауза.

– Ты позволил ей быть в нашем поле?
– Это невозможно!
– Но это произошло!
– Неужели между мною и матрицей пробит информационный канал? Невероятно!
– Придётся тебя отстранять. Как, ты не чувствовал её присутствия?
– Но вы тоже не чувствовали этого!

Они поставили экран. Я не смогла его пробить, как ни старалась. Серая тишина.

7.
А потом выглянуло солнце.

Я и «ангел» стояли на берегу речки. Она была неестественно синего цвета и не текла: воды струями медленно поднимались на поверхность и тут же тонули. Песок был оранжевым, Чуть поодаль высокими колоннами стояли красные деревья с длинными стройными стволами. Корни их  пошевеливались, и поэтому казалось, что деревья куда-то торжественно шли.
Я поняла, что этот мир – произведение искусства «ангела». Он выглядел таким же светлым пятном, но теперь я могла разглядеть в нём «сгусток». Это был он сам, но его внешность придумывала всё время я. Он перетекал из образа в образ, пока не превратился в... Сергея.

– Забавно, – сказал «ангел».

И присел на песок. Пригласил меня. Интересно, а как он представлял себе меня? Видел ли он те же струи воды, ощущал ли дуновение тёплого ветра, запах... мандаринов?..

– Конечно, обработанная, систематизированная и уплотненная информация усваивается гораздо легче. Разумеется, мы могли бы качать информацию прямо из вселенной, но мы – гурманы. Почему бы не разводить интеллект? Почему бы не транслировать информацию прямо в хранилище для последующего потребления? Нет, собранные нами на вашей планете элементы матриц – очень ценный продукт.
– Ферма. И животные.
– Не совсем так, девочка. Приобщение к мировому разуму – это не переваривание мяса.
– Аналогия напрашивается сама собой. И я отказываюсь вам помогать.
– Но посуди сама, если в таких условиях...
– В коровнике мутировала одна корова?
– Если появилась такая матрица, которая созидает...
– И что это меняет? Производство будет продолжено.Только будут использованы более продуктивные животные?  Такие, как я? Одно прошу: не трогайте дочь...
– Пожалуй, толку для производства от таких коров будет мало. Ты, например, не попала на бойню. Ушла от неизбежного, ускользнула от погони и так спряталась в свой мир, что никакие автоматы тебя  отыскать не могли. Я и то увидел тебя чисто случайно!
– И такие вредные мутации надо искоренить?
– Возможно. Но важно иное: как такое могло произойти: чтоб корова стала разумной? Что она превратилась в хищника? И что это даст нашей цивилизации? Возможно, это новый прорыв?
– Для вас.
– И для вас, моя девочка. Ну и разве ты откажешься увидеть дочь?
– Ты подлый.
– Непостижимо! Ты настоящая глупая корова!

Много позже я ответила ему:
– Любящая корова...

Январь 2009