Легенда Найденыш

Легенда «Найденыш»

1.Её било, трясло, несло, швыряло, переворачивало и разрывало на куски. Каждая частичка пульсировала, кричала, содрогаясь от боли, отчаянья и горя.
Большой океан бросал ее на камни неприступных рифов и каменных отрогов, вскидывая ввысь и с силой толкая в пучину, ветер, холод, вода – все смешалось, превратившись в одно общее месиво…
И она сражалась, сражалась, пока было сил и веры. Когда же последняя капелька тепла, воли и терпения покинули ее, она поняла, что это всё…
Мятущаяся, чуть отблескивающая тьма с примесью оттенков и слабых бликов, сменилась беспроглядной безнадежной темнотой. Но и потом её растягивало и сплющивало, обдирало, било и рвало на трепещущие части…
… Соль, тьма, забивающая всё влага, тепловатая склизкая кровь, ледяные порывы ветра… что это? cон?
Она пыталась открыть глаза. Ничего не получилось, она пыталась прислушаться. И это никак. Но она чувствовала покой, обездвиженность, сухость, равномерность температуры… Она пыталась пошевелиться. Не получалось. Она пыталась что-то вспомнить… что-то все разрозненно, сумбурно и… больно, как-то слишком безнадежно …
Отчаянье снова чуть не толкнуло её в новую пучину…
Но она оживала, она успокоилась, она попыталась сконцентрироваться, найти целостность…
После долгих часов она начала соединять всё в последовательную цепочку. Вспышки боли, горя, страха и ужаса уже не овладевали надолго, а потом и вовсе как бы очутились за стеклом. Она видела, но перестала терять контроль над собой. Ей помогала и воля, и решимость, и любопытство. Да, любопытство. Как можно выжить после расчленения и смертельных повреждений, заливания легких водой и сильного переохлаждения? Она дивилась и не переставала поражаться. Она перебирала чуть освобождённые от оков опасности перегрузки воспоминания и перебирала их, словно камешки. Они матово поблёскивали, но не разрешали главного вопроса: что же с ней случилось дальше, где она теперь и как ещё всё теплится в ней жизнь?
Ужасно утомительно было ждать и лежать, лежать и ждать, не имея возможности ни сдвинуться, ни сказать, ни увидеть…
Даже хуже, чем терять себя, цепляясь за последние крохи жизни… ведь теперь, это уже отошло и не воспринималось реально. Час за часом, день за днём…
Порой она замечала легкий ветерок от кого-то проходящего рядом, но не могла подать знак. А этот некто не спешил открыться. Оставалось ждать. Лежать и ждать. Думать и вспоминать, забываясь сном.               
2. Он всегда был изгоем. Он любил гулкое тёмное грозное неприветливое море. Все давно покинули берег, уйдя вглубь континента. Он не спешил.
Просто слишком часто оно напевало ему, да, что-то пыталось сказать, что-то передать. Он прислушивался, задумывался, пытался проникнуться его состоянием, шумом ветра, брызгами солоноватых волн, мерным гулом, сизой синевой и мрачной сталью, как во взгляде загнанного зверя. Нет, оно не было плохим. Море было глубоким и чутким, оно просто истосковалось по пониманию, чуткости, ощущению братского плеча…
Слишком жалостливо оно лизало конечности, пытаясь, будто брошенный пес, найти и участие, и ласку. Нет, ему не нужна была ни кость, ни трепание загривка, ни бросание палки…
Оно несло свои волны, доверяя себя в каждом порыве, и собирало силы для нового плеска навстречу… Оно ничего не требовало и ничем не грозило. Оно просто что-то ждало от вэкхов, а они… один за одним уходили далеко от берега, предавая легенды и притчи, предсказания и саги. Они стали другими. Они поддались брэггам, уходя к ним в услужение за сытное существование, за полные биггаэльи и яркие фруатчиэльи. Да, солнечные, плодородные богатые земли! А что здесь? Камни, холод, солью пропитанный воздух да неизменный призрак чахоточных содроганий до конечностей, нет… даже самый богатый улов не в силах сравниться с тем, что щедро отсыпают слугам брэгги.
Что ж, это закономерно. Один за другим они все-таки сместились ближе к солнцу и беззаботности. Относительной, конечно, но точно обеспеченной и пропитанием, и более крепким здоровьем… Его взгляд поддёрнулся влагой. А что ему-то? Здесь надо?
Бесконечные бездонные думы перешли еще к свежему беспокойству: как там беспомощное нелепое существо? Когда придет в себя, что расскажет? Ему нетерпелось до легкого подрагивания присосок на конечностях, но … надо набраться терпения. Такой рыбы он еще ни разу не видал. Да и умеет ли она общаться?
Впрочем, он никогда не жаловался на умение доносить желаемое и получать хотя бы расплывчатый, но вполне осознаваемый ответ. Говорят, брэгги этого не умеют, но защищены от влияния вэкхов. То есть ощущение воспринимается, но нельзя заставить, а потому бесполезно полноценно общаться, достигая чуть вибрирующего взаимопонимания. Может, поэтому вэкхи не смешивались с другими, не ассимилировались, живя как-то особнячком.
Биг-А-Э вновь унёсся мыслями туда, вслед своим соплеменникам. Что их там ждет? Нет, слишком далеко… Да и … среда, пространство совсем другое, какое-то как бы искривленное, иссушающее, нет, там ему не место. Но что ему здесь?
Ладно, надо осмотреть улов и заглянуть к странному выловленному существу. Ох, и пришлось ему потрудиться над ним! – штопать, латать, переделывать, что-то убирать за ненадобностью, что-то добавлять… Ничего, зато хоть ближе к вэкхам стало.
3. Тоскливо, как же тоскливо! Ну почему опять мне! Да не хочу я, сколько можно! Что там Всемирный Океан, вконец обезумел? Ну чем может быть опасен этот бледный волосато-кожный лягушонок, нескладный и неумелый! Да давно ли он из икринки вылупился? Да ему еще расти и расти до своих икринок! Чем он может грозить целому Океану, Всемирному, всевластному, пронизывающему все миры? Да неужели песчинка способна грозить горам? Да разве способна капля изменить всю плоть океана? Да нет! Да вовсе нет!
Море мрачнело, гул переходил в гневное недовольство, неистовство возмущённо рокотало. Нет, если всё сказать как на духу, эту недозрелую икринку отдадут на растерзание другому морю – с пираньями или кислотой, радиоактивным свечением или гнилостным медленным разложением… А то и хуже…
Море вспенилось, пророкотав возмущенно и отчаянно… Глубина утаила вопль проклятия… Нет, пусть уж лучше отступничество, лучше – обман, хитрость… да как угодно можно назвать! – но… он – не мясник, не убийца, безжалостный и бессовестный! Достаточно ему и того, что все его дети покидают его век за веком, уходя в сферу испарений и мягких рыхлых камней, населённых ползущими и ковыляющими. Сколько ещё детей отдавать ему и терять?
Нет, он – не эгоистичный отец, все птенцы покидают гнезда, но отчего так далеко и навсегда?
Уж крохи по редким уступам и заливам, бухточкам и островкам. Они забывают всё. Даже свои имена, всё реже слышат отчие песни и думы, тревоги и предостережения…
Вот, из прежде полновесного селища от отрогов до мелей лишь бродит потерянным Бизгаэльт, да и тот как в забытье – то ли слышит, то ли нет, то ли чувствует, то ли лишь отрывками… Как больно их терять! Ведь они теряют куда больше! Да разве им теперь втолкуешь?
Нет, надо самому что-то попытаться изменить. Все равно Их волны долго не будут сопровождать – до ближайших отрогов – да и  то вряд ли. Можно рискнуть. Доверие – забавная штука– она работает на тебя, даже если ты уже вступил в другое течение, поддался другим волнам…
«Потерпи, потерпи, я не могу иначе, – гудело в ушах, – задержи дыхание, так, сейчас выплеснется, еще немного, держись, держись, уже немного… – ах, ты жалкая костяшка! Ну откуда ты такая? Где таких стряпают? Ладно, сейчас поддержу, обволоку волокнами восстанавливающих силы водорослей, так, дыши, дыши! Ах ты, да ты и безжаберная! Ну что за напасть!»
4. «Держись, держись! Сейчас спасу! Безжаберная… волосяная… лягушка… костяшка, ах, ты, на мою пенистую погибель! Ну где же тебя состряпали! Терпи, терпи…» – пена шуршала, бурлила, брызги позвякивали, складываясь в странные полузвуки-полуслова. Глюки, наверное это галлюцинации… «Жабры, лягушки» – о чем это? Осьминоги, присоски, острые тонкие узкие камни, большущие выпуклые глазищи, ласковое нежное прикосновение… Нет, она не боялась. Чувство брезгливости и самосохранения давно потонули где-то, беспомощная и обессиленная, она едва что воспринимала… То хлипкое прикосновение, чуть обжигающее от присосок, но вызывающее нежный сладостный ток по всему развалившемуся разбитому телу, не давая ему окончательно умереть, то редкая жгучая боль, но уже воспринимаемая как-то слишком отдалённо, где-то очень-очень далеко…
Чуть светящийся туман и – легкость, невероятная легкость… боже… откуда это? Даже во сне ей не удавалось оставаться такой… невесомой, призрачной, летящей всё выше и выше… Да, вот почему никакой боли… наконец-то! Неужели конец! Да пропади пропадом это тело! Лишь бы этот полёт, эта невесомость… Но эти содрогания, эти вытягивающие душу токи, эти едва уловимые стоны… они тянут вниз, они не дают вырваться! Цепкие, вытягивающие, выматывающие… нет, невозможно противостоять…
Падение было жутким, от боли она тут же потеряла сознание, отключившись, но сильно дёрнувшись и вскрикнув пред этим – напугав Бизгаэльта. Он подумал было, что она безнадежна, но закончив начатое, он убедился, что дыхание жизни не покинуло этого непонятного комочка и очень слабенький, едва ощутимый, ток всё также плутал по организму. Был он какой-то странный, непривычный, но, безусловно, вполне подающий надежды. А дыхание жизни выдавало очень сильную особенную личность, еще не раскрывшуюся, но уже рвущуюся к проявленному миру…
Сколько этому нелепому существу? Еще совсем дитё!
Он прижал к себе всеми конечностями, пытаясь и согреть, и утешить, и успокоить. Он так истосковался по соплеменникам, а это… как же ему звать… это полущупальце… оно нуждается в его заботе и поддержке… оно удивительно милое, пусть и безобразное…
Пора отцовства давно прошла для Биг-А-Э, да и не было у него никого, но… нежные чувства никогда не бывают лишними, не нужными, бесполезными…
Он убаюкивал найденное полущупальце, ласково подвывая и вибрируя. Прикасаясь то одним щупальцем, то другим, он вновь и вновь «запускал» тускнеющие точки выходящих на поверхность токов. Он напевал и ласкал, подвывал и нежно обжигал, убаюкивал и делился силой своего вибрирующего содрогания… 
5. Сон, всё сон… какие-то нелепые воспоминания… о ком это?
– Дед, а почему такие странные сны?
– Какие?
– Ну… разные. Почему мы видим то, что с нами никогда не могло быть, а снится ведь! То будто всего четыре конечности у меня и они какие-то… не пластичные, кривоватые и никаких присосок! Представляешь? Причем, только две хватательные. То, какая-то другая поверхность, нелепая, с волосками и… и…ну не знаю как еще сказать… Отчего так?
– Это закономерно, Бив-Ла-Эк. Мы развиваемся, мы расширяем горизонты познания, мы узнаем о том, что не сможем найти в этом мире, в нашей жизни… – он говорил, он убеждал, но глаза грустили. Он знал уже, что это ненадолго. Она уже выросла. Не сегодня-завтра она захочет найти подтверждение или опровержение своим снам. Снам ли? Он слишком хорошо понимал, о чем она… Неужели опять терять, неужели опять расставаться? Я стар, как же я стар! Уйти к седым волнам навсегда? Но кто позаботится о ней? Кто убережет её? Она слишком мала. Но стоит ли обманывать себя? Она уже взрослая. И её ухода я точно не перенесу. Но и удерживать её… какое я имею право?! Я даже не знаю толком кто она и откуда…
Она, слишком искренняя и отзывчивая, прильнула к нему, скользнув щупальцами по его самым беззащитным точкам и посылая нежные вибрирующие токи. Маленькая чертовка! Она знала как подластиться к старику, как утешить его, отвлечь от тяжелых дум. Но надолго ли?
– Деда, ну не печалься! Нет горизонтов – они поддаются, когда мы идем им навстречу. Можно весь мир пройти и узнать. А если нет того, что в снах, так что ж… можно пошерстить и по другим… – она шутила, конечно шутила. Он понимал – чувствовал, но… она сама не знает насколько права и к чему это её приведёт… Наверняка… если она смогла… ведь не из нашего же мира… – её молодые токи отвлекали от размышлений, вселяли какую-то парящую, невесомую, невероятную легкость, с оттенком пластичности, плавности… – ну и что? Ну и ладно… пока со мной…
Они слишком увлекались порой содроганием и обменом токов. Он не догадывался, что очень молодел, а она ускоренно взрослела, впитывая его память, восприятие, отголоски дум и впечатлений… Она не всегда была способна в них разобраться, но смутно ощущала, что он что-то от нее таит. Поначалу она думала, что он боялся говорить ей о зрелости и формировании воспроизводства, а потом – что он скрывает, что она ему – не родная, но она лишь радовалась этому. Да это же здорово! Какой странный! Он сам не понимает, как это здорово!
6. Да, она давно его любила. Так, как не любят даже родителей. Ну и что, что она еще не готова быть … (она зарделась). Ну и что? Какая ерунда! В следующий раз сильнее обменяемся токами – я ещё повзрослею, он скорее омолодится. И так раз за разом… Ее глаза заволокло мечтательным отблеском. Она очень странно вела себя для вэкхов. Будь они поблизости, они давно бы «приструнили» её, осудили, усмирили, но… всё пустующее побережье принадлежало лишь ей – от острых темных пиков – отрогов базальта, грубых огромных сероватых булыжников, до мелкой серо-голубоватой гальки и атласного шуршальника. Всё – от дальних островов до золотисто-малиновых рифов. Она чувствовала себя полной хозяйкой, а деда… любимый Биг-А-Э…ну пока деда… он всё ей разрешал. Он не мог иначе. Всю нереализованную любовь он отдавал ей. Без остатка и сомнений. Так вэкхи никогда не делали. Это очень опасно. Он знал это… Но долго ли ему еще? Пусть уж лучше так, чем без нее… В чем была опасность? Трудно сказать. Об этом никогда не говорилось. Это было табу. Запрет. Нельзя и всё. Даже любимые не всегда должны были обмениваться токами. Это грозило не только истощением. В легендах говорилось что-то о том, что может померкнуть свет, а море выйти из берегов, захлестнуть континент…
Но… ничего же такого пока не было…
А его так тянуло к ней… ну просто он терял голову! Знать бы наперед об этом, он старался бы меньше проводить с ней времени, а теперь… что же теперь сделаешь! Она влекла его сильней всех, он готов был отдаться ей без остатка, но… какое там!
Она ещё совсем кроха, а его век уже главным щупальцем замочен в глубинах седого моря…
И не сразу он стал замечать странные перемены в себе.
Сначала относя к последним содроганиям перед старческой кончиной. А потом… он всерьез обеспокоился. Его влекло ничуть не меньше, а контролировать себя он мог все хуже и хуже…
Он старался её избегать, он ускользал от ее ловких цепких обвиваний и сладко возбуждающих присосок, он находил кучу причин и оправданий, да он просто шарахался от нее как черт – от ладана. Она… удивлялась, недоумевала – что это с ним? А потом… поняла. Улыбаясь, будто сытая вивильза, хитро и самодовольно, она продолжала делась вид, что не понимает, а сама не раз замечала его за дальними рифами. Что ему делать там, если лов совсем в другой стороне? Если бы не его способности, она бы подстерегла его там, но… она и так прекрасно понимала. И хихикала. Что ж… еще не вечер.
Глупец, кто попытается противостоять Любви!
7. Сладко, как же сладко! Горячо, как же горячо! Высоко, как же высоко! Глубоко, как же глубоко! – она доходила до высшей точки наслаждения и с силой срывалась вниз, вновь взметаясь до заоблачных вершин и не могла насытиться… –
Она все-таки подстерегла его. Спящим. Она начала очень осторожно, она научилась усыплять сознание и создавать обманки, она натренировалась и подстраивалась под его частоту колебаний. Она пустила все свои способности в ход. И даже, видно, что-то больше этого. Раз он не смог противостоять. Ведь он был настроен до конца, до ее «поумнения», до… чего? Он всерьез хотел избежать этого?
Да, он честно пытался. Но во сне… Он думал, что это лишь сон. Так уж было, но он скрыл. Во сне он просто не мог…
Когда он понял, что… что-то не так… не сон это… волна жгучей нежности и ласки так захлестнула его, что…
Она так почувствовала себя любимой, сильной, всемогущей, что раскалились все камни вокруг, а море стало нагреваться… что-то стало происходить вокруг, но они не замечали этого…
Час за часом они обвивались, подрагивали, пульсировали, содрогались – они и обменивались своими токами, олицетворяющими дружбу и взаимопонимание для этих полуморских разумных существ, и любили. Так сильно и отчаянно, так ласково и самозабвенно, что… утро просто не узнало лежащий внизу мир. Проросли цветы и травы, потянулись ростки и побеги, отроги, полуразрушившись, приобрели вид замков, камни стали скульптурами, вспененное прогретое море выплеснуло ил и песок, прилетели вспуганные птицы и прибежали мелкие степные животные… словом, много чего произошло.
Мир расцвёл и похорошел. Он преобразился и стал пригодным для жизни любого существа.
Через некоторое время стали возвращаться вэкхи и завоевывать свои прежние места обитания. Пищи и тепла теперь хватало всем, никто не ощущал нехватки, а свобода и простор опьяняли и наполняли душу невероятным счастьем.
Казалось, токи исходили от всего – от камней, почвы, травы, пенистых волн и солоноватого ветра. Все будто пульсировало и дрожало в ритме света, радости, любви, дружбы…
И долго еще эти места были наполнены чем-то, чему не было слов, а море напевало свои ласковые нежные песни. Но отчего нет-нет, да и проскальзывала в них грусть, а чайки всё также пронзительно-щемяще кричат над взморьем?