Декорации... Глава7

     Глава7

    «Люди! Знайте, правду!"


 Тома,   даром, что  двенадцатилетняя,  со  всем уже  управилась – обед  был готов, вот-вот все должны были подойти. Раечка не  хотела  есть одна, как её ни уговаривала  Маня, которая была моложе Томы на два года. Она, хотя и подчинялась  средней сестре, однако младшей не считалась,  потому   ждала вместе с Томой  остальных. Завидев Нину, Тома обрадовалась, что  сможет младших покормить,  как мама велела,  -  заодно с Нинкой к столу  сядут все.  Только  борщ  разлила, как голоса раздались: Валентины и мамы. Раечка было соскользнула на пол, но Тома  шикнула:
- Ешь, пропащая!
Раечка надулась, но на место села. Теперь все, кроме отца, на своих местах, но он обещал вернуться поздно, его ждать не надо. Обед, на вкус Нинки,  был необыкновенно сытным  и изысканным.  И первое (борщ с курицей, точнее, с костями  названной  птицы, принесенной на алтарь Нинкиного  здоровья), и второе  (каша  картофельная  с курицей, то есть с  её раздробленным на мелкие кусочки  бедром, но пахло здорово), и третье (яблочный компот с запахом меда). Нинка оторвалась от еды,  когда все встали из-за стола, и сразу отправилась спать,  отложив  на потом разговор с Валентиной. Мать прикрыла дверь спальни – все занялись привычными делами по хозяйству.
- Как хорошо дома! Какая сволочь этот Гитлер! – Нинка не успела  додумать до конца  -  и провалилась в сон.
Проснувшись утром, Нинка  совсем немножко злоупотребила своими привилегиями  человека, вернувшегося  после долгой дороги в родной дом -  повалялась без дела  в  постели. Однако услышав, как тихонечко переговариваются  мать и Валентина, занятые хозяйством, пресекла  собственные  барские поползновения  и через минуту  уже умывалась холодной водой. После завтрака  Валентина отправилась с отцом  в питомник -  это был  их труд,  поддерживаемый новой властью. Нинка, причесавшись на прямой пробор и надев темную косынку,  отправилась в управу. Процедура оказалась несложной: самый  трудный вопрос об умении  строчить на швейной машинке Нинка  удостоила  простым фырканьем, после чего тетка Франя, согласно кивнув, отвела новоприбывшую  к её рабочему месту.
В цеху  в основном были  работницы постарше, но Нинка приметила двух  знакомых  по школьным  вечерам  девушек. С одной  из них,  Надей  Голец, сестра Валентина училась в одном классе. Хорошо, что есть с кем словом перекинуться! Правда, с первого дня оказалось, что перекидываться словом некогда: работы хватало на весь день и  больше. Однако немцы не  одобряли задержки на рабочем месте после установленного времени – по звонку всех отправляли по домам, а не выполнившим норму записывали штрафы. Об этом в короткий перерыв сообщила Надя. Она поделилась с Нинкой половиной своего обеда: отломала добрый кусок хлеба и плеснула  в кружку молока. Ничего, Нинка завтра поделится с ней  хлебом, намазанным медом. У отца  весь год пчелы в порядке -  пасека не подводит.
Вечером  Валентина, эта  тихоня, повела Нинку в подпол, помоги, дескать, картошку отнести – они с отцом потихоньку  уже  выбирали  картошку с поля, ту, что раньше посадили, - и  показала, где укрывался  их  драгоценный приемник, который, несмотря на протесты матери, отец постановил не сдавать властям. Он провел провода  прямо в подвал  и там то он, то Валентина получали информацию  из Москвы, а не из немецкого рупора, орущего  на  площади.  Так вот почему Валентина  такая спокойная! Она знает правду! «Побеждает тот, кто знает правду!» Надо эту правду  открыть всем людям!
- Да погоди ты, горячка!  Что ты себе думаешь? Вот выйдешь на площадь и рупор перекрикнешь? – Валентина  светлыми материнским глазами,  усмехающимися  по-отцовски  смотрела на сестру. – Нельзя. Не время. Отец не велит.
Нинка насупилась. Опять отец, опять мать. Опять можно, опять нельзя.  Да она такое пережила, что тоже нельзя. Но ведь пережила.
-  Не ты одна, - урезонила сестру Валентина. – Потерпи, присмотрись. Надо своих ребят всех  пособирать, вместе  будем действовать. У меня есть кое-кто из прежних, я позову  на день рождения. А ты своих  пригласи. Если хотя бы больше пяти соберется, и то считай, начало положено.
«Потерпеть»  пришлось не день и не два. Люди  смотрели  очень осторожно. И живущие в гетто  прежние одноклассники  не  выражали охоты  поддерживать Нинкины  речи, содержащие антигитлеровские намеки. Время уходило -  для победы  не было сделано решительно ничего! Нинка  поняла, что надеяться не на кого.
Тогда и появилась первая листовка,  изготовленная  с целью  пробудить  народ. Текст был простой: «Люди! Знайте, правду!  Ростов уже наш  - Красная Армия  движется  в  направлении к границам! Скоро  придет конец  врагу!». Экземпляров было всего восемь, зато  размещены они были по всем  направлениям  от центральной площади: север, северо-запад, запад, юго-запад,  юг, юго-восток, восток, северо-восток… Может,  не так точно с позиций географии, Копыль  не представлял собой  геометрической фигуры, но замысел был таков -  люди в каждом уголке города  должны были иметь доступ к  правдивой  информации. То, что Ростов  не  был в руках  Красной Армии,  не нарушало  принципа правдивой информации, по  убеждению Нинки,  потому что правда не в частностях.   Недаром   говорится: «величайшая истина».  Кроме того, по-видимому, истина бывает и мельчайшей. «Крупица истины». Из крупицы, из зернышка  и вырастает со временем  нечто значительное! Главное – воодушевить народ на  борьбу! Однако признаков воодушевления обнаружить было  пока  невозможно. Действовать надо было дальше. Одна ласточка весны не делает.

 Через несколько дней в гетто был  произведен очередной обыск. Горожане опускали  глаза, слыша крики и выстрелы. Вечером  из ворот гетто выехала  телега,  груженная   до верху и прикрытая рогожей. Левка Гальчик, правивший лошадьми, строго взглянул на  Нинку, бросившуюся к нему с расспросами. Немецкие солдаты, переговаривавшиеся между собой,  смеясь, поманили ее  к  телеге. Она отшатнулась – этот  призывный жест напомнил ей ту короткую драму,  которую  она старалась до поры  не вспоминать. До какой поры? Неясно, но сейчас точно не время. Она  не пошла в гетто, а, свернув в ближайший переулок, прошла вслед за телегой, оставаясь невидимой  ни для Левки, ни для солдат. За  последними домами  огороженного  гетто телега остановилась.  Левка  взял лопату и принялся  копать. Его работа длилась намного дольше, чем  Нинки и старухи  в подобной ситуации  -  он копал один. Да и яма  у него была побольше. Солдаты наблюдали, коротая время  за своими  немецкими  разговорами  - Нинка  не могла разобрать ни слова: не на уроке  у  Павла Михайловича, да и ветер, шумя в спасительной листве ольшаника,  надежно укрывавшего ее от  солдат,  приглушал  все звуки.  Становилось все  темнее. Солдаты  что-то крикнули Левке. Он принялся  стаскивать с телеги привезенный им  тяжелый, судя по  Левкиным напряженным движениям,  груз. Лица его Нинка не различала, как не различала и  деталей того, что он  делал. Ясно было и без того: Левка хоронил  очередную порцию  мертвых, среди которых могли быть  и его близкие. Над одним  из тел Левка замешкался,  тогда  солдат пнул сапогом  -  и  Левка свалился  вслед за своим грузом. Оба немца   коротко   рассмеялись. Но им, видно, наскучило  долгое ожидание – смех сменился злыми окриками, Левка выбрался  из ямы и принялся  засыпать и ровнять землю. Нинка  смотрела остекленевшими глазами и  с  недоумением  осознавала, что в  ней  нет  прежних  слез, нет прежних чувств. Осталась от тех чувств одна ненависть и злоба. И  по отношению  к  этим вооруженным  подонкам, и к этому  послушному исполнителю  их воли,  и  к самой себе, оказавшейся  в полной беспомощности. Но что, что, что она должна сделать?
Из  оцепенения ее вывело  легкое прикосновение к  плечу,  как  будто летучая мышь задела, пролетая. Нинка  обернулась  и  едва подавила радостный вскрик:  из темноты  смотрела   Ривка,  для которой  у Нинки был сегодня припасен  маленький гостинец: кусок ржаного хлеба и  белый сыр  -  мать  приготовила  несколько,  один круг разрешила отнести в гетто, может, для Раечки  или Мани  одежку  выменять удастся.
      - Я давно за тобой смотрю. Сидит, сидит… - Ривка  сверкала  неправдоподобно большими глазами на исхудавшем лице. – Чего сидит? Дядю  Зяму  увезли, - добавила  Ривка  упавшим голосом.
       - За что? – вопрос был глупый. Немцы не предъявляли санкций на обыск,  арест или  расстрел.
        - Листовку  искали. Ладно,  мне  пора. Мама  спать не будет.  Завтра  приходи до темноты. На старое место. Поговорим, если хочешь.
        Ривка  исчезла без следа. Может, ее и не было? Но куда тогда подевался гостинец? Время  уходило – вопросы  не решались. Наоборот, вопросов становилось больше. Как  решать новые эти вопросы, которые подбрасывает жизнь?
Вот ведь ясно, что очередной погром в гетто произошел не из-за листовки, написанной  Нинкой, это только Шимонка не поймет. Но Шимонка  дальше второго класса не поднялся – на третий год обучения  во втором классе забрал его из школы старый Мойше: дома от него было  побольше   толку,  по  крайней мере как от пастуха. Ведь ясно, что гетто  сделали  до Нинкиного появления в  Копыле. Ясно, что не  для  сладкой жизни. Ясно?  Не спеши, родная, вот ведь твоя  умненькая Ривка, которой все всегда ясно первой, подкинула  информацию  к размышлению  -  о листовке. Не потому ли, что ты намекала ей о своих намерениях  будить народ, сообщая им правду? Ой, Нина, Нина,  забыла ты, как Сергей на антирелигиозном  собрании о борьбе за существование говорил? О борьбе за первенство или главенство?  О борьбе за  умы и души  людей? О том, что в этой борьбе  победу определяет привлекательное  своей простотой  решение  какой бы то ни было  сложной проблемы. Тогда он говорил о   христианской  демагогии.  Но ведь  на демагогии  может опираться  любое другое учение (разумеется, кроме  дела Ленина – Сталина).   К примеру, на какой демагогии  основан  Ривкин намек на  листовку, как причину  смерти дяди Зямы?   
Что, Ниночка,  просто и легко быть борцом?    Поняла, почему Иван  удерживает от поспешных необдуманных действий?  Что, Ниночка,  почувствовала вину? А ведь от Ривки, кстати, ты  кое- что получила: откуда у Раечки ее красивые ботиночки?
 Нинка вздернула голову: за ботиночки уже не один кружок сыра отнесен в гетто, нечего морочить самой себя. И  Ривка  не создает никакой  демагогии, она Нинку всегда любила и  любит. Ох, Нина, Нина, может и любит, а  своей вере верно служит. Не задумываясь  ни на секунду.  Как  природа  человеку,  не ждущему от нее милостей.  Как серый волк царевне. Как ты, Нина, товарищу Сталину…