264

__


 А вот скотства воронка. Из воронки сиплый голос шепчет: «стань скотом», а мне слышится: «стань на убой». Там телеса, кровь и мычанье. Телеса обильные, крови немного, но она сладкая - вот и мычание сладострастное. Приходят многие, приводят многих. Вид такой, будто их посвящают в боги, храбрятся. Мол, не понравится - уйдем. А поток в водовороте несется всё быстрей, вижу Пушкина с Клеопатрой, заводила с воронкой, диджей, то кричит, то шепчет, я с краю стою, но и меня временами  сносит, так что ноги уже в мазутной грязи. У них из волос что-то гибельное  над головой, черная кожа сверху донизу, а мне, видимо, дальше черных сапог идти необязательно. Но снять их будет очень трудно. А им даже на ночь удается снять только черные куртки. Штаны снимать бесполезно - под ними черные кожаные трусы, а сапоги снять невозможно, они и ночью приказывают, куда надо идти...   
               
       Сердце от жалости кидается в голову, а от страха срывается в пятки. Обезумевшая планета по этой психбольничной орбите без устали носится, а моя земля в центре только дрожит крупной дрожью.  Жаль же малышку.  Но страшен маньяк. Их там трое. Плюс восемь. А у меня сил не знаю сколько. Было - всего на полманьяка. А малышки уже половина. Долбануть бы планетой, не сердцем...


                ***

Уши вянут и глаза сохнут - скука. Потом от зевоты глаза мокнут. А уши уже кучерявятся - оживление в беседе. Еще раз зеваю и тоже вступаю языком, но сразу как-то неудачно его подворачиваю и прикусываю. Сразу весь урожай на корню срублен и выкопан, ни ушей, ни глаз, шагаю по голому полю, о пеньки спотыкаясь, в ямки проваливаясь, темно и тихо, только я ногами сучу да языком чертыхаюсь...               
               
Очередной день, потраченный на одинокие умозрительные занятия. Опять успехи, но вечером вдруг говорю себе: «что-то  не чувствую самого себя – наверное, выродился». Можно, конечно,  лечь спать и сном стереть всё подряд, но я попытался исправить дело: вышел на темную улицу, к темным деревьям и людям, свежим ветрам и голосам. Стало хорошо, но когда я вернулся в комнаты, всё плохое вернулось, сказав, что никуда и не уходило...

(Ну что толку, гулять с Н2 и т.п.? Вид один, что в компании… Я же верю, что «талант есть сын Мой возлюбленный, его слушайте», что счастлив только талантливый…)

__

Женькина жизнь на веранде тоже символ: на свежем воздухе, неплохо, но с обратной стороны дома. Впрочем, и я же тут пребывал и пребываю. Гений от безумца отделен тончайшей и прочнейшей пленкой, ее как будто и нет, как будто просто ты туда не ходишь…


                ***

Умный человек, уверенный в себе человек, добрый человек и на своем месте человек. Лет пятьдесят, самый матерый возраст. На своем поле он непобедим, а он уверен, что иного поля и не существует, он железно заставит тебя играть там, где у него целый парк машин и не менее батальона пехоты. И он умен настолько, что будет добр и любезен, и ты не сможешь отказаться... Да, орешек он удивительно крепкий, но внутри-то всё то же жалкое ядрышко – и, когда дома, сидит он с толстой супругой своей и набивает себе брюхо, а вокруг летают мухи, а после он в зубах ковыряет...