Замысел первого короткометражного фильма

D

В переломные моменты для человеческого социума, обостряется борьба духовных ценностей с меркантильными вожделениями. Именно в такие моменты проверяется истинность человеческих ценностей, их значимость для человека, и в тоже время, ценности, можно сказать, проверяют самого человека на чистоту веры в них. Особенно это актуально сейчас для нашей российской действительности, когда легче перешагнуть через другого, чем протянуть руку помощи; когда «отрывают» эту руку помощи по локоть, не сказав спасибо; когда сами требуют себе, в пользование, Веру, Надежду и Любовь, но не желают отдать их другому, более нуждающемуся в них; когда растят свое поколение в безверии, в безнадежности и без любви, и не стыдятся смотреть в глаза выращенному поколению «Next»; когда старость призираема; когда убийство стало обыденностью; когда нищета духовная порождает насилие, ложь, зависть, невежество, алкоголизм, наркоманию, садизм и Равнодушие; когда малодушие становится величественным; когда в цинизме ищут оправдание жизни и своих поступков; когда презрением прикрываются, чтоб не видеть другого; когда каждый старается быть хищником и не пасть жертвой; когда в час беды, прося о помощи и не получая ее, мы не протягиваем руку помощи в ответ, приговаривая при этом, с «философским» выражением лица, «не мы такие, а жизнь такая»; когда основой человеческой жизни становится закон «Разделяй и властвуй!»; когда Любовь прелюбодействует, Надежда убивает, а Вера лжесвидетельствует.

«Желаете – и не имеете; убиваете и завидуете – и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете – не имеете, потому что не просите; просите и не получаете, потому что просите не на добро, а чтоб употребить для ваших вожделений»

Я хотел бы отразить обозначенную мной выше проблему, через постановку короткометражного фильма по рассказу В.М. Шукшина «Охота жить»:

Ранней весной дело было. Тайга еще в снегу, морозы по ночам лютые, а днем молоденькому солнышку не хватает силенок отогреть промерзшую землю за зиму. Поляна на взгорке, на поляне – избушка. Постоялый двор в тайге. Замерз или переночевать надо, вот она и сгодится для таких целей. Крыша, стены, печка, нары – вот и все удовольствие. Но растопишь печь-то, пар со стен пойдет, запах хвои потянет, а ты еще подкинешь в камелек, приляжешь на нары, ноги к камельку вытянешь и сон тут как тут. Вот так и Никитич, шел с тайги, с охоты, зашел в избу, растопил печь, чаю кирпичного заварил, сидит перед камельком на топчане, чай прихлебывает, смолит папиросу и, прищурившись, глядит на огонь. За окном тайга, нету там места для житья человеку, человек там, в полном одиночестве бродит, сам за себя, на равнее со зверьем становится сам как зверь. Показалось что ль, или в правду кто на улице? Да нет, и правда человек, доска скрипнула на крыльце, дверь отворил, вошел осторожно.

- Кто тут?

- Человек, – ответил Никитич.

Вот так и познакомились. А парень статный, широкоплечий, да лицо приятное, вот ему сейчас бородку сбрей, да костюмчик надень – вылитый учитель. Сам говорит, что не учитель, а геолог, от своих отстал. То, что парень не охотник, Никитич сразу приметил. Ну, во-первых, ружья-то нету, а во-вторых, охотник не стал бы спрашивать, кто в избушке есть, так зашел бы, да говор у парня «расейский». Парень греется, взгляд его теплее стал, поди, душа замерзла, по таким морозам на лыжах ходить!

- А што ищете-то?

- Где? В тайге?

- Ну да.

- Долю…

- Доля… Она брат, как налим, склизкая…

Никитич готов всю ночь на пролет, вот так перед камельком, с чаем  вперемешку с папиросой про жись поговорить с парнем. Только видно, что парень как-то мается, не сидится ему на месте, вот встал, к оконцу подошел, ночь-полночь, а он чего-то выглядывает там, чего глядеть-то, ночь ведь?

- Кого ты щас там увидишь?

- Воля…

Ну ладно, воля так воля, каждому свое. Чокнулись, запрокинули стаканы, сало как по маслу пошло после спирта, снова закурили. Теплее на душе, тянет выложить душу парню…

- Охота жить, отец.

- Жить всем охота. Мне, думаешь, неохота? А уж мне скоро…

Но парень не слушает старика, у него свое на уме. Видать сильно хочет схватить жизнь за грудки паря, должок завел паря на жись, рвется он ворон черным, к себе в город, нет, не бабы, как сирены, звали парня в город, другое что-то…

- Не понимаешь. – Парень говорил серьезно, строго. – Я должен быть там, потому что я никого не боюсь. Я не боюсь смерти. Значит, жизнь – моя.

Крепко, зло сказал парень. Н-да, вот тебе доля-воля, вишь как парню мучает, рвется он к ней на пару ласковых. Но старик только головой мотнул.

- Не пойму, паря, к чему ты?

- Из тюрьмы бегу, отец…

Смотри-ка, вот те номер с оркестром! Значит не «еолог», и не учитель, а беглый, как волк серый по тайге шатается, в город на «охоту» рвется. Ну, как говаривал народ – сколько волка не корми, он все равно в лес глядит. Помолчали. Парень прилег на нары, растянулся, ноги к камельку подтянул.

- Не боишься меня, отец?

- Тебя-то? – изумился старик.- А чего тебя боятся?

- Ну … я же лагерный. Может, за убийство сидел.

- За убийство тебя Бог накажет, не люди. От людей можно бегать, а от него не уйдешь.
А вот потом-то парня прорвало. Видать судьбина наломала о его спину дров-то, осерчал паря, нет, говорит, добрый людей отец, врал Иисус-то, сам добренький был, терпеть учил, и сам, ведь обманул – нету этого добра на свете! Кто добрый? Я? Ты? Пятном белело его лицо в сумраке, зло и жутковато сверкали глаза. Страдания, обман, ложь, зло, ненависть, жестокость, равнодушие они повидали, а любви не видели, может быть и от рождения – «… а ты живых полюби, грязных». А есть ли она вообще на земле, любовь-то эта, а? Может ее отродясь и не было, а мы все волками, по тайге рыщем, да ищем ее, и рвем друг друга, пытаясь пустоту душевную, безлюбовную, страстями человеческими заполнить. Так чего же искал паря на земле – долю или любовь?

- Все, отец… Я ушел.

- Спи.

«Намаялся, - подумал Никитич. – Дурило… А кто вас заставляет?»

Дрова в камельке догорели, и Никитич тоже лег спать. За полночь на улице, около избушки, зашумели. Послышались голоса двух или трех мужчин. Парень рывком встал – как не спал.
- Кто это? – быстро спросил парень.

- Шут их знает.

Струхнул паря, руками начал рыскать ружье Никитича на стене.

- Ну-ка, не дури!

- Отец, клянусь Богом, чертом, дьяволом: продашь.… Умоляю старик, Век…

Промолчал старик, не выдал, хотя один из пришедших начальник районной милиции был.

Пришлые поговорили еще немного о своих делах районных и замолчали, скоро все спали.
Никитич проснулся, едва только обозначилось в стене оконце. Ни парня, ни ружья, ушел поганец! Обидно было: пригрел человека, а он взял да унес ружье. Догнал старик парня не сразу, видно было умел «еолог» на лыжах ходить, да еще рано поднялся, да как сумел тихо-то. Парень вышел на край просеки, а старик тут как тут.

- Стой! Руки вверьх!

Тот вскинул голову, и в глазах отразился ужас.

- Говоришь: не боюсь никого, а в штаны сразу наклал…

Разоружил старик парня, присели напротив друг друга, закурили. Повалил вдруг снег большими густыми хлопьями – теплый, тяжелый, как раз на руку парню, следы заметет.

- Спасибо, что не выдал вчера…

Старик сплюнул едкую слюну на снег.

- Жить бы да жить вам, молодым … а вас.… Не дойдешь ты до своей воли все одно.
Н-да, без ружья в Сибири худо. Парень вскинул голову.

- Продай, а? Я бы теперь новую жизнь начал.… Выручил бы ты меня, отец…

- Нет. Спросил бы с вечеру – подобру, может, продал бы. А раз ты так по-свински сделал, не продам.

Парень подставил снегу ладонь, долго держал. Снежинки таяли на ладони. Старик медлил.
- Знаешь… есть выход из положения, - медленно сказал старик.

Придумал старик как ружье парню дать с собой на время, да путь указал, как к станции пройти.

- Все запомнил?

- Запомнил. Век не забуду, отец.

Закурили. Сразу как-то не о чем стало говорить. Посидели немного, поднялись.
- До свиданья, отец, спасибо.

- Давай.

И уж пошли было в разные стороны, но Никитич остановился, крикнул парню:

- Слышь!.. А вить ты парень, чуток не вляпался: один из пришлых был начальник милиции. Щас, поди, прилипнет – скажет: «Куда ушел? То, се…»

Парень ничего не говорил, смотрел на старика. А потом он упал в снег, не поняв, что за треск прозвучал за спиной, а, только почувствовав, как будто кто-то в спину и затылок сильно толкнул. Упал лицом наземь и не слышал, как кто-то говорил: «Так лучше отец. Надежней».