Бунт белой мышки

Все происходило, как в страшном сне. Лес наступал. Тот, который всегда был другом и кормильцем, превратился в беспощадного врага. Впрочем, всегда ли он был другом... Время от времени в лесу бесследно исчезали люди, и, наверное, это было подготовкой к предстоящим боевым действиям. Так исчез и мой муж, отправившийся за хворостом. Официальные лица, нагрянувшие в наш маленький уютный домик, придерживались другого мнения. В один голос уверяли они, что мой муж, вероятнее всего, скрылся с какой-нибудь очаровательной крошкой, устав от будней, жены и двух крикливых мальчишек. Мою версию о том, что его поглотил лес, они откровенно высмеяли, и если бы у меня были деньги, то я несомненно получила бы ценный совет обратиться за помощью к психиатру. Но денег у меня не было. Поэтому был составлен акт о конфискации нашего жилища в счет уплаты долгов, и я со своими двумя малышами перебралась в огромное серое здание, именуемое общежитием, которое нелепой и безвкусной громадиной возвышалось у самого леса.

Отчаянная грязь, бесконечная ругань соседей, полчища домашних насекомых... Все эти прелести общежитейской жизни мы без сожаления оставляли в толстых серых стенах и на целые дни уходили в лес, где мои сынишки могли, по крайней мере, дышать свежим воздухом. Я тоже не теряла времени даром, собирая ягоды, грибы и коренья. Их можно было есть и обменивать на хлеб и одежду.

В это раннее утро лес не был таким безмятежным, как обычно. Всюду чувствовалась какая-то подозрительная настороженность. Мои мальчишки носились по полянке, окруженной кустами и деревьями, и я не сразу заметила, что полянка постепенно уменьшается. Я не поверила своим глазам. Я решила, что это – самая обыкновенная галлюцинация, вызванная постоянным недоеданием. Но полянка уменьшалась! Вскоре это заметили и мои сынишки и, не имея в своем крошечном лексиконе достаточно подходящих слов для описания сделанного ими невероятного открытия, с громким визгом кинулись ко мне.

Я постаралась их успокоить и, крепко взяв за руки свои сокровища, поспешила вывести их из этого места, ставшего вдруг таким опасным. У кустов и деревьев выросли короткие толстые зеленые лапы, на которых они медленно, перебежками, продолжали двигаться, сгущаясь в огромную зеленую массу, угрожающе шевелящую ветвями и листьями.

Едва поднявшись по темной лестнице общежития, я поняла, что и это прочное серое здание не сможет спасти от надвигающейся зеленой лавы. Уже слышались возбужденные голоса, обитатели нашего мрачного жилища, осознав нависшую над ними опасность, собирались немедленно покидать это неуютное пристанище. Толпа людей, спасающихся бегством, не лучше восставшего леса. Поэтому, подхватив своих малышей, я без всякой подготовки отправилась в дальний путь, просто развернувшись на ступеньках лестницы.

Солнце пекло вовсю, одного из малышей приходилось нести на руках, другой в это время хныкал, телепаясь за мной, потом я опускала отдохнувшего сынишку и брала на руки другого. Тот, которого я считала отдохнувшим, тут же начинал хныкать, недовольный тем, что его заставляют куда-то идти по бесконечной пыльной дороге. Сзади слышался топот приближающейся толпы, а вдалеке все явственнее нарастал гул надвигающегося леса. Только поэтому я решилась сесть в эту машину – роскошную до отвращения, появившуюся неизвестно откуда на раскаленной пустынной дороге.

В машине сидели три подозрительные личности, показавшиеся мне довольно неприятными. Одна из этих личностей, резко притормозив свой шикарный драндулет рядом с измученной путницей и двумя изнывающими от жары карапузами, кивком головы предложила нам присоединиться к пассажирам. Мне не понравилось абсолютно все: его черные очки, надменно поджатые губы, его великолепная машина и то, что он не сказал мне ни слова, а лишь кивнул, нисколько не сомневаясь в том, что этого вполне достаточно, чтобы меня осчастливить. Мне хотелось сказать, что если я, пропыленная насквозь, тащусь пешком, а не разъезжаю на собственной машине, то это еще не причина причислять меня к отбросам общества и соответственно со мной обращаться. Но толпа и лес... Я ничего не сказала, запихнула сынишек в машину и села сама. Конечно, это была его машина, и он был здесь главным, несмотря на то, что сам сидел за рулем. Двое других просто меркли на фоне его невозмутимого спокойствия, презрительной надменности и самоуверенности. У него явно было что-то с позвоночником – он сидел, неестественно сгорбившись, и я подумала, что попала не в самую лучшую компанию – калека и – судя по машине, миллионер одновременно – ну, и жуткий характер должен быть у этого типа.

Мои спасители не расспрашивали меня и почти всю дорогу сидели молча, лишь изредка обмениваясь друг с другом фразами, совершенно для меня непонятными. Уже смеркалось, когда машина остановилась перед очаровательным светлым домиком, одиноко стоящим посреди огромной пустынной местности.

Из домика вышли несколько человек, смахивающих на прислугу. Выполняя распоряжения хозяина, они вежливо, но непреклонно отобрали у меня сынишек, утомленных дальней дорогой, и понесли их в дом. Хозяин подошел ко мне. Теперь, когда он вышел из машины, было видно, что он невысокого роста, немного ниже меня, и еще заметнее была искривленность его фигуры.

– Пойдем, – коротко сказал он, снимая свои черные очки.

Я увидела его синие глаза невероятной глубины, прекрасные на бледном одухотворенном лице, и, словно загипнотизированная его взглядом, пошла за ним, не уточняя, куда и зачем.

Перешагнув порог домика, я остановилась, потрясенная великолепием обстановки, не зная, куда ступить своими пыльными ногами.

– Не желаете ли принять ванну? – ехидно поинтересовалась хорошенькая горничная.

Я желала и радостно подтвердила это, не обращая внимания на ее ехидный тон. Меня проводили в помещение, отделанное чем-то черным, гладким и блестящим. Горничная дала мне огромное махровое полотенце и такой же махровый и мягкий халат, и я, забыв обо всем на свете, погрузилась в блаженство, называемое горячей водой.

Вымывшись, я высушила волосы феном, красиво их уложив, и они темными кольцами изящно болтались на белом фоне халата. Свою тонкую из-за вынужденной диеты талию я перевязала пояском, и теперь выглядела ничуть не хуже крепенькой румяной горничной, разве что голодный блеск в моих глазах придавал мне особую загадочность.

Увидев мой вымытый вариант, горничная преобразилась. От ее ехидства не осталось и следа. Она провела меня в комнату, похожую скорее на спальню, чем на гостиную, и торопливо зашептала:

– Он – страшный человек. Не доверяйте ему.

– Почему? – я честно попыталась выяснить подробности.

– Я не могу вам сказать. Он убьет меня, если узнает, – с искренним страхом ответила она и скрылась за дверью.

Я села на край широкой тахты и предалась размышлениям. Не доверять человеку с такими глазами было очень трудно. Но я вспомнила, каким он был в машине, надменный, в черных очках...

Он вошел в комнату, резко отличаясь и от самоуверенного типа в машине, и от образа жуткого злодея, созданного горничной: в нежно-голубой рубашке, цвет которой оттенял синеву его глаз, а фасон скрывал неправильность плеч, в черных брюках, подчеркивающих его мальчишескую худобу, и босиком. Он легко присел на тахту рядом со мной и негромко сказал:

– С твоими детьми все в порядке, они уже спят, о них можешь не беспокоиться.

Честно говоря, о них я почему-то и не беспокоилась. Хотя так непривычно было ощущать легкость рук, не занятых сопящей тяжестью и не слышать бесконечное "ма-а-ма". Я со спокойной совестью спихнула заботу о своих чадах на совершенно посторонних людей и сама удивлялась почему она, моя совесть, так спокойна. Может, потому, что так приятно было почувствовать себя не хлопотливой мамашей, а просто женщиной. И даже довольно привлекательной, если судить по взгляду сводящих с ума синих глаз этого типа, что сидел сейчас рядом со мной.

Возле тахты стоял невысокий столик, сервированный по всем правилам, и, конечно, на нем нашелся бокал вина, который окончательно вскружил мне голову. Я забыла о страшной катастрофе, что привела меня сюда, о своих обязанностях любящей родительницы, даже о том, что хотела есть – был только он, его необыкновенные глаза, его руки и губы, его нежность и страсть. Он казался мне невероятно красивым, и я была также невероятно счастлива в эту ночь.



Хмурое серое утро заглянуло в окно и застало меня врасплох – я совершенно не была готова к каким-либо неприятностям.

В доме суетились, раздавались озабоченные голоса, что могло означать только одно – лес приближается и нужно срочно бежать. Я вспомнила все, что было этой потрясающей ночью, и в ужасе села. Как я могла?! С первым встречным! Я даже не знаю, кто он. Правда, перед тем, как окончательно сбить меня с пути истинного, он успел представиться.

– Меня зовут Энтони Джонс, – сказал он, – но ты можешь называть меня просто Тони.

Мне показалось, что он делает для меня приятное исключение, разрешая называть его сокращенно-ласково. Но сейчас называть было некого: в комнате я была одна-одинешенька. И это могло означать что угодно. Например, что я ему ни капельки не нравлюсь и что горничная была права, целиком и полностью, уговаривая меня не доверять этому, как она выразилась, "страшному человеку".

Словно почувствовав мое острое одиночество, в комнату вошла горничная.

– Доброе утро, мадам.

Ее обращение меня немного удивило, но возражать я не стала. Ведь она могла сказать и что-нибудь похуже. Представляю, что она обо мне думает!

Горничная повесила на стул (с резной спинкой тонкой работы) мою одежду – выстиранную и тщательно отутюженную, что вовсе не скрывало ее поношенности, и жутким шепотом, от которого у меня по спине побежали мурашки, произнесла:

– Он – страшный человек.

– Но почему? – нервно выкрикнула я. Сегодня ее высказывание произвело на меня гораздо большее впечатление, чем вчера.

– Тс ... тише ... – горничная картинно округлила глаза. – Если он узнает, что я говорила с вами, он меня убьет!

И она эффектно покинула комнату. Через секунду раздался ее душераздирающий крик. Я поспешно оделась и выбежала в коридор.

Синеглазый хозяин этого дома, он же мой нежный ночной возлюбленный, а именно: мистер Энтони Джонс, которого я могла называть просто Тони, пытался претворить в жизнь опасения горничной: похоже, он действительно намеревался ее убить, если судить по его гневному взгляду и ее отчаянным воплям. Он крепко держал девушку за руки и что-то говорил ей сквозь зубы, а она пыталась вырваться и при этом громко кричала, кстати, называя его тоже просто Тони. Так как никто не спешил ей на помощь, я решилась вмешаться.

– Извините, – начала я, не зная, что же еще сказать, но и этого было достаточно. Увидев меня, Тони отпустил несчастную и ушел, не сказав мне ни слова. Горничная тоже убежала.

А я, потрясенная внешностью и поведением хозяина, застыла как изваяние. Искривленность его тела была более заметна, и ростом он был ниже, чем мне казалось вчера, и, наверное, мое невольное замешательство отразилось у меня на лице. И он ничего мне не сказал, не пожелал мне доброго утра, ни о чем не спросил, и, вообще, было непонятно, за кого он меня принимает. Скорей всего, за особу легкого поведения. Меня снова обдало волной ужаса и раскаяния. Нет, как я могла? И, в конце концов, где мои дети?!
Мои драгоценные малютки стояли перед домом, с интересом наблюдая за озабоченными взрослыми.

– Толпа направляется сюда, – возбужденно говорил высокий крепкий мужчина, ни к кому конкретно не обращаясь, – они буквально сметут этот дом, за ними – лес... Нужно срочно вылетать!

С ним не спорили. Люди спешно перетаскивали вещи в небольшой самолет, стоящий вдалеке. Народу было довольно много, а самолет показался мне очень маленьким. Меня охватила тревога. А вдруг для меня и моих детей не хватит места? Неужели они оставят нас здесь? Вцепиться в хозяина мертвой хваткой и умолять, умолять... Но я даже не шевельнулась.

Тони снова был в черных очках, негромко распоряжался, но все его приказы выполнялись мгновенно, а горничная бегала притихшая, поглядывая на него с неподдельным испугом.

Закончив погрузку, люди цепочкой потянулись к самолету. Высокий мужчина подхватил моих малышей, а Тони молча взял меня за руку.

В самолете нашлось место и для меня. И даже очень неплохое. Тони сел рядом со мной, поручив моих детишек высокому мужчине, как оказалось, его кузену, и горничной, которая во время полета угощала их мятными конфетками.

По радио передавали репортаж о последних событиях. Над движущейся зеленой массой кружили вертолеты. Общественность была очень встревожена происходящим и вероятными последствиями, выдвигались различные версии и высказывались всевозможные опасения, но всех лишь волновало, дойдет ли лес до каких-нибудь населенных пунктов, и было непонятно, будут ли предприняты меры по спасению уже терпящих откровенное бедствие бывших обитателей общежития. Впрочем, они ведь были настолько бесполезные для общества людишки, что никто не выражал озабоченность их судьбой.

– Экологи давно били тревогу, – вещал голос репортера.

Экологи давно били тревогу, а их, как водится, никто толком не слушал. Лесу, как и всякому живому существу, находящемуся под бесконечным гнетом чрезмерных требований, надоело терпеливо сносить притеснения людей и он восстал, грозный и страшный в своем справедливом гневе.

– А если лес взбунтуется и там, куда мы летим? – тихо спросила я, не имея никакого представления о том, куда же мы летим. Просто мне очень хотелось спросить о чем-нибудь этого загадочного синеглазого типа.

– Там нет леса, – спокойно ответил он.



И действительно, леса не было. А был огромный незнакомый город и шикарный дом с бассейном во дворе – то, что я видела раньше только на картинках журналов, а теперь впервые увидела наяву.

Больше всего меня потряс именно бассейн. Во время полета я решила распрощаться со своим благодетелем сразу же после приземления самолета, но увиденный мною огромный город испугал своими размерами, а бассейн перед шикарным домом окончательно заставил меня переменить свое решение – мне захотелось броситься в прозрачную воду сию же минуту, даже не переодеваясь. Но, пожалуй, это было не принято. Я с трудом сдержалась и прошла в дом. Кажется, я уже начала привыкать к окружающей меня роскоши: во всяком случае, обстановка в доме произвела на меня не такое сильное впечатление, как факт существования бассейна.

– Это твоя комната, – сообщил мне Тони, который являлся хозяином и этого шикарного дома.

Я решила, что комната вполне симпатичная: просторная, светлая. В ней было достаточно мягкой мебели и места, чтобы мои детишки могли порезвиться.

– Позвольте поблагодарить вас за вашу любезность... – я с трудом выдавливала из себя эти слова, которые должна была сказать, – обязательно должна была сказать, – но они почему-то никак не лезли из меня, и я очень медленно приближалась к сути, – за то, что вы разрешаете пожить мне здесь до тех пор, пока я не найду работу и смогу снять квартиру, – слова шли неуверенно, постоянно спотыкаясь.

Какая квартира, боже мой, какая работа! Куда я дену детей! И сколько я должна зарабатывать, чтобы платить за квартиру, одеваться и растить моих малышей? Все это я представляла себе довольно смутно. Может, Тони, будет настолько любезен, что сам подыщет мне что-нибудь подходящее... И поможет пристроить детишек... Передо мной высоченной каменной стеной встали финансовые и нефинансовые трудности, с которыми я непременно должна столкнуться в ближайшее время. Может быть, я их как-нибудь преодолею. Но сколько сил потребуется на это! Снова борьба за выживание, снова вечные вопросы: чем кормить детей и где взять деньги...

– Ты можешь остаться здесь, – сказал Тони. – Если хочешь...

Я не стала уточнять, в качестве кого он предлагает мне остаться жить в его доме. Какая разница! За воротами меня поджидали вполне реальные материальные проблемы, а перспективы встретить прекрасного принца, который позарился бы на обладательницу двух маленьких крикунов, были весьма и весьма туманными.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я, думая только о том, что теперь мои дети будут нормально питаться и каждый день купаться в бассейне.

Раз я соизволила остаться в его доме, Тони посчитал нужным привести мой внешний вид в соответствие с роскошной обстановкой – вскоре горничная с недовольным видом приволокла в мою комнату свертки с одеждой.

Я старательно перемерила все восхитительные платья, блузки и юбки, предоставленные в мое распоряжение, и пришла к выводу, что почти в каждом из нарядов выгляжу неотразимой красавицей. Потом я снова надела свои потрепанные одежки, приспособленные больше к собиранию кореньев в лесу, чем к проживанию в таком шикарном доме. Я подумала, что, увидев меня, Тони устроит грандиозный скандал, в завершение которого торжественно спалит на огне осточертевшие ему лохмотья.    

– Не понравилось? – спокойно спросил Тони. – Тогда ты можешь сама поездить по магазинам.

– Мне все очень понравилось, – сказала я. – Все такое красивое. Даже слишком...

Я вовсе не хотела устраивать акт протеста. Не хотела обижать Тони. Но мне казалось, что в своей собственной одежде я еще сохраняю какую-то независимость, что еще не целиком и полностью стала собственностью этого человека, не привыкшего ни в чем себе отказывать.

Тони внимательно посмотрел на меня.

– Носи, что хочешь. Но когда будет прием, к гостям, пожалуйста, выйди в приличном виде.

То есть, он хотел сказать, что сейчас я выгляжу неприлично.


Сынишки мои целый день изучали новую обстановку, и мне постоянно приходилось извлекать их из самых неподходящих мест. Дом не был рассчитан на внезапное нашествие малолетних разбойников, и прислуга спешно убирала на недосягаемую для моих детишек высоту всевозможные мелкие и бьющиеся предметы.

Мы путались у всех под ногами, и, наверное, вносили непривычное оживление в обычно сдержанно-деловую атмосферу.

Когда подошло время обеда, Тони поинтересовался, выйду ли я к общему столу или... Я сказала "или". Обед приехал на столике на колесиках прямо в отведенную нам комнату. Дети и я с наслаждением уплетали вкусные блюда, хватая руками красиво нарезанные ломтики мяса и сыра. Как хорошо, что меня не заставили выходить к общему столу, где под взглядами всех этих типов, то ли родственников, то ли деловых знакомых Тони, я должна была бы обнаружить свое полное неумение пользоваться ножами и вилками.

За день ребятишки настолько утомились, что уснули мгновенно. Впрочем, после лесных прогулок они тоже неплохо спали, несмотря на крики соседей по общежитию, бесконечно выясняющих свои отношения.

Я тоже собиралась лечь спать – на мягкой широкой кровати, застеленной чем-то жутко белоснежным, когда открылась дверь, в комнату неслышно проскользнул Тони и поманил меня рукой. Это не совсем входило в мои планы, но спорить я не стала.

Тони провел меня к себе в спальню, усадил на кровать и сел рядом. Как вчера. На нем была все та же нежно-голубая рубашка с длинными рукавами, которая все так же гармонировала с его все такими же прекрасно глубокими  синими глазами. И Тони был так же нежен и мил со мной. Но голову я почему-то не теряла.

– Сегодня я уже не кажусь тебе таким красивым, как вчера? – тихо спросил он.

Я смутилась, потому что он угадал, что со мной происходит, а мне не хотелось в этом признаваться.

– Я просто устала.

Вчера, конечно, я устала гораздо сильнее.

– Нет, это нормально, – с легким вздохом сказал Тони, выпустив меня из своих объятий. – Я хочу тебе кое-что сказать. Может, лучше не говорить... Но я боюсь, что Сюзон тебе все равно расскажет.

Сюзон – это, разумеется, горничная. Он произнес ее имя по-французски. Неужели она француженка? Никогда бы не подумала, что француженки могут быть такие упитанные.

– Я думаю, тебе будет очень неприятно, если расскажет она, а не я.

Что за жуткую тайну он собирается мне сообщить?

– Вчера я немного подсыпал тебе в вино... так, один порошочек. Поэтому я показался тебе очень красивым и... желанным.

– Какой еще порошочек?

– Это не важно. Как лекарство, – Тони не стал вдаваться в подробности. – Не волнуйся, я больше не буду этого делать.

Я и не волновалась, и даже не очень возражала бы, если бы он подсыпал эту штуку снова. Но может, это вредно для здоровья?

– Я просто хотел, чтобы тебе было хорошо со мной, – тихо сказал Тони.

Мне было хорошо. Я слегка вздохнула, отдавая должное воспоминаниям об этой восхитительной ночи, и перевела разговор на другую тему.

– Сюзон тебя очень боится, – сказала я.

Вообще-то, я не собиралась ее выдавать, но Тони сам о ней заговорил.

– Сюзон – великая интриганка, и она абсолютно ни-ко-го не боится, – добродушно возразил Тони.

Похоже, он не сердился ни на Сюзон, пытавшуюся помешать ему налаживать со мной отношения, ни на меня, уклоняющуюся от близости с ним.

Я с чистой совестью пожелала ему доброй ночи и отправилась спать.



В течение нескольких последующих дней я с удовольствием занялась воспитанием своих малышей в благоприятных условиях. Из вороха одежды, предоставленной в мое распоряжение, больше всего по душе мне пришелся купальник, и я вместе с детьми дни напролет проводила в бассейне. По моей просьбе из бассейна отливали воду, и дети могли плескаться, стоя в воде по пояс. Потом воду снова приходилось доливать – кузен и прочие личности, обитавшие в доме, тоже выражали желание спасаться от жары в прохладной воде. В полном бассейне дети плавали в надувных жилетиках.

Время от времени в бассейн лезла и прислуга – Сюзон, облачившись в черный купальник, обтягивающий ее фигуру – упитанную, но вполне симпатичную, самозабвенно ныряла, забыв о своих прямых обязанностях горничной. Ее примеру следовали и другие слуги. Все это, по моему мнению, было грубым нарушением каких-то норм, принятых в высшем обществе. Но Тони ничего не имел против. Сам он не подходил к бассейну и только иногда издалека, сквозь свои черные очки, наблюдал за купающимися.

Тони терпеливо выполнял все мои прихоти, а я наслаждалась его гостеприимством, совершенно не думая о том, что, хотя бы из благодарности, надо было бы приходить к нему в спальню. Но мне этого не хотелось, и я спокойно ложилась спать в своей комнате.



Стояла невыносимая духота, и я никак не могла уснуть. У меня было одно-единственное желание – залезть в прохладную воду. А почему бы и нет, – решила я. Если мне можно купаться в бассейне днем, то почему я не могу окунуться в него ночью. У входной двери я наткнулась на Сюзон – она чистила обувь. Горничная как-то странно на меня посмотрела, с каким-то тайным злорадством, но ничего не сказала.

Я вышла из дома и направилась к бассейну. Еще издалека я заметила, что в бассейне кто-то плавает, и нерешительно остановилась, спрятавшись за деревом. Человек вышел из воды, и я увидела, что это был Тони. Он поспешно завернулся в огромное полотенце и сел. У меня сжалось сердце от жалости к нему. Я поняла, что он должен был чувствовать, глядя на резвящихся купальщиков, завидуя им и не смея показать публике свое обнаженное уродливое тело. Может, он смотрел на нас через темные очки, чтобы скрыть свои невольные слезы...

Наверное, это было чересчур сентиментальное предположение, но у меня на глазах слезы действительно появились, и мне захотелось обнять Тони и попросить у него прощения за то, что я так нахально мучаю его своей красотой и здоровьем. Сначала я побежала, но потом опять нерешительно остановилась – захочет ли он вообще со мной разговаривать? – и тихо подошла к нему сзади.

– Садись, – сказал он, не оборачиваясь.

– Как ты узнал, что это я? – удивленно спросила я его, послушно садясь.

– Это могла быть только ты, – ответил Тони. – Все остальные знают, что я купаюсь по ночам в бассейне. И того, кто сюда придет, я немедленно вышвырну из дома, не выслушивая никаких объяснений. Я забыл предупредить тебя, извини.

Тони не был похож на человека, который может что-то забыть, тем более, такую важную вещь.

– Ты можешь меня вышвыривать, – согласилась я, обнимая его, – но давай сначала искупаемся.

Тони крепко сжал полотенце и испуганно взглянул на меня:

– Купайся сама. Я не хочу.

– Пойдем, – я попыталась стащить с него полотенце, которое он держал так крепко, как будто от этого зависело спасение его жизни. – Все равно я тебя уже видела.

Тони резко встал, скинул полотенце, и в ту же секунду бросился в воду. Я осторожно спустилась в бассейн по лесенке. Тони подплыл ко мне. Все еще стоя на перекладине лестницы, я обняла его за плечи, прижимаясь к его голому, искривленному болезнью телу, и подставила свои губы для поцелуя.



После этой ночи Тони изменился. Он перестал носить свои черные очки, и все окружающие могли видеть его сияющие глаза. Тони свободно подходил к бассейну, сидел, с улыбкой глядя на меня, детишек и заодно на всех остальных. Рубашку и брюки он, конечно, не снимал, только разувался и с удовольствием шевелил пальцами босых ног.

К моему огромному удивлению, малыши упорно лезли к Тони, хотя он не предпринимал никаких особых попыток наладить с ними контакт. Но они буквально висли на нем, и он им благодушно это позволял – это очень расходилось с уверениями Сюзон, что ее хозяин – страшный человек.


Все ночи мы проводили вместе: как я могла раньше жить без этих ночных купаний вдвоем, как могла засыпать не в его спальне!

Тони был нежен и предупредителен и по-прежнему исполнял все мои прихоти, которые касались, впрочем, только воды в бассейне и специального питания для моих детишек.

Единственное, что меня беспокоило – это предстоящие приемы, о которых Тони говорил еще в первый день нашего приезда. Как, интересно, он представит меня гостям? Как хозяйку или свою красивую игрушку? И что я вообще должна буду делать? Должна ли я вести себя как великосветская дама?

Я все еще не могла разобраться, в какое общество я попала. В доме было полно прислуги, которая вела себя довольно свободно. Не очень-то соблюдались всякие торжественные выходы к обеду или ужину. Ни Тони, ни его кузен, ни другие типы, прилетевшие на самолете, не были похожи на великосветских персон. Хотя, как я могла судить, похожи или нет, если я этих персон из высшего общества и в глаза не видела. Может, Тони и его компания и есть самые настоящие великосветские львы. Единственное, что не поддавалось сомнению – денежных затруднений они не испытывали.

Когда Тони сообщил о приеме, намеченном на следующий день, я от волнения перестала есть и к приходу гостей, постройневшая, с горящими глазами и в одном из вечерних туалетов, выбранных лично Тони, выглядела просто потрясающе.

Прием оказался не таким уж страшным делом. Тони представлял меня гостям по имени, не вдаваясь в подробности. Гости на меня особенно не таращились, беседовали друг с другом, слоняясь с бокалами и тарелками перед домом и вокруг бассейна.

Тони занялся каким-то чрезвычайно серьезным господинчиком, и я присела к столику, решив выпить чего-нибудь прохладительного. Я тщательно проследила за тем, чтобы взять бокал изысканным жестом великосветской дамы, а не схватить, как я это делала обычно. И тут ко мне буквально приклеился какой-то наглый красавчик. Его взгляд был довольно красноречив, а слова достаточно двусмысленны, чтобы понять его намерения. Я постаралась вежливо от него отделаться, но у меня ничего не вышло. Я не знала, могу ли я так просто встать и уйти в свою комнату – может, это будет слишком дерзко и не понравится Тони. Возможно, этот красавчик – его деловой партнер, и мне не хотелось, чтобы из-за меня у Тони сорвалась очередная миллионная сделка.

Так как я все еще улыбалась, правда, немного натянуто, красавчик перешел к действиям и пустил в ход руки. Я оглянулась: Тони, не прерывая беседы с серьезным господинчиком, внимательно наблюдал за нами и явно не собирался предпринимать какие-либо меры по избавлению меня от этого нахала.

А вдруг они договорились? Тони и этот... Может, я надоела Тони, и он дарит меня этому красавчику. Или дает напрокат в счет какого-нибудь долга. Кто знает, чего можно ожидать от этих типов... Ведь я – никакая не важная дама со знатными родственниками, а просто лесная дикарка, подобранная буквально на дороге.

Таким же изысканным жестом, каким я брала бокал, я выплеснула его содержимое в лицо красавчика, с удовольствием заметив, что пострадал и костюм; грациозно поднялась со стула и удалилась в свою комнату. О чем-то подобном я читала в какой-то книге про жизнь маркизов.

В своей комнате я уселась на кровать и приготовилась к худшему: сейчас ворвется разъяренный Тони и станет кричать, что я опозорила его перед гостями, что я совершенно не умею себя вести, что я ужасно оскорбила его лучшего друга и вообще, кто я такая? Грязное неблагодарное чучело, которое он спас от неминуемой гибели.

Тони тихо вошел в комнату и обнял меня за плечи:

– Ты что?

От его мягкого тона у меня на глазах выступили слезы, а губы почему-то задрожали:

– Как ты можешь... позволять... так со мной обращаться...

– Я думал, он тебе нравится, – искренне сказал Тони. – Ведь он такой красивый.

– Красивый?! Да он... противный, гадкий, мерзкий!

Тони улыбался. Похоже, его забавляло мое возмущение.

– Что я должен сделать, чтобы искупить свою вину? Набить ему морду, не пускать на порог... – спросил Тони, все еще улыбаясь.

– Нет, не надо, – вздохнула я. – Пожалуйста, избавь меня от его общества, не заставляй меня выходить к гостям.

– Хорошо, – кивнул Тони, беспрекословно исполняя мой очередной каприз.


Теперь никакие приемы меня не волновали. Я спокойно возилась с детьми, пока Тони занимался своими гостями. Мне это нравилось. Мне нравилось все: то, что Тони не заставляет меня носить шикарные наряды и выходить к гостям, не пытается демонстрировать меня своим знакомым, словно красивую игрушку или зверька редкой породы. Я могла спать в его спальне, могла спать в своей комнате без каких-либо предварительных объяснений – он никогда не задавал лишних вопросов. Я просто наслаждалась такой жизнью – мне нравилось все.

Мне не нравилась только Сюзон. Горничная все чаще таинственным шепотом наговаривала мне всякие страсти, которые сводились к тому, что Тони – страшный человек и ему нельзя доверять. Наконец, мое терпение лопнуло, и я потребовала от нее объяснений.

Сюзон разрыдалась.

– Он обманул меня... Обесчестил... Хотел на мне жениться, а потом передумал... Но я не так уж много потеряла, – вдруг добавила она. – Как служила здесь горничной, так и служу, а вы...

Действительно, если Тони захочет от меня избавиться, то вряд ли оставит в качестве горничной – прислуги здесь и так более чем достаточно.

Я решила поговорить с Тони. Услышав про "обесчестил", Тони усмехнулся:

– Когда она пришла сюда работать, то вскоре начала горячо уверять, что очень меня любит. Я был моложе... и глупее... Я поверил. Она все время повторяла, что она – честная девушка, что никогда и ничего – до свадьбы и настаивала, чтобы я на ней женился. И сама же затащила в постель. А потом стала плакать: "Ты меня обесчестил! Ах, что я скажу родителям. Ты должен на мне жениться". Я сказал: "Ладно". Перед тем, как составить брачный контракт, я долго смотрелся в зеркало. И написал, что в случае моей смерти или развода жене не достанется ничего. Я подумал, если она подпишет такой контракт, значит, ей нужен я, а не мои деньги, и тогда я составлю новый, нормальный, с правом наследования и долей в случае развода. Но она, когда прочла контракт, дико закричала и разорвала его, прямо у меня на глазах. Потом выяснилось, что она встречается с каким-то спортсменом.

– Не волнуйся, – тихо сказала я. – Я подпишу любой контракт.

Тони вздрогнул:

– Ты хочешь выйти за меня замуж?!

Он задал этот вопрос таким тоном, что скажи я "да", то это значило бы, что я согласилась выйти замуж раньше, чем мне сделали предложение.

– Да нет, в общем-то, мне все равно, – мне действительно было безразлично, оформлять наши отношения или нет, но стало обидно – чего он так испугался? Ведь мы живем, как муж и жена.

Правда, я не вмешиваюсь в его дела. Может, если мы официально поженимся, я получу право делать то, что, по его мнению, мне не нужно делать, например, решать какие-нибудь деловые вопросы.

А может, Тони опасается, что я недостаточно воспитана для исполнения роли его законной супруги? Наверное, мне уже нельзя будет прятаться в своей комнате во время приемов, а придется соблюдать все правила приличия, притворяться гостеприимной хозяйкой, улыбаясь всем гостям без разбора, независимо от того, рада ли я их видеть на самом деле, и говорить не то, что думаю, а то, что положено. Нет, все-таки, этикет – одно из худших изобретений человечества. 

Тони, наверное, заметил, что я обиделась, потому что нерешительно произнес:

– Конечно, мы можем пожениться, но, понимаешь, у меня кое-какие проблемы...

– Мне ничего не нужно, – поспешно сказала я. – Мне вполне достаточно того, что у меня есть.

Тони внимательно посмотрел на меня и кивнул:

– Да, у тебя есть все.



Вскоре Тони сделал мне официальное предложение, и был назначен день свадьбы. За неделю до этого события Тони сообщил мне, что полностью разорен.

– Нам придется переехать в другой район, – сказал Тони, и его лицо было бледнее, чем обычно.

"Ну, что ж, – мысленно вздохнула я. – Видно не судьба мне жить в роскоши".

– Ты только не переживай, – я неуклюже попыталась утешить Тони. – Все будет хорошо.

Свадьбу мы отложили на неопределенное время.



Крохотная квартирка, которую нам удалось снять на те гроши, что еще оставались у моего суженого, была жутко замызганной. Когда я зажгла газ, из плиты вылезли оскорбленные тараканы.

– Ничего страшного, – мужественно сказала я. – В общежитии было намного хуже.

Я старалась не поддаваться панике и унынию: как могла, навела чистоту в квартирке, устроилась на работу в кафе – из меня вышла замечательная посудомойка, но Тони удручал меня своей пассивностью и нежеланием бороться с судьбой.

С раннего утра до позднего вечера я трудилась в кафе, тщательно перемывая посуду.

Впрочем, в этой нелегкой работе были и свои преимущества: у меня было предостаточно времени для размышлений. Перемывая бесконечные тарелки и стаканы, я думала о будущем, которое, вопреки здравому смыслу, почему-то представлялось мне в довольно розовом свете. Я мечтала, что Тони, наконец, найдет какую-нибудь работу, и мы сможем откладывать немного денег. Накопленные сбережения я собиралась потратить с размахом: пойти учиться на курсы. Я уже присмотрела для себя подходящие: в объявлении было обещано обучение буквально всему, что необходимо знать и уметь для устройства на работу в приличную фирму. Мне казалось, что главное – это окончить курсы, а уж с документом об их окончании я переверну вверх тормашками весь город, но обязательно найду эту самую приличную фирму, которая, конечно, ждет – не дождется моего появления.

Своими мечтами я делилась с Тони, но он только удивленно смотрел на меня. Его скептическое отношение к моим планам меня вовсе не останавливало – наоборот, мне хотелось во что бы то ни стало претворить в жизнь мои смелые фантазии. Меня только раздражало, что никак не удается начать откладывать деньги.

Тони целыми днями занимался детьми, и это было единственное, что он делал. Все остальное он, без всякого зазрения совести, взвалил на мои хрупкие плечи. Дома я буквально разрывалась между готовкой, уборкой и стиркой, а Тони демонстративно валялся на диване.

Если бы он хоть немного помогал мне, то мне было бы гораздо легче. Но все мои попытки заставить его что-то делать не увенчались успехом. Однажды Тони заявил, что у него болит спина, и я тут же пожалела о том, что надоедаю больному. Я села рядом с ним и погладила его по голове. Тони удивленно взглянул на меня. В следующий раз я сама спросила, пытаясь найти оправдание его безделью:

– Почему ты лежишь? Спина болит?

Но Тони, вместо того чтобы уже испытанным способом вызвать мое сострадание, ответил:

– У меня ничего не болит. Я просто устал.

– А я не устала? – задала я риторический вопрос и пошла на кухню.

Возможно, я требовала от него слишком многого – участие в домашних делах было, пожалуй, чересчур героическим поступком для человека, изнеженного роскошью и привыкшего к постоянному присутствию целого отряда прислуги. Может, я должна была быть счастлива уже от того, что Тони мужественно ест мою стряпню и возится с моими детьми?

Если бы он нашел работу! Но все его попытки куда-то устроиться кончались неудачей. По крайней мере, так он мне говорил, возвращаясь домой после очередного собеседования. Конечно, уставший больше, чем обычно, и в плохом настроении. Я, как могла, утешала его, а Тони только удивленно смотрел на меня, наверное, поражаясь моему ангельскому терпению.

Моего ангельского терпения хватило ровно на год.

В тот день, когда я, как обычно, выполняла свои посудомоечные обязанности и одновременно продумывала всевозможные варианты по улучшению условий нашего существования, мне пришла в голову великолепная, как мне показалось, идея: раз Тони прекрасно справляется с воспитанием двух детей, почему бы ему не заняться воспитанием еще нескольких? Мне так не терпелось поделиться с Тони своим открытием, что я еле дождалась конца рабочего дня.

– Тони! – заявила я прямо с порога. – Я нашла тебе работу!

– Да? – вежливо переспросил Тони, не выразив особого восторга.

– Давай организуем что-то вроде частного детского сада! Ты будешь заниматься детьми – у тебя же это здорово получается!

– Что? – удивился Тони. – Ты это серьезно?

– Конечно! Что же тут несерьезного? Это не такое уж тяжелое занятие. И ты начнешь зарабатывать.

Тони как-то загадочно улыбнулся и покачал головой:

– Нет.

– Ты не хочешь, – сказала я без вопросительной интонации. – Я так и знала. Я подозревала, что ты морочишь мне голову. Ты просто не хочешь работать. Ты ведь даже не искал работу, – медленно выговорила я, все больше укрепляясь в своем подозрении. – Ну, признайся, искал?

– Нет, – спокойно ответил Тони.

И вот тут моему ангельскому терпению пришел конец. Я взорвалась крупным и громким скандалом, высказав прямо в лицо этому лентяю и тунеядцу все, что я о нем думаю. Из меня извергалось все раздражение, накопленное во время отмывания грязных кастрюль и изматывающей ручной стирки.

А Тони внимательно меня слушал, чему-то улыбаясь. Его необыкновенная наглость распаляла меня еще больше, и мне самой казалось невероятным, что я смогу когда-нибудь остановиться. Все-таки, я, наконец, выдохлась и замолчала. Тони все так же задумчиво улыбался, и я не увидела на его физиономии ни тени раскаяния, лишь легкое смущение.

– Даже не знаю, как тебе сказать, – медленно, почти нараспев, произнес он.

– Как-нибудь скажи, – потребовала я, чувствуя, что сейчас услышу нечто совершенно незаурядное.

И действительно, его сообщение потрясло меня до глубины души.

– Не знаю, сможешь ли ты меня сейчас, – он выделил слово "сейчас", – понять и простить, – то есть, это прозвучало так, что понять и простить я его, конечно, могу, должна и обязана, но в состоянии ли я сделать это в настоящий момент, в этом он глубоко сомневается, – дело в том, что я вовсе не разорен, с моими счетами все в порядке, и дом по-прежнему мой. Просто я хотел тебя проверить. Хотел узнать, любишь ли ты меня на самом деле или тебя интересуют только мои деньги.

Проверить?! Что он такое говорит?! Ах, так это была проверка... Ничего себе, проверочка! Он, видите ли, испытывал мою любовь! Испытывал... мою любовь... и к какому он, интересно, пришел выводу? Что я его, конечно, не люблю. Да кто бы еще выдержал столько:  целый год?! Значит, он решил, что мне нужны только его деньги, ведь только что он узнал от меня, какой он редкий лентяй, ведь только что я орала, что сто раз пожалела о том, что связалась с таким обманщиком и тунеядцем. Ну и пусть катится ко всем чертям со всеми своими деньгами!

Непонятно было только, почему он так довольно улыбался. В конце концов, если я ему надоела, то избавиться от меня можно было и более простым способом: выгнать из дома – и все. Но, пожалуй, для Тони это чересчур примитивно. Ему хочется розыгрышей, щекотания нервов и экспериментов над живыми людьми.

– Прости, – сказал Тони, – я знал, что когда-нибудь ты не выдержишь и сорвешься, и старался приблизить этот день...

– Это тебе неплохо удавалось, – сердито перебила я его.

– Я не ожидал, что ты такая терпеливая. Думал, ну, месяц, ну, два... Но чтобы целый год!

Чему он все-таки улыбается?

– Какая разница, – гордо ответила я, – месяц или год: я сорвалась, испытание не выдержала – ты можешь со спокойной совестью уйти.

– Теперь я знаю, что ты меня любишь, – сказал он, вопреки всякой логике.

– Ты поверил в это после всего, что я тебе наговорила? – недоверчиво поинтересовалась я.

– Кое-чего ты все-таки не сказала.

Я непонимающе смотрела на него, пытаясь припомнить, что же такое я могла упустить. По-моему, я использовала все известные мне и подходящие к случаю ругательные выражения.

– Ты не сказала, что я – урод, – тихо объяснил Тони.

Этого я действительно не сказала. Такое я никогда не смогла бы сказать.

– Прости, – снова попросил он прощения. – Будь я немного посимпатичнее, я не был бы таким подозрительным.

– Ты очень даже симпатичный, – мрачно возразила я, имея в виду его прекрасные глаза и одухотворенность.

– Ну что, поедем домой? – спросил Тони.

– Домой? – растерянно переспросила я, лишь теперь понимая, что он предлагает навсегда покинуть наше пристанище.

Но слово "дом" у меня ассоциировалось вовсе не с его шикарным особняком. Оно прочно ассоциировалось с нашим более чем скромным жилищем, все достоинства которого я по-настоящему оценила только сейчас.

Чудная, милая квартирка! Ведь мы были здесь совершенно одни, без солидных гостей, требующих к себе внимания, без прислуги, бесконечно шмыгающей перед глазами и знающей о хозяевах больше, чем они сами. Воспоминания послушной вереницей пронеслись перед моими глазами. Неужели все это было? Жизнь в том роскошном доме казалась мне далеким приятным сном, в который мне расхотелось возвращаться.

Подумаешь, бассейн! Меня вполне устраивает наша маленькая душевая, которую я старательно и любовно отделала дешевой клеенкой в веселенький цветочек. И с тараканами я уже расправилась. Почти со всеми... Да черт с ними, с тараканами! Уж лучше иметь дело с этими домашними животными, чем со строптивой прислугой, в частности, с Сюзон, которую Тони все не решается выгнать, несмотря на все ее уверения, что он – страшный человек. А ведь она оказалась права...

Целый год он спокойно наблюдал, как я выбиваюсь из сил, пытаясь выжить в не самых подходящих для выживания условиях. Почему он решил, что любовь – это нечто железобетонное, пуленепробиваемое, подлежащее обязательному испытанию на прочность? Нет! Любовь – это хрупкий нежный стебелек, который надо беречь, холить и лелеять, защищать от бурь и ураганов. Он может пробиться и сквозь асфальт житейских невзгод, но может и погибнуть от малейшего дуновения, вызванного недобрым словом или взглядом, не говоря уж о дурацких выходках. Зачем искусственно воздвигать преграды для любви? Их и так предостаточно...

И почему он считает, что имеет полное право проводить надо мной какие-то опыты? Как над белой мышкой... Да, весь этот год я была просто маленькой белой мышкой под стеклянным колпаком, за каждым движением которой внимательно наблюдали прекрасные синие глаза новоиспеченного экспериментатора. Что ж, опыт дал неожиданный результат: подопытная белая мышка взбунтовалась и решила провести свой собственный, довольно рискованный эксперимент.

– Тони, я люблю тебя, – кротко сказала я. – Мне не нужны ни твои деньги, ни твой роскошный дом с бассейном.

"Ни тем более твоя Сюзон", – мысленно продолжила я, а вслух непреклонно произнесла:

– Поэтому мы останемся здесь.

Глядя в его бесконечно удивленные прекрасно-синие глаза, я подумала: "Когда, интересно: через год, через день, через минуту ты назовешь меня неблагодарным лесным чучелом?"