Возвращение будды

В вилайяте-провинции Бамиан наступал рассвет. Насыщенную синеву неба теснила розоватая дымка, поднимающаяся над хребтами Гиндукуша.
У небольшого костра из мелких веточек грелись трое людей укутавшиеся в байковые одеяла. Густые бороды украшали обветренные бурые лица. На двоих были плотные шапки, а на третьем поверх зеленоватой шерстяной ушанки красовался серый паккуль.
Развьюченный ослик наклонившись к земле жевал редкие былинки.
Носивший душманку был самым старшим из них. Его звали Рахид-хан.  Играющий свет костра выхватывал седеющие волосинки на бороде. За его плечами двадцать пять лет войны, затихаемой на короткие перемирия, чтобы вновь вспыхнуть адским пламенем, с беспощадной междоусобной анархией. Волей судьбы его опять закинуло в центральный Афганистан, куда шесть лет назад он был послан министерством добродетели и противодействия порокам с почётной миссией – уничтожить идолов. Массивные, больше пятидесяти метров статуи Будды не мешали шиитам хозарейцам, потомкам Чингиз-хана, но были нестерпимы взору талибана, решившего положить конец осквернению ислама.
Статуи с обломанными руками стояли  в углубление скалы. Сглаженные временем сбитые лица, смотрели на присыпанную снегом долину. Солнце проникало сквозь прозрачный воздух, освещая отвесную скалу. Горы от этого казались золотистыми. Горизонт закрывали черно-белые сладки гор.
Рахид-хан подорвал детонатор и огненный шар с диким скрежетом вырвался из скалы. Чёрный густой дым расползался гигантской бородавкой, смешиваясь по бокам с бурой пылью.
"Аллах акбар, аллах акбар".
Войдя в кураж, талибы прикатили вечно живой  Т-55.  На советском танке  лежал плотный слой грязи и пыли. При выстрелах пыль  взлетала вокруг машины.
Кумулятивные снаряды, пущенные из ручных гранотомётов полетели вдогонку. После прощального залпа  второй будда был взорван окончательно.
Воспоминания эти пролетели меньше, чем за секунду, но оставили неприятный осадок, они тянули за собой гирлянду всех дальнейших событий 2001 года – наступление Северного Альянса, американские авианалёты, горькое поражение от неверных захватчиков,
бегство его семьи в Пакистан. 
Он грустно посмотрел на горы, из которых высунулся краешек солнца, осветив серую долину, над которой барражировал американский штурмовик  с двумя турбинами у хвоста.  Лучи солнца скользнули по чернеющим монастырским катакомбам, оттенили пустующие арки будд.
Самолёт, разбрасывая тепловые ловушки плавно развернулся по солнцу. Опытный глаз Рахида понял первый, что что-то не так, но было уже поздно. Стрекочущий звук догонял крупнокалиберные пули, вырывающие шмотки мяса из осла, с диким свистом отскакивающие от каменистой почвы.
Рахид провалился в тёмный колодец, всё больше и больше ускоряясь. Вертящаяся земля осталась наверху. Место где горел костёр заволокло пылью, все дальше и дальше отдалялось от него. Цепенящий холод охватил его, не давая пошевелиться. Запоздалая боль кольнула, и начала таять. "Неужели смерть" – мысль издала последнию искру и затихла, оставляя ватное созерцание. Темнота сгущаясь проникала в него.
Рахид очнулся от резавшего света. Проморгавшись он понял что находится в маленькой камере. Грубо шпаклёванные стены бесконечной высотой уходили вверх, откуда лился странного спектра свет, яркий и в тоже время безжизненный. "Неужели я упал в старое подземелье, и остался жив". Спохватившись он осмотрел тело. Руки и ноги были целы. Встав он сделал пару шагов к стене, дотронулся до шершавой поверхности. "Удивительно, как здесь чисто, нет ни обломков ни грязи. Потрогал прохладные камни пола. Крикнул, молчаливые стены съели эхо.
"Мандана баши" (Да не будешь ты утомлённым, - афг. приветствие), раздалось откуда-то изнутри, одновременно отовсюду.
"Кто здесь?"
"А никого, здесь исчезают формы, лишь твоё напряжённое представление, пытается что-то воображать, вот и эту тюрьму тоже оно выстроило."
"Но ты же разговариваешь со мной, значит ты есть где-то."
Голос засмеялся. "Я вещь в сама себе. Сначала я был твоим детским страхом, когда за окном гремел весенний гром и сверкала молния, потом я стал Аллахом милосердным, я был молод, всемогущ, я помогал тебе всё брать на лету, стрелять не целясь. Ты был храбр, и я давал тебе уверенность, почву под ногами. Я наполнял тебя страстной любовью и жгучей ненавистью. Но за молодостью следует старость, ты очерствел сердцем. Ты видел, что молитва не делает людей чище и никто не возвращается с небес. Ты называл себя воином Аллаха, но вера истощилась. Так я стал голосом совести. Но и этот голос таял, становился всё призрачнее. Я звенел лишь лёгким укором прожитой жизни. Вот и теперь ты своим образом ума ты не хочешь отпускать меня. Так бывает, ты поймёшь, что теперь нет ни ума, ни сознания ни жизни, осталась лишь чистая энергия, бесконечное течение которой никогда не останавливается."
  Рахид в замешательстве смотрел вверх. "Так одно из двух, я мёртв, либо в бреду."
Голос молчал.
"Молчишь. А всё-таки не думал что так будет. Надеялся, что за всё мне будет награда."
"Сама жизнь есть награда, увы ты знал это всегда."
"Что же теперь, так и сидеть в этом колодце!"
"А что ты хочешь прислушайся к себе, это важно."
Рахид хотел сказать, что хочет жить но слова не ложились на язык. Он вспомнил тяготы и горе, тягучее время, скуку, вспышки радости, счастливые времена, людей, к которым он был не равнодушен. Никаких чувств не возникало, кроме странного равнодушия, какой-то пленительной равноудалённости.
"Да... В одну реку не войдёшь дважды – констатировал голос, - теперь всего и не понять, мы с тобой черепки от разбитого кувшина".
Рахид сел на пол, уперев спину к стене.
"Но это не всё, тебе придётся вернуться."
"Вернуться, куда? Опять к жизни?".
"Если у призраков бывают озарения, то оно сейчас посетило меня. И вот что: любая жизнь не прожитая тотально – возвращается. Может быть это дар свыше, может быть это проклятие, но это так."
"В чём же проклятие?"
"Идти по той же самой ложной дороге не зная о том, что проходишь её уже сотый раз."
"Не очень весело."
"Есть нюанс. Может быть просто суеверие, - твои предсмертные мысли."
"Я думал, как хорошо было бы пальнуть из стингера."
"Хм, думаю, что это не совсем то…".
"А до этого вспоминал как крушил идолы, горечь ещё всякая лезла."
«Да, выбор у нас не особый. Думай о форме.»

Пилот Андерсен после обстрела вернулся на базу.
Фонарь плавно поднялся, впуская в кабину холодный воздух. Поджарый техник Джек в сером комбинезоне подкатил лестницу.
«Рад видеть тебя опять на земле, а что тут у нас, да вижу сегодня пришлось порасходовать боекомплект».
«Странные ребята рыскали у Бамиана».
«Да они все странные»
«Пустяки, я моджахедов нутром чую, да и местные туда не суются, там ещё много заминированных мест. Значит, те ребята местность знали, и не просто так сидели. А ты я смотрю всё дуешь, - Адерсон широко улыбнулся обнажая белоснежные зубы».
«Скукота, сидишь здесь и особо не высовываешься, если бы не чарс, то можно было бы вешаться.»
«Ну смотри, всё не сильно увлекайся, а то зальёшь мне в баки соляру.»
«Всё под контролем, сэр».
Размашисто шагая к невысокому бараку, Андерсон скинул авиационный шлем. Чёрные лохматые волосы играли по ветру. Не успел он дойти до двери полшага, как  заголосила общая тревога. Из распахнутой двери дежурившие лётчики стали высыпать к самолётам.
Плотный командир звена, выскочивший следом приказал ему садиться в готовый заправленный штурмовик.
Через несколько минут он летел обратно в бамианскую долину, где средства разведки обнаружили готовящиеся к пуску большие ракеты
Подлетев к долине, он увидел как две исполинские человеческие фигуры  с многоэтажные дом, сидят на скале. Одна из них – была цельно красного цвета, другая синего.
«Роджер, я вижу, что и ты?»
«Роджер, ты меня слышишь?»
«Роджер…»
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Сознание опять стало собираться в пучок. Матрицы, разъехавшиеся  в разные стороны как обломки льда на реке начали притираться опять вместе, смораживаясь вновь. Вокруг фонаря мягко кружились снежинки. Огромная гипертрофированно вытянувшаяся кухня слабо пульсировала кремовыми обоями. Ветви деревьев за окном по-прежнему смазывались в движении словно морские водоросли, но небо просинело до цвета тормозной жидкости – становилось понятно, что скоро логика причин и следствий одержит окончательную победу. Было странно пережить не свою смерть. Страха не было, оставалось лишь тонкое отфильтрованное чувство умиротворения, доходящего порой до ложной однозначности, уверенности, что завтра проснувшись – я стану Буддой и разгоню тучи над домом.