Тоже - пострадавшие, а значит - обрусевшие

За событиями последних дней на Прозе отошли в сторону два значительных события – 66-летие снятия блокады Ленинграда и 65-летие освобождения узников Освенцима.  Совпадение этих событий само по себе  символично. Особенно для нашей страны.  С ее неоднородным населением.

«Писать стихи после Освенцима — это варварство» - сказал Теодор Адорно в статье «Культурная критика и общество». Быть антисемитом после Второй мировой войны – такое же варварство. Наверное поэтому в немецких семьях и называют детей Исааками и Яфами. В знак преодоления дикости. Я не буду говорить, что послужило моему высказыванию. Хочу сказать только, что в нашей стране все народы вынесли столько бед совместно, что давно пора перестать различать друг друга по такому надуманному принципу как национальный. Мы  - продукты одной земли и одной культуры. И не просто из-за дела Дрейфуса Антон Павлович Чехов порвал с таким важным для него человеком как Суворин. А принципиально. И написал Скрипку Ротшильда – мощный протест против антисемитизма, который убивает в человеке человеческое.

Помню, как ходили с друзьями в МХТ на премьеру Утиной охоты. В Малом зале публики немного, понятно, что все свои – на премьеру в Малый зал пробьются только истинные театралы. И как взрослые, совсем взрослые под шестьдесят волновались –  сыграет ли Хабенский Зилова. Волнения объяснимы – пьеса культовая для их поколения, автор культовый. Еще один советский несоветский. Да и Далевский с его печоринской отстраненностью Зилов из Отпуска в сентябре десятилетия был признан эталоном. И когда они плакали в финале, все было понятно. Потому что Хабенский с его нервом и темпераментом дал им Зилова, дал ту русскую  саморазрушительную амплитуду от вершины до бездны, ту широту, которую, классик говорил, не худо бы сузить.

И помню другой спектакль. Уже сошедший. Вместе с автором и исполнителями. Поминальную молитву Григория Горина. С Леоновым в роли  Тевье-молочника. Михаил Ульянов тоже играл реба Тевье в Вахтанговском, но ленкомовский спектакль был легендой. Как в финале, когда они собрали пожитки, простились с односельчанами, и вышли на шлях – на авансцену и Леонов-Тевье вытер глаза и засмеялся и сказал: Играй, Йоселе!.. и заиграла скрипка, весь зал встал. Не одной игрой потрясенный.

Не потому Леонов и Ульянов и Хабенский сыграли так достоверно и пронзительно, что они большие актеры великой актерской школы. А потому что и Шолом-Алейхем и Вампилов и Горин – звенья одной культуры.

После Освенцима можно писать стихи. Но другие. И жить, как будто Освенцима не было, нельзя. И блокаду надо помнить. Чтобы понимать чужую боль, надо чувствовать свою. А кто не чувствует ничего,  кроме необъяснимой, но стойкой неприязни, того можно утешить словами того же реба Тевье: «Кому-то надо быть евреем, ваше благородие! Так лучше я,  чем вы.»