Кириллов М. М. Спутница новелла

М.М.Кириллов
 
СПУТНИЦА

Новелла

   1991 год. В августе-сентябре пережили контрреволюционный шабаш: «защиту» Белого дома, похороны «героев», попавших под танк, аресты членов ГКЧП, позорное возвращение из Фороса Горбачева, запрещение компартии, воцарение «главного мясника России». Жизнь пошатнулась. Тем не менее какие-то процессы в стране по инерции продолжались. В частности, шла подготовка к проведению 2-го Всесоюзного Конгресса пульмонологов, намеченного еще раньше. Он должен был открыться в Челябинске в октябре. Помню, у части организаторов были сомнения: называть ли его Всесоюзным, хотя СССР еще существовал. Готовился к поездке туда и я.
   Для вылета в Челябинск пришлось ехать в Москву. Провожала меня Люся настояла, чтобы взял теплую рубаху, так как на Урале могло быть холодно. В начале октября Москва напоминала встревоженный муравейник. Дорожали продукты, пустели прилавки. Помню, купил пару банок морской  капусты, поскольку ничего другого уже не было. Раньше никогда не ел ее, оказалось довольно вкусно. ,
   В Челябинск летели втроем: я, профессора В.И.Комаров и В.Г.Новоженов (оба - москвичи, с обоими мне довелось быть в Афганистане еще в 1987 г.). Улетали из Москвы - было тепло, а Челябинск встретил нас холодрыгой. Плащи не грели. Шел дождь, улицы были изрыты траншеями - город готовился к зиме.
   Разместили делегатов в холодной гостинице. В столовой, куда мы ходили через пару кварталов по лужам, кормили плохо. В перерывах между заседаниями народ больше толпился в буфетах, греясь кто коньяком, кто чаем. Там я накоротке познакомился с двумя молодыми врачами из Москвы -докладчицами на каком-то симпозиуме. Знакомство это имело значение в последующем.
   Руководил конгрессом академик А.Г. Чучалин, программа выполнялась исправно, но общая атмосфера была какой-то тревожной. Разговоры в кулуарах были заполнены политикой и их мотивы не были единодушны: оказалось, что многие, особенно москвичи, давно уже тяготились советской властью и ждали теперь для себя положительных перемен. Запомнились темнота холлов и лестниц, разобщенность людей, снижение эмоционального тонуса научных интересов. Бросалось в глаза отсутствие зарубежных гостей, хотя делегации республик СССР были представлены весьма полно.  Наблюдался четкий контраст с 1 — м Конгрессом, проведенным в прошлом году в Киеве, где несмотря на вылазки украинских националистов, все было организовано прекрасно, было тепло, привлекали внимание активность научного общения и интернациональная солидарность делегатов. А здесь, в  Челябинске, царило ощущение потерянности, такое, которое обычно   охватывает людей после похорон при выходе с кладбища.
   Лишь один день дожди уступили солнцу, и я отправился в город. На трамвае добрался до вокзала. Над площадью возвышался современный вокзал - куб из стекла и бетона, а рядом стояло старое, но крепкое кирпичное двухэтажное здание - бывший вокзал, а ныне - станционное багажное помещение. Шел я именно сюда.
   Дело в том, что в декабре 1942 года, то есть 49 лет тому назад, нашу семью — больную маму и нас, троих мальчишек, — разместили именно в этом' здании. Отец вывозил нас из Петропавловска-Казахстанского, куда мы были эвакуированы еще в 1941 году, и пока он хлопотал о билетах до Москвы, мы лежали на кафельном полу вокзала, прямо на матрацах, которые нам выдали. Свободных лавок не было, по узкому проходу мимо нас шли и шли люди.
   Было холодно. Мама болела туберкулезом, харкала кровью, была очень слабенькой. Если бы отец не добился разрешения забрать нас (а в 1942 г. возвращение из эвакуации было еще запрещено, шла Сталинградская битва), мы бы наверняка погибли. Мне было тогда 8 лет, брату Саше- 6, Вовке - 1.5 года.
   Помню, что рядом с вокзалом стояли воинские эшелоны. Люди бегали за кипятком. Пахло дымом и углем. Лежа на матрацах, мы прятались под одеялом в пальто и шапках. На рынке отец купил большой глиняный горшок топленого масла и посадил меня на этот горшок у двери вокзала, наказав, чтобы я не отлучался, так как это масло для нас, для мамы, было необходимо как жизнь.. В Москву ехали в купе пассажирского поезда долго-долго. Масло довезли.
   Подойдя к вокзалу, я потрогал дверь, возле которой сидел на драгоценном горшке почти 50 лет тому назад. Дверь была тяжеленная, дубовая, за многие годы крашенная-перекрашенная масляной краской. Вошел внутрь — тот же красно-белый кафельный пол. Как все-таки неподвижна жизнь! Чтобы убедиться в этом, нужно было съездить в Челябинск.
   Конгресс закончился, и нас на автобусах повезли в аэропорт. Там я оказался вместе с Инной Григорьевной Даниляк, известным профессором одной из московских клиник, знакомой мне и прежде. У нас были билеты на один и тот же рейс. Там же томились в ожидании отлета и знакомые мне молодые женщины - врачи. Их рейс должен был вылетать позже нашего. Вдруг по радио объявили, что наш борт отложен, а их полетит вместо нашего. К тому времени мы уже чертовски замерзли и устали, и эта новость просто убила нас. Инна Григорьевна оказалась очень деятельной и предложила пойти в здание Управления аэропортом, прямо к летчикам. Нам' повезло: к нам вышел командир того самолета, на который уже объявили посадку. Я был в военной форме. Стали его просить взять нас. Наверное ему стало жаль двух измученных, уже немолодых профессоров-медиков и он великодушно распорядился поменять нам билеты, что-то написал на бумажке и велел идти к накопителю. Какое счастье!
   В салоне самолета мест не было. Пока мы стояли в ожидании, я заметил двух моих молодых знакомых, на лицах у них читалось удивление: ведь мы же должны были остаться. На приставном кресле, на первом ряду, сидел сам академик Чучалин. Мы было замешкались, но тут подошел командир и повел нас прямо в кабину. Там он усадил нас рядом на откидные стулья и мы, еще не веря себе, почувствовали, что счастье продолжается. Летчики и штурман деловито, не торопясь, располагались на своих местах, включали тумблеры, проверяли приборы. Самолет вырулил на взлетную полосу и, взревев, взлетел над Челябинском.
  В кабине было спокойно, мирно мигали лампочки на приборах, общий свет был приглушен. Летчики иногда негромко переговаривались, за занавеской трудились бортпроводницы. Самолет гудел, временами подрагивал, но в целом летел ровно. За стеклами кабины царила темнота. С Инной Григорьевной мы тихонько обменивались впечатлениями
   Как-то командир, сидевший за штурвалом, позвал нас к своему креслу и позволил взглянуть вниз, на землю. В черноте ночи сверкал огнями город, похожий на золотой орден. Красота неописуемая! «Златоуст» с удовольствием пояснил он. Командир был очень доброжелателен к нам, успокаивал какой-то своей надежностью, так как был похож на артиста Никоненко, такой же крепыш, ладный в своей летной тужурке. Хотя я в шестидесятые годы семь лет служил врачом в парашютном полку и десятки раз вместе с личным составом медпункта прыгал с самолетов, ко в кабине летчиков ни разу не был. Так что все здесь мне было в новинку.
   Примерно через час у летчиков наступило время ужина: стюардесса каждому принесла на подносе тарелку яичницы с котлетами, кофе и хлеб. Не бросая дела, они дружно принялись за трапезу. В кабине вкусно запахло. Когда тарелки были унесены, командир тихо отдал распоряжение стюардессе накормить и нас. Какая сказочная деликатность! Распоряжение тотчас же было исполнено. Мы не отказывались. Яичница и котлеты и особенно кофе существенно улучшили наше состояние, вызвав даже некоторую эйфорию. Мы благодарили. Ощущение счастья продолжалось!.
   Летчики оживились - приближалась посадка. Вот уже видна посадочная полоса. Мягко приземляемся. Самолет подруливает к аэровокзалу, и мы первыми, вместе с экипажем, выходим на трап и спускаемся на землю. Москва!
   В аэровокзале полно встречающих. Время около 12 ночи. Инну Григорьевну встречает сын. Объятья, обо мне забывают. Выхожу из дверей на площадь. Дождь, холодно. Мимо бегут знакомые врачи, я устремляюсь за ними. Одну из них встречает родственник. Видя, что на заднем сидение есть свободное место, я прошу взять меня до метро, так как иначе застряну здесь до утра. Согласие получено и я втискиваюсь третьим. Машина мчится по шоссе. Счастье продолжается!
   Моей соседке по машине тоже нужно было успеть попасть в метро до часу ночи, позже вход в него прекращался. Подъезжаем к метро без десяти час. Сбегаем к платформе и вскакиваем в вагон. В вагоне, да наверное и во всем составе, никого, кроме нас. Радуемся нашему успеху. Выясняется, что ей до Планерной, а мне по той же ветке, на остановку ближе, до Сходненской, то есть ехать нам вместе не меньше часа. Это удивляет и радует. Сидим рядом, я все больше говорю, она все больше молчит. Небольшого роста, сероглазая, русоволосая, в осеннем пальто, на шее нарядный шарфик, на ногах туфельки. Лицо доброе, глаза внимательные. Кого-то она мне все время напоминает.
   Помню, что рассказывал ей о Саратове, о Кабуле, о Спитаке, где мне пришлось побывать в 1987-1989 годах. Рассказывал о семье, о посещений вокзала в Челябинске и встрече с военным детством. Мне казалось, что ей было интересно. Со станции Горьковской перешли на Пушкинскую. И там народу почти не было, и ехали мы вновь в вагоне одни. Она рассказала, что работает врачом в поликлинике, пишет кандидатскую диссертацию. Ей было, по-видимому, не более 30 лет (а дочери моей — 36, а сыну - 31!). Удивительно было - целый час мчаться под Москвой с ее юго-запада на северо-запад, то есть почти поперек! Удивительно было и то, что когда 90% жителей громадного города спали, мы, находясь под ними глубоко под землей, бодрствовали. Не скрою: девушка была очень милой. Говорить с ней в гремящем вагоне было трудно, пожалуй только во время остановок. Приходилось чуть ли не орать. Неожиданно объявили Сходненскую. Оставалось 3-4 минуты. Я испугался потерять ее навсегда и в огорчении попросил у нее адрес. Она успела написать его на клочке бумаги. Мелькнула мысль: проводить ее до Планерной и, может быть, до дома. К тому же было уже 2 часа ночи и ее по дороге могла ожидать опасность. Но я не решился. Да и она мне этого не предложила. Поезд остановился, двери вагона открылись, я вышел и смотрел на нее, пока лицо ее не скрылось из виду.
  Вышел из метро и по безлюдным дворам быстро добежал до улицы Свободы. Тогда мне было 58 лет и я еще бегал. Открыла мне дверь тетя Валюша, накормила. Я был так счастлив и переполнен впечатлениями прошедшего дня, что не мог ни рассказывать ей о пережитом, ни заснуть. Однако через полчаса спал как убитый.
   Проснулся я поздно и долго размышлял над вчерашним посещением сказки. Что со мной приключилось? Поражало удачное разрешение вчерашних сложных и опасных обстоятельств. После мрачного стылого Челябинска меня от радости как бы понесло. Конечно, хорошо, что со мной в метро ехала не старуха. Наверное, у нее я бы адреса не попросил. Подумал, что пройдет время и все образуется, даже сказки в конце концов забываются.
    Днем мы съездили с тетей Валюшей к Белому Дому, где еще месяц назад пировала победу контрреволюция. Мы обошли его вокруг. Я был здесь впервые. Ничто не привлекало внимания. Никаких следов его «героической защиты». Дом как дом. Но судя по виду москвичей, по магазинам, становилось ясным, что отрицательные перемены произошли даже за неделю, что меня не было. Обывателей стало больше. Выросли цены, опустели прилавки и это осенью-то!.
     В Кремле еще шевелился безвластный Горбачев. Запрещенная компартия лежала в руинах, а ее члены тысячами сдавали партийные билеты. К власти приходили вчерашние работники ЦК, заведующие кафедрами научного коммунизма и прочие перерожденцы первой волны. В Матросской тишине сидели узники - члены ГКЧП. Обстановка была гнетущей. Страны не стало. Но именно тогда я особенно отчетливо понял, что даже в очень трудные времена простые люди остаются людьми.
    В разгар Сталинградской битвы моего отца - начальника производства снарядного завода в Москве — с разрешения командования отправляют в Казахстан для того, чтобы он вывез семью, и железнодорожники помогают ему в этом, несмотря на все запреты того страшного времени.
    Уставших профессоров, застрявших в челябинском аэропорту, летчик командир борта - почти без просьб, только взглянув, забирает в кабину самолета, что, наверное, не полагалось делать. При этом он был очень доволен, что сделал доброе.   
   Два очень разных и совершенно незнакомых человека — молоденькая врач и пожилой профессор провели вдвоем 1,5 часа в вагоне метро, проехав под землей всю Москву и подарив друг другу радость общения и горечь расставания, как если бы они побывали во дворце, на балу в сказке про Золушку. Даже адрес остался на память как хрустальный башмачок!
  Люди остаются людьми, какой бы черной не была окружающая их действительность.
   Вечером того же дня я уехал в Саратов. Ночью, лежа в купе поезда и наблюдая за бликами, скользящими по потолку, я размышлял о том, как накануне действительно попал с корабля на бал, И вдруг меня осенило, что русоволосая девушка в скромном пальтишке - незнакомка в вагоне метро - ни кто иная, как моя Люся 30 лет тому назад! От неожиданности я даже сел. Все совпадало и объясняло, почему я не испытываю никаких угрызений совести. К счастью или несчастью, но мне всю мою жизнь нравились только те женщины, которые были похожи на мою жену. Конечно, от такого объяснения стало немного обидно. Оказалось, что в сказочном королевстве я не принц, а только король. Помните его слова: «Никакие связи не смогут сделать ножку маленькой, а душу - большой!» Наверное, и принц есть, только мы о нем ничего не знаем.
Дома меня очень ждали.   
   Пост скриптум.
   Годы шли своей чередой. Власть видоизменилась, но осталась столь же антинародной. Борьба продолжается, это неизбежно. Свое профессиональное и литературное творчество мне удалось сохранить. Многое сделано, хотя и не все, что хотелось бы. Теперь уже дети лидируют и внуки становятся на ноги.
   Лет через десять после поездки в Челябинск я вспомнил об адресе, данном мне моей случайной спутницей. Огонек памяти жил во мне и раньше, но именно как огонек, однако, согласитесь, возвращаться в полузабытую сказку, даже если ее участники установлены, было немного страшновато. Но я все же написал ей, напомнив о совместном романтическом путешествии. Послал свои книжки, в том числе рассказы. Она ответила быстро, взволнованно и благодарно. Она тоже помнила о нашем удивительном подземном путешествии. Прислала свои научные работы. Оказалось, что она физиотерапевт, доктор наук, работает в крупном научном Центре в Москве. Ей всего 45-47 лет. Она - на взлете, и это прекрасно. Несмотря на ее письма, я мало знаю о ней. Надо бы встретиться, хотя я и так, в сущности, вижу ее каждый день.
    Для врача, близкого к больным людям и к ученикам, его работа и жизнь, даже в нынешнем ущербном мире, кажутся более оправданными и светлыми. Но очень важно знать, что в государстве торжествующих лавочников - по-прежнему живут, как и моя знакомая, как и всю жизнь знакомая мне моя жена, простые честные люди, работающие для людей.
    Время уносит память, я уже не очень хорошо помню лицо моей спутницы, но, судя по ее письмам, она мало изменилась и кажется мне по-прежнему родниковой струйкой, журчащей по камешкам: ир-ник, ир-ник, ир-ник... И это уже быль. А Вы могли бы сделать сказку былью?!
    Жизнь продолжается, жалко только, что мчится она, как поезд в метро.

Ноябрь 2007 года, Саратов.