Шестой набросок письма о поездке в Святую Землю

Религия для евреев. – "Это не наш". – Подняться над всеми. – Атеисты от науки. – Небо и горы. – Сосед по номеру. – Первый прыжок. – Пнуть в зад. – Ощущение полета. – Хрен моржовый. – Празднмк Торы. - Гости на чужом празднике. – Танцы с пистолетами. – Празднуют дети. – Процессия. – Холокост. – Капа. – Иван Иванович. – В родные места. – Люди в черном. – Расстрел.


Пока мы с Линой были заняты формированием наших непростых взаимоотношений, правоверные иудеи готовились отмечать очередной религиозный праздник.

Жизнь их государства устроена таким образом, что всё в ней пронизано иудаизмом — государственной религией Израиля. Это религия не для всех. Это религия только для евреев. В Торе — Моисеевом Пятикнижии, священном писании иудеев, настойчиво проводится мысль о том, что евреи являются божьими избранниками, что Всевышним отведена им особая роль — они должны учить другие народы, нести им мудрость бытия.
 
Получилось так, что среди моих родственников есть представители самых разных национальностей. Тут русские и татары, поляки и белорусы, молдаване и латыши. Есть среди них и евреи. В силу этого я рос интернационалистом, всегда заступался за людей, которых кто-либо пытался обидеть из-за их национальной принадлежности. Часто заступался и за евреев.
И меня весьма удивило событие, произошедшее на свадьбе у одного из родственников, еврея по национальности. В силу ряда обстоятельств, я опоздал к началу свадебной церемонии. И когда пришёл, меня первым делом подвели к какой-то старой женщине, величественно, словно на троне, восседавшей в высоком кресле, установленном в торце банкетного зала. Она свысока, даже презрительно как-то, посмотрела на меня и сказала:
— Это не наш!
Я ничего не мог понять. Родственник вдруг засмущался, засуетился и начал сбивчиво объяснять этой старухе, какие родственные связи существуют между ним и мной. Но она не пожелала даже слушать его и, полуотвернувшись, безапелляционно повторила:
— Это не наш!
Этот случай заставил меня задуматься. Происшедшее совершенно не укладывалось в ту модель межнациональных взаимоотношений, которую я к тому времени успел для себя выстроить.
Думаю, тем и сладок для евреев иудаизм, что позволяет им, опираясь на эту самопровозглашённую богоизбранность, как бы подняться над остальными людьми, посмотреть на них свысока. Хотя однажды мне попалась на глаза статья, автор которой, американский профессор, заметил, что, евреи по происхождению, которые становились великими учёными, например Фрейд, Маркс, Эйнштейн и т.д., являлись,  как правило, атеистами.
Признаюсь, что доводилось и мне смотреть на других людей свысока. Чувство превосходства приходило ко мне, например, когда я, возвращаясь домой после очередного восхождения, спускался с гор в долину. Помните, у Высоцкого: "В суету городов и потоки машин…"?
Но особенно сильно я ощутил превосходство над другими, "обыкновенными" людьми в юности, когда начал прыгать с парашютом. В то время практиковались  облёты северных территорий Советского Союза самолётами ДОСААФ (Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту) с группами московских парашютистов-инструкторов на борту. Инструктора занимались подготовкой парашютистов для Советской Армии. Военные комиссариаты были заранее извещены, и собирали, ко времени прилёта этих самолётов, допризывников, желающих попрыгать. Прилетел такой самолёт и в Магадан. Поскольку аэродромы в колымских посёлках строились в расчете на приём маленьких самолётов типа АН-2, а инструктора прилетели на Ли-2 (бывший американский "Дуглас", впоследствии Ил-14 — основной самолёт полярной авиации), то вылеты для выброски парашютистов осуществлялись с магаданского аэродрома.
Парашютистов поселили в единственной на то время гостинице Магадана. Лишних мест там, естественно не было. Поэтому расселили нас как придётся, вразброс. Я попал в двухместный номер, где уже жил один командировочный. Это был излучающий  доброжелательность бесхитростный чукча, снабженец из какого-то райцентра Чукотки, которая в то время являлась частью Магаданской области.
Заметно было, что в этой гостинице ему приходилось бывать часто, он был завсегдатаем и чувствовал себя здесь как дома. . Обычно для него резервировали отдельный номер, но в этот раз, ввиду наплыва москвичей, с отдельным номером ничего не получилось. Днём он обделывал какие-то свои снабженческие дела, а по вечерам приходил в гостиницу пьяный и с проституткой
Конечно, я ему мешал, мешал одним только своим присутствием. Однако он не держал на меня за это зла. Сначала пытался  вовлечь меня в сферу своих развлечений — предлагал вина и пытался подложить под меня какую-нибудь  из посещавших его проституток. Но я отказывался, ссылаясь на то, что утром мне предстоит прыгать с парашютом. Тогда он стал уговаривать меня, чтобы я пошел куда-нибудь погулять, пока он развлекается со своими подругами. Но, поскольку он возвращался в гостиницу, как правило, достаточно поздно, а уезжали на прыжки мы рано утром, мне приходилось отказывать ему и в этом.
Он не обижался. Дело в том, что чукчи смотрят на сексуальную сторону жизни, как на абсолютно естественное проявление жизнедеятельности человеческого организма. И православным миссионерам, приобщавшим народ Чукотки к христианству, так и не удалось привить этим людям отношение к сексу, как к чему-то такому, чего следует стыдиться. Не знаю, как сейчас, а ещё в середине двадцатого века для чукчи было совершенно естественным стремление положить гостя, ночующего в его яранге, спать со своей женой.
И просил он меня погулять всего лишь потому, что моё присутствие всё-таки смущало некоторых дам из тех, кого он укладывал в свою гостиничную койку. А ему моё присутствие совершенно не мешало. Он охотно входил в моё положение. Говорил мне только, чтобы я выключал свет, ложился спать, отвернувшись к стенке, и не шумел. После этого он приводил свою даму, не включая света раздевал её и укладывал её в свою постель. А потом долго возился с ней, пыхтел сопел и даже попискивал — от удовольствия, наверное. Под эти звуки я и засыпал.
А рано утром, когда мои соратники-парашютисты приходили меня будить, в его постели уже никого не было, и сам он крепко спал, не обращая ни на что, происходящее вокруг него, никакого внимания.
Мы рассчитывали управиться с прыжками за три дня и, выполнив требования нормативов третьего спортивного разряда, уехать домой. Однако вышло все не так гладко. Сначала метель спутала наши планы и на несколько дней сделала невозможной выброску. Потом, когда погода, наконец, исправилась и организаторы выехали на лёд бухты Нагаева, куда предполагалось  бросать парашютистов, для того, чтобы произвести разметку площадки для приземления, они, неожиданно для себя, оказались под дулами автоматов. Пограничники отконвоировали их в свой штаб для выяснения обстоятельств. Оказывается, нарушили режим приграничной зоны — не согласовали свой выезд с пограничными властями.
Когда, наконец, наступил день первого прыжка, погода была как на заказ. Ярко светило весеннее апрельское солнце и празднично сверкал снег, весело похрустывая под ногами на очень лёгком, по колымским масштабам, пятнадцатиградусном морозце.
Когда самолет зашел на первый круг, инструктора открыли дверь и бросили дымовые шашки. Это нужно было для того, чтобы лётчики по дымовому следу точно определили, куда будет сносить ветром парашютистов, и окончательно скорректировали курс самолёта и точку выброски. Дверь оставалась открытой. Один из инструкторов, коренастый смешливый парнишка, стал, посмеиваясь, рассказывать нам, новичкам, что тех из нас, кто, испугавшись, остановится в дверях, они выкинут из самолёта пинком под зад. Теперь я, конечно, понимаю, что это был миниспектакль, сыгранный специально для нас. А тогда мы были потрясены случившимся. Коренастый, насмехаясь над нами, будто бы нечаянно оказался между старшим инструктором и открытой дверью. Тут же последовал умелый пинок и насмешник, кувыркаясь, вылетел из самолёта. Парашют, конечно, был на нём.
Нужный эффект был достигнут. Дело в том, что неопытный парашютист, задержавшись в двери самолёта, подвергается большой опасности. Он может, например, с перепугу дёрнуть, прямо в дверях, кольцо парашюта, и подхваченный мощным потоком воздуха вытяжной парашютик выдернет бедолагу из самолёта и побьёт его о корпус и стабилизатор. А если он ещё и зацепится стропами за хвостовое оперение, то будет долго-долго лететь следом за самолётом, под его хвостом, и достать его оттуда будет практически невозможно.
Самолёт зашёл на следующий круг и раздался сигнал подготовки. Этот низкий вибрирующий звук, которого мы ждали, прозвучал совершенно неожиданно. Ощущая противную слабость в коленках, мы начали нехотя вставать с железных боковых скамеек, на которых сидели вдоль бортов, спиной к иллюминаторам, и готовиться к прыжку.
Гудок, означающий, что самолёт находится в нужной точке, и нам пора прыгать, оказался таким же неожиданным и таким же противным. Я, как и учили нас инструктора, медленно продвигался за тем, кто находился впереди меня в нашем строю, глядя на его ноги. И когда эти ноги исчезли в проёме самолётных дверей, не поднимая глаз, не заглядывая в открывающуюся передо мной безграничную и бесконечную прорву, оттолкнулся от металлического бортика и бросился вперёд, в ждущую меня там бесконечность.
Не было ни ощущения падения, ни ощущения полёта. Я словно бы лежал, выпучив глаза и широко открыв рот, на огромной упругой подушке, которая крутила и вертела меня во всех направлениях, сама крутясь и переворачиваясь вместе со мной.
Потом я почувствовал сильный рывок. После громкого хлопка меня понесло куда-то в сторону и я оказался висящим под куполом парашюта. Первым делом устроился поудобнее, усевшись на специально приспособленную для этого лямку. Затем посмотрел, куда падает чехол моего парашюта. Ведь после приземления мне необходимо было его найти. У современных парашютов вытяжной парашютик прикреплён к основному парашюту и просто болтается сверху, пока парашютисты опускаются на землю. У старых армейских парашютов, с которыми мы тогда прыгали, вытяжной парашют не был соединён с основным. Он, после того, как, выдернув кольцо, мы освобождали пружину, выстреливался в сторону и стягивал чехол с основного парашюта. А затем, вместе с чехлом, падал на землю.
Огляделся кругом. Вокруг — и подальше от меня и поближе — летели на крыльях-куполах наши ребята. Да, именно летели. Было ощущение полёта, простора, счастья. Хотелось петь. И я запел во весь голос. Летел в небе, словно птица, и пел арию из какой-то оперетты. Что-то вроде "Фонари-фонарики". Не знаю, почему именно это. Никогда раньше и никогда после не пел я этой песни.
Время словно остановилось. Солнце и радость вокруг.
И вдруг мелодия, которую я самозабвенно выводил, оказалась беспардонно прерванной громкой матерщиной. Состояние эйфории, в котором я пребывал, могло сыграть со мной плохую шутку. Земля была уже совсем близко, а летел я спиной вперёд. Внизу, чуть наискосок от меня, стоял какой-то инструктор и вовсю материл меня через мегафон.
В спешке я засуетился и не успел развернуться. Приземлился как-то неуклюже, упал боком, но удачно, без травм. Инструктор подбежал ко мне, продолжая материться. Но, увидев мою счастливую физиономию, спросил:
— Первый раз, что ли?
— Да, — ответил я ему, — в первый.
Он махнул рукой, прекратил материться и ушёл.
Мы обратили внимание на то, что самолёт, выбросив парашютистов, не улетел в сторону аэродрома, а пошёл ещё на один круг. Потом ещё на один. И тут из него вывалился парашютист. Как оказалось, один из нашей группы отказался прыгать. Даже к двери не подошёл. И тут-то на помощь инструкторам пришёл метод, который они продемонстрировали нам ранее. Живописно обрисовав отказчику, как стыдно будет ему выходить на аэродроме одному из самолёта, они убедили его хотя бы подойти к двери и взглянуть вниз. Но как только он, поддавшись на уговоры, приблизился к двери, последовал тот самый пинок в зад и доверчивость его была наказана.
Но он, зато, тоже получил возможность смотреть свысока на других людей, никогда не прыгавших с парашютом.
Когда мы, отпрыгавшись, стали готовиться к отъезду и я пришёл в гостиничный номер, чтобы собрать свои вещи, сосед решил открыть мне секрет своей сексуальной неутомимости. Он поманил меня в угол, где, возле кровати, стояла его тумбочка, и с таинственным видом достал оттуда странное сооружение, похожее на гладкую кость, снабжённую системой креплений из тонких кожаных ремешков. Оказалось, что это был искусственный пенис, сделанный из пениса моржа, который, как известно, является костяным и поэтому всегда находится в состоянии готовности. Таким, оказывается, был секрет фантастической мужской силы моего гостиничного соседа. Не знаю, получал ли он удовольствие от такого секса, но прославился своей неутомимостью и был горд этим.

Так вот, в Торе провозглашается превосходство евреев над остальными людьми. Нет, там ни в коем случае не говорится о том, что ко всем остальным  надо относиться плохо. Наоборот, Тора призывает евреев нести мудрость, дарованную им Всевышним, в массы других людей, которым эта мудрость пока недоступна.
И все правоверные иудеи постоянно изучают Тору, всё глубже постигая заключённую в ней мудрость. Они занимаются этим круглый год, каждую неделю посвящая изучению одной из глав Торы. И вот наступает день, когда заканчивается этот годовой цикл постижения божественной мудрости. И этот день является государственным праздником Израиля. Но для того, чтобы всякие там злопыхатели не могли сказать, что иудеям надоело изучать Тору и они радуются тому, что наконец-то закончили это изучение, они в этот же день начинают изучать Тору снова, с первой главы.
Когда наступил этот праздник, мы гостили у Соломона, в религиозном поселении, обнесённом многослойной оградой из колючей проволоки, на вершине одного из холмов Западного Берега. Каждый раз, когда я вспоминаю это поселение, в мозгу моем возникает вопрос: "Неужели для того, чтобы помочь людям, далёким от иудаизма, постичь, наконец, всю мудрость и глубину этого учения, нужно забраться вглубь территории, населённой враждебно настроенными мусульманами, залезть на вершину холма и поставить вокруг себя забор из колючей проволоки?"
Как и полагается иудеям в праздник, Лина с Соломоном даже не выходили из своей комнаты. Потом, где-то часов в одиннадцать, дверь их спальни отворилась, появился сонный Соломон, поставил для нас на стол какое-то печенье, двухлитровую бутылку газировки и опять скрылся за дверями спальни.
После обеда зашёл Валера и пригласил нас поприсутствовать на празднике. Мы с удовольствием приняли приглашение. Всё это воспринималось нами как нечто экзотическое. Поинтересовались лишь, как нам нужно одеться, чтобы соответствовать моменту.
Когда стало смеркаться, за нами зашли жена Валеры, Люба, с дочкой, приехавшей, вместе с мужем, к ним на праздник в гости. Валера с зятем ушли на праздник раньше. Соломон с Линой на праздник не пошли, сказав, что будут ждать нас дома. Мы с удивлением узнали, что мужчины и женщины не только на этом празднике, но и вообще в синагоге, должны находиться в разных помещениях, или, в крайнем случае, должны быть отделены друг от друга сплошной перегородкой.
Мы с женой не стали заходить внутрь, в большой зал синагоги. Встали снаружи. С улицы, через широко открытую двойную дверь, всё было хорошо видно. Идти внутрь, в зал, мы отказались, поскольку жене пришлось бы уйти за ту перегородку, где находились женщины, а ей идти туда не хотелось. Кто-то, проявив о нас, как о гостях, заботу, принёс нам стулья.  И мы очень удобно устроились, словно зрители в ложе.
А ритуал уже начался. Мы не понимали ни единого слова, но это было мистическое песнопение, насыщенное какой-то внеземной силой. Это нельзя было назвать песней. Это было больше похоже на танец папуасов, на ритуальный танец чукотских шаманов. В белых рубашках, пиджаках и лапсердаках, в ермолках и шляпах, танцоры, тем не менее, напоминали дикарей, исполняющих некий танец войны. Войны за власть божества, обещавшего им власть над душами. Войны против тех, кто, вместо того, чтобы поклоняться им, подвергают их унижениям. Может быть, этот танец производил впечатление танца войны ещё и потому, что на поясе каждого танцора болтался внушительных размеров  пистолет. И среди всего этого грозного великолепия резвились дети. Они бегали, прыгали и смеялись среди этих вооружённых, в любой момент готовых к войне, мужчин, превращая всё происходящее в некую весёлую жизнерадостную игру. Словно бы внизу, у подножия холма, не затаились, в непроницаемой темноте субтропического вечера, ненавидящие их мусульмане.
Когда танцы и песнопения на какое-то время прекратились, к нам подошёл Валера. Он был несколько возбуждён и тяжело дышал.
— Отдохну, пока музыки нет, — сказал он, улыбаясь.
Около него, держа его за руку, весело приплясывала внучка. Её абсолютно не смущало отсутствие "музыки".
Потом всё продолжилось. Опять вооружённые пистолетами мужчины начали приплясывать и прыгать, сопровождая эти танцы непонятными для нас гортанными воинственными криками. При этом они носили на руках, передавая друг другу большой, больше человеческого роста, свиток. Позже мы узнали, что это был, специально к празднику переписанный от руки, текст Торы.
Поскольку это продолжалось достаточно долго, и мы устали сидеть возле двери на пластмассовых стульях, решили немного размяться, пройтись по вечерним улицам поселения. На улицах было пустынно, тихо. Даже света не было в большинстве домов. Когда мы вернулись к синагоге, празднующие мужчины уже вышли на улицу и, всё так же распевая и пританцовывая, двинулись по ней, неся в руках свиток. Женщин и детей уже не было видно. Мы постояли на обочине. Процессия прошла мимо нас. Время от времени всё замолкало и, немного присев, некоторое время участники процессии стояли молча. Затем движение продолжалось. Валеры среди участников процессии не было видно. Оглядевшись, я заметил его на противоположной стороне улицы. Он медленно шёл по тротуару и вид у него был какой-то грустный. Наверное, заскучал без внучки, которую забрали домой.
Надо сказать, что в Израиле относятся к Торе очень серьёзно. Это тот стержень, который превращает евреев в сплочённое общество, в нацию. И все они очень строго относятся к выполнению заветов, которые даны в Торе. А заветов этих несколько сотен. Более того, многие верующие считают, что Всевышний послал холокост европейским евреям в наказание за то, что они перестали строго соблюдать заповеди.
Однако, когда заходит речь о холокосте, который в Израиле часто называют Катастрофой, я вспоминаю человека, для которого, рожденного в мирное время, много позже этих событий, он всё-таки обернулся жизненной катастрофой. Через много лет после второй мировой войны эта война настигла всё-таки Капу.
 Капа. Так мы звали между собой этого неуклюжего, дружелюбного мальчишку, нашего соученика. Просто потому, что фамилия его была Копелевич. Он был сиротой. Родители бросили его ещё в младенческом возрасте. Но ему повезло. Его забрал из детдома и усыновил Иван Иванович, наш учитель труда. Иван Иванович был прекрасным учителем и, кроме того, что у него самого были золотые руки, умел научить любого, даже самого бестолкового ученика. Девчонки изучали "на труде" что-то вроде домоводства, а мы, мальчишки, осваивали столярное мастерство.
Это был тот редкий случай, когда уроки труда становятся интересными. Иван Иванович был всегда спокоен, терпелив, ровен со всеми, мог и объяснить и показать. Если я и умею что-то делать из дерева, то это именно он научил меня это делать. До сих пор помню то чувство постижения волшебства, которое я испытал, глядя на только что сделанную мной, под его руководством, табуретку.
Иногда мне доводилось заходить к Капе в гости. И дома у них с Иваном Ивановичем было хорошо. И отношения между собой у них были какие-то товарищеские, а не такие, какие бывают обычно у отца с сыном.
Отчётливо помню, как однажды, в середине зимы, у нас в школе появились какие-то странные люди, все, как один, одетые в утеплённые чёрные кожаные пальто. Они сначала зашли в кабинет директора, а потом направились к зданию мастерских, которое находилось через дорогу от школы. Через некоторое время они, вместе с Иваном Ивановичем вышли на улицу, сели в подъехавшую к ним машину и уехали.
Оказалось, что Иван Иванович в войну был немецким полицаем и принимал участие в массовых казнях. Когда немцы отступили, он сумел скрыться. Уехал работать на Колыму. И вот, по прошествии многих лет он, находясь в отпуске, решил всё-таки посетить родные места. Видно, тянуло его туда. Думал, что всё забыто уже.
И надо же было такому случиться, что, выходя из поезда, он, нос к носу, столкнулся с женщиной, которая, чудом выжив после казни, одним изисполнителей которой он был,запомнила его на всю жизнь. Он тоже не забыл её, узнал сразу. Испугавшись, тут же прервал отпуск и вернулся на Колыму. Но его уже начали искать. И через полгода нашли.
Капу на следующий же день увезли обратно в детдом. Я хотел проводить его, но он не стал ни с кем разговаривать. На него просто больно было смотреть.
Суд над Иваном Ивановичем широко освещался в прессе. Приговор был очевиден — расстрел.