Научи меня жить

Пролог

Станция метро.
Пол станции  (сама платформа)  вымощен белой мраморной плиткой,  играющей бликами лучей светильников. Белые мраморные колонны, охлаждённые годами и следами эпох, источали накопленный ими холод,  подпирая  белый потолок -  искрящийся,  как иней,  в люминисценции. Во всех углах  этого  огромного  помещения  затаилось  эхо,  выходящее  при  малейшем  шорохе в пустынную холлу.   Платформа  совершенно  пуста.   На  ней  стою  лишь  я.  Стою  у  самого  её  края, около   параллельных    линий   путей  метро.  На    рельсах   валяются    обрывки   старых, прошлогодних  газет,  коричневые  и  зелёные  осколки  разбитых  бутылок,  пакеты  из-под  сока, окурки,  обёртки  от  жевательных  резинок  и много ещё мелкого мусора,  оставленного когда-то людьми.   Возле меня находится доска  для объявлений.   На этой доске нет ничего,  кроме давно засохших  капель  клея  с  тонкими  слоями  плохо оборванных  листовок,  пыли  и  прилепленных жвачек.  Нет   ни   одного  объявления.  Под  ней  стоит  урна,  которая  лениво  извергает небольшие  клубы  дыма  от  только что брошенной  мной  сигареты…

       I

Сколько лет уже можно ждать?!  Когда же придёт поезд за мною?  Сколько лет я уже жду, жду…  а  всё  без  толку… Сколько  лет  я  здесь  стою,  не  видел ни одной души… Неужели я один такой?  Ни жив…  ни мёртв…  Изо  дня  в  день  я  убиваю  своё  время  длинною  в бесконечность, шлифуя   ногами   платформу,   перебирая   ступени   подземных   переходов,   бродя   по окрестностям…  Сколько буду так скитаться, выкладывать своё горе  в  поэзии?..  Да ещё и бумаги здесь нет,  хотя  она  и  не  пригодилась  бы  ведь  души  бесплотны,  и  я  просто-напросто  ничего написать не смог бы. Поэтому приходится свои стихи сразу же учить в надежде,  что,  попав Туда, может, Там как-нибудь умудрюсь записать… О, я уже брежу… Ха-ха! Сам с собой разговариваю… А что делать?  Ведь за последние  пять лет скитаний  Здесь  я не  встретил  ни  одной души!  Вот и приходится самому себя развлекать…  Да уж…  Как одиноко…  Неужели  больше  никому  Туда  не надо?..

Я понял из чего же сделано время.
Проблема лишь в том, что его не осталось.
За окном плачет листьями усталое дерево…
В морщины земли его жилы впивались…
И вновь целует ночь прохладой своих губ…
Между мной и тобой ; присутствие боли…
И не слышен больше сердца утихающий стук…
Душа изъедена тоской, как личинками моли…

Надо бы покурить…
Я достаю из пачки сигарету и  вставляю её  в  рот. Стоило мне чиркнуть зажигалкой,  чтобы прикурить,  как тут же эхо,  невнятно повторявшее мои стихи за мной,  стало бегать из угла в угол, шумя то справа, то слева. То сзади, то спереди.
Как   же   хорошо, что   мысли   материализуются, а   то  я   бы, наверно, не   выдержал   без сигарет... Вот, только  подумал, и  сигарета  сразу  же  появилась  в пачке. Хм, прямо, как в сказке.
Закурив, я продолжаю бороться с одиночеством и читаю дальше,  опрокинув голову назад и извергая гортанью дым.

На руинах дня,
В пепле тлеющей зари,
С песней снегиря
Преют грязные листы.
Грязной каплей дождя
Моей тоски океана
Часы жизни сочатся...
Алеет сердечная рана...

Надо же!.. Даже помню… хоть и сочинил полгода назад!..
Э-э-э…
…сердечная рана...
Утекает час за часом
Под  будней бренные камни.
Высыхают, оставляя
Поблёкшую память.
Если б кто-то собрал
Капли, солью наполненные.
Слеза за слезою
По неба серого щёкам...
Соберите в ладони,
Чтоб не был одиноким.
Сколько было моментов,
Сколько было людей!..
Почти все из массовки
Театра траги-теней.
Слеза за слезою...
Смывается цвет декораций...
Сколько капель иссохлось
В вечный миг ожиданья!
Седой ангел мой плачет,
Слёзы с грязью мешая...
Тихо бродит по лужам...
Кто б ладони подставил...

Договаривая  последнее  слово,  я бросаю  окурок  в  урну.  Позади меня  раздаются чьи-то шаги.  Это   женщина.  Обернувшись,   я   вижу,  что   она   стоит   по   правую   руку  от  меня. Ей на вид (по земным меркам)  лет,  так, сорок  пять - сорок  восемь.  Одета  она  в   белое   платье  с  кружевами  по  оборке.  Платье     очень    красивое.  Обута   она,   как    и     все    только    что    преставившиеся,  в   белые тапочки.  Лицо   её   приятное,  располагающее.  В   волосах   её   чётко   прослеживается   седина.  Несмотря  на  то,  что она  молода,  лицо её изрезано  бороздами  морщин,  особенно,   в области глаз.  Взгляд  у  неё умиротворённый и уставший.  Её лицо говорит само за себя, говорит,  что  при  жизни эта госпожа настрадалась  и  пролила  много слёз, так как морщинистая кожа под её глазами изъедена солью глазниц. Это резко бросается в глаза.
Я    же   в   её    глазах    предстаю,  как   и   в   глазах    других    душ, которые  меня  видели, юношей   девятнадцати   лет,   полностью   одетым   в    камуфляж;   с   перебинтованной    правой  ногой  в   области   лодыжки   и  с перебинтованной  кистью  левой  руки. Вся одежда, что на мне, испачкана  грязью  и  кровью, а лицо  покрыто  шрамами,  царапинами  и  ссадинами.

II

; Здравствуйте, молодой человек! ; она робко обращается ко мне.
; Здравствуйте.
; А вы не подскажете, метро уже ушло?
; Нет…
; А скоро ли оно будет?
; Если честно, я понятия не имею.
; А то, вот, я… искала эту платформу… по истечении сорока дней я должна попасть Туда. Мне завтра сороковой уже день…
; Честно, женщина. Я не знаю; я сам его жду уже давно…
; Тоже сорок дней?

В  этот  момент  я  чувствую боль,  которой заполнилась вся пустота во мне. Суть этой боли и есть в пустоте.  Даже ощущаю некую  горечь,  необоснованную  обиду  и  сожаление  одновременно.

; Увы, нет… Двенадцать лет… Но Здесь время не имеет значения…
; И за вами до сих пор не прислали?! ; судя по её виду, она потрясена, ; Как же так?!

Я решаю промолчать, не зная, что ответить.
; Молодой   человек,  а    вы   от   чего   умерли?  Извините   за   такой   дурацкий   вопрос, пожалуйста… Могу я узнать ваше имя?
; Да,  ничего…  Зовут   меня   Гавриил.  Я    не    умер ; я   погиб…  Это    было    во    время  Чеченской  кампании.  Моя  мать  всегда  была  против  моего  желания  служить в армии. Я   не   то, чтобы желал  ;  я  мечтал. И вот моя мечта сбылась:  я  попал  на  службу.  Вернее   на   войну.  Все  в  моей    роте    были    рады    участию в операции.  Мол,  вернёмся   героями…  Но   мы   тогда   не   знали,  что вернуться  нам  не  суждено…  Глупые  мы  тогда  были…   восемнадцати летние мальчишки.  В  первую  же  ночь  нас  стали  бомбить.  Та  часть казармы,  в   которой   я   спал,  была   взорвана.  Тогда  я получил  первую  контузию.  Потерял  много  крови. Врачи  в  прямом  смысле  слова  боролись  за  мою  жизнь.  Уже  через  месяц  я вновь  прибыл  в  расположение.  Я  вновь  был  со  своей  ротой. Мы очищали когда-то жилые районы мирных жителей Грозного от повстанцев, отвоёвывали у  них  захваченные  госпитали.  Половина  наших  ребят  погибла    ещё  тогда,  в  бою.
В этот момент, я думаю, если бы я был жив, то взгляд мой  стал  бы  печальным, пустым и твёрдым. Но, несмотря на мысли и ощущения, я продолжаю.
Через  пару  дней   нам  дали   задание:  зачистить  одну  деревушку,  аул,  в  заболоченной местности… Силы были,  конечно, не равны. Больше половины ребят погибли при исполнении служебного долга.  По  тем,  кто остался  в живых,  был  открыт  огонь  из  пулемета.  Нами был получен приказ на отступление по болотам.  Мне прострелили ногу,  а моего товарища ранили в шею и повредили артерию. Именно в тот момент я понял, куда попал  ;  в  Чистилище  ;  и, что назад уже не суждено вернуться. В горячке я оказал товарищу первую помощь, закинув его на спину и  продолжая отступление. Три часа мы  отступали и все три часа нас преследовали. В это время я был дважды ранен, и мы останавливались, чтобы я мог перебинтоваться. Преодолев лес, мы подошли к реке. Когда же переходили реку вброд, пуля попала в моего товарища,  которого я нёс на спине,  в его и без того полуживое тело.  Затем ещё одна пуля ; в голову,  но прежде,  чем это случилось,  он  успел сказать: « Браток, бросай меня и…»  И не успел  договорить…  До сих пор не могу забыть его слова,  которые он мне  прохрипел,  захлёбываясь  кровью.  Я  нёс  его  тело   дальше, не  оставляя  его  боевикам, потому  что знал, что они осквернят  его  либо потому,  что он русский,  либо потому,  что он православный. За рекой были болота. И,  когда  болота  были  почти   полностью  преодолены,  я  наступил  на  ветку, которая задела нить растяжки, находившейся в нескольких шагах от меня.  Прогремел взрыв…
В этот  момент  я делаю на мгновение паузу, как говорят живые, "чтобы перевести дух" , и продолжаю.
Тело   моего   товарища   отбросило  вперёд   на  несколько   метров,  а меня,  потерявшего сознание,  в   болото.  В   болоте  я и захлебнулся.  После   этого   попал  Сюда.  Тела   всех  моих товарищей  были  найдены  и  захоронены,  поэтому  они попали Туда,  в Рай.  А моё тело так и не нашли…  Поэтому  я  до  сих пор Здесь…  Эх-эх-эх…  Вот я каждый день и коротаю в надежде все эти двенадцать лет, что найдут моё тело, отслужат над ним и похоронят…
; А почему ты куришь?
; Да, это я при жизни начал, во время службы, чтоб с ума не сойти… А как зовут вас?
; Надежда… Ты не огорчайся: ты не один мучен судьбою.

     III

Апрель  тысяча  девятьсот   восемьдесят  шестого  года… Город  Припять.  На  улице  было  очень тепло… Даже душно… Я шла из магазина к себе домой. Город, как обычно был полон жизни: кто-то спешил на работу, кто-то в магазины, ну, в общем, всё было как обычно.  Навстречу бежал пёс.  На площадке возле моего подъезда,  в песочнице,  играли дети… Я поднялась по лестнице и зашла в свою квартиру. У мужа был выходной. Он смотрел телевизор, лёжа на диване. Я открыла форточки,  и  мы  сели  обедать.  Спустя  несколько  минут  после  того,  как  мы начали обедать, в окна   ударил   сильный   поток  внезапного  ветра   и   в   комнату   сразу   же  просочился  горячий   и    даже знойный   воздух.  Удар  в окно   был  такой  сильный,  что  стёкла  задребезжали,  хотя  погода оставалась ясной.  Зазвонил телефон. После короткого разговора, не доев обед,  мой муж оделся и  поехал   на   работу   ;   тушить  какой-то пожар.  В  час  ночи  его  всё  ещё  не  было.  Я  начала волноваться.  Сильно  вымотавшись,  я  уснула  в  пять  утра.  Проснувшись  в  семь   часов  утра,  я обнаружила,  что  мужа  всё  ещё нет дома. Электричества не было, водопровод не работал. Утро было  очень  душным.  Через  открытое  окно  раздавались крики  людей,  плач детей,  лай собак, сигналы  автомобилей  ;  в  общем,  город,  словно  сошёл с ума.  Выйдя из подъезда на улицу, я увидела то,  что меня потрясло:  на  дорогах  было  много  автобусов,  у закрытых дверей которых толпились  люди;  по  улицам   ходили  представители спецслужб  в  защитных   костюмах  и  скафандрах,  было много работников  пожарных служб,  которые были без всяких специальных костюмов. Люди толкались и   кричали,  дети  плакали.  Я подбежала  к  коллеге моего мужа, нашему знакомому,  и спросила что произошло. Он без всяких  обсуждений,  молча,  схватил  меня  и  отнёс  в  один из  автобусов.  «Это государственная тайна,  я  не  могу  тебе  рассказать.  Что  бы  ни  случилось,  сиди  здесь  пока вас  не  привезут до назначенного места и,  желательно,  молчи всю дорогу, » ; это было единственное, что я от него услышала.  В  автобусе  было около тридцати человек  ;  женщины   с  детьми. Все молчали, и на лице  каждой  было  выражено,  что  они волнуются не меньше меня. Каждая из них успокаивала своих детей.  За нашим автобусом ехали ещё около двенадцати таких  же  автобусов.  Остальным же  сказали,  что  за  ними  приедут позже,  совершая  повторные  рейсы,  но  никто за ними  и  не собирался      возвращаться.     Те,    кто   имел     свои     автомобили,     предпринимали     попытки самостоятельно покинуть Припять, но военные оцепили все трассы и пути и никого не впускали и не  выпускали  из  города.  Остальные  горожане собирались на площадях и вокзалах в ожидании повторных   рейсов,  которые    даже  не  были запланированы…  Никто   не  знал  в  чём дело,  но каждый понимал,  что   происходит  нечто  не  ладное.  Через  восемь  часов  мы прибыли в пункт назначения.  Это   был  некий   военный  городок.  В  автобус  зашел  врач  в  маске  и   пересчитал каждого  поголовно и,  сделав  записи  в  своем журнале,  пошел  в  следующий автобус.  Затем  в автобус  вошёл   провожатый  и  начал  нас   выводить  в  госпиталь.  В  госпитале  нас  развели  по комнатам.  Госпиталь был переполнен.  К каждому подходили врачи и медсёстры, которые были одеты в специальное снаряжение.  Они не прикасались к нам,  не одев прежде перчатки, а после прикосновений  сразу  же  сжигали их.  Они делали  нам  уколы внутривенно,  выдавали какие-то мази,  от запаха  которых  драло  в горле.  Так  же  врачи  через  каждые  полчаса проверяли наше состояние и смотрели в зрачки. Выходить из комнат категорически запрещалось, как и вступать в контакт или общение  с другими эвакуированными.  Никто не объяснял, что всё-таки происходит.
Спустя  день,  в Припяти  наладили  водопровод  и  подачу электричества. Жителям города это  объяснили  как  последствия  сильного ураганного ветра,  а эвакуацию некоторых жителей ; как  учебную  тревогу.  Никто  не  хотел в это верить, но другого выхода не было. Через несколько дней город вернулся  к  прежней  жизни:  начали  работать  школы,  детские  сады,  предприятия, магазины  ;  всё  приняло  старый  облик.
Нас  же,  эвакуированных,  продолжали обследовать. Каждый день в госпиталь привозили ещё людей.  Их помещали  в  других отделениях,  но вскоре все места были заполнены и их стали привозить  в   наше   отделение.   Эвакуированных   с  каждым  днем  становилось  всё  меньше  и меньше,   так  как  их  выписывали,  закончив  обследование.  Каждый  выписанный   подписывал документ  о  неразглашении  случившегося.  Каждый раз, когда врач приходил ко мне на смотр, я просила    его   найти    моего  мужа.   Рассказывала,   что   произошло   в  тот  вечер.   Но   никакой информации  мне  не  предоставляли.  И так прошло уже четыре дня.
Проснувшись    однажды    утром,   я  услышала    в   соседней    комнате    хриплый    голос, показавшийся   мне   очень   знакомым  и  родным.  Это  было   во   время   разговора  мужчины  с медсестрой.
; … Сестричка,  милая, я вас очень прошу, узнайте, что с ней случилось, где она, что с ней. Я  вас  очень  прошу,  ;  прохрипел, словно задыхаясь, мужчина, ; только ей не говорите ничего обо мне, не говорите ей где я ; просто я не хочу, чтобы она видела, как я умираю.
; Хорошо, мужчина, я постараюсь. Но обещать ничего не буду.
; Уходите, не оставайтесь со мной: я опасен… Я вас прошу…
; Хорошо. Если что-то понадобится, зовите.
И медработница удалилась из его комнаты. Когда она  проходила  мимо моей  комнаты, я её позвала.
; Что случилось? Вам плохо? Вызвать врача? ; встревожено спросила она.
; Нет,  нет.  Я в порядке.  Скажите, а  как  зовут мужчину, который  в соседней палате? Как долго он здесь находится?
; Его доставили к нам  ночью. Мы  не  можем  установить  его  личность:  лицо  его  очень сильно обгорело. А он не говорит своего имени. Утверждает, что забыл его.
; А что с ним?
; Могу  только  сказать,  что  состояние  его  очень  тяжелое:  сильный ожог лица, спины и очень высокая доза радиоактивного облучения.
; И что это значит? ; в этот момент я наполнилась тревогой.
; Он проживёт ещё дня три… не больше… Извините, но мне надо идти…
И  медсестра  покинула мою палату. Я лежала в постели и думала об этом мужчине, о том, почему его голос мне показался знакомым и родным.  Сердце  мне  подсказывало,  что  это Илья, мой  муж.  Этот мужчина всё время кашлял и так тяжело дышал, что было слышно в моей палате. Его дыхание было похоже на хрипение.
Весь день я, как и он лежала под капельницей. Ночью, когда все работники покинули свои посты,  я  пробралась  в  соседнюю  палату.  Передо   мной  лежал  мужчина,  по  грудь  накрытый простынёй.  Он спал.  Дыхание его было  очень тяжелым,  похожим на хрип и стон. Тело его было покрыто мелкими ожогами и гангренами.  В комнате стоял резкий запах, будто его тело смердит. Я  подошла  к  нему  и  села  рядом  и  долго смотрела  на его обгоревшее лицо. В нём я находила знакомые черты. Продолжалось это около получаса.  После я прикоснулась к его руке и спросила его: « Илья, милый, это ты?» Мужчина медленно открыл глаза.  Он, молча, смотрел на меня и его глаза начали блестеть, наполняясь слезой.
; Илюшенька… Я чуть с ума не сошла, когда ты пропал. Всю ночь тебя ждала… ; в этот момент я расплакалась и, обеими руками взяв его за руку, смотрела в его глаза.
; Сестра! ; встревожено закричал он, чуть ли не захлебываясь, ; Сестра! Сестра! Скорее сюда!
Не прошло и минуты, как прибежала медсестра.
; Что случилось?
; Уберите эту женщину и не пускайте её сюда больше. Она мешает мне отдыхать. ; сказал мужчина и отвернулся.
; Илья, любимый, ну, зачем ты так со мною? ; обратилась я к нему, полная обиды.
; Женщина, я не ваш Илья… вы обознались…
Медсестра, молча, меня вывела, а вернее вытолкала из его палаты. Утром меня отвели к главному врачу. От него я получила выговор, но зато я знала, что это точно был мой муж…  Мой Илюшенька…
После долгих объяснений с главврачом я всё-таки получила разрешение быть с мужем.
Спустя несколько часов, я вся заплаканная вошла к Илье в палату.
; Опять ты… Чего тебе от меня надо? Я же сказал, что ты обозналась.
; Илья… Почему ты так со мной? Я же тебя люблю… я тебя не оставлю… милый…
; Наденька, милая, для тебя опасно находиться рядом со мной. Я получил большую дозу облучения  и  теперь  сам его испускаю.  Я  медленно  умираю.  Пойми.  Меня  уже  не  спасти.  Я обречён. Я не хочу, чтобы после моей смерти воспоминания тебя мучили.
; Но я не могу тебя оставить в этот момент: я себе этого никогда не прощу.
; Оставь меня… Я смертельно опасен. Я понимаю тебя, я счастлив, что ты действительно меня любишь, но ты ещё очень молодая… подумай о нашем ребёнке, которого ты носишь…  Я смертельно опасен для вас обоих.
Но  я  его так  и  не оставила.  Дни и ночи я сидела с ним, помогала медработникам делать ему  капельницы,  давала  ему  лекарства,  кормила,  поила  мужа.   Разговаривала  с   ним.  Запах смердящего  тела  Ильи  усилился.  Его  тело  уже   начинало  разлагаться.  Волосы  на  голове  его начинали выпадать,  а ногти расслаиваться.  Кожа  его  начинала шелушиться и гнить.  В  его  теле образовывались дыры,  через которые вытекал черный гной и кровь. Боль в теле Ильи усиливалась с каждым часом.  Мы кололи ему обезболивающее,  повышая дозу с каждым часом.  Его зубы   начали  выпадать, и  кормить  его  приходилось  через  трубочку, вытирая  слюни  и капли  бульона  с  его  лица  тканью, как  маленькому  ребёнку. Сосуды в глазах его полопались, и они были красные: полные крови, которая со слезами вытекала из его глаз.
На третий день  всё тело Ильи покрывали гнойные раны.  Его  пришлось  накрыть марлей, чтобы   остатки   кожи   могли   дышать, а   гниение   тканей   замедлилось.  Запах   был  настолько ужасный, что  даже  резал глаза, но я не одевала никакой маски, чтобы не оскорбить его, ведь он в  этом  не  повинен.  Когда  Илья  кашлял, вместе  со  слюной  и  кровавой  рвотой он выхаркивал куски  лёгких.  Пальцы  на  ногах его поначалу гнили, а после вообще отпали. Слизистая оболочка его  горла  отошла  во  время  кашля,  поэтому  ему приходилось постоянно заливать понемногу в горло воду.  Печень  его  уже  разложилась, и  он  не  мог  ничего переваривать. Желудок вообще перестал  принимать  пищу и отторгал её назад вместе с желчью. Гортань моего мужа полностью разложилась, и  он  уже  не  мог  разговаривать. Даже  не  мог  издавать  звуки.  Глаза  Ильи были закрыты:  он  их  уже  вообще  не  открывал. Ни  одно лекарство ему уже не помогало и, поэтому, ему  приходилось  колоть  обезболивающее:  оно  частично  убирало  боль.  Я  продолжала с ним разговаривать, вспоминая наше знакомство, нашу юность, а он в ответ лишь, молча, еле сжимал мою руку.  Все  три  дня, что  я  была  у  его  постели, я  беспрестанно плакала… навзрыд.  Вечером  его сердце остановилось. Он умер. Тело мужа врачам пришлось сжечь и останки  закопать вместе  с  радиоактивными отходами. Меня же пришлось обследовать снова. Я получила  большую  дозу  радиации  от Ильи  и, поэтому, эмбрион, который был во мне, погиб. И  теперь  до  конца  жизни  я  не  могла  иметь детей. Через два месяца меня выписали из больницы. Через  год  моему  покойному   мужу  дали   орден  за  мужество  посмертно. Он  в  тот вечер, когда уехал на вызов, вынес из огня четверых людей. До конца жизни я не выходила замуж. До конца жизни  я  любила  своего  мужа, Илюшеньку… А  умерла  я  тридцать   девять   дней   назад  своей смертью.  Всю  свою  жизнь  я  тосковала  за  любимым  и  хотела  к  нему. Вот Господь и услышал меня.

IV
 
А  сейчас  Припять,  как  и   Чернобыль,  ;  город-призрак.  Множество   душ   до   сих   пор осталось у него в плену…
; Да уж… Ну, ладно, я пойду на улицу, на верх, выйду, проветрюсь.
Я  поднимаюсь  по  ступеням и выхожу из подземного перехода на улицу. Закурив снова, я иду бродить. Ночь… Я, не заметив этого сам, выхожу  на  набережную. Стоя  на  мосту, я любуюсь каналом и вдыхаю никотиновый дым, желая заполнить внутреннюю пустоту. Читаю стихи.

Поиски смысла в бесцельной прогулке…
Сквозными ветрами поют переулки.

Полные ботинки мои одиночества,
Написанное матом в подъезде пророчество…

Призрачные дни, бессонные ночи -
К сожалению, стали печальным итогом.

Усталые люди, опавшие листья
Гниют одинаково  - в их жизни нет смысла…

Холодные взгляды, пустые улыбки…
Повторяют спонтанно чужие ошибки…

Скрипы зубов от разлуки и боли…
Дым красных искр заполняет пустоты…

Полгода надежды на случай, на встречу.
Полгода разлуки обрушились вечностью.

Поллукс  и Кастор, как блеск её глаз.
Плесневелое счастье не писано нам…

И нечего делать: не убежать и не скрыться;
Обрывки от фраз – перелётные птицы.

Пусто в душе. Не заполнить и дымом…
Нож по запястью не укажет мне выход.

Потоки машин и блики людей…
Окурки, бутылки, останки надежд…

Запылилось в ботинках моё одиночество…
Кто-то стёр непристойное миру пророчество…

Улицы, как обычно пусты, глухи и туманны. Словно колонны шатра небес, стоят столбы. На проводах висят хрустальные капли осеннего печального дождя.  Под ногами шепчутся хрустящие и  огрубевшие  листья  деревьев…  На улице  царит  запах  смоченной  дождём  пыли  и  преющей листвы ; это характерная черта осени.  Я люблю этот ни  с  чем несравнимый запах  и ощущение доброй  грусти.  На  душе  лёгкая  меланхолия…  Мокрый  асфальт   дышит  лёгким,  еле   видным, клубящимся  паром.  Я  иду  навстречу  усталым  полусонным  домам.  Каждый из них смотрит на улицу  глазами  живущих  в  нём людей, стоящих  по  ту  сторону окон.  Я вижу их, но они меня не видят… Мне навстречу идут прохожие, погружённые все в свои заботы. Хмурая осень овладела и их сердцами.  Их глаза полны  грусти  и  усталости.   В этот момент мне кажется, что такое уже со мной происходило, только зимой. Я тогда даже стих написал:

Пепельное небо в свинцовых облаках
На обнажённые деревья посыпает белый прах.

Я иду один по льдом окованным лужам…
Я иду один – я никому не нужен…

Холодные взгляды прохожих остужают моё сердце.
Их улыбки и глаза от усталости меркнут.

А завтра будет новый день, новый лист в календаре;
Воздух с запахом бензина и дешёвых сигарет…

И будет рядом чей-то кашель, будет близко чей-то вздох;
Кто-то, может, не проснётся: станет тенью будней, слов…

И будут дети в мою спину кидать свои снежки…
И, развеявшись по ветру, разлетятся снегири…

Мои обветренные губы кровоточат? – ну и пусть!
И томный город, улыбаясь, будет слушать мою грусть…

И тьма уличных кварталов поглотит мои следы…
И будет только затхлый запах по этим улицам бродить…

Преодолев  несколько кварталов, я  выхожу  в кленовую  аллею.  Под  полуобнажёнными   клёнами  стоят  мокрые  лавочки  по  обе стороны  от тропинки,  вымощенной плиткой.  На  некоторых лавках сидят пары,  на которые сыплется золото умирающих до весны деревьев. Во впадинах плиток тротуара скапливаются слёзы духа осени. Я с тоской  вспоминаю  то  время, когда  я  был  живым, и  ходил  по  дорогам, случайно  наступая  на лужи,  и  они   брызгали   во  все    стороны   своими   водами.  Я  тогда    ругался   про  себя,  когда обнаруживал,  что  мои  брюки  мокры.  Я  при  жизни  и  подумать  не мог, что когда-нибудь буду скучать по людской, смертной, жизни, что по особому буду думать об этих лужах… А ведь ещё при жизни я писал эти строки:

Старая потёртая куртка…
Птицы, продрогшие с утра,
Качаются сонно на ветке…
Дорогу сужает аллея…
Тучи на небе поникли,
Каплями грусть на нас сыплют…
Не;бо шумит? Это ветви
Качаются сонно по ветру…
Ветер свистит как-то сипло,
Будто лужу холодную выпил…
До весны умирают деревья –
Мёртвые не знают потери…
Верю… или не… верю…
Грущу… Только так жить умею…
Опавшие листья набухли…
Преют… от тоски или скуки…
Шуршат под ногами так робко,
Словно боятся подошвы…
Провода провисли с годами…
С годами мы много познали…
Года почти всё отобрали…
Посыпали соль нам на раны…
Усталые лица прохожих…
По ним я пойму чего сто;ю…
Мутное зеркало лужи
Нам отразит всё наружу:
То, что суть искать надо глубже…
Что, порою, мертвы наши души…
И так дни за днём горят, словно свечи…
И больше хвастаться нечем…
Осень – война без правил…
Ветер дождём по лицу мне ударил…
Ворона на ветке закашляла басом…
И листья кружатся вальсом…

Я всегда  встречаю осень ностальгией  и  меланхолией.  Особенно сейчас, когда  тоскую за Миром Смертных и за жизнью…
Особенно осенью на этой улице  много людей, много  художников, сидящих  на  табуретах по обе стороны широкого тротуара.  Их полотна стоят, опёртые на спинки лавок или на бордюры. Некоторые  портретисты, некоторые  пейзажисты, даже  есть любители экибаны.  Сухие цветы их композиций  выглядели  несколько  необычно  и в то же время завораживающе, наполняя округу запахом  сухих  полевых  цветов,  пионов,  роз,  гладиолусов   и  нарциссов.  Обычно  сухие  цветы кажутся  умершими,  но  эти композиции придают им как бы некое новое рождение. Сухие цветы придавали   округе  необыкновенный  сладостный  аромат, завораживающий обоняние каждого. Прохожие  как  всегда   проходят  мимо  полотен  и  только   некоторые   останавливаются,  чтобы застыть на мгновение над  трудом  этих  талантливых людей,  посмотреть  и  потом пройти мимо. Сейчас же улица пуста и дышит одиночеством.
Машины лениво плывут вдоль улиц, моргают фарами, выдыхая пары бензина…
Марафон  усталых  листьев  всё  кружит  во  дворах  и  на  уличных  насаждениях. Влажный осенний воздух  веет  прохладой.  Вечереет… Вдоль  улиц  вспыхивают сонные и тусклые фонари, которые лениво моргают своими печальными глазами…

Струны столбов провисли под небом…
Манят места, где никогда не был…
Асфальт, словно кремний, блестит под столбом.
Мошки роятся, пылают огнём…
Звёзды на небе. Не видно луны…
Эта тоска только для нас двоих.
Электрический ток искрит в заземлении.
Размеры галактик исчисляются временем.
Шиповник с плодами намок под туманом.
Из темноты ощущаются какие-то взгляды.
Полупустые и полунабитые
Случайными лицами мы стали забытыми.
Алчно стремимся вырвать порцию счастья,
Горькую лесть принимаем за сладость.
Молчание — золото. Бесценно, но много.
Глупые, в спешке не видим исхода.
Тонем в болоте, но к звёздам стремимся.
Что имеем, не ценим. Не видим грань смысла…


Медленно   блуждая,  я   подхожу   к   мостовой   канала   спокойной  и  незыблемой  реки, окутанной омутом сна.
Над  каналом,  словно дымка,  стелется   туман.  По  воде  гуляет   лёгкий  слабый  ветерок, покрывающий  воду   рябью.  Вода, тихо  плескаясь  у  берегов канала, медленно  и  лениво течёт под  мост  и  после  теряется  где-то  вдали  в  низинах  улиц. Луна  одиноко  застыла  над  водами канала  ещё  до  моего  прихода  сюда.  Её  отражение  искажается  рябью  воды, на  которой  оно лежит. Я снова закуриваю.
Спустя минуту, моя сигарета превращается в окурок с длинным хвостом истлевшего табака, превратившегося в пепел. Пепел опадает с окурка и близится к водной поверхности канала, медленно расщепляясь и развеиваясь ветром. Не долетая до поверхности воды, пепел от сигареты, когда-то материализовавшейся из мысли, исчезает в никуда, обретая начальное состояние - состояние мысли и иллюзии.
На душе какая-то тягость. Хотя нет, наоборот, безразличие.

    Безразличие дней
    Осело в душе
    Осенней листвой,
    Опавшей во тьме.
    В суете этой жизни
    Нет время на счастье.
    Совокупность событий
    Запирается в памяти.
    Глупо живёшь
    И к чему-то стремишься.
    Глупо идёшь,
    Пытаясь забыться.
    Забытые кем-то,
    Позабыв про кого-то,
    Мы блуждаем по свету,
    Будто нужно нам что-то.
    Будто глупо надеемся,
    Будто ждём перемен,
    Но ничто не изменится —
    Изменить просто лень.
    Заблудившись во времени,
    В коридорах судьбы,
    Нахожу я спасение
    В воспоминаньях своих…
    Тень октября,
    Как чего-то пароль.
    Воспоминания глаз…
    Реанимация слов…

Вдалеке, в слабой дымке тумана, виднеются два тусклых силуэта.
Спустя пару минут, я уже стою с девушкой восемнадцати лет  и  мальчиком  лет  пяти.  Они одеты  в  повседневную  домашнюю  одежду.  Мальчик  в  джинсы,  футболку,  обут  в  домашние тапочки  на  босую  ногу.  Девушка  же  одетая в ярко-алое платье, босая. Одежда их вся в пыли, в грязи  и  в  крови. Тела  их  покрыты ссадинами, рубцами и синяками. Шрамы покрывали их тела, как родинки.
; Привет! ; звучит  в  мой  адрес  обращение  от  этой  милой девушки её нежным голосом, ; А ты не подскажешь, как найти метро?
; Да, конечно… покажу даже.
Мы, идём, обсуждая погоду, город. Мальчик за весь путь не вымолвил  ни слова.  Наверно, это из-за испуга после того, что довелось им пережить. Я уверен, что это из-за этого.
С  девушкой, почему-то, у меня завязался непринужденный разговор, что  и  с  той  женщиной. Этот разговор перерос в беседу. Девушке я тоже  рассказал  историю  своей  гибели.  А она, проникнувшись  доверием,  поведала  мне  свою историю:

                V


; После обеда мы всей семьёй сели смотреть телевизор.  По телевизору транслировалась какая-то мелодрама. Я  уже  не  помню. Мы  все следили за развитием событий, одна лишь мама проверяла  тетради  с  домашними заданиями своих учеников, краем  глаза поглядывая  на экран телевизора.  Вдруг  раздался  очень  сильный  гул,  очень похожий  на  взрыв. Папа  моментально поднялся с дивана и подошёл к окну: по улице ехал танк. Это именно он бил по зданиям.  Позади него  бежали   солдаты  в  боевой  экипировке.  Они  выбивали  ногами   двери  домов  и врывались  в  них,  бросали  в  окна   дымовые   шашки  и  для  установления   послушания   среди паникующих  жителей  на улицах города стреляли в воздух. Все бежали врассыпную, по домам. К своим    семьям.  Папа   застыл   в   оцепенении.  Башня    танка    повернулась   в   сторону   нашей многоэтажки. Отец  начал кричать нам, чтобы мы покидали квартиру. Как  только  он  отошёл  от окна, снаряд с диким гулом врезался в стену между нашей и соседней квартирой.  Прогремел  взрыв.  Папа  и  мама  сразу  же  погибли,  так  как  они находились на тот момент  в  зале, куда  пришлась  большая  часть  взрывной  силы.  Я  и  Тамир потеряли сознание. Первой  очнулась я от запаха гари, заполонившего всю квартиру. На тот момент две комнаты уже были  охвачены   огнём.  Я  привела  в  чувство Тамира. Его уши и нос были в уже засохшей крови. Мы  были  в пыли, в щепках и соре. Я схватила брата на руки и выбежала в подъезд, спустившись по  лестнице.  Увидев нас,  солдаты,  нет,  не осетины ; грузины,  бросились  за  нами.  Мы  стали скрываться  в подворотнях. Военные с собаками бежали за нами. Мне было немыслимо страшно и очень, очень хотелось выжить. Я бы себе не простила. Если бы они нас поймали. Пробежав ещё через  пару  горящих  и  разваленных  домов, я замешкалась. Тамир  всё  время  молчал, то  теряя сознание, то  приходя  в  чувство. Неожиданно  для  меня перед нами распахнулся железный люк подвала,  и мужчина  с  женщиной нас позвали в укрытие. Я забежала в узкий и тёмный подвал, а добрые  люди  закрыли  люк.  В подвале  было  очень  сыро  и темно. Освещали его всего три еле горящих  фонарика  и  одна старая советская  керосиновая лампа. В  подвале  были и взрослые, и дети,  и  старики. Некоторые  были ранены, некоторые нет. Просидели в подвале мы так три дня. Воды  и  провианта  оставалось  ещё  примерно  настолько же.  В течение этих трёх дней солдаты даже  стреляли  в  люк  подвала, но  прострелить его  им  не  удалось. На  третий день, утром. Мы проснулись  из-за  того,  что  в  подвале  по колено  стояла вода. Это грузинские военнослужащие сделали  подкопы  к  подвалу  и  начали нас топить. Уровень воды в подвале медленно, но верно поднимался всё выше и выше. По истечении ещё четырёх часов они начали заливать  в  трещины и подкопы какое-то топливо.  Пары топлива заполонили подвал и наполнили его едким запахом. У  всех  драло горло, многие кашляли  в  приступах  удушья, несмотря  на  то, что дышали  мы  все через  смоченные  тряпки. Лампа  еле  горела, фонарики  не  работали, дети плакали, в городе ; над нами ; слышались  взрывы, выстрелы  и  крики людей ; все были на грани нервного срыва. За  эти  дни  мы  стали  одной  семьёй:  мы  понимали  и  чувствовали  друг  друга. К  вечеру   вода поднялась  ещё  выше ; по  шею.  Было  тихо  вокруг, даже  не  разговаривали  грузины.  Хозяева подвала     решили     разведать     обстановку.    Они     рассказали     нам     место    расположения бомбоубежища  и  российского  госпиталя, так  как  хозяин  подвала сам был врачом-терапевтом. После этого они  медленно  и  тихо  отворяли люк, вслушиваясь  в  каждый  шорох. Мы  все  были готовы  к  тому,  чтобы  бежать.  Крышка  была  открыта. На  улице  смеркалось.  Мы  начали  тихо выбираться  из  подвала.  Как  только  последний  человек покинул пределы подвала, грузинские военнослужащие, переодетые в военную форму российских  миротворцев, выбежали из укрытий и  открыли  по  нам  огонь.  Я  держала  на  руках  продрогшего  Тамира.  Изо  всех  сил  я,  присев, бросилась  бежать.  Я  почти,  было,  пробежала  мимо  солдат,  но  они открыли огонь нам вслед. Пули  вошли  в  мою  спину,  а  затем  вышли  через  спину  моего  брата,  которого  я  держала  на руках,  и  мы мёртвые упали на землю. Что было дальше, я не помню, так как была мертва. Затем мы оказались Здесь и теперь встретили тебя.
Девушка   закончила   свой    рассказ.  И    теперь   уже,   молча,   стоит   и   смотрит   в   мои  глаза,  дрожащими  пальцами  прижимая  к  себе брата. Из её покрасневших глаз медленно текут слёзы.  Я  прижимаю  их  к себе по привычке, как смертный, чтобы показать, что сочувствую им. Я думаю,  что  не  стоит  им  говорить, что я видел всё произошедшее Отсюда, и, что видел, как они погибли. Я просто, обняв их, стою. И в этот момент она неожиданно продолжает.
Когда  я  с  Тамиром  на руках выбежала из подвала, передо мной был совершенно другой Цхинвал.  Теперь  это  были  руины.  На  половину  призрачные   взорванные    дома  стояли  либо объятые  пламенем,  либо  забрызганные  кровью…  Повсюду  были  разбросаны  мёртвые тела и местами  стояли  живые  матери,  оплакивая  своих  убитых  сыновей и мужей. Дороги и тротуары были   разбиты.   Повсюду   стояли   горящие   продырявленные   пулями   автомобили.   Повсюду валялись    обломки,   мусор.   Небо    было    мутным   и   бледно-синим.   Над    руинами    города скапливались  грязно-серые тучи. Луна ещё не вышла, а солнце краем своего диска выглядывало за  линию  горизонта. На  небе  уже  мерцала одна крохотная звезда, которую было очень трудно рассмотреть, да  и  вообще  увидеть, из-за одеяла дыма  и  гари, накрывшего весь город. Именно тогда  я  узнала  цену  жизни, что  даже  ради  хотя  бы  этой  еле  видной  звёздочки  стоит жить и бороться.  У  меня  сразу  возникли  мысли, что  это  именно наша путеводная звезда, дарованная Господом, что  именно  она укажет нам путь к спасению, что это именно та самая звезда, которая вспыхнула  при  рождении  Христа.  Понимаешь? ; она  вопрошающе смотрит мне в глаза, затем переводит  взгляд  в  сторону  и  продолжает, ; Только  теперь  Тот  мир перестал быть для меня повседневностью  и  стал  бесценным сокровищем, которое я так боялась потерять в тот момент! Только  тогда  я  постигла красоту и величие Бога. Только тогда, под дулами автоматов, я истинно поверила  в  Него…  Именно тогда  я  взмолилась  к нему так искренне, как никогда не молилась… Но  я  так и не успела сказать «Аминь» в конце молитвы ; холодная пуля впилась в мою спину и, к  сожалению, убила  не  только меня… Только тогда  я  поняла цену жизни  и  красоту  Смертного мира. Мир Смертных бесценен. Ведь, правда?..
Она переводит свой взгляд на моё лицо  и  вопрошающе смотрит  мне  в  глаза.  Я  в  ответ молчу потому, что имею другое мнение, но не хочу её своим мнением обидеть.
; Ну, как же?! ; досадно спрашивает она. Глаза её заполняет недоумение и  отчаяние, ; Я тебе покажу… и докажу…
Я прерываю её слова своим вопросом.
; Как твоё имя?
; Настя. У меня мама русская, а папа осетин, поэтому  меня  назвали  русским  именем.  А как твоё?
; Гавриил,; немного промолчав, я продолжаю, ; Пойдём, я покажу, где метро…

VI


Вот  мы  уже  стоим  на  платформе   метро:  я,  Настя,  Тамир  и  Надежда,  моя   новая знакомая.
; Давно я не видел Здесь никаких душ… а сегодня…
; Ах,  да, я  же  обещала  тебе  кое-что  показать! ; перебив  мои  слова, тихо  восклицает Настя,  глядя  на  меня, затем переводя взгляд на стоящую в стороне женщину, она обращается  к ней, ; Женщина! Извините, пожалуйста, а как вас зовут?
; Надежда ; тепло и добро отвечает женщина.
; Надежда, а  вы  не  могли  бы  побыть  некоторое  время с моим братом? ; и, переведя взгляд на Тамира, спрашивает его, ; Ты ведь недолго побудешь с тётей?
Мальчик  делает  одобрительный  кивок  головой  и  берёт женщину  за  руку, которую она протянула к нему. Настя же берёт меня нежно за руку.
; Ну, что, готов?!
 ; К чему?
; Прозреть.
Настя крепко сжимает  мою  руку  и  просит закрыть  глаза, вернее  зажмурить.  Я  покорно выполняю её просьбу.
Открыв  глаза, я  вижу, что  мы  стоим  на  крыше небоскрёба, на самом его краю. Немного сыро   и   немного   пасмурно.  Смеркается.  Вдали,  где-то   внизу,   диск  солнца   скрывается   за горизонт.  Лёгкий  тёплый ветерок ласково треплет Настины красивые светлые, длинные локоны. Ветер,  словно что-то шепчет нам  в  уши. Я достаю свою нескончаемую пачку из кармана, вынимаю сигарету  и  подкуриваю. Дым сочится сквозь пальцы моей правой руки и тянется к небу. Отсюда, с  высоты  птичьего полёта, не слышна даже людская суета и, поэтому, возникает ощущение того, что время остановилось. Птицы, словно замерли. Облака застыли  на  небе недвижимые.  Облака настолько  необычные,  что,  кажется:  такой  закат  только  потому, что мы здесь. Кучевые облака повисли   над   городом,  в   котором  я   прежде   никогда   не   был.  Их мутно-серый   цвет  разбавляется  красной  лентой  лучей  заходящего  солнца, играющего  в  облаках  оранжевыми  и  жёлто - салатовыми  переливами.  И  редкой жемчужной  россыпью на растёкшемся полотне неба появляются одинокие и мерцающие звёздочки.


Алым закатом задыхается небо…
Разобью на осколки останки от звёзд.
Пеплом следы мои заметёт знойный ветер.
Мутными красками всё зальёт небосвод…

Попробуй же найти мой след
В объятьях призрака времени.
Я рассыпаюсь на искры в закатном огне,
Развеваюсь ветром, бегущим сквозь тернии.

Всё, что было никчемным, – не имеет значенья.
Заметено, похоронено песками времён.
Отчаянье – в этом моё заблужденье.
Горячей кровью закат обливает лицо…


Небо  полное  огня  начинает  кропить.  Капли легко и нежно падают на нас. Раньше, когда капли  дождя  падали  на  моё тело, я ощущал холод, ассоциирующийся у меня с болью. Капля за каплей,  словно  тонкие,  короткие  иглы,  били  меня.  Теперь  этого  нет.  Капли ударяют меня по рукам,  по  лицу,  но  боли  больше  нет.  Настолько  красиво  всё вокруг, что передать словами не возможно,  а  этими   словами  не  описать  даже  сотой  доли  от  всей  красоты.  Этот  закат  есть, пожалуй, наилучший подарок  Господа  смертным. Его присутствие чувствуется во всём. Кажется, что Господь совсем рядом, где-то близко… В наших сердцах…
; Да,   бесспорно,   это  красиво…  раньше   я   этого   не   замечал…  как,   впрочем,   и   все смертные…
Настя снова сжимает мою руку.
; Закрой опять глаза… пожалуйста.
Мои  веки смыкаются.
И вновь звучит шёпотом её ласковый голос.
; Сейчас  я  покажу  тебе  моё  любимое  место.  Думаю, ты поймёшь, почему я так люблю его.
Спустя  несколько  секунд,  я  ощущаю  приятный  лёгкий  прохладный  и  свежий  морской бриз.
; Можешь открывать глаза…
Открыв глаза, я вижу бескрайний простор морской пучины.
; Насть… можно вопрос задать?
; Задавай.
; А почему твоё тело и тело твоего брата покрыто  рубцами? И  почему  Тамир  постоянно молчит?
; Мы ведь уже  души…  не  имеем  плоти.  Поэтому там,  куда  попадали  пули,  появились шрамы.
; Так много?!
; Да.  А  молчит  Тамир  потому, что, когда нас осыпало градом пуль, он случайно закусил свой язык. И откусил кончик его. Именно поэтому теперь он не может говорить… Давай не будем о наболевшем при жизни? Лучше взгляни на небо.
Я  перевожу  свой  взгляд  с  её  лица  на  хмурящееся   небо,  на   котором   накапливаются кучевые  облака.  Из-за  линии  горизонта  медленно,  словно  сонно,  всплывает  бледно-жёлтое, почти   белое,  солнце.  Небо   сразу   же  начинает   окрашиваться   в   нежные   перламутровые  и бирюзовые  тона.  Тьма  и  сумрак  медленно  отступают, как бы уползая, на другую сторону неба. Что-то    шепчущие    волны,   пенясь,   бьют   о   порог   утёса,    шелестя     мелкими     камушками, слизываемыми  с  песчаного  пляжа  и  вновь выброшенными угасающей силой волны. С  каждой секундой  стихия   всё   больше   разыгрывается.  Волны,  которые   ещё  несколько   минут   назад нежно  пропускали лучи солнечного света, казавшиеся нам зелёными, уже ломают их траектории и  жадно  заглатывают  их,  заточая  на  дне  своей  пучины,  и  от  этого вода кажется мутной. Тем временем  тучи  заплели  весь  простор  неба,  дымкой растягиваясь до самого горизонта. Быстро спустившись с утёса, мы оказываемся на песчаном берегу.
; Знаешь,  я  часто   на  закате   наблюдала,  как  сюда   собирались    солдаты.  Некоторые молодые, некоторые старые  среди них были даже дети. Многие с сединой на висках. Одеты они были в старую, советскую форму.
; Это  души погибших в боях ветеранов Великой Отечественной войны. За всё своё время пребывания здесь  я  их  не  видел  и  не встречал, так как не был здесь ни разу. Но слышал о них. Это души тех, чьи  тела  до  сих пор не захоронены и находятся где-то под пластом земли или, как моё, в болоте. Или ещё где-то.
; А почему ты здесь ни разу не был? Тебе не нравится мир смертных? Или ты не любишь море? ; начинает она допрос, поддерживаемый пытливым взглядом.
; Нет, мне здесь нравится. Очень… Просто я не знал  об  этом месте, а  перемещаться  так, как ты ; со скоростью мысли, я не умею…
; А почему? Ты же ведь бесплотный дух.
; Так могут только ангелы или те души, на которых мало грехов. Понимаешь ли, на войне я убил много людей… и грехи тянут меня к земле.
А    между   тем,   ещё     вначале    нашего     разговора    начался    гром.    Раскаты     грома перекатываются  с  одного края неба  на  другой. Местами, на небе вспыхивают молнии, которые сразу  же рассыпаются искрами на его шатре. Рассыпаются… Тлеют… Гаснут… Пучина всё сильнее бьёт  о  берег  своими   волнами  и,  на  удивление,  тёплой   пенистой  водой  мочит  нам  ноги.  Я настолько  заворожён  мощью стихии, что и не заметил, как Настя уже стоит на краю пирса. Море дико  бьёт  волнами  о  его основание и подбрасывает брызги вверх, осыпая Настю жемчужными каплями,  мерцающими  в  лучах  рассвета. Её  шикарные длинные локоны развеваются на ветру, края  её  красного  платья  так  же  треплет  ветер,  но  только чуть-чуть слабее, чем волосы.  Настя прекрасна… Хрупкая, стройная  восемнадцатилетняя  девушка  стоит  на  краю пирса, поливаемая нежными  и  тёплыми  лучами  восходящего  солнца,  перед  бушующей  морской   бездной…  Да, этот момент стоит того, чтобы о нём писали поэты…
; Посмотри   как   великолепно!  Какая   мощь!   ;  начинает    она   кричать,  а  её   слова, разрываемые  и  уносимые  ветром, с  трудом  доносятся до меня, ; А представь каково величие Бога, создавшего всё это! Насколько Он велик и могуч!
Я иду  к  ней на край пирса. Спустя пару минут, я  стою по правую сторону  от неё и смотрю на  бушующее  море.  Наше  долгое  молчание  прерывается  моим  чтением  стихов. Конечно же, шёпотом.

Потёртые стены
Приходящего дня…
Среди шумной толпы
Мы одиноки, как всегда.
Не мая пыль под ногами
Слегка смочена дождём.
Немного грусти в карманах
Мне не говорит ни о чём…
Мы сегодня одни…
Мы на небе чужие…
Мы ходим под Ним
К чужой боли слепые…
Сединой своих локонов
Ангелы небо малюют.
Всё вокруг лишь да около…
На ощупь к счастью, вслепую…
Как котята в соски,
Тычем лицами к свету…
Полон вязкой тоски…
В тебе медленно тлею…


; Ух, ты! Это чьи стихи?
; Мои…
; Знаешь, Гавриил, очень красиво звучит… аж…
Она  поворачивается  ко  мне лицом и берёт меня за руки. Так как она ниже меня, её глаза немного  подняты   вверх  и  смотрят  в  мои. Её  глаза так  блестят,  как у живых людей, когда они наполняются   слезой.  Её   голубые   и   чистые,    подобно    весеннему    роднику,   текущему    по  зигзагам горных хребтов, и нежные, умиротворённые, как у Богородицы на иконе, глаза  вселяют мне  надежду  в  то,  что  всё  будет  хорошо  и  иначе  быть  не может.  Лучи восходящего  солнца изливаются на её румяное, словно светящееся изнутри, лицо.  Изливаются на её алые и манящие губы.  Она пристально смотрит мне  в  глаза  и  молчит,  словно хранит некую тайну  или  ожидает моих слов.
Неожиданно для самого себя я начинаю ощущать какой-то прилив вдохновения. Ощущаю, что подходит эмоциональный взрыв, и начинаю,  не переставая смотреть  Насте в глаза, говорить ей первое, что приходит в голову.

Прошу, прости, я уйду –
Растворюсь в серой плесени дней,
Оставив скупую влагу дождя
И тусклость ночных фонарей.
Я уйду, оставляя
Запас несказанных слов
Средь асфальтовых улиц
И перепутья дорог…
Растворюсь в утопии прохожих
Средь безнадёжности печали.
Мой след останется запиской:
« Это всё… ну, прощай же!.. »
Всё, что я здесь оставлю –
Вскоре будет забыто.
Беспризорное счастье
Ветер скомкает в листьях…
Буду долго скитаться
В глазах усталых прохожих,
Чтобы с тобою остаться,
Стекать дождями по стёклам…


; Очень красиво звучит.  Я даже и не знаю что сказать… Возникает такое чувство… такое… такое… в общем, я не знаю, как тебе объяснить… но это великолепно. Правда…
Мы продолжаем смотреть друг другу  в  глаза,  сохраняя молчание.  Нам незачем слова ; мы и так понимаем и чувствуем друг друга.
; Может, погуляем по пляжу? ; ненавязчиво  предлагает  она, вопросительно  поднимая правую бровь и не отводя глаз.
; С удовольствием, ; отвечаю я ей, добродушно улыбаясь.
Вот  уже  два  часа  длится  наша прогулка. Уже рассвело… Море утихло… Над нами летают чайки,   издавая   свои   крики.   Лёгкий    свежий   бриз   щекочет    наши   лица,  а   только   что вспыхнувшее,  как  сказочный  феникс,  и  взошедшее   солнце  целует  их  теплыми  лучами.   Мы держим друг друга за руки.
Совсем  неожиданно  для  нас  самих, ветер  ударяет  нас  по  ушам  донесённым им чьим-то еле слышным голосом.
Обернувшись назад, мы видим, как к нам бежит мужчина, лет тридцати. Обут он в чёрные туфли, одет в  чёрные брюки, чёрную шёлковую рубашку и в чёрном тонком плаще.

VII

; Извините, пожалуйста! А вы случайно не подскажете как можно попасть Туда? Или хотя бы  на  платформу,  с которой многие души путешествуют. Поговаривают, она может доставить Туда, так как с той платформы ещё ни одна душа не возвращалась.
Настя, недоумевая, смотрит мне в глаза и задаёт мне вопрос.
;Это, случайно не та, где мы были?
; Та самая, ; отвечаю я ей.
; Я  ещё  раз  приношу  свои  извинения,  что  отвлекаю  вас,  но   вы   бы   не   могли   мне подсказать  где  она  находится…  Я  просто  очень  долго  её  ищу  и  боюсь,  что  поезд  уйдёт  и я снова останусь Здесь… Мне Здесь очень надоело… если бы вы знали…
; А   как   он   может   доставить  Туда,  если это метро смертных, если по нему смертные попадают в другие города… Вам не кажется абсурдной идея о том, что оно же может доставить и в иные миры?
Хотя  я  сам  много  лет  стоял  на ней, надеясь, что легенды об этом метро ; это правда и, что когда-нибудь оно придёт за мной.
; Я  понятия  не  имею, ; ответил  незнакомец,  ;  но   это   последний   мой шанс.   Если, конечно, это правда… Но поговаривают, что в определённый момент, в полночь, Апостол Пётр открывает одни из ворот…
Рассказав, где оно находится, я решил завязать с ним разговор.
; Я  понимаю  как   вам  надоело  быть  Здесь…  Поезд   придёт   скорее   всего   завтра   и, возможно, как мне кажется, утром.
; А  почему  вы  так  решили?  Если  не  секрет, скажите, ; лицо незнакомца покрывается недоумением и заинтересованностью.
; Ну,  во-первых,  на  этой  станции  я  встретил  сегодня  утром  женщину,  которой завтра будет  сорок  дней.  Во-вторых,  сорок  дней  завтра  Насте  ; я обращаю свой взор на неё, ; и её брату. Как мне кажется, завтра за ними пришлют. А вам тоже завтра «сорок»?
; Да… лет…
Я  просто  ошарашен.  Как так?!  До  этого  момента  из  всех,  кого  я встречал, дольше всех Здесь находился лишь я.
; Хм… извините, я не совсем понял вас… а вернее вообще не понял…
; Я скитаюсь Здесь уже сорок лет без завтрашнего дня.
; А как такое возможно?
; При   жизни   я   работал  в  цирке  канатоходцем.  На одном  из  представлений  нашего широко  известного  и  всемирно  признанного цирка, когда я прошел половину своего пути, трос лопнул,  и  я   мгновенно  и   стремительно   начал   приближаться   к   земле.   Я   даже   не   успел опомниться.  Вот  уже  сорок  лет  моё  тело лежит в реанимации. Три дня после смерти я во тьме кромешной  искал  дорогу  Сюда,  полагаясь  на  свою  интуицию, которая  мне подсказывала, что тьма ; это не конец,  что нужно искать выход.  Спустя  некоторое  время, я  увидел  яркий  свет  в конце  и  шёл, влекомый  им. Выйдя из тьмы,  я появился на этом пляже,  где  и скитался.  Спустя десять лет,  я научился усилием желания перемещаться в любое место,  как Здесь,  так  и  в Мире Смертных, как это делает ваша подруга. В Мир Смертных я приходил, чтобы проведать своё тело, посмотреть  какие  усилия  прилагают  врачи  для  того,  чтобы  вернуть  меня к жизни.  С каждым таким  приходом моё состояние  в  Смертном Мире приближалось к критической грани близкой к смерти.   После   я   перестал    появляться   в  поликлинике,  чтобы  не  мучить  себя   обманчивой надеждой на то, что есть шанс выжить. Большую часть этих  сорока лет я проводил Здесь, конечно, но время от времени являлся в Мир Смертных, с которым до сих пор не хочу прощаться навсегда. Я  бесплотным  духом  блуждал  среди  толп  людей.  Только  теперь я смотрел на них иначе. Я не мог  понять:  куда они спешат  и  почему не ценят всё, что их окружает?  Почему  смертные  такие жадные, эгоистичные?  После  того несчастного случая  я  до сих пор не могу понять почему люди наслаждаются тем,  чем  нужно пользоваться и пользуются тем, чем нужно наслаждаться. Теперь я перестал понимать: почему смертные всю свою жизнь копят деньги, которые созданы для того, чтобы  их  грамотно  тратить, удовлетворяя  свои  потребности. Почему  многие  люди стесняются любить  и  считают  постыдной  сентиментальность,  но  не  стыдятся  своих  грехов  и   упущений? Почему  они  считают  единственным  способом  отстоять  свои  права  и  утолить  желание своего «Эго»  ;  это   применить   физическую  силу?  Почему   они  предпочитают   прощению   месть,  а покаянию  умалчивание? Я сам был таким же. Тоже  не  ценил жизнь: воспринимал её как биологическое существование своей особи, а чувства объяснял,  как  и  врачи,  выделением   ферментов  и  химическими   реакциями  в  организме.   Я вообще  при  жизни  был  ярым  атеистом, состоял  в партии советской коммуны.  Только сейчас я задаюсь  вопросом:  «Как  я   раньше  мог  отрицать   существование  Всевышнего?  Как  я  мог  не веровать? Как  я  мог не принимать любовь Спасителя, любовь, которая с материнским  молоком мы поглощали и с ним обретали жизнь?! ; ведь вся наша жизнь это любовь Господа.  Как я мог не  понимать  Его  величие,  заложенное  во  всём?»  Мне  до сих пор стыдно перед самим собой, потому что единственный ответ, который я могу дать ; это:  «Этого требовала партия».  Бред…  Я так устал скитаться Здесь.  Если бы вы знали…  Я  бы  вообще  Здесь с ума сошёл, если бы со мной не было кубика Рубика. Вот, уже сорок лет я пытаюсь его собрать, но всё безрезультатно… Хоть он скрашивает моё одиночество… Я взял его со стола главврача, когда последний раз был в Мире Смертных. И не удивляйтесь: можно брать предметы нам, духам, но нельзя ощутить прикосновения. Мысли же материализуются, а они-то бесплотны… И мы бесплотны… Главное очень сильно захотеть. Извините меня, пожалуйста, за  мою многословность.  Просто  мне нужно  было  выговориться.  Я  очень  давно  Здесь  никого  не  встречал.
После  этих  его слов  наступает  обоюдное  молчание.  Но  спустя  мгновение,  незнакомец продолжает.
А  последние  годы  я  вообще перестал  появляться  в  Мире  смертных,  так  как   надежда выжить всё ослабевала, а отчаяние росло. И, вот. Уже семь лет я не был в Мире людей.  Все  семь лет я блуждал по Этому Миру Ожиданья, пытаясь выбраться отсюда и попасть в то место, которое заслужил  в  Земной  жизни…  Я  очень  хочу  вернуться  в  Мир  Смертных,  в  свою  человеческую плоть,  но  в  то же  время  и  не  хочу  возвращаться  в  мир  людского  смрада,  алчности,  похоти, ненависти,  зависти, отчаяния  и  лжи… Но всё-таки, несмотря на умение ненавидеть, завидовать, искушаться, бояться  и  злиться, смертные  умеют  любить, надеяться, верить  и  веровать,  ждать, прощать  и  радоваться, дарить  счастье другим людям… А значит, в людях больше добра и света, чем  зла  и  тьмы. И это потому, что Господь, как  и две тысячи лет назад любит их и бережёт Свой «Виноградник»,  а  в  каждом  сердце живёт любовь к Нему, только не каждое сердце прозрело к этому  и  осознало это. Но это любовь подсознательная ; люди даже порой и не догадываются о ней. Первое, что я сделаю, если вернусь к хрупкой жизни смертного, ; это помолюсь…
Ну,  я  не  буду  спрашивать  о  том,  как  вы  Сюда  попали,  так  как  я  видел  всё  Отсюда… Благодарю  вас,  что  вы  внимательно  выслушали  меня.  Так  как  я  знаю  путь  к  платформе,  то я, пожалуй, пойду. Всего доброго…
; С  Богом!  Мы  будем   молиться   о   вас,  ;   говорю   я   в   ответ   мужчине,  а   Настя   в подтверждение кивает головой.
Находясь на достаточно приличном расстоянии от нас, уходящий  незнакомец  бросает  на прощание нам фразу, которая кое-как доносится ветром.
; Если я выживу, то я непременно о вас помолюсь! Обещаю!

                VIII

Да,  пожалуй,  незнакомец  прав…  Как  я  раньше не видел, а вернее не понимал сам всего этого?  Он  просто  счастливый,  что  находится  на   грани  и,  возможно,  Господь  даст  ему  шанс прожить жизнь сначала. Только новую…
Я  перевожу взгляд с удаляющейся фигуры незнакомца на Настю. Её голова лежит на моей груди. Обняв меня, она смотрит на бирюзово-прозрачные волны моря. Затем  я  перевожу взгляд на  море  ;  на  море  полный штиль.  Передо  мной   открывается   бескрайний  простор  чистого голубого неба, на котором летают чайки. Такое впечатление, что, будто там, на горизонте, небо и море  соединяются  и  текут  одним  медленным потоком вдоль горизонта. Даже курить как-то не хочется.
; Насть, а покажи мне ещё что-нибудь…
Я  уже без её просьбы закрываю  глаза.  Настя  берёт   меня  за  руку.  Её   тонкие пальчики нежно сплетаются с пальцами моей руки и аккуратно сжимают их.
Спустя мгновение,  я  слышу кваканье лягушек  и  ощущаю  запах речной воды.  Который  я очень любил при жизни и который невозможно спутать с какими-либо другими  запахами. После нескольких чирканий зажигалкой сигарета начинает дымиться в моих губах. Я открываю глаза…

Я смутно вспоминаю, как в далёком детстве мои родители и я ездили  к  дедушке  в  гости. Дедушка работал сторожем  на  пруду. Однажды родители остались с бабушкой, а меня дедушка взял с собой на работу. Дедушка часто совмещал работу и отдых.
Мы  рано  утром  обходили  пруд  в  поисках  наиболее  удачного  места  для  ловли  рыбы: дедушка  был  заядлым рыбаком. Мы около часа бродили  по  берегам пруда  и  среди камышей. Дедушка   вёл   меня   за    руку.  У  него   были   крепкие   и   широкие   ладони,  очень   волосатые обветренные руки  с  огрубевшей кожей и напухшими венами. Однако он не сильно сжимал мою руку. Он сжимал её аккуратно  и  бережно. Шаги дедушки были большими. Я не успевал за ним и иногда, время от времени, бежал, хотя дедушка и так старался идти медленно.
Камыши шелестели и хрустели под подошвами нашей обуви,  а сырая  и  раскисшая земля лениво  чавкала, намачивая наши ноги. Это  было  летом…  Подойдя  к  излюбленному  дедушкой месту,  мы  остановились.  Дедушка   сказал,  что   в   этом  месте   самый   лучший   клёв,  поэтому рыбачить  будем   здесь.  Мы   что-то   постелили   на  землю   и   сели.  Мы   разбирали   снасти   и разговаривали. Это было так давно, что  я  уже не помню о чём именно. Дедушка закинул крючок с червём  в  воду. Речной запах меня слегка пьянил. Он показался мне слегка сладким  и  мягким. Солнце медленно, но настырно поднималось  всё  выше  и  выше, отражаясь  в  глади воды. Пруд был   безмятежным   и   чистым.  Маленькие   волны   бежали   по   поверхности   пруда.   Квакали лягушки…
Лёгкий ветер собирал весь запах пруда и, словно горстями, кидал  его нам в лица. Ветерок был тёплым,  влажным,  а,  главное,   приятным.  Небо   было   безоблачным   и,  подобно   пруду, безмятежным.  Бирюзовое, оно местами разбавлялось желтизной  и  перламутром лучей солнца. Я  тогда ещё  предавал  значение  этому  и  не  обращал  внимание.  Дедушка  время  от  времени снимал  рыбёшек  с  крючка и клал их в ведро, на половину заполненное речной водой. Дедушка курил… Я  до  сих  пор помню тяжёлый, горький и неприятный запах «Примы», которую он курил.
Лягушки  квакали, сверчки  стрекотали,  камыш  шелестел  и,  изредка,  плескалась  рыба… Дедушка  мне  рассказывал  об  очень красивых фазанах и куропатках, которые живут на пруду и кричат по вечерам.
Вдали виднелся совхоз и разбитые колеи, петлявшие между полей с  рожью  и  ведущие  в него.
Я   внимательно   внимал  рассказам  дедушки   о   птицах   и   рыбах,  хотя  многое  ещё  не понимал. Дедушка обращал моё внимание  на  пруд, его берега, солнце, восходящее над ним, на небо. Он изъяснялся простым, не поэтическим языком колхозника  и  рабочего. Но  всё равно его слова  ничуть  не  портили  пейзажа, а  наоборот, подчеркивали  некоторые  детали  и  делали  их более  доступными  для  понимания.  Наверно  именно  тогда  он  вложил  в  меня то самое семя, которое, спустя годы,  проросло   во   мне,  научив   меня  ценить  природу,  её  красоту.  Дедушка рассказывал о том, какие бывают облака по вечерам и как шумит, а вернее, дышит пруд.
Я  слушал  его  внимательно,  боясь  упустить  каждое  слово, и  болтал  в  воздухе  ногами, которые свисали с выступа.
Во время разговора дедушка продолжал вытаскивать рыбёшек. Вскоре ведро было полно, рыбы и мы пошли к нему домой.
Был полдень…
Мы   шли  и  любовались   природой. Я   просил  дедушку  рассказать больше   о   красивых   и необычных птицах, которых я никогда не видел.
Когда мы пришли домой, он поставил ведро  с рыбой  на  ступени порога  и  дал мне наказ не трогать рыбу, так как она  колючая, и  пошёл в дом, где были родители  и  бабушка. Мне  было очень любопытно, что это за рыба такая. Я сунул руки в ведро, где была рыба, и  попытался  взять одну  в  руки. В  воде  она  была  скользкой,  но, когда  я  её  вынул  из  ведра,  я  почувствовал  её щетинистую  чешую, которая  царапала  пальцы.  Это  был  ёрш. Он дёргался в моих руках, жадно глотая воздух  и  размахивая  хвостом. Я его не удержал и уронил на пол. В этот момент появился дедушка. Он поднял ерша  и  положил его в ведро, затем добро  улыбнулся, вымолвив: «Ну, я же тебе говорил…» В  его  словах  не  было укора, однако  я  чувствовал себя виноватым, но дедушка погладил  меня  по  голове, взял  за  руку  и  повёл  в  дом. Глаза  у  дедушки  всегда  были живые, добрые  и  всегда  блестели,  но, к  сожалению, я  не  помню  цвета  его  глаз.  Вообще  я  бывал  у дедушки редко  и  это  был единственный момент, в котором я запомнил дедушку. Повзрослев, я вообще перестал к нему ездить потому, что началась школьная жизнь, да, и  забот стало больше. Сейчас  дедушки   нет   среди  живых, как   и   меня, но   при   жизни   я   очень  берёг   это   тёплое воспоминание о нём.

И, вот, спустя  многие  годы, Настя  и  я  ненароком  оказываемся  на  том самом месте, где когда-то, очень давно, я и дедушка ловили ершей.
Мы стоим на этом самом выступе, на котором давным-давно  сидели мы: дедушка и я.
Камыш  всё  так  же  шелестит, изредка  гудя  на  ветру. Его  косматые  и  пушистые  головы качаются из стороны в сторону вслед за дыханием ветра. Некоторые стебли камыша, согнувшись, касаются водной глади. На  воде  появляются  круги…  Мошки  роятся  в  воздухе.  Кругом  летают маленькие голубые, зелёные и серебристые стрекозы.
Речной  ветерок  не  спеша  колышет  камыши  и  прибрежные  травы, трепетно  и  ласково припадающие к родной земле. Он так же, как и в моих воспоминаниях дышит теплом и навевает приятный пьянящий речной запах.
Солнце в зените.
Жаркий полдень всё больше нагревает и без того тёплый и влажный воздух. Вода безмятежного пруда иногда покрывалась мелкой рябью.
Птицы   кротко   перекликаются   между   собой.  Изредка   в   порослях  молодого  камыша покрикивают  фазаны    и   насвистывают  соловьи,  заливаются  жаворонки.  Местами  пробивали сквозь  толщи  воды  свои  бутоны  кувшинки, а  местами  водную  гладь  заплетали  водоросли, и затягивала ряска. Бледно-розовые, почти белые, бутоны кувшинок тянут  свои тоненькие головки к солнцу  и  жадно  глотают  его  лучи, пробивающиеся  по  другую  сторону водной глади, ко дну. Кувшинки лениво разложили свои листки  по  поверхности пруда. Пышные белоснежные  бутоны лилий  раскрываются    не   спеша, словно  пробуждаются  после  сладостного  сна,  точно,  как  на полотнах   Моне.  Маленькие   полураскрытые   бутончики,  захлёбывающиеся   в   мутных   водах  пруда, наполняют округу медовым ароматом.
Ветерок ласково играет с волосами Насти, с краями её платья, осторожно треплет его.

Может, это она специально меня сюда перенесла? Но откуда ей знать, что в детстве я был здесь? Откуда ей знать, что ночами ко мне приходят воспоминания с этим пейзажем? Откуда ей знать, что я ещё при жизни мечтал попасть сюда?

; А ты когда-нибудь была здесь?
; Нет, никогда  не  была  в  этом   месте… Просто,  я  представила  нечто  подобное   этому только с размытыми чертами…
; Знаешь, я при жизни был здесь. Ещё в детстве…  Я  ещё  перед службой хотел  сюда  приехать, посидеть  на  этом  месте, вспомнить детство… Думал,  с   войны   вернусь, приеду   сюда…  Заплыву   на   середину   реки, как   заплывали   мы   с дедушкой, когда ловили рыбу… К сожалению, я уже не смогу этого сделать…
; Ну, давай  тогда  сходим? ; ненавязчиво  спрашивает  Настя, затем  поворачивается  ко мне и смотрит в мои глаза.
Не смотри мне так в глаза больше… пожалуйста…
; Почему? ; недоумевая, спрашивает она.
; Когда ты смотришь мне в глаза и я  вижу  в  них эту живую искру, разжигающую  в  душе пламя… Этот блеск, подобный зарницам  чистого неба  в ночной час над  спящим полем  с нежно  колышимой  игривым  ветерком  рожью… подобно  раскатам  молнии, предвещающим  в знойную    летнюю    ночь    капли    живительной    влаги   свежего   дождя,  дающего   жизнь,  как  Небесная   манна…  внутри  меня  разгорается   то   самое  пламя,  которое   у   смертных   кипятит застывшую   от   земных   грехов   и   насущных  проблем  кровь, что  находится  в   их  венах…  Это ощущение навевает мне воспоминания о смертной жизни и мне вновь хочется жить, чувствовать радость, боль, разочарование  и  любовь, но  я  понимаю это и мне становится тяжко… Ведь  я  не жив и ни мёртв до конца… На  Том  свете  я  ещё  чужой, а  в  Смертном  Мире  я  уже  не  числюсь среди живых…
Настя вновь поворачивается ко мне и смотрит в мои глаза, затем завязывает разговор:
; Понятно… Ну, так что, идём?
; Идём…
Она берет меня за руку ещё крепче и неуверенно ставит ногу на водную гладь.
; Ну, что же ты стоишь?
Она становится на поверхность пруда второй ногой. За ней становлюсь и я.

Я сразу вспоминаю о том, как я  в  детстве мечтал, что  люди  будут  летать,  или  ходить  по воде, как Ангелы, но, увы, люди далеки от святости…

Мы идём по воде не спеша…
Вскоре мы оказываемся  на  середине пруда. Отсюда открывается совершенно иной  вид…
Ветер  усиливается…
Он дует так, что поднимает брызги и разбрасывает их во все стороны. Брызги проходят сквозь нас…
Настя, словно зачарованная, продолжает любоваться заросшим прудом. Я кончиками пальцев аккуратно и нежно прикасаюсь к кончикам её пальцев, затем беру её за руку. По началу она убирала свою руку, но после, всё же, она ласково сжала мою руку.
Я докуриваю сигарету, медленно выдыхая дым, который поднимается к небу. Моя рука, держащая окурок, опускается вниз и медленно роняет его в воду. Он сразу же подхватывается волнами и начинает своё странствие среди лилий и всплывших водорослей, давно выгоревших на солнце, не успев материализоваться во что-нибудь другое.

; Гавриил, смотри! Радуга! ; Настя протягивает руку в сторону радуги и затем смотрит мне в глаза, ; Я  с  самого  детства  люблю  радугу. Постоянно  прихожу  в восторг, когда вижу радугу.
; Очень красиво…  Да,  ты  права:  Всевышний  ;  Великий  Творец  и  Созидатель,  Поэт и Художник…
; Может, вернёмся? ; ненавязчиво  произносит  она  не то вопрос, не то просьбу, ; А то Тамир  уже  полдня  с  чужой  женщиной.  Мы  и  при  жизни  его ни разу не оставляли с незнакомыми людьми…
; Не  бойся, Надежде  можно  доверять…  иначе  она  бы уже была в Чистилище… Знаешь, спасибо  тебе  за  то,  что  ты  помогла  мне  прозреть.  Ведь  только сейчас я понял цену жизни. И, возможно, это звучит глупо, но именно сейчас я научился жить…
; Закрой глаза… пожалуйста…

Спустя  мгновение,  мы  уже  стоим на платформе. Сразу, как только мы появляемся, к нам подбегает Тамир.  К  моему  глубокому  удивлению, он обнимает  не  Настю, а нас двоих, любяще сжимает сестре руку и целует её.

; Он уже начал беспокоиться, ; тепло произнесла Надежда.
; Это    он    вам    сказал?!  ;  удивлённо спрашивает Настя.
; Нет, к сожалению, я это прочла по его глазам.
Гримаса Насти принимает расстроенное выражение.
; Ты  хорошо  себя  вёл?  ;  обращается  она  к  брату. Он кивает  в  ответ.  ;  Надеюсь,  он  не  доставил  вам  хлопот… но, если  даже и доставил, то прошу простить меня, ; виноватым тоном она обращается к женщине.
; О,  нет!  Что вы!  Мне   с   ним  было   очень  интересно.  Правда!  ;  такими   словами  и искренней  интонацией  Надежда  начала  ответ  и продолжила,; Тамир ; прекрасный мальчик. Мне было очень приятно с ним общаться, мы многое поведали друг другу…
В  этот  момент  раздаётся  сильнейший  гул,  который  с  каждой  секундой  становится всё ближе  и, что самое удивительное, тише.  А, спустя несколько секунд, мы начинаем видеть яркий свет фар в конце путей метро. Свет становится всё ярче.
Проходит две минуты…
Перед нами стоит на половину полный поезд.

Неужели  это  правда?!  Я  не  верю  своим  глазам! Значит, моё  тело  нашли!  Ну, наконец-то…
; Ну,  что,  пойдёмте?!  ;  с  добродушной  улыбкой  на  лице  к  нам  обращается Надежда.
Первой входит Надежда, потом Тамир, Настя и я.
Перед входом в поезд  я окидываю  платформу  взглядом,  чтобы попрощаться  с  долгими годами ожидания  и  надежды, с этим  местом, к  которому  я  невольно привык,  и,  чтобы попрощаться с последним,  что  удерживало нас рядом с близкими и родными: с  Миром  Смертных.  Мы были рядом…  Теперь мы будем ещё ближе ; в их сердцах…
Я  выхожу  обратно на платформу, чтобы выбросить свою пачку сигарет. Подойдя к урне, я наталкиваюсь  на  доску  для  объявлений,  которая  раньше  была  чиста,  ;  к  ней  прикреплена записка.
«Ребята! Я жив! Спасибо за всё! Любите ближних, берегите родных  Оттуда, любите и воспевайте Спасителя! Я помолился, как и хотел! Сегодня же поеду в Храм  на  ночную службу и поставлю пред алтарём свечи за упокой ваших душ и помолюсь о вас! Иоанн»
Я выбрасываю пачку.
Возвращаюсь в метро.
«А,  знаешь,  если  бы  мы  встретились  при  жизни,  будучи  смертными:   умея  любить  и чувствовать,  я  бы тебя  полюбила…» ; негромко и нежно звучит из уст Насти,  сжимающей мою руку…
Я  поворачиваюсь, чтобы последний раз заглянуть ей в глаза, чтобы в моей памяти навсегда остался её взгляд: такой светлый и добрый. Затем я выхожу из поезда. «Прости, —  еле слышно срывается с моих губ,— Прости…»
Я медленно делаю шаг вперёд, становясь на платформу. Двери поезда  закрываются, и он медленно отдаляется от меня.
Настя неподвижна… Её глаза заблестели, словно наполнились слезой, и стали такими трогательными, как у маленького котёнка.
; Рано мне ещё Туда ; я только научился жить…
Я  закрываю  глаза   и   загадываю  место,  подобное  тому  месту,  где  я  встретил  Настю  с Тамиром.
Через  мгновение  я  открываю  глаза  и  вижу  незнакомое  место:  сбоку  заброшенного  и заросшего  парка  плетётся   асфальтовый  язык   дороги. Спустя мгновение  я  бесцельно  иду  вперёд.
Где-то вдали виднеются многоэтажные постройки…
Хмурое осеннее утро…

Эпилог


      Через  пару  минут,  платформа  пустеет.  По  рельсам  летают  бумажки,  мусор  и обрывки каких-то старых газет, носимые оставленным поездом ветром.
Эта   платформа  ;  последнее   место  в  Мире  Смертных,  где  у  нас  была   возможность ощутить  одиночество.  Это  было  последнее  место, не покинув  которое, я мог  встречать закаты и  рассветы,  как  смертные. Эта  платформа  была   последним  местом, выйдя из которого, я  мог пройтись  среди  толпы  прохожих  во  время  дождя, заглядывая  в  их глаза… и чувствовать себя чуть-чуть живым.
Постепенно ветерок стихает и весь мусор, когда-то оставленный смертными на этой давно заброшенной платформе, перестаёт метаться по параллелям рельс.
Один  выгоревший  на  свету  и  пожелтевший  обрывок  газеты  вылетает  на  платформу и мягко  и  устало  ложится  вверх  той  стороной, на которой напечатан стих. Этот стих я подарил на память  одному  моему знакомому, который работал раньше в типографии этой самой газеты. Он инкогнито  от  меня  напечатал  его, чтобы  сделать  мне сюрприз. Это было ещё при моей жизни. Стих этот посвящён той единственной и любимой, которую на тот момент я ещё не встретил.

Скажите ей, что я ушёл
И, что не смог её дождаться.
И то, что силу не нашёл
Из крови снова возрождаться.
Скажите ей, что новый день
Я без неё уже не встречу
И что тоски усталой тень
Меня не будет уж калечить.
Скажите ей хоть кто-нибудь
Чтобы не сгинула в печали.
Скажите ей, что я вернусь
И навсегда уже останусь.

Скажите ей, что я люблю
И что в разлуке умираю.
И что, когда назад вернусь,
Свои я крылья ей оставлю.
Скажите ей, что не успел
И что хотел — пускай всё знает.
Своим молчаньем поделюсь
И ей отдам своё дыханье.
Скажите ей, что не успел,
Но что хотел с ней попрощаться.
И чуждой сединой небес
Без неё не в силах наслаждаться.





В заключение от автора

Ситуация, описанная в данном тексте, является целиком и полностью моим вымыслом. Принимать описание потустороннего мира за истину нельзя.
Надеюсь,  при  написании  этого  текста  я   не   противоречил   ни   моралям,   ни   законам Православной веры, которую я исповедую.
Прототипами   персонажей   Гавриила,  Анастасии,  Тамира  и  Надежды   стали   реальные, невымышленные   лица.  Ситуации,  случившиеся  с  моими  героями,  происходили   в   реальной жизни  с  реальными  людьми. Информация о судьбах  некоторых людей взята из их собственных интервью, а информация о гибели некоторых людей взята из повествований очевидцев. В основу данного сочинения легли реальные события.
Город, в котором находится  данная  платформа  метро, как  и  сама  платформа,  являются вымыслом.
Пейзажи   взяты  из   увиденных   мной    явлений   природы    в ст. Благовещенской, что на    побережье      Чёрного моря,    и     в    пос. Красный,   и     являются      достоверным      описанием увиденного.
Так  же  в  тексте присутствуют  мои  личные воспоминания, переживания  и  рассуждения, которые скрыты в словах некоторых героев.
Главный герой, Гавриил, частично (!) является отражением автора, то есть меня.
Текст содержит мои собственные стихи.
Надеюсь, мой читатель, я смог донести свои идеи и достаточно раскрыть внутренний мир наших героев.


Имена героев

Имя «Надежда» выбрано потому, что его обладательница всегда жила надеждой.
«Настя» означает «победившая смерть». Сама Настя мертва и в конце концов она не оживает. Смысл глубже: Настя победила смерть не в себе, а в Гаврииле. Она это сделала, как бы, косвенно, она показала ему смысл жизни, научила жить.
Имя «Тамир» не имеет контекстного значения.
«Гавриил» в переводе с древнееврейского языка означает «Божий воин».
«Иоанн» — Благодать Божья, т.к. Бог дал ему возможность жить, благодать Свою.
«Илья» — русская форма древнееврейского имени «Илия», означающего: Сила Божья.




4 марта  ;11 июля  2009 года

[ WISHMASTER ]
________________________
правка 6.04.12