Минутка

С чего конкретно началась ссора Петр Афанасьевича и его соседа Степана, наверное, ни он, ни Степан, не вспомнили бы. Впрочем, отношения были чисто соседскими, не больше. На первых порах дружили только дети, да жены калякали друг с другом через забор о поселковых новостях, грядках, о погоде.

Может быть, всё началось со смежного забора, который, сначала будучи дере-вянным, ветшал, гнил, а потом и вовсе завалился на сторону. К этому времени хозяева домов с дворами, меняя прогнившие заборы, стали плести сетки на добы-тых где-то, а то и самими смонтированных станках. Шла возня с добыванием труб на столбы, проволоки, цемента и проч. У Степана был станок, и он предложил Петру Афанасьевичу, чтобы тот доставал проволоку себе и ему, Степану, а он сплетет. Стали рядиться, кому что доставать на общий забор. Получалось так, что почти всё приходилось на Петра Афанасьевича.

- Афанасьич, - говорил Степан, - ведь ты ж начальник.

- Ну что ж, что начальник? Что же, мне даром всё достается, что ли?

Наконец, кое-как порешили, что проволоку и столбы на общую сторону и еще на одну Степанову достает Петр Афанасьевич, а цемент, тоже на обе стороны: общую и соседскую, и работа - будут Степана. И еще Степан после того, как себе сетку сплетет, даст станок Петру Афанасьевичу.

Вера, жена Петра Афанасьевича, узнав об этом, долго пилила мужа, что тот согласился на такой грабеж: столбы-то с проволокой стоят гораздо дороже, чем цемент. Но Петр Афанасьевич, не терпя никаких тяжб и склок, только отмахивал-ся: "А, ну его". Но Вера этот "грабеж" всегда помнила и обиды копила, при случае напоминая о них мужу. А обиды понемногу накапливались: то Лида, жена Степана, опять денег, взятых в долг, не отдает без напоминаний, то "вонь несусветная" от соседского поросенка, то "больно часто печку топят: сажа летит".

Славик, сын Веры и Петра Афанасьевича, с соседским Любком и вовсе разо-дрались после того, как тот оказался среди лазутчиков за их ранней анисовкой, еще с улицы привлекавшей прохожий.

- Попадись мне только на улице, жирный гад, морду изобью! - крикнул тогда Славик сбежавшему через забор Любку.

И тот старался не попадаться.

Другим, постоянным предметом раздора были абрикос, что Вера вырастила из косточки и весь август стоял усыпанный оранжево-желтыми ароматными плодами, и груши, росшие слишком близко к Степанову двору. Вера злилась, что "половина урожая у них", а Степан ворчал, что деревья дают большую тень на его огород, засаженный картошкой и кормовой свеклой для поросенка.

Славику тоже ужасно не нравилось, что этот толстозадый Любко с вечно соп-ливой сестрой Мироськой так и пасутся под их деревьями, подбирая сочные гру-ши. Он даже изобрел хитроумную палку с гвоздем на конце, которой стал таскать упавшие на соседский огород плоды, натыкая их на гвоздь.

Только Петра Афанасьевича, казалось, всё это не волновало. "А, хватит и нам", - отмахивался он и по-прежнему заводил разговоры со Степаном.

Зимой, когда делить было нечего, отношения, подпорченные за сезон сбора урожая, восстанавливались, и Вера снова выручала деньгами Лиду, та угощала вкусной стряпней, на которую была мастерица, а по весне делились друг с другом рассадой.

Но каждый год к концу лета всё повторялось сызнова.

По мере разрастания деревьев, Степан, и без того вечно недовольный, вечно сердитый, вовсе мрачнел как грозовая туча, выдавая периодически глухие раска-ты грома.

- Едят наши абрикосы и груши и еще недовольны, - возмущалась каждый раз Вера. - Тень им, видите ли, падает! Соки им из огорода тянут! Это вы из нас соки тянете, паразиты, нет на вас погибели!

Степан при встречах не здоровался. Если это случалось на улице, проходил мимо, отвернувшись.

- Больно-то мне нужно его здорованье, - кипятилась Вера и ругалась страшно: - Фашист! Тезево нажрал, скоро будет по коленкам биться, боров проклятый. Ни дна ему, ни покрышки. Вот послал господь соседушек...

Петр Афанасьевич первое время еще продолжал здороваться, но, не получая ответа, перестал. Года два соседи не разговаривали. Пары выпускались лишь в злобных шипениях Веры, не могущей равнодушно смотреть, как "этот разжирев-ший от своей картошки боров" трескает ее абрикосы, да в грозном рокотании Сте-пана, обозревающего свою картошку в густой тени.

Петр Афанасьевич собирался покупать машину; нужен был гараж.

Так как он был человеком незлобливым, то, то ли случайно, то ли еще как, но они со Степаном разговорились. То несколькими словами через забор перебро-сятся, а то и вовсе остановятся побеседовать на полчасика-часик о политике, о текущих делах, о хозяйственных.

- Гордости в тебе нет! - опять возмущалась Вера. - Ну скажи, зачем он тебе нужен?

- Не нужен он мне. Так что ж теперь, всю жизнь, что ли, басурманами жить?

- Тряпка!

Гараж предполагалось строить на смежной стороне, и Петр Афанасьевич стал снова договариваться со Степаном об общей стене: тот собирался делать новую пристройку для свиней. Степан предложил свой кирпич от старого разобранного сарая, а за это Петр Афанасьевич даст Степану цемент и бетонные шпалы.

Когда гараж был построен, машина куплена и поставлена в гараж, Степану вдруг пришло в голову, что он зря отдал кирпич, что тут его "перешло", и стал тре-бовать кирпич обратно.

- Как же я верну тебе кирпич? - удивлялся Петр Афанасьевич. - Не буду же я гараж разбирать.

Полгода Степан брюзжал о кирпиче, требуя его возврата. При встречах по-прежнему стал отворачиваться.

Наконец Петр Афанасьевич не выдержал и привез ему машину кирпича. Вера так и ахнула:

- Ты с ума сошел! Его-то кирпич был весь битый, одни половинки, из разо-бранного сарая, а твой новенький да еще целая машина!

- Пусть подавится этим кирпичом, - отмахнулся с досадой Петр Афанасьевич. - Еще подожжет гараж.

Отношений этот кирпич не наладил, Степан не здоровался. Вера не могла простить ему машину "целехонького" кирпича и при каждом удобном случае пили-ла мужа.

Ссора тяготила Петра Афанасьевича. При встречах со Степаном он выжида-тельно косился на него, не пойдет ли тот на примирение, но Степан проходил молча, отворотив голову.

Основным камнем преткновения оставался абрикос. Он разросся, давал много плодов, Вера продавала их ведрами. Каждое утро она, собирая упавшие за ночь абрикосы, примеривалась, сколько их лежит по ту сторону забора: это были день-ги.

Однажды, когда абрикосы уже заканчивались, пришла покупательница. Вера сложила ей в ведро все абрикосы, что у нее были, но ведро осталось неполным. Потрясли дерево - упало мало. Покупательница, увидав, что по ту сторону забора валяется много абрикосов, схватила ведро и пошла во двор Степана в надежде добрать там. Она вошла в калитку и тут только увидела Степана. Если бы Вера заметила его раньше, она не пустила бы к нему покупательницу. Но было поздно. Степан появился неожиданно и, узнав, для чего пришла женщина с ведром, начал выговаривать ей. До Веры долетали только отдельные слова, но смысл разговора поняла и кипела от возмущения. Степан долго и однообразно говорил о том, что подаст на них в суд за то, что они специально посадили деревья у самого забора, чтобы они давали тень на огород и тянули соки, и что он, Степан, у всех деревьев корни подрубит и подсыплет яду, а абрикосы он никому не даст собирать, чтобы никто по его огороду не топтался и т. д. и т. п. Бедная покупательница пришла как оплеванная и прошептала испуганно:

- Ёй, та я не знала, шо вин такий злодий.

До конца дня Вера ходила, ругая на чем свет стоит "проклятого борова", что он "распустил тезево", которое "через ремень переваливается", и из-за него он "идет и земли не видит".

А утром следующего дня через шторку на двери наблюдала, как Степан в большую кастрюлю собирает их абрикосы. Кастрюля оказалась неполной; Степан дотянулся до ветки и стал ее трясти. Абрикосы посыпались градом. Это больше всего возмутило Веру; она выскочила на крыльцо и, как будто по делу, стала хо-дить взад-вперед по двору, громко кашляя. Но Степан не обращал внимания: он подобрал все абрикосы, сел на скамейку перед домом и стал тут же есть их прямо из кастрюли.

- Чтоб тебя понос прошиб, толстобрюхая заразина, - шипела сквозь зубы Вера, изощряясь в ругательствах. - Чтоб тебе сдохнуть, полицай недорезанный. Чтоб тебя шляк трафил (это было самое грозное и самое часто употребляемое местное проклятье, обозначающее: чтоб тебя паралич разбил).

Осенью у абрикоса обрезали все ветви со стороны Степана. Абрикос стоял уродливый, искалеченный, будто лезвие огромного топора отсекло зараз здоро-вую сильную часть тела красавца-дерева. Прохожие останавливалась и удивля-лись.

Весной у Степана случилось несчастье. Их Любомира, гулявшего с девушкой по дороге, идущей через лес, сбил грузовик. Шофер был пьян и, чтобы не напо-роться на гаишников, поехал объездной тихой дорогой. Шальные фары выхватили из темноты блаженную парочку, но водитель не рассчитал, не "вписался", шарах-нул в спину Любка, протащил несколько метров. Мигом протрезвел от глухого уда-ра по капоту, от тела под колесами, от крика девчонки.

Хоронили Любомира по местному обычаю пышно: с приглашенным оркестром, со священником, с отпеванием в церкви. На поминки съехалась вся родня. Когда выносили гроб, грянула траурная музыка, завыли бабы. Вера, наблюдавшая из окна, поспешно отерла ударившие в глаза и нос слезы, ушла в дальнюю комнату, включила громко радио.

Еще несколько дней после похорон Степан пил. Уже разъехались по своим селам родичи, и Лида вышла на работу, - они с Миросей ходили в трауре, в чер-ных платках. Только Степан почти не показывался из дома. Спустя несколько дней Петр Афанасьевич, проходя по двору, увидел у самого забора, возле своих сара-ев, Степана. Тот был в выпущенной поверх майке, в расстегнутых в ширинке шта-нах, заросший, тяжело хмельной, но во всем этом его облике, его природной мрачности и нелюдимости была сейчас, как показалась Петру Афанасьевичу, ка-кая-то беспомощность.

- Афанасьич! - вдруг прохрипел Степан. Тот насторожился, поспешно подошел к сетке. - Афанасьич, - снова, но как-то жалобно, сказал Степан. Помолчал. Потом, глядя в землю: - Нету моего Любомира. Любка нашего... Любцю, Любцю... Ему ж осенью в армию... Вот так.

- М-да... Ты, Степан, ничего, - не зная, что сказать, начал рассеяно Петро Афанасьевич, тут же устыдясь, что ничего путного сказать не может. - У вас Миро-ся есть, замуж выйдет, внуков нарожает. Что ж поделать, раз так...

- Нету моего Любка, - снова повторил Степан, тупо глядя в одну точку. Потом медленно поднял голову на Петра Афанасьевича. - Ты, Афанасьич, зашел бы, вы-пили б, соседи ж...

- Да я бы с готовностью, Степан, - Петр Афанасьевич был тронут, - но никак не могу сейчас: только что позвонили с участка, вызывают. Случилось там что-то, ехать надо. Давай завтра, а? Я приду к тебе, договорились?

Вечером Петр Афанасьевич вернулся поздно. Поговорив с женой сначала об аварии, что произошла на его участке, и что без "строгача" ему не обойтись, Петр Афанасьевич рассказал и о Степане, о разговоре с ним.

- Ба-атюшки, чего это он? - удивилась Вера. - Зенки-то, видно, залил. Пьет уж неделю.

- Вера, - мягко сказал Петр Афанасьевич, - неужели ты не понимаешь... Горе у него такое, единственный сын. Это ведь не дай Бог никому. Ну как ты можешь... Тем более это случилось так неожиданно - не болел, ничего, здоровый был па-рень. Это для них такой удар. Ты бы видела сегодня Степана - как эта смерь на него повлияла. Он, наверное, многое понял... почувствовал... Ну что обычно ду-мают в такие минуты? Что жизнь коротка, что мы живем плохо, не так, как нужно - ведь в горе человек до больших глубин дойти может...

- Это кто, Степан, что ли до глубин дошел? - насмешливо спросила Вера. - Да он протрезвеет, опять с тобой разговаривать не станет, а ты и раскис, Манилов-душка. Поманили тебя пальчиком, ты и побежал, как собачонка. Машину кирпича ему отвалил, а! Гордости в тебе нет, вот что.

- Ну при чем тут гордость?! Человек понял, что нельзя так жить, как мы живем. Что люди в мире жить должны… - но осекся, снова наткнувшись на насмешливый взгляд жены и устыдившись своей высокопарности. - Но по крайней мере враждо-вать не должны. Ведь в таком состоянии человек очень искренний, значит, Степан это от сердца сказал. И нельзя мимо него пройти сейчас, это уж совсем не по-человечески получится. Люди ведь. Нет, Вера, ты не понимаешь.

- Ну конечно, где уж мне.

Петр Афанасьевич вышел во двор, несколько раз прошелся до сарая и обрат-но, поглядывая на соседский двор. Но было уже темно, у соседей светилось лишь одинокое окно в спальне.

"Непременно нужно со Степаном помириться, - рассуждал Петр Афанасьевич. - Сейчас поздно уже к нему идти, спят уже, а вот завтра... Именно вот так: взять и прийти с бутылкой. Что ж, выпьем, посидим. Пусть разговора не получится, но от-ношения хоть наладятся. Пусть не думает, что я нелюдим какой-то.

Перед сном, видя возбужденное состояние мужа, Вера снова заворчала:

- Дался тебе этот Степан. Он тебя в грош не ставит, а ты нюни распустил. Де-тей тебе, что ли, с ним крестить?

- В конце концов мне с ним жить. А жить с человеком бок о бок, видеть каждый день и ненавидеть друг друга - нельзя. Дикость какая-то.

- Да человек- то он не порядочный! - не унималась Вера.

- Пусть. Никаких дел с ним иметь я больше не буду, но проходить мимо и от-ворачиваться - это уж никуда не годится. Пусть ты человека не любишь, на зачем ссоры, дрязги? - ненужное это всё, лишнее. Вместо того, чтобы помогать, тянуть друг друга - орем, ссоримся - нехорошо это, не по-человечески...

- Ишь, философ, расфилософствовался. Спи! Понимает это твой Степан, как же. При первом удобном случае опять тебя в дураках оставит.

- Может быть. Но только от ссор устаешь очень.

Весь следующий день Петр Афанасьевич снова провел на работе, вернулся под вечер, когда у Степана уже спали. Не виделись они и на следующий день. Ка-ждый раз, Петр Афанасьевич с досадой поглядывал на соседский двор: время было упущено, Степан, быть может, и забыл о своем порыве.

И вот, несколько дней спустя, Петр Афанасьевич, выйдя из дому, увидел вдруг, что навстречу ему, не спеша, обычной своей походкой идет Степан. Он уже, видно, оправился после своего горестного загула, в нем не было больше той бес-помощной неопрятности, каким видел его Петр Афанасьевич. Петр Афанасьевич приветливо и сочувственно заулыбался, подбирая слова, которыми можно было бы начать разговор. Степан приближался. У Петра Афанасьевича потеплели гла-за, он уж было рот открыл, чтобы успеть первым поздороваться, но Степан, не до-ходя нескольких шагов до Петра Афанасьевича, медленно отвернулся, будто и не было никого на дороге, и так, с повернутой головой, прошел мимо.

- Эх, Степан, Степан, - громко со вздохом сказал Петр Афанасьевич, - только на одну минутку тебя и хватило. Только на одну минутку прозрел, всё, как надо, увидел. Мертвый ты все-таки человек. Жаль.

Но Степан его не слышал.

  1983 г.
  1994 г.