Официальные отношения

Инна Вернер
Официальные отношения
(страницы дневника)

(ты так похожа на «наших»…) 19 июля 2006 года
Чем-то она напоминает мне Машу. Отвечает по телефону также. Низкий, глуховатый голос, в интонациях деловитость и официоз. Даже неуловимое присутствие чего-то от-пугивающего, отдаляющего.
А впрочем, давно ли я стала ее бояться? С тех пор как затеплился в душе маленький огонек влюбленности. Тот самый, который превращает жизнь в чудо. Во влюбленности, если она не с первого взгляда, а пришла к тебе так сказать «в процессе», всегда есть некий рубеж «до» и «после». Теперь я испытываю странное томление, какое-то прият-ное, прохладное, щекочущее ёканье, вспоминая всё, что было «до». Вот я звоню ей, спрашивая, где ее начальник, да и когда же он бывает на месте, выражаю досаду и даже претензии. А она отвечает ровно, невозмутимо, деловито, но при этом, вполне ис-кренне желая помочь. Вот я несколько раз в течение одного вечера забегаю к ней со своими «непротыками». Смежная организация оформила договор так, что для подписи ее начальника просто не остается места. И она вместе со мной склоняется над докумен-том и «примеряет на глаз»: «Вот здесь отступите, а здесь впечатайте за них». Обраща-лась я к ней без церемоний, как она представилась когда-то, так я ее и называла – без отчества, просто по имени – «Наталья». Хотя статус официальных отношений всегда требует имени-отчества.
Сегодня, не дозвонившись, я иду к ней, благо – недалеко. В белых брюках и таких же туфлях, тихонько похлопывая от волнения папку, я захожу в просторную комнату. Она разговаривает с мужчиной и женщиной. У них, видимо, какое-то серьезное дело. Все трое стоят. У меня впервые есть время рассмотреть ее. Она сантиметров на пять выше меня, белая рубашка заправлена в голубые джинсы, у нее узкие плечи и не-большая грудь, но при этом развитые бедра. Короткие соломенного цвета волосы. И есть что-то, что-то такое «наше». Мельком взглядывает она на меня своими глубоко посаженными густо серо-синими глазами, мельком, и в тоже время пристально, и гово-рит: «Не подписал», – потом поворачивается к тем людям, с которыми разговаривала. Я понимаю, что она занята, сильно.
А я так отчаянно, так безысходно говорю в душе: «Дорогая, милая, хорошая. Ну, ог-лянись. Ну, пойми меня. Ведь понять несложно. Чувство мое заметить легко, достаточ-но сделать полшага навстречу мне. И ты так похожа на «наших». Ты – вылитая «наша». Чудесный сплав мужественности и женственности». Для Вселенной и для Бога моя мольба всего лишь отчаянный писк маленького котенка. Что он может сделать? Но я продолжаю без надежды взывать: «Я знаю, что чудес не бывает. Знаю, что любовь не заслужила. И всё же. Может быть, возможно, чудо? Дорогая, милая, хорошая, обер-нись. Пойми меня. Сделай шаг мне навстречу».

(умная мужественность и нежная женственность) 17 августа 2006 года
В пятницу я должна была забрать документы из УГЗ (Управление Генерального За-казчика). Я позвонила, ответила какая-то девушка, что Натальи сейчас нет, но она скоро будет. Потом телефон был занят, и я, чувствуя себя неуверенно и неуютно, всё же отправилась в УГЗ. Захожу с сильным сердцебиением – в комнате несколько чело-век: и сотрудники, и такие же, как я, «ходатаи» по договорам. Ей опять некогда, она так же мельком смотрит на меня, как и раньше, роняя на ходу: «Не подписал» – отво-рачивается. Первый раз (!) я вижу на ней то ли юбку солнце-клеш, то ли платье – та-кое белое в синий цветочек. И сей «купол, смахивающий на колокольчик вьюнка» пол-ностью закрыл и скрыл ее красивые бедра. А так как выше пояса (в плечах и груди) она худощавая и субтильная, то весь ее вид в этом платье потерялся. К тому же она надела белые остроносые туфли на тонких каблуках. Парадокс. Если бы мне сказали раньше, что женщина, в которую я влюблюсь, будет казаться мне красивее в брюках, чем в платье, я бы ни за что поверила. Не знаю, может быть, она и натуралка, но такая «нестыковка» женщины с женской одеждой (причем дело не в конкретном платье, а женской одежде вообще) опять-таки наводят на мысль о ее не 100%-ной фэмности, так скажем.
Ближе к концу дня я решила позвонить. Горло у меня пересохло, волнение охватило. Когда разговаривала с ней, было физически плохо. Вот как будто ты болен, у тебя тем-пература, тебя мутит, весь дрожишь и на ногах не стоишь. Она долго слушала, как я сбивалась, откашливалась и «рычала» горлом через каждое слово, будто у меня трахе-ит в исходящей стадии. Ответила в своей манере коротко и деловито, что наш договор будет подписан, скорее всего, в понедельник.
А ведь совсем недавно всё было по-другому. Я вспомнила вторую нашу с ней встречу после моей внезапной в нее влюбленности. Мне нужно было сказать ей (и доказать), что решение по поводу содержания нового протокола цены мы приняли с ней непра-вильное. Проходя мимо приемной, я увидела Наталью. Ее начальник сидел за компью-тером, а она склонила к экрану монитора свою стриженую светло-русую голову и что-то ему поясняла. Было далеко, но я расслышала, как она шутливо прокомментировала «скуление» какой-то очередной эстрадной звезды, доносящееся из радиоприемника: «И у этого жизнь прошла мимо». На ней был темный (почти черный) наглухо застегну-тый пиджак, из-за стола виднелись ее голубые джинсы. В приемной сидело много на-рода. Я быстро прошла к ее основному месту работы – просторной комнате с табличкой «Экспертная группа». В проеме двери виднелись составленные вместе и покрытые ска-тертью столы, уставленные разными яствами (такие торжества у нас на фирме бывают только в случае крупных юбилеев начальства). Я почувствовала, как вся кожа моя за-горелась огнем. Но, делать нечего, и я присела на краешек стула в приемной. Наталья увидела меня – не рассердилась, не сделала официального отсутствующего лица, на-оборот, на мою неуверенную фразу: «Меня начальник к Вам послал», – она оживленно, почти заботливо произнесла:
– А что же Вы ничего не говорите?
– Но ведь Вы были заняты.
– Пойдемте.
Мы вышли в коридор, там стоял вплотную придвинутый к стене стол. «Ну, вот хотя бы здесь расположимся, – сказала она и добавила извиняющимся тоном. – Там у нас знаете…»
– Знаю, – ответила я и смело продолжила, – знаю и даже успела смутиться.
Она только на секунду замешкалась, опять извиняюще глянула на меня, легко, очень невесомо коснулась моего рукава, и направилась в «застольную» комнату. Бук-вально через несколько секунд она вернулась. «Смотрите, Наташа, – (первый и по-следний раз называя ее Наташей) сказала я. – Ведь я сейчас правильно рассуждаю…» «Давайте еще раз», – предложила она. Этот пиджак, джинсы, деловитость. А еще за-думчивое лицо, проницательность в темно-сине-серых глазах, когда она внимательно слушала мои рассуждения. И это ее почти невесомое прикосновение руки к моему ру-каву. Здесь слилось всё: красивая, умная мужественность и нежная женственность.
И вот сейчас всё безнадежно. Впрочем, возможно, и тогда всё было безнадежно, просто у человека случилось хорошее настроение, а может быть и полет, полет своего личного счастья.

(«…и грех тебя просить об этом») 23 августа 2006 года
Следовало смириться с тем, что счастье, такое необходимое, такое дорогое для тебя, неведомая судьба медленно-медленно уводила в сторону, мимо.
Жить нужно. Начинался очередной будничный рабочий день. Ветер гнал и рвал хму-рые облака. Ни солнышка, ни тепла. А меня нелегкая сподобила одеться в тонкую, за-уженную в талии рубашку с каким-то странным рисунком: черная полоса, потом часто-кол белых струн на черном поле. В этой рубашечке было чересчур «свежо». Не успела я включить компьютер, как ко мне подошел молодой заместитель начальника отдела и сказал: «Вот три экземпляра документов: два в Заводоуправление, один в Управление Генерального Заказчика». Услышав волшебные слова «Управление Генерального За-казчика», я посветлела, так как в голову мгновенно впорхнули мысли-надежды: «Хотя документы нужно отдать секретарю, но вдруг она в этот момент по коридору пройдет».
С трудом я сдержала улыбку, уложила все документы в папку, сунула папку в пакет, чтобы служебные бумаги, не дай Бог, не промокли. На минуту задумалась: «Может быть, выпить чаю и только потом пойти в УГЗ… К этому времени «они» там оживут и начнут ходить друг к другу по делу и без дела. Или сходить сначала в заводоуправле-ние, а потом уже на обратном пути в УГЗ…» Поняв, что ничего я таким образом не рас-считаю и не угадаю, отправилась прямиком в Управление Генерального Заказчика. Нужно было метров пятьдесят пройти и потом еще подняться по лестнице вверх на че-тыре пролета – выходило пять минут. Ночь накануне я провела почти без сна. Думала о том, что весь год она будет находиться фактически рядом со мной, а я не смогу ни уви-деть ее, ни поговорить с ней.
Выйдя на улицу под накрапывающий дождик, я обратилась к сеющим серые редкие капли небесам: «Сделай так, чтобы мы встретились». Вспомнилась молитва Николая Ростова из «Войны и мира»: «Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбой о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молят-ся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что тебе стоит, – говорил он Богу, – сделать это для меня. Знаю, что ты велик, и что грех тебя просить об этом, но ради Бога, сделай так, чтобы на меня вышел матерый…»
И я произнесла шепотом: «Знаю, что ты существуешь без всяких доказательств, знаю, что ты велик, и что грех тебя просить об этом, но сделай так, чтобы мы встрети-лись, и я почувствую, что ты – есть, и ты – со мной, и это будет для меня самым важ-ным доказательством».
На двери управления висела гравюра с изображением орла. О, этот орел совершенно не походил на позорную нашу «гербастую курицу». Этот орел был зорок, на его широ-кой груди светилась красная звезда, а в лапах он сжимал ракеты.
В приемной, той самой, где когда-то она, склонив светловолосую голову к компьюте-ру, что-то поясняла начальнику, теперь стояли две группки молодых людей в спец-куртках «УГЗ» (некоторые эту форму носили, некоторые нет) и вразнобой о чем-то го-ворили. Один из них, худой, как кощей, подпоясанный широким офицерским ремнем, проявил ко мне участие. Вышел вместе со мной в коридор и, указав на последнюю дверь по правой стороне коридора, сказал: «Там девочки из Техархива, отдайте им». Но девочки по утреннему раннему часу уже умотали, на двери висела табличка «Ушли за почтой». «Ну, дорогие, – подумала я, поглядывая на чуть приоткрытую дверь с над-писью «Экспертная группа», задержитесь в своем походе за почтой, а я здесь покарау-лю. Чем дольше я здесь простою, тем больше вероятность встретиться с ней. Однако «кощей» разрушил все мои надежды. Полный самых добрых побуждений, он подошел к двери Техархива, небрежно отодвинул табличку и сказал: «Оставьте им документы на столе, не бойтесь, они всё передадут начальнику». «Может быть, я подожду», – попы-талась я спорить. «Не пойму, зачем Вам здесь ждать и терять свое время», – уже не-много подозрительно прищурился за стеклами очков «кощей». Всё. Упираться было бесполезно. Никаких уважительных причин задерживаться у меня больше не было. Вы-ходя, я подавленно посмотрела еще раз на по-прежнему немного приоткрытую дверь «Экспертной группы». Значит, все-таки нет.
И вдруг! Это было как всполох пламени. Мы чуть не столкнулись с ней в дверном проеме. Светлая желтая челка, глубоко посаженные серо-синие глаза, черный пиджак, строго застегнутый на все пуговицы, голубые джинсы. «О! – воскликнула я. – Здравст-вуйте». При этом я почувствовала, что неудержимо улыбаюсь, что я просто сияю от счастья, и что глаза мои повлажнели от слез. Обычно она не смотрела мне в лицо. И уж точно, никогда не смотрела в глаза. А сейчас она словно споткнулась об меня – на до-лю секунды задержалась, глянула мне прямо в глаза и произнесла: «Здравствуйте» – удивленно и отчетливо проговаривая каждую букву. Это было мгновение. Что там она успела увидеть, подумать, понять, я не знаю. Связала ли она мою вспышку радости со своим появлением, и с тем, что мы случайно столкнулись, я не скажу. Я не знаю и ни-чего не могу говорить за другого человека. Я только подумала, что никогда я не смогла бы «рассчитать» эту встречу так, чтобы мы столкнулись глаза в глаза на расстоянии в пятьдесят сантиметров. Стоило мне: во-первых, остаться на работе пить чай, во-вторых, пойти сначала в заводоуправление, в-третьих, заупрямиться и дежурить у две-рей Техархива – и всё – и ничего. А то, что случилось, было словно бы подстроено тем, кому всё доступно и всё можно. На счастье ли будущее, на беду ли мою будущую, но он разрешил эту встречу.
Осталось рассказать еще о так называемом «жертвенном тельце». Вас встряхивало когда-нибудь счастье? Если да, то Вы должны знать, что следом неминуемо идет другой «встрях» – в минус. В заводоуправлении делали ремонт и закрыли обе лестницы. В ма-ленькую, тесную кабинку лифта, ставшую единственным средством сообщения с кад-рами заводоуправления, вошел четвертый человек – и лифт застрял. Среди троих моих «сокамерников» по лифтовой кабине, оказалась давняя знакомая, с которой мы года два не виделись. С каждой минутой чувствовалось, что воздуха становится всё меньше и меньше. Мы с Оксанкой присели, казалось, что внизу прохладнее. Оксанка достала мобильник и спокойно стала внушать своему начальству мысль о том, что она способна схватить сейчас сердечный приступ от удушья. А я сидела в полутьме, улыбалась своим воспоминаниям, «проигрывала» всё утро заново и думала: «Если бы за каждую встречу с ней мне пришлось отсиживать в застрявшем лифте, я бы на это не просто с готовно-стью пошла. Я бы увеличила время с шестидесяти минут до суток (так примерно, как увеличилось время полета от Гагарина к Титову), но с тем, чтобы и мне встречу с ней продлили с нескольких мгновений до нескольких часов».

(чай из «Секретного фарватера») 24 августа 2006 года
«Давайте пить чай». Было время, когда мне казалось, что рассудок покидает меня, а жизнь находится под угрозой самоуничтожения. И тогда меня утешали эти простые сло-ва. Что-то в них было от большой надежды.
Человеку может повезти один раз. И со мной это уже случилось – мы столкнулись лицом к лицу. А так, чтобы везло два раза подряд… Это что-то небывалое. Тут трезвому и осмотрительному уму впору подумать: один раз выпало счастье – от Бога, но если выпало два раза подряд, то, пожалуй, что и от черта.
Есть такая немудрящая бумага, как договор. Если в договоре что-то меняется, то за-ключается дополнительное соглашение к договору. При этом оформляться бумаги должны в строгом соответствии с правилами: подписи, места для печати – всё заранее определено. И надо же было такому случиться, что в священном белом квадратике бу-маги, предназначенном для заполнения начальником УГЗ нашей фирмы, оказалась впе-чатана фамилия начальника УГЗ смежного предприятия. Ближе к одиннадцати мне по-звонила сотрудница Договорного бюро, Светлана, и попросила зайти. «Придется согла-совывать так, как есть», – сказала она мне. – «Мое начальство не собирается по мело-чам ссориться со смежниками, заставляя их переделывать документ. Идите в УГЗ и до-говаривайтесь с ними». Я улыбнулась: «Это Вы меня пригласили, чтобы сообщить столь приятную новость?» На улыбку мою Светлана не обратила внимания, отдала мне бума-ги. И только, когда я (внутренне ликуя) уже подошла к двери, она сказала: «Да, там, в УГЗ, сейчас Нагаев все дела ведет, а Наталья Юрьевна в отпуске».
Вот и погасло сразу солнце внутри меня, словно спряталось в тучах. Мир поблек и снова стал обыкновенным, черно-белым, без красок. В грустном раздумье я возвраща-лась в свою комнату. Некоторое время посидела, собираясь с мыслями. Покрутила в пальцах подарок смежников – отлитого из свинца игрушечного космонавта в выходном скафандре. Поглядела на портрет Гагарина на стене. «Улыбаешься, – мысленно сказа-ла я ему. – У тебя-то подобных проблем не было». Однако надо было что-то решать. Я нисколько не сомневалась, что ее уже нет на работе. И всё же… Сегодня четверг, обычно в отпуск идут с понедельника. А, черт, какая разница! И я позвонила в УГЗ.
– Дежурный по УГЗ слушает.
– Мне, пожалуйста, Нагаева.
– Илья Альбертович на совещании.
– Тогда, – немного замерев, сказала я, – попросите Синцову.
– Сейчас.
И почти сразу она взяла трубку. Я вытянулась в струнку и очень звонко сказала:
– Наталья Юрьевна, это по договору 855/860М, неправильно оформлено дополни-тельное соглашение. Можно к Вам подойти?
– А что именно неправильно?
Я объясняла коротко, четко, громко. Не знаю, как там докладывают в армии, но мне казалось, что именно так. Она помолчала немного, потом сказала:
– Я поняла, но надо бы взглянуть. Вы далеко сидите?
Кажется, что внутри меня взорвался огромный стеклянный шар и разлетелся на ты-сячи осколков. А после этого на мир опустилась тишина. Или нет, просто обычные зву-ки стали доходить до меня словно через слой ваты.
– Я рядом, – торопясь и волнуясь, радостно ответила я. – Я совсем близко к Вам си-жу.
И она улыбнулась на том конце (я поняла это по голосу), и сказала: «Ну, приходи-те».
Есть такой хороший эпитет – «стремительный». Пожалуй, это слово лучше всего вы-ражало и мое душевное состояние, и, говоря языком механики, характер моего движе-ния. Одним махом я пролетела четыре пролета и остановилась на лестничной площад-ке, чтобы отдышаться. Когда делаешь что-то важное для себя, главное не останавли-ваться. Пусть ты лучше ошибешься, но в остановке – гибель. Поэтому, как только ды-хание вернулось ко мне, я толкнула знакомую дверь с табличкой «Экспертная группа».
Мне с детства нравилась военная форма. Это даже носило характер болезни, моя влюбленность в петлички, погоны, шевроны. Носить форму, смотреть на мир из-под ла-кированного козырька фуражки было моей детской мечтой. И, может быть, отголоском этой мечты стал нынешний темно-зеленый костюм, у которого края воротника и клапа-ны карманов обшиты поблескивающей золотисто-зеленой почти «генеральской» елоч-кой. А вчера я, будто знала, выутюжила брюки так, что стрелки за километр видны.
Наташа была одна. Она стояла в центре комнаты в своей белой рубашке и голубых джинсах. Она кивнула мне, придвинула «посетительский» стул к своему столу и сама села на место. Я начала говорить. Вернее, я попыталась говорить. Мой рот абсолютно пересох, язык шершаво цеплялся за нёбо, не позволяя нормально произносить слова, губы не слушались. Со мной это случилось впервые в жизни. Понимая, что дальше бу-дет только хуже, я решилась. «Наталья Юрьевна, – спросила я, – у Вас нет воды?» Она легко поднялась, прошла в дальний конец комнаты и сказала: «Вода теплая. Может быть Вам лучше чаю?»
Три года назад, пройдя несколько кварталов от метро, я очутилась во внутреннем дворике за стеной одного из домов-великанов на Балаклавском проспекте. Уже стояла осень, всё пожелтело и только одна маленькая площадка была покрыта ярко-зеленой свежей травкой. Я бросилась на эту траву и думала, что если бы та, с которой я безус-пешно пыталась встретиться, разрешила мне подняться и пригласила выпить чаю, то это, это и было бы моим счастьем. И на текущий момент и на всю мою последующую жизнь. Жизнь не рассечешь на части. Она – одно целое. Поэтому нет людей, которых мы любили когда-то. Эти люди с нами в нашем настоящем, они будут с нами и в нашем будущем, и мы обречены их любить всегда.
Я сама не заметила, как поднялась и прошла вслед за Наташей в их отгороженный от всей комнаты «чайный уголок».
– Вам с бергамотом или «Майский?», – она держала в руках два пакетика.
– Мне всё равно, – не подумав, сказала я.
И тут же получила в ответ: «Мне тоже всё равно». Фраза была будто бы нейтраль-ная, но в ней чувствовался холодный вызов и отрезвляющая интонация.
– Вам две ложки?
– Мне без сахара.
– Вам покрепче или послабее?
А я зачарованно слушала все эти почти волшебные слова и улыбалась.
– Мне покрепче.
Лет в тринадцать я прочитала книгу «Секретный фарватер». Потом перечитывала ее, став взрослой, смотрела фильм. И всегда меня трогала сцена, когда влюбленный Шу-бин без приглашения приходит к Мезенцевой. Тут нужно немного пояснить. Действие в книге происходит во время Великой Отечественной войны. Шубин – старший лейте-нант, командир торпедного катера, человек смелый, горячий, безрассудно увлекаю-щийся. Людьми или идеями – всё равно. Главное, что он предан тому, что запало ему в сердце. Случайно наткнувшись на секретную немецкую подлодку, резерв самого фюре-ра, Шубин ни на шаг не отступает в стремлении раскрыть тайну этой лодки. Мезенцева – строгая, красивая и холодная девушка-метеоролог, которую Шубин только один раз доставляет по заданию командования на остров в Финском заливе. И они вместе заме-чают подсвеченный огоньками на вешках фарватер. Как выяснилось, это и был фарва-тер секретной немецкой подлодки. Шубин потом пытается поговорить с Мезенцевой в штабе, когда с «нейтральной» темы подлодки, войны, торпедной атаки переходит на личную, замечая: «Вы умная, Вы очень умная. Я даже не ожидал. Я думал о Вас, ду-мал, какая Вы». И сразу получает надменную отповедь. И вот он, будучи с оказией в Ленинграде, приходит к Мезенцевой.
– Хотите чаю? – сухо осведомилась она.
«Он не хотел чаю, но церемония чаепития давала возможность посидеть в гостях по-дольше. Вначале он предполагал лишь повидать ее, перекинуться несколькими слова-ми о шхерах – и уйти. Но внезапно его охватило теплом, как иногда охватывает с моро-за. В этой комнате было так тепло и по-женски уютно! Сейчас Шубин наслаждался оча-ровательной интимностью обстановки, чуть слышным запахом духов, звуками женского голоса, пусть недовольного: «Вам покрепче или послабее?» Он словно бы опьянел от этого некрепкого чая, заваренного ее руками».
Между тем Наталья поставила передо мной чашку крепко, но не чрезмерно, зава-ренного чаю. Этот чай был горяч, а вода казалась самой вкусной на свете.
Мы довольно быстро устранили ту пустячную ошибку, с которой я пришла к ней. И я начала говорить о другом. О проблемах моего договора, к которым она уже не имела никакого формального отношения. И, конечно, не могла помочь. Я говорила и смотрела на нее, не отрываясь. Переводила взгляд с лица на одежду, с одежды на руки. Руки ее были по локоть обнажены. И может быть, поэтому мне так ярко бросились в глаза и за-помнились ее часы. Не часы, а я бы сказала, часики. На узеньком ремешке маленькие часики. В теме такие не носят. Обручального кольца нет, как, впрочем, и любых других колец. Скорее всего, она замужем, просто не любит носить кольца. Сквозь белоснеж-ную рубашку была видна забранная в плотную белую кружевную ткань выпуклость груди.
Я впитывала все эти образы, как пересохшая земля влагу. А она ни разу не подняла на меня глаза. Слушала, отвечала. Раскрывала и закрывала тетрадь. И всё это так не-возмутимо. Она была абсолютно спокойна, словно не чувствовала, что я всё время смотрю на нее. Можно ли этого не чувствовать? Только один раз она улыбнулась, по-прежнему не поднимая глаз. Улыбнулась, когда я сказала, что не могу связаться со своими смежниками, что у них «кабель перебило». Казалось, что она улыбается не мо-им словам, а каким-то своим мыслям. Обычно сдержанные люди не часто улыбаются. Именно поэтому их редкие улыбки сразу вызывают теплый отклик в душе и запомина-ются надолго. Ее улыбку я точно никогда не забуду. Она никак не выказывала ни удивления, ни раздражения, ни спешки, хотя я «свернула» уже от договора совсем на другую тему, свою инженерную работу. Словом, она меня никак не гнала. Я сама под-нялась и тихо сказала: «Спасибо за чай. И, вообще, за всё спасибо».
И тут она первый раз за всё чаепитие на меня посмотрела и немного удивленно, не-громко ответила: «Да, не за что».

(В кильватере призрака) 18 октября 2006 года
Судьба как будто примерилась испытывать меня. С актом из Московского Конструк-торского бюро вышла трехнедельная задержка. В жизнь вмешивались обстоятельства, не желающие считаться с моим возникшим чувством. С прекрасным чувством.
Я только что от нее, от Наташи, впрочем, не совсем от нее. Мне посчастливилось по-сидеть у них в комнате, в комнате Экспертной группы, минут десять. Десять минут, за которые мне стало понятно, что я ее не интересую. Не занимаю я столько место в ее душе, сколько она в моей. Ни на четверть, ни на десятую долю.
От чего лучше пишется: от великой радости или великой печали? Когда находятся самые меткие слова и образы? Когда ты пребываешь в счастливом состоянии или в го-рестном? Наверное, одинаково. Слава Богу, она дарит тебе еще сильные эмоции. Жизнь, судьба, Наташа.
Врач, глядя на экран, произнес: «Опухоль, судя по всему, доброкачественная, но надо сделать пункцию, зайдете через неделю, я скажу результат». И я неделю пребы-вала в состоянии, когда тебя вдруг взяли на прицел. Я поразилась своей реакции. Сна-чала… я заартачилась. «Да ну и черт с тобой, – мысленно сказала я тому, кто взял меня на мушку, – можно подумать, она такая уж счастливая, моя жизнь». Мне сразу припом-нились и дни безысходного отчаяния, и безжалостные тиски одиночества. Между тем, параллельно с невеселыми мыслями об угрозе здоровью, внутри меня еще продолжала жить другая жизнь. Жизнь, радугой взошедшая надо мной в июле, а, точнее, в среду вечером 19 июля 2006 года. Удивительная радуга, таких не бывает: из цветов черного и синего, белого и голубого, платинового и желтого. Так она врезалась мне в память эта девушка. Цветами. Желтыми были ее волосы, синими глаза. Черный пиджак, голу-бые джинсы, белая рубашка. Радуга. И кто-то глубоко внутренний спросил меня: «Ну, а если бы? Если бы тебе предложили махнуться? Врач ошибся в предварительном про-гнозе. И окажется у тебя та «штука», которой Солженицын целую книгу посвятил: «Ра-ковый корпус». Но при этом получишь ты свою любовь. Настоящую, взаимную, ответ-ную. Чтобы так, как желали тебе знакомые из «темы», была эта девушка не стерва, и не «кура бескрылая», а совсем-совсем другой человек. Чтобы могла ты сказать: «мне с ней повезло». И я, словно и впрямь с кем-то торгуясь, спросила: «Я понимаю, в отно-шениях случается всякое, в жизни случается всякое. На сколько лет эта любовь? Даже, если только на полгода, а год, так это и вообще по-царски! Беру! И плевала я на эту опухоль». Такими были мои слова. Странно, что только потом, после обнадеживающих, уводивших меня подальше от мушки «стрелка», анализов, я тихо подумала: «Я выби-раю жизнь». А, может быть, договор всё-таки состоялся? Не такой, как в «Фаусте», ко-нечно, но состоялся? И потеряла я Наташу.
Возвращаюсь к началу этого дня. Во время трехнедельной задержки актов любой изыскиваемый мною повод, как обратиться к Наташе, стал казаться мне на корню аб-сурдным. Слишком много времени прошло. От УГЗ мой договор курировал другой чело-век – Нагаев. А что я могу сказать ей? О чем спросить? Те дни, когда она меня чаем поила, давно прошли. Разговаривала она тогда со мной и советы давала в отсутствие Нагаева. Всё законно, она тогда его замещала. А сейчас… ничего не придумать, любое мое обращение к ней будет выглядеть нелепо. Один у меня оставался шанс. Я могу ее увидеть! Просто увидеть, когда буду подписывать документы у Нагаева. За это стоило побороться. А больница и операция подождут.
Мой начальник был очень доволен, наблюдая, как я по собственному почину ликви-дирую образовавшийся в работе «затор»: прилагаю все дипломатические способности, чтобы примирить московское КБ и люберецкий завод. Их внутренние противоречия вы-звали задержку актов от КБ нашему предприятию. И, не дай Бог, сейчас, когда мне удалось почти чудом сдвинуть дело с мертвой точки, я обнаружу ошибку! Специалиста, не первый десяток лет ведущего все договора в КБ, заставить переделывать, перепод-писывать акт – дело почти безнадежное. «Это Сталинград!», – так выразилась я когда-то при Наташе, энергично рубанув воздух рукой, и она улыбнулась. Мне тогда еще бы-ло нестрашно с ней разговаривать. До моей влюбленности в нее оставалось несколько часов, так что я блистала красноречием, описывая ей затруднения со смежниками.
Ошибку первым увидел мой начальник. Этап договора оканчивался в сентябре, а в акте стояло «в июне». Надо же, сумму проверила, название этапа – всё до последнего слова. И такая досада разобрала меня. Досада до уныния, до ощущения детской беспо-мощности. Я положила перед собой календари на 2006 и 2007 год. Мне предстояло увязать несколько дат и событий. Так, чтобы успеть везде. Или чем-то пожертвовать, но только не встречей с Наташей. У меня есть три-четыре недели. За это время я долж-на добиться от КБ переподписанного правильного акта, пройти, прилагая возможные и невозможные усилия все инстанции, предшествующие УГЗ. А как только я побываю в УГЗ, можно будет ехать в московскую клинику на консультацию по поводу своей опухо-ли. Да, ведь надо еще купить билеты на поезд, чтобы встретить Новый год с родствен-никами. А в январе, сразу после рождественских праздников мне надо быть в Москве, у меня заканчивается второй этап договора. Неужели я упущу эту последнюю возмож-ность увидеть Наташу? Нет, конечно, нет. Я поеду к родным в феврале или марте. Вот и всё.
Просматривая злополучный финансовый акт, я вдруг подумала: «А кого впечатать от УГЗ? Их самого главного начальника – Кириллова или его заместителя – Щербака?» «А ведь я могу… – мелькнула вдруг совершенного другого направления мысль, – я могу позвонить им в УГЗ и выяснить это, может статься, что трубку возьмет она». «Ну вот, – услышала я прямо над ухом раздраженный голос сотрудницы, – опять телефон не рабо-тает, хорошо, что конструктора рядом сидят, пройдусь до их корпуса». «Телефон не работает, – выхватила я, – до корпуса дойду». Так ведь и я так могу. Дойти до УГЗ. Это совсем рядом. Может быть, на мое счастье, Нагаева не будет на месте, я спрошу об этом пустяке у нее, спрошу прямо с порога, объясню, что у нас телефон не работает. «Нормально? – Нормально». Неопределенность, грозная перспектива того, что какие-нибудь новые обстоятельства могут надолго, если не навсегда, лишить меня возможно-сти увидеть Наташу, прибавили мне решительности. «Двум смертям не бывать, – поду-мала я по привычке, и осеклась. – Нет, лучше по-другому: мне нечего терять».
Чтобы уже не передумать, я взяла папку с актом и пошла быстрыми шагами к Управ-лению Генерального Заказчика. Моя мука состояла в том, что мимо этого белого краси-вого здания с застекленным подъездом я проходила как минимум два раза в день, а то и чаще. Так близко от меня находилась Наташа, и в то же время так далеко, как будто отделяла ее тысяча километров. Нельзя сказать, что я не волновалась, поднимаясь по лестнице и идя по коридору. Я старалась отключить все мысли, все эмоции, старалась быть бесстрастной. Когда я была здесь последний раз, она была в отпуске. И сейчас, входя в просторную комнату Экспертный группы и уже видя Нагаева, я ожидала уви-деть ее стол пустым. Но нет…
Я остановилась посередине комнаты и поздоровалась. Нагаев поднял голову, Наташа повернулась. Они взглянули на меня именно так: одновременно и как по команде. Не ответили мне на приветствие, только Нагаев с недовольной нотой протянул: «Ну вот, как конец дня… – и слабо махнул мне рукой. – Тогда уж подождите». «Я подожду», – ответила я и села за стол прямо за Наташей. Я не верила своей радости. Она была так близко от меня. Я поглядывала на ее всё тот же черный пиджак, белая нежная шея над вырезом воротника казалось такой трогательной и беззащитной. Время от времени она подносила к голове то одну, то другую руку. И кожа на руках была такая белая и неж-ная, розовый лак, ухоженные ногти. Почему складывается впечатление трогательное и нежное, когда смотришь на нее сзади? Потому что не видишь ее глаз и выражения ли-ца. Обычно лицо ее бесстрастно, на нем отражается только сосредоточенная работа ума, а в глазах ее постоянство, твердость, олимпийское спокойствие. Спокойствие это не имеет ничего общего со словом покой, нет, это спокойствие стойкой, безгранично уверенной в себе выдержки. При виде Наташи, при воспоминаниях о ней, сами собой представляются картины Белого Безмолвия, описанные Джеком Лондоном. «У природы много способов убедить человека в его смертности: непрерывное чередование прили-вов и отливов, ярость бури, ужасы землетрясения, раскаты небесной артиллерии. Но всего сильнее, всего сокрушительнее – Белое Безмолвие в его бесстрастности. Ничто не шелохнется, небо ясно, как отполированная медь, малейший шепот кажется свято-татством, и человек, оробев, пугается звука собственного голоса».
Мало-помалу во мне росли неуверенность и смятение. Напротив Нагаева стоял ка-кой-то важный лысоватый дядька, уважительно ему поддакивал. Наташа, похоже, смотрела тот же договор, что и Нагаев, иногда что-то диктовала вслух. Цифры, терми-ны, обсуждение – люди заняты делом, серьезной работой. Слушая их, я представила, с каким количеством договоров они сталкиваются каждый день. Сколько им приходится помнить. Насколько они сильнее меня в этой работе. За то, как Наташа разобралась в моем договоре, я и влюбилась в нее. Это была гроссмейстерская партия, и я смогла оценить ее блеск.
Я немного сжалась перед царящей здесь атмосферой: важные дела, знающие спе-циалисты. Как только Нагаев закончит разговор с тем дядькой, он пригласит меня. А что у меня в папке? Два тоненьких листка акта. Он буркнет в своей обычной манере, то есть не глядя на меня и не спрашивая ничего: «Давайте». Раскроет. И что я ему скажу? «Кто будет от Вас подписывать: Кириллов или Щербак?» Такой на фоне их важных дел идиотский вопрос. Причем на глазах у Наташи и этого солидного дядьки. Мой вопрос был примитивен. Чтобы его выяснить, достаточно было позвонить. Вздумай я оправды-ваться тем, что наш телефон сломан, эти доводы были бы так же нелепы, как и мой приход сюда, в УГЗ. Позвонить я могла бы из любой комнаты соседнего с нами отдела. Впервые я сама подумала об этом.
Ситуация вызвала у меня в памяти финал одного из замечательных эпизодов фильма «Семнадцать мгновений весны». Штирлиц сидит в приемной у Гиммлера. И это наруше-ние субординации, ибо непосредственным начальником Штирлица является Шеленберг. В папке Штирлица листки с информацией о том, что некие люди рейха ищут контактов с Западом. Штирлиц пришел наугад. И вдруг из кабинета Гиммлера выходит Шелен-берг, за кадром настороженный голос Копеляна комментирует «А вот этого не ожидал никто». Штирлиц моментально разыгрывает сцену: он, дескать, возмущен судьбой се-мьи некоего погибшего полковника Кроля и пришел сюда хлопотать. Всё бы ничего, но Шеленберг говорит: «Давайте папку, что там у Вас». А в папке находится информация, которая погубит Штирлица, как только Шеленберг прочтет ее. Штирлиц понимает это. Он как бы нехотя протягивает папку, но не выпускает ее при этом из рук… Пока Ше-ленберг не отмахнулся и с улыбочкой шефа, всё понимающего, но дающего некоторую свободу своим сотрудникам иметь тайны от него, сказал: «А про полковника Кроля то-же выдумали?»
Я крепко придерживала папку. Надо было быстро что-то решать. Спасло меня пус-тячное обстоятельство. Я оставила пальто в гардеробе, а гардеробщица предупредила: «Я через десять минут ухожу». «Хорошо, – ответила я, и легкомысленно пообещала, – минут за восемь управлюсь». Посмотрела на часы. Вернуться сюда с пальто в руках, или уйти вообще? Лучше уйти. Я вышла из застекленного подъезда УГЗ. Горела моя душа, горело тело. Два месяца я то с оптимизмом и безропотно, то с унынием и нетер-пением ждала той минуты, когда увижу ее. И пусть так, путь она мне ничего не сказа-ла, даже не повернулась ко мне, но я увидела ее. Радость и горечь плескались в моей душе. Мне захотелось немедленно рассказать всё кому-нибудь. Я взяла мобильный те-лефон и вышла в коридор.
Однако двери всех комнат нашего этажа выходили в этот коридор, любое мое слово могло быть услышано. Есть только одно подходящее место: застекленный переход, со-единяющий наш и конструкторский корпус. Он пуст. Я дошла до его середины, осмот-релась: метров на десять впереди меня – никого и метров на десять позади – никого. И опять мелькнул в моей памяти кадр из «Семнадцати мгновений весны»: Штирлиц в черной эсэсовской форме идет с радисткой Кэт по коридору роддома. Только здесь, он уверен, нет подслушивающих аппаратов. Только здесь он может с ней поговорить. Мо-ей знакомой из «темы» можно было рассказать всё. Можно было пожаловаться на от-чаяние. И в который раз гадать: «Натуралка Наташа или хотя бы «би»? Неужели она не понимала раньше моих эмоций?» «Не понимала, – отвечает знакомая, – или истолко-вывала их как угодно, но не как твою влюбленность, не как половую страсть, они – на-туралки – далеки даже от таких мыслей. Брось, забудь». Я подумала: «Если бы нас, «темы», было 50% или хотя бы 30%, наверняка, мой приход по пустячному поводу по-няла бы Наташа как приход именно к ней, понял бы это и Нагаев. А когда «темы» 3-5%, натуралам даже в голову не придет предположить, что женщина может быть влюб-лена в женщину. Раскрой я папку, и со своим дурацким вопросом я выглядела бы пол-ной идиоткой».
И все же… У меня было ощущение, что Наташа отдает себе отчет в том, что я испы-тываю к ней особый интерес. Может быть, она не понимает причин этого интереса, не предполагает даже, что интерес этот, не что иное, как влюбленность. Но интерес мой чувствует. Проявленные мною по отношению к ней эмоции были необычны и отлича-лись от поведения основной массы «инженеров-ходатаев», бывающих в УГЗ.

(почему меня не убило?) 25 октября 2006 года
Когда тебе позарез нужен ответ на вопрос. Когда силы, ведущие тебя по жизни, со-чтут, что ты достаточно ждал и намучился, они дадут тебе избавление. Страдающему, тому, кто безответно влюблялся, тому, кто хлебнул от неприятия людьми своей своеоб-разной любви, научным словом обозванной сексуальной ориентацией, я протяну руку помощи. Как когда-то мне ее протянул Булгаков. Ко всем моим бедам эта книга не име-ла никакого отношения, но она помогла мне. Вот слова из этой книги.
«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болота-ми. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над зем-лей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожа-ления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна <успокоит его>». В самые трудные дни своей жизни я читала на ночь этот отрывок. Вместо молитвы. В тяжелой работе я пыталась забы-ваться… Разгружая неподъемные оконные рамы на высоте восьмого этажа, когда уж особенно забирало (я уехала от девушки, в которую была влюблена, но от чувства сво-его я никуда не уехала), я только шептала онемевшими губами: «Боги, боги мои!»
В какой то момент ты устанешь от жизни, ведь, в сущности, это хождение по одному и тому же кругу. Ты умен, чтобы понять это. Устанешь от монотонности. Уловишь, что страдания твои похожи, как две капли воды, пусть пережиты они в разное время и по поводу разных девушек и женщин. На мгновение ты увидишь свои неутоленные стра-сти, свои самые заветные мечты глазами Бога. То есть, с улыбкой иронии и с улыбкой ЛЮБВИ. Бог может позволить себе иронию. Потому что его ЛЮБОВЬ к тебе безмерна, она куда больше того, что ты мечтала дать своим девушкам и больше того, что они мог-ли дать тебе все вместе взятые. А ты переймешь от Бога только иронию.
Бывает ли так, что хочется смеяться и плакать одновременно? Вот как мне сейчас. Нет, чувства всё же не похожи, как две капли воды. Трагедия превращается в фарс. Да, собственно с этого мне и хотелось начать свой рассказ.
Согласно законодательству счет-фактура должна датироваться не позднее чем пять дней спустя после подписания принимающей стороной акта сдачи-приемки. На деле же так не всегда получается. Например, наши своенравные смежники из КБ имеют при-вычку писать: «Акт от …» и ставят дату тем днем, когда акт был напечатан. Пока бума-га идет по инстанциям и ложится на стол нашего Генерального, проходит, по крайней мере, месяц. И получается казус: акт с двумя датами. И были бы (уже подписанные во всех инстанциях, кроме бухгалтерии) июньские акты «запоротыми», доведись им попа-сться на глаза Главному бухгалтеру, женщине авторитарной, никогда не идущей ни на какие уступки. Нам же в свое время повезло. Главбух была в отпуске, и акт приняли ее «девочки». Вот именно, с этой ситуацией мне помогала разбираться Наталья во время «чаепития». Эти акты, благополучно «обошедшие» Главбуха и позволившие нам свое-временно закрыть этапы договора, я и хотела показать Наташе. Да кроме того уточ-нить, кто из их необъятного УГЗ где будет расписываться.
Уже было 10 часов утра, а на телефонные звонки в Управлении Генерального Заказ-чика никто не отвечал. Я отправилась туда выяснять, в чем дело. Минут десять я ждала и уже подумывала уходить, когда в коридоре показались Наталья и сотрудник Эксперт-ной группы Артем Полуянов. Они между собой вели оживленный разговор. Наташа, раздевшись, довольно дружелюбно сказала мне: «Ну, проходите, что Вы там встали». Усаживаясь за стол, Наталья ухитрялась продолжать беседу с Артемом и слушать меня. Она коротко отметила, кто и где будет расписываться от УГЗ, а по поводу старых актов, сказала: «Сейчас, минуту, я обязательно вспомню». Сосредоточилась, вспомнила: «Ну, прошли они и – хорошо. А что Вы, собственно, хотите?» В ее глазах читалось легкое непонимание. Надо было уходить. А уходить так не хотелось. Я ждала встречи с ней два месяца, я думала о ней каждый день и каждую минуту. Не было сил оторваться от нее. В это время мелодично затренькал Наташин мобильный телефон. Я понимала, что слушать чужой разговор нехорошо, но всё равно упрямо продолжала стоять и ждать неизвестно чего. И дождалась… «Дорогой, – сказала Наташа необычайно мягко, – мне так приятно, что ты позвонил». При этом она, не глядя на меня, подала акты. Я маши-нально сказала «Спасибо», повернулась и вышла из комнаты.
Я была ошеломлена, повержена, раздавлена. Я знала, что рано или поздно это слу-чится. Я много раз говорила себе: «Она замужем, у нее ребенок». Я часто рассуждала сама с собой: «У нее обязательно есть мужчина. Если не муж, то – друг, любовник. Она – яркая женщина. У нее красивая фигура, бесподобные бедра. Могут ли мужчины обхо-дить стороной такую женщину? Нет. Может ли такая женщина обходиться без мужчин? Нет. Даже если она, независимая и сильная. Всем своим существом и характером она как будто «диктует» поклонение. Ее тело слишком сексуально, чтобы представить его лишенным такой естественной и понятной «нормальной» природной жизни». Я пыта-лась гасить свою радость, предостерегая себя: «Помни, жизнь против тебя: только три шанса из ста, что она – лесбиянка. Только десять шансов из ста, что она – бисексуал-ка». То есть я готовилась. Но всё произошло слишком неожиданно и необычно. Я пола-гала, что узнаю о ее личной жизни случайно из чьих-то обрывочных фраз. Я считала, что в перерывах между этими «известиями о ней» я буду успевать «приходить в себя». А что же произошло на деле? Жившая во мне надежда оказалась сильнее всех доводов разума. Твердя себе о ее «натуральности», я, оказывается, всей душой была убеждена в ее «латентной гомосексуальности». Вот почему я была потрясена. И еще. Это ведь не было просто известие о том, что у нее есть мужчина. Это было страшнее: я словно при-сутствовала на свидании, я слышала достаточно интимные слова. Странно то, что, пе-реживая потрясение, я не забывала и о ином впечатлении от этих слов. Они не вписы-вались в ее образ. Наташа была человеком сдержанным, избегала красивостей в речи и вообще всяческих демонстраций и излияний. Поэтому слова «мне приятно, дорогой» звучали не очень естественно в ее устах, почти нарочито.
Я работала, разговаривала с людьми, слушала предложения врачей по поводу опе-рации, но всё так – по инерции. Ощущение сильнейшего удара, выбившего почву из-под ног, не покидало меня. Никто, ни давно знающие меня друзья-натуралы, ни «тем-ные» друзья так и не поняли, не смогли прочувствовать силу этого удара. Словно сго-ворившись, они повторяли одно и то же: «Ну, неожиданно раскрылось, наверное, ты ревнуешь, наверное, тебе неприятно. Но это – переживаемо. Ты лучше скажи нам, как у тебя дела со здоровьем?» А мне наплевать было на здоровье. «Зачем жить, – с горя-чим отчаянием думала я. – Почему я не умерла там же, у ее стола от инфаркта или ин-сульта».
На следующий день мое желание почти сбылось. Я потеряла сознание в столовой. В «скорой» меня «откололи». Я отоспалась, вернулась на работу. Акт сдачи-приемки, из-за которого я так долго тянула с больницей и операцией, был готов. Надо было идти в УГЗ. На этот раз строго по делу, без всяких «хитрых» поводов. В большой комнате Экс-пертной группы никого не было. Я присела на краешек стула и стала перелистывать акт. Дверь раскрылась и вошла Наташа. Она была одета в бордовый свитер и облегаю-щую темную юбку. Лицо было строго-непроницаемым. Руки у меня задрожали. «Ната-лья Юрьевна, – совсем робко спросила я, – Вы примите акт?» Она прошла к своему столу. Хмуро ответила: «Давайте». Взяла, пробежала по диагонали глазами и так же хмуро сказала: «Оставляйте».

(ты тоже будешь умирать) 30 октября 2006 года
Ефрем Поддуев к своим пятидесяти годам был мужчина, что называется, «в самом соку»: статный, сильный, удачливый. И жилось ему всласть. Благодаря своему уму и знанию людей он всегда умел добыть себе достаточно денег. Устраивался надежно и добротно, куда бы ни заносила его судьба. И с женщинами ему везло, отбоя не было, успевай только выбирать. В военные годы тоже всё обошлось хорошо: сотни тысяч му-жиков на полях битв головы сложили, а Ефрема надежно «бронь» прикрывала, аккурат с сорок первого года по сорок пятый. Так и текла мерно, полно и благополучно жизнь Ефрема, как вдруг налегла на него (до того никогда в жизни не болевшего) мутная, страшная хвороба. Долго не шел он к врачам, надеясь, что «пронесет». Однако не «пронесло». Рак, пятясь и отступая после операций и облучений, своей добычи всё-таки не отпускал. Удавом пережимал шею, поднимался всё выше и выше, бил в голову. И ничего не оставалось Ефрему между приступами животного страха, как переполаски-вать в уме, словно белье в проруби, всю свою жизнь. Тут-то и пришли ему на память слова: «Ты тоже будешь умирать». Вскинулся Ефрем. Когда и кто сказал ему это? Кто напророчил? Был день в ноябре, уже после войны. Прислали им как-то на стройку аре-стованных. Холод, стужа, земля мерзлая. Попросили его доходяги: «Засчитай нам траншею в полный профиль, не добрать нам больше лопатами». Огрызнулся Ефрем: «Не меня, начальство проси, которое повыше. А мне за вас ответ держать не резон». И тогда самый молодой парнишка, бессильно на лопате повисший, надсадно кашляя, ска-зал: «Ты тоже будешь умирать, десятник».
Больше всего на свете я любила читать книги. Они обещали мне чудо и никогда не обманывали. Восхитительные образы, умные мысли, меткие выражения оседали где-то в глубинах памяти, чтобы яркими маячками вспыхнуть в минуты сильного эмоциональ-ного напряжения. Но не все слова из книг на добро запоминались.
«Оставляйте», – хмуро сказала она и отвернулась. Мне стало нестерпимо больно и обидно. На моих глазах беззвучно рушилась, умирала моя любовь. Настоящее ведь все-гда торжествует над прошлым, может переиначить его, уничтожить. Эта неприветли-вость, почти неприязнь означала, что никогда мы с ней не сталкивались лицом к лицу в дверях УГЗ, никогда она меня не поила чаем. И кто-то, как будто бы и не я даже, поду-мал: «Ты тоже будешь умирать». Так думать о ней было несправедливо и жестоко. В том, что она не любила меня, она была не виновата. Так думать о любом человеке было бы неправильно. В хлесткой, ядовитой и мстительной фразе Солженицына не было ни человеческого благородства, ни человеческой души, однако фраза эта зацепила меня крепко.
Боль заставила собраться и сосредоточиться на работе. Не на договорной, на техни-ческой. Специальность инженера-механика с ее чертежами и расчетами была мне все-гда безразлична. Мое разочарование в профессии можно объяснить еще и тем, что дол-гие годы я занималась проектами, которые так и не были воплощены в жизнь: новый грузовой отсек для космического корабля, новый модуль для орбитальной станции. Но недавно из другого подразделения к нам вернулся мой бывший начальник, знавший меня еще со времен дипломного проекта. Он привлек меня к работам по системе экс-тренной эвакуации экипажа («система три Э» – как называли ее остряки). Я всегда за-видовала сотруднику, который вел СЭЭЭ. У него были четкие, понятные обязанности. Он ездил в КБ и проверял готовность установки, перед пуском участвовал в ее монта-же. Это было весомое, зримое, настоящее дело. Ответственное. Вчитываясь в тексты проектных документов по СЭЭЭ, анализируя циклограммы, время от времени набрасы-вая карандашом на клочке бумаги расчеты необходимых импульсов и тяг, я, неожидан-но для себя, поняла, что в главном я – счастлива. Я работаю над тем, что мне нравится. Что летает, и будет летать, оберегая в полете жизнь каждого экипажа орбитальной станции. Еще я поняла, что работа, которая захватывает тебя целиком и доставляет ра-дость, может заменить любовь. Любовь же заменить пустоту, отсутствие любимого де-ла, не может. Но, даже рассуждая так бодро, я продолжала видеть, словно передо мной прокручивали пленку, все эпизоды, связанные с Наташей. И последний, перечеркнув-ший всё. Это тяжелое и замкнутое слово: «Оставляйте».
В воскресенье я поехала в Москву на рынок. Там был один павильончик, где прода-вали хорошие кроссовки. День был холодный, ветреный. Промерзла я ужасно. Долго искала пресловутый павильончик. Кроссовок не оказалось. «В декабре приезжайте, мы их закажем», – участливо сказал мне продавец и дал визитку с номером своего мо-бильного телефона. Я вышла из магазиньчика и стала поглядывать по сторонам. Мне нужен был ремень с бляхой, которая позволяла бы фиксировать изменение размера та-лии не на сантиметр, как обычный ремень с дырочками, а на доли сантиметра, милли-метры.
Продавец, стройная девушка невысокого роста, подошла ко мне. «Вам помочь по-добрать ремень?» «А это Ваши?», – спросила я, начиная улыбаться. «Мои, все мои», – ответила она и тоже улыбнулась в ответ. Мне нравилось заговаривать на рынке с про-давцами – молодыми девушками и женщинами. Ты здесь по делу и они по делу. Разго-воры ваши и улыбки ни тебя, ни их ни к чему не обязывают. А главное, они заинтере-сованы в тебе, будут говорить с тобой, скорее всего, приветливо, помогать, когда по-просишь. И мне было легко с ними. Я чувствовала себя раскованно, улыбалась искрен-не, шутила. Коротко объяснила девушке, какие мне нужны ремни. «Так вот эти Вам по-дойдут, – ответила она, – только нужно их по талии померить. Потом я отрежу кончики ремня, вставлю их под бляху, и они будут Вам размер в размер, как Вы хотите». Ремень я надела сама, заправила за все шлевки, захлестнула бляху. И – привет! – никак не могла ее расстегнуть. Некоторое время девушка мне объясняла: «Там снизу есть рыча-жок такой, так Вы подайте его от себя». Видя, что усилия мои тщетны, она улыбнулась моей беспомощности и сказала: «Давайте я Вам покажу». Мне пришлось задрать свитер выше пупка, и она склонилась к моей бляхе. Я еще страдала по Наташе, помнила ее маникюр и обращала внимание на кисти рук всех встречающихся мне женщин. У этой девушки был такой же маникюр. Пальцы ее, застыв на холоде, сгибались с трудом, и поэтому она некоторое время провозилась, пока расстегнула бляху. Однако система защелок попалась заковыристая (дома я тренировалась полчаса, пока научилась с ней справляться), и снова я не могла расстегнуть ремень. «Девушка, – смущенно сказала я, – беда с этой застежкой или я такая бестолковая, помогите мне, пожалуйста, еще раз». Не выдержав комизма ситуации и собственной несообразительности, я усмехнулась. И она улыбнулась, с юмором, да так светло и легко глянула на меня, словно дохнуло лас-кой мне в самое сердце. И сразу отлегло, сразу стала не то, чтобы свободно, а просто появилась надежда, что жизнь моя и без Наташи не пропала.
Она снова склонилась к ремню, время от времени грея дыханием пальцы. Не может человек, лишенный много лет чувственного удовлетворения, остаться безразличным к такому вот «интиму по производственной необходимости». Скажу честно, если девушке почти удалось снять с тебя недавнюю, такую безнадежную и горькую любовную боль, а потом она начинает расстегивать тебе ремень, это волнует. Ты чувствуешь, что твоя душевная симпатия, столь близкая к тому неопределенному, что называется «любовью с первого взгляда», полностью сливается с твоим чувственным влечением. Между тем к девушке этой непрерывно подходили аборигены рынка. С наглыми и повелительными интонациями они разговаривали с ней, почти каждый пытался приобнять ее за талию. Она высвобождалась, кивая в мою сторону. Мужики кидали ей насмешливые фразы и уходили. А один глянул на нее горячим, сосредоточенным, многозначительным взгля-дом. Девушка поникла, кивнула. И вновь повернулась ко мне. У меня в душе уже на-всегда запечатлелись легкость и радость, которые от нее исходили. Мне было больно за нее, за ее не свободную жизнь. Крутящиеся около нее кавказцы с жадными, азарт-ными, хмельными лицами напоминали клубок кобелей. Поразительно, но они четко и точно поняли, кто я. Так один подошел ко мне ближе и сказал: «Она уже занята, оставь ее, она моя». Восприняли, следовательно, как соперника. Правильно восприняли. Не обращая на слова «черного» никакого внимания, я отдала девушке деньги и сказала: «Теперь за ремнями только к Вам буду приезжать». Она взяла деньги, кивнула, улыб-нулась. Девушка была еще молода, вряд ли старше двадцати семи лет, но лицо уже не-сло печать той жизни, что выпала на ее долю. Стоять на ветру и холоде, греться вод-кой. Пить ее, когда и не только греешься, а когда угощает хозяин и его друзья. С кем-то из них, а может быть, и не с одним, ложиться в постель. Лицо ее утратило свежесть и нежность молодости, но душа не утратила. И это главное обаяние – обаяние души, наверное, одинаково чувствовали и они, грубые кавказские парни, и я.
Я ехала домой в автобусе, вспоминала обо всем, что со мной произошло, и продол-жала чувствовать волнение в душе. Рядом со мной был человек, который смог исцелить мою душевную рану, который мог бы стать для меня лекарством от любовного недуга. Всегда я была убеждена, что «снимать», покупать, соблазнять женщин – занятие для подлых людей. Что без чувства «такое» недопустимо. А вот сейчас… Как там писала знакомая, один из лучших авторов «Острова», в своем рассказе «Художник»? «От Алки я научилась «снимать баб» в ларьках и кафе, и именно эти «бабы» спасали меня от одиночества своей нерастраченной нежностью, и жаром тела от холодности «баб» ду-шевнобогатых».
Я сдвинула брови. Наверное, так было бы легче. Легче телу, легче душе. Не вер-теться ночами без сна, стискивая в кулаках уголки простыни, не плакать по той, у ко-торой для тебя не нашлось лишнего человеческого слова. Возможно, так было бы луч-ше. Но, слава Богу, что я этого делать не умею и никогда не сделаю. Иначе чем я буду лучше «черных», покупающих ее. И какая для Бога разница, что у каждого из них она десятая, двадцатая, несчитанная, а у меня была бы первая. Он «воздаст» и им, и мне одинаково.
Эта девушка-продавец, даже имени которой я не знаю (постеснялась спросить), всё же успокоила меня. На работе мне удалось сосредоточиться. Оставалось только одно, последнее испытание. Надо было забрать подписанный акт из УГЗ. Я набрала номер и услышала знакомый серьезный, низкий голос: «Синцова слушает». «Вот, – подумала я, – когда ты была мне нужна, никогда трубку не брала, а сейчас, когда мне лучше без тебя обойтись, вдруг объявилась». «Здравствуйте», – с еле уловимой иронией сказала я. «Здравствуйте», – ответила она с легким удивлением. «Мне, пожалуйста, Нагаева». «Пожалуйста». В этот момент трубку взял Нагаев. Он вначале не мог понять, о чем я, потом немного отставил трубку и обратился к Наталье. Но мне разговор был слышен.
– У тебя, что ли акты этого КБ?
– У меня.
– Ты подписала?
– Нет, и не собираюсь.
– Тогда возьми трубку и поговори сама.
Я услышала ее голос: «У вас месяц назад подписан технический акт, а финансовый акт только сейчас. Как я с этим пойду к Кириллову?»
Как странно устроен человек. Казалось бы, кроме боли, всякий раз новой боли, мне от Натальи ждать нечего. А я – обрадовалась. Что пойду к ней. Что должна по делу объясняться именно с ней. Скорее всего от радости я, вместо того чтобы заартачиться или начать спорить с ней (как это сделали бы многие мои коллеги, технические кура-торы), очень мягко сказала: «Видите ли, у нас так сложились объективные обстоятель-ства, может быть, ваш Начальник сумеет это понять». Моментально смягчилась и она и уже совсем другим тоном ответила: «Давайте так: я напишу вам свои замечания, а вы попытаетесь всё объяснить Кириллову. Вы когда к нам подойдете?» Я замешкалась и бессвязно сказала: «Да меня тут…» Она уточнила: «Ну, не в ближайшие полчаса?» «Нет». «Тогда, к Вашему приходу всё будет готово». Я удивилась метаморфозе жизни. «Всё, так всё!». Но нет, РЕЖИССЕРУ, ОБРЕТАЮЩЕМУСЯ НА СВЕРКАЮЩИХ НЕБЕСАХ, за-чем-то понадобился новый зигзаг. Однако надо было готовиться к объяснению с Ки-рилловым. Я виделась с ним всего один раз, но он произвел на меня хорошее впечат-ление: такой высокий, ладный, подтянутый, на щеках румянец, лицо моложавое, седые волосы аккуратно подстрижены. В глазах ум и внимание. На маленькие карточки я ста-ла выписывать даты всех своих разговоров с КБ, дату и номер факса, который мы по-сылали на имя Генерального конструктора. Мои занятия прервал телефонный звонок. Я взяла трубку. «Алло», – задумчиво, всё еще пребывая в своих мыслях, сказала я. И ус-лышала голос Наташи:
– Можно Ивлеву?
– Я слушаю, – тихо ответила я.
– Это Наталья Синцова из УГЗ, – как-то уж очень свободно, даже как будто немного кокетничая, сказала она.
– Да, Наташа, я слушаю, – ответила я еще тише.
– Помните тогда летом Вы приходили ко мне с протоколами? Я сейчас не могу по-нять, почему ориентировочную цену мы с Вами перевели в фиксированную. Всё-таки прошли еще два соглашения по вашему договору, пока я была в отпуске.
Наталья помолчала, видимо, ожидая реакции с моей стороны, но, не дождавшись, продолжила: «Так вот. Я знаю, что Вы очень аккуратно относитесь к документам по до-говору. У Вас всегда всё есть. Пожалуйста, когда пойдете к нам, возьмите все свои бу-маги». В моем голосе, когда я отвечала, звучали тревожные и нежные интонации: «Вы не волнуйтесь, Наташа, я сейчас разберусь, всё вспомню. Потом возьму все документы и приду к Вам». «Спасибо», – ответила она вежливо и повесила трубку.
Как там написано в моем любимом «Секретном фарватере»? – «К этому свиданию Шубин готовился, как к аудиенции у командующего». Я готовилась к разговору с На-тальей и параллельно к разговору с Кирилловым. Передо мной лежали: график с диа-граммами и таблицами по испытаниям и поставкам материальной части, протоколы по договору и заключенным доп. соглашениям. Протоколов было пять. «Как она могла за-быть», – думала я. Такая четкая, аккуратная, деловая и предусмотрительная. Я ведь видела ее в работе. Меня не покидало ощущение чуда. «Она сама позвонила мне…» «Она назвала мою фамилию…» Рядом с обычными будничными делами незаметно и ве-личественно творилось чудо. Словно ТОТ, КОТОРЫЙ НА НЕБЕСАХ, забыл о чем-то в своем сценарии и теперь спешил поправить. А может быть, он передумал, решил окон-чить всю историю по-другому. ЕГО РУКА незримо присутствовала в маленькой комнат-ке, забитой компьютерами, плакатами, фотографиями черно-аспидного в мерцающих звездах, космического неба.
Волновалась ли я, поднимаясь по ступеням на третий этаж УГЗ? Почти нет. Я шла по делу. Я шла, потому что меня пригласили. И еще… Главный отлуп от нее я уже получи-ла. После отказа (в той или иной форме) влюбленному человеку всегда легче общаться с объектом.
Наташа встала из-за стола и сделала несколько шагов мне навстречу. На ней был пуховый свитер алого цвета и темно-коричневая гофрированная длинная юбка, на но-гах туфли на высоком каблуке. На груди светилась золотая цепочка. Такая вот, гранд-дама. Я не любила, когда она надевала «классическую» женскую одежду. В джинсах и рубашке она была мне куда милей. Я положила все материалы по договору на длинный стол у самого входа. К себе в тонкую папку я отобрала только самое необходимое: таб-лицы, диаграммы, протоколы цены. «Вы проходите, пожалуйста, – приветливо сказала Наталья, взяла стул и поставила его рядом со своим столом, – проходите и садитесь». На лице ее было смягченное и даже отдаленно нежное выражение. «Я подписала вам акт, Вы мне можете ничего не объяснять, я вместе с Вами пойду к Начальнику и там всё послушаю», – говоря это, она протянула мне акт, где черной гелиевой ручкой была вы-ведена и расшифрована подпись: «Синцова». «Теперь Ваши вопросы по протоколу, – сказала я. – Цена ни по договору, ни по доп. соглашению № 1 не менялась. Вы сами потребовали переоформить протоколы цены, потому что в протоколах согласования разногласия та же самая цена называлась фиксированной. Вы как представитель УГЗ попросили нас привести в соответствие протоколы согласования разногласий и прото-колы согласования цены, что мы и сделали. Дополнительные соглашения, заключенные по договору, пока Вы были в отпуске, касались только сроков».
Говоря о протоколах, я только о них и думала, думала о том, чтобы она поняла. А она вдруг посмотрела мне прямо в глаза. У меня есть дурацкая привычка, объясняя что-то, склоняться ближе к человеку. Поэтому получилось, что посмотрела она мне гла-за в глаза с близкого расстояния. Попробую рассказать о ее взгляде. Он выражал лю-бовь. Или теплоту и ласку. Обычно так смотрят на ребенка, когда он чем-то внезапно порадовал. Чаще всего такой вот «с любовью» взгляд взрослого человека как бы гово-рит: «Ну вот, смотри-ка, да ты у нас, оказывается, умница». С такой «любовью», в ко-торой словами Высоцкого «и жалость есть и снисходительность», смотрит взрослый сдержанный, дисциплинированный человек на другого взрослого, который сердится, дуется, изумляется или захлебывается восторгом совсем по-ребячески. Ну, может быть, в этом взгляде была и доля игры. Наверное.
Из-под шапки русых волос на меня с теплотой и лаской смотрели синего цвета ее глаза. Это длилось секунды две. И я поняла, что это и есть для меня счастье. Когда она так смотрит. И ничего другого, более счастливого для меня и быть не может.
А потом мы вместе пошли к Кириллову. Она и так немного выше меня, а на каблуках получилось, что еще выше. Я на ходу объясняла ей, почему у нас вышла заминка с ак-тами. «Понимаете, – говорила я, заглядывая сбоку в ее лицо, – у смежников свои ха-рактеры, несхожие, сложные, поэтому мне пришлось вмешиваться, мирить их». Она слушала, и не слушала, а с лица ее не сходила та самая улыбка, которая была мне уже давно знакома, еще с того времени, когда она меня чаем угощала, неуловимая улыбка «про себя», каким-то своим мыслям.
В приемной Начальника УГЗ сидели на стульях и ждали своей очереди несколько че-ловек. Наталья мгновенно оценила обстановку. Она сказала мне: «Ну что ж, придется подождать». Она уже повернулась уходить, но остановилась. Я смотрела на нее во все глаза. Мне казалось, что любой мой взгляд всегда говорил ей одно: «Я люблю тебя, я не могу расставаться с тобой». Что бы там мой взгляд ни говорил, она подошла ко мне и прижала свою ладонь к моему предплечью, ободряюще кивнула и ушла.
Начальника я так и не дождалась, он прервал прием и ушел на срочное совещание руководства корпорацией. Я вернулась в комнату Экспертной группы УГЗ, Наташа си-дела перед компьютером и сосредоточенно глядела в экран. У меня был с собой отлич-ный цветной чертеж установки… Несмело я подошла к Наташе, положила перед ней картинку и сказала: «А вот это наши двигатели, по которым мы с Вами договор ведем». Она оторвала взгляд от экрана, внимательно посмотрела на картинку и ничего не ска-зала. Тогда я сообщила ей, что Кириллов ушел, неизвестно, когда будет, и попросила ее сходить к нему, подписать наши акты. Она деловито кивнула, взяла акты и снова посмотрела на экран. Я вышла из комнаты.
Самым мучительным для меня было не то, что она не была в меня влюблена, не то, что она меня не любила. Самым мучительным для меня было то, что я не могла с ней поговорить. Когда на недолгое время мы оставались вместе, мне казалось, что мне на-глухо, плотно закрывали рот кляпом. Попробуйте-ка поговорить с человеком, который своим взглядом, поведением, наконец, молчанием, регламентирует каждое ваше слово.
Я помню, что меня обидела ее безучастность в конце нашей встречи. Мне казалось, что поступать надо по правилу: «Приветливо встречаешь, приветливо и провожай». Даже мелькнула молнией, змейкой Солженицыновское: «Ты тоже…» и остановилось. Я поняла, что еще долго буду любить ее. Какой бы она ни была со мной.