Хрюшенька моя...

Был он в коротенькой бородке,  с на 18 лет большим жизненным опытом, лысинкой во всю его докторонаучную голову, пузичковым бемольчиком и мной, капризной.  Возвращались мы тогда из Дагомысного свадебного путешествия и заехали по делам его компании в какое-то богатое хозяйство. 

Мне было хорошо ото всего:  от галечного пошуркивающего ласкания морской волны;  от почти несгоревшей кожной бархатистости;  от Его плеч, коннокруппово вздрагивающих под моей остроугольно-девчачьей попкой в побережных счастливых забегах;  от купленной огромной плюшевой собаки,  дразняще третившейся в наших денно-нощных горизонтальностях;  от миллиона аловатых персиков, затресканных мной до отколотости зуба;  от нежноушковых шептательных стихосложений,  лившихся в меня Leonard Cohen’овским потоком;  от бархатистой нежности восходящих рук;  от пылкости ветреных юбочных вздыбленностей и цикадных терпких утомлённостей......   

На завтрак нам  "в личку"  были назначены два повара  –  кормить. 
За бесконечно-длинным из сказки княжеским столом, в только нашем гулко-ресторанном пространстве  -  для обед торжественных,  куда заводили гостей Величавых, коим надобно было оказать почести по их высокому званию и создать атмосферу незабываемую по случаю события выдающегося,  я насмешливо-испуганно затихарилась  -  всё происходящее забавляло и хулиганило:

"...Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям..."

Утка, утомлённая в печи и зачинённая грешневою кашею, аппетитно задухарилась перед носом, вилка в стрелковом полёте вонзилась в корочковую бочину, но рука, истомлённая ласкающими  туманами, обезволенно дрогнула, и гликоген, долженствующий отправиться за ланиты и послужить источником энергии для моего облюбованного тельца, пал на ... то  "любовное огниво"  -  цель, что желаннее всего ... - "так, безделка, ничего"...   
Горячечно ахнув, мои околотерпсихоровы конечности привели тело в вертикальное положение, и откуда ни возьмись собственный голос всересторанново замеццо-сопранил:

"Я хрю-хрюшка, я хрю-хрюшка,
Я купаю в луже брюшко -
Стало розовым оно,
Стало розовым оно....."

оставалась последняя забытая мной строчка,  юз-алешковски сымпровизированная через один следующий вдох:

"Нам, татарам - всё равно"!

Аплодисменты  "за кулисами"....  И на годы оставшаяся ласковость в баритоновом прозвании меня Хрюшенькой!!!

У истории и имени было продолжение.  В несведующие первые недели эмиграции, когда количество русскоговорящих соплеменников нами ещё не было оценено во всём объёме, и неосмотрительно произносились Вольности на публичных пространствах, в толпе ожидаемых чужаков мы переходили улицу. Привычно-обращенное ко мне  "Хрюшенька"  в минуты уж совсем нежно-безсвидетельные переходило в трепетный,  МУРЛЫКАЮЩЕ-ДУШИСТЫЙ  ЗОВ, после которого и обернулись  ВСЕ  переходящие улицу: 
"Мондюшенька моя ......".