В часовенке

      -И про Мценск напишу.
       И ты пиши!

    Вот такое послание я получил от автора с забавным ником – «Родничок Орловский». После того, как немного пожурил автора за отсутствие на его страничке интересных материалов об Орловском крае.
   Дан приказ – буду выполнять, поскольку во время войны в Орле и Мценске погибла добрая половина друзей и знакомых моей матери…

Ты, пиши, пиши…
(комендант ОО ОГПУ дивизии, Скворцов).


    Шорох, шум и хлопанье крыльев. Кто это? Ангелы? Значит я уже в раю.               
Да, но почему царапанье и стук когтей?
Да этот, тошнотворный, тяжелый смрад?
Значит, всё-таки – ад!
Я с большим трудом разлепил левый глаз, а другой так и не открылся, поскольку правая часть лица превратилась в сплошную опухоль, больно пульсирующую при малейшем движении.               
     Высоко над головой были деревянные стропила, на которых, свесив хвосты, суетились голуби, да серое рассветное небо в развороченном куполе часовни.
Я попытался сесть и уперся ладонями в каменный пол, усыпанный клочьями прошлогодней, прелой соломы. Под ладонью оказалось что-то мерзкое, холодное и липкое. Вонь стала просто нестерпимой и справа послышался молодой, насмешливый голос:
     -Что, дядя жидок, влип?
Я с большим трудом повернул голову и, сначала увидел осуждающие глаза Спасителя, на остатках штукатурки, испещренной следами от пуль стены, а затем, ниже, самого говорившего.               
     Молодой, стриженный под ноль парень, в гимнастерке и галифе, широко улыбался мне открытым, загорелым лицом, при этом, смешно шевеля грязными пальцами босых ног.               
     Я хотел решительным тоном поставить его на место, а вместо этого, пробормотал что-то невразумительное и жалкое:
    -Где мы? Который час?
    -В Мценске мы дядя. В Знаменской часовне. А время – утро. Скоро поведут.
    -Куда поведут? – не понял я.
    -Кого куда, а тебя дядя, точно к оврагу. Уж больно люты немцы до вашего племени.               
 А с говном тебе комиссар удружил. Два дня тут животом маялся. Срач у него был, а, по-вашему – понос. Слава Богу, вчера в Орел, в ГПФ (Гехайм фельдполицай - тайная полевая полиция, или военное гестапо), увезли. Да ты руку то не три об солому, только смрад разводишь. Вот, возьми бумагу, она теперь мне без надобности, - и парень протянул мне два листка на серой оберточной бумаге.
     На одной листовке, под заголовком - «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича», был изображен комиссар, стреляющий из-за дерева в спину красноармейцев с подписью:

«Комиссары и политруки принуждают вас к бессмысленному сопротивлению. Гоните комиссаров и переходите к немцам». На второй агитке был пропуск:
« Пропуск. Действителен до конца войны для неограниченного числа бойцов, командиров и политработников Красной Армии…».
 
    Дальше шла всякая агитационная белиберда, правда, уже без упоминания «жидов», а вот внизу листка, была затейливая приписка:

     «Переходить на сторону Германских войск можно и без пропуска. Достаточно поднять обе руки и крикнуть «штыки в землю!»
RA/vp/VIII/42.»

    -Свежий продукт, - пробормотал я, обратив внимание на дату тиража листовки, и вопросительно посмотрел на парня. Тот воспринял мой взгляд по-своему:
    -Иван я. Хомутов. Из местных. У нас в поселке почитай почти все Хомутовы.               
 А тебя, доктор, как величают?
    -А почему вы решили, что я доктор? Кстати, зовут меня Василий Дмитриев, - сообщил я имя, полученное с новыми документами.
    -А по батюшке – Абрамыч или Моисеевич? – решил уточнить солдатик.
    -Ничего подобного, - Михайлович, - обиженным тоном соврал я.
    -Ну-ну, - ухмыльнулся недоверчивый собеседник. - Только у тебя, дядя, все на лице написано - образованный,  доктор и иудейского племени.  Да ежели к людям внимательно присматриваться, всё про них можно понять. Вот, ты своим глазом посмотри на меня. Вот, кто я? Ну, в смысле, по ремеслу?
    -Шофер или тракторист,- предположил я, приняв предложенные Иваном правила игры.
    -Правильно, в точку! В мирной жизни тракторист, а на фронте механик водитель танка модели «Иосиф Сталин».
    -Что же ты, Ваня-танкист Родину предал? – зло усмехнулся я.
    -Родину, дядя, я не предавал. Просто помирать за фунт изюму неохота.               
 Вот ты послушай, в какой капкан загнала меня злая судьба, - и с надеждой посмотрел в мой глаз.
    -Ладно, Иван Хомутов, говори – рассказывай, - переходя на «ты», согласился я. - Каждому грешнику хочется исповедоваться перед смертью. Только я, Ваня, не поп, и грех с твоей души не сниму.
    -Да и хрен с тобой. Ты только выслушай и всё:
В армию я ушел, почитай, на второй день после объявления войны. В поселке Волково (тут, недалече) у меня тогда осталась Аннушка на третьем месяце. Свадьбу хотели сыграть, чин чинарём, в сентябре, да вот не случилось. Свой боевой путь я начал в 1-м гвардейском стрелковом корпусе Лелюшенко. Воевал хорошо и даже получил медаль «За отвагу», пока судьба не преподнесла мне первый «подарок».
 В октябре 41-го бросили наши гвардейские минометчики свою установку на нейтральной полосе возле Зуши. А машина то совершенно секретная. Немцам в руки не должна попасть. Короче, направили наш танковый взвод выручать «Катюшу».
И попали мы, дядя, под такой сумасшедший обстрел, что и не представить. Мою машину первой подбили, а меня контузило. Как до своих добрался, не помню.               
Провалялся в госпитале месяц, а потом завертелась карусель. Допросы, дознания, что и как было, да почему остался жив. Думал, расстреляют, ан нет, вернули на родной Брянский фронт, только штрафником.
     -А что с той «Катюшей» стало? – спросил я, заинтересовавшись судьбой секретного оружия, о котором, даже мы, в оккупации, слышали от раненых красноармейцев. 
    -Так «Катюшу» наши взорвали, да только весь наш взвод положили. Представляешь, доктор, четыре танка! Ну, комвзвода – Героя, остальным по Красной Звезде, посмертно, а мне – штрафбат. Короче, как в поговорке: Ване за атаку – кол в сраку, а Мане за ****у – Красну Звезду.
Воевать штрафником большая разница: впереди немцы, а позади свои с автоматами в спину метят. И такая меня взяла тоска, Василь Абрамыч, что мочи нет. Помереть и дитя родного не увидеть. А дом то, почитай рядом – сорок верст, не боле. 
В общем, в ночь на первое августа, послали нас делать проход в минном поле, а я оврагами и ушел. Двое суток до милой скрытно пробирался. Считай никого не встретил, ни своих, ни чужих. Нет, правда, немчик один попался. Уж больно у него сапоги были справные. Да что теперь толку, все равно, суки, отобрали, - и рассказчик выразительно покрутил грязными ступнями.
     -Так тебя, Иван, за этого немца посадили? – уточнил я.
     -Вот еще! Про того фрица никто не ведает. Тут, доктор, случилась совсем другая оказия или второй «подарочек» судьбы.
Вхожу я, уже сумерками, тихонько в хату Анютину, а там, в зале, развалился как дома – Прошка хромой. Китель свой полицайский до пупа расстегну, морда довольная и жрет жареную картошку, да молоком запивает. Моя у печки суетится, а в люльке дитя спит.
В общем, семья! Меня увидел и к карабину возле двери.
Да куда ему, хромоногому. Я его на прицел взял и говорю – Молись, гнида фашистская! Прошка, смех один, от моих речей обоссался и плюхнулся коленями прямо в лужу. Начал плакать, бормотать что-то, что, мол, спас мою Нюрку и дитя от верной гибели.
 Посмотрел я - Аннушка гладкая, ухоженная, дитя спокойное, здоровое и подумал:               
 «Ну убью я Прошку, а дальше что? В партизаны или опять через линию фронта? Так расстреляют как предателя!». Короче, выпили мы, да замирились.
Прохор, опосля, деликатно ушел на службу, а я к милой под бочок. Я, к своей Анюте, без претензий, понял, что любит она только меня. Ох, дядя Вася, какая жаркая ночка была. После такой ночки и помирать не страшно.
     -Погоди, Иван, а как ты здесь очутился?
     -Эх. Абрамыч, так утром Прошка немцев привел. За старшего, у них был молоденький обер-лейтенант. Так хромая сволочь все в меня пальцем тыкала, да ему твердила – партизан, диверсант. Забрали, суки, босым. Почитай уже неделю здесь кукую под замком.
     -И на допросы не вызывали?
     -Нет. Я уж думал, что про меня забыли. Но ведь баланду регулярно носят.
Рассказчик замолчал, и я, наконец, смог задать ему все утро мучавший меня вопрос:
     -Скажи Иван, вот ты, в разговоре со мной, все время, прямо или косвенно, подчеркиваешь мою национальную принадлежность. При этом я для тебя не «еврей» или «жид», а, какой-то – «жидок». Почему? Разве в этих словах есть какая-то разница?
    -Эх, доктор, наивный ты человек! Конечно, есть и очень большая. Вот, к примеру, возьми Троцкого – еврей! А Коганович, мелковат, так – еврейчик. Читал в газете Эренбурга – матерый жид! Как он врезал - «Убей немца! – молит тебя дитя». А всякие, композиторы, скрипачи да лекари, как ты,  как правило, местечковые жидки. Правда и среди них могут попасться евреи. Эх, Абрамыч, ты на меня глазом не зыркай. Я, так, больше самоучка. Вот батюшка мой покойный, царствие ему небесное, Никифор Касьянович, тот был настоящий профессор. Иноверца за версту чуял. Недаром, десять лет возглавлял православных хоругвеносцев при Воскресенском соборе.
    -Ваня, да тебе с такими талантами прямая дорога к доктору Геббельсу, - прикололся я.
    -Что? – угрожающе приподнялся солдатик. – Ты, дядя, говори, да не заговаривайся!
    Загремели запоры, и Иван быстро привалился к стене, заняв исходное, несколько расслабленное положение. В нашу камеру вошел чернявый полицай с длинноносым, болезненно бледным лицом, и не обращая на меня внимания, направился прямо к Ивану.
    -Пошли, женишок, пора, - скривился длинноносый и ткнул солдата стволом карабина.
     Иван, словно нехотя, стал подниматься с пола, и вдруг, изогнувшись всем телом, с силой ударил ногами полицая в грудь. Прохор упал навзничь, ударившись, с костяным стуком,  затылком о каменные политы часовни. Ваня сделал еще прыжок – и с хрустом, обеими ступнями, раздавил острый кадык полицая.
О Господи! Не знаю зачем, я потянулся к карабину, отлетевшему к моим ногам.               
    Раздались выстрелы и пуля, попав в грудь, теперь уже меня отбросила на холодный пол.
«Господи, сделай так, чтобы я упал не на комиссарское дерьмо. Не хочу предстать пред тобой засранцем!», - мысленно умолял я Всевышнего, наблюдая как офицер, в форме СС, направляется ко мне, неторопливо обходя трупы заклятых соперников.

29.01.2010. ВНК