Катана и сакура

       

Гляжу на свои
Грязью испачканные руки…
Как будто я вдруг увидел,
Что сталось
С сердцем моим!

Исикава Такубоку

Malo mori guam foedari (Lat.).;

Алое, багрово-кровавое солнце пряталось за стан Фудзиямы, окутанной танцующими бледно-пепельными облаками, водящими плавный хоровод. Лучи, брошенные опускающимся солнцем, стремили вперёд, жаждая излиться на всё, что было досягаемо для них, и вскоре достигли девственной сакуры, стоящей на краю утёса.
Сакура цвела впервые. Её нежные и чистые цветы, подобные лицам гейш, как бы лениво нежились на фоне бирюзовых облаков и их перламутровых прослоек. Листья и цветы дерева были, словно осыпаны бриллиантами: полностью покрытые инеем, как пылью, они искрили лучами багрового солнца. Ветер шептал листьям сакуры хокку и танка на непонятном языке и, затем, скользя по лепесткам слёзно-чистых цветов, целовал их щёки.
Редкий снег пушистыми хлопьями лениво опускался на землю. Скапливаясь на щетине грубой промёрзшей земли, хлопья ткали белый ковёр.
Под кроной сгорбатившейся от непривычной прохлады и дрожащей сакуры, на коленях сидел юноша. Тело его было облачено в белое кимоно, а на ремне, сбоку, в ножнах висела катана.
Он сидел, понурив голову, у самого корня озябшего дерева. Рядом с ним лежал его шлем, измазанный грязью — густой, как свернувшаяся кровь. Левой рукой он, словно яростно, сжимал ножны своей катаны. Правой — стирал с лица своего подтёк чужой крови. Стирал медленно, словно не до конца понимал суть всего происходящего. Хотя голова его была опущена, глаза его были устремлены вверх. Зрачки глаз юноши были неподвижны и широки, будто жизнь в них остановилась и, словно все жизненные силы его были направлены на постижение непостижимого. Однако глаза его блестели, как воды родников Фудзиямы.
Красные ленты его шлема игриво извивались по ветру, а рядом лежали кольчуга и латы. Доспехи были испачканы грязью, которая, стекая, портила кружева на снежном ковре.
На кисти левой руки юного воина красовалась ирэдзуми. Это был красный дракон с поднятыми передними лапами и грозным оскалом. Это была родовая эмблема и оберег для воинов этого рода.
Рукоять катаны была около тридцати сантиметров в длину. Она была полностью изготовлена из дерева и обтянута чёрной акульей кожей в несколько матков. Гарда катаны была округлой формы и украшена резьбой по слоновой кости. На гурте гарды была выгравирована надпись: цитата из трактата. Этим трактатом был кодекс Бусидо.
Материалом для изготовления клинка когда-то послужила закалённая и опущенная сталь. Все части клинка — лезвие, пята, обух, скос, острие, дол, ребро жёсткости, фухтель — были безупречны.
Ножны катаны были изготовлены из дерева магнолии и покрыты чёрным лаком и украшены бронзовыми накладками.
На лезвии катаны с одной стороны был выбит иероглиф — имя мастера, изготовившего этот шедевр оружейного искусства, с другой — Итоку — имя юноши. Тот юноша, безусловно, был самураем.
Несмотря на то, что лицо Итоку казалось бесчувственным и безжизненным, глаза его блестели, хотя взор его был пустым. Правый глаз его обронил скупую слезу, которая, смешавшись с кровавым подтёком, была стёрта с лица юного самурая. Но, прежде, размазавшись, предала более воинствующий вид лицу юноши. Лицу, исписанному шрамами.
А между тем солнечный диск уже почти полностью скрылся за священную гору.
Итоку вспоминал о том, как его отец пал в бою…
О том, как он мстил отцеубийце, отсекая катаной ему конечности — палец за пальцем, руку за рукой…
О том, как он, полный ненависти, ярости и презрения разрубил вражеский меч одним махом. Этот меч разбился, словно стекло, и, как капли дождя, осыпался над дрожащим телом врага.
Он вспоминал взгляд того воина — взгляд полный надежды, жажды жизни, мольбы о пощаде.
Итоку вспоминал как воин, утопая в грязи, харкал и захлёбывался собственной горячей кровью.
Его ресницы, слипшиеся от грязи и крови, его широкие зрачки и бездонные глаза; его обветренные, лопнувшие губы, похожие на гнойную рану, его скулы, дрожащие от панического страха и судорог; его зубы, процеживающие грязь и кровь, всплывают в памяти Итоку и преследуют его.
Этот звук, заполнивший эфир, когда юноша безжалостно и хладнокровно вонзил в сердце беспомощного врага катану, словно эхо отражался и резонировал в его голове.
Теперь уже по обеим щекам Итоку начали сочиться слёзы. Но он их уже не вытирал — не мог. Он был, словно, парализован.
Вместе с паром изо рта его истошно вылетело оторвавшееся от гортани: «Разве так умирают?! — лицо его продолжало оставаться без всяких проявлений эмоций — Умирать надо так!..»
И, не договорив до конца, выхватил катану из ножны, обхватив двумя руками, повернул её на себя и, крепко сжав, вонзил в левый бок и разрезал себе несколько рёбер по направлению к правому боку. Затем, вынув меч, вытер лезвие клинка рукавом своей белой одежды, положил перед собой, упал ниц лицом и умер.
В тот же момент белое кимоно было испачкано красными струями кипящей и фонтанирующей крови, а девственная сакура была осквернена величественной кровью доблестного самурая.
Один цветок опал с дерева в лужу густой крови, вытекшей из уст воина и уже свернувшейся. Цветок падал, как бы кружась, напоминая танец юной печальной гейши, обнявшей цветок лотоса, в лучах заходящего багрового солнца. Это плакала сакура…
Снегопад увеличивался. Снег уже не опускался пушинками, а стремительно падал, раскисая в луже всё ещё тёплой, но остывающей крови.
За чем уходил Итоку — с тем и вернулся: с сладким вкусом победы, с горьким чувством вины…
Зато на поле брани он бился как настоящий самурай и ушел из жизни по заповеди кодекса, не посрамив свою честь и честь своих предков.
Наступили сумерки…
Падал тёплый снег…


19/20.10.08

Примечание:
1.Лучше смерть, чем бесчестье.