Мемуары пса

   
         I
Вот и настала ночь. Всё, словно в одночасье, окутал холодный сумрак. Куда же идти? Где я найду себе приют хотя бы на ночь?
На душе какая-то грусть, но она добрая. Мои ноги лениво перебирают плитки тротуара. Украдкой смотрю в глаза прохожих: некоторые из них стремятся домой к своим детям, некоторые просто сидят на лавке, некоторые спешат на свидание, другие – разговаривают по мобильным телефонам, испуская клубящийся пар. Лица их  по-осеннему трагичны. В парке блуждают сумерки. С деревьев опадают сухие, отжившие листья, в своё время питавшие запах парфюма прохожих, их сигарет и запаха кофе, крадущегося из чьей-то чашки. Иногда со сливками. Иногда без. Сегодня всё так же, как и обычно: я бесцельно блуждаю по улицам моего города, в эфире царит  симбиоз табака, кофе, парфюма и преющей листвы… Прохожие косятся на меня, а некоторые игнорируют, те, с которыми я часто встречаюсь здесь. Этот парк не однократно был мне приютом. Меня с ним даже что-то роднит. Возможно то, что часто прихожу сюда, когда мне бывает грустно, трудно или, когда просто плохое настроение, сажусь под какое-нибудь дерево и оно меня утешает и успокаивает, шепча мне что-то на своем, не понятном для меня, языке. И так я сижу часами, размышляя о смысле своей скитальческой и бездомной жизни, вспоминая своё беззаботное, счастливое детство, когда я был совсем маленьким щенком; любуясь медленным и лёгким падением каждого листа, час которого уже настал, и он, попрощавшись с братьями, опускается на продрогшую землю. Так один упал. Второй. Третий…
Навстречу мне идёт  пара. Они держатся за руки. Глаза парня скользят по лицу его любимой: взгляд проникает ей в душу через её голубые и ласковые глаза, затем переходит на её алые нежные губы, плавно скользит по скулам, щекам и лбу, а после вновь возвращается к глазам. Ветер играет её лёгкими, словно перистыми, светлыми волосами. Она ему что-то говорит, а он внимательно внимает ей.
На лавке, передо мной, сидит мужчина и курит. Лицо его какое-то уставшее, удручённое. Всё-таки, даже, печальное.  Он выглядел настолько печальным, что мне его стало жалко. В нём я узнал себя…
Минув парк, я вышел на перекрёсток. Поток машин мне напомнил роящихся и шумящих пчёл. Перейдя на тротуар, я стал следовать за прохожими. Идя мимо  автобусных остановок, я смотрю на люминисценцию огней баров, казино, ресторанов и на прошлогодние афиши, выгоревшие от солнечного света.
На другой, противоположной, обочине стоят проститутки. Короткие юбки, обнажающие стройные ноги, глубокие декольте, почти полностью обнажающие груди, лишают их всякой таинственности и  делают их более доступными. Сигареты, тлеющие в их руках, и бутылки открытого и отпитого пива лишают их женственности: нежности, ранимости, непорочности и красоты. Всё это их из женщин – будущих жён и матерей – превращает в  доступную и похотливую плоть, подобную той плоти, тем кускам мяса, которые можно купить прямо с ветрин магазинов.
Пусто и равнодушно посмотрев на них, я продолжаю свой путь. Мне навстречу идёт группа молодых людей, что-то кричащих и открыто распивающих спиртное. Они идут, расталкивая прохожих, дерзя и грубя им. Головы их наголо выбриты, на ногах – камуфляжные штаны и военная обувь; на куртках нарисованы какие-то эмблемы, фразы. Судя по лицам прохожих, они похабны или полны жестокости. С виду похожи на средневековых варваров, только одеты под манер двадцать первого века.
Меня обуяло чувство голода, нараставшее с каждой секундой. Подойдя к остановке, я забиваюсь в угол и пытаюсь погрузиться в сон, чтобы хоть как-то пережить эту ночь и дождаться очередного рассвета…
xx.xx.xxxx года
II
Проснувшись утром, я вновь пустился в поиски смысла жизни или, хотя бы, хозяина. Навстречу мне шли ребята в школу. Лица их были ещё сонными и забавными. Я шёл, ослеплённый фарами машин. Шёл куда-то. Где меня ждут. Где я нужен.
Прогуливаясь по парку, я случайно стал свидетелем разговора двух женщин.
– А как можно поступить в Ваш институт?
– Ну, чтобы поступить… это будет стоить сто тридцать тысяч рублей.
–А какие экзамены надо сдавать для поступления?
–Никаких. Я же Вам сказала: сто тридцать тысяч и место уже будет забронировано, – ответила женщина возмущённо.
–Это как так? Ведь поступая, проходят конкурс?! – удивилась первая женщина.
–Хм, это было в Ваши годы,– произнесла с ухмылкой вторая,– сейчас всё решают деньги. Наши преподаватели состоят в краевой экзаменационной комиссии и все работы проходят через наши руки! Так, что, милочка, копите деньги,– женщина лукаво прищурилась и снова ухмыльнулась.
Мне стало противно находиться рядом с этой взяточницей и я пошёл дальше.
Вдруг меня позвала худая, на вид вялая женщина, которая шла с пакетом. Она вела меня за собой, время от времени давая мне кусочки серого хлеба. Для меня это было подобие небесной манны. Не знаю почему, но мне показалось, что этой женщине можно доверять. Пройдя несколько кварталов, мы подошли к её двору. Она открыла калитку и сказала: « Добро пожаловать, мой хороший! Теперь это твой дом. » Я, поев домашнего борща, за который ещё час назад, как мне казалось, отдал бы хвост, залез в будку, обитую старой рваной курткой. Вскоре пошёл дождь… Он, словно конь, скакал по крышам домов, играя с ветром, и его топот раздавался на всю округу. А я невольно вспомнил детство.
Дождь барабанил по крыше нашей будки. Я со своими братьями и сёстрами спал, укрытый лапой нашей мамы. Спал, поджав свои лапы, иногда скуля, а иногда вздрагивая, когда гремел гром. Мама нас облизывала и мне казалось, что так будет всегда: я буду маленьким слепым щенком, подобно моим братьям и сёстрам, мы будем лежать, плотно прижимаясь друг к другу, и согревать друг дружку. Казалось, что мама всегда будет рядом.
Я и сейчас лежал, скуля и плача… как в детстве…
Вдруг я услышал крик моей новой хозяйки. Я высунул свой нос из конуры: Хозяйка стояла на коленях, поднимая руки к пасмурному небу, плюющему в неё. По её уставшему и несчастному лицу струились слезы вперемешку с каплями дождя.
– Господи!!! За что?! Почему?! – с этого момента она уже ревела навзрыд,– Господи! если Ты есть, защити моего сыночка! Дай мне крылья и я, как птица полечу к нему, укрою его, согрею любовью!.. Пусть лучше уж я умру. Чем его сразит пуля! Боже! Сыночек! Господи, ну зачем нужна эта война?! Почему люди жаждят крови, смерти?! Почему люди умеют ненавидеть?! Зачем они это умеют?! – Хозяйка стала сжимать слабыми, изнемогшими руками грязь, которая протекала между её пальцев, бить руками по земле. Она вся дрожала, бедняжка, продрогшая и мокрая. Рыдала. Кричала. Ревела. Упав ниц, стонала. Я подбежал к ней, виляя хвостом, и начал облизывать её грязное, мокрое и солёное лицо. Мне стало её жаль… Я вспомнил как старый хозяин забрал нас у мамы в ночь, во время осеннего дождя, и понёс куда-то. Мама, словно почуяв беду, скулила, металась из одной стороны в другую, лаяла, визжала. Холодная луна наполовину выглядывала из-за тучи, осыпая всё серебром и отражаясь на дне колодца. Хозяин положил нас в заранее выкопанную яму и стал закидывать землёй на глазах у мамы. Мы не понимали что происходит, пищали, скулили. По маминой морде, словно град, сыпались слёзы. И слезинки, одна за одной, падая на землю, умирали, растворившись в почве. Мама укусила хозяина и тогда он ударил её лопатой, но она снова схватила его за ногу, а он ещё сильнее ударил её. Тогда жена хозяина схватила нашу мать и унесла домой. Спустя несколько минут, мама прибежала в сад. Стала нюхать, метаться. Затем начала рыть. Когда она разрыла нашу братскую могилу, в живых остался лишь я. Мама стала меня облизывать, но увидев силуэт хозяина, схватила зубами и с визгом убежала.
Новая Хозяйка мне напомнила мою маму.
Вдруг появился муж Хозяйки.
– Что ты творишь?! Встань! Встань, я сказал! Не позорься! Чтобы я больше не слышал никаких молитв! Нет Бога! Ты слышишь?! Нет Бога! – он схватил Хозяйку за руку. Нанёс ей пощёчину. Вторую. Третью. Тут я не уже не мог терпеть и схватил его зубами за ногу, причём с такой ненавистью, желая отомстить за Хозяйку. Он ударил меня ногой. Затем ещё раз.
–Поднимайся! Прекрати молиться! Прекрати, я сказал! – он поднял её и поволок в дом. Я сидел у порога в ожидании Хозяйки, но никто не вышел. Прошёл час. Другой. Ещё один. И ещё. Но никто не выходил. В окне загорелся свет, раздался звук телевизора… Прошло ещё несколько часов, но всё равно никто не вышел…Тогда я понял, что нет смысла оставаться. Я пошёл бродить дальше. Тёмные кварталы жадно заглатывали меня, увлечённого мыслями и обуянного печалью. Я многое видел. Многое понимаю. Но не могу понять: почему люди так несчастны? Почему они слепы? Почему они наслаждаются тем, чем нужно пользоваться и пользуются тем, чем нужно наслаждаться? Почему проще осудить, нежели посочувствовать?! Мир очень сложен. Они его и усложняют. Поэтому они несчастны! Слепцы! Зайдя в тёмный переулок, я лёг на кусок мокрого картона и попытался уснуть… xy.xx.xxxx года
III
Ещё один день я встретил с чувством голода и чувством презрения к этому миру, подарившему мне только боль, одиночество и скитания. Ещё один день я начинаю с надеждой, что все псы попадают в рай и что я там встречу своих братьев и сестёр, закопанных хозяином.
Я блуждаю одинокими, как и я, кварталами. Сонные люди, озябшие под дождём, как цыплята, идут мне на встречу. Несмотря на то, что ещё раннее утро, они уже куда-то спешат. Вглядываясь в сонные и всё равно уставшие лица прохожих, я не заметил, как оказался у церкви.
Церковь стоит величаво посреди площади. Её первопрестольные золотые купола блестят на солнце так, что невольно вдыхаешь воздух полной грудью и благодаришь Господа за жизнь Им данную. Вдруг тишину нарушили крики нищих инвалидов, сидящих на пороге церкви и просящих милостыню.
–Убирайся, это моё место!
–Я первый на него сел! Да и вообще, на нём написано, что оно принадлежит тебе? Нет? Вот и проваливай!
–Зато я все дни на нём сидел! Здесь людей больше ходит, чем у тебя. Это моё место, можешь у Семёныча спросить!
–Это моё место, мне деньги нужней!  Побойся Бога, пьянь!
–Я тебе побоюсь Бога! Сейчас зарежу тебя прямо здесь! Ещё оплюю твоё тело, урод!
Прохожие идут мимо: кто-то кивает головой от негодования на них, кто-то смотрит в ожидании  зрелища, а кто-то просто идёт мимо - меня не касается и ладно.
Мне наскучило это, так как каждый день это повторяется вновь и вновь. Люди, словно волки, дерутся за кости; готовы перегрызть друг другу горло за еду или какие-то металлические звенящие пластины. Пойду я отсюда…
Я иду по площади, покрытой лужами и грязью подошв, а в небе кружат вороны. Вдруг меня посетила мысль: а, может, следовать за каким-нибудь прохожим? Он меня приютит, я буду играть с его детьми, у меня будет новый хозяин… А вдруг он меня пнёт, как та женщина в коричневом плаще, к которой я подходил вчера днём?..  А вдруг он спросит, какой я породы? И  что я отвечу? Да, так, дворовый?.. Мне остаётся многозначительно промолчать и идти дальше.
Это день такой же, как и предыдущие: похож на старое немое кино. Черно-белые дни скитаний перешли в дежавю – каждый шаг сопровождается ощущением, что так уже было: будто я здесь уже был, будто я видел серые лица, гримасы которых отражались в грязных лужах, разбавленных бензиновыми узорами; всё та же осень, всё тот же запах города: аромат женских туалетов, табака, прелых листьев и выхлопов. Блуждая кварталами, переулками и улицами, я очутился на пороге больницы. Дверь в здание была широко растворена и я, недолго думая, решил войти. Над входом висели часы. Было уже шесть часов вечера. Внутри было очень много людей. Все сидели, перешёптываясь, и моего присутствия никто не заметил. Подойдя к кожаной коричневой двери, на которой висела табличка: «Чудной В.Д. Время работы с восьми до пятнадцати часов, » – я случайно слышу  разговор доктора с пациентом.
– У тебя же стоит диагноз: рак!
– Но, ведь, нужно сдать анализы – вдруг диагноз не оправдается?! – с трудом проговорила пожилая женщина сквозь слёзы.
– Какие анализы?! Ты что смеёшься?! У тебя деньги на них есть? На эти анализы нужно десять тысяч! Десять тысяч! Да у тебя таких денег с роду не было! Такое лечение по карману только олигархам, понимаешь?! Да, ничего ты не понимаешь. У тебя же кровоизлияние было… У тебя же нет мозгов! У тебя там каша из крови и гноя! – всхлипы женщины становились всё громче,–  Тебе сколько лет?! Семьдесят три! Да, тебе уже помирать пора! Ты целых десять лет лишних пережила! Нет, ты не подумай, что мне лень делать анализы – просто, это лечение не для бедных. Оно по карману богатым – они и будут жить! А таким голожопым, как ты, – только гроб заказывать! Тебе издыхать пора! Иди, я, вон, написал, Александровна тебе уколы обезбаливающие поколит. И ты не плачь – а то ещё быстрей помрёшь!
Послышались слабые и неуверенные шаги старушки, приближавшейся к двери.
IV
Вдруг из соседнего кабинета вышла техслужащая и прогнала меня, ударив веником по спине. Я снова бесцельно блуждал. Перебирал ступени тротуаров и дороги своими короткими лапами. Незаметно для самого себя я оказался на окраине города, у вокзала. Идя на вокзал, я любовался закатным небом. Солнце приближалось к линии горизонта, становясь более красным и более мутным. Облака были похожи на резкие мазки кисти неизвестного художника. Они, словно этюды, лежали на полотне неба. Рыжие. Розовые. Зелёные. Одинокие, обнаженные ветви деревьев  на фоне осеннего заката придавали ещё больше сентиментальности и печали осеннему небу. Оно было столь красивым и настолько манящим, словно эдем. И вправду, этот закат был великолепным подарком Господа всем смертным. Я смотрел и был счастлив. Забыл о насущных бренностях, обидах, о каких-то мечтах – мне уже не нужно было мечтать, так как мне казалось, что все мои мечты сбылись. Я любовался и верил,– наивно, как ребёнок,– что всё-таки настанет час, когда все псы попадут в рай. Мне казалось, что вот-вот разомкнётся линия горизонта и там, между небом и землёй, отворятся двери в рай. И все будут счастливы… Но вдруг я услышал сигнал автомобиля и скрежет тормозов по асфальту, который  был совсем рядом. Я почувствовал тупой удар в бок и упал. Мои веки тяжелели, мир разбивался на образы, затем на мутные блики; вокруг меня росла лужа красной и липкой крови, а небо, мутнея, заглатывало уже почти потухшее солнце…
Вопрос о том, попадают ли псы в рай, остался открытым…
xz.xx.xxxx года

ноябрь – декабрь 2008