Костик и Глобус

I
Рассвет поедал последние звёзды на светлеющем небе. Капельки росы вспыхивали серебристым светом, встречая восходящее солнце. Земля оживала, выбираясь из-под пухлого одеяла ночи, мягко и нежно пробуждая своих обитателей, как заботливая мать пробуждает своё любимое чадо. Ветер, как бывалый пастух, гонял сонные барашки облаков, собирая их в своё небесное стадо. Петухи, визитная карточка деревенского утра, наперебой драли глотки, да так страстно и громко, что даже эхо не справлялось с такой тональностью, смешав этот многоголосый хор в один звенящий раскат, который метался от околицы деревни до опушки леса и обратно.
 Костик, огромный рыжий кобель, прозванный так за свою нескрываемую слабость к костям, отстояв «ночную смену», сдал свой пост вышедшей во двор хозяйке и растянулся во весь рост под старым орехом. Собачья жизнь потому, наверное, и названа собачьей, что всё в ней не как у людей: ночью лай, днём спи, если дадут. А то ещё посадят на цепь, и гоняй пацанов от забора, чтобы черешню не обрывали. Так за день налаешься, что язык немеет. Но это утро обещало быть тихим: черешню уже собрали, а айва, что нависала над калиткой, ещё не вызрела. Да и кто на неё позарится? Костик ещё в детстве пробовал – редкая гадость, картошка, которую хозяйка варит для кур, и то вкуснее.
По собачьим меркам Костик был пожилым псом. Если брать год за семь, как принято, то было ему аккурат семьдесят семь лет. Возраст, как говорится, степенный, достойный почёта и уважения. Ко всему, он считал себя благородным псом, «дворянином», потому как жил при дворе, имел личную конуру и истинную дворянскую регалию – брезентовый ошейник с огромной из нержавейки пряжкой, которая сверкала на солнце, как боевая медаль. Вы спросите: почему боевая? Да потому, что, не смотря на преклонный возраст, был он изрядным забиякой и драчуном, и ни одна собачья потасовка не обходилась без его участия. Тут пропадало всё: и степенность, и чинность, и дворянское звание. Наверное, предки его были бойцовыми собаками, и от них он впитал эту нестерпимую жажду боя. Костик не знал своих предков, но дрался бесстрашно и отчаянно – не за территорию, не за добычу, а просто так, из удовольствия, как настоящий бойцовый пёс.
II
Таким же полноценным обитателем двора был кот Глобус. Прозвище это досталось ему вместе с непомерно большой головой, восседавшей на сравнительно тощем основании, глядя на которое можно было точно определить, что морду свою он не наел, а, скорее, получил по наследству. Но такой дисбаланс нисколько не мешал ему прослыть самым разбойным котом в округе. И если Костик был грозой собачьего мира, то Глобус, в силу своей нескладности, не стремился к господству в кошачьем. Его стихией была самая обыкновенная охота, которой он отдавался и днём, и ночью. И как ни старалась хозяйка кормить Глобуса досыта, какими деликатесами ни баловала его, он всё равно выходил на охотничью тропу. Весьма потешное было зрелище –наблюдать, как этот объевшийся головастик, еле волоча своё раздувшееся брюхо, отправлялся в заросли огорода и залегал в очередную послеобеденную засаду на воробьёв. И если в ближайшие пять минут какой-нибудь шальной воробей сам не залетал ему в рот, то Глобус сладко засыпал, даже не меняя своей настороженной позы.
Но это была самая безобидная часть его биографии, это был так называемый «пай-Глобус», чуть ли не ангел в кошачьей шкурке. Другая же часть представляла миру настоящего плута и разбойника со всё теми же элементами охоты, но уже не на беспризорных воробьёв, а на соседских цыплят. А в воровстве ему просто не было равных. Наверное, не найдётся такой кухни в деревне, которую бы он не «осчастливил» своим посещением. И вот эти дурные пристрастия нашего горе-охотника сделали его самого объектом всеобщей охоты. Каждый обиженный Глобусом селянин считал своим долгом запустить в него всё, что попадало под руку. Время от времени в той или иной части деревни раздавались громкие маты мужиков или более чистословные, но всё равно проклятия баб. И гонимый этими матами и проклятиями, вперемежку с камнями и палками, носился наш Глобус по чужим дворам и огородам, нагоняя себе аппетит на горе всё тем же мужикам и бабам.         
III
День добрался до своей середины. Жара уморила всех: от малой букашки до коров, вяло жующих то, что ещё не сожгло солнце, которое, казалось, было везде, даже в тени. Облака, гонимые ветром, паслись где-то на горизонте и, похоже, возвращаться не собирались.
Костик с Глобусом то и дело лакали горячую, почти кипячёную, воду из большого железного таза и искали прохлады – то под деревьями в саду, то в кустах винограда. Спасения не было нигде, пощады можно было ждать только от вечера.
Перейдя в очередной раз на новое место, Костик уже было собрался лечь, как вдруг раздался скрип открывающейся калитки и… о ужас!.. Во двор входило самое страшное, самое беспощадное чудовище, которое только можно представить в собачьем и, конечно же, кошачьем (Глобус тоже это увидел) воображении. Это был пятилетний внук хозяйки Стёпка. Этакий мини-черт в шортиках. Уши и хвосты враз сникли, придав обоим нашим героям вид несчастных мучеников, приговорённых к ещё неизвестно какой пытке. Костик уже представил себя в роли ездовой собаки, а Глобуса, по-видимому, ждали уроки хождения на задних лапах. Что ещё могло прийти в голову этому «чудовищу», не знал никто. И если Глобус терпел свои мучения не более пяти минут, а потом забегал на самую верхушку самого высокого дерева, то Костику предстояло страдать как минимум до вечера. Понимая это, Костик поспешил в конуру – хотя и душное, но всё, же убежище, выманить из которого его можно было только сахарной косточкой или силой. Двор перешёл на осадное положение.      
IV
Наконец-то наступил долгожданный вечер. Жара и Стёпка ушли: первая – с солнцем, второй – с мамой. Поддувал прохладный ветерок, принося и смешивая различные запахи, создавая пьянящее ассорти из ароматов разнотравного сена, свежесдоенного молока, созревших яблок и, конечно же, колбасы, ветчины, котлет, отбивных и всего того, что можно было стащить и съесть. Для Глобуса эти запахи всегда служили сигналом к действию. И днём, и особенно ночью, когда нет ни матов, ни летящих вдогонку камней, он вставал и шёл, принюхиваясь к самому аппетитному из них. Так было и сегодня. Глобус перескочил через забор и растворился в темноте соседского огорода. Костик проводил его скучающим взглядом, потом отвернулся, положил голову на передние лапы и устало вздохнул: «Ну и денёк выдался сегодня! Уморили!».

***
Многие берутся предсказывать чужую судьбу. Но я не встречал того, кто мог бы предсказать свою. Глобус не был прорицателем, он был обычным дворовым котом и видел не дальше, чем видел, и, конечно же, смотрел не в будущее, а всего лишь перед собой. Очень мне хотелось подарить ему долгую сытую жизнь до самой старости, но всем известно, что чудес не бывает.
Это была последняя ночь в его кошачьей биографии. Спустя какой-нибудь час после ухода со двора он угодил в тугой волчий капкан, заправленный сочным куском свиной грудинки. Хозяин – охотник – выставил свой смертельный механизм в углу летней кухни, желая изловить не волка, не лису, а именно его – Глобуса. Это была удачная охота.
Ничего не поделаешь – такова проза жизни, все умирают: и люди, и животные. Спустя год, с небольшим, умрёт и Костик, дожив до восьмидесяти четырёх собачьих лет, своей смертью умрёт, старческой.

***
Посвящается мохнатым друзьям моего детства.
2000 г.