На курском княжении. Святославичи

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Ягайло Ган, ученый волхв храма Сварога – Создателя всего сущего на земле и в мире – Сварги, – с седыми, длинными, как у женщин волосами, схваченными на высоком челе узкой полоской кожаного ремешка, засалившегося и почерневшего от долгого употребления,  сгорбившись от тяжести лет и ежедневной рабо-ты, связанной со чтением и начертаем рез и рун, сидел за не-большим поставцом, сработанным умелым киевским плотником Вакулой. На поставце, по левую руку от волхва в аккуратной стопочке лежали тонко оструганные буковые дощечки одинако-вого размера, обильно навощенные (до проникновения воска внутрь древесины с помощью огня свечи) двумя его учениками-помощниками, пожелавшими идти по Пути Знания и Прави. Раньше помощников было больше, но со временем многие из них, выйдя из отроческих лет, пожелали служить светлым сла-вянским богам самостоятельно и ушли в храмы и лесные капища, густо разброшенные по городам и весям Русской Земли.
На хранителе знаний добра и учености просторная светлая льняная рубаха, ворот и подол которой густо расшиты цветными нитями. В орнаменте вышивки легко угадывались священные знаки славянских божеств плодородия, силы, мощи и познания. Вот Макошь – богиня  деторождения и женского благополучия, а вот Златая Мать или просто Баба с внуком Световидом на руках – символ тишины, покоя, муз и просвещенности. В следующем узоре вышивки легко угадывается громовержец Перун со стрела-ми-молниями в руках. Ниже его идет узор с благородным Веле-сом – покровителем знаний и животного мира.
Волхв не подпоясан, и подол просторной рубахи спадает чуть ли не до пят, прикрывая темные порты из плотной ткани и ступни ног в легких кожаных башмаках – поступах.
В комнате храма Сварога, где трудится ученый кудесник, светло, ибо на дворе стоит лето, и солнце ярко сияет, наполняя мир теплом и светом, но старому жрецу этого света и тепла явно не хватает. На его, когда-то могучей, а теперь согбенной, спине наброшена волчовка – безрукавка из шкуры волка мехом наружу, для согрева старческого тела. Глаза слезятся.
Он осторожно берет из стопки очередную дощечку и, старче-ски сощурив подслеповатые, покрасневшие от напряжения глаза – годы и тут дают о себе знать, – чуть задумывается. Собравшись, наконец, с мыслями, острым железным стержнем – стило выреза-ет  славянскими ведическими знаками-буквицами, еще называе-мым резами или же руницами очередной текст  Книги Велеса – Священного Писания славянского рода. Волхв пишет это Писа-ние не первым. И до него оно уже не раз писалось и переписыва-лось многими. Но не полностью. Отдельными частями. Большая же часть Священных знаний передавалась изустно, от одного волхва другому из поколения в поколение. То же, что было напи-сано, кроме Истины еще несло и собственное отношение писав-шего к описываемым событиям, к их пониманию, к желанию и способу передать другим. А потому все написанное порой шеро-ховато, как кора старого дерева. Нет в нем единства, нет гладко-сти мысли. И волхв Ягайло Ган понимает, что не только пришла пора писать ему Книгу, посвященную богу Велесу – подателю материальных благ и знаний, но и в какой-то мере сгладить прежние шероховатости, а также дополнить ее знаниями, переда-ваемыми из уст в уста. И он с благодарностью богам уже не-сколько лет творит этот труд и надеется, что и после него найдут-ся ученые мужи, которые продолжат данное дело, чтобы не дать угаснуть знаниям о славянских корнях и истоках.
Когда он закончит очередную дощечку, то передаст ее своим ученикам, чтобы они уже по готовому тексту сняли копии. Волхв прожил долгую и тревожную жизнь и знает, что ничто так быстро не пропадает в этом суетном и непостоянном мире, как сделанное в единственном числе, будь то хоть из дерева, хоть из камня, хоть из золота… Все зыбко и тленно в этом мире: и люди, и творения их рук. А потому он и постарался подстраховаться, изготавливая не один экземпляр текстов Священного Писания славян, а не-сколько, чтобы какой-то из них да сохранился для потомков, пройдя через тернии веков.
Волхв торопится. Ему перевалило за восемьдесят, и он отчет-ливо понимает, что срок, отпущенный для него Творцом Сваро-гом, подходит к концу, что скоро предстоит последний путь, путь к пращурам в Ирий, откуда в мир живых людей еще никто и ни-когда не возвращался. Потому-то он и торопится завершить са-мый главный подвиг в своей жизни – написание истории рода славян, потомков ариев, за двадцать тысяч лет. А еще торопится потому, чтобы новая вера, вера в бога Христа, родившаяся всего лишь 870 лет назад на землях Иудеи и пришедшая на Святую Русь из греческой земли, будучи молодой и агрессивной, не вы-мыла из памяти славян и русов их подлинную историю вместе с древней верой дедов и отцов. Ведь сколько раз уже бывало, что, когда приходит новый властелин, он отбрасывает многое, сде-ланное его предшественником. Как ненужное, как ненадобное. А вера – это ведь такой властелин, до которого земным тянуться и тянуться…
Пожив на белом свете достаточно, Ягайло Ган, как и положе-но ученому волхву, был знаком со многими учениями о сотворе-нии мира и установлении миропорядка на землях разных наро-дов. Доводилось ему читать и священную книгу евреев, Талмуд, и священную книгу мусульман – Коран. Читал он (причем не раз) и священную книгу христиан – Библию – книгу книг. А потому знал, что в новой вере, все больше и больше проникающей на землю Русскую, сотворение богом мира отнесено на какие-то 6380 лет. И не был с этим согласен, так как по его разумению это не соответствовало истине. А еще в ней, этой новой вере, вообще нет места для славян с их знаниями и традициями… Словно ни-когда они не жили и никогда не ходили под именем русов и ски-фов в те же земли евреев и семитов, сирийцев и иранцев, и в Еги-пет, откуда еврейский пророк Моисей сорок лет по пустыни вы-водил из плена свой народ… Но это ведь было! Было! А еще страшила новая вера старого волхва тем, что русы и славяне ста-нут не детьми и внуками своих богов: Сварога, Дажьбога, и Веле-са – что, по большому счету, являлось перевоплощением одного и того же бога Сварога в разных ипостасях, а его рабами. Ведь не могут люди, сотворенные Богом по своему подобию быть раба-ми. Не могут! Если с чем и согласен был волхв с догматами но-вой христианской веры, так это с тем, что Бог – Творец един для всех и триедин в своей сути.
Потому и торопился древний волхв с написанием славянской истории, до него существовавшей лишь в отдельных письменах да в устных преданиях – Ведах, передаваемых славянскими жре-цами из поколения в поколение.
Испещрив письменами половину очередной дощечки, волхв прерывается на короткий отдых и беззвучно, одними сухими, немного потрескавшимися от внутреннего жара губами шепчет молитву Сварогу и Велесу, воздавая им хвалу за незримую по-мощь в труде.
Жилистые старческие руки, изрядно покрытые коричневыми пятнами на морщинистой коже, дрожат от напряжения. Но стоит волхву взять в десницу стило, а левой прижать дощечку к крышке поставца, чтобы не скользила при работе, как дрожание прохо-дит, и на поверхности дощечки появляются ровные строчки оче-редного текста.
Окончив начертание рез на очередной дощечке, он отклады-вает ее в сторонку. Для учеников-помощников. Те снимут с нее копию, а потом просверлят на  полях дырочки и нанижут эту до-щечку, словно бусину, на крепкие сыромятные ремешки к ос-тальным дощечкам. Когда же волхв увидит, что толщина «книги» достаточна, то помощники крепко свяжут концы ремешков и приступят к составлению другой.
Ягайло Ган закрывает глаза. Однако он не дремлет, а только отдыхает, мысленно уносясь в своих воспоминаниях то в детство, то в юность, то в зрелый период своей долгой и тревожной жиз-ни.
Вот он совсем маленький вместе со своими родителями и дру-гими родственниками и жителями венедо-ободритского Старго-рода спешно покидают родной очаг, так как город разрушен вои-нами короля франков Карла Великого, а храм Святовида, в кото-ром в качестве главного жреца был его отец Ган Старогодский, уже разграблен и сожжен…
Вот берега Волхова и озера Ильмень. Словенский град Слав-город, называемый еще Словенском Великим, когда-то давным-давно заложенный храбрым славянским вождем Словеном, бра-том Руса и Скифа, после долгих скитаний по землям разных на-родов…
Вот заложенный недалеко от Славгорода бежавшими из Стар-города ободритами городок, получивший название Новый или Новгород. В нем храмы Сварога, Святовида и Перуна.  А при храме Сварога школа молодых жрецов, подобная той, что име-лась на священном для всех славян острове Руяне, переимено-ванном франками в Рюген, в которой божественной премудрости и ведическим знаниям обучается среди других отроков и он, от-рок Ягайло…
Вот он в Царьграде, великом христианском Константинополе, куда направлен советом славянских жрецов для постижения древней и современной греческой и ромейской мудрости и уче-ности. И, действительно, там за долгие годы неустанного труда он познал не только греческий язык, на котором говорила знать и служители бога Христа, но и латинский, и иврит. Там он прочел Библию и Талмуд, а также труды древних ученых и философов Греции, Рима, Египта…
Вот он в храме Сварога в Новгороде, куда вновь возвратился после долгих скитаний на чужбине, привезя древние книги и свитки, добытые им в Византии…
Вот он в качестве жреца и советчика во дворце новгородского князя Бравлина Второго, замыслившего поход к Сурожскому мо-рю и в Тавриду. Он еще молод и полон сил и также легко, как одежды жреца, носит железные доспехи воина, ибо в славянском роду каждый мужчина, будь он охотником или земледельцем, родовитым боярином или служителем богов, обязан в первую очередь быть воином и идти на рать, если того требует род и жизнь…
Вот он в походе с князем Бравлином Великим, на берегу Днепра, недалеко от Киева. Необычные знамения остановили поход и вызвали замешательство у князя: среди зимы зацвела прибрежная лоза, а солнце вдруг ни с того ни с сего подверглось затмению. Он объясняет князю и славянским воинам, что это до-брый знак для них, что цветение лозы – это радость светлых сла-вянских богов их богоугодному делу – освобождению древних русских земель и городов, а затмение – это гибель вражеских ра-тей. Ему поверили, и поход на Сурож и Корсунь прошел успеш-но. Все Приморье и Таврида были покорены дружинами Бравли-на. Вскоре Бравлин повернул свои дружины назад, а он, волхв Ягайло, остался в Суроже при храмах, в которых обнаружил множество древних свитков, проливающих свет истины на дея-ния многих славянских вождей и князей, в том числе легендарно-го Буса Белояра и его потомков, храбро сражавшихся с завоева-телями Руси – Русколани: готами и гуннами. И, изучив их, при-ступил к написанию Книги Велеса…
Вот он с остатками русичей, не сумевших противостоять ле-гионам византийского императора Василия Македоняна, бежит на Русь, в Новгород, к сыну Радомыслу, новгородскому жрецу. Ему семьдесят три года, и он сед как лунь. У него нет ни злата, ни серебра. Самое большое богатство, которое он увозит с собой – это исписанные им дощечки да древние свитки, обнаруженные в храмах Сурожа, Корсуни, Корчева и Пантикапея… Но в Новго-роде уже правит варяг из рода русов Рюрик, узурпировавший новгородский княжеский стол. Вместе с сыном он принимает участие в борьбе новгородцев под рукой внука Гостомысла, Ва-дима, против Рюрика. Вадим и его сын Радомысл гибнут в этой борьбе, а он, которому повернуло на восьмой десяток лет, выну-жден покинуть Новгород и с варяжскими купцами отправиться в Киев…
Ягайло открывает глаза, берет чуть ли не просвечивающимися насквозь пальцами из аккуратно сложенной стопки очередную дощечку и, прошептав молитву Велесу, покровителю знаний и искусств, продолжает писать. Надо торопиться. Иначе не окон-чить сего последнего жизненного подвига, возложенного им доб-ровольно на себя…

«… От времени до времени рождаются среди нас Сварожьи воины, и сама смерть бежит от них. И также бывает у ильмерцев, которые нас хранили не единожды. И с нами сходились и кровь свою отдавали за нас.
В древности были на Руси хазары. Сегодня есть варяги. Мы же сами – русичи, а совсем не варяги! Мы оставляем на Солнце-Сурье молоко наше с травами ночными и толчем на днищах Лю-тень-траву, про которую говорили праотцы. И даем осуриться. И пьем ее трижды, и пять раз восхваляем Богов…
И ни Мару, ни Морок мы не смеем славить, ибо это дивы – суть нашего несчастья…
Было возвещено от Матери Сва, что будущее наше славно. Было предсказано это в старые времена, когда были у нас храмы свои в Карпатах, где мы принимали купцов, и работников имели и иное.
И те гости-купцы почитали Радогощ, и мы брали в те дни по-шлину и собирали ее честно, потому что чтили Богов. И мы име-ли на то указание в наше время, чтобы не принимали шаткую веру, а отцам нашим почести воздавали, а не просто от безделья приходили к деревьям в священные рощи.
И будут руки наши утруждены не от плуга, а от мечей, коими мы обретем независимость нашу.  И так нам повелено идти к гра-ницам нашим и стеречь их от врагов.
И вот дымы, воздымаясь, текут к небу. И это означает скорбь великую для отцов, детей и матерей наших. И это означает, что пришло время борьбы.
И не должны мы говорить попусту, и не должны мы ничего иного делать, кроме, как идти вперед! И не должны мы говорить речи ненужные, как не должны мы поспевать впереди Матери Сва. И быстро мы шли, а кто быстро идет, тот имеет славу, а кто идет потише, на того вороны каркают и куры кличут…
И вот Матерь Сва бьет крылами и поет  о подвигах ратных и о славе воинов, которые испили воды живой от Перуницы в жаркой сече. Вечная им слава!
…Услышь, потомок, песню Славы! Держи в сердце своем Русь, которая есть и пребудет землей нашей!»

Эти тексты, как и многие другие, повествующие о жизни сла-вяно-русских родов, об их борьбе с различными завоевателями, приходившими на Русь, вышли из-под острого стило волхва Ягайло Гана и врезались навечно в дощечки Книги Велеса. А еще старый волхв предупреждал потомков о недопустимости вражды и розни между собой, о недопустимости бесконечного деления на роды и родики, ослабляющего единство славянского рода и ра-дующего только врагов.
Волхв спешил не только рассказать о долгой, временами очень сложной и путаной истории славянского и русского родов, но и предостеречь, чтобы, поведав все, уберечь потомков от оши-бок и неудач, выпавших на долю их предков…
Но услышат ли его потомки, а, услышав, внемлют ли предос-тережениям волхва в погоне за сиюминутной славой, в поисках хлеба насущного или же по лености души своей, а то и в безум-ной гордыне, всепоглощающей и испепеляющей?!



















ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧЕРНИГОВ

СМЕРТЬ СВЯТОСЛАВА

– Игорь Святославич, что это ты копьем, как баба-смердка це-пом по снопу на гумне, молотишь… или как слепой калика клю-кой тычешь, – кричал с беззлобной подковыркой дядька Славец. Старый черниговский, воевода, друг и товарищ отцовской моло-дости, повидавший на своем веку не одну сечу, а потому не раз «меченый» вражескими копьями, стрелами и мечами, давно ли-шившийся левого глаза, но еще бодро взиравший на мир уцелев-шим, впрочем, еле видным на заросшем седыми волосами лице. Окладистая борода и почти лишенная волосяного покрова голова с чудом оставшихся на ней клоков давно не чесаных волос над ушами и затылке, делали его похожим на пегого коня, отживаю-щего свой век и пригодного только для таскания телег, а не для многоверстных скачек. – Ты им не молоти, как попало, а коли! Коли! Резко коли, с выпадом! С выдохом! Вот так, смотри, как делает твой младший брат. Молодец, Всеволод! Молодец! Так его, так… Лепо смотреть…
Последние слова дядьки относились к брату Игоря, княжичу Всеволоду, в святом крещении Дмитрию, двенадцатилетнему светло-русому подростку, уже довольно высокому, ширококост-ному и лобастому, одетому в легкий кожаный доспех и такой же шелом,  особо не сковывающие движения отрока и вместе с тем защищающие от лишних ран и ссадин. Воинская справа, хоть и учебная, хоть и легкая, специально сработанная княжескими оружейниками для отроков, придавала ему вид суровый и значи-тельный, отчего он выглядел несколько старше своего истинного возраста. Княжич Всеволод, обливаясь потом и сопя от напряже-ния и азарта, усердно и без устали тузил тупым древком копья своего «противника», сына городского тысяцкого Акишкина.
Иванко, – так звали сына тысяцкого, – также как и Всеволод, впрочем, как и все остальные отроки, был одет в кожаный дос-пех, – до тяжелого взрослого, кольчужного, еще не доросли, – прикрывался от копейных ударов, наносимых Всеволодом, дере-вянным каплеобразным щитом – уменьшенной копией щита взрослого воя, находившимся у него в левой руке. Время от вре-мени он не только закрывался щитом, но и пытался отразить эти удары деревянным мечом, зажатым в деснице. По-видимому, Иванке не всегда удавалось вовремя прикрыться или защититься от «тычков» младшего княжича, так как под распухшим носом, на верхней безусой губе и на подбородке виднелась сукровица. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и у Всеволода, и у остальных отроков лица выглядели не лучшим образом. Видать, и они в свое время имели несчастье пропустить удары своих партнеров-противников. Впрочем, ни Всеволод, ни остальные малолетние вои ничуть от того не расстраивались, а только вхо-дили вновь и вновь в азарт схватки.
Присутствующие при этом княжеские гридни, тепло одетые и праздно наблюдающие за происходящим, соглашаясь со старым ратоборцем, одобрительно загудели, а княжич Игорь, не сдер-жавшись, возразил с придыханием, так как все же не посмел без команды опустить «оружие» долу:
– Устал я. Который час без отдыху тузим друг дружку… аж взопрели! – В подтверждение его слов легкие облачка пара, четко видимые в морозном и почти недвижимом воздухе, окружали не только лица подростков, но и все их тела. – Руки уже от устали дрожат, как заячий хвост… Да и отца Никодима, учителя нашего, жаль. Вот побью его, а кто нас с братом будет книжной премуд-рости учить?.. То-то… – с отроческой непосредственностью лу-кавил княжич, действительно порядком устав от многочасовых тренировок.
Игорю для спарринга на этот раз достался по жребию инок Никодим, нанятый князем Святославом Олеговичем в качестве учителя словесности, письменности, счету и иноземным языкам подрастающим княжичам, которого они, несмотря на его юный возраст, официально величали отцом: отче Никодимом.
Судьба черниговского князя так помотала как в молодости, так и уже в зрелые годы, что волей или неволей, но ему пришлось выучить не только язык половцев, с которыми приходилось не раз дружить и воевать, но и греческий, и немецкий, не говоря уже о польском и булгарском. Поэтому он стремился научить своих детей и наследников инородным языкам как можно раньше, в детском и отроческом возрасте, когда память свежа, а восприятие остро, чтобы в дальнейшем им в этом вопросе было легче, чем их родителю. К слову сказать, знание многих языков было родовой традицией в колене Ярослава Мудрого: отец князя, Олег Свято-славич, прозванный в народе за свои мытарства по свету Гори-славичем, знал не только речь греческую или немецкую, но и ха-зарскую, и аварскую, общаясь в своей далекой Тмутаракани с представителями этих народов.
И не только чужим языкам желал обучить своих чад Свято-слав Черниговский, но и другой книжной премудрости. К тому же еще со времен Ярослава Мудрого повелось на Руси, что не только великие князья, не только в наипервейших городах, таких как Киев, Новгород, Чернигов, Суздаль, но и в более меньших уделах ученые мнихи под руководством игуменов и князей пове-ли летописание. В которых с Божьей помощью отражали основ-ные события и деяния владык светских и духовных. Особенно бурно это началось после того, как монах Киево-Печерской оби-тели Нестор с благословения отцов церкви отредактировал «По-вести временных лет», изложив в них историю славянского госу-дарства и деяния великих русских князей, начиная от Дира и Ас-кольда и заканчивая Изяславом Ярославичем. И не просто напи-сал на пергаментных свитках, но и сшил отдельные свитки на манер греческих книжников в толстую книгу, с которой уже дру-гие мнихи стали снимать новые списки. Иногда – слово в слово с уже написанным Нестором, а порой – добавляя и что-то от себя. Велось свое летописание и в Чернигове, монахами самого древ-него Спасо-Преображенского монастыря, построенного еще Мстиславом Владимировичем Удалым, братом Ярослава Мудро-го. Впрочем, не только в монастырях и святых обителях стали писать летописи и духовные наставления, но и в княжеских тере-мах также пристрастились к тому. Святослав Ярославич, прямой предок всех черниговских князей, в том числе и Ольговичей, со-ставил «Изборник», в котором не только прописывались его бо-гоугодные деяния, но и были черниговскими богомазами нарисо-ваны лики всего княжеского семейства. Владимир Мономах на-писал «Поучения сыновьям», которые киевский монах Сильвестр добавил к Несторовской «Повести временных лет». С «легкой руки» Святослава и Мономаха многие русские князья пожелали не только сами грамоту знать, но и попытать счастье на поле сло-весности и письменности, как пытали такое на поле брани.
Подобное мечталось сделать и Святославу Ольговичу, князю Черниговскому, если уж не самому, то пусть детям доведется. Для того и нанял им в учителя и наставники, по подсказке и с благословения епископа черниговского Антония, инока Спасо-Преображенского монастыря.
«Ты, княже, не смотри, что инок Никодим молод, – нахвали-вал нараспев и баском привыкший к церковному пению и говору Антоний чернеца, – однако богобоязнен, усерден и книжник, ка-ких поискать. Библию, Старый Завет, Евангелия не только на греческом читает, но и на еврейском, и на проклятом латинском. А это, доложу тебе, не щи лаптем хлебать! И память у него, слава Господу нашему, зело крепка: многие поучения Иоанна Златоус-та и Иоанна Богослова на зубок знает, по памяти чешет, как по писаному. Да и летописную историю государства русского, Свя-той Руси, при надобности, благодаря стараниям великомудрого чернеца нашего, Нестора-летописца, и подвижников церкви Божьей Илариона, Никона и Феодосия Печерских зело знает. Впрочем, не только ее… К тому же молодость, как сам знаешь, княже, не порок, а Божий дар… так как состариться мы все в свое время успеем, а вот помолодеть – уже никогда… Да и чада твои, княже, к молодому будут больше тянуться, чем к старому и ворч-ливому: разница в годах небольшая… почитай, сверстники… Так что, думаю, польза будет».
Епископ Антоний был из греков. На черниговское епископст-во его благословил перед своей смертью в 1158 году тогдашний епископ и бывший киевский митрополит Константин, приказав-ший также после своей смерти с телом своим сделать чудное: вытащить его за ноги за пределы града и бросить на съедение псам. Святослав Ольгович, сведав о том, принял соломоново ре-шение: он предложил церковным служкам вынести тело покой-ного Константина, как тот и требовал в своем духовном завеща-нии, за ноги и руки, к удивлению всех жителей Чернигова, но стеречь сутки, а затем захоронить с почестями, подобающими сану архипастыря. Епископ Антоний, у которого хранилась ду-ховное завещание Константина и которому предстояло выпол-нять волю покойного, был благодарен князю за благополучное разрешение столь щекотливого вопроса. Поэтому во всех пропо-ведях, при всех удобных случаях во всеуслышанье воздавал хва-лу и благодарность князю Святославу Черниговскому. А потому казалось, что более верного друга и помощника в делах житей-ских и государевых, чем епископ Антоний, у того нет.
Иноку Никодиму было около 25 лет, он был действительно только лет на 10 – 11 старше Игоря Святославича. Годы, прове-денные им в отроческом и юношеском возрасте под сумрачными сводами монастырей и храмов за древними свитками и книгами, сказались на его фигуре, худощавой и уже слегка сутулой, а так-же в чертах красивого, но бледного лица, достопримечательно-стью которого были большие, широко посаженные, светло-карие, добрые и застенчивые глаза, да светло-русые волосы, чуть волни-стые, спадающие до самых плеч. Ни усов, ни бороды, прямо не муж и слуга божий, а девица красная. Хотя, по правде сказать, на верхней губе и на нежном круглом подбородке уже начинал про-биваться светлый пушок – явный признак будущего достоинства истинно русского мужа.
Как мы уже отмечали, Никодим был всего лишь десятью го-дами старший княжича Игоря, но, глядя на них обоих, трудно было бы сказать, что княжич уступает своему учителю ростом и статью. Наоборот, в плечах, не говоря уже о ловкости движений, княжич значительно превосходил своего духовного наставника. Сразу видать – воин, боец! Зато Никодим, хоть и уступал княжи-чу телесно, но уже успел не только окончить киевскую духовную школу при митрополичьих палатах, но и побывать в Константи-нополе-Царьграде и на Афоне, где и приобщился книжной муд-рости и учености, причем не только церковной, но и мирской, светской. Не только духовные книги читал и изучал сей алчущий знаний отрок, но и трактаты греческих и римских философов, поэтов и историков. Причем, на языке их авторов. Затаенной меч-той инока было собрать подобную библиотеку из древних книг и рукописей той, которую он видел в Киеве, не говоря уже о биб-лиотеке константинопольского патриарха – уподобил Господь его взглянуть на нее во время духовных странствий и трудов.
– А ты, княжич, ни себя, ни его не жалей, – поучал между тем княжича Игоря всевидящий Славец, жутко поводя единственным глазом и покрывшейся легким инеем бородой. – Взялся за гуж, так не говори, что не дюж…  В настоящем бою, запомни, пере-дыху не бывает. Там не скажешь супротивнику: «Погодь, я ус-тал…» Там чуть зевнул – и покатилась буйна головушка на тра-ву-мураву… или как сегодня, на снежный наст…
Игорь на этот раз смолчал, понимая правоту дядьки. Не даром же говорится: тяжело в учении, зато легко в бою. А Славец, слов-но причтя мысли отрока, продолжал поучать:
 – Еще на Святой Руси говорят, что у нас за одного битого двух небитых дают. И не зря такое бают: опыт и сноровка, вы-держка и сила ратная только в великом труде добываются, только кровью и потом даются… Так что не ленись, княжич, бей  про-тивника, не жалей! Вырабатывай у себя бойцовский дух и кре-пость рук.
Передохнув малость, Игорь и принялся вырабатывать их, от души нанося увесистые, вполне ощутимые тычки «отче Никоди-му».
– Го-го-го! – гулко и густо, как в пустую дубовую бочку, гу-дели дружинники смехом, сами похожие на огромные бочки, на-блюдая за веселой потехой. – Го-го-го!
Дружинники, как и Славец, одеты добротно: почти на каждом шуба мехом внутрь, теплые меховые сапоги, на головах треухи из лисьих и волчьих шкур. Одеты богато и по погоде: им-то друг с дружкой не сражаться, только наблюдать, да пугать лошадей громким ржанием.
– И-го-го! – отзывались дружинникам привязанные невдалеке, прямо к тонким стволам редких березок кони, поводя недовольно от долгого стояния мордами, покрытыми, как и лица дружинни-ков и отроков, едва видимым налетом инея, образовавшегося от их могучего дыхания на волосах мягких губ. У тех же, на чьи головы были одеты торбы с овсом и пшеницей, морд видно не было, но ржать умели и они.
– Хо-хо-хо! – передразнивало всех смешливое эхо, набегая из-за реки, от темного леса. – Хо-хо-хо!
– А ты, инок Никодим, – перекинулся Славец на напарника Игоря, диковато вращая единственным глазом, да так, что утоп-танный многими парами ног снег жалобно скрипнул под его са-погами, – раз вызвался ратному делу обучаться, то терпи. У бродников, вольных людей, скитающихся по степным просторам меж половецких веж, так говорят: «Терпи, казак, атаманом бу-дешь». Вот и терпи… За язык-то тебя никто не тянул, когда воин-скому делу обучаться захотел… сам пристал до меня, как репей до собаки – не оторвешь: «Научи, да научи»!
– А я – что? Я ничего… Я не жалуюсь, – защитившись кое-как от очередного удара Игоря, отозвался Никодим, выпустив из уст очередное облачко пара. – Я терплю, ибо хочу постичь науку боя, как истинный русич, любящий свое Отечество, Русь Святую…
Слова иноку давались с трудом, с придыханием. Чувствова-лось, что слуге божьему приходится не сладко.
– Вот теперь и учись, и терпи, и внимания на красную юшку, что из сопатки слегка помятой течет, внимания не обращай. Щит крепче держи, да ставь его под удар копья не прямо, а чуток вкось, чтобы копье к нему не в чело шло, а скользило, – поучал Славец инока, для наглядности демонстрируя этот воинский при-ем взятым у одного из дружинников щитом и не очень обращая внимания на усталость инока. – Тогда оно, копье, и тебя не опро-кинет ниц, и щит твой не разобьет, не расколет в щепу, а только лишь слегка скользнет по нему.
Выполняя поучения опытного воителя, Никодим, ловко под-ставив щит, отразил очередной удар княжича. Конец копья, сухо чиркнув по поверхности щита, скользнул далеко за спину инока.
– Вот ты тут, отче, и не зевай, – увидев такой оборот дела, одобрительно начал Славец новые поучения, впрочем, не забывая при этом вставлять «соленое» словцо в свою речь. – Сопли не жуй, чай, не в божеском храме находишься, не псалмы с клироса с певчими иеромонахами поешь, а в бою смертном участвуешь… Мечом по нему полосни, да не прямо, а с потягом, с потягом тебе говорят, дурья башка, наискосок, чтобы руку себе до самого пле-ча не отсушить…
Но «отче Никодим» замешкался и наказ Славца выполнить не смог. И тут же к пущей радости дружинников получил от княжи-ча хороший тычок в живот.
– Э-эх, Перун тебя зашиби, – закричал Славец в сердцах, за-быв про только что благодушный тон и добродушное ворчание, даже сплюнул от досады, заметив, как опять неумело действует щитом инок, пропустив очередной удар копьем по корпусу, отче-го боль явно проступила на его лице, враз исказив чело гримасой. – Да не так, не так! Надо было щитом тот удар отбивать, а не ме-чом… Ну что за бестолочь… хоть и ученая, и в сане!
Дружинники опять дружно загоготали. Лошади заржали. Смешливое эхо передразнило всех. А сражающиеся деревянным оружием пары только громче засопели от усердия. 
– И не маши ты, Аника-воин, мечом, как поп Лихач кадилом, волк тебя задери… – принялся поучать взрослого «несмышле-ныша» Славец. – Меч – не кадило. Им удары умеючи наносить надобно… и чужие отбивать! А не по воздуху, как мельница крыльями, махать… На воздуха не поднимешься, но на небо воз-несешься, если во взаправдашнем бою так будешь мечом ма-хать…
Старый ратоборец хоть и был уже в преклонном возрасте, но голос имел зычный, басовитый, гулко рокотавший по всему рис-талищу, под которое на этот раз было выбрано ровное место на берегу широкой и полноводной Десны.
Инок молча отер холщовым рукавом правой руки, не выпус-кая из нее, впрочем, меча, с лица кровь и пот, и, пересилив боль, вновь стал в боевую стойку, нисколько не выявляя досады или обиды на слова старого воина. Тренировка продолжилась. Впере-ди были еще упражнения по метанию ножей и копий в цель, стрельба из боевых луков, а также рукопашный бой на кулачках – самое захватывающее зрелище, которого всегда с радостью жда-ли княжеские дружинники. Ведь тут можно было и похохотать вдоволь, видя, как соперники тузят друг дружку кулаками; кого-то похвалить за верный и ловкий удар, а над кем-то и позубоска-лить за неловкость и неповоротливость. Словом, если для обу-чающихся это был труд, то для дружинников – потеха. Занима-тельная потеха.
Описывая обучение ратному делу княжеских чад, стоит отме-тить, что пусть и язвил по поводу неумелых действий княжичей их дядька, но оба княжича и их наперсники, дети боярские и дружинничьи, начинавшие постигать науку воинской справы с самого малолетства, оружием и приемами боя владели уже снос-но, им только выносливости и силенки не хватало. Сказывались ежедневные многочасовые тренировки. Исключением, пожалуй, в группе обучающихся ратному мастерству был инок Никодим, которому воинская премудрость давалась с трудом. Но он, не-смотря на щуплость тела, имел дух воина, был упрям и неукро-тим в своем желании постичь воинское дело.
«Какой же я буду наставник у юных княжичей, – говорил Ни-кодим не раз дядьке Славцу, княгине Марии Петриловне,  а то и самому князю Святославу Ольговичу, когда те под разными бла-говидными предлогами просили его прекратить занятия по обу-чению ратному делу, чтобы не дать ему стать ненароком покале-ченным, – если что-то не смогу им показать и объяснить. Ведь учить-то надо не только на чужих, но и на собственных приме-рах. Мудрые говорили: «Уча – учи поступками да делами, а не только словами». Тогда наука пойдет впрок… – При этом он, как и подобало скромному иноку, опускал свои светло-карие глаза долу, что, впрочем, не мешало быть его речам твердым и неус-тупчивым. – А еще, – продолжал он, – каждый русич, в каком бы он звании не был: князь, боярин, огнищанин, ремесленник, смерд-землепашец или лицо духовного чина, – должен быть вои-ном, чтобы защищать свою землю от любых ворогов». И в каче-стве веского аргумента приводил пример из «Поучения» Влади-мира Мономаха своим детям, добавляя его собственными домыс-лами, впрочем, не лишенными здравого смысла: «Незабвенные памяти Владимир Мономах и ваш прямой предок, дед Олег Свя-тославич Черниговский, во времена великого княжения Свято-полка Изяславича, в лето 6619 от сотворения мира или в год 1111 от Рождества Христова, при походе на половцев брали с собой не только опытных воинов, но и мирных иноков, иеромонахов. Ибо они не только пением духовных псалмов ободряли воинов в по-ходе, не только перевязывали раны раненым, не только оказыва-ли духовную и телесную помощь страждущим, но и сами при необходимости облачались в брони, а то и без броней, в одних рясах, шли в первых рядах сражающихся русичей, подавая при-мер стойкости и верности разящей десницы».
В конце концов, на чудачества инока Никодима князь с кня-гиней махнули рукой, и дядька Славец, отвечающий за ратную науку княжичей, стал обучать его без какого-либо снисхождения к его духовному сану и положению при княжеской семье.
Вот и теперь Славец только раздосадованно крякнул, видя не-ловкость и оплошность великовозрастного детины, уступающего в ловкости и сноровке княжеским и воеводским отрокам, и про-должил обучение к пущей радости глазеющих дружинников, ко-торые время от времени, чтобы поразмяться, вооружались дере-вянными мечами и составляли противную сторону обучающимся отрокам, но больше времени просто глазели, поощряя возгласами то одних мальцов, то других.

Зимний февральский день был в самом разгаре, когда на рис-талище – специально выкошенный по осени луг, раскинувшийся в пойме Десны и охваченный со всех сторон голыми кустами ольхи, ивы да стройными станами редких березок, покрытый уже изрядно утоптанным снежным настом, довольно часто окроплен-ным алыми пятнами крови, – на котором старшие дружинники отца Святослава Ольговича вместе с дядькой Славцом обучали ратной премудрости черниговских княжичей Всеволода, его старшего двумя годами брата Игоря и десяток их погодков из боярских и огнищанских родов, прибежал запыхавшийся и тяже-ло дышавший дворцовый тиун и княжеский поверенный Спирька Нос, прозванный так за неуемное стремление совать свой нос всюду, где надо и не надо. По-видимому, поп, когда крестил, на-рек его Спиридоном в честь святого подвижника Спиридона, но родители переиначили в ласковое Спиря и Спирька. В детстве – Спирька, и вырос – остался Спирькой, а не Спиридоном.
– Эй, отроки, отец ваш, великий князь черниговский скончал-ся… почил в бозе, – зачастил скороговоркой он, едва отдышав-шись.– Послан матушкой, Марией Петриловной уведомить вас и поторопить домой. Так что прекращайте свою молодецкую заба-ву и поспешите в детинец. Горе, горе-то у нас всех какое!..
И, обтерев потное лицо засаленным рукавом овчинного тулу-па, – взопрел, бедолага, пока бежал, – потупил долу плутовато-маслянистые глаза, как привык это делать в терему, если захва-тывался за чем-нибудь паскудным.
Разгоряченные «сражением», потные и измазанные своей и чужой кровью, с покрытыми налетом инея бровями и распухши-ми носами отроки, Игорь и Всеволод, похожие скорее на страш-ных чертенят, поджаривающих грешников в аду, виденных ими в книгах Никодима, поначалу никак не могли взять в толк страш-ное известие, обрушившееся на их семью. Они, опустив учебные копья и мечи, оторопело смотрели то на Спирьку Носа, то на дядьку Славца, то друг на друга.
Их отец, князь Святослав Ольгович, хоть и хворал последнее время, но казался еще таким сильным и бодрым, что они и не за-думывались даже о его возможной кончине. Как и любым детям, им казалось, что отец будет жить вечно, ведь он такой сильный и властно-грозный. Правда, мать, Мария Петриловна, женщина всегда властная и гордая, последнее время почему-то ходила по дому тихо и с поникшей главой, покрытой не светлым, а темным повойником из плотной узорчатой поволоки, да о чем-то таинст-венно шушукались по углам слуги, особенно женщины. Но мало ли почему мать грустит и шушукаются бабы. Бабы, они на то и бабы, чтобы шушукаться. Иначе для чего же Господом Богом им даны языки?.. И не про них ли сказано, что у баб долог волос и язык, да ум короток.
Притихли и княжеские дружинники, до сей поры громко по-учавшие отроков воинскому мастерству и умению не только на-носить удары мечом, но и отражать их, где крепким словом, а где и хорошей затрещиной: «Не будь раззявой! Не лови ворон!».
Притихли, примолкли, опустили ниц буйны головы. Особенно старшие дружинники, что жили самостоятельно и вотчины соб-ственные или заимки и хутора имели. Понимали, что смерть кня-зя – это не только горе семейное, но и неотразимые, неизбежные перемены в судьбе дружинников, которым придется выбирать: оставаться служить в Чернигове, но уже иному князю, или же покидать Чернигов в дружине его сыновей. А что покидать кня-жичам Чернигов – тут и к бабке не ходи – по всему видать. По Русской Правде, данной еще Ярославом Мудрым, а затем допол-ненной его сыновьями, княжеский стол переходил не от отца к сыну, а от брата к брату, или к племяннику, сыну старшего брата, по старшинству рода. Потом были общекняжеские снемы – съез-ды, в том числе и знаменитый Любечский 1097 года, закрепив-ший данное право древней лествицы. И теперь черед вокняжения на черниговском столе подошел племяннику Святослава Ольго-вича, Святославу Владиславовичу, двоюродному, но старшему брату его собственных детей. Так что перемены были неизбежны.
Потупил голову, опустив взгляд своего единственного глаза в землю, старый воевода Славец, выдавив из широкой груди глу-хое: «Г-г-мы…». Он, проживший долгий век и немало повидав-ший на своем жизненном и ратном пути, в том числе взлеты и падения своего сюзерена, как никто иной, осознавал всю глубину свалившегося на Святославичей несчастья. Теперь княжичам бу-дет не до забав и детских шалостей. Теперь им придется сразу из детства шагнуть во взрослую жизнь, да так, словно в воду весен-нюю, студеную и мутную, окунуться со всего разбега…

***
Святослав Ольгович, князь новгородский, смоленский, кур-ский, путивльский, северский и, наконец, черниговский, имел жизнь не только долгую, но и тревожную. Как чаша, до краев наполненная крепким хмельным и пенистым напитком, была его жизнь, особенно в молодые и зрелые годы. И всего в этой чаше было с избытком: и кровавых сражений, и пьянящей радости по-бед, и горечи поражений, и измен близких, и коварства родных по крови братьев-князей. Только спокойствия было мало. Того, что было отмерено Господом Богом для него, особенно годин лихолетья с излишком хватило бы многим русским князьям, да досталось только ему одному. Повторив во многом жизненный путь своего отца, он, как и отец, в конце концов, достиг желанно-го – черниговского стола. Тут бы и отдохнуть, на детей порадо-ваться, да времени-то уже не было. Он никогда не занимал вели-кого киевского стола и не был великим князем, но многие вели-кие князья искали в нем опоры и поддержки. Особенно тогда, когда престол начинал под ними шататься. Он не был великим государем, но внес свою лепту в формирование русских законов. А русские монахи-летописцы, в каких бы они княжествах не на-ходились и как бы не относились к нему, в своих погодных сво-дах обязательно уделяли ему место. Словно боялись, что без упоминаний о нем, летописные тексты будут  пресны, как пища монаха-отшельника, бесцветны и безжизненны. Отведав в полной мере изгойнической доли и междоусобной княжеской розни, он, будучи уже черниговским князем, делал все от него зависящее, чтобы междоусобья прекратить. И требовал того же от детей сво-их, но обстоятельства вновь и вновь оказывались выше его разу-ма. Если он сам уже не участвовал в смутах, то сыну Олегу и племяннику Святославу Всеволодовичу все же приходилось. Впрочем, уже с конца пятидесятых годов чужие дружины уже не топтали земли Курщины, Северщены да и самого Черниговского княжества, что позволило им окрепнуть и начать приносить дос-таток в казну князя. Чего же не успел сделать Святослав Ольго-вич, так это возвратить в лоно Руси Тмутараканское княжество, занятое ордами половцев, и град Тмутаракань, отошедший под руку византийского императора. А потому Святослав Ольгович, князь черниговский, не раз делал наказ своим сыновьям, особен-но младшим, отрокам Игорю и Всеволоду, чтобы попытались возвратить себе утерянные земли.

Святослав Ольгович был третьим сыном у князя Олега Свято-славича, прямого внука Ярослава Мудрого, не только храброго до отчаянности воина, но и невольного скитальца, прозванного в народе Гориславичем за горестную молодость, сгоревшую в кня-жеских распрях славу, изгойническую жизнь и попранную честь. Первым был Всеволод, родившийся от первой жены отца, знат-ной красавицы-гречанки Феофании Музалон, брак с которой со-стоялся с непосредственного благословения императора Визан-тии Никифора Вотаниата в 1082 году от Рождества Христова или в 6590 году от сотворения мира, как было принято вести летоис-числение на Руси. Вторым был Глеб, также рожденный от брака его отца с Феофанией.
И если Всеволод был зачат и рожден еще во время византий-ского плена отца на знаменитом острове Родос, известном не только по древним греческим мифам но и по славянским Ведам, хотя бы по случаю женитьбы там же князя Русколани Буса Бело-яра в конце двадцатых годов четвертого века на принцессе Эвли-сии, то Глеб родился уже в Тмутаракани по возвращении отца из византийского плена.
А вот Святослав и его младший полутора годами брат Игорь появились на божий свет уже на русской земле. И не от гречанки Феофании, а от второй супруги отца  Анны, дочери половецкого хана Осолука. И появился Святослав на свет божий в тот год, когда отец его совершил поход их Тмутаракани на Чернигов, из-гнав из него бывшего друга и соперника, а также двоюродного брата Владимира Мономаха. Да, Святославу было суждено судь-бой появиться в столице Тмутараканского княжества – Тмутара-кани, или древней Тамутархе, которая, впрочем, до этого не раз и не два меняла свое название, в зависимости от того, какой народ властвовал этим краем. Чтобы, пробыв в ней недолго, уже боль-ше никогда не увидать. А город был велик, он знал и готов, и гуннов, несколько веков находился под аварами и под хазарами, пока ратными трудами славного воителя Святослава Игоревича не возвратился опять в лоно Руси. Ведь еще в первые века от Ро-ждества Христова, а то и много раньше, он был хорошо обжитым славяно-скифским градом. Рождению же Святослава предшест-вовало несколько важных обстоятельств.
В 1090 году, когда первенцу Олега Святославича, Всеволоду, едва исполнилось семь лет, а Глебу – всего пять, тмутараканский князь, исходя из политических соображений и не расторгая брак с Феофанией, женится на дочери половецкого хана Осолука. На шестнадцатилетней Турхуз, нареченной при крещении Анной. Но вряд ли красота степной девы, которую Олег до свадьбы и в глаза не видел, пленило сердце русского князя. Пленило его иное. В качестве свадебного вена за новой супругой было половецкое войско численностью до шести тысяч всадников, с которыми Олег совершил победоносный поход на камских булгар, до этого дня не раз бивших его самого и его братьев на окраинах Черни-говской земли, у Мурома и Пронска. А еще нужно было возвра-щать своему роду черниговский стол, на котором стараниями великого киевского князя Святополка Изяславича сидел Влади-мир Мономах. Вот это и было основной причиной, заставившей православного князя пойти на конфликт не только с первой суп-ругой и ее византийскими покровителями, но и на конфликт с русской церковью, категорически запрещавшей многоженство.
Не снеся позора, гордая Феофания, забрав с собой малолет-нюю дочь, родную сестру Всеволода и Глеба, названную Эвлиси-ей, на купеческом корабле в сопровождении личных служанок и прочих доброхотов в 1094 году навсегда отбудет из Тмутаракани в Византию. Так Всеволод и Глеб лишились родной матери-гречанки, а родившиеся после них Святослав и Игорь обрели мать в лице ханской дочери.
Мать Феофанию Всеволод и Глеб вскоре позабыли. Время быстро излечило детские переживания, а мачеха, будучи от при-роды женщиной доброй и ласковой, сделала все, чтобы старшие сыновья Олега ее полюбили и не чурались, а считали за свою родную мать. К тому же, когда было отрокам предаваться грусти по матери, если их по минованию семи лет забирали на мужскую половину, чтобы сделать настоящими воинами. А тут уж в суро-вой воинской обстановке не до раздумий и грусти.
И только находясь в отрочестве, Святослав узнал от досужих кумушек, которых всегда предостаточно при любом княжеском тереме, что мать его сводных братьев Феофания была женщиной не только красивой и умной, но и властной. В бытность своего княжеского владычества в Тмутаракани Феофания, подражая греческим правителям и правительницам, приказывала величать себя не просто женой архонта-князя – княгиней, а архонтиссой тмутараканской и корчевской, по названию самых важных горо-дов Тмутараканского княжества. На ее личной печати, изготов-ленной греческими златокузнецами и ювелирами по ее же заказу, было выгравировано по-гречески: «Архонтисса Матрихии, Зихии и всей Хазарии». Так на греческий лад продолжало именоваться Тмутараканское княжество.
Оставаясь довольно часто в столице Тмутараканского княже-ства без князя, постоянно находившегося в битвах и сражениях, она не только занималась хозяйственными и внутрикняжескими делами, в том числе и судебными, но и не чуралась внешних сношений с соседними государствами, особенно с Византией. Заключала договора о торговле и строительстве храмов грече-скими мастерами в столице. За что была обожаема народом, осо-бенно купцами, находившимися под ее личным покровительст-вом.
Язык мужа Феофания учила охотно и по-русски говорила сво-бодно, ей нравилась певучая протяжность русского слога, но одежды и наряды предпочитала греческие, привычные с детства и близкие ее сердцу. На греческом же языке вела переписку и читала привозимые ей купцами книги с родины.
Случалось, Олег ревновал ее к государственным делам и забо-там, хотя и признавал разумность принимаемых ею решений. Возможно, именно эта сторона характера Феофании и проложила основную трещину в расколе их отношений и супружестве. Сам отец на эту тему говорить никогда не желал и грубо пресекал лю-бые попытки своих чад, в том числе и Всеволода с Глебом вести беседы по этому щекотливому вопросу. Только пристально вгля-дывался в их черты: в память о себе Феофания оставила им обоим большие черные глаза и вьющиеся в крупные локоны волосы, цвета воронова крыла.
В лето 6615 от сотворения мира, как впоследствии напишут досужие летописцы, января 12 дня, съехавшись с половцами на Хороле, его отец и Владимир Мономах к общему удовольствию сторон утвердили с половецкими ханами договор о женитьбе своих сыновей на ханских дочерях. В результате этого сговора Святослав был женат на дочери Аепы, Григренева сына, а Юрий, сын Владимира Мономаха, был женат на дочери хана Аепы, Осе-нева внука. Юрию шел тогда семнадцатый год, а Святославу все-го лишь четырнадцатый. И к этому времени их родители вновь жили в мире и согласии, предав прежние распри забвению.
Когда в 1115 году от Рождества Христова Олег Святославич, находившийся на черниговском столе около двадцати лет, умер, то колено Ольговичей возглавил Всеволод, старший брат Свято-слава. Главой же черниговских князей и по возрасту и по влия-нию стал Давыд Святославич, но был еще и его брат Ярослав Святославич, обитавший то в Тмутаракани, то в Рязани с Муро-мом. А в Киеве на великом столе в то время сидел уже более года бывший переяславский князь Владимир Всеволодович Мономах, не только двоюродный брат и давний друг Олега Святославича, с которым они не раз совершали совместные походы как на полов-цев, так и на поляков, но и частый его враг да гонитель.
Мономах получил великий стол не в соответствии с лествич-ным свычаем и обычаем, а в обход этого права, подтвержденного  на съезде русских князей в 1097 г. в Любиче, оставив в стороне как Давыда Святославича, главного претендента, так и Ярослава Святославича. Он рассадил своих сыновей по лучшим княжеским столам и уделам. А сыновей у Мономаха было предостаточно, даже после смерти Изяслава Курского в 1096 году в борьбе за Муром с отцом Святослава, Олегом Святославичем, их остава-лось семеро.
Ольговичи, доводившиеся Мономаху двоюродными племян-никами, были вновь несправедливо, по крайней мере, по их соб-ственному мнению, обойдены при разделе Руси, и затихшие было княжеские распри вновь возобновились и тихо тлели, ежегодно сжигая в своем чаду и унося десятки, а порой и сотни человече-ских жизней, как воев-дружинников, так простых горожан и се-лян. И, несмотря на все мольбы и требования иерархов Русской православной церкви, одни православные христиане безжалостно мучили и убивали других православных христиан, принося горя Русской земле в сто крат больше, чем язычники половцы.
В 1123 году умирает Давыд Святославич, и на черниговский стол вокняжается Ярослав Святославич, последний из сыновей Святослава Ярославича, родной дядя или стрый всем Ольговичам и Давыдовичам.
19 мая 1125 года, как запишут впоследствии монахи-летописцы из Киево-Печерской лавры, воздвигнутой неустанны-ми трудами подвижников православной веры митрополита Ила-риона, Антония и Феодосия Печерских, Никона Великого и дру-гих, великий киевский князь Владимир Мономах окончил свой земной путь и отошел к праотцам. Однако после его смерти рас-при между Ольговичами и Мономашичами не только не утихли, а, наоборот, разгорелись с новой силой. Правда, пока что не от-крыто, не видимо, а подспудно, не выходя наружу, как подзем-ный пожар на торфяных болотах: его не видно, не слышно, и вдруг бах! – и вся округа объята огнем и дымом. 
Унаследовавший после смерти Мономаха престол стольного Киева его первенец Мстислав Владимирович Новгородский, еще в молодости отличавшийся излишней жестокостью не только к своим врагам, но и к друзьям, произвел новый передел Руси, рас-пределив главенствующие на русской земле уделы между своими родными братьями и сыновьями. Его брат Ярополк получил Пе-реяславль, второй после Киева по политической и экономической значимости удел, Вячеслав Владимирович – Туров, Андрей Вла-димирович – Владимир, Георгий Владимирович, более известный на Руси как Юрий Долгорукий, – Суздаль; сыновья Изяслав и Ростислав – соответственно Курск и Смоленск. Таким образом, почти все восточное Посемье, а также Попселье было отобрано из-под руки черниговского князя, то есть из-под влияния Ольго-вичей, и передано в удельное владение переяславскому князю. А это только подливало масло в огонь междоусобной борьбы и вражды.
В 1127 году старший из Ольговичей, Всеволод, будучи женат на дочери Мстислава Владимировича Агафье, решает завладеть черниговским столом, изгнав с него дядю Ярослава в Рязань. И тут Святослав, хоть и понимает, что идет на неправое дело, но активно помогает брату в его затее. Ольговичей поддерживают Давыдовичи, которым был обещан в удел Новгород-Северский  со всей волостью. Всеволод выигрывает дело, но теряет часть Посемья. Киевский князь Мстислав пытается призвать зятя к по-рядку, отбирает у него некоторые города на Семи, направив туда Ярополка Переяславского и сына Изяслава. Но киевские бояре и священники, подкупленные Всеволодом по подсказке его княги-ни Агафьи Мстиславны, переубеждают Мстислава Владимирови-ча и решают дело в пользу Всеволода Ольговича. Правда, лично для Святослава от вокняжения брата на черниговском столе ни-чего не изменилось. Он как был безудельным князем, так тако-вым и оставался.
После смерти Мстислава Владимировича, прозванного Вели-ким, киевский престол в 1132 году перешел к его брату Ярополку Владимировичу. Однако никаких перемен в лучшую сторону для Святослава Ольговича, не происходит, а вот вражда между Мо-номашичами и Ольговичами продолжается. То глухая и подспуд-ная, то открытая и кровавая.
Летом 1136 года от Рождества Христова, когда его супруга-половчанка, названная в крещении Еленой, была тяжела третьим ребенком, новгородцы, изгнав со своего стола князя Всеволода Мстиславича, внука Мономаха, попросили себе его, Святослава, у его старшего брата Всеволода Ольговича. И тот, не мешкая, согласился. Так впервые Святослав Ольгович отказался на своем уделе да еще в богатом Новгороде, о чем многим только мечта-лось. К этому времени ему было уже за сорок  лет, и у него был сын Олег трех лет да дочь Елена четырех с половиной.
В этом же году Ольговичи одержали победу над старшими Мономашичами на реке Супой, что позволило им возвратить себе Посемье и в Курске на стол посадить Глеба. А в следующем 1137 году Святослав Ольгович, находясь на новгородском княжении, вторично женится на вдовой дочери новгородского тысяцкого Петрилы Микулича Марии, до того находившейся замужем за сотником Громилой Силычем, погибшего от дружинников Свя-тослава. Родственники Громилы поставили Марии в вину смерть мужа и изгнали ее из его двора. Князю она пришлась по сердцу, и он решил вести ее под венец, а не держать в качестве очередной наложницы.
Венчание происходило в храме святого Николы. При этом новгородский епископ Нифонт, такой же вздорный и упрямый, как и все новгородцы, венчать Святослава с Петриловной отка-зался, заявив, что он не может венчать уже раз женатого и при живой жене. Действительно, княгиня Елена Аеповна была с ним и имела на тот час уже трех детей: княжича Олега, княжну Елену и только что родившуюся дочь Усладу, названную в крещении Анастасией. И тогда пришлось обряд венчания проводить его домашнему попу-духовнику, с чем тот без особого труда спра-вился, но, правда, навлек на себя до конца дней своих гнев епи-скопа Нифонта. Чтобы задобрить строптивого новгородского епископа, пользующегося большим уважением не только среди новгородской старшины, но и всего люда, Святослав Ольгович специально учредил церковный налог в конкретной сумме злата и серебра, а также определил конкретные волости, с которых взи-малась дань в пользу новгородской епархии. Сделано это было им вместо прежних неопределенных сборов, часто неисполняе-мых, а потому вызывавших нарекание со стороны церковного причта. Нифонт поблагодарил князя за заботу о церкви, но суро-вость на милость так и не сменил.
Первая же супруга Елена, тихая и застенчивая женщина, при-вычная к подобному обороту дел, так как у половецких ханов многоженство было в порядке вещей, молча приняла свершив-шийся факт и уступила брачное ложе новой жене мужа. А потом потихоньку  и незаметно, словно тень, покинула княжеский те-рем, перебравшись с дочерьми и сыном Олегом в более скромное помещение детинца, подальше не столь от княжеских, как от но-вой его супружницы, глаз. Вскоре княгиня Мария Петриловна понесла, но разродилась девицей.
После Супойской битвы, казалось бы, справедливость вос-торжествовала, а потому смутам и распрям, приводящим отчий край в унынье и запустение, пора прекратиться. Но не тут-то бы-ло! Своенравные и крикливые новгородцы не раз собирали вече, чтобы изгнать Святослава и его дружину. Потом тут же собирали другое и требовали его возвращения на стол. В конце 1137 г. в Новгороде и Пскове зреет очередная смута, которую Святослав подавляет с помощью курской дружины, приведенной к нему братом Глебом. С Глебом он отправляется и на Псков, в котором закрепился бывший новгородский князь Всеволода Мстиславо-вича и часть новгородской старшины. Однако поход с самого начала пошел неудачно: в войске Святослава среди новгородцев нашлось немало тайных приверженцев Всеволода. А потому, чтобы не допустить открытого мятежа, пришлось возвратиться из-под Пскова восвояси. Эта непрочность княжения привела к тому, что многие старшие дружинники Святослава довольно час-то стали прелюбодействовать с новгородскими девицами и жен-ками, что никоим образом не способствовало укреплению его княжения, а только вызывало новые недовольства. И весной 1138 года после очередного веча он покидает Новгород и направляется в Чернигов к братьям Всеволоду и Игорю. Но тут по дороге его перехватывают посланцы от смолян и ставят князем в Смоленске. Однако смоленское княжение Святослава длится всего несколько месяцев и окончилось его поруганием и бесчестием, приведшим к новой войне с Мономашичами.
Осенью 1138 года в порубежном с Половецкой степью Курске после тяжких ранений, полученных в сражении с половцами, приходившими грабить Курск и Посемье, умирает брат Глеб Ольгович, и Святослав, к тому времени уже лишившийся смолен-ского стола, по указанию Всеволода, идет в Курск и принимает курский удел.
В 1139 году Святослав Ольгович, будучи курским князем, вместе с Игорем и двоюродными братьями Давыдовичами под-держивает Всеволода в его притязаниях на Киев и великий стол. И это дело увенчалось успехом. Зато поход на Переяславль, в котором княжил сын Мономаха Андрей, прозванный Добрым, удачи не принес. Святослав Ольгович с курской и киевской дру-жинами потерпел ощутимое поражение, и Ольговичи отказались от Переяславского княжества. Святослав остро переживал эту воинскую неудачу, но еще острее переживал он слова, сказанные Андреем Владимировичем перед битвой: «Лучше мне умереть с дружиной в Переяславле, на своей отчине и дедине, чем взять Курское княжение. Отец мой сидел не в Курске, а в Переяславле, и я хочу умереть на своей отчине». Словно заноза в княжеской душе были эти слова, напоминавшие ему как о высшем торжест-ве справедливости, так как Бог не в силе, а в правде, так и о люб-ви к земле предков. Вскоре князь Андрей Добрый умер, но на его Переяславль Святослав уже не претендовал.
В 1140 году, когда у Мономашичей начались склоки и раздо-ры из-за все того же новгородского стола, и новгородцы в оче-редной раз позвали на княжение Святослава. Но новгородское княжение, как и стоило того ожидать, опять не заладилось. Овла-дев княжеским столом с помощью дружины, а потому, испыты-вая чувства благодарности ей за это и видя в ней только единую опору, Святослав «закрывал глаза» не только на незначительные проделки своих дружинников, как драки с горожанами, словес-ные оскорбления или оскорбления действием, но и на более серь-езные. Столкнуть прохожего новгородца с деревянного настила, идущего вдоль всех домов и концов, в грязь, в лужу – считалось у дружинников молодечеством, шуткой. Но этого было мало, старшие дружинники стали насильничать не только беззащитных новгородских женок, но и знатных горожанок, жен и дочерей старшин концов, торговых гостей. Да и сам Святослав не очень-то соблюдал заповедь Христа – «не прелюбодействуй»! Его кня-жеский терем, располагавшийся традиционно на Ярославов дво-ре, всегда был заполнен новыми наложницами, даже присутствие жены Марии (половчанка Елена в Курске была пострижена в инокини и ушла в женский монастырь) его нисколько не смуща-ло. И если супруга вынуждена была терпеть в собственном доме любовниц мужа, то свободолюбивые новгородцы оставить втуне такое злобствование князя и его подручных никак не могли. В древнем городе еще крепки были устои дедов и прадедов, там помнили, что не князь, а вече является высшей властью.
Раз за разом собирается вече. Горожане требуют прекратить бесчинства, грозятся выдворить со стола без почестей князя, но Святослав, поддерживаемый местной старшиной, мужами наро-читыми, воеводами и тысяцкими, старшими городских концов, игнорирует требования веча и продолжает беспредельничать. В ответ на это новгородцы, видя, что князя словами и угрозами не увещевать, стали убивать не только в темных местах, но и прямо на вечах княжеских дружинников и приятелей. Несколько раз пущенные ими стрелы пролетали рядом с самим князем. В Нов-городе назревал открытый бунт против Святослава, душой кото-рого стали новгородские торговые гости, которым больше всего приходилось страдать от князя и его дружинников: и бесчестьем дочерей, и забираемым без оплаты скарбом. В конце концов, нов-городцы договорились даже об убийстве князя.
Тысяцкий Якун, друг и кум Святослава, прослышав про заго-вор и зная о том, что новгородцы слов на ветер не бросают, что-бы уберечь князя от неминуемой беды, поспешил предупредить его. Однако, опасаясь расправы над собой и своей семьей со сто-роны озлобленных новгородцев, сам не пошел  на Ярославов двор, а со своим доверенным челядинцем, не вызывающим по-дозрения у горожан, направил грамотку, начерченную на бере-стяном лоскутке: «Князь! Хотят тебя схватить и убить! Спасай-ся!».
Святослав понял, что новгородцы больше с ним шутки шу-тить не будут. Тут и дружина верная не поможет, так как против вооруженных горожан она лишь песчинка в море песка. Враз сметут – и не заметят! Он быстро собрался сам, собрал семью и дружину – курских ратников – и вместе с ними ночной порой тайно покинул Новгород, прихватив с собой тысяцкого Якуна и его брата Прокопия, направив путь свой в Смоленск, находив-шийся во владении его родственников: Изяслава и Владимира Давыдовичей. При этом Святослав известил старшего брата Все-волода Черниговского: «Брат! Мне мочи нет с этими людьми, – имел он в виду строптивых новгородцев, – не хочу жить с ними; кого хочешь пошли к ним». Не остались в долгу и новгородцы, которые в свою очередь направили Всеволоду послание: «Дай нам сына своего, а Святослава, брата твоего, не хотим». Кроме того, они, сведав о том, что со Святославом ушли его доброжела-тели, Якун и Прокопий, послали за ними погоню, отбили Якуна и его брата, привели в Новгород и приговорили на скором вече к смерти: сбрасыванию с моста в Волхов. Только заступничество епископа Нифонта, бывшего игумена Печерского монастыря, спасло их от позорной смерти, но они были вынуждены уплатить большую виру в пользу города: Якун 1000, а Прокопий 500 гри-вен серебра.
Это случилось, как уже говорили, в 1140 году. Всеволоду пришлось направить в Новгород своего сына Ярослава. Но пока Ярослав собирался, пока набирал дружину, пока готовил обоз, новгородцы, погорланив на нескольких вечах, передумали брать себе в князья отпрыска рода Ольговичей и направили Всеволоду со своим посольством во главе с епископом новгородским Ни-фонтом, книжником и златоустом, очередное послание. «Не хо-тим ни сына твоего, ни брата, – писали новгородцы, осерчав на род Ольговичей за поведение Святослава и его дружинников, – не хотим вовсе вашего племени; хотим племени Владимирова, – имели в виду они Мономаха. – Дай нам одного из шурьев своих, Мстиславичей…». Как ни хотелось Всеволоду Ольговичу удер-жать за своим родом и Новгород, но упрямство новгородцев за-ставило его этот важный стол передать колену Мономашичей,  брату жены, Святополку Мстиславовичу. Однако и тот там долго не усидел: изгнали его строптивые новгородцы.
Несколько лет после того случая жизнь Святослава Ольговича Курского и Новгородского, в отличие от его брата Игоря, затеяв-шего вражду с Всеволодом, протекала спокойно. Многие, конеч-но, тайно желали бы заполучить их столы и земли, но открыто никто на это не решался, хотя мелкие стычки с Мономашичами из-за второстепенных уделов почти никогда не прекращались. Но они, эти стычки происходили или на окраинах их княжеств, или совсем далеко за их пределами, на землях волынян, смолян, суз-дальцев, а то в польских и литовских окраинах.
Меж тем Всеволод Ольгович, великий князь киевский, чувст-вуя, что годы начали брать свое, что старость, а там, гляди, и смерть уже не за горами, в 1143 году, чтобы упорядочить переда-чу киевского престола, решает собрать очередной общерусский княжеский снем – совет. И приглашает на него в Киев своих род-ных братьев Игоря и Святослава, а также двоюродных – Изяслава и Владимира Давыдовичей. А еще он приглашает всех Монома-шичей, в том числе и Изяслава Мстиславовича, князя переяслав-ского, занявшего сей стол после смерти его дяди Андрея Влади-мировича, когда-то, в далекие уже годы, как и Святослав Ольго-вич, начинавшего свое княжение с удельного курского княжеско-го стола.
Кое-кто из Мономашичей под благовидными предлогами, а то и просто ссылкой на хворость и нездоровье, на снем не прибыли, но Игорь, Святослав, оба Давыдовича и Изяслав Мстиславович по великокняжескому зову явились. И в торжественной обста-новке, при киевском митрополите и всем его клире, одетом в па-радные, парчовые, шитые золотом одежды, целовали крест и кля-лись, что после смерти Всеволода на великом киевском столе быть его младшему брату Игорю Ольговичу. Однако, не доволь-ствуясь этим, Всеволод созвал вече и обратился к киевлянам: «Я сильно болен, а вот вам брат мой, Игорь. Возьмите его себе в князья в случае моей смерти». Киевляне согласились. Но уже тогда в их согласии было притворство и лукавство. Только о том было дано знать лишь Всевышнему.
Чтобы быть ближе к великому престолу, Игорь перебирается из Чернигова в Вышгород, находящийся от стольного Киева все-го в нескольких поприщах.
Вскоре завязывается война с поляками из-за червенских горо-дов, и Всеволод, несмотря на годы и хворость, лично возглавляет поход русских дружин в польское порубежье. Военные действия складываются удачно, но здоровье великого князя с каждым днем ухудшается и ухудшается. Заключив в 1146 году мир с поляками, Всеволод возвращается в Киев и сразу посылает своих гонцов к Изяславу Мстиславовичу и Давыдовичам всего лишь с одним вопросом: «Стоите ли вы крестному целованию, как присягали брату моему Игорю?» – «Стоим», – ответили Изяслав и Давыдо-вичи. А вскоре Всеволод, пробыв на великом киевском столе около семи лет, скончался.
Сразу же, как только стало известно в Вышгороде о смерти Всеволода, Игорь Ольгович, взяв свою дружину, приехал в Киев и созвал всех киевских горожан на Горе, на дворе Святого Вла-димира и Ярослава Мудрого. Святослав был с ним вместе со сво-ей дружиной, состоящей из опытных курских и путивльских во-ев, закаленных в битвах как с соседними княжескими дружинами, так и с половцами – бичом  восточных и южных окраин Киевской Руси.
«Люб ли я вам? – спросил Игорь собравшихся горожан и лучших людей Киева. – Готовы ли вы блюсти крестное целова-ние, данное еще брату моему, Всеволоду Ольговичу?»
«Люб, – отвечали дружно жители славного града Киева. – Го-товы принять тебя, князь, на княжение. Приезжай к нам!»
Получив подтверждение любви киевлян, Игорь отбыл к себе, но перед этим попросил Святослава еще раз побывать на вече и выяснить просьбы киевских жителей.
«Есть ли какие обиды вам, люд киевский?» – спросил Свято-слав вече по поручению Игоря. – «Есть! – отозвалось довольно дружно вече. – Не хотим у себя тиунов Всеволодовых, Ратшу и Тудора. Зело корыстолюбивы и прилипчивы. Не хотим, чтобы они суд над нами правили. Хотим, чтобы судили нас сам Игорь Ольгович, или ты, князь Святослав. На том и крест целуем. И ты, Святослав, целуй нам в том крест за себя и за брата своего, Иго-ря».
Святославу ничего не оставалось делать, как поцеловать крест по требованию киевского веча. «Целую крест за себя и за брата своего, князя Игоря», – торжественно рек он, целуя золотой крест, преподнесенный ему игуменом Десятинной церкви, в ко-торой покоился прах первых князей киевских Владимира Свято-го, Ярослава Мудрого.
«Коли так, – решило вече, – то брат твой, Игорь – наш князь». И киевляне принялись дружно целовать тот же самый крест, ко-торый незадолго перед этим лобызал Святослав. Целовали и взрослые, и дети, которых родители привели с собой на вече.
Казалось бы, дело сделано и все уладилось. Но киевляне, не дожидаясь княжеского суда и слова над судьбой  опальных тиу-нов Ратши и Тудора, прямо с веча направились густыми толпами к их подворьям, чтобы предаться грабежу и насилию. Они поче-му-то решили, что новый князь оставит их беззаконные действа в туне, без каких-либо последствий. Но, понадеявшись на русский авось, просчитались. Игорь, чтобы пресечь начинавшиеся беспо-рядки и смуту, послал Святослава с малой дружиной остановить самоуправство. Святослав, где уговорами и увещеваниями, а где и батожьем, в короткий срок навел порядок и спас Ратшу и Тудо-ра от погрома и разграбления. Киевляне, забыв про крестное це-лование, затаили обиду и послали тайное посольство к Изяславу Мстиславовичу с посланием: «Хотим, князь, тебя, а Ольговичей не хотим».
Изяслав Мстиславович, прельстившись словами киевлян, с подтверждением своего крестного целования Игорю Ольговичу не спешил, а стал, таясь от него, собирать с удельных земель сво-их рать, чтобы идти на Киев и завоевывать себе великий стол. При этом он не так полагался на ратников, которых при любом раскладе у него было меньше, чем у Ольговичей, как на поддерж-ку киевлян.
Братья Давыдовичи, получив послание Игоря о том, готовы ли они поддержать крестное целование и придерживаются ли дан-ной ими клятвы, прослышав уже о начавшейся заминке, ответи-ли, что готовы держаться крестного целования. Но при этом за-просили в прибавление к своим владениям новых волостей и уде-лов. Игорь, скрепя сердце, согласился. Давыдовичи прибыли в Киев со своими дружинами и в храме святого Спаса вновь цело-вали крест и клялись в верности Игорю. Присутствующий при этом действе черниговский епископ Онуфрий во всеуслышанье заявил, что кто нарушит это крестоцелование, то будет проклят двенадцатью господними праздниками. Но угроза епископа мало помогла: через несколько дней Давыдовичи, забыв про клятвы и крестоцелования, откачнулись от Игоря и Святослава, уведя свои дружины из Киева.
Между тем тлели ростки измены и среди лучших людей киев-ских, воевод и тысяцких, присягнувших Игорю на верность. Ви-дать, сказывалось злое семя Блуда, воеводы Ярополка Святосла-вича, предавшего своего князя ради Владимира Красное Сол-нышко. Оставшиеся в наследство от Всеволода бояре Глеб и Иван Войтишичи и тысяцкий Лазарь Соковский на глазах гово-рили киевскому князю Игорю, что они с ним и верны ему, а за его спиной уже плели нити заговора и имели тайные сношения с Изяславом Мстиславовичем: «Ступай, князь. Мы уговорились с киевлянами: хотим бросить знамя Ольговичей и бежать с полка-ми нашими в Киев, оставив Ольговичей с их курскими и черни-говскими дружинами в поле».
Когда настал момент решающей битвы, и рати Игоря Ольго-вича, Святослава и их племянника от умершего Всеволода, Свя-тослава Всеволодовича выступили против рати клятвопреступни-ка Изяслава, то Войтишичи и Лазарь, побросав свои знамена, увели киевские полки в город, оставив на произвол судьбы враз поредевшие дружины Ольговичей. Но и это не испугало отваж-ных Ольговичей. С оставшимися дружинами, состоящими из черниговских, новгород-северских, путивльских и курских рат-ников, они решили принять бой, несмотря на уже превосходящие силы противника. Только измена ковуев, да заход к ним в тыл берендеев и торков вконец расстроили ряды их дружин. Игорь бросился бежать, но завяз с конем в болоте и был схвачен. Их племяннику Святославу Всеволодовичу удалось прорваться в Киев и спрятаться в монастыре святой Ирины, но монахи, под-давшись общему настроению киевлян, схватили его и выдали Изяславу. Только Святославу удалось тогда вырваться из враже-ского окружения и бежать к устью Десны, за Днепр.
Одержав победу, Изяслав въехал со своей дружиной в Киев, где его уже встречали с великой радостью киевляне, а также боя-ре и духовенство. Дома и дворцы людей, поддержавших Игоря и бывших в милости у Всеволода, их загородные вотчины, опекае-мые ими монастыри – все было отдано дружинникам и черни на разграбление и поругание, словно Изяслав вошел не на родную землю, а на вражескую.
Князя Игоря по велению Изяслава, заковав в железа, посадили сначала в застенок Выдубецкого монастыря, а потом отвезли под сильной охраной в Переяславль и бросили в поруб монастыря святого Иоана, где он и находился почти до скончания своего века, пока не постригся в монахи и не принял схиму. Постриже-ние произвел сам митрополит киевский, святитель Евфимий. Но и это не спасло Игоря от мученической смерти. Умело подстре-каемая приспешниками Изяслава, а то и самим Изяславом, 19 сентября 1147 года киевская чернь ворвалась в обитель святого Феодора, в которой находился несчастный Игорь, принявший чин схимника, схватила его и забила дрекольем и камнями. И никто не вступился за бывшего великого князя, лишь смеялись да улю-люкали. 
Киевский же летописец Моисей, чтобы опорочить род Ольго-вичей в глазах киевлян, под диктовку Изяслава Мстиславовича в летописный  свод внес: «Сей великий князь ростом был велик и вельми толст. Власов на голове имел мало, бороду широкую, очи немалые, нос долгий. Мудр был в советах и судах, но для того – кого хотел, того мог оправдать или обвинить. Много наложниц имел и более в веселиях, нежели в распрях упражнялся. Через сие киевлянам от него тягость была великая. И как умер, то едва по нем, кроме баб любимых, заплакал, а более были рады».
Вырвавшись из окружения с малой дружиной и воеводой кур-ским Константином, Святослав прибежал в Чернигов, откуда по-слал двоюродным братьям своим, Давыдовичам, сообщение о поражении и просьбу не оставить их милостью его боярина Кон-стантина, так как сам он спешит в Курск и Новгород-Северский заручиться поддержкой тамошних жителей для борьбы с Изясла-вом. Давыдовичи пообещали Святославу свою поддержку, но, прибыв в Чернигов, решили изменить ему, а по возможности – схватить его и перейти на сторону Изяслава.  Верный Константин прослышал о коварстве Давыдовичей и, рискуя своей жизнью, предупредил Святослава об их измене. Только это и спасло Свя-тослава в тех обстоятельствах от плена и позора.
Заручившись поддержкой курян, путивлян, жителей других городов Посемья, пообещавших не открывать ворот городов сво-их посланцам Изяслава, Святослав спешит в Новгород-Северский, куда уже прибыла его семья: жена Мария с дочерьми и сыном Олегом. В спешном порядке укрепляет городские и кре-постные стены, а также шлет послание суздальскому князю Юрию, сыну Владимира Мономаха, ища у него помощи против его же племянника, пообещав ему в качестве вознаграждения удельный град Курск для его сына Ивана.
Юрий Суздальский, которому в ту пору исполнилось пятьде-сят шесть лет, женатый вторым браком и имевший кучу детей, враждовавший с другими Мономашичами, особенно с рязански-ми князьями, соглашается на просьбу Святослава и направляет на помощь тому свою дружину и дружину сына Ивана. Однако вскоре ему приходится свою дружину отозвать назад, так как Изяслав Мстиславович, интригуя против него, подбивает рязан-ских и пронских князей пойти на захват порубежных им суздаль-ских городов и сел. И Юрию надо было спасать собственные зем-ли от грабежа и разрушения. Со Святославом остался его сын Иван, получивший в удел, как и было обещано, город Курск. Не хотелось Святославу расставаться с первым своим удельным сто-лом, но ничего не поделаешь, слово не воробей, вылетело, не поймаешь…
Город Курск еще со времен Олега Вещего и Ольги Святой был известен на Руси своей деревянной крепостцой, выстроенной на мыску, при слиянии Кура с Тускором, недалеко от устья Тус-кора, впадающего в полноводный Семь, смелыми и способными в ратном деле жителями-северянами, которым, живя на границе с Дикой Степью, приходилось больше владеть мечом и копьем, чем серпом или сохой. Во времена Владимира Крестителя в Кур-ске, под защитой крепостных стен, были построены две неболь-шие каменные церкви: одна – пророка Илии, вторая – Николая Угодника, считавшегося заступником северской земли. Когда Святослав стал удельным князем и получил во владение курский стол, то он первым делом осмотрел крепостные стены и детинец, в котором надлежало проживать ему и его дружине. Детинец, хоть и строился курянами давно, но был еще достаточно крепок. А крепостные стены и башни пришлось вскорости чинить и об-новлять. Заодно с этим была заново перестроена стена, ограж-дающая городской посад от поля и леса, так как город разрастал-ся и множился жителями. Кроме двух каменных церквей, в нем было уже три деревянных церкви. Одна на возвышенном месте в Закурье, где трудились кузнецы, стекловары и горшечники, имевшие дело с огнем. Две других на Красной и Лысой горах, на тех же самых местах, на которых во времена язычества находи-лись капища языческих богов. Святослав повелел построить еще одну церковь, посвященную святым мученикам Борису и Глебу, благо, что строительный материал имелся в избытке – вокруг Курска по правому берегу Семи, в отличие от левобережья, зани-маемого пойменными лугами с редкими кустарниками, плавно переходящими в бесконечные степные просторы, были дубовые дубравы, чередующиеся с березовыми рощами. Высокие сосны и стройные ели также не были тут диковиной. Но что-то со строи-тельством церкви не заладилось, зато получилась отличная часо-венка, вставшая рядом с дорогой, ведущей в Рыльск, Путивль и Чернигов.
Куряне любили свой град и гордились им. А еще они горди-лись тем, что на их земле, в их городе жил и провел свои детские и юношеские годы преподобный Феодосий Печерский, канони-зированный в чин святых в 1108 году от Рождества Христова, но начинавший свой путь подвижника земли Русской в Курске. Ку-ряне с радостью показывали прибывавшим гостям подворье, на котором когда-то жила семья Феодосия: отец–воевода, мать и его младшие братья и сестры. Построенный из дубовых плах дворец хоть и потемнел от времени и покрылся мхом, но, по-прежнему, гордо возвышался над окружающими его избушками простона-родья. Даже деревянный забор, ограждающий подворье от ос-тального посада, возможно, не раз уже перестроенный, распола-гался на том же месте, где и стоял во времена преподобного.
Между тем Давыдовичи, заручившись поддержкой Изяслава Мстиславича, приступили к осаде и штурму Новгород-Северского. Но, несмотря на значительные потери со стороны защитников города, взять на копье оплот Святослава они не мо-гут. Дружинники Святослава и горожане стойко отбивают все приступы Давыдовичей, причиняя при этом осаждающим не меньше, если не больше потерь, что несут сами. Обороной города и крепости руководит лично Святослав. И днем и ночью можно было видать на крепостных стенах и башнях его высокую, чуть сутулую фигуру, снаряженную в кольчужную броню со светлым зерцалом и пластинчатой бармицей, в остроконечном шлеме, ук-рашенном серебряной насечкой и обоюдоострым мечом на поясе. С лицом, осунувшимся от ночных бдений и невзгод судьбы. Только в глазах горел огонь мщения. Он, и так не очень-то мно-гословный, теперь почти не разговаривает. Команды и распоря-жения отдает кратко и отрывисто. Их однотонность понятна и потому легко исполняема. Видя, что Новгород-Северский с на-скока не взять, братья Давыдовичи снимают осаду с него и ведут свои дружины к Путивлю в надежде на то, что путивляне не ста-нут так крепко стоять за Святослава в его отсутствие. Но путив-ляне, верные присяге, не отворили перед Давыдовичами город-ских врат и не пустили их в город до тех пор, пока к Путивлю не подошел Изяслав Мстиславович с киевской дружиной. Когда Изяслав от имени великого князя, владельца земли Русской, по-требовал открыть ему ворота, то путивляне были вынуждены подчиниться. Но и при этом они, прежде чем впустить Изяслава в город, потребовали от него клятвы на кресте, что он город их не разрушит и самих горожан в обиду не даст. Изяслав обещал, и был впущен в Путивль. Первым делом он сместил посадника Святослава, Бренко, и посадил своего, Путятича, дальнего потом-ка киевского Путяты Вышатича, воеводы Владимира Святого.
Слово свое Изяслав сдержал, не отдал город на поруганье, но двор Святослава, его личное подворье со всеми находившимися там строениями и церковью Вознесения Господня, отдал в каче-ства приза братьям Давыдовичам. Впрочем, все имущество Свя-тослава было разделено ими на четыре части: скот, мед, рухлядь и рабы – челядь.
Позже, когда все страсти по данному поводу утихнут, когда Святослав вновь станет владельцем черниговской земли, мона-стырские летописцы под его диктовку запишут, перечисляя при-чиненный ему ущерб: «…в погребах было пятьсот берковцев ме-ду да вина восемьдесят корчаг. А еще церковь святого Вознесе-ния облупили, взяв сосуды серебряные, ризы, пелены, все шитые золотом, кадило, евангелия, книги, колокола. Не оставили ничего, но разделили по себе, между прочим и семьсот рабов. В окрест-ных же селах сожгли девятьсот риг жита и побрали триста кобыл заводских и тысячу коней в табунах».
Узнав о падении Путивля и то, что к Новгород-Северскому подходят дружины Изяслава и его союзников, Святослав собрал совет из бояр новгородских, воевод, тысяцких и прочих лучших мужей града. Коротко спросил: «Что посоветуете?» Ему ответи-ли: «Князь, ступай отсюда не мешкая. Город нам не удержать. Нет ни хлеба, ни мяса. Ступай в Залесскую землю, откуда тебе легче будет сноситься с Юрием Суздальским». Святослав внял совету княжеских думцев, взял с собой часть дружины, пожелав-шей следовать с ним в изгнание – согласно Русской Правде кня-жеские дружинники, как старшей, так и младшей дружины, мог-ли в любое время свободно переходить от одного князя к друго-му. Причем, ничего зазорного в том не было. Ограничением было только одно обстоятельство – это запрещалось делать во время сражения. При сражении переход от одного князя к другому счи-тался предательством и строго карался. Святослав, взяв с собой супругу Игоря, свою жену с сыном и дочерями, спешно покинул Новгород-Северский. С небольшой дружиной и верными ему боярами, среди которых был старец Петр Ильин, воевода Олега Святославича, не пожелавший оставить Святослава, несмотря на свой древний возраст, он направляется в Карачев, находившийся в лесах и болотах на окраине Смоленского княжества. Так, счи-тай, в одночасье Святослав Ольгович лишился братьев, всех зе-мель Черниговского княжества, всех уделов, и повторил судьбу своего отца, став князем-изгоем.
«Отца за его мытарства прозвали Гориславичем, – горько ду-мал он, опустив буйную голову, уже тронутую кое-где сединой, чуть ли не к шее вороного коня, двигаясь тайными лесными тро-пами со своим небольшим отрядом в сторону Карачева, который еще предстояло взять на копье. – Оттого, что его слава сгорела, а не засияла, как тому подобает… Как же меня нарекут? Калисла-вичем? Потому, что как калика перехожий буду неприкаянно слоняться с одного места на другое… или Гореславичем, так как счастье мое и слава сгорели?..»
Невеселые мысли одолевали не только Святослава, но и его семейство, и ратников. Был темен челом и ликом даже воевода Иоан Ростиславович Берладник, бывший княжич Берлади, волос-ти в Галицком княжестве, лишившийся своего удела во время галицкой смуты в 1126 году, которого в обычное время, даже в минуты сражения трудно было заметить грустившим или же то-мящимся духом. А теперь всегдашняя суровость вдруг сменилась тяжелыми раздумьями. Да как ему было не задуматься, если не-далеко от Новгород-Северского осталась его родовая вотчина с молодой женой и только что родившимся сыном Ярославом.
Узнав от доброхотов и лазутчиков о том, что Святослав на-правился к Карачеву, его двоюродный брат, Изяслав Давыдович, подстегиваемый алчностью и корыстолюбием, с тремя тысячами ратников, данных ему союзниками, кинулся в погоню за изгоем. Но Святослав, которому уже нечего было больше терять, решил-ся на отчаянный шаг: со своей малой дружиной он дерзко напал на рать своего гонителя, Изяслава Давыдовича, и разбил его. По-сле чего захватил Карачев и предал город разграблению и пору-ганию. Никакой жалости к стенающим горожанам, теряющим с трудом нажитое добро, а то и саму жизнь, если надумывали вдруг защищать свою рухлядь, у него не было. У самого саднила под сердцем непреходящая боль утрат. Только одно послабление бы-ло сделано им для горожан: он приказал никого не брать в полон, чтобы не сковывать маневр своей дружины.
В полон не брали, но имущество карачевцев пограбили изряд-но, даже деревянные церквушки, обители Бога, не минули сей участи. Святослав мстил Давыдовичам, князьям черниговским, за поруганный Путивль и разграбленную церковь Вознесения.
В феврале 1147 года в верховьях Дона умер Иван Юрьевич, друг и союзник, не покняжив и года в обретенном благодаря щедрости Святослава курском уделе, и Курск стал уделом сына Изяслава Мстиславовича – Мстислав Изяславича Переяславского. В том же году, и июле месяце, Юрий Суздальский женит в Моск-ве сына своего Андрея на дочери казненного им боярина Степана Кучки и приглашает на свадьбу эту Святослава с сыном. Свято-слав посылает впереди себя сына Олега, который везет подарок – изловленного в лесах барса – пардуса, а затем следом прибывает и сам с племянником Владимиром, внуком Ярослава Святослави-ча Рязанского. Это происходит 28 июля. Юрий встречает их с большой радостью, и в течение пяти дней Святослав и Юрий со своими детьми и ближними боярами предаются пирам.
9 мая 1148 года Святослав Ольгович выдает свою первую пятнадцатилетнюю дочь Усладу за князя Романа Ростиславовича Смоленского, с которым незадолго до этого он замирился, чтобы вскорости снова конфликтовать, так как Ростиславовичи, еще одна ветвь Мономашичей, почти всегда держали сторону Изясла-ва Мстиславича.
В августе 1148 года Святослав Ольгович, поддержанный Юрием Суздальским и его родственниками, белозерскими князь-ями, давшими ему тысячу латников, вместе с Глебом Юрьевичем, еще одним сыном Юрия Суздальского, подошел к Курску. Мсти-слав обратился к курянам с просьбой постоять за него и за град, пока он будет в Переяславле и Киеве собирать дружины. Хитрые куряне, желая уберечь свой город от разрушений и грабежей, от-ветили: «Мы готовы постоять… но только не обнажим меча на внука Мономахова». Мстиславу ничего не оставалось делать, как удалиться в Киев под защиту великокняжеской дружины. А горо-да, расположенные на берегу Семи: Курск, Ратск, Липин-городок, Ольгов, Рыльск-Ярильск, Путивль и стоящий чуть в стороне Глу-хов добровольно поддались Глебу и Святославу. При этом Курск стал удельным градом и столом Глеба Юрьевича.  Однако уси-деть на нем долго Глебу не удалось. Уже осенью этого года он уступает город Изяславу Давыдовичу Черниговскому, перемет-нувшемуся с братом Владимиром Давыдовичем, как и стоило того ожидать на сторону более сильного в ту пору киевского кня-зя Изяслава. Так как на демарш Святослава и Глеба Юрьевича, Изяслав Киевский со своей дружиной напал на Всеволож, захва-тил и обратил в пепел Белую Вежу и другие места Черниговщи-ны. Вот и пришлось Давыдовичам не только замириться с Изя-славом Мстиславичем, послав к нему в качестве посла чернигов-ского епископа Евфимия, но и напасть на Курск.
Суздальско-белозерские дружины, направляемые Юрием Суз-дальским в поддержку Святослава, на черниговской земле дейст-вуют подобно завоевателям, а не союзникам. От них города и веси страдают ничуть не меньше, чем от дружин киевского князя Изяслава и его вассалов. Они не жгут городов, если те не оказы-вают им сопротивления, но облагают их данью на кормление ратников. Если же встречают хоть малейшее сопротивление, то пожаров, грабежей, изнасилований женщин, убийств простых горожан не избежать. То же самое, если еще не в больших разме-рах творится и в селениях. Очень часто ночной окоем неба быва-ет покрыт далекими и близкими сполохами, а сполошный звон колоколов явственно говорит об очередной беде на русской зем-ле.
Видя такое дело, Святослав приходит к выводу о необходимо-сти замирения с двоюродными братьями Давыдовичами, тем бо-лее что брата Игоря, убитого чернью в Киеве, с того света уже не воротить. А весь сыр-бор загорелся именно из-за него. Он ищет пути, чтобы примириться с Давыдовичами и племянником Свя-тославом Всеволодовичем, поддержавшим сторону Давыдовичей, получившим от Изяслава в удел Чернигов, вотчину его отца Все-волода, и тайно шлет к ним своих доверенных людей.
Давыдовичи к этому времени также осознают, что никакой пользы от вражды со Святославом они не имеют, наоборот, толь-ко один вред, так как поля их владений истоптаны, скот уничто-жен, конские табуны угнаны, города и села сожжены, ремесла в них пришли в упадок.
«Мир стоит до рати, а рать – до мира», – решают они, при-держиваясь народной мудрости, не раз и не два слышимой от отцов своих.
Тайные переговоры сторон привели к тому, что в начале авгу-ста 1149 года Изяслав Давыдович, видя, что союз Святослава и Юрия Суздальского против Изяслава Мстиславовича может при-вести не только к лишению последнего Киевского стола, но и плачевно отразиться на судьбе самого Изяслава, уступает Свято-славу курский стол. Кроме того, 2 августа этого же года у Свято-слава и Марии Петриловны родилась дочь, названная Предсла-вой, а в крещении получившая имя Марии. Это была уже вторая дочь от данного брака.
23 августа 1149 года под Переяславлем Юрий Суздальский вместе со своими сыновьями, а также с переметнувшимися на его сторону братьями Давыдовичами и Святославом Всеволодови-чем, при непосредственной поддержке Святослава Ольговича одерживает победу над ратью Изяслава Мстиславовича. Тот бро-сает свои разбитые полки и бежит «сам-третий» в Киев, откуда, как позже отметит беспристрастный летописец: «взял супругу, детей, митрополита Климента, поставленного на митрополию его велением и синклитом русских епископов без разрешения и одобрения Константинополя, и поехал во Владимир, а Ростислав, его старший сын – в Смоленск». Юрий Суздальский взял Переяс-лавль, а через три дня – Киев и стал великим князем на киевском престоле.
На очередном съезде русских князей, собранном и проводи-мом Юрием Владимировичем Суздальским, проводится новый раздел земли Русской. Сыновья нового великого князя получили следующие уделы и столы: Ростислав – Переяславль, Андрей – Вышгород, Борис – Белгород, Глеб – Канев, Василько – Суздаль. Не был забыт и обделен и Святослав Ольгович, давний друг и союзник Юрия. Ему достались Курск с городами, располагавши-мися по берегу Семи, Сновск со всем краем и волостями, Слуцк и вся земля дреговичей, находившаяся ранее во владении Изяслава Мстиславовича.
Не успел Святослав как следует обжить Курск, лучше прочих городов сохранившийся во время княжеских распрей, поселив-шись в нем с семейством и двором своим, вновь ставшим шум-ным и многочисленным, так как старые и новые вельможи, бояре и их дети, прослышав, что он стал вновь в силе, метнулись со всех краев к нему, как новая напасть пришла – подкатили к граду донские половцы. По-видимому, прослышали про новые междо-усобия княжеские, вот и решили поживиться. Пошли на приступ, но взять града не смогли, так как со Святославом была дружина, а еще горожане, жившие на границе и не расстававшиеся с оружи-ем даже в поле, быстро ополчились и опоясались мечами. Уда-лось отстоять от врага даже посад и пригородные слободы, но близлежащие села спасти не смогли. Пока собирали рать, полов-цы, забрав полон и спалив попавшиеся им на пути селения и ху-тора, быстро удалились в степь.
Поэтому, когда подошла помощь из Ратска, Липина-городка, Ольгова и Рыльска, куда Святославом направлялись конные вестники-бирючи, то половцев, как говорится, и след простыл. Однако Святослав с небольшой, но о двуконь, дружиной пустил-ся в погоню. Настигли половцев около реки Оскола, в старые времена называемой Росью, и с ходу, не перестраиваясь, напали на задние орды, отягченные полоном и награбленным у селян имуществом. Большую часть пленников освободили, а половец-кую орду частично порубали, а частично пленили. Дальше гнать-ся в степь не решились, разумно решив, что таким образом мож-но и то, что добыто уже, потерять.
Куряне радовались, когда узнали, что большинство селян ос-вобождено и вернулось к родным очагам, так как у горожан было довольно много друзей и родственников среди сельских жителей. Радовались удаче и Святослав, и сын его старший, Олег, участво-вавший в погоне. Он уже подрос, а бивуачная жизнь и частые воинские походы отца рано сделали его воином. Это все-таки не битва с одноплеменниками, когда брат убивает брата, а сеча с врагами. Даже то, что большинство селений было сожжено и раз-рушено, и вместо изб стояли одни только печные остовы, не мог-ло омрачить общей радости победы над врагом.
«Были бы кости, – говорил Святослав на стихийно собрав-шемся вече, – а мясо нарастет». – «И то верно, батюшка князь, – кивали головами, соглашаясь, сивобородые куряне. – Мясо, оно всегда нарастет… Верно… Как и то, что бабы новых воев наро-жают». – «Нарожают, – соглашался князь. – На то они и бабы, чтобы детишек рожать…»
Осмелев, бородачи уже не только о внешнем вороге речь вели, но и о внутренних смутах судачили:
«Половцы – это что? Это враг. А врагов на Руси всегда бива-ли. Вот князья бы наши перестали воевать друг с дружкой… Вот это да, вот это дело»!  А некоторые так и прямо спрашивали: «Княже, а когда же на земле смута-рознь прекратится? Когда же, наконец, ряд-порядок настанет? А? Терпенья у народа совсем не осталось».
Ближайшие дружинники, слыша такие срамные речи, шикали на осмелевшего горожанина: «Пошел прочь, смерд, то не твоего ума дело»! Другие отвечали пословицами и поговорками, на ко-торые всегда были богаты: «Ишь ты, со свиным рылом, а тоже в калашный ряд норовит» или «Смотри ж ты, куда конь с копытом, туда и рак с клешней».
На это находчивые куряне сразу же реагировали крепким словцом и заковыристой поговоркой: «А, волк тебя забодай, гром тебя зашиби, понятно. Как говорится, жди Емеля, когда придет твоя неделя и рак на горе свистнет».
Святослав, слушая такое, враз мрачнел лицом. И не потому, что его задевали слова ехидного горожанина, а потому, что он бы и сам хотел знать, когда же утихнут смуты на Святой Руси и все станут жить по чести и совести. При этом, что-то подсказывало ему, что никогда…
Радовался победе воинства Святослава и мних Моисей, одно-именец киевскому монаху-летописцу, обретавшийся при Всево-лоде Ольговиче в Чернигове, на подворье Спасо-Преображенского монастыря, которому Святослав поручил пи-сать летописное сказание о роде Ольговичей. Чтобы быть ближе к истине, а не передавать потомкам сказанное другими, мних Моисей не покидал Святослава ни в его походах, ни в его скита-ниях, даже когда другие сподвижники князя изменяли ему, убо-явшись за свой живот или рухлядь в вотчинных скарбницах. Мних являлся очевидцем всех событий, происходивших в бурной жизни Святослава, и добросовестно заносил их на пергамент. Он отмечает не только победы и поражения своего князя, но и все хозяйственные дела. Скрупулезно вносит в летописи число коней и кобыл, угнанных у Святослава, количество подожженных вра-гами и сгоревших стогов сена. Уточняет, какая утварь была по-хищена из церквей, сколько корчаг вина и меда расхищено из погребов и скарбниц… Чего никогда не делал и не делает Мои-сей, так это взятия в руки оружия. Никакая бы сила не заставила его взять и обнажить меч на своего близкого, даже собственная смерть… К мирским утехам, к пище и одеждам, инок Моисей был неприхотлив, обходясь малым. Зато над каждым листом пер-гамента дрожал, как сказочный царь Кощей над златом, серебром и цветными каменьями.
В 1150 году, чтобы еще сделать более крепкий союз с Юрием Суздальским, уже получившим прозвище Долгорукий, ставшим великим киевским князем, Святослав Ольгович женит своего старшего сына Олега на дочери Юрия, Елене. Вторую же свою дочь, Ольгу, Юрий Долгорукий в то же время выдает замуж за князя галицкого, Ярослава Владимирковича, сына Владимирки Володарьевича и ярого врага Ивана Берладника. В этом же году Святослав, пользуясь поддержкой Юрия Долгорукого, произво-дит перезахоронение праха брата Игоря из Киевского предместья Копырева конца в Чернигов, в церковь Спаса. Позже он добива-ется от митрополита канонизации брата и приобщения его к лику святых.
Потеряв великокняжеский киевский стол, Изяслав Мстисла-вович, с этим не смиряется, не удовлетворяется Владимиром и ищет себе новых союзников и покровителей. Но на Руси таковых не находит и обращается за помощью к иноземным владыкам, королям Венгрии, Германии, Польши и Чехии. Просит дать ему войска для похода на Киев. И почти во всех случаях в качестве посла выступает его сын Мстислав, знаток многих языков, книго-чей и бывший удельный князь курский.
Западные соседи Руси, впрочем, как и восточные, и южные, всегда рады «помочь» в таком «семейном» деле, а заодно пожи-виться за чужой счет. Они дают ему войска. Особенно старается венгерский король Гейз, женатый на дочери Изяслава, Ефроси-нье. От него не отстают Владислав Богемский, Болеслав Кудря-вый и его брат Генрик. Венгерские и польские полки вступают в пределы западных областей Руси. Силы собрались немалые. Туго пришлось бы Юрию Суздальскому, вряд ли удержал бы он киев-ский стол… Но тут пришли к полякам известия, что отряды прус-ского короля, воспользовавшись отсутствием польских полков, напали на польские города, и Мешко, младший брат Болеслава Кудрявого, в одиночку не может с ними справиться. Кроме того, разгорается война между венграми и греками за обладание Поме-ранией и Долмацией. Иноземный союз распадается, и Изяслав вынужден просить мира у Юрия Суздальского, получившего к этому времени прозвище Долгорукого за захват Киева и присвое-ние себе чужих земель.
В ходе переговоров Изяслав Мстиславович соглашается на Владимир и отбывает туда. Поначалу он придерживается слова, данного им Юрию Долгорукому, но чем дальше, тем больше червь тщеславия и обиды грызет его душу. Он опять тайно сно-сится с венграми и поляками, с полоцкими и смоленскими князь-ями, в быстрый срок собирает войско и выступает с ним весной 1150 года против сына Юрия Долгорукого, Глеба Юрьевича Пе-реяславского, стоявшего со своей дружиной недалеко от города Пересопницы на реке Стубли. Вновь один бывший курский удельный князь воюет с другим курским князем.
Глеб не ожидал столь стремительного нападения. Он не успе-вает построить свою дружину и приготовиться к отражению ата-ки Изяслава. Потому принимает решение: оставив дружину, бе-жать в город и договариваться с Изяславом о замирении на усло-виях Изяслава. Изяслав, обрадованный таким исходом дела, дает Глебу слова не брать его в плен, и отпускает на свободу, заявив при этом, имея в виду всех детей Юрия Долгорукого: «Вы мне братья свои, и я на вас не держу вражды; но обижает меня твой отец и с нами не умеет жить».
Юрий Долгорукий, узнав о походе Изяслава и не имея воин-ских сил его отразить, так как киевское боярство настроено про-тив него, покидает Киев и уходит с верными ему людьми в Горо-дец, на другой берег Днепра.
Изяслав спешит в Киев, но великокняжеский стол уже занят его же дядей Вячеславом Владимировичем Вышгородским. Од-нако киевляне созывают вече, на котором обоим князьям говорят, что желают иметь у себя Изяслава. Лицемерные киевские бояре начинают подбивать Изяслава на убийство дяди, но Изяслав на этот раз проявляет благоразумие, считая, что одной крови Игоря Ольговича для него достаточно, и разрешает Вячеславу Влади-мировичу мирно удалиться в свой Вышгород. Что тот и делает, проявив благоразумие. Казалось бы, конфликт исчерпан, живи себе да радуйся, но радоваться Изяславу некогда: в эту зиму в Киеве помирает его княгиня. Кроме того, долго удержаться на киевском столе Изяславу не удается, так как Юрий Долгорукий вновь собирает своих союзников, в том числе братьев Давыдови-чей и Святослава Всеволодовича, и идет на Киев. Изяслав, зная о ненадежности киевлян, уступает Юрию престол, а сам опять ухо-дит во Владимир Волынский.
Святослав Ольгович, князь Курский и Северский, на этот раз участия в великокняжеских распрях не принимает. Он занят ук-реплением своих волостей и удельных городов. К тому же опять в Посемье пришли половецкие орды хана Кобяка, нацелив острие своих атак на Рыльск, время от времени еще называемого среди северян, по-древнему, Ярильском. Однако жители Рыльска во главе с посадником Ярмилом стойко защищались, а когда город-ской посад отстоять не удалось, то закрылись в крепости на горе Ивана Рыльского, где их половцам было не достать. Непреступ-ной скалой возвышалась гора Ивана Рыльского над округой. На нее не то, что конному, пешему не так-то просто было взобрать-ся, да и то с северного, более пологого склона. А тех, кто смог бы взобраться, впереди ждали высокие валы и крепкие стены, още-тинившиеся жалами копий, сулиц и стрел. Степнякам только и оставалось, что в бессильной ярости скалить зубы, оскомясь на лакомый кусок, да жечь обезлюдивший посад.
Святослав, узнав о надвигающейся беде, не мешкая, стал со-бирать ополчение по посемским городам, назначив местом сбора Ольгов. Однако пока скакали бирючи, оповещая край о сборе ратных людей, пока собирались ратники, половцы, придержива-ясь излюбленной ими тактики, пограбив пригородную слободку и окрестные села и захватив в них полон, двинулись в Степь. На-стигли их только у Римова городка, на реке Псел. Это были вла-дения уже переяславских князей. Поэтому действовать приходи-лось с осторожностью, чтобы не нанести обиду переяславскому князю и не посеять новую рознь.
Когда и кем был основан городок, имевший одинаковое на-звание со своим великим тезкой в Западно-Римской империи, какие народы обтекали его или перекатывались через него за ве-ка, пока он стоял на высоком холме, огородясь от остального ми-ра высокими земляными валами, речной излучиной да толстыми дубовыми стенами, никто толком не знал. Правда, из уст в уста, от стариков к внукам передавалась старая бывальщина о том, что городок сей был построен во времена римского императора Траяна, воевавшего со славянами из-за владения Днепром, плен-ными римлянами, находившимися в плену около десяти лет. И было это всего через сто лет после рождения Христа. В качестве доказательства своей правоты старые римовцы приводили бы-линные тексты из старинных славянских вед еще языческой по-ры:
«… Мы помним, как Великий Траян,
правитель великого Рима,
затеял войну из-за Истра –Дуная,
но был поражен он от наших дедов,
хоть был он воин сильный и ярый.
Но мы победили и взяли в полон
Полтьмы римских воев в железо одетых.
С собой привели, к своим очагам,
и в поле трудиться заставили их.
И десять лет на наших полях
Трудились гордые римляне…»
Дальше в текстах былины говорилось, что после того как римские легионеры, трудясь на славянских полях, отработали наложенную на них дань, они были отпущены домой. Но в па-мять об этом событии места, где находились пленные римляне, получили название римских или римовых. В окрестностях Римо-ва-городка был длинный лог и заросшее густой высокой травой болото с таким же названием: Римовы. Права была старинная былина или нет – так и останется тайной на века, но то, что горо-док этот принадлежал переяславскому князю, было явным и оче-видным. И с этим необходимо было считаться.
Пришлось остановиться и сноситься с посадником Бранкови-чем, осуществляющим тут волю Глеба Переяславского. К сча-стью, Бранкович был понятливым воеводой и посадником, и дальнейшее преследование продолжили сообща, уже с римовца-ми. Но время было утеряно, и половцы на этот раз благополучно скрылись. Идти в глубь враждебной степи было делом не только пустым, но и опасным: полона не выручишь и свои головы сло-жишь задарма. Оставалось одно – собирать выкуп и выкупать из плена русский люд. Благо, что половцы на это шли охотно. Они и поход-то ходили, чтобы полону больше захватить, а затем отдать его за выкуп. Но случалось, что пленников донские половцы, ко-торые в основном и совершали набеги на земли Черниговского и Новгород-Северского княжеств, продавали сурожским, а те в свою очередь везли на невольнические рынки Тавриды, где окон-чательно продавали в рабство. Тогда беда, тогда кого-либо выру-чить уже не было возможности.
Святослав возвращается в Курск и начинает сбор денег и по-жертвований для выкупа полона, одновременно с этим, действуя через своих родственников по первой супруге Елене Аеповне, направляет посольство к хану Кобяку с посланием о желании выкупить взятый им полон или хотя бы часть этого полона. Ко-бяк соглашается, и часть посемского люда, в том числе рылян, было выкуплено.
В 1151 году военные действия между Юрием Долгоруким и Изяславом Мстиславовичем из-за киевского стола возобновились с новой силой. Святослав Ольгович, видя всю бесплодность этой вражды, будучи замирившимся с Давыдовичами и Изяславом Мстиславовичем, прямо заявляет обеим враждующим сторонам, что он на этот раз ничьей стороны принимать не станет. Ни сам, ни воинами-курянами. Чтобы не обидеть Юрия Долгорукого, ко-гда-то поддержавшего его в борьбе за отчие земли и уделы, он посылает к нему послание, полное горечи и скорби о родном крае: «Ты принудил меня воевать; разорил мою область, везде потравил хлеб и теперь удаляешься. Наши половцы также ушли в степные города свои. Мне ли одному бороться с сильным?» И в этот же год, 15 апреля, супруга Мария, наконец, родила Свято-славу сына, названного Игорем, а в крещении Георгием.
Новый оборот войны ни к чему хорошему не приводит. В оче-редной сече на реке Руте Изяслав Мстиславович хоть и одержал победу над Юрием Долгоруким, но сам был ранен копьем в бедро и чуть было не погиб от собственных дружинников, в пылу сра-жения сразу не опознавших его. А Владимир Изяславович, двою-родный брат Святослава, его друг и гонитель, в этом сражении погиб. И больше ему было не нужно ни Чернигова, ни Новгород-Северского, ни Смоленска с его землями. Ничего! Половина са-жени в ширину и сажень в длину черниговской земли в стенах Спасо-Преображенского храма теперь навсегда хватило ему с избытком…
Почти четверть века на просторах Киевской Руси враждовали между собой и бились насмерть бывшие курские удельные кня-зья: Изяслав Мстиславович, Изяслав Давыдович, Иван и Глеб Юрьевичи, Святослав Ольгович – прямые наследники Ярослава Мудрого. И если Ярослав был действительно мудр, то его пра-внуки этим свойством не отличались! Ненависть стала их отли-чительной чертой.
После гибели Владимира Давыдовича Святослав Ольгович с согласия Изяслава, своего двоюродного брата и тестя, становится князем Северской земли и тут же приступает к укреплению как самого Новгород-Северского, так и других городов и городищ этого княжества, так как в ходе междоусобий эти города значи-тельно пострадали во время многочисленных осад и штурмов. Особняком в этом списке оставался Курск, пограничный север-ский город, сумевший счастливо избежать судьбы своих более известных собратьев.
Пока Изяслав Мстиславич и Юрий Владимирович Долгорукий выясняли между собой отношения: кто же из них больше достоин киевского стола, топча и разоряя попутно русские земли, Свято-слав Ольгович с сыном Изяслава Мстиславича, Мстиславом Изя-славичем, совершили стремительный поход в Степь. Воинское счастье улыбнулось им: на берегах Орели и Самары они разбили половецкие орды, захватили их вежи и, самое главное, освободи-ли много русских пленников. Используя удачу, они прошлись победным маршем по левобережью Псла, оттесняя в глубь степи другие половецкие орды. Все происходило, как во времена моло-дости Владимира Мономаха, прадеда Мстислава Изяславича и его отца, Олега Святославича, примучивших половцев в их же степях.
В конце зимы 1152 года от Рождества Христова в Галиче не-ожиданно умер союзник Юрия Долгорукого и Святослава Ольго-вича, Владимирко Галицкий, о чем Изяславу Мстиславичу вскоре сообщил киевский боярин Петр Борисович, книжник и знаток многих языков, посылаемый в Галич послом о мире. На княже-ский стол воссел сын Владимирки – Ярослав, который и заклю-чил мирный договор. В этот же год приходили к Курску дикие половцы. Курск взять не смогли, но окрестные веси пожгли и смердов, не успевших спрятаться, в полон взяли вместе с худым их скарбом и животинкой. Пришлось вдвоем с Васильком Юрье-вичем, державшим на Посемье пятьсот воев, встать на пришлую силу. Полон не отбили, но с Посемья в степь прогнали. Василько по совету родителя, пожалуй, метил на Курский стол. Но Свято-славу этот стол, обретенный такими трудами, отдавать было жаль. Приходилось хитрить…
В начале следующего, 1153 года, Святослав Ольгович и Изя-слав Давыдович Черниговский съехались с ближними людьми у Хобра и заключили в очередной раз между собой союз и договор о мире и помощи друг другу. Но при этом каждый из них думал: «Надолго ли»? В этом же году северская княгиня родила Свято-славу еще одного сына, которого назвали Всеволодом, а пи кре-щении еще и Дмитрием.
В 1154 году умирает Изяслав Мстиславич, незадолго до этого женившийся на молодой царевне из Обез, и на киевский престол садится Ростислав Мстиславич Смоленский и Новгородский, внук Владимира Мономаха, чтобы не допустить до престола Изя-слава Давыдовича Черниговского и дядю своего, Юрия Владими-ровича Долгорукого. Святослав Ольгович, находясь, по-прежнему, в союзнических отношениях с Юрием Долгоруким, участия в великокняжеских склоках старался не принимать. Но его племянник от брата Всеволода, Святослав Всеволодович  поддерживает нового великого князя, за что и получает в удель-ное княжение Новгород-Северский. Святослав Ольгович, не же-лая внутрисемейной распри, покидает Новгород-Северский, до-вольствуясь другими городами Посемья. Но судьба изменчива. В очередном сражении за Чернигов великий князь Ростислав Смо-ленский и его союзник Святослав Всеволодович терпят пораже-ние от соединенного войска Изяслава Давыдовича Черниговского и Юрия Долгорукого. Ростислав уходит в свой родной удел Смо-ленск, теряя при этом Новгород Великий, а Святослав Всеволо-дович попадает в плен к союзным Изяславу Черниговскому по-ловцам. И северскому князю приходится много потрудиться, что-бы вызволить племянника из половецкого плена. Киевский пре-стол по просьбе киевских жителей, собравшихся на вече, как де-лали их деды и прадеды и киевское духовенство, переходит к Изяславу Давыдовичу. Но Изяслав Давыдович, возвратив Свято-славу Ольговичу Новгород-Северский, уступает киевский стол Юрию Долгорукому. И только после смерти последнего в 1157 году восседает на киевский престол. Святослав Ольгович при поддержке племянника Святослава Всеволодовича и курско-северской дружины становится князем черниговским. А в Новго-род-Северский на княжение направляется Святослав Всеволодо-вич.
Вместе со Святославом и его семейством в Чернигов пере-брался и мних Моисей, дослужившийся до чина иерея, с фолиан-тами написанных им рукописей о деяниях Ольговичей и князя Святослава. А вскоре он стараниями князя становится одним из протоиереев черниговского церковного клира и обитает в стенах Спасо-Преображенского храма. Как и князь, он уже сед, сутул и стар годами. Но его руки, по-прежнему, уверенно держат гусиное перо, когда выводят очередной текст на листе пергамента. Только глаза все чаще и чаще стали подводить летописца, отказываясь служить. Они часто слезятся и тускло смотрят из-под припухших, сморщинившихся век…
В 1158 году Святослав Ольгович, заботясь о преемственности, ставит на курский стол своего сына Олега, которому вскорости должно было исполниться двадцать пять лет. Молодой князь бы-стро освоился на курском княжении и уже летом этого года со своей дружиной разбивает орду половцев, пришедших 23 июля в Переяславское княжество и разоривших вотчину супруги Мсти-слава Изяславича Котельницу, а еще и Шеломов, откуда взяли в плен до восьмисот русичей. Олег не только разбил половцев, но и освободил полностью русских пленников, а хана Сантуза из знатного половецкого рода Шаруканов, победил в единоборстве, поразив насмерть мечом.
В 1161 году не стало Изяслава Давыдовича, погибшего в оче-редном сражении с дружиной Ростислава Смоленского, и Свято-слав Ольгович, которому уже шел шестьдесят седьмой год, ста-новится старшим в колене Ольговичей. Он был горд своей ратной славой и не раз делился этим со своими детьми, наставляя их на путь славы и служения родной земле. Только одно печалило ста-рого князя – это потеря им отцовой отчины – Тмутараканского княжества, стараниями хитроумных ромеев и детей половецкого хана Осолука отошедшего под руку половцев. Из-за внутренней розни не смог он возвратить в лоно Руси древний русский край. И об этом он также говорил своим детям. И не только говорил, но не раз завещал им возвратить Тмутаракань. «Мне не удалось, – печалился он, – так хоть вы это сделайте. Верните нашу древнюю землю. Ибо кровь предков наших вопиет и взывает к отмщению».

И вот, когда его старший сын, Олег Курский, только-только встал самостоятельно на ноги, а младшие дети, в том числе и сы-новья Игорь с Всеволодом, еще не вышли из отроческих лет, Святослав Ольгович окончил свои земные труды и дни, тихо отойдя в мир пращуров. Произошло это 15 февраля 1164 года от Рождества Христова. Произошло как-то буднично и незаметно. Да, черниговский князь два последних года довольно часто маял-ся то животом, то ногами, то болями в голове. Но боль отпускала, и он снова держался молодецки, управляя не только собственным детинцем, но и градом и обширным княжествам, действуя в со-гласии с поучением Мономаха для сыновей: «Не надеяться на тиунов и рядовичей, а до всего доходить собственными очами и руками. Тогда и будет порядок во всем, и в думах, и в делах». Словом, несмотря на скорби и недомогания, Святослав Ольгович был по-прежнему надеждой и опорой семейства. Поэтому к его недомоганиям как-то попривыкли, признали обыденностью и мало обращали внимания, надеясь на милость Господа. Так было и в этот день. Когда князь не появился за утренней трапезой и молитвой, то княгиня, справившись, пояснила, что благодетелю их что-то нездоровится, а потому он просил трапезничать без него, а ему подать отдельно в опочивальню. Так и сделали. А по-том княжичи, не подозревая о надвигающейся беде, действуя по ранее определенному для них распорядку, отправились на риста-лище, чтобы продолжить обучение воинской премудрости. Чем же это закончилось, мы уже знаем.


КНЯГИНЯ МАРИЯ

Когда же, наконец, до Игоря и Всеволода дошло, что их отца не стало, отроки насупились, зашмыгали носами, но не заплака-ли. Не пристало русским князьям, если они даже всего лишь от-роки, орошать землю слезами. Не мужское то дело. Кровью, по-том – пожалуйста! Но не слезами. Слезами могут только женщи-ны, и то, если они слабые и очи их поставлены на мокром месте.
– Пошли, – осипшим враз голосом не сказал, а буркнул Игорь, утирая рукавом простой холщовой рубахи, какую обычно специ-ально одевали на тело по случаю обученья ратному делу.
И хоть слова его предназначались только брату, все вдруг за-суетились. Обычно конец ратным забавам объявлял дядька Сла-вец, но только не на сей раз. Не тот случай. Старый вояка только подтвердил:
– Пошли, – но тут же спохватился: – Надо пот и грязь смыть, а то потом и псиной будет нести, как от стада козлищ. Нехорошо это… у смертного одра… Теперь, видать, уже будет не до бани…
Как ни спешили княжичи домой, но совет Славца приняли. Быстро разоблачились донага и, сверкая белизной угловатых мальчишеских тел, от которых парило так, словно они побывали в баньке, да еще и под дубовыми вениками, бегом кинулись к Десне, прятавшейся за сугробами и голыми кустарниками. Там еще с утра младшие дружинники, пришедшие со Славцом, приго-товили прорубь, вырубив топориками лед и настелив деревянный помост, чтобы не было скользко босым ногам. Они же и пригото-вили чистые холщовые рушники, чтобы вытереть ими до красна тела купальщиков: тогда ни одна хворь-болячка к юным отрокам не привяжется.
Места были привычные и знакомые. Летом прямо с разбега бросались в прохладную воду с невысокого, но обрывистого бе-рега. Можно было и с пологого песчаного плеса, но до него надо было бежать и бежать. Но то летом… Теперь же, когда на дворе стоял февраль и только-только прошли крещенские морозы, с разгона в реку не бухнешься: прорубь маловата для этого. Но водное купание в любую пору года входило в процесс закалива-ния княжичей, такое же привычное, как стрельба из луков или же скачка на быстроногих конях. И князь, и воевода Славец придер-живались того мнения, что чтобы «выстрогать» из отроков рус-ских богатырей, они вначале должны пройти огонь, воду и мед-ные трубы. По примеру древних спартанцев
Летом купание приносило особое удовольствие, и они после «ратных трудов» подолгу барахтались в чистой и прохладной воде, меряя расстояния саженками, то уплывая к середине реки, то опять возвращаясь к береговой кромке. Зимой барахтаться не приходилось: Славец строго следил за тем, чтобы княжичи и дру-гие отроки долго в ледяной воде не задерживались, не переосту-жали тела. Затем процедуры довершала крепко истопленная банька, признанный кладезь здоровья.  Впрочем, княжичи из юношеской бравады, соревнуясь друг с другом, сколько можно, столько и «тянули» это удовольствие. Но на этот раз в купании в проруби удовольствия не было: боль утраты все сильней и силь-ней поднималась в детских головках, а о бане вообще приходи-лось забыть.
Кое-как смыв с себя пот и кровь, Игорь и Всеволод выскочили на берег. Остальные отроки последовали за ними – будущим гридням нельзя было отставать от княжичей. Стоявшие наготове с чистыми рушниками дружинники тут же сноровисто и быстро вытерли юношей досуха и помогли одеть нижнюю льняную и верхнюю меховую одежду. Оседланные помощниками Славца кони стояли у коновязи и были готовы к скачке.  Вскоре малень-кая кавалькада крупной рысью направилась в сторону княжеско-го детинца, располагавшегося за крепостными стенами на холме и возвышавшегося над всей округой.
По всему подворью княжеского терема  бесконечно, туда-сюда, сновали слуги и челядь, все в темных траурных одеждах. Кто искренне, а кто и лукаво печалили свои лики, увидев пробе-гавших по двору или поднимавшихся уже по деревянным ступе-ням широкой дворцовой лестницы княжичей. Впрочем, Игорю и Всеволоду было не до них. В опочивальне князя повсюду горели восковые свечи, стоял терпкий запах ладана и воска.
Отец недвижимо лежал на широкой лавке под божницей. Алое княжеское корзно, одеваемое им лишь в самых торжествен-ных случаях, сейчас прикрывало его грудь и нижнюю часть туло-вища. И только лицо отца, вдруг резко осунувшееся и заострив-шееся, покрывшееся восковой желтизной, а потому показавшееся чужим, было открыто.
У изголовья смертного одра стоял дьячок и полушепотом, се-бе под нос, гнусавил заупокойную молитву. Рядом с ним молча-ливой тенью высился иерей Моисей, пришедший к своему князю в его смертный час. Он, как и всегда, в смиренных одеждах про-стого инока. Согбенная фигура полна скорби: как-никак, а почти всю жизнь прожили бок о бок, один – с мечом в руках, второй – с пером и пергаментом. И вот Господь распорядился так, что мона-ху-летописцу выпала честь проводить своего князя в последний путь и найти сил, чтобы об этом скорбном факте вписать слова в текст летописей.
Плотник Яким, краснолицый и длиннорукий верзила, без го-ловного треуха, в распахнутом на груди зипуне, которому не то-пором плотницким махать, а под стать в дружине княжеской ме-чом или палицей управляться, по-видимому, вызванный из поса-да по распоряжению матушки, тонкой веревочкой снимал мерки, завязывая на ней ему лишь понятные узелки, – для будущего гро-ба. При этом аккуратно и почти незаметно передвигался вокруг тела покойника, что никак не вязалось с его огромной фигурой.
Тут же в опочивальне находилась и матушка, княгиня Мария Петриловна Черниговская, в черном  бархатном платье, темной скуфейке, расшитой шелковыми и серебряными нитями, как бы подчеркивая траурную часть ее наряда, и черном плате, плотно облегающем ее голову и волосы. Сидела, чуть сгорбившись и неподвижно как деревянный идол, в кресле с высокой деревян-ной, украшенной хитроумной резьбой, спинкой. Раньше на этом кресле любил восседать батюшка. Лик матушки был суров и пе-чален, но слез, обычных в такой момент для всякой женщины, в покрасневших, но уже сухих глазах, не было. Вокруг нее со скорбными и заплаканными лицами, одетые в черные платья и такие же платы, как цыплятки возле наседки. Смиренно и скорб-но стояла незамужняя сестра Игоря и Всеволода Мария. Все дру-гие были уже замужем, и им еще предстояло узнать о кончине батюшки. Увидев вошедших братцев, Мария всхлипнула и без-звучно залилась слезами, ее худенькие плечики мелко-мелко за-дрожали.
«Матушке только княжеской диадемы не хватает, – взглянув на мать, бессознательно отметил княжич Игорь. – Было бы во-площение самой скорби и достоинства. А сестрица-то так подур-нела… – Но тут же одернул себя: –  Господи, в такой час и такие греховные мысли».
За креслом, рядом с матерью, как всегда, черным вороном горбилась ее верная ключница, Меланья, которая, казалось, не покидала свою княгиню ни днем, ни ночью, ибо их почти всегда видели вместе.
– Прибыли? – едва размежевав плотно сжатые в скорбной гримасе губы, глухо то ли спросила, то ли констатировала при-бытие сыновей она. – Горе у нас. Осиротели мы, дети мои. Не стало у нас кормильца и заступника…
– Прибыли, – за обоих отозвался Игорь охрипшим от спазмы в горле голосом, тогда как Всеволод лишь учащенно и необычно громко сопел носом. – Прибыли…
От вида неподвижного тела отца и матери в черном одеянии в горле у него что-то запершило, а к глазам подкатилась предатель-ская влага. Всеволод молча подался к матери, как бы желая, ища опору, прижаться к ней, но она одним мановением руки оттолк-нула его:
– Не надо. Ты – мужчина! Князь!
Всеволод, шмыгнув носом, отстранился. Ему хотелось заре-веть, как часто поступают в таких случаях посадские мальчишки, с которыми ему не раз приходилось драться и бороться, но суро-вость матери мгновенно иссушила слезы и желание их проливать.
– Я назначила совет, – отрешенно обронила княгиня слова. И было непонятно: то ли она доводит до сведения княжичей при-нимаемые ею решения, то ли вслух советуется сама с собой. – Вы тоже должны быть. Оба. А теперь идите, переоденьтесь по слу-чаю… да что-нибудь поешьте… Стряпуха Параска позаботится… А я еще посижу здесь… Погрущу… Вот с отцом Моисеем… с ключницей Меланьей напару…
– Погрустим, матушка княгиня, – размежевал сухие бескров-ные губы старец Моисей, не меняя скорбной позы. – Погрустим. А потом я пойду к себе, чтобы воздать последнее слово князю Святославу Ольговичу перед потомками. А, воздав, и сам стану готовиться в дальний путь вслед за князем… чтобы предстать пред очи Спасителя нашего… Чувствую: пора… Зажился я на этом свете…
Княгиня Мария, погруженная в свои горестные мысли и по-прежнему неподвижная как сфинкс, не отозвалась. Слышала ли она иерея и сподвижника ее мужа или нет – было не понять… Промолчала и ее тень – ключница Меланья. И только княжна Мария тоненьким всхлипыванием да вздрагиванием плечиков отреагировала на слова отцова сподвижника и летописца.
Кто такая ключница Меланья, какого она роду-племени, никто толком не только в княжеском тереме, но и во всем Чернигове, не знал. Поговаривали, что она внучка тайного языческого волхва, поклонявшегося богу Сварогу в лесах вятичей. Но насколько верны были эти слухи, поклясться никто не мог. Просто погова-ривали – и все… Да и то за глаза Меланьи. В глаза же такого не решался сделать никто, хоть смельчаков среди княжеской челяди и княжеских слуг всегда хватало. Сколько помнили ее княжичи, она была постоянно при княгине, причем, в одной и той же поре: чуть сгорбленной пухленькой старушки со сморщенным, словно печеное яблоко, лицом, которое при этом еще было неестествен-но румяным. Одежды носила темные, даже в светлые Христовы праздники не изменяя своим привычкам. Говорила редко, но все-гда приторно-ласковым, воркующим голосом. Порой казалось, что она вовсе не говорит, а творит какие-то заговоры, заклинания. Впрочем, Меланья знала и множество настоящих заговоров и не раз лечила княжичей от различных болезней, будь-то простуда, колики в животиках, ушибы или порезы. Пошепчет, бывало, по-гладит больное место своей мягкой морщинистой рукой, трижды, отведя глаза, сплюнет в сторону – и, чудо! боли как не бывало, словно рукой ее сняло. Или же в своей келье наготовит на травах и кореньях каких-то отваров да мазей – и пользует ими, то за-ставляя принимать внутрь, то смазывая болячки. И опять помога-ло.
Зная о таких способностях ключницы, почти все, за исключе-нием разве что княгини Марии и самого князя, ее побаивались, а потому сторонились, избегали, старались вообще не общаться. Осторожно шептались по углам: «Ведьма»! Однако когда при-хватывала нужда, и иного выхода избыть ее, кроме как обратить-ся за помощью к Меланье, не было, то обращались. И, как ни странно, помощь почти всегда получали. Но все равно ее не лю-били, опасались и избегали. И не будь у ключницы столь высокой покровительницы, как княгиня Мария, ее бы уже давно сжили со свету, обвинив в колдовстве, чародействе и чернокнижестве, хотя книг она, отродясь, в руках не держала и ни «аз» ни «буки» не знала.
Еще Меланья по просьбе княгини рассказывала зимними ве-черами под тусклый свет свечей и треск лучин страшные сказки о колдунах и злых волшебниках, похищающих красавиц и превра-щающих их в лягушек и ядовитых гадов, о подземных царствах и  Кощее Бессмертном, о славных славянских витязях, сражающих-ся друг с другом и с чудищами морскими. Причем, рассказывала с такими подробностями, словно сама там присутствовала, слов-но это, вообще, не сказка, а страшная быль. И стыла кровь у слу-шателей, в том числе и у княжичей, от тех сказок. Только одной Марии Петриловне все было нипочем. В Новгороде и того страшнее сказы и былины велись… про всякую нечисть.
Как-то княжич Игорь поделился с иноком Никодимом мнени-ем княжеских домочадцев о необычных способностях ключницы Меланьи.
«Неужели, отче, она на самом деле ведьма? – спросил он. – И имя у нее какое-то странное, не христианское: Меланья…»
«Возможно, она и ведающая, ибо слово ведьма возникло от слова ведать, – как-то неопределенно, без обычной убежденно-сти, так свойственной ему, ответил Никодим. – Но зла вашему роду не творит, а потому, бог ей судья… Имя же Меланья – сла-вянское, обозначает молнию… правда, немного изменено в зву-чании. Правильно было бы Моланья – молния».
Разговор как-то прекратился, и больше княжич Игорь с ино-ком Никодимом о княгининой ключнице не заговаривал, даже после того, как стало известно, что Никодим, к удивлению мно-гих, стал водить с Меланьей что-то наподобие дружбы, расспра-шивая ее о лечебных травах и способах приготовления из них лекарственных снадобий.

***
Совет собрался в малой гридницкой, где обычно еще живой и здравый Святослав Ольгович созывал ближайших бояр своих – старшую дружину, огнищан, да пастырей духовных, чтобы дер-жать с ними думу. Это была довольно просторная комната, рас-полагавшаяся на первом ярусе княжеского терема, рядом с боль-шой трапезной гридницей, предназначавшейся для сбора дру-жинников и больших трапез по случаю важных событий и пре-стольных празднеств. С узкими, стрельчатыми окнами-бойницами, выходящими частью в сторону городского торжища, а частью – во внутреннюю территорию подворья. Окна, как и требовали обстоятельства того тревожного времени, были застав-лены витыми железными решетками, искусно выкованными ме-стными кузнецами-умельцами, и остеклены прозрачным, с зеле-новатым оттенком стеклом, привезенным по заказу кого-то из князей из далекой Византии. Стены были возведены из тщатель-но выструганных и подогнанных друг к другу бревен, уже потем-невших от времени и копоти факелов и свеч, зажигаемых, как правило, в вечернее время. Ночью факелы тут не горели, и грид-ница погружалась во мрак.
Давно перевалило за полдень, поэтому солнечный свет узкими косыми потоками, в которых мельтешила, искрясь, невидимая глазу пыль, пробивался с западной стороны и падал на деревян-ный пол, чисто вымытый челядью – княгиня Мария строго сле-дила за чистотой и порядком. Пол был покрыт большим ковром – военным призом почившего князя Святослава во время одного из походов в половецкую степь. Как этот ковер попал в ханский ша-тер, одному Богу лишь известно. Но теперь он лежал на полу ма-лой гридницкой и, казалось, поглощал своим ворсом остатки солнечного света, отчего в комнате был сверкающий пыльной взвесью полумрак и прохлада.
Стены гридницкой, потемневшие от времени и от копоти мно-гочисленных факелов, зажигаемых в вечернее и ночное время, если того требовали обстоятельства, были увешаны оружием. Скрещивающиеся мечи чередовались с богато убранными цвет-ными каменьями, серебряной и золотой насечкой, ножнами. Эти в свою очередь чередовались с копьями и боевыми топорами, с палицами и кистенями, с луками и самострелами. А между ними на специально вбитых колышках висели щиты различной формы и из всевозможного материала: кожаные, деревянные, бронзовые. Были здесь и палицы, излюбленное оружие конных ополченцев, которыми можно было не только наносить удары в ближнем бою, но и метать их на довольно приличное расстояние, чтобы еще до рукопашной сшибки, поразить часть вражеских воинов и тем са-мым обеспечить себе более выгодные условия.
Вдоль стен, в ряд, стояли дубовые скамейки, а в святом углу, под киотом с иконами и горящей лампадкой, беспокойное пламя которой скользило по темным ликам святых угодников и Пречис-той Девы с младенцем Иисусом на руках, возвышалось княже-ское тронное кресло. Здесь же в углу на специальном помосте, возвышающимся над полом стояло знамя черниговских князей – черное шелковое полотнище с ликом Спаса на красном фоне по-середине, обрамленное со всех сторон золотой каймой – прикре-пленное к древку, напоминавшему короткое копье.
В кресле со скорбно поджатыми губами восседала княгиня Мария Петриловна, по-прежнему неподвижная и вся в черном. На скамьях – собранные ею думцы: ближайшие бояре Прон Машков да Феодор Гущин, воевода Славец и тысяцкий Юрко Ильин, внук Петра Ильина, давнего соратника Святослава. По-четные места занимали духовник княжеской семьи протопоп Феофант и епископ черниговский Антоний. Оба служителя Бога в черных длинных рясах и камилавках. Здесь же, рядом с матерью-княгиней восседали княжичи, серьезные и хмурые. Серьезные – от осознания важности предстоящего дела и решения, хмурые – в связи с кончиной отца. Эти сидели по правую руку. По левую же, или ошуюю, как любили говорить в то время, восседали дворцо-вый и огнищанский тиуны Яким и Захар, мечники Прохор и Зван, старшины гостевой сотни и посадских концов Ерема, Степан и Федор. Мужи разумные, нарочитые и уважаемые во всем Черни-гове. Гридница давно не отапливалась, потому все сидели в шу-бах и утепленных меховой подбивкой ферезях; святые отцы – в рясах, под которыми чего только не было пододето. Мужи, одна-ко, без головных уборов: не принято на Святой Русь находиться в шапках и треухах в помещении. В воинском шлеме – пожалуйста, но в шапке – ни-ни! Епископ и иерей были в камилавках, как того требовал их сан.
Было тихо. Пока каждый думал о своем. Лишь со двора время от времени доносились короткие возгласы служилых и хозяйст-венных людей, да стук плотницкого инструмента – плотники го-товили дубовую домовину, последнее пристанище для князя – гроб.
– Кажется, все в сборе, – разжала губы Мария Петриловна. – Пора.
Она обвела собравшихся тяжелым взглядом черных очей, словно хотела в очередной раз убедиться, что все званые на мес-те, а не званых на совете нет.
– Все, матушка княгиня, – переглянувшись с Гущиным, ото-звался глухим голосом Машков. И тут же замолк, напустив на лик свой маску скорби.
– Супруг мой, Святослав Ольгович, – продолжила после не-большой паузы княгиня короткими фразами, словно продолжая раздумывать вслух над случившимся, – покинул нас как-то быст-ро и неожиданно… Вроде и не болел особо… И вот не стало… Даже подготовиться не успели…
– Все в руках божьих, княгинюшка, – перекрестившись, заме-тил владыка Антоний, чернолицый дебелый грек, которому было впору воинский доспех носить, а не сутану священника, судя по его могучей комплекции. – Все в руках божьих, – елейным голо-сом повторил он. – В святом писании сказано: «Человек полагает, а Бог располагает».
– Воистину так, – поддакнул Машков под согласное с ними молчание остальных думцев.
Чело княгини омрачилось пуще прежнего от неудовольствия, что ее перебили. Но она продолжила, не повышая голоса:
– Вот я и говорю, что не подготовились к столь печальному обороту. Дружина по разным городам стоит… Олег Курский, первенец покойного супруга моего, мой обожаемый пасынок и сводный брат детям моим Игорю и Всеволоду – в своем уделе… И тоже не готов, разметав свою дружину по засекам и дозорам…
– К чему эти слова, матушка княгиня? – встрепенулся воевода Славец, как бы выходя из задумчивого оцепенения. И заворочал своим единственным глазом.
Все напряглись в ожидании нового поворота событий, так как считали, поначалу, что собраны тут обговорить порядок погребе-ния князя, чтобы соблюсти полагающиеся в таком печальном случае необходимые церемонии. Однако почувствовали, что де-ло-то не в этом.
– А к тому, – теперь чуть повысила голос княгиня в напря-женной тишине, – что град княжий Чернигов за сынами моими надо удержать. Охотников на чужой каравай хоть отбавляй! Взять хотя бы того же Святослава Всеволодовича, племянника моего покойного мужа от его старшего брата Всеволода Ольго-вича, бывшего когда-то великим князем. Или Мономашичей… Спят и видят Чернигов своей вотчиной!
Княгиня сказала главное, что хотела сказать, когда решила со-брать совет из близких ей людей. И теперь зорко всматривалась в каждого, сверля его черными глазами-буравчиками, в ожидании реакции на сказанное. Все замерли. Хоть и ожидали услышать что-то подобное, но, услышав, опешили и почувствовали себя совсем неуютно в полусумрачной гриднице. Только княжичи, до сей поры не проронившие ни слова, тревожно завозились на сво-их местах.
Мало, что княгиня Мария Петриловна вместо того, чтобы сле-зы лить и молиться над еще неостывшим трупом мужа, лежавшем на смертном одре тут же по соседству, в княжеской опочивальне, на втором ярусе, пустилась в дела, присущие только княжеским мужам, она откровенно игнорировала законы Русской Правды о престолонаследии по старшинству и, наконец, права великого киевского князя. И как после этого думцам не задуматься?.. Тут не только задумаешься, но и затылок почешешь… Княгине-то что? На нее вряд ли кто руку поднять посмеет… А вот собствен-ная головушка может и с плеч слететь, если что…
– Княгиня, побойся Бо… – начал было протопоп Феофант, но Мария так взглянула на него, что он, не докончив фразы, оборвал себя на полуслове. Остальные тут же потупили глаза. И только воевода Славец, как истинный воин, привыкший смотреть правде и смерти в лицо, заметил, отдавая себе отчет в реальных возмож-ностях черниговской воинской мощи:
– Сама изволила сказать: сил нет.
– Вот ты и сыщи! – отрубила Мария Петриловна. – Вместе с тысяцким Юрком. А то только, по-видимому, хлеб из добра в г… –  замялась княгиня, но тут же нашлась и закончила мягче, – в дерьмо переводить мастера. А еще мужи, вои называетесь… – Зла, ох, зла порой была на язык черниговская княгиня, дочь нов-городского тысяцкого Петрилы. По молодости – так еще ничего, но с годами… упаси Бог!
Воевода Славец, опустив в пол свой единственный глаз, за-молк, – не любил старый вояка, чтобы его попрекали куском хле-ба, причем, без каких-либо оснований на то. А тысяцкий Юрко Ильин стал заверять княгиню, что дружину они соберут в крат-кий срок и ополчение на защиту города призовут.
– Вот и хорошо, – по-прежнему сухо и сурово заметила Ма-рия. – Будем считать, что с одним делом уладили. Теперь ко вто-рому, – опять обвела она присутствующих цепким взглядом. – Прошу о смерти мужа и о его похоронах весть не разглашать, чтобы раньше срока «родственничков» разлюбезных не обрадо-вать. Потому, воевода, город запереть, выезд за его пределы только с моего разрешения.
Славец молча кивнул головой, что понял и исполнит.
– А чтобы ни у кого не был соблазн слову моему изменить, – продолжила она все тем же скорбно-властным голосом, одновре-менно с этим вынимая из складок своего траурного платья золо-той крестик, – прошу крест в том целовать. Не зря же владыка Антоний тут с нами совет думный держит. Верно, владыка?
– Верно, княгиня, – заверил княгиню лукавый грек, послав-ший уже в Киев и Переяславль тайных гонцов с известием о кон-чине черниговского князя. И отвел в сторону черные, непрони-цаемые как речной омут глаза. – А кто нарушит крестное целова-ние, тому быть проклятым во веки веков. Аминь!
– Воистину так! – подтвердила княгиня сурово. – Кто нару-шит, с тем Бог и я разберемся. Бог на небесах, а я – на грешной земле, – уточнила она и передала Антонию вынутый ею крестик для целования. – Принимай, владыка, присягу.
Антоний взял крестик и, шурша одеждами, обошел с ним всех присутствующих со словами: «Целуйте, чада мои, сей пречистый и животворящий крест в верности княгине». Каждый, к кому он подходил с протянутым крестом, вставал со скамьи, творил кре-стное знамение и целовал крест.
Обойдя всех присутствующих, Антоний возвратил крестик княгини и сел на свое место, «забыв» сам к нему приложиться, что не ускользнуло не только от взора княгини, но и от глаз при-сутствующих. Однако все промолчали, в том числе и княгиня.
«Мудрит владыка», – отметила про себя она, но ничего вслух по данному поводу не сказала.
После крестоцелования все немного оживились, заерзав на своих местах, по-видимому, посчитали, что сейчас будут отпу-щены с такого небывалого еще совета. Мол, слава Богу, бабья блажь закончилась. Однако Мария Петриловна никого не отпус-тила, а стала, как самый настоящий князь, спрашивать воеводу и бояр, готов ли Чернигов к обороне, каковы крепостные и посад-ские стены, не требуют ли они обновления или срочного ремонта, много ли пропитания в княжеских и боярских житницах и скарб-ницах.
Воевода Славец, немало удивляясь ратной сметке княгини, доложил, что стены благодаря стараниям почившего в бозе князя крепки и надежны, что городские валы высоки, а рвы, окружаю-щие крепость, заполнены водами Десны и впадающих в нее Стрижня и Деснянки, являющимися также приличным препятст-вием на пути осаждающих.
– Надо бы за Олегом в Курск послать… за его дружиной, – оканчивая свой краткий доклад, то ли напомнил, то ли посетовал он, – она-то у него там мощная. Курские ратники – опытные вои, не раз в деле проверенные. Наша бы дружина и усилилась… А если бы Олег Святославич еще по Посемским городкам: Ратску, Липовцу, Ольгову, Рыльску и прочим пошукал, как говорится, поскреб бы «по сусекам», то войско, княгиня, зашиби меня Пе-рун, приличное бы собралось…
– Хорошо, – милостиво кивнула княгиня головой чернигов-скому воеводе, по-прежнему оставаясь суровой и мрачной. – За Олегом я уже послала и что надо ему сказала. – Она перевела взор на Прона Машкова. – Теперь твой черед, боярин.
Прон, то и дело ссылаясь на Гущина, согласно кивавшего ему почти лысой головой, заверил княгиню Марию о достаточности провианта.
– И еще подвезем, если надо будет, – окончил он доклад. – Из своих вотчин…
Только в самом конце совета княгиня как бы вспомнила, что отпевание и похороны покойного мужа будут проходить, соглас-но традиции черниговских князей, в Спасо-Преображенском со-боре, там, где уже покоится в своих склепах захоронениях не один князь, начиная с Мстислава Удалого.
Когда же все думцы разошлись, и в гридницкой остались только Мария Петриловна и ее дети, княжич Игорь поинтересо-вался, заметила ли мать, что владыка Антоний креста-то и не по-целовал.
– Заметила, – ответила княгиня скорбно и устало. – Видать торжество момента и сбило владыку с панталыку… Однако вре-мя покажет…
Игорь, в отличие от младшего его двумя годами брата Всево-лода, повзрослев за несколько часов на несколько лет, по-взрослому взглянул на мать, но прочесть что-либо в ее черных глазах ему не удалось. Лицо матери было сурово, скорбно и не-проницаемо, как лицо египетского сфинкса, о котором рассказы-вал инок Никодим.
– А что же ты, матушка, нашего учителя и наставника, вели-комудрого инока Никодима на совет не позвала, – невпопад спро-сил Игорь, вдруг вспомнив о своем учителе.
– Млад еще по княжеским думам ходить. Его дело вас, не-смышленышей, аз и букам учить, а не по советам княжеским си-деть. Тут своих советчиков с избытком… Дармоедов…
Больше Игорь вопросов матери не задавал.


КНЯЗЬ ОЛЕГ СВЯТОСЛАВИЧ

Князь Олег Курский выполнил наказ мачехи и привел в Чер-нигов свою курскую дружину, воев в пятьсот, комонных и при бронях, усиленную ратниками из попутных городов и городищ, но при этом прямо заявил Марии Петриловне:
– Я исполнил твою волю, матушка княгиня, но стать князем черниговским не стремлюсь. Так как не устоять нам против двоюродных братьев Святослава Всеволодовича и Ярослава Все-володовича, ведь на их стороне правда лествичного наследования стола. Если последние, увидев нашу силу, сами откажутся от Чернигова, то дай нам Бог… Тогда так тому и быть…
– Вот как! – презрительно сузила княгиня свои черные глаза в узкие щели-прорези, поджав сурово губы. – И что? Отчий град недругам без боя сдашь? Не ожидала, сын, от тебя такого. Не ожидала! Видит Бог, не ожидала!
– Если же они решат ратоборствовать с нами, то я проливать христианскую, тем более, родственную кровь не стану. Уступлю им город и стол, – стоял на своем Олег Святославич, хоть и был смущен до крайности – в первый раз приходилось ему перечить мачехе, воспитывавшей его, почитай, с четырехлетнего возраста.
– Братьям двоюродным, значит, уступишь, – вновь сузила Мария Петриловна глаза в презрительной гримасе, – а сам с го-лым задом останешься да еще братьев своих единокровных по миру пустишь! Сестру Марию без приданого оставишь!
– Думаю, что они меня и братьев моих без удела не оставят… А сестра… сестре хомут на шею всегда найдется, была бы жива да здорова… И с приданым у нее все будет честь по чести, не хуже других.
– Курица тоже думала, да в ощип попала, – зло съязвила кня-гиня.
Видя, что такими речами черниговскую княгиню не переубе-дить, Олег попытался подойти с другой стороны.
– И что ты так, матушка, Мария Петриловна, к Всеволодови-чам настроена? Словно не родичи они нам, а враги лютые… Но, помнится, Святослав всегда батюшку моего поддерживал, рядом с ним был, особенно во дни гонений. Не зря же Северское княже-ство дал!
– Как? Как настроена?
– Враждебно.
– Это они к нам враждебно настроены. Если бы не искали на-шего стола, тогда бы можно было и об их миролюбии говорить. Но ведь ищут, да еще как ищут! Яки псы алчные, ненасытные.
– А сестру свою, Марфу Петриловну, которая за Ярославом, не жаль? – пытался надавить на родственные чувства княгини Олег. – Ведь кровь, поди, одна, родная…
– А чего мне ее жалеть. Чай, не маленькая… Она-то меня не жалеет, хотя, если учитывать старшинство, должна была бы… Хоть бы слово за нас перед мужем замолвила…
– И он бы ее послушался?.. – скептически скривил красивые губы курский князь. – А еще и Святослав, его старший брат…
– Может, и послушал бы, – не смутилась княгиня, – не зря же поговорка имеется, что муж – голова, а баба – шея; куда шея по-вернется, туда и голова смотрит! Так-то!..
– Папенька наш, царство ему небесное, много так смотрел?!
– А что, бывало, и смотрел… – огрызнулась Мария Петрилов-на, но уже без прежней твердости: покойный Святослав Ольгович был муж-кремень. Что скажет, бывало, то, как рукой отрежет: никуда от сказанного его не свернуть.
Спорить с княгиней было непросто, а уж переубедить ее в чем либо – совсем невозможно. Курский князь это понял и, не находя больше доводов, лишь развел руками.

Олегу Святославичу едва исполнилось тридцать лет, и хоть он был уже давно женат и в течение шести лет самостоятельно вла-ствовал в курском уделе – не огрузнел, не пополнел, оставался по-юношески стройным и подвижным. Из трех братьев он боль-ше всех походил на отца в молодости. Темные глаза да чуть ску-ластое лицо говорили наблюдательному собеседнику, что в его жилах течет не только славянская, но и половецкая, степняцкая кровь. Зато темно-русые волосы, крупными волнами спадающие ему на плечи, начавшаяся оформляться русая бородка, прямой, с еле заметной у переносицы горбинкой нос, светлый пушок усов на верхней губе и высокий лоб явно говорили о его глубоких, вековых русских корнях.
Почтение, оказываемое им Марии Петриловне, не могло скрыть уже определившейся властности как в голосе, так и в по-ступках – сказывались годы удельного княжения и привычка рас-поряжаться в собственной дружине и удельной земле. А то, что облачен он был не в доспехи, как приличествует воину, готовя-щемуся к тяжелому сражению, а в повседневную одежду, со-стоящую из приличествующей случаю темной льняной рубахи, схваченной в поясе узким кушаком, не раз одеваемой ферязи и таких же темных портов, заправленных в теплые из толстой кожи сапоги, прямо указывало на отсутствие в нем, по крайней мере, на данный момент, ратного стремления и куража. Впрочем, внешность человека, особенно одежды на нем, довольно обман-чивы, потому судить по ним о характере их обладателя дело ник-чемное. Тот же самый Олег, не успев стать курским князем, в 1158 году от Рождества Христова уже участвует в съезде черни-говских и северских князей в Лутаве, где держит речь наравне с другими князьями. И речь эта была не речь отрока, а речь мужа, к которой всем пришлось прислушаться. В 1159 году он с курской и черниговской дружинами по приказу Святослава Ольговича отражает набег половцев, напавших на окраины Черниговского и Переяславского княжеств. Тогда хан Сантуз привел орду числен-ностью до 5000 человек и разорял окрестности Переяславля у Носова и Ольты, где только русского полона взял более 800 чело-век. 23 июля хан Сантуз со своей ордой подошел к селам великой княгини, супруги Мстислава Изяславича, Котельницам и Шело-мам, где и был настигнут дружинами Олега. В жаркой сече по-ловцы были разбиты, многие из них попытались спастись бегст-вом, но были посечены или же пленены. Русский полон был ос-вобожден и отпущен по домам, а хан Сантуз, не сумевший скрыться от ратников Олега, пал от русских мечей. В следующем, 1161 году, он идет со своей курской дружиной и двоюродными братьями Всеволодовичами на Сулу и Орель, где разбивает коче-вавшую там половецкую орду брата хана Сантуза, Костука, со-вершающую набеги на его окраинные земли. Не растерялся, не побоялся, всякий раз с меньшим количеством своих воев одержи-вал победы над более многочисленным врагом. А столько рус-ских людей из полона освободил, которых степняки вели на тор-ги в Сурож, Корсунь-Херсонес и иные города Тавриды?! Не счесть. Те, связанные десятками, в цепях и ошейниках, забитые до полусмерти плетями, уже и о свободе своей не помышляли, прощаясь навсегда с родной землей. А тут Олег Святославич, князь курский, вдруг словно сокол налетал – и дарил вновь сво-боду и жизнь! Впрочем, и сам с дружиной своей не остался в на-кладе, обзаведясь то табунами степных скакунов, то ханским зо-лотом и серебром, то узорчатыми тканями да коврами. Вот и суди после этого о его ратных способностях и наклонностях… Да и потом чуть ли не каждое лето в порубежных схватках со степня-ками проводил. Воин он был суровый и, несмотря на молодость, знатный.
В чем же не везло Олегу Святославичу так это в семейном счастье. Жарким летом далекого уже 1147 г., когда он и его отец находились в имении московского боярина Кучки на свадьбе сы-на Юрия Долгорукого Андрея, произошла помолвка его с доче-рью суздальского князя. Весной 1150 года эта помолвка увенча-лась свадьбой Олега на Елене Юрьевне одновременно со свадь-бой другой дочери суздальского князя Ольги с сыном галицкого Владимирка, Ярослава. Со времени свадьбы прошло уже четыр-надцать лет, и, несмотря на то, что Олег и Елена жили душа в душу, Господь Бог дал им только дочь Ксению, а сыновей-наследников все не давал и не давал. Если бы Олег Святославич не любил свою супругу, то давно бы уже нашел способ, как от нее избавиться и обзавестись новой княгиней. Двери женских монастырей всегда были открыты для подобных случаев. Но он любил, а потому стоически переносил эту семейную невзгоду, надеясь, что Господь когда-нибудь снизойдет до их горячих мо-литв и вознаградит сыном.

Мария Петриловна, оторвавшись на время из-за прибытия курского князя от хлопот по похоронам мужа, выслушав пасынка и, явно не будучи готовой к таким речам, окинула его если не презрительным, то уж точно недоуменным взглядом.
– Потом поговорим, сынок, – сделала она акцент на слове «сынок», произнесенным с нескрываемым сарказмом и неудо-вольствием. – Видишь, занята я. Пока воев своих распределяй по стенам и башням. Воевода наш, Славец, поможет. Помнишь тако-го?
– Помню.
– Тем лучше.
И удалилась в своих черных траурных одеждах, прямая и не-сгибаемая, как каменная статуя, которых множество в половец-ких степях понаставлено, чтобы пугать крещенный люд.


ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Похороны Святослава Ольговича из-за таинственности по на-личию гостей и приглашенных особ княжеского достоинства бы-ли скромными: ни великого князя киевского, ни переяславского князя, ни новгородского, ни каких иных. Даже родную дочь Свя-тослава от первой жены, половчанки Елены, и, соответственно, родную сестру Олега, Елену Святославну, находящуюся замужем за Романом Ростиславичем Смоленским, державшим по слухам сторону Всеволодовичей, ни родных братьев и племянников Оле-говой супруги Елены Юрьевны, на похороны не пригласили. Тем паче не была звана и сестра черниговской княгини Марфа, жена Ярослава Всеволодовича Северского
Были только свои, только черниговские, да еще те немногие курские ратные бояре, что прибыли с Олегом. За невозможно-стью присутствия близких родственников усопшего, на поминки были званы все бояре черниговские с женами и старшими детьми – дружинники, воеводы, тысяцкий, тиуны, мечники, огнищане, торговые гости  да старшины городских концов, отвечающие за сбор ополчения в случае осады города, с супругами. Это, конеч-но, не могло заменить, но в определенной мере компенсировало отсутствие на похоронах родственников Ольговичей и других князей.
Не успели иереи и монашествующие в церквах погребальные гимны отпеть и тризну справить – помянуть на княжеском дворе по русской традиции усопшего, как дальние дозоры доложили, что к городу приближается дружина Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава.
– Войска с ними видимо-невидимо, – зашептались чернигов-цы, еще даже не видя подходящие со стороны Новгород-Северского дружины братьев Всеволодовичей. – И северцы, и смоляне, и брянцы. И, вообще, кого только нет!
– Что ж, – заявила Мария Петриловна, встав со своего кресли-ца и опираясь руками о его деревянные поручни, как бы боясь упасть без опоры, – видно пир погребальный придется продол-жить позже, а пока надо облачаться в доспехи, опоясываться ме-чами и выходить на стены или в поле на рать. Бояре, дружина, все, кому дорога память моего мужа – на стены! Я сейчас тоже подойду…
Она была по-прежнему в черных траурных одеждах, и оттого ее поза слабой женщины, только что перенесшей одно горе и столкнувшейся с новой бедой, вызывала сочувствие  окружаю-щих.
– Что ты, что ты, матушка, – подались к ней ближайшие боя-ре, затараторив наперебой. – Мы и сами, дай нам Бог помощи, справимся. Охулку на руку не возьмем. Вон нас сколько. А тебе поберечься надо – ненароком шальная стрела поранит или того хуже… сулица, копьё. С кем же мы останемся?..
– Ну что ж, – как бы поддалась вдова Святослава Ольговича на уговоры ближних, – а то мне вроде бы помстилось, что многие из вас только за столом здоровы ложками махать, а как идти на рать – так скорей прятаться за бабьи подолы… – не удержалась она от скрытой колкости в адрес пасынка. – Или я все же ошиба-юсь?
– Да что ты, матушка княгиня, – опять загалдели бояре. – Да мы… Да за тебя… Да нас… Да их…
Только князь Олег с воеводами и тысяцким Юрко молча вста-ли из-за поминального стола, сплошь уставленного снедью и хмельными напитками, и, поклонившись княгине, пошли гото-вить ратников к возможному бою. Им некогда было принимать участия в боярском галдеже…
Что говорить – расстаралась княгиня, отворила княжеские кладовые и медуши, чтобы помянуть усопшего мужа как следует. Тут и птица различная, жареная и вареная, вынутая только из пе-чи дымилась легким паром, наполняя двор сладким запахом; тут и телячьи окорока, и кабанчики молочные, зажаренные целиком на кострах при помощи специальных вертел, а теперь лежащие на больших деревянных блюдах; тут и рыбка запеченная, только что выловленная в Десне посланными рыбаками; тут и густой, дух-мяный навар рыбьей ухи в глубоких мисках, тут и грибочки со-леные для закуски и кисели из различных ягод для смачивания горла, чтобы сухой кусок не застревал. А уж сколько вин и медов цеженных в глиняных и серебряных кувшинах – вообще не счесть! Несколько берковцев с медом и корчаг с вином подняли слуги из холодных княжеских погребов. Будет  мало – еще под-нимут. Не поскупилась благоверная княгиня Мария. Не только по мужу тризну справляла, но и черниговцев своим хлебом-солью к себе больше привязывала. Расстаралась княгиня, да угощаться было недосуг. Как ни хотелось гостям покидать хлебосольный стол княгини, да что тут поделаешь. Надо было в доспехи обла-чаться да на стены идти, согласно установленного годами наряда. Потянулись вслед за Олегом, тысяцким Юрко Ильиным да вое-водой Славцом.
– Не расстраивайтесь, гости дорогие, – как бы извинясь в сво-ем горе за случившееся, напутствовала вдовая княгиня уходив-ших гостей. – Вот отгоним неприятеля и докончим поминки. Обещаю: знатную тризну по мужу усопшему справим! Если, ко-нечно, отгоним супротивника…
– Отгоним, матушка княгиня, – заверяли, расходясь с неудав-шейся тризны, гости. – Как не отогнать. Нас, видишь сама, сила.
За поминальным столом, действительно была сила, но будет ли эта сила на ратном поле, неизвестно. Этот вопрос теперь больше всего занимал мысли княгини.
«Вино пить – мы все мастера, – думала она, обводя темными от горя и мрачных дум очами ближайших соратников покойного мужа, – да идти на рать – не языком чесать! Как оно еще сложит-ся… одному Богу известно».

Целый месяц приведенные Святославом Всеволодовичем дружины и полки Северской земли и их союзники, расставив шатры и разложив костры – лесов-то в округе хватало – стояли под стенами Чернигова, не решаясь идти на штурм. Стояли, но бесчинств в округе, как бывало при других распрях, не чинили. Да какой же князь, если он, конечно, в здравом уме и памяти, станет сам у себя села жечь, поля топтать и смердов-оратаев в полон брать. А Святослав Всеволодович стоял у себя, правда, пока еще в предградье, а потому твердо решил, во что бы то ни стало, добывая себе черниговский стол, уладить дело миром. А чтобы решить дело миром требовались переговоры. Долгие и вязкие. С обещаниями и уступками, с хитрыми уловками и уве-щеваниями. И северский князь вместе со своим младшим братом Ярославом Всеволодовичем к ним был готов. Святослав Всево-лодович хорошо знал своего двоюродного брата Олега еще с той поры, когда они вдвоем в злополучном для Изяслава Давыдовича 1161 году пытались оказать ему помощь в овладении Киевом, но были разбиты в сече Ростиславом Мстиславичем Смоленским и его союзником Мстиславом Изяславичем Волынским. Тогда их дядя Изяслав погиб, сраженный Воебором, а они уцелели и были прощены благодаря заступничеству покойного ныне Святослава Ольговича. Олег Курский был храбрым воителем и умелым вое-водой, но он, как помнил северский князь, уже тогда не любил междоусобий и почетал листвичный правопорядок распределения столов. Поэтому, даже превосходя в воинской силе, Олег Кур-ский не ударит по рати братьев, не допустит кровопролития. А вот как бы повел себя на его месте сам Святослав Всеволодович, северский князь даже не задумывался. Ради собственной выгоды он на все пойдет. Разве не поддерживал он после смерти своего отца, великого киевского князя Всеволода Святославича, сначала своего стрыя Святослава, а потом, когда тот был разбит, разве не переметнулся на сторону вуя Изяслава Мстиславича, брата мате-ри Агафьи?.. Переметнулся. Еще как переметнулся! Потом, прав-да, изменил и Изяславу Мстиславичу, приняв вновь сторону Свя-тослава, когда у того стал в союзниках суздальский князь Юрий Владимирович. Ох, было… Все было…
Черниговские бояре и воеводы хмурились, не решаясь в при-сутствии князя Олега, как военного вождя, отвечающего за обо-рону города, и княгини Марии Петриловны, главной супротивни-цы Всеволодовичей, принять какое бы то ни было участие в них. Олег же прямо заявил княгине, что он примет любые условия братьев, лишь бы дело не доводить до крови. Мария, слыша слова Олега, морщилась, как от зубной скорби, сверкала глазами из-под черного плата, долго шевелила почти черными от свалившегося несчастья губами, – по-видимому, про себя ругала пасынка на чем свет стоит, – потом глухо говорила:
– Никаких переговоров о мире на их условиях. Запрещаю! И сама не вступлю… Пусть уходят! Нечего стола из-под моих детей искать.
Марии Петриловне, исконной новгородке, родиться бы муж-чиной, а не женщиной. Она была достойной копией своего отца, новгородского тысяцкого Петрилы Микулича, известного в свое время среди новгородской старшины своим упрямством, напори-стостью в достижении цели, а еще вероломством и изощренным коварством. Не зря же за ним закрепилось, правда, за глаза, про-звище Веролом. Если он чего-то хотел, то шел к этой цели, не взирая ни на что. Его не страшили ни горы трупов, ни реки крови, ни нарушенное им слово. Возможно, благодаря именно этим ка-чествам, он и занимал важное положение среди новгородской знати, где места слабохарактерным и малодушным просто не бы-ло. Такие там гибли в первую очередь, подтверждая правило, что выживают лишь сильнейшие.
Княгиня Мария многие черты унаследовала от папеньки. Она не раз и не два где намеками, а где и прямо говорила наедине Олегу, что надо заманить обманом Всеволодовичей в Чернигов и тут захватить их в плен.
– А еще лучше убить! – жарко шептала она на ухо пасынку. И ее шепот, больше похожий на шипение гадюки, холодил душу юному князю. – Ведь не побоялся же Мономашич, Изяслав Мстиславович, согнать с киевского стола после смерти Всеволода Ольговича его брата Игоря, хоть в верности тому и крест цело-вал, и клятву давал?.. Не убоялся! Еще и народ на вече подбил, и убийц подослал… не убоялся ж… А ты… ты что ж? Хуже его что ли… – шипела она, словно змий-искуситель.
Олег отстранялся от мачехи, крестясь:
– Что ты, матушка! Что ты! Окстись! Да разве можно такое? Люди проклянут… Бог покарает… Нет, нет и нет!
– Изяслава Мстиславовича не прокляли, и Бог не покарал, – не унималась Мария Петриловна. – Да и двоюродных братцев ба-тюшки твоего, Давыдовичей, когда они гоняли по лесам, словно зверя дикого, – задыхалась княгиня в гневной злобе, – …отца твоего и моего мужа, Святослава Ольговича, царство ему небес-ное, не прокляли… А ты…
– Нет, нет, нет! – отмахивался обеими руками Олег. – И не проси! И не говори! Слушать не желаю. Не хочу быть изгоем, как мой батюшка, столько лет скитавшийся по чужим уделам. Не хочу, чтобы моя жена, подобно моей родной матушке, померла раньше срока от всех этих скитаний и невзгод. Не хочу! Не же-лаю!
Хотел того курский князь Олег того или не хотел, но его слова были обидны для княгини Марии, вышедшей замуж за Святосла-ва при наличии у того первой супруги с детьми. В них она слы-шала невысказанную пасынком вину в ранней смерти его матуш-ки, половчанки Елены, подорвавшей здоровье не только в беско-нечных скитаниях с мужем по чужим землям в зной и холод, но и в страданиях уязвленной женской гордости при обретении мужем второй жены, а ее более счастливой соперницы. И когда Олег Святославич, видя бесполезность и бесплодность споров, в оче-редной раз убегал от княгини, то Мария Петриловна презритель-но глядела ему вслед и плевалась:
– Не мужики пошли, а бабы. Только штаны зря протирают, да славой мужской гордятся… Пустоцветы!  Хоть самой бронь оде-вай, да в бой иди…
Будучи еще ребенком, она слышала от кормилицы, что в ста-рину на Руси были не только богатыри и витязи, но и девы-богатырши. Звались витязянями или же поляницами. Были… да сплыли. Все перевелись, спрятавшись по теремам.
«Хоть в самом деле витязяней становись, – холодно мыслила она, оставшись сама с собой и со своими раздумьями. – На Олега надежды нет… Мягкотел. Крови боится… Матушкой своей, по-ловчанкой, дурак, корит».  И однажды-таки намыслила: надела на себя мужнину бронь и шелом с бармицей, опоясалась мечом. А чтобы подчеркнуть свой глубокий траур, поверх доспехов набро-сила черное корзно. В таком виде, сопровождаемая малолетними княжичами Игорем и Всеволодом, появилась не только перед защитниками Чернигова, вызвав у них умиление и чувство гордо-сти за свою княгиню, а, значит, и новый прилив воинственности, но и перед глазами Всеволодовичей и их дружин, немало смутив их. Ей настолько понравилась роль воительницы, что она и не думала расставаться с воинскими доспехами и вновь облачаться в траурные женские платья, приличествующие княгине.
Сыновья Игорь и Всеволод, читавшие с подачи Никодима древние книги о полководцах и войнах, встречали в них и пове-ствования о женщинах воительницах, поэтому восхищенно смот-рели на мать-витязяню, что Марии в определенной мере льстило, а на недоуменное и неодобрительное шушуканье боярских жен и косые взгляды челяди внимания не обращала. Княжичи сами, подражая матери, надели на себя воинские доспехи и опоясались мечами, более похожими на кинжалы, чем на боевые мечи. Зато луки у них были самые, что ни на есть настоящие, и время от времени они, взбираясь на крепостные башни, пускали стрелы в сторону осаждавших их ратников. Урона стрелы не приносили, но мальчишеское самолюбие княжичей тешили.
«Если мужчины не могут защитить слабую женщину, то жен-щина должна сама себя и своих малых детей защищать, – говори-ла она боярышням да и воинам, если те просили ее поберечься и на крепостные стены Чернигова не всходить. – Кто-то же должен за стол княжеский порадеть… Вот и радею, раз мужчин настоя-щих нет». Только неустанные просьбы и увещевания епископа Антония да духовника, отца Арсения, заставили, в конце концов, ее разоблачиться и одеть одежды, положенные княгине по чину и в связи с трауром.

Северские рати и рати их союзников, осаждавшие Чернигов, не допущенные дальновидным Святославом Всеволодовичем до грабежей и насилия над селянами и посадскими с окраин города, скучали. И чтобы хоть как-то бороться со скукой, они забавля-лись тем, что задирали защитников Чернигова. Особенно в этом преуспевали смоляне, составляющие большую часть Святославо-вой рати.
– Эй, черниговцы-удальцы, что попрятались как мальцы? Пришли в гости севера, вам на рать ли не пора? Или вы нас так испугались, что в порты, как дети малые, обмарались?!!
– Гы-гы-гы! Га-га-га! Го-го-го! – поддерживали шутника дружным смехом его товарищи, похожие на луговые копны: оде-ты были по зимнему времени – тулупы и зипуны поверх броней. А на головах лохматые теплые треухи из лисьих и волчьих шкур.
А почему им было и не посмеяться, когда видели, что дело может миром окончиться, и, значит, смерть никому не грозит. Когда вот так доведется еще языком почесать… Узнав, что на стене несут стражу курские ратники, пытались язвить и над ними.
– Кар-р! Кар-р! Кар-р! – вторя им, кружило по-над городом и припольем воронье, не боясь ни мороза, ни людей.
– Эй, курощупы, – время от времени кричал какой-нибудь вой, – живы еще? Всех кур перещупали? А то к нам приходите: что-нибудь найдем. И не бойтесь, бить больно не будем: мечом погладим, да копьем приголубим.
И снова дружное: «Га-га-га! Го-го-го!» да «Кар-кар-кар-р».
Черниговцы и куряне также за словом в мошну не лезли.
– Мы не только кур щупаем, но и баб ваших можем пощупать, если у вас руки не доходят, – чаще всего кричали со стены из-под забрала куряне. – Потом не кричите, что мы виноваты, когда ба-бы ваши станут брюхаты…
– Смоляного кобеля, не отмыть до бела, но и он брехал, да ус-тал, – рвал горло отдельно от остальных курский ратник, похо-жий в своем армяке на запорошенную снегом ворону, приставив ладошки ко рту, чтобы лучше было слышно осаждающим. – Дай срок – осмолим мы вам бок!
– Нет на Святой Руси большей рвани, чем воры-смоляне, – громыхал густым басом другой, пугая ворон и галок, усевшихся на ближайших деревьях. И те черной стаей с громким недоволь-ным карканьем, обрушив с деревьев снежную пыль и отломив-шиеся сучки, всполошно вспархивали в воздух, чтобы, покружив какое-то время, вновь усесться на те же самые полюбившиеся им места.  И теперь уже в Чернигове за крепостным забралом колы-хался густой смех.

Северский князь Святослав Всеволодович, поставленный стрыем своим Святославом Ольговичем на северский удел еще в 1159 году, когда тот с его помощью только-только принял черни-говский стол от Изяслава Давыдовича, укрепившегося на вели-ком престоле, был терпелив. Он чувствовал за собой правоту, знал, что Чернигов все равно будет его, потому не утрачивал на-дежд решить дело миром. Не забывал он и о том, кто тайно уве-домил его о смерти стрыя: епископ Антоний явно был уже на его стороне. Поэтому каждый день посылал своих бирючей выклики-вать черниговцев на переговоры. Всем надоела изматывающая душу неопределенность, особенно черниговским боярам, и они поначалу тихо, а затем все громче и громче зароптали, требуя от княгини начала переговоров. Как ни крепилась черниговская кня-гиня, как ни отнекивалась, но начать сие неприятное действо ей пришлось. Первым переговорщиком вызвался быть владыка Ан-тоний.
– Я улажу дело, – нашептывал он Марии Петриловне своим елейным голосом, потягивая из серебряной чары винцо, усердно подливаемое ему первой помощницей княгини по хозяйству, краснощекой стряпухой Матреной, которую в доме за ее обходи-тельный склад характера, усердие и соответствующий возраст звали довольно часто по отчеству Патрикеевной. Рядом с ней тенью скользила ключница Меланья, изредка из-под низко повя-занного плата бросая косые взгляды: не очень ей нравился грек-епископ.
– Святослав моргнуть не успеет, как на наши условия согла-сится. Оплету, опутаю… Карой небесной припугну, – пел Анто-ний, не забывая потягивать ароматное вино и закусывать сладки-ми заедками – румяными пирожками с грушевой начинкой. Епи-скоп поесть был не дурак, а тут Патрикеевна так расстаралась так, что пальчики оближешь…
Мария Петриловна, как и ее наперсница Меланья, не очень-то верила епископу, да делать нечего, – бояре со всех сторон нажи-мали, – пришлось соглашаться и угождать скользкому в речах и поступках греку.
Антоний покинул город и больше в него не возвратился. Да мало того, что не возвратился, он еще стал слать из ставки Свято-слава Всеволодовича послания к духовным пастырям, чтобы те не противились Святославу и склоняли черниговцев к сдаче го-рода.
Княгиня помрачнела еще больше, чем в день смерти мужа. Измена епископа ничего хорошего не сулила.
– Помнишь, матушка, как Антоний крест «забыл» поцеловать? – по-детски возмущаясь поступком владыки спросил ее Игорь, умышленно не назвав Антония по чину, и еще раз ранив и без того надорванное самолюбие княгини. Из-за смерти отца и на-чавшейся осады города занятия как по ратному делу, так и по обучению грамоте и прочим наукам были заброшены и забыты. Инок Никодим было сунулся со своими свитками и навощенной доской для начертания буквиц, да ему откровенно дали понять, что сейчас не до него и не до его ученья. Поэтому княжич Игорь почти все время проводил возле матери или в кругу как черни-говских, так и курских дружинников, приглядываясь и прислу-шиваясь к распоряжениям воевод, тысяцкого и их помощников – сотенных, в отличие от своего меньшего брата Всеволода, кото-рым в большей мере занимались княжьи пестуны и мамки.
– Помню, сын, – прошептала Мария Петриловна. – Попомнит и он…  – добавила еще тише, но с явной угрозой. – Еще как по-помнит…
– Что ты говоришь, матушка? – не понял мать княжич.
– Да то и говорю, что из одного дерева икона и лопата… и что все мы в руках Божьих, как любил говаривать наш святой отец, будь то смерд или высокородный епископ… – язвительной ско-роговоркой отозвалась Мария и тут же отослала сына, сослав-шись на занятость.

Целый месяц Святослав Всеволодович, крепя сердце, пытался вести переговоры, избегая кровопролития. Даже к помощи сест-ры черниговской княгини прибегал, посылая Марфу в качестве своего посланника. Но Мария Петриловна упорствовала, не же-лая и слышать об уступке племянникам города, и сестру Марфу, появившуюся в стане Святослава, слушать не захотела, пригро-зив, что если та приблизится к вратам, то она отдаст повеление своим лучникам стрелять по ней из луков. Черной тенью днем и ночью ходила она по крепостным стенам, лично наблюдая за обороной. Вои держались присяги, но боярство, опасаясь за свои вотчины, оказавшиеся в распоряжении Святослава и до сих пор не разоренные по его милости, все громче и громче требовало начала переговоров и уступки Чернигова Святославу на пример-ных условиях: Святослав отдавал Олегу, как князю и главе семьи, Новгород-Северский, второй по значимости город в чернигов-ской земле, выделяя его в независимое княжество, а также остав-ляя за Олегом Курск и прочие города Посемья, уже находившие-ся под его рукой. В дополнение к этому обещал наделить Игоря и Всеволода уделами из Черниговской земли… Даже крест в том целовал. «Не бойтесь, братия, не обижу. Всех уделами оделю», – словно заклинание твердил он изо дня в день.
Вода и камень точит. Мария Петриловна, как она того не хо-тела, но под давлением собственных бояр и решительного отказа Олега от сечи с двоюродными братьями, вынуждена была пойти на переговоры, которые закончились, как и стоило того ожидать, переходом черниговского стола под власть Святослава Всеволо-довича. А потому княгиня в своих траурных одеждах ходила мрачней ноябрьской тучи. Иногда лик ее озарялся яростным сверканием очей. Брать с собой в Новгород-Северский кого-либо из черниговских бояр, так подло ей изменивших, она не собира-лась. Разве только старого воеводу Славца, но тот сам отказался следовать за ней, заявив:
– Спасибо за честь, но стар я, матушка княгиня, по городам и весям скакать. Останусь тут со своим почившим князем век коро-тать… К тому же у меня поблизости вотчина имеется. Неболь-шая, но как говорится, своя, родная… На супружнице держится. Мне из-за княжеской службы все было недосуг домом своим за-няться. Вот теперь и займусь… если жив буду.
– А я и не знала, что ты, воевода, женат, – скорбно поджала княгиня губы. – Считала: бобыль бобылем…
– Так уж случилось… – замялся тот, опустив долу свой един-ственный глаз. – Так уж случилось…
– Тогда не обессудь. Я зла не держу… Рада буду, если то слу-чится, тебя в нашем граде видеть…
– Я тоже помню хлеб-соль, княгинюшка…
На том и расстались.
Боярство черниговское, не говоря уже о челяди и дворовых людишках, старалось не попадаться ей на глаза, чтобы не испы-тать княжеского гнева, и обегало ту часть терема, где находились покои княгини, стороной. Боярство чувствовало свою вину, а че-лядь понимала, что Мария только и ищет случая, на ком бы со-рвать свои боль и злость, а кто больше, как не челядь, для этого случая подходит… Конечно, самые беззащитные и бессловесные – холопы и челядинцы.
Впрочем, не только черниговское боярство и дворовая челядь старались обойти разгневанную княгиню стороной, владыка Ан-тоний, первым переметнувшийся на сторону Всеволодовичей, также большой радости не испытывал от встреч с Марией Петри-ловной. И когда та через своих поверенных лиц обратилась к не-му с просьбой отпустить из Чернигова наставника ее детей – ино-ка Никодима, – с большой охотой и даже радостью исполнил ту просьбу. Он бы не только инока Никодима, но и половину черни-говского причта отдал, лишь бы не встречаться с глазу на глаз с обиженной и гневной княгиней, принародно называвшей его клятвопреступником и призывавшей на его голову кары небес-ные.
Только княжичи Игорь и Всеволод, к которым княгиня Мария питала материнское участие, особенно после смерти супруга, были счастливым исключением в сей недобрый час, да еще доче-ри, Забава и Мария Святославны. Княгиня часто гладила их по головкам и тяжело вздыхала, и в этом вздохе отчетливо слыша-лось: «Бедные вы мои сиротинушки… бедные кровиночки… Что же с вами-то станется без родного батюшки!». И те, не слыша слов, но, видя только вздохи матушки, словно понимая боль ма-теринского сердца, сильней прижимались к ней, ища защиту и успокоение.





























ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НОВГОРОД-СЕВЕРСКИЙ

КНЯЖЕСКИЕ ХЛОПОТЫ

Новгород-Северский встретил нового князя и остальных Оль-говичей свежей порошей и осевшими сугробами, запахом смолы вечнозеленых сосен и елей, озябшими остовами деревьев в бес-конечных занесенных снегом садах, заглушенным мычанием вечно голодных коров в хлевах, гусиным гоготом в посадских дворах и лаем сотен собак.
Чуть ли не полдня длинный обоз княгини черниговской, Ма-рии Петриловны, груженый всякой рухлядью и утварью, скрипя полозьями саней по укатанной дороге, втягивался через посад в новгородский детинец. В детинец, построенный из бревен веко-вых дубов, потемневших от времени, кое-где покрывшихся зеле-новатым мхом и прочных как камень, горделиво возвышающийся над окружающей местностью и красующийся в лоне вод Десны, подковой огибающей его. Ничего не пожелала оставить в Черни-гове неблагодарным племянникам вдова Святослава. Все, до по-следней ложки и плошки, вычистила из черниговского терема, оставив ненавистным ей Всеволодовичам голые стены. Впрочем, и те в покинутом ими Новгород-Северском княжеском тереме ничего путного и ценного не оставили, также подчистую выгреб-ли все.
Необходимо было обживаться на новом месте. Впрочем, но-вым местом Новгород-Северский ни для княгини Марии, ни для ее детей не был. Ведь не миновало и пяти лет, как семейство Свя-тослава Ольговича его покинуло. За это время существенных пе-ремен ни в городском посаде, ни в детинце не произошло. Только деревянная церковь Воздвиженья, начатая еще Святославом Оль-говичем, уже была выстроена и гордо уносилась золоченым кре-стом своей колокольни в бледную лазурь зимнего северского не-ба.
Если Мария Петриловна морщилась, как от зубной хвори, от такой перемены, то ее пасынок, князь Олег Святославич, был очень даже доволен: что ни говори, а Новгород-Северский был гораздо обширней и богаче его бывшего удельного города Кур-ска. Да и стоял он не на границе с Диким Полем, откуда ежеднев-но можно было ждать очередного набега половецкой орды, а на-ходился почти в центре Руси, огражденный от Степи другими русскими городами и весями. А то обстоятельство, что из Новго-род-Северского было намного дальше до Киева и Переяславля, чем из Чернигова, его нисколько не смущало. Несмотря на юность, он отчетливо понимал, что до великого престола ему шагать и шагать, дожидаясь своей очереди за многочисленными дядьями и братьями как из рода Ольговичей, так и из рода Моно-машичей, потому амбициозных планов в этом отношении не строил и не питал. Довольствовался тем, что было. Как говорит-ся, лучше синица в руке, чем журавль в небе. К тому же и в руках было-то немало: не только город Новгород-Северский, но все верхнее Подесенье и почти все Посемье, выделенное в соответст-вии с условиями переговоров с братьями Всеволодовичами в от-дельное, независимое от Чернигова, Новгород-Северское княже-ство. А потому Олег становился уже не удельным, а самостоя-тельным князем, почти таким, как смоленские, полоцкие, рязан-ские, муромские или пронские князья, которые еще великими не титуловались, но уже были вполне самостоятельные и в рот ве-ликому князю не заглядывали. Так почему бы ему и не радовать-ся?..
Как уже говорили, княжеский терем и детинец, находившиеся в центре города, смотрелись внушительно и неприступно. Концы городского посада, примыкавшие непосредственно к детинцу, также были обнесены валами и стенами хоть и не такой высоты и прочности, как в детинце, но все равно достаточной, чтобы дли-тельное время сдерживать напор осаждающих. При этом крутиз-на земляных валов со стороны Десны дополнялась высокими и обрывистыми берегами реки и противоположной болотистой поймой. С северной стороны и по заходу солнца город упирался в поймы двух Десниц, притоков Десны. И только равнинная южная сторона была самым уязвимым местом в обороне города, но с этой стороны благодаря стараниям многих поколений горожан был прорыт глубокий ров, заполненный водами Десны и одной из Десниц.
Смущало одно, что в столь большом граде до сей поры не бы-ло каменных церквей, хотя в Курске, например, или в Ратске, расположенном в пятнадцати верстах от Курска на восход солн-ца, городах несравнимо меньших Новгород-Северского, камен-ные церкви уже были. Причем, чуть ли не со времен Крестителя Руси – Владимира Святославича Красное Солнышко. Поэтому Олег Святославич, соблюдая традицию дедов и отцов, решил по-строить в своем стольном граде церковь, но не деревянную, как строили до него, а каменную, точнее кирпичную, из красного обожженного в специальных печах, – видел в Курске, – кирпича – плинфы. С условием, построить не где-нибудь, а на территории детинца, убрав обветшалую часовенку и расчистив место от дру-гого обветшалого строения, используемого княжескими челядин-цами под хозяйственные нужды. Русскому человеку позволь – он все разными сараюшками да погребушками, похожими на соба-чьи конуры, застроит, да так, что ни пройти, не проехать.

Не откладывая своего решения, как это часто бывает, на по-том, уже этой весной, как только сошли снега и земля подсохла, князь Олег Святославич приказал новгород-северским умельцам приступать к рытью траншей под фундамент стен будущей церк-ви, названной им в честь своего святого покровителя Михаила. А в помощь местным умельцам по его указанию из Курска и из Рат-ска привезли толковых мастеров кирпичного ремесла: лепщиков, обжогщиков, ваятелей стен – муровщиков. Старшим над всеми строителями церкви святого Михаила стал курский зодчий Сте-пан Муровин – не захотел Олег кланяться в пояс ни великому князю киевскому Ростиславу Мстиславичу, чтобы тот выделили своего зодчего, ни  князю переяславскому, Глебу Юрьевичу, ни кому-либо иному. Доверился курскому мастеру, которого знал с момента своего вокняжения в Курск. Степан был не только зод-чий отменный, поднаторев в том на муровых работах в Киеве и Новгороде, куда не раз ходил доброхотом, но и ратное дело знал хорошо, помогая князю организовывать курское ополчение, и грамоту разумел. Причем, не только родную, славянскую, дан-ную преподобными Кириллом и Мефодием, но и греческую. Жизнь при соборах и монастырях тому способствовала, а еще острый ум Степана и его тяга к познанию нового.
Был Степан природой матушкой и родителями ладно скроен, широк в плечах, остер умом и благообразен ликом. Голос имел, как самый заядлый песенник, звонкий и ясный. Взгляд голубых глаз – быстрый и цепкий. Русые волосы, стриженные под горшок, почти всегда, чтобы не мешали зрению, были стянуты узкой тесьмой. Одевался в простую холщовую одежду, шитую большей частью из домотканного полотна, хорошо отбеленного и прокра-шенного, а потому прочного и удобного в носке. Одежда на нем хоть и была проста, но всегда чиста и опрятна.
– Скажи, Степан, только честно, положа руку на сердце, – спросил князь Олег зодчего, прежде чем довериться ему оконча-тельно, – сможешь построить храм божий не хуже курского или черниговского?
– А почему не смочь? – вопросом на вопрос ответил степенно Степан, чуть прищурив один небесного цвета глаз и склонив го-лову набок, отчего стал походить на задиристого петуха с княжь-его двора. Тот тоже вот так любил хитро наклонять голову; мо-жет, думал, курьей своей башкой, что так лучше смотрится? Как знать.
– Как говорится, не боги горшки обжигают. Люди. Так что, помолившись, построим, княже. Только…
– Что – только? – ухватился за нотку сомнения в голосе зодче-го князь. – Говори.
– И стены выложим, и купола, как следует, выведем, и коло-коленку, само собой… а вот внутреннюю отделку, прости княже, не сможем. Нет у нас на то умельцев-богомазов знатных. Со сто-роны, из Киева, либо из Новгорода Великого призываются, а то из Ростова или Владимира Суздальского если что… – честно признался Степан.
– Ты мне стены с куполами лепые, глаз ласкающие, душу ра-дующие возведи, а остальное – не твоя печаль-докука… как-нибудь разберемся. Возведешь?
– Возведу. Почему не возвести, если миром. В одни руки – за-труднительно. А миром – в самый раз. Миром, как говорится, и батьку бить можно…
– Ну, смотри, Степан. Не подведи. Не осрами на весь свет че-стной. А то, по твоему же сказу, быть тебе биту… и миром, и князем. Ты, Степан, меня знаешь…
Князь не стращал, но и не шутил. Говорил вполне серьезно.
– На миру, княже, и смерть красна, – усмехнулся зодчий, но тут же добавил вполне серьезно: – Не подведу, не осрамлю. – Добавил со всей ответственностью, без прежнего зубоскальства и дурачества.
Так Степан был утвержден теперь уже не курским, а новго-род-северским князем старшим зодчим над мастерами и строите-лями будущей церкви.

Вторым делом после решения о строительстве в Новгород-Северском каменной церкви князь Олег, как и раньше, когда шел на удельное княжение в Курск и действовал по совету отца сво-его, замыслил дать вольную холопам и закупам княжеским. И если уж кого в силу тех или иных обстоятельств не до конца ос-вободить от кабальной зависимости, то хотя бы большую часть долга и годового роста скостить.
Для этого он как-то по утру призвал в терем тиуна Прохора Тяглова, мытника Гераську Мытаря и вирника Омельку Усмаря, назначенных им сразу же по приезде в Новгород-Северский для исполнения княжеской власти и отвечающих за устройство кня-жеского хозяйства в городе, сбор мыта и взыскание налагаемых по суду штрафов и пени к ним. Прежние, служившие еще Свято-славу Всеволодовичу, опасаясь за свой живот и имущество – у каждого из них врагов хватало – не пожелали остаться в Новго-род-Северском и вместе с князем убыли в Чернигов.
– Скажи-ка, Прохор, – спросил он тиуна, – а сколько числится за княжеским двором людишек, что взяли купу под заклад, да не смогли в срок ее возвратить или отработать? И большие ли за ними недоимки?
Чернобородый и черноглазый Прохор, одетый в добротный зипун, под которым явно угадывался такой же добротный кафтан и красная рубаха из плотной камки, синие шерстяные штаны, заправленные в короткие голенища сапог, похожий больше на грека чем на русича, был не готов к ответу. Он, скомкав в левой руке снятый при входе треух, закатывал глаза, силясь вспомнить и подсчитать. Однако ничего путного на ум к нему не шло. Нако-нец, почесав пятерней десницы кудлатый затылок, глухо молвил:
– Так кто его знает, княже? Сразу и не припомнишь. Прежние – в Чернигове остались в надежде, что новый князь недоимки им простит. Новых – не так уж и много, однако, счет резам надо по-смотреть…
– Тогда скажи, сколько холопов числится за князем?
– Ну, это проще…
Прохор стал что-то прикидывать у себя в уме, шевеля губами от столь трудного дела.
– Так сотни полторы  найдется, – наконец пришел он к выво-ду. – А, может, и все две сотни рабов… мужского и бабского ро-ду.
– Хорошо, – произнес скорее для себя, чем для своих собесед-ников князь. Впрочем, немного подумав, добавил: – Знать, Про-хор, княжеская милость у тебя не в чести, что ты до сих пор в своем деле разобраться не можешь… Смотрю, нерадивец ты княжескому делу. Так не заменить ли нам тебя на более достой-ного и охочего до княжеской службы?.. А тебя либо на землю оратаем посадить, либо в дружину младшим дружинником, не-смотря на твою сивую бороду, взять. Думаю, что дружинник из тебя бы получился знатный: вон какие ручищи, одни ладони, как лопаты, которыми бабы хлеба в печь сажают! А плечи? Косая сажень!
Прохор промолчал.
«Лучше уж молчать, – решил про себя княжий тиун, нежели сказать что-то невпопад. – Хоть и говорится, что слово – золото, но ляпнешь что-нибудь невпопад, и будет не золото, а дерьмо. Цвет-то один, да толк разный. А так – страшен князь, да мило-стив Бог. Глядишь, все и обойдется»…
Никак не отреагировали на слова князя мытник Гераська и вирник Омелька. Мяли треухи в руках да пучили на князя глаза.
– Твой черед ответ держать, Гераська, – оставив на время в покое обескураженного тиуна, перешел князь к мытнику. – Как идет сбор мыта? Город, разумею, большой и богатый, торговля на торжище чуть ли не каждый день идет, а больших поступлений в княжескую скарбницу что-то не заметно. На что мой прежний Курск супротив Новгорода мал, да еще на пограничье со степью стоит, но и там, помнится, мытные сборы куда богаче были. Не лукавишь ли разом?
– Что ты, что ты, батюшка князь, – засуетился Гераська Мы-тарь. – Да чтобы я чужого взял – да ни в жисть. Пусть лучше у меня руки отсохнут.
– Смотри, отсохнут, – предупредил Олег Святославич своего мытника. – Ты тут не юли, а лучше ответствуй, почему сборы малы? В чем причина?
– И скажу, и скажу, батюшка князь, – задрав вверх бороду ма-лорослый Гераська. – Братья твои, Всеволодовичи, убывая от-сель, всех, как медведь липку, ободрали. Вот и оскудел мытный сбор. Но, обещаю, что дело поправимо. Не стражники, сам на торгу стану, всех учту, все сочту, каждую резану, каждую ногату мытом обложу. Не будет хватать – свое, кровное отдам. Лишь бы, княже, ваша казна не пострадала…
– Что ж, посмотрим…
Гераська облегченно вздохнул: «Кажись, пронесло».
– А теперь ты, Омелька, ответствуй: много ли людишек, осу-жденных княжеским судом или же вечем к уплате виры, простой и дикой, еще не уплатили ее? – приступил Олег Святославич к допросу третьего помощника.
Теперь пришла очередь чесать затылок худощавому и остро-лицему, с хитрющими, постоянно бегающими глазами, вирнику.
– Дык, батюшка князь, кто его знает… Вроде бы все уплати-ли… А кто не уплатил в срок, тот уже в кабале у кого-либо из бояр наших. Бояре, так уж повелось, налагаемую на виновника виру оплатят, а потом его и кабалят… Двойная выгода: и князю уплачено, и боярин в накладе никогда не будет. Он три шкуры с кабальника спустит, но своего не упустит.
– Я смотрю, бояре тут тороваты, – заметил князь, криво ус-мехнувшись. – Однако посмотрим…
– Оно так, – осмелел Омелька, – не зря же говорится, что у бо-яр, как и у попов, глаза завидущи, а руки – загребущи. Ничего не упустят. Не только свое возьмут, но и чужое подберут, не побрез-гуют. Им палец в рот не клади…
– Эт точно, – поддакнул Омельке Гераська Мытарь, – как го-ворят наши смерды: в боярский двор ворота широки, да со двора – узки.
Однако князь игривый тон своих помощников не принял:
– Чего языками, как бабы на торгу, чесать. С боярами я сам как-нибудь разберусь… То не вашего ума дело. Вы лучше за своими заботами приглядывайте, да на княжьей службе радейте, не ленитесь! А я, сирый, уж с боярами как-нибудь сам…
Омелька и Гераська враз прикусили язычок. Князь, хоть и мо-лодой, но норовистый как жеребчик не объезженный, если что не по нем, сразу же взбрыкнет, да так, что потом головы не сносить. Поэтому, лучше помолчать…
Потребовав от своих начальных людей навести порядок в де-лах, Олег Святославич приказал собрать на следующий день на княжьем дворе закупов и недавних кабальных.
Закупами на Руси звались еще свободные люди, занимающие-ся земледелием или каким-либо ремеслом – смерды-общинники и посадские жители, – но в связи со сложившимися обстоятельст-вами, взявшие у князя или же у вотчинника-боярина купу, то есть натуральную или же денежную ссуду под рост на определенный срок. Как правило, срок назначался на год. И если в течение ука-занного срока закуп не мог по какой-либо причине возвратить или отработать долг, то он мог попасть в полную зависимость от своего заемщика, попасть в кабалу и стать холопом – рабом. То-гда – прощай свобода и вольное житье. Тогда судьба, которой добрый христианин и врагу не пожелает. И если у закупа, осо-бенно на первоначальной стадии, была возможность стать вполне свободным человеком, отработав свой долг или же добившись такого права через княжеский суд. Конечно, при условии, что он в течение трех-четырех лет возместил заемщику не менее полу-тора объема от первоначальной купы, как того требовали законы, внесенные Владимиром Мономахом в Русскую Правду, то холопа от его невольнической судьбы спасала только разве смерть.
– Хочу дать им волю, – пояснил он свое решение. – Несемей-ным предложу вступить в дружину, ратного счастья попытать и за князя постоять, а семейным – жить на вольных хлебах… Мо-жет, когда-нибудь отблагодарят за милость мою…  – произнес задумчиво. – Другим закупам долг уполовиню и годовой рост отменю…
– Балуете, княже, своей милостью нерадивых да нерастороп-ных, – обронил Гераська Мытарь. – Как бы другие по той стежке-дорожке не пошли, пользуясь княжеской добротой. Будет ли от того прок?
– Опять же говорю: то не ваша кручина. Ваше дело – испол-нять!
– Быть по сему, княже, – не стали больше испытывать судьбу княжьи люди: мало ли как она обернется… 
Когда же княгиня Мария Петриловна, до сей поры не вмеши-вавшаяся в дела князя, прознала о том, что Олег по каким-то лич-ным соображениям хочет освободить из кабалы дворовых люди-шек, то была явно недовольна.
– Мало, что со мной не посоветовался, – стала пенять она Олегу, специально поднявшись в его терем, – так решил по при-меру братцев своих двоюродных, лишивших меня и тебя тоже Чернигова, последнего дохода лишить.
– Матушка, – был вынужден оправдываться Олег Святосла-вич, – я не твоим имуществом распоряжаюсь, а своим. К тому же не забывай, что тут я – князь. И мое слово – главное. Мне решать: когда и с кем советоваться, если советоваться. Или не совето-ваться… Нужен будет твой совет, матушка, обращусь и к тебе… А пока…
– Спасибо и на том, – съязвила Мария Петриловна, не дослу-шав князя до конца. – Спасибо, сынок, что мать с детишками ма-лыми донага не раздел и по миру не пустил… Лазаря петь и ми-лостыню собирать не заставил...
– Матушка! – возмутился Олег.
– Что – матушка? – зыркнула черными глазищами княгиня Мария и, не дожидаясь ответа пасынка, запрокинув голову и вы-прямив стан, гордо прошествовала на свою половину, оставив Олега Святославича в некотором смущении. Он, вроде бы и ма-чеху свою не обидел, и поступил верно, но какая-то горечь от общения с вдовой княгиней осталась. Не хотелось начинать кня-жение с семейных раздоров и неурядиц, но приходилось… И от того на душе князя Олега было как-то неуютно и тревожно.
«Хорошо, что моя благоверная, – метнулись мысли к собст-венной супруге, – не вмешивается, со всем соглашается, болез-ненная. А то от баб хоть волком вой…
Елена Юрьевна, которой в эту пору шел двадцать девятый год, была тихой и доброй супругой, словно родилась не в роду Юрия Долгорукого, а в ином. Она часто болела, потому, может быть, рожая довольно часто, детьми не обзавелась: Господь при-бирал новорожденных еще в ангельском чине. Не познав радости материнства, она стала быстро увядать, и от ее былой природной красоты уже и следа не осталось. Все больше и больше она похо-дила на старушку. Взгляни на нее и княгиню Марию кто-нибудь со стороны, он, скорее всего Мария Петриловну посчитал бы младшей, а не наоборот. Неизвестный недуг с каждым днем под-тачивал здоровье княгини Елены, забывшей давно, что такое смех и веселый шум в ее опочивальне. Невесомой тенью скользила она по терему, стараясь никого не задеть и не потревожить своим появлением. Иногда на ее ланитах можно было видеть румянец, сопровождавшийся лихорадочным блеском очей, и она словно оживала. Но румянец и блеск очей быстро проходили, уступая место повседневной бледности, к тому же они еще больше пугали своей неестественностью. Довольно часто на Ксению накатыва-лись приступы кашля, и она, сторонясь домочадцев, уходила к себе в светелку и там долго откашливалась в чистые тряпицы, пятняя их алой кровью. Иногда ее можно было видеть за выши-ванием на пяльцах, но чаще с псалтырем в руках. Так что из двух княгинь, окружавших Олега Святославич, деятельней и активней была вдовствующая.
Впрочем, как и собирался Олег сделать, так и сделал, не под-дался упрекам мачехи-княгини, не убоялся, устоял…
На следующий день после разговора со своими начальными людьми княжеский бирюч оповестил закупов о сборе на княже-ском дворе. Те пришли с сумрачными ликами – ждали худшего, а потому стояли во дворе хмурыми и молчаливыми. Только от-дельные из них нет-нет, да что-то тихонько шептали на ушко ближайшему соседу.
Когда же князь в сопровождении тиуна и вирника вышел на лобное место, откуда, как велось, творил суд, толпа пришедших людишек, а их оказалось около двух сотен, невольно качнулась назад, словно желая удалиться подальше, а то и вообще спрятать-ся куда-нибудь от княжеских глаз. Да куда тут спрячешься. Все на виду, как на ладони. Но когда услышали, что князь прощает им недоимки и освобождает от возможной кабалы, – не поверили, и стояли молча, теребя рваные треухи в руках, в полной расте-рянности. Впрочем, тишина продолжалась недолго. Вскоре кня-жеский двор огласился радостными криками и хвалой князю.
– Князь, батюшка! Отец родной! Спаситель и благодетель наш! Что угодно требуй – все исполним! – раздавалось из вол-нующейся и ликующей толпы. И это было не просто слова благо-дарности, но искренний порыв души. Прикажи им сейчас князь идти на врага – с голыми руками бы пошли. И, скорее всего, пали бы все до одного, выполняя княжеский приказ, но назад не попя-тились. Уж таков русский человек. Испокон веку таков. На доб-роту и ласку сторицей возвратит да воздаст!
Когда страсти чуть поутихли, тиун Прохор Тяглов довел до собравшихся, что желающие, особенно те, кто не обременен семьей, могут записаться воями в младшую княжескую дружину.
– Конем и ратным нарядом князь обеспечит, – пояснил он под радостный гомон желающих.
Служить в княжеской дружине было не только престижным делом, но и еще опасным. Княжеские распри и междоусобия чуть ли не ежедневно требовали своей кровавой дани – жизни дру-жинников. Оттого свободные люди особо и не рвались в вои и кмети. К тому же походы могли на целые месяцы разлучить с семьями и родными. Но ни это, ни ежедневные изнурительные занятия ратному делу не испугали людей, только что получивших свободу.
– Князь, батюшка, – кричали сиволапые бородачи, которым князь Олег Святославич сам в сыновья по возрасту годился, – порадеем за тебя, будь уверен! Живота своего не пожалеем, лю-бого ворога твоего примучим и в рог бараний свернем! Только укажи… Скрутим так, что небо с овчинку покажется…
«Эти уж точно порадеют, – машинально отметил тиун. – Жи-вота не пожалеют. Будут служить не за страх, а на совесть. Еще бы – свобода…»
Тем временем дьячок Воздвиженской церкви Гаврила по ука-занию князя беглым полууставом вносил записи в кабальную книгу об освобождении называемых людишек от кабальной зави-симости, а также помечал, кто из них решил стать княжеским дружинником, а кто отправлялся на вольные хлеба.
Мария Петриловна, наблюдавшая за происходящим из окна своего терема, криво усмехнулась: «Более верных слуг, чем эти, Олегу уже не сыскать. Пойдут за ним хоть в огонь, хоть в воду. Только вот доходу для княжеской казны станет меньше. От сво-бодного человека трудно требовать больше того, что ему поло-жено сдавать на общее дело и в пользу князю – десятую часть всех его доходов».
Если княгиня Мария относилась скептически к поступку Оле-га Святославича и не ободряла его, то Елена Юрьевна, жена кня-зя, воспитанная на православных традициях, не приветствовав-ших рабства и закабаления соплеменников, не скрывая радости, открыто гордилась мужем.
– Смотрите, – назидала она княжичам Игорю и Всеволоду, за-бежавшим по какому-то делу к ней в светелку, – как мудро по-ступает князь, ваш брат. Освободил людей из кабалы – они и ра-ды, уменьшил тягло – спасибо говорят. Добро не только люди, но и Бог долго помнят. Оно потом стократ к князю возвратится. Смотрите, внимайте да запоминайте. И вам ведь когда-то кня-жить доведется…
– А мамка недовольна, – отозвался простодушный и более прямолинейный Всеволод. – Не видит в том проку. Говорит, что кому быть на роду в кабале, тому этого не миновать. И тут ни князь, ни Господь Бог не помогут…
– Бог судья вашей матушке. Но муж мой проступает по-христиански. И вам так советую поступать.


КНЯЖИЙ СУД

Третьим делом, которым занялся в Новгородке, как чаще на-зывали северцы свой град Новгород-Северский, князь Олег Свя-тославич, был суд.
Судебных дел, подлежащих княжескому вниманию, как пра-вило, было немного. В основном, все мелкие дела рассматрива-лись или княжеским тиуном, или на мирской сходке. Иногда – на вече. Но вече в последнее время собирались не так уж часто, по-этому в основном обходились решением мира или тиуна. И толь-ко не согласные с данным решением искали правды на княже-ском суде.
Доводить дела по таким спорам и татьбам до княжеского вни-мания полагалось тиуну и вирнику, которые были обязаны пред-ставить на суд обе спорные стороны: истца и ответчика, а также вкратце объяснить причину спора. Кроме того, вирник еще отве-чал за своевременный и полный сбор денежных штрафов – пени и виры. Вести запись в судную книгу и зачитывать необходимые положения из Русской Правды Ярослава Мудрого с дополнения-ми из Правды Ярославичей  полагалось одному из иереев церкви, так как очень часто оказывалось, что ни тиун, ни вирник грамоте не разумели, а потому что-либо писать не могли. Чаще всего эта обязанность возлагалась, как выяснил Олег Святославич, на игу-мена церкви Покрова, отца Никонора, священнослужителя из русских, но достигшего больших премудростей благодаря своей природной сметке и покровительству епископа Антония.
Русская Правда определяла такие преступления – обиды, как убийство, причинение телесных повреждений, оскорбление сло-вом и действием, разбой, кража – татьба, преступления против церкви и морали. При этом признавались как смягчающие, так и отягчающие обстоятельства, и все соучастники преступления несли одинаковую ответственность, независимо от того, к какому имущественному сословию они принадлежали и какова доля их участия в совершенном. Судиться мог каждый свободный чело-век – людин, – как с равными себе, так и с теми, кто занимает более высокое положение в княжестве и более родовит. Только бесправные холопы полностью выпадали из судебной и правовой системы, ибо являлись живой  вещью своего хозяина.
Наказания в основном были в виде вир и пени – штрафов, причем, вира делилась на простую, когда штраф платился в поль-зу потерпевшего и князя, и дикую, когда штраф налагался не только на виновного, но и на всю общину, в которой он прожи-вал. Высшей мерой наказания было поток и разграбление, когда виновное лицо вместе со всей своей семье отдавался в рабство потерпевшему, а имущество виновного переходило в собствен-ность князя или частично в пользу лица, которому был причинен имущественный вред. Эта мера наказания применялась в основ-ном за разбой, поджог, конокрадство, кражу из закрытых поме-щений. В случае убийства, виновный выдавался головой родст-венникам потерпевшего и мстить за убитого могли даже племян-ники, то есть сыновья братьев и сестер. Владимир Мономах по примеру Византии ввел на Руси и телесные наказания, как битье батогами, так и членовредительство: ослепление, урезание языка, ушей и носа. В качестве меры наказания применялось и заключе-ние в узилище – тюрьму. В роли узилища могли выступать глу-бокие затхлые ямы, вырытые в земле, и застенки – крошечные, почти без дневного света, помещения внутри детинца или же мо-настыря, с узкой дверцей, запертой на засов и небольшим окон-цем для подачи пищи. Так как узников для отправления естест-венных надобностей не выводили, то они их отправляли там же, а потому вонь в них стояла такая, что ни вздохнуть ни выдохнуть в полную грудь.
Чтобы дело дошло до рассмотрения в княжеском суде, оно должно было пройти три этапа. Первый этап – это заклич, то есть громогласное объявление на торговой площади – торжище, объ-явления о татьбе, разбое, нанесенном оскорблении и прочем. Ес-ли кто-нибудь из истцов по каким-то причинам не делал объяв-ление о состоявшемся в отношении него или его родственников преступлении, то рассчитывать на положительный исход суда, а то и просто слушание дела в суде, ему было трудно. Затем объяв-лялся свод – поиск ответчика и очные ставки с ним. Заключи-тельным этапом было гонение следа – розыск виновного по сле-дам  Все это возлагалось на самого потерпевшего, его родствен-ников и доброхотов. Тиун и другие княжеские люди подключа-лись только в крайнем случае и, как правило, на последнем этапе, перед самым слушанием дела в суде.
Доказательствами вины служили показания очевидцев, иных лиц, что-то слышавших о данном деле, предметы, и вещи, имев-шие отношение к преступлению. Свидетели делились на две ка-тегории: видоки и послухи. Видоками были непосредственные очевидцы, а послухами были те, кто что-то слышал о деле или его деталях от третьих лиц. При этом свидетелей мог представлять не только потерпевший от преступных действий, но и ответчик – подозреваемый в совершении преступления. Наряду с этими до-казательствами широкое распространение имел ордалий – боже-ский промысел или испытание огнем, водой, железом. Это случа-лось тогда, когда других доказательств или не было, или они бы-ли, но их было недостаточно.
Все слушание и производство по делу велось устно. И только решение о наказании заносилось  в специальную судную книгу, чтобы не забыть сумму налагаемого на ответчика штрафа.
На этот раз Олегу Святославичу предстояло рассмотреть три дела. В первом случае сутяжничали две посадских семьи: гончар Зван с женкой Яровитой и корчмарь Игнат с супружницей Зло-славой
День был хоть ясный и солнечный, но довольно прохладный из-за свежего ветра, так как лето давно повернулось на осень. Потому князь Олег Святославич был одет в легкую бархатную епанчу темно-вишневого цвета поверх светлой шелковой рубахи, ворот и подол которой густо пестрели вышивкой – делом рук дворовых мастериц. Остальное одеяние его составляли тонкого зеленого бархата штаны и юфтевые сапоги  коричневого цвета с высоким голенищем и тонкими каблуками, не мешающими как при ходьбе, так и при верховой езде. На голове красовалась бар-хатная шапочка алого цвета, отороченная собольим мехом. На поясе князя, как и полагается, находился меч – один из символов княжеской власти.

Князь восседал на высоком дубовом кресле, с точеными нож-ками, спинкой и подлокотниками. Рядом с ним находились его ближайшие бояре, супруга Елена Юрьевна, вдовствующая княги-ня Мария Петриловна, меньшие братья: Игорь и Всеволод, да обе княжны. Эти разместились чуть сзади княжеского кресла на доб-ротных лавках, для такой цели специально вынесенных слугами из внутреннего чрева княжеского терема. Их присутствие было необязательным, но разве лишишь себя развлечения? Нет. Вот и сидели, тихо переговариваясь, в ожидании начала суда.
Тут же неподалеку, по правую руку от князя, сидел на про-стом, но добротно сделанном кресле иерей все той же Воздви-женской церкви, Никонор, перед которым на специальном по-ставце лежала книга – сборник законов Русской Правды. Нико-нор был, как и положено служителю православной церкви и Бога, в черной длиннополой рясе и такого же цвета ермолке, со святым серебряным распятием на груди и маленьким, вышитым белой нитью, на ермолке.
Позади княжеского кресла, держась по левую руку от князя, суетились тиун Прохор Тяглов и вирник Омелька Усмарь. Одеж-да на них была попроще княжеской, но добротна, а, главное, вполне соответствовала погоде на дворе и их положению при князе.
Остальное пространство судного места занимала толпа горо-жан, пришедших ради такого случая поглазеть на князя и его се-мью, да позубоскалить над незадачливыми сутягами. Ведь кому суд – тяжба, а кому – смех, потеха. Недаром говорится, что из суда, как из пруда, сух не выйдешь никогда.
– Веди первых, – приказал князь тиуну. – Кто истец?
– Заклич объявил как бы первым… Зван, – смутился тиун Прохор, которому еще от вчерашнего княжеского разноса было не по себе, несмотря на то, что на сей день князь, кажется, сменил к нему гнев на милость и о прежнем уже не напоминал. – Но тут дело такое, что сам черт в нем ногу сломит. Всего понакручено, понаверчено, как ведьмина плешь на овсяном поле перед жат-вой… Ни конца, ни края не видать.
– Ладно, – молвил, усмехнувшись в начинающие пробиваться рыжие усы князь. И поправил для чего-то на голове шапочку. – Если не сами, то уж с божьей помощью разберемся, – повторил он. – Верно отец Никифор? – обратился как бы за советом к ие-рею, находившемуся тут же уже с огромной развернутой книгой Русской Правды, состоящей из множества пергаментных листов и толстого сафьянового переплета, изукрашенного витиеватой серебряной  вязью. Книга лежала на поставце.
– Верно, княже, верно, – густым басом добродушно подтвер-дил священник. – В сей книжице на все случаи жизни прописано. С Божьей помощью разберем, кто прав, а кто виновен. Прикажи, княже, звать истца, гончара… Послушаем, что скажет…
Олег приказал, тиун метнулся в толпу, и вскоре перед княже-ским судом предстали обе пары.
– Показывай, – приказал тиун гончару. – Князь внемлет.
Гончар, мужчина лет так сорока, худощавого телосложения и низкого росточка, с рябым лицом, украшенным здоровенными синяками под обоими глазами, отчего цвет глаз было не разо-брать, робко ступил вперед. Одет он был в простую, вышитую по вороту рубаху, распахнутую чуть ли не до пупа, не раз латаную и перелатаную, схваченную в поясе узким пояском – тканчиком. Полосатые холщовые порты, видавшие на своем веку не одну стирку и не одну заплатку, были заправлены в старенькие сапоги с широким голенищем, рыжие то ли от глины, то ли от времени. В руках он мял  засаленный от долгой носки и изъеденный молью собачий треух. Вздернув кверху клинышек жидкой козлиной бо-роденки и тряхнув кудлатой головой, гончар стал ведать суду свое видение дела.
– Дак дело было так… Позавчера, значит, моя женка…
– Это я, – встала рядом с ним дородная бабища в волчьей ду-шегрейке поверх темного сарафана, толстая как копна сена на мирском лугу. Пышногрудая и румяноликая, с черными, как ому-ты речные, глазищами, смело, без малой доли смущения, смот-ревшими на князя и его окружение. – Это я, – повторила она сно-ва и стала, чуть ли не подбоченясь мощными ручищами, которым любой бы воин позавидовал, как делала это не раз на торгу. Во всем ее облике явно проступала нагловатая самоуверенность ба-зарной торговки, привыкшей горлом брать свое. Даже темный плат, покрывавший голову, задиристо сбился на затылок, обна-жив черные, как вороново крыло, волосы.
– Не перебивай, – с нескрываемым неодобрением одернул ее тиун. – Пусть муж сказывает.
– А что муж? – не обращая внимание на тиуна, продолжила мужским басом супруга гончара. – Что муж, – добавила она. – Все началось с меня. Это я должна показывать, а не муж.
Чувствовалось, что в семье гончара главной была супруга, а не гончар. В толпе, где многие хорошо знали ее, зашушукались, зашептались: «Яровита сейчас что-нибудь отмочит… Не баба, а  дьяволица… лошадь необузданная».
Зашевелились и в окружении князя в ожидании веселого по-ворота, видать, тоже были наслышаны о женке гончара.
– Уймись, баба, – попытался еще раз урезонить женщину ти-ун. – Прикуси свой длинный язык, пока тебе его не укоротили…
Да не тут-то было, не на ту напал городской тиун. Яровита, как и вдовствующая теперь княгиня Мария, была родом из Нов-города Великого, где вечевое горлопанство было не пороком, а добродетелью и почиталось наряду с силой и умом. В северские же края она попала, выйдя замуж за гончара Звана, случайно ока-завшегося в свои молодые годы в родных краях Яровиты. Хоть княжества разные, но земля Русская едина.
– Сам уймись, мироед! – огрызнулась женка. – Дай слово че-стной женщине сказать…
Тиун побагровел от такой дерзости. В толпе уже откровенно смеялись и чуть не улюлюкали.
– Ладно, – махнул рукой, пряча улыбку, князь. – Пусть сказы-вает. В этой семье, видать, баба всему голова…
– Тьфу! – плюнул тиун в сторону. – Не даром говорится, что у бабы долог волос, да ум короток. Сказывай, раз князь разрешил.
– И скажу, – не терялась супруга гончара. – Мне слов не зани-мать, в кису за ними не полезу… Пошла я, значит, на торжище, чтобы на народ посмотреть, да себя показать…
«Оно и есть что показывать», – усмехнулся про себя князь, оценив по достоинству сказанное супругой гончара, но внешне, по-прежнему, был строг.
– А тут жена корчмаря, эта корова безрогая, откуда ни возь-мись – и толк меня. Да так, что я чуть и не упала. «Куда прешь, – говорю я ей, – не видишь что ли»? А она хоть бы что – руки в боки и смеется, ведьма. – Яровита, подбоченившись, продемон-стрировала, как Злослава ставила руки в боки. – Да еще про меня всякие непотребства говорит, что я будто бы прелюбодействова-ла с прежним княжьим тиуном… И что я – корова яловая, раз Бог деток не дал.
– Сама ведьма! – тут же отозвалась жена корчмаря, почти ни-чем не уступавшая по дородству истице, такая же пышнотелая и румянощекая, только в наряде поцветастее, чем у ее соперницы.
– Цыть! – прикрикнул на нее тиун. – Пусть одна говорит. По-том уж ты. Это ж суд, а не базарное торжище.
Корчмарка примолкла, лишь губы жеманно надула.
– Ну, тут я и не сдержалась, – продолжила дородная супруга гончара, – и ее также слегка толкнула.
Она продемонстрировала толпе и князю, как толкнула своим стёгном-бедром корчмарку. Все захохотали, представив, что должно было после этого произойти с несчастной корчмаркой, ибо это был не просто резкий разворот части тела женщины, а движение горы, неукротимое и все сокрушающее на своем пути.
«Ну и грохот, по-видимому, стоял, – вновь подумал князь Олег, окинув оценивающим взглядом обеих женщин. – От такого толчка, небось, земля содрогнулась, как при сшибке двух конных лав».
– А эта, квашня переспевшая, – не обращая внимания на хохот в толпе и среди княжеского окружения, продолжала басить исти-ца, – и растянулась как лягушка. Да так, что что-то ухнуло… То ли земля-матушка, то ли у нее в чреве… от пережору!
Толпа разразилась новой волной смеха. Не сдержал ухмылки и князь: он только что предугадал подобный исход столкновения.
– Потом эта лягуха вскочила на ноги, – как ни в чем не бывало продолжала Яровита, – задрала подол и давай мне свой зад голый показывать и кричать при этом: «Куси, куси»! Я, не будь дурой, ей то же самое показала.
Тут супруга гончара в пылу рассказа стала подбирать руками подол своего сарафана, чтобы продемонстрировать, как они пока-зывали друг другу срамное место.
Собравшаяся на княжеском дворе толпа зевак надрывалась хохотом, смотря на эту потеху. Смеялось окружение князя, не смог сдержать больше смеха сам князь. Даже отец Никонор, на что лицо духовного звания и строгого поведения, но и тот откро-венно фыркал в свою пышную бороду и маслянел черным глазом: «Хороша бабенка! Ядрена и зело весела. Такую исповедовать – одно удовольствие… если один на один да не в церкви святой… Впрочем, и в церкви сойдет. Господь простит».
Хотел того или не хотел отец Никонор, но грешные мысли сами собой ползли на ум от колоритной фигуры гончаровой жен-ки.
– Она меня за волосы – я ее тоже! – между тем продолжала Яровита обличать свою противницу, однако сарафан оставила в покое, по-видимому, сообразив, что демонстрация ее «прелестей» тут не к месту. – Народ собрался, почти как сейчас. Кто просто так глазеет, а кто нас подтравливает… Мужа моего позвали. Стал он нас разнимать, но куда ему, сердешному… ему только с гли-ной да горшками возиться в самый раз… Тут ейный муж, кор-чмарь Гнат прибег, да не разобравшись, хвать моего-то кулачи-щем по сопатке. Да раз, да другой, да третий! Мой-то хлипкий, сами видите, – указала она рукой на супруга, согбенно стоявшего рядом с ней и теребившего от общей неловкости свой ношеный и переношенный треух, – на землю упал и только ногами дрыгает. А еще юшка кровавая изо рта и носа у него хлещет… Одним сло-вом – горе… смех и слезы, а не муж…
Яровита, войдя в раж, рассказывала красочно, нисколько не заботясь, как воспринимаются ее слова, и не будет ли от них вре-да ей самой.
– Тут уж я осерчала окончательно. Бросила тузить супротив-ницу, схватила ошуюю Гната за бороду и давай десницей его по бокам да по мордасам охаживать, пока он от меня не вырвался да не убег за жердицей, чтобы ею меня отходить. На кулачки-то слаб оказывается… Еще бы – я каждый раз на Масленицу в ку-лачных боях участвую, за свой конец стою! Не чета этому пехте-рю корчмарному.
– Верно, верно, – послышалось из толпы. – Яровита знатный боец! Любому мужу не уступит…
– Вот он и побёг за жердью, – продолжала далее Яровита, нисколько не реагируя на возгласы из толпы. – Но пока он жердь искал да из тына вынимал… и с нею ко мне бежал, тут стражники подоспели и нас разняли…
Она замолчала. Притихла и толпа в ожидании княжеского слова: всем интересно, как рассудит.
– Так это было? – обратился князь к гончару.
– Так, княже, – с прежней робостью подтвердил гончар.
– И чего же ты ищешь?
– Справедливости, княже. И наказания Гната за мордобитие и синяки. Вот, – он показал всей толпе свое изрядно побитое, по-крытое синяками лицо, – перед людьми на улице показаться стыдно.
– Хорошо. А ты, Игнат, что нам поведаешь? – обратился те-перь князь к ответчику. – Так это было?
–  Я-то, княже, тогда не знал, что гончар Зван женок разнима-ет, а не мою супругу бьет. Виноват, княже, не разобрался, вот бес меня и попутал, – затараторил верткий корчмарь. Против тще-душного гончара он выглядел истинным богатырем. Был широ-коплеч, осанист. Широкая и пышная, с легкой проседью, борода, в которой, если приглядеться, можно было обнаружить затеряв-шиеся с завтрака крошки хлеба, украшала крупное, как и нос, лицо. Черные, широко посаженные и вечно щурившиеся глаза, словно он постоянно смотрел на солнце, да кустистые брови го-ворили о натуре сильной и хитрой. Солидное брюшко, выпирав-шее из-под полотняной рубахи, подол и ворот которой были ис-кусно расшиты замысловатой вышивкой, обманчиво указывало на некоторое добродушие его обладателя. Но такого за корчма-рем Игнатом отродясь не водилось. Льняного полотна штаны и кожаные, почти не ношеные сапоги указывали на приличный достаток их хозяина.
– Значит, вину признаешь?
– Признаю, княже, как не признать… Но и у меня обида име-ется. Супруга гончара клок бороды у меня вырвала. А это ос-корбление и поруха моей мужской чести и достоинства. Да стражники твои, когда разнимали, бока изрядно намяли и синяк на скуле поставили – есть больно. А еще кто-то мечом плашмя меня попотчевал…
– Хорошо, примем во внимание, – заверил корчмаря Игната Олег Святославич. – А ты что скажешь, женка Игната? – Обра-тился он к последней участнице судебной тяжбы. – Толкала суп-ругу гончара, уличала ее в прелюбодеянии или напраслину воз-водила?..
Корчмарка, как и ее муж, также была прилично одета – не сравнить с четой гончара. Если у супруги гончара был простой ситцевый плат, то на голове корчмарки красовался плат из темно-синей поволоки. А поверх шелкового небесного цвета сарафана, украшенного диковинными цветами и птицами, имелась бархат-ная скуфейка, плотно облегающая грудь и стан жены корчмаря.
– Толкнула, княже, толкнула… Но по неосторожности, без умыслу, – отозвалась корчмарка, которая хоть и оказалась слабее Яровиты по силе, но уж точно превышала ее по хитрости и смет-ке. – А прелюбодейкой назвала сгоряча, хотя и это, истинных крест, правда. Путалась она с тиуном князя Святослава Всеволо-довича, Тришкой. Об этом многие знают. Кого угодно спроси… – Мстительно добавила она, явно радуясь, что смогла и тут уязвить свою соперницу.
– Верно? – теперь спросил князь у супруги гончара.
– А что скрывать, – повела могучими плечами та, – было дело: любились. – Заметив, что у князя поползли вверх брови, добави-ла: – Но то вовсе не грех, так как все случилось в ночь на Ивана Купалу. Ведь известно, что кто любится в эту ночь, греха не со-вершает. То из века в век ведется, еще при дедах и прадедах бы-ло… К тому же, я бездетная. Думала, что Лада в сем горе мне поможет, но, видно, Ладе было не до меня, и Тришка оказался такой же пустоцвет, как и мой муж Зван… С виду – вроде жереб-чик, а как до дела – так хуже мерина! Только и делов-то, что штаны под епанчицей носит… – В голосе нескрываемое сожале-ние и горечь разочарования.
Князь улыбнулся: действительно старые обычаи и привычки еще были крепки среди северян. Толпа одобрительно загудела, подтверждая правоту слов супруги гончара. Только отец Никонор укоризненно покачал головой: «Язычница, чистая язычница. Но как хороша, как аппетитна»! Покачать-то покачал, но про себя решил эту овечку христову до своего пасторского «стада» прилу-чить: зело ядрена была женка. Отец Никонор, хоть и был женат, и жену любил, но таких бабенок, грешным делом, обожал, действуя по принципу: не согрешишь – не покаешься. Согрешишь да пока-ешься – грех и будет прощен.
Стороны были выслушаны, теперь необходимо было принять решение.
– Отец Никонор, – обратился князь при наступившей тишине к священнослужителю, – что там в Русской Правде говорится про толкание и показывание друг другу срамного места?
Иерей еще во время слушания сторон отыскал в книге нужные места и теперь был готов дать ответ.
– Сказано: «…за удар мечом необнаженным или его рукоят-кою, тростью, чашей, рогом, запястьем – 12 гривен; за удар пали-цей и жердью – 3 гривны; за всякий толчок и за рану легкую – 3 гривны  в пользу князя и раненому гривну на лечение, а еще ле-карю, если в том будет нужда».
– Все что ли? – спросил князь, так как священник сделал пау-зу в чтении.
– Нет, княже. Далее следует: «За повреждение ноги, руки, гла-за, носа виновный платит 20 гривен в казну, а самому изувечен-ному – 10 гривен. За выдернутый клок бороды – 12 гривен в каз-ну и одну гривну «битому». Кроме того, княже, сказано: «Если муж будет избит до крови или до синяков, то не нужно искать свидетелей этому человеку», а также: «Кто вынул меч для оборо-ны, тот не подвергается никакому взысканию, даже если ранит своего противника». Теперь, кажется, все, княже, – отстранился иерей от книги с текстами Русской Правды.
– Понятно, – молвил князь, приготавливаясь вынести реше-ние.
Двор притих: всем было интересно, как рассудит князь в столь непростом деле.
– Пиши, вирник, – наконец произнес князь, – обеих женок подвергнуть штрафу по 3 гривны, чтобы не толкались, не лаялись и не показывали друг другу срамные места.
Вирник Омелька, обмакнув гусиное перо в висевший у него на шее горшочек с чернилами, который, скорее всего, когда-то для этих целей изготовил гончар Зван, тут же сделал необходимую пометку в свитке.
– Сделано, княже.
– С корчмаря Игната, – продолжил князь выносить приговор, – взыскать 12 гривен в казну, одну гривну в пользу битого им горшечника Звана и одну гривну в пользу лекаря, если Зван об-ращался к тому за помощью.
Вирник пометил.
– Что же касаемо выдранного у Игната клока бороды и намя-тых ему боков, то тут жена гончара не нападала, а защищалась сама и защищала своего мужа, а потому виры с нее не брать и иск Игната оставить без внимания. Без внимания оставить и его слово о причинении ему побоев княжескими стражниками, ибо они бы-ли вправе это сделать, так как пресекали непотребство. Без вни-мания оставить и тот факт, что Игнат взял в руки жердь, чтобы наносить ею удары; так как ударов жердью он не нанес, то и рас-сматривать суду тут нечего.
Толпа радостно и шумно вздохнула: справедливо рассудил Олег Святославич. К тому же многие из присутствующих явно не симпатизировали хозяину корчмы и его супруге за их прижими-стость и скупердяйство. Над Званом посмеивались, но и жалели его: нелегко ему было жить с такой бой-бабой! Одобрили реше-ние князя и его ближайшие родственники и бояре.
– Учись, Всеволод, – шепнул Игорь на ухо брату, – как суды судить, авось пригодится.
– И ты тоже учись, – не остался в долгу Всеволод, – тебе кня-жить первому.
– Я и учусь, – вполне серьезно отозвался Игорь.
– Довольно вам препираться, – взглянула сурово Мария Пет-риловна на обоих сыновей, впрочем, не вдаваясь в суть их бесе-ды. – Мешаете слушать.
Княжичи примолкли.
Между тем Олег Святославич продолжал творить суд.
– К сказанному добавлю для обоих женок, – произнес он стро-го, – если вы еще раз устроите подобное непотребство при наро-де, то велю вас взять в железа и посадить на хлеб и воду в поруб княжеского детинца или же в узилище при  храме Воздвиженья. Верно, отец Никонор?
– Верно, княже. И дозволь мне слово молвить, к овечкам за-блудшим обращаясь…
– Молви, – разрешил князь.
– Яровита и Злослава должны придти ко мне во храм божий, чтобы я наложил на них епитимью. За их непотребство… и дру-гим в нарекание.
– Очень правильно, отец Никонор, – поддержал иерея князь. – Чтобы впредь наука была…
С этим обе сутяжничавшие пары были отпущены.
Следующим истцом, искавшим княжеского суда, был свобод-ный смерд Ерема из ближней веси, у которого был похищен конь и две копны сена, оставленные им на лугу. Ереме было лет сорок пять, может, чуть меньше – возраст смерда, постоянно занятого тяжелой работой, трудно определить. Стриженные под горшок волосы цвета спелого льна были стянуты, как у многих ремес-ленников, на челе тесьмой, чтобы не застили глаза, в которых, словно опрокинувшееся северское небо, разлилась синь. Широ-кая борода того же почти цвета, что и волосы на голове, падала на грудь. Он вышел в белой холщовой рубахе, серых холщовых портах, обернутых вокруг ног онучах и свежих лаптях. Видно, по такому случаю одел все лучшее, что было у него за душой.
– С кем сутяжничает? –  спросил негромко Олег Святославич тиуна, подозвав его к себе мановением руки.
– С вотчинником своим, боярином Долгушей, – тихонько от-ветил Прохор. – Вон, среди остальных бояр стоит, – указал он головой в сторону возможного ответчика. – Гоголем держится. Слышал, при прежнем князе в почете был… Зело тороват. Ничего мимо себя не пропустит… везде выгоду сыщет. Настоящий вы-рви глаз…
– Гм-м-м! – хмыкнул князь и приказал истцу: – Сказывай! Да, смотри, не обожгись! Сам знаешь, с сильным тягаться – можно и надорваться… Поди знаешь: коза с волком тягалась – хвост да шкура осталась, – жестко усмехнулся он.
– Семь бед – один ответ, княже, – ударил смерд шапчонкой о землю. – Все как на духу скажу!
– Раз так – то сказывай!
– Был у меня конь работящий, ладный такой, лет четырех от роду. Соловой масти. Я на нем и поле вспахивал, и сеял, и боро-нил, и снопы жита разного на гумно свозил. Словом, кормилец и поилец всего моего семейства. А еще, княже, случись беда какая, я опоясывался мечом, садился на того коня солового и спешил под княжеский стяг – землю родную от ворога оборонять… Но вот незадача: сразу же после сенокоса и пропал он… Пасся на лугу – и пропал. Я и сено потому не успел к риге перевезти… Остались копенки на луговине – и две из них пропали…
Истец громко вздохнул, словно набирая в грудь побольше воздуха.
– О пропаже коня и сена я, как и полагается, заклич кинул, объявил у себя в веси, при всем честном народе. Сходил со ста-риками и прочими доброхотами на луг, посмотрели, что и как… С сеном определились сразу, – продолжил он после небольшой паузы, по-видимому, собирался с мыслями. – Когда его, княже, воровали, то в спешке плохо на воз укладывали: сыпалось сенцо-то… По следу и вышли ко двору боярского приказчика, Илюшки Горлохвата. Спрашиваем: почто сено мое взял? Отвечает Илюш-ка: якобы за какой-то мой долг перед боярином. Но я, княже, ни-когда ничего у боярина нашего не одалживал, никакой купы у него не брал. Это все оговор и клевета!
Истец опять вздохнул, сделав небольшую паузу, которой тут же воспользовались в толпе, зашушукавшись и откровенно по-глядывая на боярина Долгушу. Но с того, как с гуся вода, стоит, глазищами собравшихся буравит.
– С конем, княже, ишь какое дело вышло, – передохнув, про-должил смерд. – Поначалу мир решил, что коня волки куда-то угнали да и порвали на части.
– Верно, верно, – гукнули вразнобой из толпы. – Был такой разговор.
– Но вот вчера, – ободренный поддержкой собравшихся, про-должил истец, повышая голос, – прошел слух по веси, что конь мой в табуне боярина нашего объявился. Кто первым то проведал – не знаю, я же от нашего старосты весевого, Михайлы Дубовца, узнал. Оседлал другую лошадку, да туда. Прискакал. Смотрю – батюшки мои, он, родимый! В чужом табуне обретается… И он меня заметил и опознал. Заржал так радостно, сердешный, словно лучшего друга встретил… – Истец смахнул рукавом рубахи не-вольно набежавшую слезу. – Тут табунщики боярские на меня наскочили, плетьми машут, посечь грозятся. Словом, взашей по-гнали. Кричат, что сам конь к их табуну прибился. Я тогда к боя-рину челом бить: так, мол, и так… отдай коня. А боярин только смеется: «Что с возу упало, то пропало». Не желает возвращать моего коня. Да и сено тоже… Княже, рассуди нас по справедли-вости. Одна надежа на тебя, государь! Одна надежа…
Князь ни слова в ответ, только кивнул головой: мол, рассужу. Толпа сочувственно молчала. Веселья, испытуемого ею по преж-нему делу, не было. У каждого могло случиться такое несчастье. Конь в хозяйстве все: и пища, и тепло, и достаток, и защита от лихого человека.
– У меня на ту татьбу и видоки есть, и послухи. Прикажи, княже позвать, – окончил истец, с надеждой глядя на князя. 
В качестве видаков и послухов выступили соседи истца. Даже старейшина веси, шестидесятилетний дед Михайло Дубец, ска-занное подтвердил.
«Самостоятельный смерд Ерема, – заверил он князя, – креп-кий хозяин. Можешь, княже, не сумлеваться в его словах. Нико-гда в закупах не был и в неправде не замечался. Княжескую дань – десятину, а также церковную десятину наперед других сполна платит».
– Что ж, выслушав одну сторону, – произнес громко князь, – послушаем и другую. Боярин  Долгуша, выйди-ка на судное ме-сто, да обскажи нам как дело было. Ведь, по сути, смерд обвиняет тебя в тяжкой татьбе. Тут не только живота и рухляди, но и чести лишиться можно. По Русской Правде все имущество виноватого в конской татьбе подлежит потоку и разграблению, а сам он го-ловой выдается князю. Разве не так? – прищурил он глаз.
Долгуша смело выступил вперед.
– Врет он все, князь Олег Святославич. Поклеп на меня возво-дит, сиволапый. Коня я у него не уводил, тот сам к табуну моему прибился, а посему, значит, моим стал. Что касается двух копе-нок сена, то он мне сам подарил. Еще прошлым летом хвалился при моих людях, что у него сена всегда навалом, может и мне пару копенок подарить. Вот мои люди и взяли эти копенки. Все тут по чести и по совести. А ежели ему вдруг стало их жаль, то что ж, пусть выкупит. Я дорого не запрошу: гривен по десять за каждую копенку.
Толпа возмущенно загудела. Даже княжеское окружение от таких нахальных слов недоуменно переглянувшись, зашевели-лось. Долгуша заломил невиданные цены.
В качестве видаков боярин представил своего приказчика, вертлявого мужичонку, во дворе которого и было обнаружено сено истца, а еще своего дворового человека Тимоху, которые путаясь, подтвердили слова боярина.
Тиун Прохор по какой-то лишь ему ведомой причине не жа-ловал боярина Долгушу. Он шепнул князю на ушко, что неплохо бы было провести ордали – проверку их показаний огнем.
– Пусть-ка сунут руку в жаровню да уголек вынут. Или за раскаленный клинок меча ухватятся. Если говорят правду, то с руками их ничего не случится: Господь Бог убережет от ожогов. Если же врут и получат ожоги, то и поделом: не клевещи под присягой и судом.
– А что, – живо ухватился князь за это предложение, – испы-таем.  – И уставившись своими немигающими глазами в лица боярских видаков, спросил: – Готовы ли вы, слуги боярские, пройти испытание огнем? А то вашим словам у меня что-то веры нет. Путаетесь дюже.
Оба видока побледнели. Руки у них затряслись, глаза забегали туда-сюда, ища спасительного выхода из княжеской ловушки. Обернулись в надежде на помощь и на боярина Долгушу, но тот отвел глаза: мол, знать ничего не знаю, ведать – не ведаю, выка-рабкивайтесь сами. А как тут выкарабкаешься, если расторопный тиун уже к жаровне, стоявшей в стороне от судного места, путь от любопытных расчищает.
– Прости, княже, – первым запросил прощения боярский при-казчик, упав на колени, – не слышал я того разговора. Боярин попросил так сказать, вот я и сказал… А сено я уворовал по своей глупости и за то готов понести наказание. О коне мне ничего не известно, как на судном дне клянусь!
– И меня тоже прости, – заявил следом за приказчиком Тимо-ха, так же падая на колени. – Куда тут денешься. Я – подневоль-ный человек… на содержании у боярина состою… Ни про татьбу сена, ни про татьбу коня ничего не знаю и не ведаю. Прости, княже. Больше, ей богу, никогда не совру и не слукавлю!
– Что же это получается? – обратился князь к боярину Долгу-ше с иронической улыбкой на устах, оставив на время без внима-ния стоявших на коленях приказчика и дворового человека. – Оказывается нет у тебя, боярин, послухов и видоков. Может, сам желаешь, ордали испробовать? Тогда – милости прошу! Или смерда желаешь на поединок вызвать? Тогда возьми в толк, что у него, в отличие от тебя, меча нет. Он может только орясиной или оглоблей с тобой ратоборствовать… Если пожелаешь таким об-разом со смердом ратоборствовать, то ради бога!
В толпе послышался дружный смех. Слова князя явно при-шлись по нраву. А тут еще истец подлил масла в огонь, заявив:
– А я не прочь, хоть с палицей, хоть с оглоблей. Лишь бы под-линней да поувесистей…
– Го-го-го! – заржали в толпе, вообразив, как боярин Долгуша сражается с Еремой, вооруженным оглоблей. Усмехнулся в усы и князь, представив себе такую картину.
Но боярина не так-то просто было сбить с толку. Он не сму-щаясь, заявил:
– Может, они, видоки мои, что-то запамятовали, может, про-сто перепугались огня, но дело было так как я сказал. И кому, князь, должно быть больше веры: мне, родовитому боярину или этому смерду сиволапому? Ибо сказано, что каждый князь бояр-ством силен. Разве не так? А со смердом рататься мне зазорно – не ровня он мне.
– Так-то оно так, – ответил Олег Святославич, – но перед княжеским судом все равны. Так не я, ваш князь, так Русская Правда, данная нам еще моим великим прадедом Ярославом Мудрым, глаголет. И как быть прикажешь? Сено истца – у твоего приказчика, конь – в твоем табуне. Может, табунщиков при-звать?.. Пусть они нам обскажут, как конь смерда Еремы в твоем табуне оказался… Смотри, боярин, как бы не вышло так, что они заявят, что все случилось по твоему приказу и по твоей воле?
– Я коня у смерда не воровал. Как этот конь оказался в моем табуне, мне неведомо. Но раз он оказался в моем табуне, то и принадлежит мне, – заявил боярин, однако прежней уверенности в голосе его уже не было.
– Хорошо, – сказал князь с мало скрываемой в голосе и инто-нации иронией: он уже давно раскусил жадного боярина, – будем считать, что так оно и было. А теперь, отче Никонор, прочтите нам, что по такому поводу говорит Русская Правда.
Иерей с готовностью прочел соответствующую главу книги: «Если кто поедет на чужом коне, не спросив на то разрешения, то платит 3 гривны. Если кто-нибудь возьмет чужого коня, либо оружие, либо одежду, а хозяин спознает о том в своем миру, то он, хозяин, должен взять свое имущество, а обидчик платит 3 гривны». Кроме того, княже, сказано: «Тать коневый выдается головой князю, а его имущество вместе с семьей и детьми отда-ется на поток и раграбление». Есть еще: «Кто украдет скот в хле-ве либо в доме – платит  в казну 3 гривны и 30 кун, а кто украдет в поле, тот платит 60 кун». Кроме того, «за княжего коня платит-ся 3 гривны, а за простого – две». О краже сена, княже, в Русской Правде сказано так: «За покражу сена и дров – 9 кун в казну, а хозяину за каждый воз по две ногаты».
– Все что ли? – нетерпеливо прервал священника Олег Свято-славич, которому стала надоедать дотошная неповоротливость отца Никонора.
– Тут, княже, еще есть статья о том, как поступить в том слу-чае, если кражу совершил не сам ответчик, а его люди…
– Сие нам не надобно, – рассудил князь. – Татьба сена ясна, а татьба коня не доказана. Потому будет такое решение, – продол-жил он, обернувшись к вирнику Омельке. – Помечай, вирник: с боярского приказчика Илюшки взыскать в казну 3 гривны за бес-честье на суде и  9 кун – за кражу сена. Само сено возвратить истцу и выплатить ему же по 2 ногаты за каждый воз.
Омелька тут же сделал необходимую пометку под одобри-тельный шум толпы.
– Взыскать с дворового человека боярина Долгуши, как сво-бодного людина, 3 гривны за бесчестье на суде.
Омелька опять пометил на свитке княжеское решение. Толпа, поприветствовав два первых решения одобрительным гулом, те-перь, затаив дыхание, ждала последнего и самого важного слова князя: о судьбе коня.
– Спорного коня, – сделал паузу князь, чтобы произвести еще больший эффект на присутствовавших, – возвратить истцу.  А с боярина Долгуши взыскать в казну 3 гривны.
Толпа вновь одобрительно загудела.
– Как так? – подскочил на месте, словно ужаленный, боярин. – С меня – и вира, и пеня?!!
– А ты, боярин, разве Бог? – насмешливо спросил Олег Свято-славич. – Как говорится, любишь кататься, люби и саночки за собой на гору волочь!
Собравшиеся на суд горожане одобрительно зашумели, а ок-ружение князя, никак не ожидавшее такого поворота дела, наобо-рот, зароптало осуждающе: «Не дело, когда боярина перед про-столюдином, бесчестят». Но Олег Святославич пропустил этот шепоток без внимания. Предстояло разобрать еще одну тяжбу: два местных купца не могли миром решить: имеет один перед другим долг или не имеет. Поэтому он только напомнил вирнику, чтобы тот сделать нужную пометку не забыл.
– Уже начертал, княже, – усмехнулся в бороду тот. – Что на-писано пером – того никаким топором теперь не вырубить, поку-да уплачено не будет.
Боярин Долгуша, рассерженный и недовольный княжеским решением, ушел, а Ерема долго кланялся – все не мог поверить счастью своему – когда же еще такое случалось, что на княже-ском суде простой мужик взял верх над боярином. Такое лишь в сказках случается. Но то в сказках. А тут наяву.
– Спасибо, батюшка князь! Век не забуду! Сам чем угодно от-служу и детям закажу за тебя Бога молить!
– Ладно уж, Ерема, – запомнил князь, как зовут счастливого истца, – землю паши да княжескую дань вовремя собирай, а по-зову в поход – чтобы первым на своем саврасом коне у меня при дружине был.
– Не на саврасом, а на соловом, княже, – забыв, где он и с кем речь ведет, поперечил Ерема.
– Хорошо, – засмеялся князь, – на соловом. Но чтобы был первым!
– И сам буду, и сынов старших приведу, истинный крест, – перекрестился селянин. – Истинный крест!
– Верю, – уже серьезно сказал Олег Святославич. – А теперь ступай, не задерживай. Другие своего череда ждут…
Однако оба купца, заявившие до этого о своей тяжбе, посмот-рев как крутенько молодой князь судит и рядит, сообразили, что лучше на суд не выходить, а со своим спором разобраться самим тихо и мирно, о чем они тут же громогласно заявили тиуну.
– Дело хозяйское, – усмехнулся тиун Прохор, – однако, доло-жу князю, а он как решит, так и будет…
– Что ж, – выслушав тиуна, рассудил князь, – баба с возу – ко-быле легче. Боятся за свою кису, гости торговые. И то верно: по-тряс бы я их как следует…
На этом княжеский суд был закончен. Но еще долго горожане, расходясь с торжища, оживленно обсуждали принятые князем решения и приходили к выводу, что новый князь «хоть и молод, но справедлив».


В ТРУДАХ И ЗАБОТАХ

Осенью, пока позволяла погода, пока не зачастили дожди, и дороги не превратились в непролазные от грязи болота, завозили строительный материал да строили за городом на берегу Десни-цы специальные печи для обжига плинфы, обнесенные деревян-ными стенами и прикрытые сверху от дождя и снега камышовы-ми крышами. Здесь же, под крышами планировали и лепку кир-пича из привозимой сюда глины, которой было вдоволь как на берегах Десны, так и в откосах крепостного рва.
«Берем глину изо рва, – решил князь, посоветовавшись со Степаном, пробовавшим мять пальцами одни и другие образцы маслянистой и довольно вязкой глины, и другими знатцами сво-его дела. – Ничем не хуже береговой, а заодно и крепостной ров углубим. Народу-то предостаточно – из земли-матушки возьмут и куда надо доставят. Словно мураши. Чего ему, народу, дома си-деть, штаны протирать, пусть на божеское дело и на себя самого потрудится. А не хватит посадских, из ближайших весей истре-буем».
Всю зиму готовили кирпич. Не обошлось и без беды: работ-ники не уследили, в одном месте сгорела крыша над печью, в другом – все строение. Нерадивые были наказаны уплатой про-стой виры, виновные – попали в кабалу к князю. Сгоревшую крышу заменили, покрыв строение тесом, а сгоревшее строение отстроили заново и продолжили изготовление кирпича.
Все северцы ходили смотреть на новшества, привнесенные молодым князем. Посмотрев, кивали головами: «Князь хоть и молод, да разумен. У иного и борода до пупа, да голова глупа. А этот – годами мал, да, видать, удал». Всех увлекло княжеское дело. На что Мария Петриловна дулась на пасынка за уступлен-ный им Всеволодовичам Чернигов, но и та нет-нет да интересо-валась вначале через дворовых, а затем и лично у Олега, перехва-тив его в одном из гулких переходов княжеского детинца, как продвигаются дела по строительству новой церкви.
– Потихоньку, матушка, – по-прежнему, с почтением  ответ-ствовал Олег. – Вот кирпич заготавливаем, да известь в ямах га-сим… чтобы раствор, на который кирпич кладут, готовить. А деревянный наряд и доски для строительных лесов почти весь припасли. Лесов-то в здешних местах поболее будет, чем  в Чер-нигове. По весне, благословясь, приступим.
– Оно и верно, – язвила вдовствующая княгиня, не упускав-шая ни одного случая, чтобы не поддеть пасынка хоть на мело-чах, – что поболее, особенно болот да комаров-кровососов.
Но Олег привычно пропускал колкость княгини мимо ушей и тут же живо интересовался здоровьем Марии Петриловны:
– Как, матушка, сама поживаешь? Не болеешь ли? А то мне, за работой, лишний раз недосуг спросить. Ты уж прости…
– Не болею. А живем – хлеб жуем. С братьями твоими малы-ми да с сестрой Марией. Такие же неслухи, как и ты, растут. Глаз да глаз за ними надобен. Меньшой, Всеволод, на ратном деле помешался. С мечом, который ему кузнец Анцифер выковал, не расстается, чуть спать с ним не ложится. Видать, знатный воитель растет, не чета некоторым, – не удержалась от очередного язви-тельного упрека Мария. – А Игорь, стала примечать, – продол-жила она уже обычным голосом, без иронии и язвительности, – на молодок теремных заглядывается, ущипнуть за округлости норовит… Не успеешь глазом моргнуть, как женить его надобно. А там и удел свой ему нужен будет, – намекнула на отдельный удел для родного сына. – Всеволодовичи пообещали, да обещан-ное назад и вернули… А Марии Святославне замуж пора, как-никак, а шестнадцатый годочек пошел… Пора уж из родитель-ского гнезда да в чужие хоромы улетать…
Святослав Всеволодович, когда добивался Чернигова, вели-кому князю клятвенно обещал, что отдаст братьям своим двою-родным не только все Северское княжество со всеми его города-ми и весями, но еще и наделит из Черниговского Игоря Свято-славича отдельным уделом, однако слово не сдержал, что позво-ляло вдовствующей княгине раз за разом укорять Олега.
– Удел – это хорошо, – улыбнулся Олег в ответ на язвитель-ный укол мачехи, – это успеется, а как у них с учением, как с грамотой? А то мне за делами все некогда про то проведать…
 – Вот то-то и оно, что некогда, – поджала княгиня Мария в скорбной укоризне тонкие губы, впрочем, тут же опять смягчила суровость тона. – Учатся понемногу. Я ведь инока Никодима из Чернигова вытребовала… соблюдая завет супруга своего и твоего отца. Он-то, отец, дюже хотел, чтобы Игорь и Всеволод грамот-ными выросли, а не только в воинском деле сведущими… – Гру-стные воспоминания вызвали влагу в глазах княгини, но она взя-ла себя в руки и продолжила уже о другом: – Антоний, чтоб ему пусто было, – сплюнула зло она, –  после предательства на все согласен был. Вот и отпустил инока… Еще местному иерею да и всему клиру прописал: принять и оказывать содействие… 
– Знаю. Он у меня довольно часто бывает, – отозвался Олег, поняв что речь идет об иноке Никодиме. И увидев недоуменный взгляд княгини, пояснил: – Никодим в помощниках у зодчего Степана ходит. Помогает расчеты разные проводить… А еще по церквям тутошним да по храмам окрестным старинные книги и свитки перебирает, образцы для нашей церкви ищет. Недавно какие-то древние дощечки с письменами разными откопал, те-перь над ними мудрствует… Говорит, что те дощечки – история славянского рода еще до принятия христианства. Чудной инок…
– Он-то и продолжает обучать моих чад, – дождавшись, когда пасынок окончит свою речь, вставила словечко Мария Петрилов-на. – В моем тереме. Теперь и не знаю: хорошо ли будет, когда он начнет языческие письмена читать. Не ворожба ли тут? Как свя-тые отцы на то посмотрят?.. И что чудно – то тоже верно: ну ка-кой божий человек возьмет в руки меч, чтобы вместе с отроками воинскому делу обучаться?.. Только чудной и возьмет…
– Никакой ворожбы, матушка, в том быть не может, – заверил Олег княгиню. – Раз в церкви, в святом месте, дощечки те лежа-ли, значит, богоугодны. Да и освящены теперь, наверное... А кроме того, матушка, тебе ли рожденной средь болот и лесов дремучих, в которых волхвы и до сей поры живы и здравы, во-рожбы бояться?… – И не дожидаясь ответа, добавил: – Однако, матушка, мне пора. Дела ждут.
– Что ж, иди к своим важным делам. А мать подождет. Такова уж судьба матерей – ждать… – вновь попрекнула Олега, скорее по привычке, чем в сердцах, Мария Петриловна, и первой, неся гордо фигуру статной сорокапятилетней женщины, удалилась в свой терем.
Хотя княгиня Мария Петриловна и называла Олега сыном, но они с ним были почти ровесники, так как разница в возрасте – четырнадцать-пятнадцать лет – в эту пору уже почти не сказыва-лась. Будь Олег пошустрей и посмелей в любовных утехах и на-мекни он ей на проснувшиеся по отношению к ней совсем «не сыновние» чувства, она бы ему уступила. Мало ли на Руси Свя-той примеров тому, когда пасынки тайно спят со своими моло-дыми мачехами?!! Не мало. В том числе и в роду Ольговичей. Есть же слухи о том, что дед Олега, также Олег Святославич, прозванный Гориславичем, спал со своей мачехой, последней женой Святослава Ярославича, Одой. Даже, говорят, ребеночка с ней нажил, дочь Любомиру, выданную позже замуж за польского королевича… Но Олег, к несчастью, видел в ней только вдовст-вующую княгиню, несшую траур по мужу, и совсем не желал замечать женщину, нуждающуюся не только в мужской опоре, но и в мужской ласке. Самой же первой заняться соблазнением па-сынка Мария поостереглась, чтобы, в случае отказа со стороны Олега, не получить в его лице если не врага, то явного недобро-желателя.
Князь Олег в отличие от своей мачехи-княгини на новом мес-те обжился быстро. Что ни говори, а град и княжество – свои. И он тут самый главный. В Чернигове при матушке и старом бояр-стве не особо-то и развернешься. Надо было все делать с огляд-кой. А тут хоть и не густо, но все его. Что же касается боярства, то со старым, коренным, Бог даст, сдружится, а если нет, так но-вым обзаведется. Как говорится, были бы кости, а мясо нарастет. Дружина-то, вон, потихоньку увеличивается. Часть пришла с ним из Чернигова, часть курских ратников, те, что были не обремене-ны семьями, пожелали с князем в Новгород-Северском остаться. Да и местные, оказавшиеся не у дел после перехода Святослава Всеволодовича в Чернигов, рады были новому князю послужить и присягнули на верность.
Чтобы наладить семейный быт, Олег Святославич, как только покинул Чернигов и прибыл в Новгород-Северский, жену Елену Юрьевну из Курска привез. Со всеми ее мамками и сенными дев-ками. Она и рада: подальше от беспокойного пограничного Кур-ска перебралась. Елена в очередной раз уже непраздна, ребеноч-ка, сынишку ждет. Все надеется, что Господь наконец-то над ней смилостивится… В Новгород-Северском родит  при муже. А в Курске еще неизвестно, где бы муж находился на тот момент: то ли в княжеском тереме, то ли в поле супротив половцев.
Княгиня Мария, хоть и продолжала ходить в трауре, хоть и переживала об упущенном Чернигове, но тоже с детьми поти-хоньку обжилась на своей половине детинца. И не только обжи-лась, но, как женщина от природы властная, взяла в свои руки все хозяйство: и свое, и Олегово. Благодаря ее заботам теперь стены княжеского терема уже не были голы и неласковы, не пугали, как прежде, своей безжизненностью и отчужденностью. А беготня челяди, шум и гам говорили о том, что и ее жизнь помаленьку налаживается.


УЧА – УЧИ СЛОВОМ И ДЕЛОМ

Инок Никодим, перебравшись с княжеским двором в Новго-род-Северский, первым делом направился к местному пресвитеру Гермогену, чтобы засвидетельствовать свое почтение и получить благословение на продолжение обучения княжеских отроков. Он передал пресвитеру письменное послание епископа черниговско-го Антония, написанное на специальном куске пергамента, свер-нутого в трубочку и опечатанного личной печатью владыки. Гер-моген, прочитав владычье послание, разрешил ему жить в сто-рожке при храме Бориса и Глеба.
– Живи. Учи. На то прими мое благословение. Однако, особо княжичам головы не забивай разной премудростью: им же князь-ями быть, а не слугами Господними... Понадобится совет – при-ходи.
– Спасибо, отче, – поблагодарил доброжелательного пресви-тера Никодим.
На том и расстались.
С обучением надо было спешить, так как лето стремительно проходило, а с ним и теплые, светлые денечки. С наступлением осенних, а тем более, зимних холодов, заниматься с княжичами в необогреваемых печами помещениях княжеского дворца станет невозможно.
Поначалу учеба княжичей как-то не налаживалась. И Игорь, и Всеволод, особенно Всеволод как меньший и более впечатли-тельный отрок, все еще были под переживаниями от смерти и похорон отца, осады Чернигова их двоюродными братьями Все-володовичами, переезда в Новгород-Северский. Но постепенно процесс обучения стал входить в прежнее русло. И способствова-ли этому не только интерес княжичей к воинскому делу и исто-рии жизни древних полководцев и воителей, но терпение Нико-дима и его любовь к детям. Не малую роль в этом играло и то обстоятельство, что отроки видели в Никодиме не только строго-го учителя и наставника, но и старшего товарища, который не считал зазорным вместе с ними обучаться воинскому делу. Это сближало, вызывало доверие. Обучение проходило наподобие игры.
Видя, что княжичи устали писать буквицы или цифирь рим-скую, Никодим просил их отложить в сторону навощенные до-щечки, на которых княжичи при помощи острых палочек – стило –  выводили знаки и слова как на кириллице, так на глаголице, а еще греческими и латинскими буквицами. После чего начинал рассказывать про древние страны, про народы, населявшие эти страны, про царей и полководцев, про поэтов и философов. Часто цитировал по памяти главы из Евангелия и Библии.
– Отдохните, княжичи, – говорил отрокам Никодим, – я вам что-нибудь поучительное расскажу. Что бы вы желали услышать? Притчу из Библии? Или о знаменитых воителях?
– Притчи мы уже не раз слышали, – как правило, первым от-вечал Игорь, считавший себя чуть ли уже не взрослым и само-стоятельным мужчиной. – Расскажи нам, отче, про царя Македо-нии Александра. Про его походы в Персию и Индию. Как он с меньшим количеством воинов всегда одерживал победы над вра-гами.
– Да, да – поддерживал старшего брата Всеволод, глядя на на-ставника своими огромными глазами.
– Так я вам о нем только вчера рассказывал, – щурил по-доброму глаза Никодим. – Неужели забыли?
– Ну и что? – не терялись княжичи. – То было вчера. И мы уже забыли. Хотим сегодня еще послушать. Про битвы и походы мы можем слушать день и ночь!
Никодиму ничего не оставалось делать, как снова рассказы-вать о походах и завоеваниях Александра Македонского. Княжи-чи слушали внимательно.
Вот и на этот раз после занятия греческим языком и грамма-тикой Никодим устроил княжичам небольшой отдых, предложив послушать поучительную историю.
– Про греков или римлян? – поинтересовался с нескрываемым интересом княжич Игорь.
– Нет. На сей раз хочу поведать вам о нашей Руси.
– Так мы уже не раз об этом говорили, – не дослушав Нико-дима до конца, встрял Игорь. В его голосе и во взгляде нотка не-которого разочарования. По-видимому, хотел услышать совсем иное. А тут опять про Русь, про которую, как ему казалось, он и так все знает.
– И верно, – поддержал брата Всеволод, который, как нитка за иголкой, как пристяжная лошадь за коренником, повсюду следо-вал за старшим братом, даже в мыслях и желаниях. – Ты нам и о первом киевском князе Кие и его братьях Щеке и Хориве расска-зывал, которые город престольный Киев на днепровских кручах возвели. И о их родной сестре Лебеди, и о Рюрике – нашем пра-родителе – с его братьями Трувором и Синеусом. А еще об Олеге Вещем, разбившем хазар и объединившем Русь. Я помню.
– И я помню, – на этот раз повторил за младшим братом Игорь. Не всегда же ему быть ведущим, случалось и ведомым бывать.
– Хорошо, что помните, – улыбнулся как всегда своей доброй и чуть застенчивой улыбкой Никодим. – Только речь пойдет не о них, чада мои, хоть и о них можно бесконечно рассказывать, а о русском князе Бусе Белояре, жившем во времена римского импе-ратора Константина Великого. Знаете о таком?
– Знаем, – почти в один голос ответили княжичи. – Он еще прекратил гонение на христиан и перенес столицу из Рима в го-род Византий.
– А Византий после его кончины  был назван Константинопо-лем, – уточнил Игорь. – В его честь. Правда, у нас этот город больше зовут Царьградом, чем Константинополем…
– Прекрасно! – похвалил княжичей Никодим. – Прекрасно!
– А еще о Константинополе мы слышали, – продолжил Игорь, приободренный похвалой учителя, – что Олег Вещий и наш дале-кий прапрадед Игорь Рюрикович ходили туда, брали сей город на копье и данью великой облагали. А Князь Олег в знак своей по-беды даже щит над воротами царьградскими прибил, чтобы зна-ли, каковы русы!
– Молодец! Все помнишь… Однако вижу, что и Всеволоду Святославичу не терпится словечко молвить, – заметив ерзавшего от нетерпения на скамье Игорева брата, произнес Никодим. – Так что же ты хочешь нам рассказать?
– А то, что прабабка наша, княгиня Ольга, причисленная к ли-ку святых, там первой получила крещение, – выпалил Всеволод и покраснел, ожидая похвалы – не все же должно достаться братцу; Игорь хоть и старший, но и младшего забывать не стоит… 
– И ты, Всеволод, молодец, – не скупился на поощрения на-ставник. – Вижу, память у вас прекрасная, изученное хорошо за-помнили. Но что вы можете сказать мне о Бусе? О князе Бусе, жившем еще до Кия и Рюрика? – решив, что время приспело, за-дал Никодим княжичам вопрос. – Слышали ли вы о таком?
В палате терема, где Никодим вел обучение княжеских от-прысков, после последнего вопроса повисла тишина. Игорь до-садливо, а Всеволод по-детски смешно морщили чело, пытаясь отыскать в памяти хоть какие-то данные об этом князе. Но на-прасно.
– Вот о князе Бусе ни ты, отче, ни кто-либо иной еще не гово-рили, – произнес, наконец, Игорь. – Я даже не знаю: был ли такой князь или не был?..
– Молодец, княжич, – похвалил воспитанника Никодим, пре-жде чем продолжить рассказ о князе Русколани – так в те старо-давние времена называлась Русь. – У тебя не только память от-личная, но и ум, как вижу, остер. Действительно, о князе Бусе мы не говорили, потому что не знали или пора не приспела, – пояс-нил он. – А теперь – в самый раз. Я, – честно скажу вам, – сам мало что об этом слышал… Но вот, благодаря братцу вашему, князю Олегу Святославичу, решившему строить церковь во имя святого Михаила Архистратига и взявшего меня в помощники к зодчему Степану, я, роясь в старых свитках и книгах, напал слу-чайно на древние тексты, написанные ученым человеком из Нов-города Великого Ганом Ягайло несколько веков тому назад на кипарисовых дощечках. Оказалось, это летопись славянского рода… И хотя там писано не современными буквицами, а резами да руницами, мне, благодаря Господу нашему, удалось их про-честь…
– А батюшка говорил, что первым летописцем на Руси был митрополит киевский Иларион, живший во времена Ярослава Мудрого, который после лишения его сана по смерти Ярослава, стал простым монахом и принял имя Никона, – не удержался, чтобы вновь не перебить своего наставника и учителя княжич Игорь. – А за ним был мних Нестор-летописец из Печерского монастыря… Еще я слышал о Иоакиме, первом епископе новго-родском, который будто бы тоже какую-то летопись вел, расска-зывая о князьях, что до Рюрика в Новгороде правили. Ты же, отче Никодим, говоришь вот, что первым был какой-то Ган Ягайло… из Новгорода Великого…
Игорь вперил в наставника свои большие карие глаза, в кото-рых, как в озерах лесных отражаются солнце, облака да деревья прибрежные, отразились чувства юноши: и вопрос, и удивление, и недоверие.
– Да, друзья мои, – восторженно молвил Никодим, от полноты чувств всплеснув обеими руками, – и я до недавней поры так счи-тал! Да и сейчас считаю, что преподобный Нестор немало поста-рался для Руси и для потомков, написав «Повесть временных лет». Но вот обнаружил древние письмена – и узнал много ново-го, чем желаю поделиться с вами. Послушайте.
Княжичи перестали ерзать на скамье, приготовились слушать.
– Примерно через триста лет после рождества Христова в да-леком граде Кияре Антском, которого сейчас к сожалению нет, в тех краях, где сейчас находится Тмутараканское княжество, было древнее русское государство – Русколань, что обозначает Русская земля. Ибо лань – это по-древнему земля, – начал, чуть ли не на распев, своим певучим голосом повествование Никодим. – И вот в этом княжестве-государстве у тамошнего князя Дажина родил-ся сын, нареченный Бусом. У Буса было несколько братьев, в том числе брат Злат – ученый волхв и смелый воин. В те времена та-кое еще могло случиться, – уточнил Никодим. – А еще у него была сестра, которую звали, как сестру Кия, Лебедью. Писаная красавица…
Сказ Никодима лился легко и свободно. Завораживал. Княжич Всеволод, чтобы было лучше внимать наставнику, подпер ла-дошками голову, опершись локотками о столешницу стола, за которым они с братом оба сидели. Игорь, услышав про Лебедь, хотел было что-то сказать или спросить, даже легкое движение сделал, но тут же передумал и лишь уселся на скамье поладнее.
– Когда Бусу пришла пора жениться, – продолжал Никодим, – поехал он в Римскую империю, на греческий остров Родос за же-ной-княжной. Вот там и встретился с императором Константином Великим. А когда, женившись на царевне Эвлисии, возвратился в родную землю, то узнал, что отец его скончался. Справил по отцу тризну, собрал вече, на котором и был избран князем Русколани. Вскоре у него родился первенец, сын Боян. Когда Боян подрос, то его воспитанием занялся родной брат Буса, волхв Злат или Злато-гор, как стали его чаще называть в Русколани, человек грамот-ный, много путешествовавший по свету.
– Отче Никодим, – перебил плавный рассказ непоседливый Всеволод, – наш дед Олег Святославич также бывал на том ост-рове…
– Верно, – подтвердил Никодим.
– И там тоже женился… – добавил Игорь, который не хуже младшего брата знал летопись своего рода. – На царевне Феофа-нии.
– И это верно, – согласился с отроками Никодим. – Однако продолжим. Князь Бус был не только умелым воином, но и муд-рым правителем. Он заключил с государями соседних с ним зе-мель мирные договора, выгнал за реку Волгу, которую в те дале-кие времена звали Ра-рекой кочевые племена фарнахов. На тор-говых путях, идущих из Китая и Индии в Греческую землю и Рим, чтобы обезопасить их от разбойных людей, выставил стра-жу…
– Примерно так, как сейчас действуют богатырские заставы по порубежью с половцами? – то ли спросил, то ли утвердитель-но констатировал данный факт княжич Игорь.
– Примерно так, – подтвердил Никодим. – А еще он впервые на Руси завел постоянную дружину и установил законы, которые были названы Заветом Ария, а позднее – просто Заветом и Рус-ской Правдой.
– Получается, – вновь прервал наставника княжич Игорь, – что Русскую Правду сочинил не наш прадед, Ярослав Мудрый, а кто-то иной?..
– Законы, только в устной форме, существовали и до вашего мудрого предка Ярослава. И не только на Руси, но и у многих народов. Но светлой памяти князь Ярослав Владимирович эти законы усовершенствовал и свел в единый письменный свод, ко-торый затем писцы княжеские переписали, размножив, и напра-вили во все города Руси. И ими, этими законами, за небольшим исключением, пользуются князья русские и сейчас, – вынужден был ответить Никодим на вопрос княжича. Однако сделал он это без раздражения из-за того, что его перебили, а с радостью: кня-жичи росли любознательными отроками, и это не могло не вол-новать инока и не радовать его.
– Теперь понятно, – произнес княжич Игорь удовлетворенно. – Наш прадед улучшил уже имевшиеся законы.
– Верно, – коротко констатировал данный вывод княжича Ни-кодим.
– Рассказывай дальше, отче, – попросил Всеволод, явно заин-тересованный судьбой князя Буса и Русколани. Впрочем, княжич Игорь, как определил ученый инок, был не менее младшего брата заинтересован судьбой древнего русского государства и его кня-зя, но при этом он не только внимательно слушал, но и анализи-ровал услышанное, и задавал вопросы, чтобы отчетливее уяснить для себя вновь узнанное.
– Так вот, – продолжил Никодим, – благодаря дальновидной политике Буса и принимаемым им мерам, ему удалось на просто-рах между Волгой и Днепром создать мощное государство, в ко-торое на правах союзников вошли аланы, берендеи, черкесы, не-которая часть сарматов, торки.
–   Те самые торки и ковуи, которые сейчас недалеко от Чер-нигова расселились? – задал княжич Всеволод вопрос, подняв на наставника свои очи.
– Ну, не те самые, а скорее их далекие предки, – подумав мгновение, вполне серьезно ответил отроку инок Никодим.
Всеволод остался доволен полученным ответом, а Никодим продолжил прерванный рассказ:
– Главными городами Русколани тогда были Кияр Антский, расположенный в предгорьях Кавказа, Белая Вежа – на Дону, в местечке, где в него впадает Северский Донец, Воронежец на реке Воронеже, Голунь, а также древние города на землях Тав-рии: Сурож, Корсунь, Корчев…
– Отче Никодим, – вновь перебил учителя княжич Игорь, – что-то я раньше о таких городах, кроме, разве что, Корсуни, где принял крещение Владимир Святославич Красное Солнышко в 988 году от Рождества Христова или в 6496 лето от сотворения мира, не слышал.
– И я не слышал, – эхом повторил за братом Всеволод, – а ин-тересно, что это были за города и куда они подевались?
– И я о том же самом мыслю, – поддержал брата Игорь. – Что с ними стало?
– Часть из перечисленных городов до сих пор существует, но под хоругвями чужих держав, – сказал Никодим, вздохнув с со-жалением. По-видимому, горечь утрат он не пожелал скрыть от своих юных наперсников: пусть знают про то и берегут лучше земли русские, когда повзрослеют и станут княжить. – Другие, как Кияр Антский, или, к примеру, Голунь, были разрушены вра-гами и не восстановились. Некоторые стали называться по-иному. Однако, княжичи, об этом чуть позже. А пока возвратимся к князю Бусу и Русколани. Несколько лет Бус счастливо княжил, а народ его державы благоденствовал, хотя и поклонялся ложным богам: Сварогу, Перуну, Дажьбогу, Хорсу-Яриле и прочим.
– Отче Никодим, – не утерпел теперь Всеволод, – а разве в Христа они тогда не верили? Ведь Бог у нас един – Иисус Хри-стос…
– Дети мои, – развел руками инок, – тогда на Руси веры ис-тинной, Христовой, еще не ведали, живя в ложном заблуждении. Ведь только минуло к тому времени около 300 лет с рождения Христа и его светлое учение еще не успело распространиться по миру. Однако мы опять немного отклонились от нашего повест-вования. Возвратимся, княжичи, к нему, а о веровании древних славян поговорим в другой раз. Если, конечно, у вас к тому вре-мени не пропадет интерес…
Княжичи промолчали, по-видимому, полностью соглашаясь со словами своего наставника, и Никодим опять вернулся к пре-рванному рассказу.
– Князь Бус, как я уже говорил, был не только счастливый воитель и мудрый государь, но еще и образованный человек, чи-тавший трактаты древних греческих и римских философов и по-этов Солона, Сократа, Аристотеля, Гомера и других, – развивал повествование инок. – В своем стольном городе Кияре Антском он собрал в специальном хранилище древние свитки и книги, создал по римскому образцу школы, внес усовершенствования в календарь, разбив год на двенадцать месяцев и объявив началом каждого нового года первое марта.
– Как сейчас? – скорее машинально, по наитию, чем осмыс-ленно задал вопрос Всеволод.
– Как сейчас, – был краток Никодим. – А его брат, Злат, – продолжил он, – которого позже за сладкоголосый слог прозовут Златогором, подобно греческому Гомеру слагал былины и песни, которым, к несчастью, не суждено было дойти до нас. Затерялись где-то во времени и пожарах всевозможных битв…
По стопам Златогора пошел и старший сын Буса, княжич Бо-ян, воин и поэт, один из гимнов которого я вам как-нибудь про-чту.
– А сегодня разве нельзя? – обратился княжич Игорь.
– Сегодня мы будем говорить только о Бусе. Гимн Бояна мне еще предстоит переписать с дощечек на пергамент, чтобы читать было сподручней.
– Тогда завтра, – поспешил на помощь к старшему брату кня-жич Всеволод. – Я люблю сказы и былины, особенно про Свято-гора и князя Владимира.
– И я, – вставил свое слово Игорь.
– Хорошо, завтра, – согласился Никодим, которому и самому не терпелось познакомить княжеских отроков с запавшим ему на душу гимном древнего поэта и с текстами на деревянных дощеч-ках. – А пока слушайте  далее… Если верить «Книги Велеса», а не верить ей нет никаких оснований, в середине пятидесятых го-дов четвертого века от Рождества Христова с запада на земли славян напали племена готского короля Германареха, которому удалось завоевать Киев на Днепре и…
– Это наш-то Киев? – не поверил княжич Игорь. – Тот самый Киев, в котором находится великий стол?.. Что-то, отче, не ве-рится. Я никогда не слышал, чтобы какой-нибудь ворог завоевы-вал наш Киев. Не врут ли языческие дощечки?..
Недоверие читалось не только на лице княжича Игоря, но и его младшего брата, которому также не верилось, чтобы столь-ный град, где на протяжении десяти колен правили их предки, и который еще ни одного раза за это время не был взят приступом, вдруг оказался повергнут неприятелем.
– Так то случилось за много-много лет до того, как в Киев пришел и стал княжить сын Рюрика, Игорь с дядей своим Олегом Вещим, – аккуратно, чтобы не оскорбить самолюбие молодых княжичей, внес поясняющую справку Никодим.
– Ну, если так… – милостиво согласился Игорь при задумчи-вом молчании Всеволода, – то понятно.
– Так вот, – продолжил Никодим, – готы не только заняли Ки-ев и потеснили славян-антов на восток и север, но и захватили побережье Русского и Сурожского морей, разбили Боспорское царство, веками существовавшее в низине Дона и на берегу Су-рожского моря, вели войну с Восточно-Римской империей или, как теперь ее называют, Византией. Готы были сильными и без-жалостными завоевателями, они не ведали пощады ни к старому, ни к малому.
После потери Киева, наши предки под руководством князя Буса собрались у подножия Кавказских гор, чтобы дать отпор врагу. К ним на правах союзников присоединились другие пле-мена и народы: ясы, адыги, сарматы и другие. Совместными си-лами Бусу удалось разбить орды готов и освободить Киев. Хит-рый и лицемерный король готов, Германарех, запросил мира и получил его, так как Бус поверил в искренность намерений гот-ского вождя, клявшегося своими богами больше не воевать со славянами. Чтобы упрочить мир, князь Бус даже пошел на то, чтобы выдать замуж за Германареха, которому к тому времени было уже более семидесяти пяти лет, свою младшую сестру Ле-бедь…
– У сестры Буса имя такое же, как и у сестры Кия и его брать-ев – Лебедь! – восхитился Всеволод.
– А тут нет ничего необычного, – стал пояснять инок Нико-дим. – Вашего батюшку звали Святославом?
– Да! – в один голос ответили княжичи.
– А деда?
– Олегом.
– А его отца?
– Святославом.
– Видите, тут нет ничего странного. В каждом роду принято сыновей называть в честь деда и прадеда, а также других знаме-нитых родственников. То же самое и в отношение девиц: в честь бабушек и мамаш имена им дают.
– Верно, – согласился княжич Игорь, – я назван в честь отцова брата Игоря, а Всеволод…
– А я, – перебил его Всеволод, – назван так в честь другого брата отца, Всеволода Ольговича, великого князя киевского!
– Вот видите… Однако возвратимся к князю Бусу и готам, – заметил Никодим, – иначе нашему уроку не будет конца. К тому же, как мне кажется, вы немного устали.
– Да нет, отче, – заверил наставника Игорь, – не устали. Си-деть и слушать – это не на ристалище мечом махать!
– Что верно, то верно. Однако… Не хотела Лебедь за старика замуж выходить, но куда денешься – старший брат и князь так повелел. Вынуждена была пойти, горемычная.
– Почему горемычная? – перебил Никодима Игорь. – И в на-шем роду, и у Мономашичей многие княжны замуж за иноверцев выходят, и за польских королей, и за немецких, и за чешских, и за венгерских. И ничего плохого в том не видят.
– Все это так, – согласился Никодим с разумными доводами княжича, – только Германарех, этот сладострастец и коварный человек, обвинил свою молодую жену в измене и лютой смертью казнил ее, привязав за руки и ноги к хвостам диких лошадей. Те и порвали княжну…
– Да за такое, – загорелись глаза у Всеволода, – его, Германа-реха этого проклятого, мало было убить. Его… его… – не нахо-дил он слов, чтобы выразить свое возмущение и отыскать про-клятому готу казнь пострашнее.
– Узнав о случившемся злодеянии, Бус объявил войну Герма-нареху, – продолжил Никодим. – Он и его брат Златогор, о кото-ром я только что упоминал, вызвали Германареха на поединок, как поступают уважающие себя и врага богатыри и витязи, но Германарех струсил и вызов не принял. Тогда Бус и Златогор, взяв небольшую дружину из самых лучших воинов, напали на ставку Германареха. Германарех был застигнут врасплох и попы-тался бежать, прикрывшись своими кметями. Однако Бусу уда-лось нанести ему удар копьем и ранить его в бедро. Готы снова были изгнаны за пределы Днепра. Так Бус и его брат отомстили за смерть своей сестры. Возможно, и дальше бы они преследова-ли Германареха, но тут, как на грех, с восхода солнца на Руско-лань напал новый многочисленный враг – гунны. Пришлось рус-коланскому князю поворачивать свои дружины, чтобы отразить нового врага. Не успели они отразить кочевников-гуннов, как с запада опять на русские земли пришли готы, ведомые Амалом Винитарием или Амалом Вендом, как пишет о нем волхв Ягайло Ган. Это был племянник Германареха, и он был послан на Русь самим Германарехом.
Княжичи зачаровано слушали. В этой тишине было слышно, как в терему поскрипывают дубовые порожки лестниц и перехо-дов под ногами снующих туда-сюда челядинцев и дворовых лю-дей князя Олега и княгини Марии, как в дальнем и темном углу светелки, где шло учение княжичей, в сетях, расставленных пау-ком, бьется, нудно жужжа, муха. И Игорь, и его брат Всеволод очень любили рассказы о сражениях и битвах. А тут, как раз, инок Никодим рассказывал им о битве далеких предков с бесчис-ленными ордами врагов.
– В первых битвах Винитарий потерпел поражение и, как это делал до него Германарех, запросил пощады и мира. Вновь руси-чи поверили коварному врагу. Вновь пошли на мировую. Мало того, они пригласили Винитария и его лучших людей к себе в столицу, Кияр Антский, на пир. Пир был долог и обилен. Вини-тарий опять клялся в вечном мире и дружбе, а потом убыл со своими приближенными к себе в страну. Для Русколани настал мир, и этому миру князь Бус, которому шел уже семьдесят третий год, был рад. Только не долго пришлось ему радоваться. Готы опять задумали недоброе… Винитарий, прибыв к себе, послал посланцев к князю Бусу с приглашением прибыть ему со своими братьями и боярами на пир, который теперь Винитарий желает устроить ради примирения.
Брат Златогор и сын Боян пытались отговорить Буса от этой поездки, предполагая коварное предательство, но Бус заявил, что он в бою труса никогда не праздновал, не побоится и на званый пир явиться. И поехал, взяв с собой своих братьев и бояр лучших, с малой дружиной в стан к Винитарию. Винитарий встретил его радостно, с распростертыми объятиями. Чуть ли не сам помог ему спешиться с коня, в шатер под руку ввел, всячески показывая свое расположение к прибывшим русичам. Однако во время пира, когда Бус и прибывшие с ним бояре и гридни, захмелели от мно-жества вин, в которые были подсыпаны снадобья, вызывающие сон и дремоту, трезвые воины Винитария вдруг набросились на русичей и повязали их. А потом казнили, распяв на крестах.
– Как Иисуса Христа, Бога нашего? – тихо поинтересовался Всеволод, тогда как его старший брат Игорь только сверкал оча-ми.
– Да, княжичи, как Иисуса Христа.
– И что же было дальше? – задал вопрос все тот же непосед-ливый Всеволод. Однако было видно, что продолжение рассказа ждал и Игорь.
– А дальше было то, что русколане обратились за помощью к своим братьям славянам, жившим на берегах озера Ильмень и реки Волхова, которыми правил князь Словен. Словен собрал большое войско и разбил орды готов, изгнав их с земель славян и русичей, а Боян по данному случаю написал хвалебный гимн Словену. Но об этом, княжичи, поговорим завтра…

– Доброго тебе здравия, матушка княгиня, – согнулся в пояс-ном поклоне инок Никодим, приветствуя встретившуюся ему в княжеском тереме княгиню, когда утром пришел, чтобы продол-жить занятия с княжичами. Как правило,  занятия проходили в первой половине дня, пока память у них была свежа, как утрен-няя прохлада.
Под мышкой у него был небольшой сверток, завернутый в чистую тряпицу. Это были обещанные отрокам дощечки с тек-стами «Книги Велеса», в которых говорилось о русколанском князе Бусе и его сыне Бояне, а также сам гимн Бояна и перга-ментный свиток с его переводом.
– И тебе здравствовать, – отозвалась, останавливаясь, княгиня.
Хотя с момента смерти князя Святослава Ольговича прошло более семи месяцев, но она, по-прежнему, носила темные одежды в знак траура по покойному.
– Как чада мои обучаются грамоте и прочим наукам? Не ло-дырничают ли? Не отлынивают?
– Все хорошо, матушка княгиня. Чада ваши старательны и памятливы. В учении усердны. – Вынув из-под мышек сверток, ответил Никодим. – Вот сегодня займемся чтением древних ска-заний… Специально принес.
– И что же их больше всего интересует?
– Ратное дело. Да это и понятно: будущим государям знать ратное дело необходимо.
– Вестимо так… А еще?
– А еще интересуются историей Земли Русской, ее князьями-правителями: Кием, Диром, Аскольдом, Рюриком и прочими, – не стал вдаваться инок в подробности.
– То-то они вчера ни мне, ни брату своему, Олегу, покоя не дали: то про одного пращура им расскажи, то про другого, то в каких богов верили предки наши и почему сменили веру. Ты бы, Никодим, – княгиня в беседе с наставником своих чад довольно часто опускала в своем обращении слово «отче», считая инока слишком молодым для этого столь почетного звания, – не особо головки княжичам всеми этими глупостями забивал. Не к чему им то. А то от большого ума и с ума сойти могут. Мой отец, Пет-рила Микулич, царство ему небесное, – княгиня истово перекре-стилась, – не особо был учен и книжен, но добился в жизни мно-гого. И они, если не будут дураками, как их старший братец, Олег Святославич, станут великими князьями…
Никодим промолчал. Он во многом не был согласен с княги-ней, но не станешь же ей перечить. Не скажешь же ей, что «уче-ние имеет корень горький, а плод – сладкий».
– Буду стараться, матушка княгиня, – заверил он после не-большой паузы, полагая, что разговор княгини с ним окончен.
– Да, да. Постарайся, – обронила княгиня и сделала шаг, что-бы идти дальше по своим делам, но видно, что-то вспомнив, ос-тановилась. – Чуть не забыла: я вот что решила, отец Никодим, а пусть с моими неслухами заодно поучатся твоей мудрости и бо-ярские дети. Как на это смотришь? В Чернигове-то с моими бояр-ские отроки учились, так почему бы и северским не поучиться. И моим – веселей, и боярские – ума-разума поднаберутся…
– Спасибо, матушка княгиня за добрые слова в оценке моих скромных познаний, – смутился инок, – но до мудрости мне ой как далеко. А о боярских детишках молвите верно: пусть с кня-жичами поучатся. Ни одним, ни другим хуже от того не станет. Умному правителю и слуги умные будут нужны. Я так считаю…
– Тогда я распоряжусь.
– Благодарствую, матушка княгиня.
– А еще прикажу-ка я в вашу горенку жаровню с угольками по утрам приносить – с каждым днем свежеет. Ушло лето красное… Не успеешь и очами моргнуть, как мухи белые полетят… Пусть прогреют.
– Благодарствую, – вновь склонился в поясном поклоне Нико-дим, подметая пол княжеского терема полами своей рясы.
Сказав сие, княгиня удалилась.

Не успел Никодим войти в светелку, где проходили занятия, как туда один за другим пришли княжичи. Игорь, как и положено старшему, впереди, а Всеволод следом за ним. Поздоровались и сели на свои скамьи. Оба в светлых рубахах, расшитых красными нитями по вороту и подолу, в теплых шерстяных портах и крас-ных сапогах на оленьем меху. Поверх рубах безрукавные душе-греи для теплоты и удобства. Лица румяные и довольные. Сразу видать: хорошо выспались и сытно поутренничали.
– Отче Никодим, не забыли? – спросил первым Всеволод.
– Что – не забыл? – улыбнулся Никодим, решив подшутить над отроком.
– Боянов Гимн… – сделал растерянные глаза Всеволод, мол, как так, ведь вчера сам говорил. Но Игорь понял шутку учителя и сказал тихо об том брату. Всеволод успокоился.
– Конечно, нет, – показал наставник на уже развернутый им сверток, лежащий на столе. – Вот некоторые дощечки с текстами «Книги Велеса», написанной волхвом Ягайло Ганом… или его учениками, и гимн Бояна. Принес, чтобы показать вам, чтобы знали как они выглядят, и то, как наши далекие предки, знавшие грамоту славян, писали, чтобы донести свои знания до нас, до новых поколений…  А это, – он указал на пергамент, – уже пере-писанный мной текст гимна, который я вам сегодня, как и обе-щал, прочту. А потом мы поговорим, какие роды и племена уча-ствовали в походе против готов и в победе над ними. Слушайте.
Он взял свиток, развернул его и стал торжественно читать, чуть растягивая слова по слогам.
Старому Словену и Молодому,
Умершему и живому,
И Златогору – волхву Сварога!
Пьющие мед в гостиных палатах,
Роды князя Словена Старого,
Те, что изгнали лютую мглу
От Непры-реки,
Слушайте песнь Бояна!
Будем сынами своих отцов!
Нас роды гибнущие позвали –
Мы снарядили коней и помчали,
Строясь у княжьих рук.
Видит очами истину Боян!
Ты наших воинов возглавил, князь!
Полки на незваных готов!
Кто при тебе ехал слугой?
Боян – младший стремянной.
Ты, князь, промолвил радимичам:
– Го-о-ойя! –
Кимрам, дреговичам и земегалам,
Чтобы звали сынов на рать.
Гимны Боян запел –
И потекли сотни воев!
Волхи пришли и голядь,
Корни от Руса их происходят.
Так же как руки плечам нужны –
Князю нужны те мужи.
Князь нам Словен очами сияет –
Летом так Солнышко припекает!
Вкруг него кмети – витязи ярые –
Белые месяцы Белояровы!

Никодим читал так, словно зримо видел перед собой стройные ряды дружин Словена Молодого. Он не заметил, как встал от стола и выпрямил свой, несмотря на молодые годы, сутуловатый стан. Глаза его горели. Настроение наставника передалось кня-жичам, и те сидели на своих скамьях с замиранием сердца, остро внимая иноку и боясь пропустить хоть слово. Текст гимна ни в какие сравнения не шел с уже знакомыми им текстами былин и стихами римских и греческих поэтов. Все было близкое и родное.
…О Боян, войди снова в силу!
Пропел песнь кому – благо тому!
И вот: суда Велеса нам не избегнуть,
И славы Словена не умалить!
И меч то Бояна – ясный язык.
И в память волхва Златогора мы пьем!
То Арию память и Скифу то гимн!
Злата шеломы на тризне сыпь!

Никодим, окончив чтение, замолчал. Огненный блеск в его глазах сменился задумчивостью. И только руки, по-прежнему, держали свиток с текстом, словно боясь с ним расстаться. Мол-чали и юные княжичи, зачарованные необычной песнью, про-должавшей волновать их души.
– Прекрасен сказ! Песнь! Словно молитва Всевышнему! – на-конец молвил инок. – Разве не так?
Вряд ли этот вопрос относился к отрокам, скорее Никодим спрашивал сам себя вслух. Но княжич Игорь ответил:
– Да, хороша песнь! Раньше ничего подобного слышать не до-водилось. А теперь, отче Никодим, поясните: о каких таких Сло-вене Старом, Русе и Скифе идет речь? И кто такой Арий?
– Из русских вед и сказов видно, что Арий – это далекий пра-родитель всех славянских народов, а Старый Словен, Рус и Скиф – братья, давшие начало родам русичей, славян и скифов, засе-ливших в незапамятные времена Землю Русскую, простиравшую-ся от моря готского на севере до моря Сурожского и Русского или как его еще называют греки – Понта Эвксинского – на юге; от Волги на востоке и до берегов Дуная и Лабы на западе. И здесь я хотел бы обратить ваше внимание, отроки, на то, что эти имена еще не раз повторятся в родах их потомков. Впрочем, вчера мы по этому поводу уже речь вели. Помните?
– Помним! – дружно отозвались княжичи.
– Хорошо. Тогда, отроки, я хотел бы спросить вас: о каких племенах, помогавших русколанам в битве с готами Германареха тут говорится? Начнем, пожалуй, с Игоря. Он постарше.
– Названы радимичи, дреговичи, – уверенно ответил княжич. – По-видимому, далекие предки нынешних радимичей и дрегови-чей.
– Верно, – поддержал его Никодим.
– А еще земегалы и кимры, – с меньшей уверенностью в голо-се продолжил Игорь.
– И здесь ты прав. Это литовские племена, близкие чуди и ве-си. Кого еще  называет в своем гимне Боян?
– Волхи и голядь – потомки Руса, – помог брату Всеволод.
– Волхи и голядь, – повторил Игорь и показал Всеволоду ку-лак. Мол, не лезь не в свое дело, сам, как-нибудь разберусь.
– Молодец, княжич, – похвалил Игоря Никодим. – Все запом-нил. – Бог даст, станешь со временем не только князем, но и знающим князем, а это большое дело… быть знающим князем.
– И я всех участников того похода против готов запомнил, – заявил Всеволод, которому вдруг стало обидно, что вся слава и похвала достались старшему брату.
– И ты, Всеволод, когда вырастишь, станешь великим воином и князем, – улыбнулся Никодим.
– А почему в гимне не сказано о северянах и полянах? – задал вопрос Игорь. – Их в то время разве не было?
Были. И летописец Нестор и волхв Ягайло Ган в своей «Книге Велеса» упоминают, – призадумавшись и чуть помедлив с отве-том, молвил Никодим. – А не упомянуты, как я мыслю, скорее всего, потому, что именно они, эти племена, имели основную тяготу той войны и составляли основу славянских дружин. И уж к ним присоединились призванные на помощь радимичи, дрего-вичи и все остальные. Ведь все ратоборства с готами, как и с гун-нами чуть позже, происходили в степях, на южных рубежах Руси, где в основном обитали анты, поляне и северяне.
Потом Никодим еще долго объяснял княжичам, кто такие го-ты, откуда они пришли на Русь и куда делись. Для чего не раз брал в руки принесенные с собой дощечки с текстами. Отроки смотрели дощечки, разглядывали на них непонятные знаки веди-ческой письменности – резы. Коснулись они и хронологии кня-зей, возглавивших славянские племена как на землях современ-ной Руси, так и за ее пределами. Рассказал Никодим и о личности волхва Ягайло и о том, как Ягайло помог новгородскому князю Бравлину Второму совершить поход на Сурож и потеснить отту-да греков и римлян, не забыв упомянуть о сопутствующих этому походу знамениях: среди зимы зацвела лоза на берегах Днепра, а еще было затмение солнца, но все это благоприятствовало похо-ду.
– Святославу Игоревичу удалось освободить от хазар, еще од-них завоевателей Руси, пришедших после готов и гуннов на нашу многострадальную землю, древние области Земли Русской  на берегах Сурожского и Русского морей, – пояснял Никодим в свя-зи с рассказом о новгородском князе Бравлине Великом. – Там, на землях древней Русколани и Боспорского царства, – востор-женно говорил он, сияя очами, – было образовано Тмутаракан-ское княжество. Ваш дед, Олег Святославич, начинал свое кня-жение в Тмутаракани.
– Помнится, – ввернул словечко Игорь, – отец как-то нам об этом рассказывал.
– А еще он говорил нам, – не мог остаться в стороне от столь важной беседы княжич Всеволод, имея в виду своего отца, – что самым известным тмутараканским князем был Мстислав Удалой, брат нашего прапрадеда Ярослава Мудрого, победивший в еди-ноборстве косожского князя и богатыря Редедю и построивший в Чернигове первый каменный собор…
– Спасо-Преображенский собор, – подхватил Игорь, недо-вольный тем, что младший брат перебил его и ведет основную речь о знаменитых пращурах, – в котором он и похоронен, как и наш батюшка.
– Верно, княжичи, – согласился со своими наперсниками Ни-кодим. – Все это верно. Только жаль, – потускнел он голосом, – что в настоящее время уже нет русского княжества Тмутаракан-ского, а имеется одна из половецких веж. Впрочем, может, и не одна… Ни косоги, ни аланы, ни черкесы, ни хазары, ни греки-византийцы, ни многочисленные печенеги не смогли отвоевать у русичей то княжество… Только половецким ханам удалось сие…
– А почему такое случилось? – спросили чуть ли в один голос Игорь и Всеволод, которым искренне было жаль утери завоева-ний их пращуров. – Как могло такое произойти?
– Истину ведает один Бог, – осенив себя крестным знаменем, тихо отозвался Никодим. – Я же могу повторить за древним авто-ром «Книги Велеса» одно: нет единства на Руси. Если бы не кня-жеские распри, то ни одному ворогу не удалось бы пяди родной земли забрать! А так… – он  махнул безнадежно рукой, – мы имеем то, что имеем.
Княжичи промолчали.
– Когда вырастите, чада мои возлюбленные, – продолжил Ни-кодим, чуть повысив голос, – помните, что сила в единстве. Будь-те всегда заедино! Не спешите искать распрей и междоусобий! Не ходите ратью друг на друга – не тешьте тем наших врагов! Иначе… – он сделал паузу.
– Что – иначе?!! – спросил Игорь, нахмурившись.
– Иначе можно Русь потерять… – глухо отозвался Никодим и замолк, по-видимому, пытаясь заглянуть мысленно в будущее.
– Отче Никодим, – вывел его из оцепенения Всеволод, – а от-куда взялись половцы? Если, как вы нам говорили, наши далекие предки пошли от Ария, то откуда взялись тогда степняки полов-цы? – Повторил он свой вопрос, немного расширив его, возмож-но, даже незаметно для самого себя, чисто на детской интуиции. Спросил-то просто, да вопрос был не прост. – И почему они наши враги?
– Княжич Всеволод, как всегда, спросит такое, на что в двух или трех словах и не ответить, – улыбнулся Никодим. – Однако попытаюсь, так как попытка – не пытка по словам древних муд-рецов… – Он сделал еще одну паузу, собираясь с мыслями. – Впервые о половцах русские князья узнали в лето 6563-е или в 1055 год от Рождества Христова. Было это во время великого княжения Изяслава Ярославича…
– Сына Ярослава Мудрого, – негромко, как бы не желая пере-бивать наставника, вставил Игорь.
– Да, старшего сына Ярослава Мудрого, – согласился Нико-дим. – Летописи сообщают, что в тот год князь переяславский, Всеволод Ярославич на реке Суле, у городища Воина, разбил в сече большой отряд торков, которых преследовали неведомые до той поры воины – степные кочевники половцы, – возглавляемые ханом Блушем.
Сражения между русичами и половцами тогда не произошло. Обе рати не пожелали воевать друг с другом, и между Всеволо-дом Ярославичем и ханом половцев Блушем был заключен дого-вор о мире, после которого половцы возвратились восвояси, к низовьям реки Волги.
Половцами называем мы их… возможно, из-за цвета волос, схожего с половой. Сами же себя они чаще всего называют кип-чаками или гузами. В Византии их именуют пацинаками, кума-нами или узами.
Вера у них, как вы, княжичи, знаете, в основном языческая. При этом верховный бог или дух неба – Тенгри, которому они поклоняются и приносят жертвы. В последние годы, благодаря тому, что они довольно тесно общаются с нами, многие ханские дети познают истину и принимают православную веру.
У половцев, впрочем, как и у многих кочевников, существует обычай «баранты», то есть угона скота. Так что, они не только угоняют скот из наших окраинных и порубежных волостей и уделов, но и друг у друга. Делятся они на волжских, донских, лукоморских, днепровских и прочих.  Кочуют родами – ордами, перемещая свои станы с места на место. На сей день известны орды ханов Аепы, Осолука, Боняка, Кзака, Кончака, Токсобича, Буршевича, и других. Всех-то сразу и не перечислишь… Однако и города имеют. Как правило, завоеванные у других народов. Примером чему могут служить Белая Вежа на излучине Дона, Тмутаракань, Шурукань и иные… Сами по себе половцы боль-шой опасности для Руси не представляют…
– Как так? – воскликнул Игорь, полный недоумения: ведь все время только и слышалось, что половцы – это бич Руси и ее наи-первейший и самый злейший враг.
– Да, не представляют, – повторил с твердостью Никодим. И пояснил: – Когда русичи и князья, забыв про свои внутренние разногласия и споры, объединяются и идут на Дикое поле Поло-вецкое единой силой, то они их всегда бьют и побеждают. Так было и при вашем прадеде Святославе, и при Владимире Моно-махе, когда их не просто разбили, а выгнали за Дон, Волгу и Яик. Вот так-то! – Он помолчал. – Беда в том, юные княжичи, что на-ши князья, – продолжил, не указывая конкретных имен князей, – сами приводят их на Русь, воюя друг с другом. Вот тут-то они и злобствуют, и жгут, и рубят, и полоны уводят! Словом, пользу-ются сварой на Руси. А еще их время от времени подтравливают на нас из Царьграда: там также не нужны соседи сильные и неза-висимые. Им выгодно, чтобы мы друг другу горло рвали да кро-вушку пускали…
Ну, что, Всеволод, понятно, кто такие половцы? – после не-большой паузы, подвел Никодим итог своего повествования.
– Понятно?
– Приводить их на Русь не будешь? – пошутил Никодим.
– Не буду. Я буду всегда с ними сражаться, – насупился Все-волод.
– Вот и хорошо. 

Многое из сказанного и прочитанного иноком Никодимом намертво осело в детских головках его благодарных слушателей, в том числе и сведения о пророческом затмении.
«Боги помогают смелым и дерзким, – решил княжич Игорь, – они всегда на их стороне. Не зря же говорится: кто смел, тот и съел, а кто хил и слаб, того и кура заклюет. Все древние герои были смелы, отважны и дерзки, поэтому у них все получалось… Вот с таких и надо брать пример, когда стану князем. И буду брать».
А Всеволод подумал, что он будет таким же воителем и рев-нителем Земли Русской, какими были Олег Вещий, Святослав Игоревич или Мстислав Удалой, смелый и непобедимый князь. Но для этого надо учиться и трудиться в поте лица своего, ибо сказано: «Муж книжный, но без хорошего ума – как слепой, а муж мудрый, но не книжный – подобен забору без опор». Так что необходимы и сила, и острый ум, и яркий взор, и крепкая опора…
 






ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СЕВЕРА

ПРАЗДНЕСТВА

С наступлением осенних холодов и ненастий занятия с кня-жичами и их сверстниками из боярских родов, как того пожелала княгиня, стали проводиться от случая к случаю: в набравшейся стылым холодом горенке было уже не до учения, впору было не простудиться и не заболеть. А с приходом зимы занятия вообще прекратились. Княжичи и их новые товарищи хоть и любили слушать всевозможные истории из уст Никодима, зато не очень-то жаловали зубрежку чужеземных слов и их буквенные начерта-ния на грифельных досках, поэтому были рады такому повороту.
До сочельника, как стоило того ожидать, никакой речи о во-зобновлении занятий и быть не могло в связи с рождественскими праздниками. Потому Игорь и Всеволод предавались зимним за-бавам и развлечениям, то участвуя в конной охоте с собаками на зайцев и косуль, которых в множестве водилось в лесных север-ских краях, то в ловах диких кабанов и волков. Правда, в этих случаях приходилось быть на вторых ролях: Олег не разрешал один на один встречаться со зверем.
«Маловаты еще, братцы, с кабанами и волками тягаться, – добродушно шутил он под одобрительные улыбки своих дру-жинников, ставших на время охотниками. – Вы бы еще на лося сохатого или на самого буй-тура нацелились! Вот подрастите – и они все станут вашей добычей. А пока что опыта набирайтесь да смотрите, как это делают бывалые охотники. – И предлагал из «Поучения сыновьям» Владимира Мономаха прочесть, как тот охотился в свои годы: –  Прочтете – сами поймете, что охота не развлечение, а опасный труд».
Приходилось подчиняться, так как старший брат мог вообще запретить им появляться на охоте и лове. Ведь слово князя – за-кон для его подданных, а Игорь и Всеволод были первыми под-данными своего князя и должны были подавать пример осталь-ным в послушании и дисциплине. Находили в княжеской библио-теке список с «Поучения» и читали вслух, чтобы лучше запом-нить. Мономах же писал: «А вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками вязал в пущах десять и двадцать, живых коней, а кроме того, разъезжал по равнине, ловил своими руками тех же диких коней. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один меня ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь мне у колена потник укусил. Лютый зверь вскочил ко мне на стегна – бедра и коня со мною поверг. Но Бог соблюл меня не-вредимым».
После таких откровений великого князя охота действительно уже не казалась забавой.
Перед охотой северяне не только молебен в церкви на удач-ный лов справляли, но еще тайно, придерживаясь дедовских обычаев, про себя просили покровительницу лесного и полевого зверья богиню Зевану быть благосклонной к их делу, не путать их в лесах, не наводить чары и не прятать от охотников зверя. На коротких привалах во время отдыха на лесных опушках разво-дился костер, и старые охотники, всю жизнь занимающиеся этим промыслом, а не так как князь со своими приближенными – от случая к случаю, оглядевшись по сторонам, словно убеждаясь, что поблизости никого нет, таинственным шепотом рассказыва-ли, что не раз встречали Зевану в заснеженном лесу.
– И какова же она на вид? – спрашивали рассказчика таким же полушепотом княжеские дружинники, а Всеволод и Игорь с за-миранием сердца ждали продолжения рассказа бывалого охотни-ка.
– А ядреная баба и статная, – крестясь, шептал тот. – Считай, поболее любого мужа. В богатой шубе из куниц. Верх же шубы еще покрыт шкурками векши. Для красоты. Воротник похож на монашеский куколь. Она им накрывает голову. Вместо обычного плата. И он весь из меха серебристых соболей.
– А разве такие бывают? – спрашивает какой-нибудь нетерпе-ливый гридень, сделав от удивления округлые, как у совы, глаза.
– Бывают, – коротко отвечает охотник и продолжает: – А на ногах у нее сапоги из медвежьей шкуры… до самого паху.
– Ну, это ты, Онуфрий, загнул, – смеется тихо князь Олег, большой любитель охотничьих бывальщин и небылиц. – Это как же ты, скажи на милость, смог при ее запахнутой шубе, длинной до пят, пах у девы разглядеть?
Княжеские дружинники улыбаются: попался, мол, старый болтун. Посмотрим, как вывернешься.
– А нисколько, батюшка князь, – не смущается рассказчик и продолжает все тем же таинственным голосом: – Полы шубы как-то раз распахнулись, то ли от дуновения ветра, то ли сама так пожелала, чтобы соблазнить меня своими прелестями, вот и уз-рел.
Улыбается князь, улыбаются гридни. Только Игорь и Всево-лод слушают с серьезными и заинтересованными лицами. Инте-ресно же… хоть и жутковато.
– Неужто соблазнила? – озорничает кто-то из дружинников. – И как?
– Не на того напала, – разглаживает бродник с ухмылкой усы. – Устоял я от чар лесной девы. Не поддался колдовству.
– Ври больше, – не отстает озорник. – Наверное, бабы своей испугался: вдруг узнает да ухватом попотчует за проделки с лес-ной красавицей!
– Ха-ха-ха! – смеются окружающие.
– Хо-хо-хо! – передразнивается игривое лесное эхо.
– А глазищи у нее – во! – продолжает как ни в чем не бывало охотник описывать лесную богиню, показывая руками очи чуть ли не с мельничный жернов. – Если взглянет на тебя – обомрешь, в древо сухое превратишься. Потому-то с взглядом ее очей лучше не встречаться. А ручищи – во! В ошуюю – тугой лук, в деснице – стрела серебрена. У ног – собака, черная да лохматая, раза в два побольше наших будет… – показывает рукой на рыскающих по-близости охотничьих псов. – В глазищах – огонь, изо рта пар ва-лит, как из курной избы дым.
Охотник делает паузу и поправляет сучком веточки в костер-ке, чтобы были покучней: так жару побольше.
– Понравишься ей, – продолжает он, отложив сучок в сторону, – она тебе зверя всякого представит. Не понравишься – можешь год по лесу ходить – ничего не найдешь и сам жив вряд ли уй-дешь. Потому бывалые охотники, чтобы задобрить ее, со всякой добычи часть в лесу оставляют, делятся. Иначе нельзя… Однако, не каждому Зевана кажет свой лик, – заканчивает рассказчик, – только избранным…
Сколько потом Игорь и Всеволод не вглядывались в лесные дебри, в днища занесенных снегом оврагов, склоны которых бы-ли покрыты не только соснами и елями, но и оголенными остова-ми берез, осин и прочих деревьев и кустарников, густо осыпан-ных инеем, – увидеть Зевану не доводилось. Порой чудилось: вон стоит, за охотниками наблюдает! Сердце в такой миг всякий раз замирало в тревожном ожидании. Но вскоре оказывалось, что это всего лишь одинокая елочка на темном или, наоборот, светлом фоне своих  товарок, или причудливо изогнутый ствол дерева. Впрочем, зимний лес и так полон чудес.

Рождественские и следующие за ними праздники Коляды се-веряне праздновали широко, несмотря на то, что все давно были христианами, регулярно ходили в церковь, молились Единому Творцу и Спасителю и носили на груди оловянные или же дере-вянные крестики. Это не мешало им наряжаться в скоморошьи личины, обряжаться лешими и домовыми, напяливая на себя вы-вернутые мехом наружу овечьи шубы и полушубки, таскать на длинных шестах головы козлов и собак, а иногда и волчьи и мед-вежьи. Ходить по избам и петь колядки в надежде на то, что хо-зяева угостят их чем-нибудь вкусненьким: пирожками, начинен-ными сушеными ягодами и творогом, лепешками, густо смазан-ными медом или коровьим маслом, сваренными вкрутую яичка-ми, мочеными яблочками и другими лакомствами.
Ходя по посадским избам, занесенным, в отличие от княже-ского и боярских теремов, чуть ли под самые крыши снегом, ря-женые пели:
«Сеем, сеем, посеваем,
хозяину добра желаем:
уродись зерно,
будь полным гумно,
не скудейте закрома,
не пустейте хлева.
Ты, хозяин, не скупись,
всем, чем можешь, поделись».
Пение – колядки – сопровождали игрой на сопелках и дудках, ударами в бубны, шумом деревянных трещоток, звоном коло-кольчиков.
Княжичи к неудовольствию княгини Марии Петриловны, счи-тавшей эти игрища бесовским делом, принимали самое активное участие в колядованиях северской детворы. Днями и вечерами пропадали они на улице и возвращались домой только тогда, ко-гда густые сумерки плотно окутывали город и детинец. Возвра-щались с красными от мороза носами и щеками, продрогшие, озябшие, но жизнерадостные и веселые, пышущие здоровьем и энергией. Княгиня серчала.
– Отче Никодим, – обратилась она однажды к наставнику де-тей, повстречав его недалеко от церкви святых мучеников Бориса и Глеба, где тот обитал по велению пресвитера Гермогена, – хотя бы ты, что ли, воздействовал на княжичей, запретив им участво-вать в этих бесовских игрищах. Они к твоему слову прислуши-ваются. А то перед народом и святым причтом  как-то неудобно.
– Матушка княгиня, – смутился Никодим от столь неожидан-ной просьбы, – пусть отроки немного потешатся. Детская и отро-ческая пора пролетает быстро и безвозвратно – больше никогда им не доведется вот так беззаботно и радостно позабавиться. А что касаемо Бога, – увидев, как нахмурилась княгиня, продолжил он утешающим голосом, – то Бог простит. Бог, он добрый. Он и не то прощает…
Княгиня, получив такой ответ, тайно плевалась в сторону: «Не пастырь божий, а настоящий язычник. Ничему путному он кня-жичей не научит. Хотя, с другой стороны, княжичи тянутся к не-му, книжную мудрость постигают с охотой…».
Княжичи, особенно меньшой, Всеволод, не вдаваясь в тонко-сти народных и христианских традиций и строгостей, поступали так же, как и их сверстники из боярских и простых семейств. Их везде охотно принимали в компании, так как они могли войти не только в избу простого горожанина, но и в избы княжеских тиу-нов и вирников, мечников и дружинников, а еще в терема бояр и торговых гостей – купцов, а, значит, подарков получали больше и богаче.
 
Не успели отпраздновать рождественские дни, не успели от-калядовать, как наступала Масленица и весенний Ярилин день – один из любимейших праздников северцев. И не только северцев, но и всех славян, где бы они ни были и ни жили, на каких говорах ни говорили. Масленица широкая да обильная. Даже в словах этих вкус блинов и свежего топленого масла, запах прошлогодне-го липового меда и сочного сыта.
В старые времена в этот день многие девушки и парни искали себе суженых, брали слюб. Тогда и люди были попроще, и нравы не такие строгие. Но время бежит, и его не остановить… Теперь же, когда отцы церкви стали строго следить за моральными ус-тоями своих чад духовных, языческие игрища становились делом тайным. Открыто же девицы и парни, выходя на протаявшие при-горки, жгли костры, водили хоровод, играли в «ручеек» и пели гимн Ладе – богине весны, любви и  плодородия:
«Ой, мати Лада, мати,
Приди скорей до нас ты!
Благослови нас, мати,
Весну закликати!
Весну закликати –
Зиму провожати»!
Иногда, у особо нетерпеливых девиц и парней дело доходило не только до невинных забав и распевок, но и до слюба – крепки были старые, освещенные веками традиции северян, – но все де-лалось тайно и с непременного согласия родителей обеих сторон. С последующим благословением церковного батюшки и обряда венчания в церкви. Многие северяне, в основном девицы, верили, что именно в этот день богиня весны и любви Лада поможет об-рести в будущем много детей и избежать бесплодия. Вот и давали любимым парням или просто приглянувшимся юношам и муж-чинам слюб раньше свадьбы.
Зная о такой традиции, несмотря на запрет церкви, многие князья северской земли, пользовались моментом и находили себя хоть на краткий срок молодую любовь, а то и наложницу на дли-тельное время. Это как кому посчастливится. Их жены знали о том, противились, но ничего поделать с этим не могли и в боль-шинстве случаев смирялись, деля супружеское ложе с наложни-цами.

Еще до начала Масленицы, на крещенские морозы, северцы заливали водой одну из крутых горок и делали ледяницу – ледя-ную катель, залитую водой и замороженную полосу, круто спус-кающуюся от стены детинца к берегу Десны, чтобы по ней ска-тываться с огромной скоростью вниз. Скатываться можно было на санках и на рогожках, а еще на собственных задах, если не было жаль одежонки. Но чаще всего катались по ледянице-катели на ледянках, специально сплетенных из лозы корзинах и плетуш-ках, низ которых густо вымазывался коровьими лепешками, об-ливался водой и превращался в ледяное дно. Можно было в этих целях использовать и старые корзины, и старые плетушки, стоило только их немного починить. Внутрь такой ледянки, чтобы было мягче и теплее задним местам, набивалось сено – и катайся себе на здоровье со свистом ветра в ушах! Только не забывай, что та-кую ледянку еще надо было встаскивать на крутояр. Не зря же говорится: любишь кататься, люби и саночки возить! А чтобы не выскакивать за ледяную дорожку, ее края обкладывались снегом, и получался огромный желоб с ледяным днищем и снежными боками.
И если до Масленицы на  ледянице было не очень многолюд-но и не очень шумно, то с ее приходом туда выходило чуть ли не все население Новгород-Северского городка. Из нескольких са-нок связывали длинную вереницу, на которую с шумом и гамом усаживались вперемешку парни и девицы, а другие, с не мень-шим шумом и гамом, со смехом и шутками, сталкивали вниз эту гигантскую гусеницу. С каждой секундой она набирала скорость. Ветер шумел в ушах. Девицы закрывали глаза и визжали то ли от страха, то ли от восторга, а парни, обхватив их горячими руками за груди, с радостью прижимали к себе.
Следом за санной гусеницей с горы летели десятки и десятки ледянок с ребятишками, визжавшими от восторга ничуть не меньше, чем это делали девицы на санках.
Нередко внизу саночная гусеница переворачивалась, и тогда образовывалась веселая куча-мала из множества тел и санок, в которую влетали все новые и новые участники на ледянках. Крик, смех, девичий визг, хихиканье парней, беззлобная ругань, соскочившие с голов у парней шапки, сбившиеся на лица платы, задранные полы шубеек и подолы девичьих платьев, обнаженные розовые икры!
Не обходилось без синяков, ушибов и разбитых носов. Но кто на это будет обращать внимание. Забившийся под одежонку снег вытряхивали, ушибы незаметно потирали руками, кровь останав-ливали прикладыванием к носам горсти холодного снега. И все начиналось сначала!
Стоявшие наверху и наблюдавшие всю эту потеху мужики, покхекивая в усы, покрытые небольшим инеем, и поглаживая пышные бороды, предлагали своим женкам или соседкам, также находившимся тут, вспомнить молодые годы и скатиться вниз с катели.
Те кудахтали, как куры в растревоженном курятнике, игриво смеялись, но от катания отказывались: не те годы. Вот если б лет так… сбросить, тогда…

Оба княжича со своими санками, изготовленными им плотни-ком Никитой, старшиной плотницкого конца северского городка, также на ледянице не раз побывали, катаясь то по одиночке, то в паре с кем-нибудь из боярских или посадских ребятишек. При этом Игорь, почувствовавший в себе просыпающуюся мужскую силу, предпочитает парням девиц, хоть боярышень, хоть смазли-вых посадских краль, позволяющих не только обнимать себя по-верх шубеек, но и забираться жаркими ладонями внутрь, под по-лы, соприкасаясь с пылающими жаром упругими девичьими гру-дями, отчего по телу пробегает волна блаженства и легкой исто-мы.
Здесь же, неподалеку от ледяницы-катели и от детинца, на крутом берегу Десны, по-прежнему, находящейся подо льдом и снегом, строили снежную крепость. Строили из больших снеж-ных глыб, свозимых и сносимых из ближайших оврагов, где пла-сты снега были наиболее толсты и плотны. Строили всем горо-дом, не чинясь по родовитости и положению, строили, не ленясь и не прячась за спины своих близких, с шутками и прибаутками, с веселым и задорным смехом. Парни, гордясь собой и своей уда-лью перед девицами, показывали свою силу и сноровку; девицы же старались ни в чем не уступать парням: так же на санках та-щили в гору снежные глыбы чуть ли с себя саму, так же умело орудовали деревянными лопатами, вырезая эти глыбы, словно вынимая из печи пироги. Вот только работа по выкладке стен, где требовалась особая сноровка и верный глаз, отдавалась людям почтенным, сведущим как в строительстве, так и ратном деле.
Построив, горожане делились на тех, кто эту крепость защи-щал и тем самым отстаивал права зимы, и на тех, кто должен был ее взять приступом, помогая весне одолеть зиму. Опять под весе-лый гвалд и шум: многим хотелось помогать весне, а, значит, идти на приступ крепости, только что возведенной их собствен-ными руками. Обе стороны тут же выбирали «воевод», «тысяц-ких» и «сотников», как в настоящих дружинах. Одни из них должны были командовать обороной, другие – вести на приступ. В знак власти «воеводам» на головы надевались кожаные шлемы с бычьими рогами, отчего они становились похожими на старин-ных варяжских воев. В дополнение к шлемам «воевод» еще об-ряжали в медвежьи шубы. Впрочем, за неимением таковых годи-лись и овчинные тулупы, вывернутые черным мехом наружу.
В схожие «обновы» наряжались и «тясяцкие» и «сотники». Не запрещалось и простым «воям» одеть на себя какую-нибудь ли-чину не столько для устрашения противной стороны, как для пу-щего смеха и веселья.
Затем защитники крепости занимали ее стены и прилегающие вершины крутояров, а нападающие спускались к подножию этих склонов, чтобы оттуда пойти на приступ. Но перед этим обе «ра-ти» вместе со своими «воеводами» и их помощниками давали друг другу клятвенное обещание борьбу вести честно и увечий, каков бы ни был азарт, друг другу не наносить. Разрешалось бро-сать друг в друга снежными комьями, скатанными крепкими и горячими ладонями, сталкивать друг друга под гору, но запреща-лось пускать в дело куски льда, комья мерзлой земли, палки и прочие предметы, а также наносить удары кулаками и ногами как по лицу, так и по другим частям тела.

Как ни хотелось Олегу Святославичу принять участие в моло-деческой игре, как нередко это бывало в годы отрочества и юно-сти, но положение обязывало его только наблюдать за происхо-дящим. Он, тепло и празднично одетый, стоял в окружении своих близких: жены Елены и вдовствующей княгини Марии, также одетых по такому случаю в дорогие шубы до самых пят с соболь-ими воротниками. На головах у них красовались собольи же ша-почки, поверх которых были покрыты цветастые шали из тяже-лой камки с бахромой – только что начавшим входить у знатных женщин в обиход новшеством.  Тут же рядом, как грибы опята в лесу на поляне, друг возле дружки стояли ближайшие бояре со своими женами-копенками – так они были пышно одеты – и младшими чадами. Старшие боярские дети принимали участие в игре, впрочем, как и оба княжича, с охотой оставившие веселое катание на ледянице и находившиеся в первых рядах атакующих.
Отдельной группой, похожей на большую стаю черных воро-нов, переминались с ноги на ногу служители церквей: певчие, дьячки, подьячие. Некоторые из них, видя, как забавляются го-рожане, плевались себе под ноги и тихо шипели: «Бесовское от-родье и бесовские игрища», – истово осеняя себя крестным зна-менем, но со своего места не уходили. Другие осторожно предос-терегали собратьев: «Тише, княжичи в том также участвуют. Смотрите, не накличьте беду».
 Беду действительно можно было накликать. Уже прошел слух, что в Залесской Руси суздальский князь Андрей Боголюб-ский, сын Юрия Долгорукого, неугодных ему священников изго-нял не только из храма, но и из земель своих, а угодных ставил на их место. Пытался даже митрополию свою в стольном граде Вла-димире установить, даже митрополита нашел в лице бывшего иерея, а теперь уже и епископа Феодора, брата киевского бояри-на-книжника Петра Бориславича, из построенного им же храма  Успения Пресвятой Богородицы. Только упорство константино-польского патриарха, да активное сопротивление этому делу ми-трополита киевского Иоанна, только что вступившего на митро-полию после смерти прежнего, обвинившего епископа Феодора в языческой ереси, помешало этому. Впрочем, и самого Иоанна не очень-то жаловали на Руси. Великий князь Ростислав Мстисла-вич, без ведома которого патриарх и император, прислали на Русь Иоана, вопреки его желанию видеть на митрополии Клима старо-го, долго не соглашался его принимать и признавать, заявляя: «Я сего митрополита за честь и любовь царскую ныне приму, но впредь, ежели патриарх без ведома и определения нашего против правил святых апостолов в Русь митрополита поставит, не только не приму, но и закон сделаем вечный избирать и поставлять епи-скопам русским с повеления великого князя».
После того, как снежная крепость после нескольких неудач-ных попыток приступа все-таки сдавалась на милость победите-ля, и те, кто ее защищал, и те, кто ее штурмовал, собирались на льду Десны и на ее левом, пологом берегу, покрытом довольно толстым слоем снега, для кулачных боев. Строились в две стены. В одну шли те, кто поближе к детинцу: дружинники, дети бояр-ские, мечники, огнищане, гости торговые – в основном, служи-лый народ. В другую – народ попроще: кузнецы да шорники, тка-чи да горшечники, плотники да охотники – словом, весь ремес-ленный люд во главе со своими старшинами или начальными мужами концов города. Застрельщиками с обеих сторон выступа-ли малые ребятишки, задирая «противников» колкими словечка-ми.

Княжич Всеволод в первых рядах больших людей. На нем овечий полушубок, еще с утра одетый ключницей по настоянию княгини, чтобы не испачкать или не изорвать праздничное корз-но, такой же малахай на голове. На ногах теплые сапоги, подби-тые изнутри мехом. Под овчинным полушубком простая полот-няная рубаха и шерстяные порты. По заведенной традиции верх-нюю одежду бойцы снимают, чтобы движения не сковывала, ос-таваясь только в нательных рубахах. Мальцам разрешалось бить-ся и в верхней одежде, чтобы не дать привязаться простудной хворобе. Но Всеволод, подражая взрослым, также снял с себя шубейку, отдал Игорю, который в этот раз решил участия в ку-лачном бое не принимать, а только любоваться со стороны.
Несмотря на простую одежду, в противной «стенке» княжича все узнают, добродушно подтрунивают над ним:
– Ну, что, отрок, посмотрим, чьи корма крепче: княжеские сладкие калачи или посадские кислые щи? А еще узнаем, чья кровь алее и горячей: княжеская или простонародная. Держись, пустят тебе сегодня красную юшку посадские ребятишки из со-патки благородной! Тут, как ведется: взялся за гуж – не говори, что не дюж.
– Это еще посмотрим, кто кому юшку пустит, – недовольно сопит княжич. – Меня в Чернигове дядька Славец на кулачках знатно учил драться. Не одному посадскому Ивашке нос расква-шу и красную юшку пущу, да и скажу, что так и было. У нас го-ворят: не хвались, идя на рать, хвались, коли вернешься с рати! – Выкрикнул он громко.
– Это кто же тебя такому мудреному научил? – удивляются на супротивной стороне. – Опять, видно, Славец?..
– Нет. Это уже не Славец, а инок Никодим, наш учитель нау-чил, – с гордостью отвечает Всеволод, готовясь к сшибке, так как словесная перепалка подошла к концу и у всех чешутся руки ис-пробовать себя в кулачном бою.
– Мудреный у тебя пестун-наставник, – отмечает кто-то, но княжич этого уже не слышит. Он от всей души дубасит кулаками первого противника, сына плотника Никиты, Ермила. И пусть Ермил двумя годами старше его, и ровесник брату Игорю, Всево-лод уступать ему даже не думает. Пригодились уроки, получен-ные от воеводы Славца: сражаются на равных. В настоящем бою разрешается все хитрости применять: и внимание отвлекать, и громким криком пугать, и подножки ставить. А на кулачках этого нельзя, строго осудят, на смех поднимут. Тут только выдержка да сноровка нужны, если силы равные, а еще смекалка.
Всеволод, воспользовавшись мгновением, когда Ермил на шаг отступил, готовясь к очередному удару, нагнулся, схватил горсть снега в ошуюю – и в лицо Ермилу. Тот от неожиданности зажму-рил очи и чуть отвернул лик, подставляя левое ухо. А это только и было надо Всеволоду. Он тут же нанес удар кулаком десницы Ермилу в открывшееся ухо – и тот с копыток!
– Один есть! – заорал Всеволод, радуясь одержанной победе.
– С почином тебя, княжич, – смеясь, отозвался кто-то из «сво-их», но уже взрослых. – Начнем, пожалуй, и мы.
Однако Ермил встает и снова направляется к княжичу.
– Нечестно! – обижается он, хоть и понимает, что обида здесь неуместна.
– Честно! – откровенно смеется княжич.
– На одном колесе не ездят, – ищет оправдание, скорее перед собой, чем перед другими, Ермил.
Он никак не может взять в толк, что меньший его возрастом и ростом княжич вдруг ни с того, ни с сего одержал победу. Ну не верится, и все тут!
– И крови у меня нет.
Бой идет, как правило, до первой крови. С появлением крови можно без срама для себя выйти из поединка – за это никто не осудит.
– Телега о четырех колесах, так что давай по новой, княжич.
И бросается, норовя нанести Всеволоду удар кулаком по лицу. Всеволод уклоняется, и сам наносит ответный удар.
Шум и азарт общей свалки захлестывает их, как аркан степня-ка горло полонянина.

Не только миряне участвуют в кулачках, но и служители Гос-пода Бога не прочь позабавиться. Вон отец Никонор, иерей церк-ви Воздвиженья, дородный бородач, перекрестясь, снял с себя рясу и подрясник, остался в одной только расстегнутой на груди нательной рубахе. В прошлый год он был за княжеских, а на этот раз стоит за посадских. Чередуется, чтобы обиды никому не бы-ло.
– Позабавимся, благословясь, люд православный! Разгоним кровь-руду по жилочкам, померяемся силушкой…
А силушка в батюшке чувствуется. В разрезе рубахи грудь видна волосатая, могутная, по которой желваки, играясь натель-ным крестиком, туда-сюда ходят. Да и сама рубаха чуть ли не трещит по швам на его теле.
Княгиня Мария, пришедшая на этот раз вместе со своими до-мочадцами, но без невестки Елены Юрьевны, которая вот-вот должна была разродиться, посмотреть на такую потеху, завидев непотребство отца Никонора, зло скривила губы: «И этот туда же. Не град, а вертеп языческий». Но ладной фигурой батюшки тайком залюбовалась. Она уже больше полугода не ведала муж-ской ласки и силы, и вот грешные мысли, еще неясные и малопо-нятные, колыхнулись в ее голове. Заставили княгиню вдруг по-краснеть. Впрочем, посторонним этого было не узреть – от све-жего воздуха, от постоянного движения, от волнительных зрелищ у всех лица были розовые и багряные.
Мария Петриловна и раньше видела его, во время княжеского суда. Он помогал князю Олегу подбирать и зачитывать нужный закон при вынесении наказания виновным лицам. Но тогда еще свежа была боль по утрате супруга и к тому же душила обида за утерянный по милости князя Олега Чернигов. Теперь и боль при-тупилась, и обида на пасынка сошла на нет. Вот и пришла пора женщине увидеть мужское естество.
«Надо этого батюшку к себе в духовники заполучить, – реша-ет она. – А там видно будет, на что он горазд: на кулачках драть-ся или в постели… ратоборствовать. Девки сенные, повидавшие на своем веку не одного мужчину, не раз шептали, что один с виду – жеребец, а как до дела, так хуже мерина; другой – непо-нятно в чем душа держится, но если дело до любви дойдет – удержу не имеет!
Она, расслабившись и позабыв на мгновение, что находится на виду у людей, улыбнулась своим греховным мыслям, и это не укрылось от глазастых боярышень.
– Чему радуешься, матушка княгиня? – тут же спрашивают они.
– Хорошему дню, – отвечает, не задумываясь, Мария. – А еще тому, как мой сын ловко на кулачках сражается. Знатный витязь со временем будет!
– Это уж точно, – застрекотали сороками, охотно соглашаясь боярышни.
– Верно, верно, матушка княгиня, – говорит и дочь Мария, разрумянившаяся на свежем воздухе. – Всеволод в бою еще пере-скачет братцев своих: и Олега, и Игоря…
– Как обскачет Игоря, – отвечает ей княгиня с язвинкой в го-лосе, – то не знаю, а вот князя Олега, судя по тому, как он легко Чернигов Всеволодовичам уступил, точно обскачет. Однако, – прекращает она дальнейший разговор на эту тему, – поживем – увидим…
Разговор угас, и княгиня Мария Петриловна вернулась в мыс-лях к тому, как бы ей заполучить в полюбовники иерея церкви Воздвиженья, стоявшей на отшибе городка, чуть ли не за посад-ской чертой, Никонора, строя один хитроумный план за другим. Но каждый раз что-то не сходилось, и она вновь и вновь возвра-щалась на исходную точку мысленных рассуждений. Кулачный бой ее больше не интересовал. Однако приходилось делать вид, что она пристально за ним наблюдает и полностью поглощена происходящим на берегу Десны.
«А поделюсь-ка я этой докукой со своей ключницей Мелань-ей, – в конце концов, решила она. – Меланья мне предана, язычок свой за зубами умеет держать – не раз проверено… И во всяких делах сметлива и опытна. К тому же, я не буду во всем ей откры-ваться. Скажу, что требуется помощь отца Никонора, и все…»
Придя в размышлениях к такому выводу, Мария немного ус-покоилась и стала опять более внимательно следить за кулачной потехой. А там уже сшибка происходила во всю мощь. Побитые отползали в сторону, чтобы не мешаться под ногами у сражаю-щихся. Покалеченных – имелись и такие – уводили домой матери и жены. Впрочем, не все женщины милосердствовали. Жена гор-шечника Звана, Яровита, со сбившимся на шею платом и разме-тавшимися по ветру волосами, маша направо и налево кулаками - палицами, сражалась наравне с мужчинами на стороне посадских. Время от времени она останавливалась, сплевывала в снег сукро-вицу – видать и ей перепадало изрядно – и вызывала на едино-борство корчмаря Игната, но тот то ли не слышал вызова, то ли слышал, да не обращал внимания, но к ней не выходил. А может, вообще в кулачках не участвовал, наблюдая потеху со стороны. Ведь кулачки – дело добровольное, в них участвуют только же-лающие. Неволить никто никого не собирается, да и права такого не имеет. Не дождавшись в очередной раз Игната, Яровита «вы-целивала» наметанным глазом очередного поединщика с княже-ской стороны и направлялась к нему, чтобы поведаться силой.
Так уж случилось, что Яровита в очередной передых оказа-лась рядом с иереем Никонором.
– Что, отец Никонор, – стала подначивать она слугу божьего, так как была быстра на язык так же как и на кулачки, – это тебе не суд на княжеском дворе творить. Тут попотеть приходится…
– Потеют, дочь моя, – пробасил Никонор, любуясь богатыр-шей, – в постели, с женкой, когда детей делают. Здесь же – заба-ва.
– А в постели потеть, отче, ты, видать, мастак, – обволокла Яровита отца Никодима омутом глаз своих. – Вон супруге своей сколько «напотел», хоть для них одних лавру открывай.
– Да уж! – усмехнулся священник. – Грешен этим сладким грехом. И чад люблю.
– Научил бы и меня так грешить, – почти серьезно и в то же время с затаенной болью молвила Яровита, шаловливо блестя глазами. – А то все пуста хожу…
– А приходи-ка на исповедь, дщерь моя, после Великого по-ста… грехи отпускать. Смотришь, и пройдут твои хвори, печа-ли…
– А в пост, – усмехнулась криво Яровита, – разве грехи не от-пускаются?
– Отпускаются…
– Так чего же ждать?
– Да грех… – начал было иерей, но тут же себя и оборвал: – Впрочем, как у нас говорят, не согрешишь – не покаешься…
– Вот, вот. Не покаешься – и не быть прощену…
– Верно, – усмехнулся в свой черед Никонор. А затем уже серьезно спросил: – Придешь?
– Приду! – отозвалась тихо Яровита и снова бросилась в бой.
Между тем горожане, не занятые кулачными боями, мастери-ли из сена, соломы, пакли и старых, ношеных-переношеных, ла-таных-перелатаных вещей куклу, обозначающую зиму – Зимерз-лу или же по иному Кострому, а, смастерив, сжигали ее на кост-ре, тем самым прощаясь до следующего года с зимой и ее забава-ми.

Только в густых сумерках, когда Творец затеплил на небе звездочки-лампадки, участники кулачек и зрители разошлись по домам.
С распухшим носом и рассеченной губой, но с пылающими очами, явился в княжеский терем, освещенный по ночному вре-мени факелами и свечами, Всеволод.
– Я поборол с десяток посадских отроков, – заявил он гордо новому дядьке и пестуну Силычу, на которого теперь было воз-ложено обучение княжичей ратному делу, и который встречал княжича у ворот детинца.
– А тебя? – серьезно спросил тот.
– А меня – никто! Даже те, что были старше, не смогли одо-леть…
– Тогда молодец! Всегда и везде одерживай победу над супро-тивниками, и будешь славен на Руси.
– Как библейский Самсон?
– Как Самсон.
– Как Мстислав Тмутараканский?
– Как Мстислав.
– Как Александр Македонский?
– Возможно, хотя я не знаю, кто это такой.
– Греческий царь и полководец. О нем нам с Игорем инок Ни-кодим рассказывал.
– Что ж, отцу Никодиму положено о том знать. На то он и ученый человек. А я только воин.

***
Отшумели метели, оттрещали стужи и холода. Весенние весе-лые славянские боги Догода и Зимстэрла потеснили Позвизда и Зимерзлу, мол, достаточно вам бесноваться и пугать людей сту-жей лютой да метелями зыбучими, пора и честь знать. После Сретенья зима повернула на лето.
 1 марта старый год сменился новым, и на смену зимним праздникам и забавам пришли весенние, предлагаемые веселым, молодым, румянощеким и русокудрым Догодой и его верной спутницей  Зимстэрлой, которую людская молва преподносила в виде молодой и красивой девушки с стройным и гибким станом, высокой грудью, золотыми, длинными до пояса волосами и голу-быми, как само небо, глазами. Согласно молве, Зимстэрла всегда была одета в легкое белое платье из шелка или чистого льна, подпоясанное розовым поясом, переплетенным золотыми нитя-ми. На голове у нее был венок из роз, а в руках букетики лесных цветов. Некоторые доки к этому добавляли, что еще у нее была перевязь из цветов, перекинутая через левое плечо, ожерелье из цикорий, красовавшееся на тонкой шее, а ее высокая грудь была довольно часто обнажена.
Так это было или не так на самом деле – трудно судить, но се-веряне Зимстэрлу любили и, несмотря на церковный запрет, справляли в ее честь празднества в травне-апреле месяце. И в качестве подарков дарили первые весенние цветы.
Старые люди говорили, что раньше, еще до христианства, во многих городах и весях, в том числе и в Новгород-Северском, Догоде и Зимстэрле имелись храмы, которые, с приходом новой веры, были снесены. Однако эти боги на людей не обиделись и каждый раз в положенную пору прогоняли зиму и приводили весну.
На Сороки не только ребятишки, но и отроки с девицами, взяв из дома испеченных матерями в печах куличей и одевшись пона-ряднее, выходили на Красную горку жаворонков закликать, весну красну призывать:
«Весна, весна красная!
Приди, весна, с радостью,
С радостью, с радостью,
С великой милостью:
Со льном высоким,
С корнем глубоким,
С хлебами обильными».
И хотя вокруг были сугробы и по ночам еще трещали морозы, присылаемые языческими богами Позвиздом и Зимерзлой – вла-стителями бурь, вьюг, морозов и холодов, – настроение не только у обитателей посадских изб и лачуг, но и у обитателей княжеских и боярских теремов, уже было по-весеннему приподнятое. Ведь скоро весна красная, а там и лето жаркое. И как такому не пора-доваться после долгих месяцев зимы, когда не каждый день-то можно было из дома на улицу нос показывать. Зябко!.. Бр-р-р!.. О том лучше и не вспоминать, а то мороз по коже побежит. Бр-р-р!

После Великого поста была Светлая Пасха. Северяне, празд-нично одетые, отстояв в церквах благодарственные молебны, по-минутно христосуясь и целуясь друг с другом, высыпали на улочки града.
– Как величаво батюшка Гермоген справлял сегодня службу, – делилась впечатлениями одна соседка с другой, посетив храм святых мучеников Бориса и Глеба. – И сам и причт весь в золо-тых ризах, в которых огонь свеч и лампад отражается. Смотришь, – ни одежды золотые, а огонь живой… А певчие пели, как херу-вимы в небесах. Заслушаться можно.
– Вестимо так, – соглашается собеседница.
– Это что, – встревает в их разговор прихожанка из церкви Покрова, – подумаешь, невидаль: золотые, да парчовые одежды и сладкоголосые певчие! Вот отец Никонор службу справляет, так справляет! Заслушаешься. А басом своим громыхнет – так стены в церквушке дрожат, и мурашки по телу бегают. Голосище – что твоя иерихонская труба. Отец Никонор мастер службу справлять. И в праздники, и в будни. Большой мастер.
Слушая соседок, Яровита весело смеется: «Если бы знали вы, кумушки досужие, что не только Никонор горазд службу справ-лять, он еще горазд и в другом деле. Но не узнаете… никогда. Ибо то – тайна. Сладкая тайна».
Яровита, как и все посадские женщины и молодки, нарядно одета, в светлом плате на голове. Уже около двух седмиц она за-мечает, что непраздна, однако этой новостью ни с мужем, ни с кем-либо еще не делится, боится спугнуть свое счастье.   
Сразу же после Масленицы она под благовидным предлогом отправилась в церковь Воздвиженья на исповедь к отцу Никоно-ру. Пришлось долго молиться в сумрачном храме, едва освещае-мом десятками свечей и тусклым зимним светом, проникающим через узкие окна, ожидая, когда священник освободится и уделит ей внимания. И дождалась.
– Пришла? – спросил Никонор.
– Пришла, – отозвалась тихо и обыденно, без игривости в го-лосе и взоре, но и без стыдливой застенчивости. Отозвалась так, как отзывается человек, уверенный в праведности своих поступ-ков, знающий, чего он хочет, и идущий к этой цели.
– Готова?
– Готова.
– Тогда пойдем, дщерь моя, будем исповедоваться по специ-альному чину.
Он отвел ее в какой-то совершенно темный закуток в этой же церквушке. Когда она уперлась руками в бревенчатую стену, он, пригнув ее властной дланью, поставил к себе спиной и задрал одежды, отчего холодок побежал по обнажившейся коже. Впро-чем, она на это внимания не обращала, только тихо спросила, пока он, сопя и учащенно дыша, возился с длинными полами ря-сы и со своими портами:
– Батюшка, не грех-то… в церкви… в божьем доме? Не пока-рает ли Господь?
– Может, и грех… но сладкий… и к тому же мы отмолим его, дщерь моя… А Господь?.. Господь простит! – отозвался хрипло он и, овладев ею, заставил забыть и о грехе, и о холоде, и о божь-ем доме.
Около двух седмиц после того случая ходила она к настояте-лю храма на «исповедь». Они подолгу сладко грешили в темном закутке, так как отец Никодим не ведал усталости в этом деле, а потом, уже в самом храме, усердно вдвоем отмаливали свои гре-хи, творя земные поклоны перед ликами святых. И, видно, их жаркие моления пересилили грех – Господь сжалился над ней и послал долгожданный плод.

Не знала счастливая жена гончара Игната, что не одна она хо-дила на «специальную» исповедь. Таких «исповедующихся» при-хожанок у отца Никонора было несколько десятков, но все они свято хранили тайну своего «исповедания». Потому Никонор даже и не удивился, когда был приглашен в терем вдовствующей княгини Марии ее ключницей Меланьей.
– Княгиня Мария Петриловна желает, – заявила проворная Меланья, – чтобы ты, отец Никонор, стал ее духовником.
– Так у нее уже есть духовник, – испытующе воззрился свои-ми пронзительными очами на княгинину ключницу он.
– Есть, – не стала лукавить та. – Однако и в тебе нужда, знать, имеется… Вон какой ладный и голосистый… Такому не в церкви божьей служить, а в поле ратоборствовать…
И опустила долу глаза старая сводница.
– Хорошо. Передай княгине, что буду у нее непременно. Зав-тра же… – пробасил он.
Так начались исповедальные дни отца Никонора и грозной вдовой княгини Марии Петриловны. Именно, дни. Так как запо-дозрить княгиню в занятии с игуменом чем-то греховным средь бела дня было трудно. А то, что они уединялись в одной из све-телок княгини, было делом вполне обыденным и естественным: княгиня Мария нуждалась в совете и в утешении.
Только одна ключница княгини Меланья знала о том, чем за-нимается ее госпожа и слуга божий в минуты уединения, но она молчала, как могила. А о том, что отец Никонор «исповедовал» Яровиту, да так, что та наконец-то забеременела, каким-то обра-зом узнал Олег, который водил дружбу с иереем церкви Покрова, оказавшимся к тому же еще и незаменимым помощником в делах о сутяжестве и суде. Но и он помалкивал о том, ибо не дело кня-зю судачить о своих подданных.


ИГОРЬ СВЯТОСЛАВИЧ

Весной, как только сошел снег, и земля под вешними лучами солнца и теплыми струями ветерка обсохла, строительство церк-ви к нескрываемой радости Олега Святославича возобновилось. Он и так, пока властвовала зима, слишком долго ждал. Теперь же целыми днями пропадал на стройке, шагая рядом с неотлучным Степаном Муравиным то вдоль вырытого котлована, то к месту складирования заготовленного за зиму кирпича, то к подвозимо-му на телегах деревянному наряду – бревнам и доскам, то к горе навезенного за зиму камня – основы будущего фундамента.
Когда были окончены земляные работы, началась закладка фундамента.
– Для большей вязкости и крепости раствора, – заявил Степан, – необходим яичный желток. Тогда стена хоть сто, хоть двести лет простоит как новая. Не обсыплется, не облупится.
– Необходим, значит, необходим, – тут же решил князь и дал созванным им тиунам и сельским старейшинам наказ собирать со всего княжества куриные яйца и свозить их на стройку. Тиуны и княжеские бирючи метнулись во все веси и города, находившие-ся под рукой Олега Святославича, а вскоре оттуда потянулись обозы с хрупкой провизией.
Чтобы строительство шло быстрее, Олег ввел специальный урок: каждому посадскому жителю града отработать на стройке под руководством Степана и его помощников по несколько дней – ведь делается-то богоугодное дело, нужное не только князю, но и всем жителям славного града.
Без роптаний и отлынивания от урока посадские целыми дня-ми месили раствор, замес за замесом, в деревянных бадейках подносили его мастерам, а те заливали им уже выложенный ряд камней и булыжников, строго следя за тем, чтобы не образовыва-лись пустоты. Ибо червоточина любой плод портит, а тут речь не о каком-то плоде, яблоке или груше, а храме идет.
Когда фундамент вознесся над землей и захряс до стеклянного звона, на него положили дубовые балки под будущий пол. Клали часто.
– На века строим, – говорил работникам князь. – Не на день. А потому не жалейте дуба. Нужно будет – еще доставим.
– Конечно, на века – соглашались строители, придирчиво, почти так, как сам князь, оглядывая творения рук своих. – Для Бога строим и для себя. А для Бога и для себя строить плохо нельзя. Потому, батюшка князь, не волнуйся. Все будет сделано так, что комар носа не подточит. И дубового наряда вполне дос-таточно…
Вскоре плотники стали настилать пол, используя для этого сосновые доски толщиной с ладонь взрослого мужа, а то и более. Эти доски, как и кирпич-плинфу заготавливали еще зимой из су-хих сосновых бревен, толщиной чуть ли не в два обхвата, закуп-ленных торговыми гостями как в своем, там и в соседних княже-ствах и свезенных в Новгород-Северский по зимнему пути. Од-нако доски хоть и настилали на балки, но не прибивали, давая им возможность улежаться и еще подсохнуть. А чтобы их случайно не намочил дождик, сверху аккуратно забросали тонким тесом, который можно было легко и быстро убирать и снова настилать.
Одновременно с плотниками, трудившимися над укладкой пола, каменных дел мастера приступили к выкладке стен, или, как говорили в северском городке, – к мурованию. Это был са-мый важный и самый длительный этап работы, и он полностью лежал на зодчем Степане, ловко орудующем то натертым мелом шнуром, то отвесом, то деревянной лопаточкой, которой накла-дывался раствор.
Строительство божьего храма, которому Олег Святославич с пылкостью молодости отдавался полностью, не долго радовало князя: при родах умерла жена Елена Юрьевна. Представилась, услышав крик новорожденного. Как не было больно страдающей, но уверенный, жизнеутверждающий крик столь долгожданного сына пересилил боль, вызвав едва заметную улыбку на бледном лице северской княгини. С этой улыбкой она и отошла в мир иной, заплатив своей жизнью за жизнь чада. Вот и пришлось кня-зю Олегу Святославичу временно дела строительства перепору-чить Степану, а самому заняться похоронами супруги.
Похоронили княгиню северскую Елену Юрьевну при церкви Покрова. Похоронили без большого шума и стечения народа. Только свои, только северские были на этих похоронах. А вы-жившего младенца, крестив, нарекли Борисом, а в княжеской традиции – Святославом, в честь деда и прапрадета, да еще в честь Святослава Игоревича – славного воителя.
– Я думал, что этот 1165 год от Рождества Христова так удач-но начавшийся также благополучно и закончится, – сетовал Олег Святославич за обеденным столом в кругу семьи. – Однако, вон, что вышло…
– Человек полагает, а Бог располагает, – отозвалась Мария Петриловна, жалея пасынка. Сама-то уж, почитай, свыклась с вдовьей долей. – Тут надо не о рабе божьей Елене, царство ей небесное, – перекрестилась она, – думать, а о том, как жизнь на-лаживать да чтобы войны большой не сотворилось…
– Это еще почему? – тут же насторожились княжичи.
Поднял глаза на княгиню и сумрачный Олег.
– А потому, что  пришел из Царьграда в Галич к Ярославу Владимирковичу племянник царев Андроник. Говорят, что-то там между ними произошло, из-за чего царь Мануил даже хотел Андроника в узилище заключить. Вот он и сбег… и принес жало-бу на царя Ярославу. А Ярослав его с честью великой принял и даже несколько градов по Дунаю дал на кормление. Теперь, как слышно, войско собирает, пешее – на струги и комонное – по су-ши идти. Точно быть войне…
– Ворон ворону глаз не выклюнет, – вяло отреагировал Олег Святославич при молчании младших братьев. – Помирятся…
– Возможно, и помирятся, – не стала настаивать на своем кня-гиня. – Только Ярослав, хоть и не в летах, но говорят, крут очень. Точно поход на Царьград затеет…
– Ему сейчас не до Царьграда. Он с женой Ольгой и боярами своими из-за наложницы Настасьи вражду имеет… И еще неиз-вестно, чем вражда та закончится… Да еще, как довелось мне узнать, Ярослав Галицкий сейчас переговоры с князем чернигов-ским, Святославом Всеволодовичем, о свадьбе сына своего Вла-димира с его дочерью Малфридой ведет. Нет, войны большой не быть… – привел свои резоны Олег. – Когда свадьбы справляют, в войну не играют…
– Тебя что ли пригласили? – заинтересовалась княгиня, до сих пор испытывавшая обиду на Всеволодовичей из-за Чернигова.
– Нет, не приглашали. Случайно услышал.
– А пригласят – поедешь?
– Там видно будет, – уклонился от прямого ответа Олег. – Тут своих забот полон рот. И храм… и младенец…
– Заботы – заботами, но и о будущей жизни думать надо. По-езжай. Глядишь, себе новую суженую присмотришь.
– Да рано мне еще о суженой новой помышлять, – отмахнулся Олег, уловив в словах вдовой княгини откровенный намек на скорую женитьбу.
– А ты не спеши отнекиваться, не маши руками. Чаду ведь мать нужна. Пусть и не родная, но все же… Не может чадо без матери расти, да и тебе без супруги жить не след. Наложницы наложницами, но хозяйка в тереме должна быть…
– Так еще и сорока дней с кончины Елены не прошло…
– А кто говорит, что жениться тебе следует ныне… Пригля-дись, выбери. А там и просватаем…
– Сначала надо сестру Марию, а то в девках засидится… По-том уж и обо мне подумаем.
– Да, и Марию надо замуж отдавать. Пора. Займусь непремен-но.
– Вот и хорошо. Заодно и об Игоре подумай… вон какой мо-лодец.
– А вот Игорю, думаю, еще рановато. Пусть еще годика два-три в парнях походит. Ведь только четырнадцать исполнилось.
– Ничего. Батюшку моего, Святослава Ольговича, царство ему небесное, в первый раз в тринадцать лет окрутили.
– Да толку-то что. Вон сколько прожили, пока тебя на свет божий народили, – заметила княгиня на это. – Пусть еще погуля-ет…
Сидевшие за столом княжичи Игорь и Всеволод, а также княжна Мария, пунцовая, как маков цвет, в разговор князя Олега и княгини Марии Петриловны не вмешивались. Молча и сосредо-точенно орудовали серебряными ложками, уплетая вкусную ест-ву из серебряных же плошек.

***
Всеволод и Игорь поначалу, когда строительные работы толь-ко-только разворачивались, чуть ли не ежедневно приходили на стройку полюбоваться ладной работой сотен человеческих рук. Но постепенно их интерес к этому угас, так как строительство, несмотря на принимаемые князем Олегом и его помощниками усилия, продвигалось медленно, и каждый день смотреть почти на одно и то же стало уже малоинтересно. К тому же строители, чтобы они, как, впрочем, и другие ребятишки, не мешались под ногами, гнали их прочь, а инок Никодим опять возобновил заня-тия и по несколько часов занимался с ними и их сверстниками из боярских домов. Не терял время попусту и новый дядька – Си-лыч, – посвящая весь досуг ратной науке. И пусть он не подшу-чивал над ними, как черниговский Славец, но воинскому делу обучал требовательно и старательно. Так что времени на то, что-бы ежедневно бегать на стройку и глазеть на чужую работу, у них не было.
Тут пришла шумная и веселая, бодрящая звонкими перебора-ми церковных колоколов, Троица, когда не только что княжеский терем и детинец, но и все посадские избы густо украшались бере-зовыми веточками, а полы усыпались свежескошенной травой. По всему Новгород-Северскому стоял духмяный запах трав, цве-тов и первых ягод – земляники.
А следом за Троицей спешил праздник Купалы, летнего солн-цестояния, самой короткой ночи и самого длинного дня. Празд-ник самый веселый и самый любимый у молодых северцев. Праздник веселья и любви, праздник торжества жизни над смер-тью!
В ночь перед Купалой почти все жители северского городка, от мала до велика, не чинясь по роду и званию, оставив на время всякие дела, шли на берег Десны, на гору Звонкую, встречать Солнце. В эту ночь, один раз в году, все свободные славяне ста-новились равными перед Небом и собой. Не было тут ни князей, ни воевод, ни смердов. Были просто славяне, просто русичи.
Девицы собирали цветы, плели венки и наряжали вербу цве-точными гирляндами и цветными ленточками, парни разводили костры, добывая огонь только при помощи трения кусочков дере-ва друг о друга. Этот огонь считался священным и очищающим от всех грехов и напастей. Поэтому более совершенные способы получения огня для разжигания праздничных купальских костров не признавалися. Вокруг костров и наряженной вербы водили хороводы и пели песни. Песни были разные, но все они прослав-ляли весну, любовь, плодородие и Ярилу-Солнце – нескончаемый источник света, тепла и самой жизни.
Когда ночное небо покрывали звездочки, парни и девчата, разбивались на пары и, держась за руки, прыгали через костер. Считалось, что если при этом пара не разъединяла рук, то она, таким образом, сочеталась браком и становилась супружеской. Те же, кто разъединил свои руки при перепрыгивании через костер, особо о том не тужили, искали себе новую пару и вновь прыгали через огонь. Повторять очистительный обряд можно было по не-сколько раз.
Устав водить хороводы и петь праздничные песни, девицы и их суженые пускали в воды реки праздничные венки, разбива-лись на пары в поисках укромных местечек на берегу, разоблача-лись и купались в теплых струях неспешной Десны. В мерцаю-щем свете звезд и костров, в их отражении в колеблющихся водах реки, в легких брызгах тихо журчащей воды девицы с обнажен-ными телами и длинными распущенными волосами казались дивными русалками, вдруг пришедшими в мир Яви из мира ска-зок и былин.
Накупавшись вдоволь, и очистив себя водой, вновь выходили на берег, чтобы совокупиться и дать жизнь новому поколению рода человеческого.
Молодым в этом не уступали и давно женатые пары, также принявшие обряд очищения огнем и водой. И было без разницы: имелись ли у них дети или не имелись, давно они были женаты или недавно.
Не запрещалось в эту ночь любиться вдовам и вдовцам, не бо-ясь людского пересуда и церковного наказания.
Если же случалось, что взявшие в эту ночь слюб пары по ка-кой-то причине не могли вести супружескую жизнь и быть вме-сте, то развод их в таком случае решался очень просто: они шли в церковь и каялись перед священником, и тот их брак объявлял недействительным, а их свободными друг от друга. Православная церковь не признавала заключенный таким способом, а не цер-ковным венчанием, брак.
Перед самой зарей, когда солнце вот-вот должно было пока-заться над кромкой леса, все вновь собирались у горевших всю ночь костров, опять водили хороводы и пели песни:
«О Лада, мати Лада!
Благослови нас, Лада,
С любимым жить богато.
Без серебра и злата,
На деточек богато».
А им от другого костра отвечали, перекликаясь:
«У реки верба стояла,
С той вербы капля упала.
Капля упала – озеро стало.
В озере сам бог купался,
Купалой назывался.
Мы тоже купались,
С любым миловались».
А у третьего костра вообще пели озорную песнь:
«Иван да Марья на реке купались,
На реке купались, крепко целовались.
Где Иван купался – берег колыхался!
Где Марья купалась – трава расстилалась!
Когда же на востоке появлялись первые, еще зыбкие, лучи солнца, девицы выводили своими звонкими голосами:
«Заря-заряница, красная девица,
Где ты бывала, что ты искала?
– За море ходила, Ярилу будила,
Ярилу будила, сюда приводила.
– Так где же Ярила? Чего не встает?
– А вон он на небе, златокудрый, плывет!»
Над кромкой далекого леса действительно появлялась узкая полоска солнца. Северяне ликующими криками встречали первые лучи, и всеобщее ликование длилось до тех пор, пока золотой диск солнца полностью не поднимался на краю небесного окое-ма.
«Гори, гори  ясно,
Чтобы не погасло!»
Княжича Всеволода встречать солнце на берегу реки среди ликующей молодежи не оставили, как он не упрашивал свою мать.
– Млад еще, – заявила Мария Петриловна, уводя его домой. – Да и Игорю еще рановато в языческие игры играть. Успеется. Но, впрочем, Бог с ним! Все равно когда-то же надо и это познать. Так пусть попробует, пусть попытается. Попытка – не пытка. Лишь бы не поспешил, да народ не насмешил… порой и такое случается.
В глубине души она и сама была не прочь с пригожим молод-цем, хотя бы с тем же настоятелем церкви Покрова Никонором, на берегу под мерцающими звездами провести пьяную от любви ночь. Но нельзя – княгиня! Нужно блюсти приличия. Вот и блю-ла. А то, что она тайно наверстывала упущенные женские радо-сти, «исповедуясь на дому» этому расторопному священнику, то о том и знать никому не надо.

Княжичу Игорю в ночные полюбовницы досталась молодая вдова кузнеца, Любослава – и тут вдовая княгиня не оставила сына своим вниманием, подсуетилась со своей наперсницей и помощницей Меланьей заранее, предвидя такое развитие собы-тий – бабенка разбитная и до ласк мужских охочая. Ей шел всего лишь девятнадцатый год, и она, рано овдовев и не успев обзавес-тись детьми, была в самом соку.
– Честь тебе, Любослава, – ласковым, воркующим голосом после положенного приветствия не заговорила – запела Меланья, войдя в избу вдовы. – Ишь ты какая у нас ладненькая да опрят-ненькая… чисто невеста под венцом.
Любослава, не понимая, воззрилась на княгинину ключницу.
– Говорю же: честь тебе, – повторила Меланья, наметанным взглядом окидывая вдовье жилище.
– И в чем же честь та, бабушка? – спросила вдова с язвинкой. – От твоего прихода что ли?..
– Э, девонька, зря ты так… – запричитала лукавая старуха. – Старого человека любой, кто не боится взять грех на душу, оби-деть может.
– Прости. Не хотела обижать. К слову пришлось… А в чем же мне честь?
– Княгинюшке нашей, Марии Петриловне, ты приглянулась, девонька. Вот в том и честь.
– Спасибо на добром слове, бабушка, однако я опять не пони-маю, в чем тут честь?
– Не понимаешь? – вцепилась старуха глазами-буравчиками во вдову.
– Не понимаю.
– Не понимаешь?
– Не понимаю, – изрядно растерявшись от такого напора, ис-кренне созналась Любослава.
– Раз ты такая недогадливая, – заметила ключница, – хоть с виду того не скажешь, я поясню. Слушай.
– Слушаю.
– Ты ведь знаешь, что у нашей княгини, да продлит Господь Бог ее век, – перекрестилась на темный образ в углу избы Мела-нья, – есть сын Игорь…
– Знаю. Видела. Приятный малец.
– Не малец, а отрок, – поправила ключница. – Всего на три го-дика помоложе тебя. А знаешь ли ты, девонька ясная, что каждый отрок со временем становится мужчиной?
– Знаю, – конфузливо улыбнулась вдова, но глаза ее выдали, покрывшись на миг туманной поволокой.
– Вижу – это знаешь, – отметила наблюдательная Меланья. И тут же добавила: – Как, наверное, знаешь и то, что мужчин дела-ют женщины.
Она опять цепко взглянула на вдову, и та, наконец, начав осознавать, о чем речь, в знак согласия кивнула головой.
– Вот отсюда и честь тебе: сделать из нашего отрока-княжича мужчину. Теперь, надеюсь, понятно? – жестко спросила ключни-ца, крепко беря вдову за руку.
– Теперь понятно, – тихо промолвила та. Но тут же добавила, поразмыслив: – А что, у княгини в тереме подходящей рабы что ли не нашлось? Можно было и девственницу подыскать. Я-то, сама, бабушка, знаешь, не девочка… Я, хоть и вдова, но давно баба.
– Я много чего знаю, – усмехнулась старуха. – Много чего… – повторила она. – Даже то, что ты, Любослава, девонька моя ясонькая, опытец в сем сладком и греховном деле какой никакой, а имеешь. Это-то и важно. А что до невольниц и рабынь – то ты верно говоришь, можно и их к княжичу в постель подложить, но то будет по нужде и против воли… Скомкают парню радость первого совокупления, на нет сведут. Девицы – по своей неопыт-ности. А бабы могут и понарошку, чтобы потом посмеяться втихую, поглумиться тайком. Я на своем веку всего повидала, в том числе и глупость людскую, и злобу, и зависть душу сжигаю-щую… А надо так, чтобы княжич счастье почуял, восторг испы-тал! Чтобы считал, что сам всего добился, сам мужчиной стал… И все необходимо сделать в ночь на Купалу. Понимаешь теперь или еще раз разъяснять?
– Понимаю. Но пожелает ли княжич разделить эту ночь со мной? Не найдет ли он себе кого-нибудь помоложе, да лицом и станом попригожей?..
– Не найдет, если ты умно дело поведешь. Он от предвкуше-ния блаженства, как от хмельного вина, будет пьян. А у пьяного, говорят, все бабы – красавицы. Пьяный северянин не то, что в старуху столетнюю влюбится, он и Бабу-Ягу, костяную ногу, за красавицу писаную примет. Я правильно толкую?
– Что верно, то верно… А все же…
– Ты постарайся, девонька, вон ты какая пригожая да ладная. Личико – кровь с молоком! Перси – у девиц лучше не бывают! – Меланья цепко, почти по-мужски, обляпала маслянистым взором ладную фигурку Любославы, да так, что та невольно вздрогнула, словно почувствовав на своем теле липкие пальцы обольстителя.
Впрочем, сказав, старуха уже не мысленно, а воочию, наяву, приблизилась к Любославе, и своими пухленькими руками по-щупала ее груди, вызывающе выпиравшие из-под сарафана, по-видимому, проверяя их на упругость. Почувствовав прикоснове-ние чужих рук, груди напряглись, особенно сосцы, которые явст-венно обозначились на поверхности ткани. Горячая волна жела-ния подкатила к низу живота молодой вдовы. Любослава смути-лась и слегка отстранилась от хитрой старухи.
–  Не зря же княгиня на тебя глаз свой положила, – продолжи-ла Меланья, как ни в чем не бывало. Однако для себя отметила: «Выбор верен. Горяча в любви вдовушка, очень горяча, как раз для нашего княжича». И улыбнулась.
Любославе, хоть и приятно было слышать лестные слова кня-гининой ключницы о своей красоте, но чувство стыда и неловко-сти уже овладевало ею, залив лицо горячим румянцем. Давно не приходилось слышать о себе такое и отдавать груди в чужие ру-ки, да к тому же Меланья расхваливала ее так, как какой-нибудь торговый гость свой товар на городском торжище, словно она была не живой человек, а красивая вещица.
«А, впрочем, чем я не товар, если покупают? – спросила она сама себя мысленно. И сама же ответила: – Все девки товар, красный товар… когда замуж сватают. Не даром же говорят: «У нас – купец, у вас – красный товар. Начнем, что ли торговаться». Но то, когда замуж… А я? Мысленно спросила она себя и тут же ответила: – А что – я. Хоть одна ночь, да моя, тем более с княжи-чем! Будет о чем в старости вспомнить… да внучкам по секрету рассказывать».
– С тебя-то, красавица, не убудет… еще и радость поимеешь, – обволакивала словами, как паук паутиной, ключница, словно слыша раздумья вдовы. – А еще княгиня тебя отблагодарит… Поверь уж мне. Княгиня умеет благодарить… Конечно, если дело как следует сделаешь… Так ты согласна?
– Согласна… – залилась багрянцем пуще прежнего Любосла-ва, которой уже льстило, что на нее, а ни на кого иного обратила свой взор княгиня в таком деле. – Согласна.
– Вот и ладненько, вот и славненько… А мы с княгинюшкой со своей стороны княжичу о тебе и намекнем. Не прямо скажем, а так, вскользь, сторонкой… Обмолвимся при случае, какая ты ле-пая да пригожая, словно ягодка лакомая. Если ему прямо о том сказать, – делилась она своими размышлениями, – то он, возмож-но, как жеребчик молодой и заупрямится, и взбрыкнет, и на дыб-ки встанет… А если все это сказать с умом, исподволь, как бы ненароком, то в сердечко его и западет… Заглотнет, как глупый карась крючок с наживкой. Тут-то, девонька моя, ты его и подсе-чешь, и поведешь за собой… как миленького. Он же будет счи-тать, что сам тебя отловил, в сеть свою любовную заманил… И пусть считает… А мы-то с тобой, краса моя ненаглядная, знаем, кто кого подловил и заманил!
Меланья вдруг оборвала словесную вязь и жестко впилась глазами во вдову.
– Только, зазноба моя ясная, не вздумай его присушить к себе, – зашипела она подобно лесной гадине. – Со свету сживу! Помни, что он не ровня тебе. Ясно?
– Ясно. Буду помнить. Я же понимаю, бабушка…
– Вот и славненько, – опять заулыбалась ключница. – Вот и славненько. А перед той ночью, перед тем как на встречу с кня-жичем идти, попарься-ка ты, голуба моя, в баньке. Да с травками душистыми, с отварами разными. Чтобы тело пахло и к себе ма-нило.
– А нет у меня баньки, бабушка. К соседям хожу…
– То не твоя докука. Я все устрою. Приходи ко мне, а я уж расстараюсь, сама баньку истоплю и сама попарю… как свою княгинюшку. Век помнить будешь!..
На том и расстались. Одна пошла, чтобы обо всем доложить княгине, а вторая осталась в томных и сладких раздумьях.

Княжич Игорь ничего о сговоре женщин не знал, поэтому, случайно услышав, что есть в городе такая красавица, как вдова кузнеца Любослава, возмечтал в ночь Купалы полюбиться с ней. А тут еще старший брат, Олег Святославич масла в огонь подлил:
– Братец, по первому разу не ищи девственниц, одна морока с ними. Подцепи-ка ты себе кралю, уже побывавшую замужем и имеющую опыт в таких делах: ей радость доставишь и сам бла-женство испытаешь! Тебе-то не жениться, а ночь в любви про-вести. Вот опытная  посадская бабенка и сгодится для сего дела, сама все сделает, ты даже и заметить не успеешь, как мужем на-стоящим станешь! И радость от совокупления познаешь, а не мо-року!
Как гадали княгиня и ее ключница, сошлись в ночь Купалы у обрядовых костров княжич с Любославой. Постаралась Любосла-ва, ублажила свою плоть и ублажила княжича. На следующий день пришел он домой утомленный, но светящийся от счастья.
– Сдержала вдова слово, – усмехнулась княгиня Мария, на-блюдая за сыном. – Надо и мне свое держать.
И послала ключницу с подарочком: «Скажи вдове: долг пла-тежом красен».
– Расскажи, братец, – приставал Всеволод, – как ночь прове-ли? Стал ли ты настоящим мужчиной? И с кем? Купались ли? Встречали ли Солнце-Ярилу? Понравилось ли?
– Отцепись, репей, – старался быть серьезным и солидным Игорь, хотя из самого счастье так и струилось, – подрасти ма-лость, сам все познаешь…
«Отцепляться» Всеволоду не хотелось: зависть к брату, став-шему теперь мужчиной, в отличие от него – отрока – заставляла вновь и вновь донимать Игоря вопросами, хотя тот уже откро-венно зевал, а веки его очей сами собой смыкались.

Присушить княжича Любослава, как и обещала княгиненой ключнице, не присушила, но тропку к своей избенке показала, да так, что княжич Игорь стал довольно часто туда заглядывать, не-смотря на то, что в тереме было предостаточно молоденьких ра-бынь и наложниц. Он и их познал, но все равно, все это было не то. Ни в какое сравнение с Любославой они не шли.
Мария Петриловна все это видела и знала, но не вмешивалась, надеясь на то, что все само собой разберется и по местам станет: «Молодо – зелено. В скором времени перебесится сынок да и успокоится, а пока не женат, так пусть позабавится». Но эту мысль тут же сменяла другая: «Ты говоришь, молодо – зелено… А сама? Ведь не молода, чай… А грешишь-то поболее сына сво-его, – стучалась совесть. Но плоть тут же возражала:  – Грех-то грех, но дюже сладок он». И перед ее мысленным взором во всей своей мужской силе и красе вставал иерей Никонор.
В конце концов, Игорь и Любослава доигрались до того, что затяжелела вдова.
– Что делать? – встретила Любослава вопросом своего любов-ника. – Тяжелая я.
– А что все бабы в таком случае делают, – довольно беззабот-но ответил княжич, не приняв тревог Любославы близко к серд-цу.
– Рожают.
– Вот и ты рожай.
– Так то замужние. А я…
– Эка невидаль. Станешь замужней и ты. Поклонюсь матушке, она какого-нибудь вдового закупа освободит от кабалы, тот с ра-достью и женится на тебе. И ты грех свой прикроешь, и ему от-рада: не надо мучиться, чтобы ребеночка самому делать, готовый уже будет, – ухмыльнулся нагловато Игорь.
– Надоела?
– Может и не надоела, но приелась. А еще это… – скривив гу-бы, кивнул он на живот полюбовницы.
– Но это же твой ребенок, – напомнила тихо Любослава, и слезы беззвучно покатились из ее глаз.
– Мой будет от законной жены, – отрезал жестко княжич. – А таких у меня будет еще ой-е-ёй сколько, как у моего покойного батюшки, не счесть… Но сыновьями стали только Олег, я и Все-волод. От законных жен. Или, может, ты о княжеском ложе воз-мечтала?! Напрасно. Оставь пустое, даже не думай!
– О княжеском ложе я не мечтаю, – залилась краской стыда Любослава, словно уличенная во лжи. – Однако грех то…
– А что не грех?
– Господь накажет… и меня и тебя, княжич.
– Не каркай, как ворона. Лучше пой ласточкой, как раньше.
– Что-то не поется…
– Тогда не пой. Прощай.
Расстались холодно, как совсем чужие люди, словно и не бы-ло полных неги и сладострастной истомы дней и ночей, словно не было жарких объятий и дурманящих поцелуев. Впрочем, Игорь слово сдержал и во всем повинился перед матерью. Та даже ру-гаться не стала, а только язвительно заметила:
– Вижу, сынок, ты не только мужчиной стал, но и в отцы уже метишь. Не рановато ли? – Подумав, добавила: – Видно, пришла пора подыскивать тебе женушку, а мне невестушку, как, впрочем, и князю Олегу…
Однако просьбу Игоря исполнила, подыскала Любославе му-жа, бондаря Федота, у которого совсем недавно при родах умерла жена, оставив ему двух ребятишек, мужчину тихого и поклади-стого, а самое главное, не успевшего вовремя возвратить взятую у княгини купу. Федот был рад-радешенек: и от закупа освобо-дился, и женой обзавелся – есть теперь кому его сиротинушек присмотреть, приласкать. «А то, что Любослава, может быть, не праздна, то чей бы бычок не топтал, а теленочек будет наш», – рассудил он житейски.
– Где двое есть, – сказала вызванной к ней с помощью все той же ключницы Меланьи полюбовнице сына, – там и третьему ме-сто найдется. А даст Господь – и четвертым, и пятым, и десятым обзаведетесь… – Однако не удержалась и попеняла: – И как же это тебя, бабу опытную, угораздило. Ведь  знаешь же: сладок грех, да горек плод…
Любослава не ответила, заплакала. Но не вслух и навзрыд, как делают это почти все женщины, а молча, про себя, только плечи-ки ее мелко-мелко вздрагивали, да по щекам катились крупные слезы, оставляя влажные бороздки.
– Ладно, чего уж теперь реветь. Все обустроится… Родишь сына – жива буду – заботой не оставлю. Куда-либо приставлю, – то ли пожалела, то ли попеняла еще раз княгиня. – Будет девка – сама с ней разбирайся. О девках мне думать недосуг. Девки – товар легкий: пришла – ушла… И следа не осталось. Но и тут, если что, приданым помогу…
– Спасибо, матушка княгиня, – залилась опять слезами Любо-слава. – Век доброту вашу не забуду.
– Ступай.
Сгорбившись, как после удара плетью, Любослава покинула княжеский терем.

Этим же годом, только в разные месяцы, черниговские и се-верские князья играли свадьбы. Святослав Всеволодович отдал дочь свою за Владимира Ярославича, сына галицкого князя Яро-слава и дочери Юрия Долгорукого Ольги. А Олег Святославич Северский, благодаря стараниям вдовой княгини Марии Петри-ловны, сначала выдал замуж за Ярополка Изяславича, внука Мстислава Владимировича Великого, сестру сводную Марию. Затем 29 июля после недолгого вдовства и сам вторично женился на дочери великого князя Ростислава Мстиславича, Агафье Рос-тиславне, девице тихой и скромной, даже немного засидевшейся в девичестве, что, впрочем, не помешало ей понести сразу же после брачной ночи.
Эти свадьбы, проходившие одна за другой, не только укрепи-ли родственные связи северских князей с потомками Мономаха, но и значительно сгладили напряженные отношения между са-мими Ольговичами, возникшие два года назад из-за Черниговско-го стола. Однако, как и стоило того ожидать, в следующем году мир между черниговскими князьями и Олегом Северским, кото-рого теперь поддерживал великий киевский князь, был нарушен, и Олегу, который к тому же сильно приболел, пришлось уступить Святославу Черниговскому несколько спорных городов, чтобы достичь нового примирения. Тут и заступничество Ростислава Мстиславича не помогло: не пожелал великий князь затевать вражду с черниговскими, союз с которыми был важнее родствен-ных уз.
В следующем году северская княгиня Агафья Ростиславна ро-дила ему сына, названного Давыдом. Олег Святославич был на седьмом небе от счастья: он, как известно, очень долго ждал сы-на-надежу. И вот теперь у него было уже двое сыновей: уже во всю топал ножками по деревянным полам княжеского терема под приглядом мамок-кормилиц пухленький Святослав-Борис, а в детской зыбке на половине княгини Агафьи посапывал будущим богатырем Давыд. По случаю рождения второго сына в Новгоро-де-Северском пировали целую седмицу.


ДЕЛА РАТНЫЕ

Прошло несколько лет с того печального дня, когда умер князь Святослав Ольгович Черниговский, а его потомство было вынуждено покинуть Чернигов и довольствоваться малым – се-верским княжеством. И то, «благодаря милостивому решению» более счастливых родственников, братьев Всеволодовичей, за-нявших черниговский стол, как не забывали раз за разом напоми-нать черниговские князья.
Много всякого за это время случилось на Русской земле. Мно-го было хорошего, а еще больше – плохого, о чем и думать не хотелось, а хотелось поскорее забыть, выкинуть из памяти.
Русские князья все не могли сыскать между собой мира, и как лютые вороги, ходили один на другого войной, сея смерть и раз-рушения, боль и слезы. Мало того, что сами ходили, они еще и водили друг на друга иноземные полки и орды. Чаще всего таки-ми «помощниками» являлись половцы, «приглашаемые» то од-ним, то другим русским князем против своего соседа-недруга, хоть и были все они одного рода-племени – правнуки славного Игоря Рюриковича и его супруги Ольги Святой.
 Пользуясь внутренними княжескими распрями и неурядица-ми, из Дикой Степи, из-под самого Сурожского моря на окраин-ные русские земли набегали половецкие орды, жгли городки и веси, десятками тысяч уводили полон. Те уже приходили «без приглашения», по собственной воле, гонимые жаждой наживы и зовом степной разбойничьей крови кочевника.
Ближним, порубежным пловцам это делать было не с руки: сами могли в ответ получить такое же. К тому же большинство из них уже давным-давно перероднилось с русскими князьями и приняло христианство. Однако и они в силу общеплеменного решения не могли уклониться от этих набегов, чтобы не про-слыть врагами рода своего и не стать изгоями в собственном племени. А еще подталкивала алчность и зависть: русичи-то жи-ли не в пример им богаче и ярче.
Не дремали и соседи на западе, поляки, немцы, венгры, то и дело вторгаясь в полоцкие и волынские земли.
На киевском столе после гибели Изяслава Мстиславовича, благодаря поддержке воинственного Андрея Суздальского, вслед за отцом, Юрием Долгоруким, широко раздвинувшего пределы своего небольшого княжества, укрепился Ростислав Мстиславо-вич, его родной племянник и бывший князь смоленский. При этом Ростислав княжил, а Андрей Суздальский властвовал, не очень-то считаясь с киевским великим столом. В отличие от мно-гих русских князей он уже княжил единовластно, отменив удель-ное право на своей земле и сами уделы и не дав своим братьям, сыновьям и племянникам градов и весей, довольствуясь управле-нием на подвластных ему землях своих посадников и тиунов.
Все старое боярство, еще верой и правдой служившее его от-цу, вдруг в одночасье лишилось многих привилегий, а самое главное, возможности своего влияния на удельных князей. А по-тому тихо роптало, недовольное такими действиями князя Анд-рея. Вслух сказать противное князю опасались, зная его крутой нрав и тяжелую руку, но за его спиной распускали слухи о том, что он неправомерно, наперекор последней воли своего отца Юрия Владимировича, передавшего суздальскую землю млад-шим сыновьям, захватил ее.
Братья Андрея: Мстислав, Василько, Михаил и его племянни-ки от умершего брата Ростислава были вынуждены покинуть Суздаль и удалиться за пределы княжества. При этом Мстислав и Василько вместе со своей матерью и мачехой Андрея, Доброгне-вой, не раз обличавшей вторую жену Андрея в супружеской не-верности, уехали вообще за пределы Руси и стали искать участия у императора Византии Мануила, как недолго до этого его пле-мянник Андроник искал участия у галицкого князя Ярослава. С ним, а точнее, с их матерью в Византию отбыл и их восьмилет-ний брат Всеволод – последний сын Юрия Долгорукого.
Андрей и сам догадывался, что супруга его слаба на передок и не очень блюдет супружескую верность, но плененный ее не-обычной красотой, старался этого не замечать, по крайней мере, до поры до времени, теша себя мыслью при первой же возможно-сти расправиться с ее полюбовниками. И в первую очередь, с братьями первой своей супруги, Кучковичами, совратившими ее из-за мести по своей сестре, в смерти которой считали виноватым его, суздальского князя. Кучковичи, особенно Иван,  прелюбо-действовали с ней чуть ли не открыто, не боясь ни людской мол-вы, ни гнева Господнего. А ведь кара за прелюбодейство замуж-ней женщины, будь то простая супруга смерда или же княгиня, была страшной: уличенную живьем зашивали вместе с кошкой, собакой и петухом в кожаный мешок и бросали в реку. Смерть несчастной была долгой и мучительной. И княгиня владимир-ская, ростовская и суздальская об этом хорошо знала. Знала и грешила, возможно надеясь на русский «авось». Авось пронесет. И пока проносило…
Князю Андрею все было недосуг. То, не спрашивая благосло-вения и соизволения царьградского патриарха и митрополита киевского хотел самовластно возвести в епископский и даже в митрополичий чин владимирского иерея Феодора, книжника и грамотея, безоговорочно поддерживающего все его, суздальского князя Андрея, начинания, и, как и он, мечтавшего о своей незави-симой Владимиро-Суздальской епархии. То сельцо Боголюбово обустраивал, поражая убранством и красотой мир. То Владимир свой возвеличивал, строя в нем по примеру Киева Золотые, а еще и Серебряные врата. То с киевским престолом разбирался, то с булгарами камскими, совершившими набег на окраины суздаль-ской земли, но со строптивыми новгородцами, не пожелавшими иметь у себя на княжении его племянника и сына киевского кня-зя, Святослава Ростиславовича.
С булгарами он поступил круто. Собрав под свои знамена суздальцев, владимировцев и дружины союзного себе князя Юрия Ярославича Муромского, всего около двадцати тысяч рат-ников, совершил стремительный поход в их земли, занял главный и сильно укрепленный город Бряхимов и еще несколько других в его окрестности,  изгнал булгарского князя, виновного в набеге. Ни сам, ни его дружина, ни его союзники из того похода с пус-тыми руками не возвратились. Каждому, как тогда говорили, на «зубок» досталось: кому пленники, кому серебро и злато, кому скотинка, кому меха и пушнина таежная.
Но вложить меч в ножны и дать отдых своим воинам, утом-ленным походом и сечами, ему было не суждено. В лето 6675 от сотворения мира или в 1167 год от Рождества Христова шведы, овладев землями финнов, устремились на Новгород и Ладогу.
Обнаружив врага, новгородцы выжгли часть посада, подсту-павшего к Волхову, чтобы не дать противнику закрепиться на берегу. Посадник Нежата, возглавивший оборону города, послал срочных гонцов за подмогой к Андрею Суздальскому. Тот тут же направил Святослава на помощь новгородцам, усилив его дружи-ну своими воями. На пятый день Святослав Ростиславович и  его новгородский друг и посадник, проделав стремительный бросок, не мешкая, напали на шведов. Бой был скоротечным и победным: из пятидесяти шведских судов, прибывших к Новгороду, спас-лось только двенадцать. Множество напавших шведов, простых воинов и родовитых ярлов, было уничтожено, но еще больше – взято в плен. Только конунгу Книву с десятком его рыцарей и телохранителей посчастливилось избежать участи остальных, на поврежденных судах бежать восвояси.
Пока он был занят ратными делами, в Киев, в митрополичьи палаты, был вызван его верный друг, самопровозглашенный епи-скоп Феодор. По-видимому, без боярской злобы-клеветы тут дело не обошлось. Церковный суд, поддержанный киевским князем, над Феодором был скор: Феодора обвинили в ереси и тут же, не откладывая дело в «долгий ларчик», признали еретиком и казни-ли под улюлюканье киевской толпы зевак.
Как позднее напишет киевский летописец,: «Митрополит же Константин, исследовав все прилежно и  обличив его судом ду-ховным недостойным быть причастником церкви, осудил и по-слал его на Песий остров, на покаяние. Он же начал еще больше злоречить  митрополиту и тяжкие ереси произносить, из-за чего был отдан под суд великому князю. Тот же осудил его, как бого-хульника, велев ему язык урезать, очи исторгнуть и руку правую, а потом и главу отсечь. И прокляли его собором, и книги, писа-ные им, на торге перед народом сожгли».
Так Андрей лишился верного сподвижника своих начинаний. Что творилось в его душе в тот момент, никто не знает, но ходил он по своему терему мрачней тучи, темнее ночи, с лихорадочным блеском в глазах.

Но не только было тревожно и неспокойно в новгородской земле и в Залесской Руси, к которой относилось суздальское кня-жество. Было неспокойно и на окраинах Киевского и Переяслав-ского княжеств: в окрестностях Днепра скопились значительные силы половцев, нападавшие на порубежье, а еще на торговых гостей, везших свои товары из Византии в Киев и Новгород. По-ловцы дошли до того, что перекрыли торговый путь «из греков», лишив киевлян и других русичей необходимых товаров. Это вы-зывало не только недовольство русичей, но и ярость императора Византии, который настоятельно просил  киевского князя Рости-слава Мстиславовича обезопасить торговый путь и жизнь его подданных. 
Чтобы очистить торговый путь по Днепру от половцев, Рости-слав решил по примеру своего деда Владимира Мономаха совер-шить общерусский поход против половцев. Для этого он посыла-ет своих бояр в качестве послов в Переяславль, Смоленск, Черни-гов и Новгород-Северский. Князья откликнулись на призыв вели-кого князя и прибыли со своими дружинами под городок Канев. Однако сражения с половцами не произошло, так как те предпо-чли скрыться в степи. Сопроводив до Киева шедший из Византии торговый флот, союзники ушли в свои земли.

К шатру северского князя, установленному на холме недалеко от берега Днепра, на гнедой кобылке подскакал всадник – по-сыльный черниговского князя Святослава Всеволодовича. Один из младших дружинников северского князя, стоявший на страже, принял у него поводья, чтобы отвести его лошадь к временной коновязи, сработанной неподалеку из подрубленного по пояс че-ловеку деревца, а второй дружинник попросил обождать: «Доло-жу князю» – и скрылся за пологом шатра. Еще двое дружинни-ков, не обращая внимания на прибывшего гонца, продолжали нести службу, коротко прохаживаясь взад-вперед перед шатром.
Через короткое время дружинник, ходивший на доклад, вы-шел и коротко бросил гонцу: «Князь ждет». Тот ничего не отве-тив на это, молча отодвинул полог и проследовал внутрь шатра. Поприветствовав по русскому обычаю князя, гонец сказал, что прислан Святославом Всеволодовичем с просьбой прибыть в его стан для важной беседы.
– А сам прибыть не мог? – окинув посланца черниговского князя внимательным оком, спросил Олег Святославич Северский. И добавил, не скрывая лукавинки в голосе: – Неужели приболел? Хотя вчера, помнится, был здоров… А, может, считает зазорным ко мне прибыть?..
– Слава Богу, князь здоров, – ответил с почтением, но твердо и достойно посланец. – И зазорного ничего не имеет. Просто у него сейчас гости: князь Роман Смоленский и Олег Чечерский. О чем-то совет имеют.
– Раз так, то передай своему князю, что в скором времени бу-ду. А теперь ступай.
Посланец удалился, а Олег Святославич задумался: «И для че-го такого зовет меня к себе двоюродный братец. Поход, затеян-ный великим киевским князем Ростиславом, ни чести, ни славы не принес. Стоило ли вообще сюда идти, чтобы несколько дней стоять в чистом поле на жаре. Чего он от меня хочет»?
Заняв с первых дней политику добрососедского отношения с братьями Всеволодовичами, Олег Курский, а теперь уже Север-ский, и дальше продолжал придерживаться этой тактики. Это позволило ему не только поддерживать мир со Святославом Все-володовичем и его братом Ярославом, но и укрепить свою север-скую дружину, а также заниматься усилением городков Посемья и возведением каменной церкви в честь святого Михаила Архан-гела, строительство которой близилось, благодаря стараниям зод-чего Степана, к завершению. Возникшая прежде из-за передачи Всеволодовичам Чернигова напряженность между ними, посте-пенно угасла, особенно после свадьбы его младшего брата Игоря Святославича на дочери Ярослава Осмомысла, князя галицкого, Ефросиньи, которой едва исполнилось пятнадцать лет. Даже оби-да за обман Святослава Всеволодовича в том, что он оделит Иго-ря и Всеволода Святославичей уделами, как-то сошла на нет, пе-рестав щемить сердце и душу.
Свадьба же Игоря состоялась примерно через год после же-нитьбы самого Олега на Агафье Ростиславне. И состоялась она по неукоснительному желанию княгини Марии, организовавшей и поиск достойной супруги для своего сына, и сватовство, и при-бытие поезда с невестой и ее приданым в Новгород-Северский. «Вот вы с Ярославом были женаты на сестрах, дочерях Юрия Долгорукого, так почему нам теперь еще больше не породниться, поженив детей», – говорила она не раз князю Олегу. Говорила и добилась.
Невеста особой красотой не отличалась. По-девичьи углова-тая, в отцову породу ширококостная фигура, с еще не вполне сформировавшейся грудью, чуть вздернутый носик, скуластое, опять же в отцову породу лицо, русая до колен коса да огромные светло-карие глаза. Впрочем, со временем она обещала стать если не красавицей, то очень привлекательной и обаятельной женщи-ной, с горделивой осанкой, статным, высоким станом, вид кото-рого не могли испортить даже ее немного широковатые бедра – признак плодовитости и легкого деторождения.
Впрочем, не девичья красота невесты была основным двига-телем устремлений Марии Петриловны заполучить Ярославну в жены Игорю, ибо как любили повторять простые русичи: «С лица воды не пить». И даже не ее богатое приданое. Главным было положение и сила ее отца, Ярослава Галицкого, мужа величавого, грозного и богатого, а еще весьма мудрого, не зря же прозванного народной молвой Осмомыслом, то есть думающего за восьмерых. У него были сильные и опытные ратные полки, так как все время приходилось сдерживать напор венгров. Не раз он скрещивал мечи и с великими князьями киевскими: Изяславом Мстиславо-вичем из-за спорных городов на Волыни, захваченных еще его отцом Владимирком Володарьевичем, и Изяславом Давыдовичем из-за Ивана Берладника. А торговля с Болгарией, Византией, Мо-равией и той же Венгрией, приносила огромные богатства в его казну, а потому многие русские князья искали в нем друга и со-юзника. И еще ее природный ум и добрый нрав, о чем позже Да-ниил Заточник в своем Слове к князю Ярославу Владимировичу скажет: «Хорошая жена – венец мужу своему и беспечалие, а злая жена – горе лютое и разорение дома». Мария Петриловна не лю-била Даниила Заточника за его нелицеприятное отношение к Ольговичам, но уважала за мудрость, а потому довольно часто приводила в качестве примера его крылатые изречения.
Распри Ярослава с Ольговичами давно ушли в прошлое, и быльем, как травой-муравой, поросли. И теперь Мария Петри-ловна, вдова князя Святослава Черниговского, позабыв прошлые обиды, уже видела в нем сильного союзника для своих детей. Видно, прошлые обиды забыла не одна Мария, забыл о них и Ярослав, который не отклонил предложения бывшей чернигов-ской княгини. Хотя у Фроси, как звали все домашние княжну, были и другие завидные пары: ее руки просил венгерский коро-левич и византийский принц Андроник, изгнанный из Констан-тинополя императором Мануилом и обитавший некоторое время на Руси в ожидании лучшей доли, пока Ярослав, послав посоль-ство в Царьград, не помирил Андроника с императором. Имелись и другие претенденты. Однако свой выбор Ярослав остановил на Игоре Святославиче из рода Ольговичей.
Со свадебным поездом в качестве провожатой Ефросиньи в Новгород-Северский прибыл и брат невесты, княжич Владимир Ярославич, ровесник Игоря, с которым они, кстати сказать, сразу же подружились. Прибыли из Галицкой земли и несколько детей боярских из лучших родов галицких, а также сенные девки для прислуги и свадебного плача. Словно в северском городке не умели песни петь и свадебный плач сказывать. Небось, поголоси-стее многих были…
На эту свадьбу, как ранее на свадьбу Олега Святославича, бы-ли званы и прибыли многие князья, родственники покойного Святослава Ольговича и ныне здравствующего князя северского, Олега; не были обойдены этой честью и новые князья чернигов-ские, Святослав Всеволодович с супругой и его брат Ярослав с Марфой. Прибыли и замужние сестры Игоря вместе со своими благоверными, в том числе и младшенькие. С неделю гости и родственники здравили молодых, одаривая всевозможными по-дарками, и пили за их здоровье.
Мария Петриловна не поскупилась, и свадьбу сыграла на сла-ву. Столы в княжеском тереме ломились от всевозможных куша-ний и вин. И если многие из гостей не были на поминальной тризне по Святославу Ольговичу, то теперь на свадьбе они, слов-но нагоняя упущенное, ели и пили за двоих, а то и за троих. Мужчины – себе, а их жены – себе. Под свадебные песни посад-ских девиц, под перегуды и перещелки веселых гудочников и сопельщиков, под звон бубенцов и стук бубнов разудалых скомо-рохов.
Однако питье и кушанья не всем пошли на пользу. Прибыв-ший вместе с черниговскими князьями епископ Антоний, боль-шой любитель пития и кушанья, когда-то так коварно обошед-шийся с Марией Петриловной, во время черниговского противо-стояния ее с племянниками, по возвращении со свадьбы в Черни-гов вдруг ни с того ни с сего заболел и долго маялся, сердечный, животом. Это бросило тень подозрения на бывшую чернигов-скую княгиню, усердно угощавшую «дорогого» гостя за празд-ничным столом. Но она заявила, что к хвори и маяте владыки никакого отношения не имеет.
«Все мы в руках Божьих, – сказала она и Олегу Святославичу, и прибывшему по такому делу вновь в Новгород-Северский Яро-славу Всеволодовичу. – Сказано: без Божьего позволения ни один волос не упадет с головы твоей!.. Знать, не только людей, но и Бога прогневал Антоний своим лицемерием и чревоугодием. Я же зла не помню…»
Посудачили, посудачили о недомогании Антония, да и замол-чали. Тем более, что Мария Петриловна сама-то владыку за сто-лом не потчевала, ни чар с вином, ни блюд с кушаньями ему не подавала. Этим всем занимались ее хлопы да ключница Меланья, колобком катавшаяся около Антония. А с Меланьи какой спрос: «Ничего не знаю. Ничего не ведаю. Всех из одной ендовы поила, всех из одной братины кормила. А почему святой отец заболел да чуть не околел, того не ведаю, не знаю, ибо баба глупая, книжной мудрости неученая».
То ли от пережитого, то ли еще по какой причине, но некото-рое время спустя после свадьбы Игоря и Ярославны чернигов-ский епископ Антоний вдруг ни с того ни  сего стал запрещать черниговским князьям есть в господние праздники, по средам и пяткам, сыр, яйца и молоко. То есть то, что благословил игумен Печерский Поликарп и чего не одобрял вновь прибывший из Константинополя митрополит Константин, сменивший умершего Иоана. Антоний к явному удовольствию северских князей не-сколько раз с паперти Спасо-Преображенского храма яростно изобличал Святослава Всеволодовича и его брата Ярослава в на-рушении церковных законов, клял, чуть ли не предавая анафеме, за мясоедство. Заручившись поддержкой нового митрополита, епископ Антоний вел себя необдуманно вызывающе по отноше-нию к черниговским князьям, которые, как он считал, были обя-заны ему своим столом.
«Не будь меня, – не раз говорил он Святославу Всеволодовичу в приватных беседах, – еще неизвестно, как сложилось бы твое княжение в Чернигове… Ты мне, княже, должен быть по гроб своей жизни благодарен».
Святослав морщился, хмурился, недовольно шевелил полны-ми губами, но до поры до времени терпел и сносил эти упреки. Однако терпенье его было не бесконечно. И вот епископ своим лаем с церковной паперти о греховном мясоедстве внес послед-нюю каплю: Святослав разгневался и выгнал епископа взашей из Чернигова в Киев. Разозленный Антоний отбыл в митрополичьи палаты к Константину. Впрочем, произошло все это чуть позже описываемых нами событий. Пока же была только котора да рознь между князем и епископом, но и это радовало душу быв-шей черниговской княгини.
«Есть, есть Бог на небе, – не скрывала удовлетворения Мария Петриловна, узнав от Олега о вражде между черниговскими князьями и их епископом Антонием. – Он правду видит и шельму метит». 

Когда Олег Святославич прибыл в шатер Святослава Всево-лодовича, тот встретил его с радостными объятиями, словно год не виделись. Усадил за походный стол, накрытый прямо в шатре: «Угощайся». Спросил о здоровье, о планах на текущий день и на ближайшее будущее. Пришлось отвечать, что все нормально, только тоска от безделья гложет ретивое.
– Вот, вот, – тут же ухватился Святослав. – Тоска. Ни поход, а срам.
Олег промолчал.
– Шума много, – продолжил Святослав, – а толку – мало. Что скажешь?
– Могу то же самое повторить, – был лаконичен Олег, так и не поняв, к чему клонит его двоюродный братец. – Однако, брат, я никак не возьму в толк, зачем был зван? Поясни доходчивее. А то, то ли от жары, то ли от безделья, но голова что-то плохо сооб-ражает...
– Я и говорю, – незамедлительно отозвался Святослав, – что шуму много… А не хочешь ли ты, братец, попытать вдвоем со мной ратного счастья?.. Не сейчас, – добавил он, заметив недо-уменный взгляд северского князя. – Сейчас – из пустого в по-рожнее воду лить. Думаю, что предстоящей зимой нам следует потревожить вежи половецкие, когда они нас и ждать не будут. А? Что на это скажешь?
Олег подобного от визита к Святославу не ожидал, поэтому был слегка озадачен и молчал.
Святослав также молчал, дав возможность гостю собраться с мыслями, прежде чем дать ответ.
– Я со своим братом Ярославом, – первым нарушил молчание Святослав, – и ты со своими братьями… Рейдом по Попселью пройдемся, а то и до Дона доберемся… Пощекочем поганых жа-лом копейным да покрестим мечом булатным, отобьем надолго охоту в наши края заглядывать. Повезет – полон наш высвобо-дим, не повезет – чужим полоном будем довольствоваться.
– А что, – согласился Олег, – дельное предложение. Только я не со своими братьями, как изволил ты выразиться, а с братом Игорем пойду, так как братец Всеволод, кстати, названный в честь твоего покойного батюшки, пока еще млад. Рано ему в та-кие походы хаживать. Пусть еще малость у своего дядьки-пестуна Силыча ратному мастерству подучится, да силенок под-накопит… А еще уму-разуму у премудрого инока Никодима по-наберется…
– Все мы в честь кого-то названы, – философски заметил Свя-тослав, намекая на то, что и его имя одинаково с именем Олегова отца и их общего прадеда, Святослава Ярославича.
– Ему еще только пятнадцатый год идет, – продолжил пояс-нять Олег, продолжая прерванный замечанием Святослава разго-вор о младшем брате. – А Игорю поход – в самый раз. Он и в этот рвался, еле уговорил остаться… княжеский стол в Новгород-Северском вместо меня блюсти.
– Хорошо, – не стал возражать Святослав. – Пусть будет один Игорь. Однако, признаться по правде, я считал, что Всеволод уже готов к ратной жизни… Такой крепкий княжич, почти с меня ростом. И мечом – довелось как-то наблюдать за его занятиями – владеет, дай Бог каждому… Наверное, во Мстислава Тмутара-канского, прозванного еще Удалым, уродился. Тот, слышал, мог одним ударом меча любого степняка, будь тот в броне или без таковой, располовинить, надвое рассечь…
– Может Всеволод и готов к ратному делу, но еще молод, – не стал оспаривать слова Святослава Олег, которому, что ни говори, было лестно слышать подобное сравнение о своем меньшом бра-те. – А вот Игорь поспел. Мечом не хуже меня уже владеет и на коне скачет – не угнаться. Да к тому же еще взялся половецкой науке обучаться: аркан метать. И жениться успел…
– Как с женой молодой живут? Ладят? Детей скоро наплодят, чтобы тебя дядей сделать? – усмехнулся Святослав добродушно.
– Вроде ладят. Впрочем, это уже не мое дело, как ему в своей семье жить… А вот на удел посадить его – мое дело. К тому же матушка, – назвал он княгиню Марию матушкой, что в последнее время делал не часто, – о том же чуть ли не каждый день мне твердит. Думаю в Путивль отправить… Курск, где я княжил, ма-ловат, да и на рубеже со степью стоит… а потом Курск …и для Всеволода сгодится. Как ты, брат, на это смотришь?
– Северское княжество твое, брат, и тебе решать, где кому и в каких уделах в нем сидеть, – дипломатично отозвался Святослав, подчеркнуто назвав Олега братом. Впрочем, величать друг друга братом вполне было в обычае у русских князей, даже если они и не приходились друг другу братьями по родству, но находились в одном и том же возрасте и положении.
– Да, решать, конечно, мне, – протянул Олег Святославич и добавил, не удержавшись от запоздалого упрека: – Помнится, когда ты под Черниговом стоял, стола добиваясь, то и для брать-ев моих меньших уделы обещал выделить… Да что не получи-лось. А потому мне теперь решать. Это верно.
– Может, такое и было, да как-то уже забылось, – отшутился Святослав, сконфузившись. Ведь прав был Олег: в феврале 1164 года Святослав Всеволодович клятвенно заверял Олега, тогда еще князя курского, что в добавок к Северскому княжеству наде-лит его братьев Игоря и Всеволода уделами из волостей Черни-говского княжества. Клялся, но клятву не сдержал. – Вообще-то, брат, мы немного отклонились от основного разговора, – поспе-шил он перевести разговор вновь в нужное русло и уйти от ще-котливой и неприятной темы. –  Так быть зимнему походу или нет?
– Быть. Конечно же, быть.
– Спасибо, Олег. Иного от тебя и не ждал, – был искренне растроган Святослав.
– А разве мне стоило отказаться? – удивился северский князь.
– Некоторые… перед тобой… отказались. Наши родственнич-ки… впрочем, не буду называть.
– Я не такой, – твердо заявил Олег, в свою очередь не спра-шивая имен князей, отказавшихся участвовать в походе. – На иноплеменного врага – всегда «пожалуйста»! Я только наших внутрикняжеских смут не люблю. Считаю, что от них одни не-счастья всей земли Русской. Потому в лето смерти батюшки мое-го и ратоборствовать с тобой, брат, из-за Чернигова не стал. Не желаю лить братскую кровь. А с врагами нашими – только клич брось – всегда готов! Хоть летом жарким, хоть зимой студеной.
– Спасибо, брат, – Святослав искренне обнял Олега Северско-го. – Будем всегда держаться друг за дружку. И прошу тебя: из-вини меня, что не сам к тебе в шатер пожаловал, а в свой пригла-сил. Думал подыскать нам еще союзничков, да не вышло… Ви-дать, любят родственнички наши зимой сиживать на печи, да протирать задним местом кирпичи.
– И пусть их. Одни справимся. Только давай, Святослав, уго-воримся, когда в поле выступать.
– Выступим, скорее всего, на Варвару, когда дороги после осенней слякоти станут и речки еще льдом не покроются, а толь-ко салом возьмутся… Можно было бы и на Федора Студита, да боюсь, что рановато: земля еще не подмерзнет, лошадок по рас-путице угробить можно… Думаю, более точное число обговорим позже. Сошлемся.
– А знаешь что, Святослав Всеволодович, – улыбнулся Олег, – приезжай-ка к нам в Новгород-Северский на Покров день. От-празднуем вместе. В церковь Воздвиженья сходим, пение отца Никонора послушаем. Не голос – рык львиный! Да к тому време-ни, надеюсь, что с Божьей помощью каменную церковь в честь моего святого покровителя Михаила достроим. Полюбуешься. Мастер Степан Муравин знатно стены вывел. Лепо смотреть. И купола, как золотой шелом… Или как золотые лодочки по сини небесной плывут! Чудо!
– А что? Приеду, – оживился Святослав, которому вдруг захо-телось красоту выстроенной в Новгород-Северском церкви срав-нить с имеющимися в Чернигове, хотя бы со Спасо-Преображенским храмом.
– И не один, а со всем семейством.
– Приеду с семейством. Заодно и дату предстоящего похода уточним.
– По рукам?
– По рукам.
Еще поговорив немного о разных делах и добротно отобедав, князья расстались, пообещав друг другу быть всегда заедино. А вскоре все союзное войско, утомленное бесплодным стоянием у Канева, направилось по домам.


***
– Как поход прошел, Олег Святославич? – спросил Игорь, ко-гда вся большая семья северского князя Олега: он сам, его супру-га Агафья, княгиня Мария, оба княжича и молодая жена Игоря, Ефросинья, по совету Марии Петриловны собрались за обеден-ным столом княжеского терема.
Вообще-то, все северские князья, и Олег, и Игорь, и даже еще холостой Всеволод, а также вдовая княгиня жили в своих тере-мах. Кто тут, на территории детинца, кто, как князь Игорь, уже за его пределами. Однако довольно часто, особенно в праздничные дни или же по важным семейным датам и торжествам, они соби-рались все под крышей главного княжеского терема, под крышей Олегова дворца. Вот и на этот раз опять собрались воедино, что-бы послушать из первых уст о походе.
Олег уже успел вымыться в баньке и отдохнуть в опочивальне после похода, не забыв побывать там с женой, отчего лицо Ага-фьи светилось тихим светом, и сама она чуть не мурлыкала лас-ковой кошкой, только что поглаженной рукой хозяина.
– Да так себе, поход как поход… Все живы и здоровы домой возвратились… Правда без добычи и без полона.
– И на том, слава Богу, – мелко перекрестилась княгиня Ма-рия, – что все живы и здоровы. Значит, слез не будет в семьях твоих дружинников и ополченцев.
В последнее время княгиня Мария стала более жалостливая к людскому страданию и горю, видно сказывались ее частые и за-душевные беседы с отцом святым Никонором.
Обе снохи последовали за свекровьей, осеняя себя мелким крестным знаменем и тихо шепча слова благодарности всевыш-нему, что все обошлось без крови..
– И что же ты, братец, ни с одним басурманином не сразился? – не поверил пылкий Всеволод.
– Не довелось…
– Значит, зря только кони ноги били да подковы стирали, – подытожил результаты похода Игорь. – А ты, брат, правильно сделал, что меня в этот скучный поход не взял, – добавил он, как бы окончательно признавая правоту Олега в давнем разговоре. – И, правда, не поход, а мука. Только лишние мозоли на заднем месте…
– Попридержи язык, Игорь, – сверкнула очами Мария Петри-ловна. – За столом сидишь, с матерью, а не в гридницкой со своими гриднями-сквернословами. А кто же из русских князей был? – приструнив княжича Игоря, спросила она с чисто жен-ским интересом. – Наверное, сыновья Ростислава, кто-нибудь из смоленских… да черниговские?..
– Были и смоленские, зять Роман и Олег, был Глеб Переяслав-ский с малой дружиной. А еще был Святослав Всеволодович Черниговский с братом Ярославом и, само собой, сыновья вели-кого князя: князь Вышгородский, да князь Белгородский. А что касаемо итогов похода, то на это с какой стороны взглянуть… – ответил он Игорю со значением.
Тот молча пожал плечами, оставшись при своем мнении. Зато княгиня Мария, многое повидавшая за годы своего княжения, остро взглянула на пасынка.
– Договорились мы со Святославом Всеволодовичем, – стал пояснять Олег, – с братьями своими в поход на половцев пойти…
Тут уж не только Мария, первая почувствовавшая некую не-досказанность в словах Олега, но и Игорь, и Всеволод с интере-сом воззрились на северского князя.
– Зимой. Только нашими княжествами, – продолжил Олег. – Без иных прочих…
– С братьями, говоришь, – ухватился Игорь. – То есть, Свято-слав со своим братом, а ты, Олег, со своими: со мной и Всеволо-дом? Да?
Женщины, особенно молодая жена Игоря, напряглись, с инте-ресом ожидая ответ Олега.
– С тобой, – уточнил Олег. – Только с тобой.
– А я? – чуть ли не вскрикнул Всеволод, вскакивая из-за сто-ла. –  Я-то?
– А ты мал еще, – первой осадила его Мария Петриловна. – Сядь! Не прыгай, как блоха…
– Да я не хуже Игоря мечом и копьем владею, – загорячился княжич, но на свое место сел. – Любого спросите… Хоть дядьку Силыча, хоть инока Никодима…
– Рановато, братец, тебе в поход пока, – мягко, чтобы не оби-деть младшего брата, произнес Олег Святославич. – Матушка тут полностью права. Потерпи чуток…
– Игорю, значит, не рановато, – не желал мириться со своей долей Всеволод, – а мне рановато. Да я… да любого… одним ударом…
– Притихни, – не сказала, а властно приказала Мария. – Ты не на ристалище, а за столом. Подумаешь, Аника-воин нашелся... От горшка – два вершка, но туда же, на рать, на брань… Вы еще с собой Святослава Олеговича, а еще лучше Давыда Олеговича возьмите… прямо от груди у Агафьюшки. Он как закричит, так все вороги с перепугу и разбегутся с ратного поля…
Мария Петриловна в своем материнском желании оградить сына от опасности, конечно же, значительно преувеличивала его малолетство. Всеволод, несмотря на то, что был младшим бра-том, обещал со временем стать настоящим богатырем. Он и сей-час почти ни в чем: ни в росте, ни в ширине плеч не уступал Иго-рю да и Олегу, хотя ему исполнилось только четырнадцать лет.
– Не считай, матушка, меня за маленького, – возмущался Все-волод, но уже намного тише, чем прежде. – Нашла с кем сравни-вать, с грудничком…
– Ладно, Всеволод, – попытался воздействовать на брата и Игорь, обрадованный своим участием в предстоящем походе, успокоить младшего брата. – Мы с тобой еще не в одном походе побываем, не перед одним ворогом свою удаль молодецкую по-кажем! Я ведь тоже столько лет ждал, когда меня на дело возь-мут. Вот и ты немного подожди.
Всеволод, только рукой махнул: все, дескать, против меня… А князь Олег, видя, что младший брат наконец-то успокоился, про-должил:
– И это не одна новость…
Все опять с интересом и долей нетерпения посмотрели на не-го: не томи, мол, рассказывай.
– Думаю, – посмотрел северский князь на Марию, – что ма-тушка, как всегда, права. – Он сделал паузу. – Пора Игорю своим уделом обзаводиться…
– Брат! – только и смог сказать Игорь – собственный удел давно был верхом его мечтаний и желаний.
– Курск, что ли? – спросила кратко, по-деловому Мария, тогда как остальные с прежним вниманием молча ждали слова князя.
– Нет, Путивль, – окончательно довел свое решение северский князь. – Вотчину нашего рода. А Курск, думаю, побережем для Всеволода. Только такой воитель, как Всеволод, – улыбнулся он младшему брату и ласково потрепал его по русым волосам, – сможет управлять порубежным со степью Половецкой городом. Другим не справиться. Да и куряне, мужи чем-то схожие с новго-родцами, крикуны и горлодеры, к тому же почти всегда оружны; с ними не так-то просто справиться да сладить… Это только по силам нашему Всеволоду. Богатырю!
Всеволод покрылся румянцем.
– Когда прикажешь отправляться, брат? – нетерпеливо спро-сил Игорь, в мыслях видя себя уже мчавшимся к детинцу Путив-ля.
– Скоро, – заверил Олег брата и тут же добавил: – Спешить с этим делом не станем. Поживи-ка еще здесь. Места, надеюсь, в Новгороде-Северском всем хватает. К тому же надо послать кого-либо из наших тиунов или огнищан, чтобы путивльские терема, дворцы покойного батюшки да брата его Игоря Ольговича в по-рядок привели. А еще нам всем нужно гостей встретить…
– Это кого же? – поинтересовалась Мария Петриловна. – Не Всеволодовичей разом?
– Их самых, – подтвердил Олег. – На Покров день обещались быть. С семействами…
– Ну-ну – только и молвила на это Мария Петриловна, так и не простившая до конца Всеволодовичам изгнания из Чернигова.
Как ни хотелось Игорю прямо из-за стола вскочить на коня и птицей понестись к заветному столу, но приходилось сдержи-ваться. Впрочем, и без того его сердце ликовало. Да и ждать это-го заветного часа оставалось не так уж много. Ведь больше уже ждал. Теперь же чуток остался. А с этим чутком он справится, обязательно справится.

***
На Покров, как и обещал, прибыл Святослав Всеволодович со своей супругой Переславой и старшими детьми: Владимиром, Олегом и Всеволодом. Явился и Ярослав с женой, но без дочери Милославы.
«Мала еще», – на вопрос Олега, почему не взяли Милославу, заявила громогласная Марфа, почти полная копия своей сестры Марии: такая же дородная, такая же властная, но более голоси-стая. Не зря же на нее положил глаз Ярослав, когда приезжал гос-тить в далеком уже 1137 году к дяде своему, Святославу Ольго-вичу, князю новгородскому, только что женившемуся на Марии
Мария, довольная участью, постигшей ее главного обидчика и недоброжелателя епископа Антония, позабыв прошлые обиды, радушно встречала гостей, вела в княжеские покои, предлагала снять с себя верхнюю, запылившуюся одежду.
– Не бойтесь, у нас тепло. Я еще загодя велела ключнице Ме-ланье в детинце все печи истопить, да комнаты прогреть, – гово-рила она, большей частью обращаясь к прибывшим княгиням. Потом вела и усаживала за праздничный стол, за которым уже сидели местные бояре со своими женами и старшими сыновьями, составлявшими, как правило, костяк княжеской дружины, лица духовного звания, другие знатные и нарочитые жители Новгород-Северского. Вокруг стола суетились многочисленные слуги. Ма-рия и тут хотела показать племянникам, что она, как истинная княгиня, смогла навести порядок и в этом граде, покинутом ко-гда-то Всеволодовичами из-за Чернигова.
Отобедав и поблагодарив за хлеб-соль княгиню Марию и кня-зя Олега, гости в сопровождении празднично одетых хозяев по-шли смотреть церковь святого Михаила.
Строительные работы по возведению самой церкви, как и по-лагал Олег, когда приглашал летом Святослава в гости, были окончены, однако деревянные леса вокруг всего здания еще оста-вались.
– Зодчий Степан предлагает покрыть стены не только изнут-ри, но и снаружи, – пояснил такой оборот дела Олег. – Для пущей красоты и крепости. Говорит, будет стоять белой и стройной, как невеста под венцом… С ним согласен и новый игумен, – добавил он для вескости, – бывший наставник моих братьев, отец Нико-дим. Муж вельми ученый и достойный… Игоря с Всеволодом и греческому языку, и латинскому обучил. И прочей книжной пре-мудрости. Так что они у нас теперь не только мечом махать уме-ют, но и еще языком, – пошутил он. – А еще думаю поручить Ни-кодиму летопись нашего рода написать… По примеру киевских и новгородских летописцев…
Всеволодовичи любовались новой каменной церковью, не-большой и явно уступающей черниговскому Спасо-Преображенскому собору, но стройной, убегавшей своими, кра-шенными лазурной краской, куполами в осеннее сероватое небо, одновременно слушая северского князя и соглашаясь с ним.
– Дельно говоришь, брат, дельно.
Ближе к вечеру застолье в княжеском тереме повторилось с прежним размахом, только уже без бояр и прочей северской ро-довитой знати. После чего женщины удалились на свою полови-ну, а мужчины, включая и Всеволода – пусть привыкает – оста-лись, чтобы обсудить детали предстоящего похода в Степь.

Осень в этом году была сухой и короткой. Зима наступила ра-но и была, на удивление, малоснежной, но студеной. Впрочем, не настолько, чтобы нельзя было нос из изб на улицу показать.
Как и договаривались, Олег Святославич вместе с братом Игорем и небольшой, всего в тысячу всадников, но о двуконь, дружиной, среди которой было триста пятьдесят путивлян и ку-рян, приведенных Игорем, в первых числах декабря прибыл в Чернигов. Встретил Ярослав. Встретил неожиданной и малопри-ятной вестью:
– Брат, князь Святослав, болен.
– Что же, поход откладывается? – обеспокоился Олег.
– Нет, – снял беспокойство Ярослав. – Поход будет. Брат по-ручил это дело мне.
– Слава богу, хоть в этом повезло, – обрадовался Олег и тут же поинтересовался: – Дружина готова?
– Готова. И воеводы, и сотники.
– Не Славец ли воеводой, мой старый знакомый? – поинтере-совался Олег.
– Отошел Славец от дел, – с нескрываемым раздражением за-метил Ярослав. – В вотчине своей как крот в норе заперся. Теперь вопросами дружины в Чернигове заправляет внук Петра Ильина, Юрко или Юрковец, как его стали чаще величать. Помнишь тако-го?
– Помню, – бесцветным голосом отозвался Олег, помнивший Юрковца еще по черниговскому сидению. В отличие от Славца, Юрковец тогда на него не произвел никакого впечатления.
– Но он с нами не идет, остается в Чернигове. Святослав так распорядился.
– Тогда навестим накоротке Святослава, пожелаем ему ско-рейшего выздоровления – и в путь!
Святослав лежал в той же самой опочивальне, где когда-то жил и умер его дядя и отец Олега, Святослав Ольгович. Ему дей-ствительно нездоровилось. В теле ощущался жар, глаза были тусклы и туманны. Сухой и тяжелый, затяжной кашель не давал спокойно дышать.
У одра больного суетился местный знахарь и травник, а еще по совместительству и костоправ, старый ведун Пронька, которо-го Олег знал еще с дней своего отрочества. Казалось, Пронька почти не изменился под гнетом лет. Все также был согбен, сед, как лунь, и молчалив. Пронька, по-видимому, потчевал больного князя своими снадобьями и настоями из трав, так как в руке у него была деревянная ложечка с какой-то мутной жидкостью, а на поставце стоял горшочек.
Увидев вошедших, Святослав вяло махнул рукой, предлагая лекарю удалиться, и Пронька, сутулясь, покинул опочивальню.
– Что, брат, занемог? – поприветствовав Святослава и поздо-ровавшись со стариком-лекарем, специально напускным, нарочно бодрым тоном, как часто это делают у постели больного, спросил Олег.
– Да вот лихоманка, будь она неладна, не ко времени привяза-лась, – слабым и извиняющимся голосом ответил Святослав.
– Бывает, брат… А мы, как и обещали, прибыли…
– Вижу. И прошу извинить: подвел тебя…
– Ты не горюй, что не сможешь поучаствовать в походе. Ты выздоравливай! А в поход с тобой мы еще сходим. Ты мне скажи: кто за главного над ратью? Твой брат или я?
– Лучше ты, а Ярослав, он… – замялся Святослав, не желая уличать брата в легкомысленности, а то и в трусости.
– Понимаю, – выручил Святослава Олег. – А он в курсе? Что-бы споров и розни во время похода не возникло… Хуже нет, ко-гда рознь!
– Я его уже предупредил.
– То-то, вижу, он не особо рад нашему прибытию. Ну, проше-вай, брат! Выздоравливай.
– И вам – удачи!


СТЕПНОЙ ПОХОД

Вблизи предполагаемого места, долины Псла, половецких ко-чевий обнаружить не удалось. Ертуальные, высылаемые Олегом впереди своей дружины, раз за разом возвращались с докладами, что степь на много верст чиста, даже сторожи половецкой нигде не видать.
Зимняя степь действительно была чиста, пуста и, как ни странно, звонка.  Каждый стук копыт, каждый шорох пробежав-шей мыши, казалось, был слышен на целое поприще. Но это только казалось: степь поглощала все звуки. Тонкий, но уже до-вольно спрессовавшийся от морозов и собственного гнета, слой снега  покрывал поверхность земли и полеглую траву, выцвет-шую под осенними дождями и ветрами и превратившуюся в се-рую блеклую массу. Радости для очей в том не было, зато зайцам-русакам и другим степным грызунам, не легшим в зимнюю спяч-ку, было раздолье: еды для них, хоть отбавляй! В свою очередь и они сами представляли лакомый кусок для бесчисленных степ-ных лисиц и волков, днями отлеживающихся в балках, поросших редким кустарником, а по ночам выходящим на охотничий про-мысел.
Снежный наст, покрывавший схваченную морозами землю, помогал и всадникам: кони шли уверенно и ходко, довольно час-то переходя на рысь, но гулкого стука от их копыт слышно почти не было – все поглощалось снежным покровом, даже неосторож-ный удар копья или рукояти меча о край щита. Даже воинскую команду или изредка оброненное воями слово. Опасность уго-дить при скачке в звериную норку, как это бывает по весне, когда земля рыхла и податлива, почти исчезла. Наличие травяного су-хостоя позволяло почти не думать о кормлении: даже на ходу лошади то и дело схватывали своими влажными мягкими губами пучки травы и неторопливо жевали. Впрочем, у каждого всадни-ка с собой имелась торба с овсом или же пшеницей, чтобы под-кормить своего скакуна во время кратких стоянок, а то и при по-ходе.
– Уныло здесь, – рассуждали всадники, колыхаясь в седлах в лад с конской поступью. – То-то у нас: леса, луга, поля, реки. Есть чему глаз порадовать. А тут все серо и однотонно.
– Степи и у нас имеются.
– Имеются. Но вперемежку с лесами и лугами, вперемежку с дубравами и рощами. Вот в такую жарынь, как сейчас, есть где и теньке притулиться, и воды ключевой испить. А тут…
– Это мы так рассуждаем, потому что свой край любим, а степнякам и этот край дорог. И степь для них, наверное, так же прекрасна, как для нас лес и луг. Особенно весной.
– Да, весной степь, что тебе ковер шемаханский: вся в цветах!
– А все равно наш край лучше и милей…
– Каждый кулик свое болото хвалит и всякая сосна своему бо-ру шумит. Как говорится, родная сторона – мать, чужая – мачеха.
– Эт точно: своя земля и в горсти мила, а на чужой сторонуш-ке рад и своей воронушке…
Князья северские Олег и Игорь вполуха слушали воев, но в их рассуждения о превосходстве своего края над чужим не вмеши-вались. Князь Олег знал, что это сейчас степь стала чужой, а ведь когда-то, после походов Святослава Игоревича она почти вся бы-ла русской. Но что теперь о том говорить. Тут лучше думать, как ворога ловчее одолеть. И думал об этом. Князь же Игорь занят был своими мыслями: совсем скоро ему отбыть в Путивль. Вот эти-то мысли его волновали и радовали больше всего. А еще ра-довало то, что с ним была уже его собственная дружина, вызван-ная Олегом из Путивля вместе с воеводой. Вот и мыслил молодой князь о том, как покажет его дружина в бою, как он сам покажет-ся ей. Ведь от того, как сложатся их отношения в первом совме-стном походе, как поведут они себя в сече, будет зависеть и даль-нее их совместное существование.
И только, углубившись на несколько поприщ в половецкую землю, на берегу Ворсклы-реки, разведчики князя Олега, перед тем как сгуститься сумеркам в черную ночную мглу, обнаружили первую половецкую вежу.

Приказ Олега был краток:
– Ударим на рассвете! А пока спешиться и передохнуть.
– Прямо с налета? – спросил кто-то из воевод, собравшихся на краткий совет под открытым небом.
Под ногами князя и его ратников тихо поскрипывал снег. Все после долгого сидения в седлах при легкой рыси, а порой и про-стой иноходи, чтобы раньше срока не уморить лошадей, хотя у многих были с собой и заводные, переминались с ноги на ногу. Разминали  затекшие конечности. Да и для согрева тела помога-ло: морозец хоть и небольшой, но чувствуется: бороды и усы у всех в легкой изморози, а то и в сосульках от частого дыхания. Благо, что еще поземки, а тем паче вьюги снежной, нет. Случись такое в степи – беда!
– Зачем же с налета, – отозвался Олег. – Сначала пошлем раз-ведчиков, пусть подходы проверят, да стражу снимут, если тако-вая имеется…
– Неплохо было бы коней, что у коновязей возле шатров по-ловецких будут, в степь пугнуть, – предложил путивльский вое-вода Бранислав, старый знакомец князя Олега еще по княжению в Курске, когда доводилось бывать в Путивле; теперь же он был главой дружины Игоря и его первым воинским советчиком. – Степняк без коня – как дитя малое, совсем беспомощен. Голыми руками бери.
– Верно, – согласился Олег при полном молчании брата Игоря и Ярослава Всеволодовича.
Первый был млад, чтобы советы старшим давать, особенно тогда, когда не спрашивают. Да и какой из него советчик, если он первый раз в деле. Его задача – присматриваться, да прислуши-ваться, что опытные ратники и воеводы говорят. А еще на ус ска-занное мотать, хоть и усов нет.  Он только время от времени нервно бросал десницу в меховой рукавице на рукоять меча, но тут же убирал ее назад, так как надобности в этом не было. Враг находился еще слишком далеко, чтобы обнажать клинок.
Ярослав же, будучи отрешен от командования сводными си-лами северцев, предпочел оставаться сторонним наблюдателем, чтобы в случае какой-нибудь промашки со стороны Олега, зая-вить во всеуслышание, что это случилось потому, что не он, Яро-слав, а Олег был поставлен старшим над полками. Он зябко ежился да постукивал нога об ногу, хотя и был в отличие от большинства ратников в меховых сапогах. Речи северского князя и воевод слушал в пол-уха, особо не вникая в смысл сказанного, думая лишь о том, когда же совет закончится, чтобы выпить чар-ку хмельного вина, завернуться в теплую медвежью шубу да под-ремать, прижавшись к крупу коня, накрытого попоной.
Как и все ратники в зимнее время, он был одет довольно теп-ло: нательное белье, епанча, меховая безрукавка с кожаным вер-хом, чтобы не так явственно ощущался вес и холод кольчуги, длинный зипун, одетый поверх кольчуги, княжеское корзно – непременный символ отличия. На голове – соболья шапочка, по-верх которой можно и шлем одеть при надобности, а пока шлем был приторочен к седлу за ненадобностью. На руках – меховые рукавицы. Толстого сукна порты дополняли одеяние брата чер-ниговского князя. Однако и это не спасало его от холода. Потому он с таким нетерпением ждал окончание совета.
– Даже погода нам благоприятствует: ветерок-то в нашу сто-рону, – продолжил северский князь, который в отличие от своего двоюродного брата, мало обращал внимание на холод и неудоб-ство походной жизни, находясь в том легком лихорадочном со-стоянии, которое бывает накануне сечи, когда внешние помехи вообще малозаметны. – Значит, собаки не учуют. И ночь обещает быть звездной, – вон как стужит, – а потому можно все хорошо в стане половецком разглядеть да разведать, чтобы не действовать наобум. А еще, – сделал он небольшую паузу, – сразу же догово-римся, чтобы действия наши были четкими и ясными, чтобы од-ни наши вои не мешали другим, поступим следующим образом: ковуи обходят и нападают с тыла, Ярослав часть своих дружин-ников, охватывая становище, ведет по правую руку от меня…
Ковуи, степные воины, возможно, дальние родственники по-ловцам, в отличие от русских воинов, имевших тяжелое коль-чужное или панцирное вооружение, мечи, копья, палицы, боль-шие каплеобразные щиты, луки в колчанах со стрелами, были вооружены куда как легче. Копия они не признавали, секлись кривыми, как и у половцев мечами-саблями, но еще больше этого любили бой из луков. Щиты имели круглые и небольшие, чаще всего деревянные, обтянутые для прочности кожей. И почти каж-дый ковуй имел с собой волосяной аркан, которым умело пользо-вался при ловле убегающих врагов или лошадей, оставшихся без всадников. В силу этих качеств ковуйское воинство было манев-ренным и стремительным.
– Это почему же часть? – заартачился Ярослав, не желавший расставаться даже с малым числом черниговских гридней, опаса-ясь возможной неудачи. – Дружина-то черниговская. Значит, все черниговцы будут со мной!
– А потому, – невольно блеснув глазами, как лезвием меча, повысил Олег голос на двоюродного брата, – что для пользы об-щего дела необходимо частью твоих ратников усилить дружину Игоря, который будет охватывать становище слева, ошуюю.
Почти все воеводы и сотники, присутствовавшие при этом разговоре, соглашаясь с доводами северского князя, утвердитель-но закивали головами:
– Истинно так.
Ярослав, хоть и злился на Олега, однако вынужден был сми-риться. Он и сам понимал весь резон принимаемого решения, а потому, получив отпор, вновь замолк.
Как порешили, так и сделали: в сторону половецких веж от-правились два десятка самых опытных разведчиков на более све-жих заводных конях. Остальные, выставив охрану и расседлав лошадей, уложили их прямо на снежный наст, подстелив под крупы толстые рядно, чтобы не так холодно было животным и улеглись сами, прикрыв их и себя дерюгами и попонами, специ-ально возимыми с собой на такой случай. Место много не зани-мали, а пользу приносили, к тому же их можно было не сворачи-вать в скатки, а держать постоянно на крупе коня. Мечники, от-вечающие за охрану князя и устройство его походного быта, хо-тели установить небольшой походный шатер для Олега, но он, увидев это, сразу же отказался:
– Я как все. Прикорну с конем. Думаю, спать этой ночью мне не придется… Да и не только мне…
Ближе к рассвету, двое из них возвратились, чтобы доложить князю Олегу о том, что становище почти не охраняется, а та ох-рана, которая имелась, уже снята без шума и суматохи.
– Чтобы все было наверняка, – поясняли разведчики, – при-шлось действовать ножами. Стрелой можно было и ошибиться. А так – ни один не ойкнул.
– Кони? – кратко спросил князь, так и не смеживший век.
– В становище коней мало, видно остальные пасутся где-то в ближайшем табуне, – пояснили разведчики. – Те, что в стане – под надежным присмотром. Степнякам не достанутся. В крайнем случае, пугнут наши. А пока решено не тревожить, чтобы, не дай Бог, своим ржанием не всполошили басурман.
– Пора, – решил Олег и дал команду к выступлению.
Когда дружинники, большинство из которых, как и князь Олег, даже век не смежили, а только согревались у крупов своих лошадок, быстро ополчились и вскочили на коней, разбираясь по десяткам и сотням, Олег крикнул негромко:
– С Богом!
И истово перекрестился. Шепча про себя молитву «Отче наш», перекрестились дружинники, прежде чем тронуть коней поводьями уздечек.
Сначала иноходью, а затем все больше и больше ускоряя шаг и переходя на рысь, северские дружины, ведомые разведчиками, устремились в сторону половецкого стана.

Утренний удар был настолько стремительным и неожидан-ным, что вся половецкая орда, разбившая стан в этом месте, не успев понять, что происходит, была полностью окружена и по-вергнута в прах. Сопротивляющихся почти не было, а те немно-гие половецкие мужи, что налегке, без броней, выскочили из сво-их юрт с оружием в руках, тут же замертво падали, сраженные стрелами русских дружинников.
Бессонная, холодная ночь, которую русичи провели в ожида-нии боя без огня и горячей пищи, боясь сполохами костров вспугнуть врага, была полностью компенсирована сокрушитель-ной победой – ни один дружинник не погиб, даже раненых не было – и обильной добычей. В руки северцев, черниговцев и ку-рян  попал хан  Кози, брат Боняка, со всем своим многочислен-ным семейством: женами, сыновьями и дочерями, да десяток его близких родственников, гостивших на ту пору у него. Простых же степняков было не счесть. Добычей русичей стали отары овец, гурты скота и табуны лошадей, пасшихся рядом со становищем. А самое главное, дружинникам Олега повезло освободить более пяти сотен русских пленников. Они-то и показали, где находятся ханские табуны и стада, которые, как и стоило того ожидать пас-ли русские пастухи-пленники под присмотром немногочисленной охраны из половецких всадников-пастухов, а еще степных лохма-тых псов, довольно свирепых, особенно в стае. А чтобы русские пленные пастухи единожды попытавшиеся бежать, не вздумали бежать повторно, половецкие знахари подрезали у них жилку у пятки: на таких культяпых ногах не то что бежать, ходить быстро не сразу научишься.
Используя обнаруженные в юртах волосяные арканы, воины Олега по примеру самих половцев, связывали их по несколько человек на одну веревку и сводили всех в центр становища, где уже стояла вся семья хана, ежась от утреннего холода.
Хан Козя со связанными за спиной руками, в ночных шелко-вых портах и наброшенном кем-то сердобольным на его сгорб-ленные плечи халате, стоял тут же, опустив голову вниз от стыда и позора. Ему лучше было бы погибнуть или провалиться сквозь землю, чем вот так беспомощно стоять в ожидании своей участи. Еще вчера он гордо вышагивал на своих коротких и кривых от постоянной езды на коне ногах, похожих на ухваты русских баб, которыми те орудуют у печей. Еще вчера он отдавал гортанным языком короткие, немедленно исполняемые нукерами и слугами распоряжения и ощущал себя властителем земли, в чьих руках жизнь и смерть тысяч людей, а теперь он не мог распорядиться даже собственной судьбой.
Галдеж и шум, поднятый стремительным нападением, поти-хоньку затихал. Полуодетые пленники молча жались друг к дру-гу, боязливо бросая короткие взгляды на русских дружинников. Им было и холодно и страшно, и они боялись не только резким словом, но даже движением, вызвать гнев русичей, чтобы не ли-шиться жизни. По-видимому, точно также вели себя и русские пленники, когда половецкие всадники, дико визжа, захлестывали их петлями арканов и тащили в полон. Зато теперь бывшие плен-ники, обрадованные нечаянному освобождению, были веселы и радостны. Полураздетые и полуголодные – степняки не любили лишний раз кормить пленных, так как сами перебивались без хлеба, почти на одном мясе и кумысе – они, мужчины и женщи-ны, стояли тут же, на том же самом морозе и холоде, но не чувст-вовали ни обжигающего голое тело холода, ни голода. Радость обретенной свободы согревала их лучше любой печки, лучше любого пламени и огня. Она не только согревала, но и опьяняла подобно вину или взвару медовухи.
Черниговские ковуи, участвовавшие в походе, было приня-лись грабить и калечить беззащитных половцев, но Олег, призвав их воеводу, приказал бесчинства прекратить, людей напрасно не убивать:
– Тут на всех хватит. Сначала соберем все заедино, а потом разделим по совести. В обиде никто не останется – слово князя!
Воевода ковуев, Теребеич, не раз участвовавший в походах, и сам видел, что разбой в данном случае ни к чему. И так все – уже добыча победителей, так зачем же понапрасну лишать себя части этой добычи. С помощью своих нукеров и сотников навел поря-док. Напрасная резня прекратилась.
Видя, что их не убивают, пленники немного осмелели и уже более осмысленно посматривали на русичей, хотя бабы продол-жали тихо выть, оплакивая свою горькую участь и участь своих детей. Мужчины хмурились, опустив головы: они должны были защитить свой род, и не сделали этого, проспали, нежась с люби-мыми женами в теплых перинах.
Многие понимали русскую речь и теперь жадно ловили об-рывки слов, пытаясь по ним угадать свою дальнейшую судьбу.
– Ну, Ярослав, рад? – обведя десницей окоем, и не скрывая ликованья, спросил Олег брата черниговского князя.
Они вместе с Игорем стояли в окружении ближайших дру-жинников и мечников, выполнявших роль личной стражи и тело-хранителей.
– Не скрою, рад, – честно ответил Ярослав, маслянея взгля-дом: еще бы, такого ему отродясь не доводилось ратоборство-вать. – Ни одного павшего воя с нашей стороны и тысяч с пять полону… Как же не радоваться.
– А ведь отговаривал меня идти сюда, – беззлобно попенял ему Олег. – Теперь как смотришь на свои вчерашние страхи?
– То были не страхи, а трезвое опасение возможной неудачи, – не смутился Ярослав. – А теперь уже я предлагаю дальше про-длить поход. Вижу, силы небесные на нашей стороне.
– Поход – походом, а что с тем полоном, который уже имеется делать станем? И как поступить с освобожденными нами пленни-ками? Не пускать же их одних домой – вдруг какие-нибудь бро-дячие половцы в степи перехватят. И их побьют, и шум подни-мут. Нам тогда тяжеленько с добычей-то придется… Что на это скажешь?
– А то, что я с небольшой дружиной черниговцев – тебе уж, так и быть, оставлю ковуев с их воеводой Теребеичем – поведу полон и освобожденных русичей. А также всю добычу, обнару-женную в этом становище, и  скотинку…
– Мыслишь, брат, ты верно, – усмехнулся Олег, сразу же рас-кусивший нехитрый ход мыслей Ярослава: и от возможной опас-ности подальше уйти, и всем захваченным богатством единовла-стно распоряжаться. – Мыслишь верно, – повторил он, а про себя подумал: «Губа не дура – всю добычу в свои лапы заграбастать». Однако вслух произнес иное: – А вот сколько воев с собой дума-ешь взять и сколько мне оставить?
– Да с тысячу возьму?
– Не много ли? От полутора-то тысяч?..
– Не много, – набычился Ярослав. – В дороге всякое случить-ся может. Тебе наших дружинников почти столько оставляю и ковуев.
– Ковуи черниговские, нечего сказать, знатные вои, – вновь скривил губы в легкой усмешке Олег, – особенно, когда грабить и безоружных убивать, однако дружинники в сече намного их на-дежней. А потому, любезный брат, возьмешь ты только пару со-тен своих черниговцев и будешь весь полон тут, в этом стане, охранять, пока я с братом моим, Игорем, буду еще воинское сча-стье искать. Мы удачно взяли эту орду: ни один басурманин в степь не утек. Значит, удача может еще один раз улыбнуться нам…
– Две сотни – это мало, – протянул, не скрывая раздражения Ярослав. – Две сотни… это… что ничего!
– Вот я и о том же говорю, – сверкнул ослепительной улыбкой северский князь. – Ничего, что мало, зато и место теплое, наси-женное, нагретое, и подозрений на то, что тут хозяйничаешь ты с дружиной, а не половцы, ни у кого не возникнет. Даже если ка-кой-нибудь случайный половец, уставши бродить по степи, за-скочит к вам без опасений, надеясь на тепло и гостеприимство сородичей, не поймет, как у тебя в руках очутится. Если, конеч-но, ты, Ярослав, со своими воями сам маху не дашь… А остаю-щихся с тобой воев мы усилим…
– Это каким образом, – криво усмехнулся теперь Ярослав. – Своими что ли?.. Неужели не доверяешь?
– Доверяю, – отозвался Олег. – Потому мои всадники пойдут все со мной, раз доверяю.
– Тогда – как усилишь? – недоумевал Ярослав.
– А очень просто: вооружим часть освобожденных нами же русских мужиков. Они, думаю, с охотой за это дело возьмутся: еще бы, сторожить своих прежних хозяев! Это, пожалуй, каждо-му любо…
– Делай, как знаешь, – не стал упорствовать Ярослав. – Ты тут за старшего, тебе и решать…
Присутствовавший все время при разговоре князей Игорь сто-ял молча, не вмешиваясь. И только тогда, когда Олег спросил уже его, рад ли он удаче, ответил чистосердечно:
– Рад. Только жаль, что скрестить меч ни с кем из половцев не довелось.
– Нашел о чем жалеть, – улыбнулся ему Олег снисходительно. – Еще успеется… Так мечом намашешься, что собственных рук чувствовать не будешь! Ты, витязь, не горюй, что чужую голову с плеч не снес, радуйся, что свою сберечь сумел! А еще помни, что победа бывает часто не за тем, кто в поле на сече кровь пролива-ет, а кто без сеч и крови верх одерживает. Так-то!

Допрошенные половцы показали, что на расстоянии неспеш-ного дневного перехода отсюда, также на берегу Ворсклы, стоят вежи хана  Берляка Булетовича и там же пасутся его стада и та-буны. Это подтвердили и некоторые из освобожденных русских пленников, не раз бывавшие в тех местах. Они вызвались также быть проводниками в ночной заснеженной степи, так как Олег принял решение дать своим воинам возможность днем отдохнуть в становище повергнутого хана Кози, где можно было, не опаса-ясь поднять тревогу, – кому на ум придти может, что в половец-ком становище хозяйничают русаки, – развести огонь и подкре-питься горящей пищей, чтобы затем ночным переходом добрать-ся до половецких веж и повторить на рассвете утренний успех.
– Там много наших русичей томится. Орда та поболее этой, пожалуй, будет, – поясняли бывшие пленники, уже тепло одетые за счет своих прежних хозяев и вооруженные кривыми половец-кими саблями, луками и короткими копьями для метания на ска-ку, свое стремление быть проводниками в чужой степи и идти на риск. – Надо братьев наших освободить. 
«Простые русичи всегда так, – с затаенной гордостью о со-племенниках подумал Олег, – сами еще беды своей до конца не изжили, а о других уже думу думают. Вот бы с князьями так бы-ло».

Второй ночной рейд был ничуть не хуже первого. Ни хан Бер-ляк Булетович, ни его орда даже и помыслить не могли, что ка-кие-то русские дружины так глубоко вклинятся в степь, да еще зимой.
Однако их безмятежный сон был грубо нарушен грозными криками русских ратников и визгом ковуев, стуком многочис-ленных копыт и звоном боевого металла. Только нескольким по-ловецким воинам удалось пустить по одной-другой стреле в про-носящиеся неясные в рассветной мгле силуэты, пока они не были срублены мечами или не подняты на копья. Но на этот раз не удалось избежать и потерь: пало с десяток ковуев, ворвавшихся в стан с тыльной стороны, куда попытались было бежать некото-рые половецкие воины, да примерно по столько же гридней в черниговской и северской дружинах. Поболее было раненых. Только разве могли эти потери омрачить победу, когда только в полон было взято около семи тысяч мужчин и освобождено из половецкого плена с тысячу русских пленников. А сколько дос-талось в качестве законной добычи золота и серебра, не считая многочисленные стада, отары и табуны – не счесть…
Что делать с таким количеством пленных, особенно воющими в голос или жалобно, по-собачьи, скулящими женщинами и деть-ми, Олег не знал. Полон вести придется пешком, а это будет очень медленное продвижение, что чревато возможными послед-ствиями, если другие половцы спохватятся и бросятся в погоню. И не посадишь же степняков на лошадей, чтобы ускорить отход – как зайцы во все стороны разлетятся.
– Что делать? – собрал он совет из воевод и бывалых ратни-ков.
– А посечь всех ненужных для полона, – не мудрствуя лукаво, предложил простой выход Теребеич, воевода ковуев. – Так всегда поступают… и с нами… и мы.
– Окстись, нехристь, – возмутился путивлянин Бранислав. – Мы же воины, а не злодеи и душегубы. Возьми в толк, если так с твоими сородичами…
Князь Олег, услышав речь Теребеича, скривился, словно не-зрелое кислое яблоко надкусил. А в округлившихся глазах князя Игоря отразился весь ужас такого действа. Во время стремитель-ного налета, считай, в бою, он успел на полном скаку полоснуть мечом двух или трех степняков, пытавшихся пустить в него стре-лу. Пали ли они замертво или были только слегка ранены, он не знал, поэтому никакой жалости об их судьбе не испытывал и да-же, честно говоря, о том не задумывался. Но то – в бою. Враг мог защищаться и мог, защищаясь, его убить…А чтобы вот так, как мясники на бойне, хладнокровно порешить сотни, если не тысячи безоружных и связанных людей, пусть и басурман, пусть и из-вечных врагов, он  и представить не мог.
– Я не согласен, – произнес он тихо осипшим от волнения го-лосом.
– Нет, это не выход, – наконец молвил северский князь. – Ос-тавлять здесь никак нельзя – предупредят своих и погоню по сле-ду направят, но и казнить безвинно – не дело. Надо что-то иное, менее кровавое найти. А пока, чтобы не терять даром времени, тронемся в стан Кози. По дороге что-нибудь да придумаем.
– Как знаешь, светлый князь, как знаешь… – не стал упорст-вовать Теребеич. – Живой пленник, оно, конечно, выгоднее мерт-вого… Только не ошибись, чтобы потом горько о том не пожа-леть… Судьба изменчива: сейчас мы пленных на аркане ведем, может случиться, что и нас поведут… из-за излишней жалости.
– Типун тебе на язык, – оборвал его Бранислав. И посовето-вал: – А прикажи-ка, княже, малолетних ребятишек половецким воинам на загривки свои взять, а грудных, само собой, женки на руках понесут – вот и ускорим шаг.
– А старцы? Как с ними поступать?
– Стариков и старух, княже, придется оставить. Никуда из стана немощные не денутся: лошадок-то мы всех с собой забе-рем. А кто попытается на карачках до своих добраться – в ста шагах за стойбищем замерзнет: морозец-то крепчает.
– Что ж, быть по твоему слову, – согласился Олег и приказал ратникам двигаться в обратный путь.
Как ни поторапливали, как ни подгоняли шедший пешком по-лон, но двигались намного медленнее желаемого. Однако еще засветло добрались до веж хана Кози.
Ярослав, увидев такой полон, на время дара речи лишился: куда столько? Потом  обрадовался и даже сознался Олегу, что чуть ли не велел своим воинам и бывшим пленникам незадачли-вого Кози, не дожидаясь возвращения Олеговой дружины, брать полон да сниматься с теплых мест и двигаться к родным краям.
– Смотрю, нет и нет. Не беда ли случилась?..
– Век бы не простил, – честно ответил Олег. – Да ладно, что о том говорить, чего не бывало. Посоветуй, что с таким полоном делать: очень задерживает. Теребеич предлагал ненужных пору-бать, но я с этим никогда не соглашусь. В том стане оставлять никого не стал, а тут думаю, женщин и детишек оставить да пре-дупредить их всех, что если своих попытаются сразу предупре-дить, то мы в случае погони, вынуждены будем всех их мужчин: сыновей, мужей, братьев и женихов посечь. А так – у них будет возможность и самим в живых остаться, и деток малых спасти, и полоненных из плена выкупить.
Думаю, что они не сразу кинутся помощь искать. Теперь так ноги убили, что они у них и не двинутся. Правда, – вспомнив об Козиевых половчанках, не бивших ноги в тяжком пути, продол-жил Олег, – Козиевы будут посвежее, но пока они опомнятся, пока своих разыщут, да те воинство соберут, у нас дня два-три в запасе будет. А там, может быть и поземка следы наши в степи перебьет. Вон как стало понизу мести… как бы самих бураном не прихватило. Но Бог даст, обойдется.  За это время, – продолжил он прежнюю мысль, – мы как раз успеем  к своему порубежью добраться… Как считаешь?
– Я, Олег Святославич, согласен, – ответил искренно на этот раз Ярослав, которому не терпелось отбыть восвояси. – К чему нам лишняя обуза и морока. Оставим тут баб и ребятишек, да тех, кто ранен крепко. Другого полона предостаточно. И поторапли-ваться надо. Ты прав: как бы в самом деле поземка в пургу, или того хуже, в буран не превратилась…
Согласились с этим решением и воеводы. Даже предложили часть овец и коров в стане оставить, а также запасы кумыса и немного зерна.
– Чтобы с голоду, басурмане проклятые не померли, – вырва-лось у Бранислава, который этой короткой фразой подытожил общее решение.
– Жалеешь? – спросил кто-то недобро и с неприязнью.  – Ведь вороги наши. Они нас не пожалели бы…
– Какие это вороги?!! Люди. Все мы люди, человеки… дети Отца небесного… – послышалась рассудительность в словах пу-тивльского воеводы. – К тому же несчастные люди.
– Так то басурмане. Они в Христа не веруют, язычники…
– Еще наши далекие предки говорили, что Бог един, а мы все – его дети, – не устрашился враждебного напора Бронислав
– Ну-ну!
Передохнув, дружины северян, отягощенные добычей, навью-ченной на заводных лошадях, многочисленными стадами и ота-рами, конскими табунами и полоном, двинулись в обратный путь под неустанный вой оставшихся в стане Кози женщин и детей.
Поход удался, и северские ратники, возвращались домой в ве-селом настроении. Несмотря на зимнюю пору и изрядный моро-зец, нет-нет, да слышались то в одном месте, то в другом про-тяжные песни-сказы северян, восхвалявшие их ратный труд и удаль любимых князей. И колючий северко не был помехой этим песням северян.


ИГОРЬ И ЕФРОСИНЬЯ

– Рассказывай, Игорь, много ли ворогов мечом своим булат-ным поразил, – игривым котенком ластясь возле мужа и, сияя очами, спрашивала уже в который раз Ярославна, когда Игорь, уставший, но счастливый после исполнения своих супружеских обязанностей – шутка ли, более двух седмиц находился в разлуке с женой, – повернувшись на спину и раскинув руки, растянулся на ложе.
Она была уже не той дичащейся и перепуганной девицей, ко-торую княгиня Мария в день свадьбы после застолий отвела в ее новый терем и уложила на ложе, тихонько растолковав, что и как делать в первую брачную ночь. Многому, чтобы любовные утехи были жарче, научилась сама, что-то переняла от более опытной в супружеской жизни княгини северской Агафьи, а чему-то научил ее и муж Игорь. Да и девки сенные были большие любительницы поболтать о своих любовных похождениях. Не хочешь, да при-слушаешься, а прислушаешься, то и попробуешь. Запретный плод ведь сладок.
– Рассказывай, – ластилась к мужу Ярославна, разметав по пуховым подушкам льняного цвета волосы. – А то, как русалка, защекочу до полусмерти, зацелую допьяна...
И щекотала его тонкими пальцами под мышками и по животу, а то, смеясь, добиралась и до паха, и до обмякшего детородного естества.  И целовала жарко, впиваясь устами в губы, очи, шею – во все, что подворачивалось ей в тот миг.
Много серебра и злата привез он для казны княжеской и в по-дарок своей молодой женушке. Более тысячи невольниц и не-вольников досталось ему при разделе в Чернигове доведенного благополучно захваченного полона. Примерно столько же высво-божденных из половецкого плена русичей пожелало жить в Пу-тивле и его окрестностях, что радовало ничуть не меньше ратной добычи: ведь новые поселяне обзаведутся семьями, народят де-тишек, а, значит, княжеский удел станет еще многолюдней и бо-гаче. Ведь основное богатство, как говорили исстари на Руси – это люди. Люди и терем построят, и поле вспашут, и хлеб испе-кут, и бронь любую изготовят, и злато-серебро из земли добудут.
Кроме этого окрестности Путивля целых два дня оглашались овечьим блеянием и коровьим мычанием: то стояли до раздела среди дружинников доставшиеся путивлянам стада и отары. По-ловецких же коней, которых в табунах догнали до Чернигова, дружинники Игоря уже поделили и держали привязанными у се-дел, когда нестройными рядами, но, красуясь собой и гордо по-водя по сторонам очами, въезжали в ворота городской черты.
– Ты, Фрося, чисто мой брат, Всеволод, – в шутку напуская на себя сердитый вид и в то же время, смеясь, отвечал Игорь, – сколько, да сколько?.. А я, – можешь мне не верить, –  не знаю. Не до того было… и не щекочи, а то… – смеялся он.
– Что «а то»?
– А то и вправду помру. Многие мрут от горя, а я от ласк. Вот будет потеха…
– А ты, мой любый, расскажи, – обнимала Ефросинья горячи-ми руками мужа за шею. И вновь осыпала поцелуями  лицо и шею. – Мне все интересно.
Наверное, число пораженных Игорем половецких воинов и в самом деле в какой-то мере интересовало дочь Ярослава Осмо-мысла, однако больше всего ее занимала мысль: имел или не имел ее молодой и красивый муж во время похода наложниц. Ведь ни для кого не секрет, что и дружинники, и князья не только брали полон, но и насильничали понравившихся им полонянок. Так было всегда и везде. Так поступали половцы, когда брали полон в русских городах и весях, так поступали и русские воины, когда брали верх над половцами. Да разве только над половцами, со своими русачками, но из враждебных княжеств и уделов, они поступали точно так же. «Может, – целуя мужа, думала она, – по морозу да по холоду ему было не до того». И тут же отвечала сама себе, терзаясь искусно скрываемой ревностью к неизвестной и, скорее всего, воображаемой сопернице: «Для такого дела му-жикам и мороз не помеха».
Спросить же мужа об этом напрямую она стеснялась, а еще больше стеснения боялась услышать в ответ: «да», а потому му-чалась сама и мучила одними и теми же вопросами мужа, пыта-ясь определить был или не был у Игоря любовный грех на сторо-не.
– Знаешь, все было как во сне, – поддался Игорь на уговоры жены, даже не подозревая о тайных мотивах ее интереса к про-шедшему походу. – Бледный рассвет. Бесконечная заснеженная степь. Возникшие тени половецкого становища. Скачущая лави-на. Глухой топот. Свист ветра. Лошади с оскаленными мордами, гридни с раскрытыми в крике ртами, лес копий и блеск мечей. Выскакивающие из юрт и шатров полуодетые люди. Посвист стрел, крики и плач. Я даже не заметил, как в меня попала стрела, в корзно застряла… я потом уже ее обнаружил, когда все кончи-лось. А тогда не до этого было. Поразил ли я кого или только по-ранил – не знаю. Однако мечом махал изрядно!
– И женщины попадались? – тонко вела свою линию Ефроси-нья.
– Может быть… Говорю же, не до разглядывания было.
– А, вообще, полонянок много досталось?
– Много. Престарелых и женщин с маленькими детьми там оставили, молодых и сильных с собой забрали. Да что я тебе об этом говорю: сама видела.
– И красивые попадались?
– Всякие, – безразличным голосом отозвался Игорь, что не-много успокоило разыгравшееся воображение его супруги.
«Сдается, ни с кем не был, раз так говорит, – отметила она. Но тут же второй вкрадчивый голосок опроверг прежнюю мысль: «Умело скрывает».
И вновь тревожно забилось сердечко в женской груди.
– Наверное, у полоненного хана Кози жен было много и доче-рей?
– Наверное… Не считал.
– А другие считали?
– Вряд ли… Вот вязали, это точно. Поначалу. А потом многих отпустили.
– Наверное, насильничали?.. – в неопределенной форме задала очередной вопрос.   
– Насильничали, – без задней мысли отозвался Игорь. И пояс-нил: – Торки поначалу всех подряд грабили и резали… Но тут брат Олег приказал никого не обижать понапрасну, и торки успо-коились.
– Я о женщинах и девицах… – покрылась краской стыда Еф-росинья, наконец-то сказав то, что давно уже вертелось у нее на языке да слететь все никак не могло.
– Ну, это вряд ли. Не до любовных утех было. Спешили уйти, – по-прежнему, буднично поведал Игорь, но вдруг спохватился, словно осознав всю подоплеку словесной вязи женушки, припод-нялся и, схватив Ефросинью за голову мозолистыми ладонями от ежедневных воинских упражнений, привлек близко-близко к себе и спросил с насмешливой улыбкой:
– Неужели ревнуешь? Точно ревнуешь! – сначала спросил удивленно, а потом и повторил утвердительно, пока Ефросинья, копошась и ворочаясь всем телом, пыталась освободиться из ла-доней мужа. – Ревнуешь!
– Пусти, медведь, задушишь! – покраснев еще более прежне-го, то ли от натуги и борьбы, то ли от того, что уличена мужем в ревности, пропищала Ефросинья. – И не угадал даже… Не уга-дал…
– Угадал, угадал, – отпуская лицо супруги, засмеялся счастли-во Игорь. – А я-то, дурак, все в толк не возьму: с чего такой инте-рес у моей милой женушки к походу? Теперь понятно…
– И…
– Что – «и»? – дурашливо округлил он и без того большие глаза.
– У тебя с половчанками… было что? Говорят. Они красивые и в любви горячие…
– Можешь успокоиться: не было. Или ты, наоборот, пережи-ваешь, что не было, – пошутил он, приподнимаясь на локте и за-глядывая в глаза Ефросиньи, – то это исправить недолго. Сколько тебе в челядь определено полонянок? Наверное, и хорошенькие найдутся…
– Ты что! – засмеялась счастливо Ярославна. – Разве меня од-ной тебе мало? Или я в любовных делах мало опыта имею? Или не стремлюсь ублажить тебя?
– Пока хватает, – отозвался Игорь и потянул легкий и подат-ливый стан супруги к себе.
Ефросинья ничего не ответила, жадно целуя лицо, шею и грудь мужа жаркими губами. Ее ловкие руки и упруго-стройные ноги, словно повилика, уже оплетали тело супруга.
Игорь и Ефросинья детей пока что не имели. «Еще успеется, – решили они сразу же после свадьбы – вся жизнь впереди. Так зачем торопиться. Вот обзаведемся собственным уделом, тогда и нарожаем чад». И хотя они по-прежнему находились в Новгоро-де-Северском, но собственный удел, Путивльский, уже был их, и они уже с полным правом могли величаться князьями путивль-скими. Значит, и о собственных чадах пора пришла подумать…




ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ВРЕМЯ СПОЛОШНЫХ КОЛОКОЛОВ

ДЕЛА РАТНЫЕ И СЕМЕЙНЫЕ

В Чернигове и Новгород-Северском, узнав про успешный по-ход небольших северских дружин, ликовали, зато престарелый великий князь Ростислав Мстиславович был опечален: ведь ему не удался организованный им летний поход к устью Днепра. Не считать же за удачу разгон разноплеменных разбойничьих шаек, шаливших на днепровских порогах, затрудняя торговлю, да дол-гое стояние у Канева. Впрочем, расстраиваться приходилось больше не по этому поводу, а из-за неурядиц между его сыном Святославом и новгородцами, заявившими, что не желают иметь у себя на княжеском столе и на Ярославовом дворе сына великого князя. «Не люб, и все тут! Хотим иного», – рвали горло на еже-дневных вечах и посылали письмена с посыльными в Киев. А потому, даже несмотря на то, что нездоровилось, Ростислав Мстиславич решил лично поехать в Новгород, чтобы помирить новгородцев с сыном.
Когда в Новгороде-Северском узнали о том, то Олег предло-жил княгине своей Агафье встретить ее батюшку на Северской земле, чтобы повидаться да подарками за любовь и ласку ода-рить.
– Не молод, чай, твой родитель, – приобняв княгиню за плечи, рассуждал северский князь. – Неизвестно, удастся ли еще когда повидать его на нашей земле. А потому бери сыновей для благо-словения и поспешим к нему.
Спасибо, – залилась краской благодарности Агафья, которой также не терпелось взглянуть на батюшку, ведь уже столько вре-мени не виделись. А еще так хотелось сыночка Давыда показать. Да и пасынок Святослав обузой при этом не будет.
Лето шло к закату, но дни стояли теплые, светлые, как нельзя лучше способствовавшие этой встрече. Сославшись, договори-лись о встрече в Чичерске, на самой границе Северского княже-ства, откуда всего лишь шаг до Смоленской земли – родины Рос-тислава и Олеговой княгини.
Встретившись, одарили друг друга подарками, потом просле-довали за пиршеский стол, где княгиня Агафья не только внуков показала, но и сама с радостью ухаживала за отцом, не доверяя этой важной миссии челядинкам.
Великий князь искренне радовался дочери, зятю и внукам. Его глаза, начавшие вдруг по-стариковски беспричинно слезиться, тут вдруг оживились и засветились радостью и добротой. Впро-чем, это не обмануло северского князя, который уже отметил, как сильно состарился Ростислав Мстиславич, которому, по подсче-там Олега Святославича, шел то ли шестьдесят седьмой, то ли шестьдесят восьмой год, так как он был тремя годами младше своего покойного брата Изяслава Мстиславича, родившегося в 1097 году от Рождества Христова. «Долго благодетель наш не протянет», – вглядываясь в поблекший от времени облик тестя, мыслил Олег, но мыслями своими ни с супругой, ни с боярами не делился. Супругу не стоило расстраивать, а боярам до того дела нет.
Погостив у зятя и дочери, Ростислав Мстиславич направился далее к Смоленску, где его уже встречали бояре и сын Роман с внуками, а еще епископ Мануил с клиром. Погостив некоторое время в Смоленске, направился к Новгороду в Торопец. Однако добраться смог только до Великих Лук и там занемог оконча-тельно. Туда, сведав о болезни великого князя, и прибыли сын Святослав Ростиславич и лучшие люди новгородские для мирных переговоров.
Стараниями отцов церкви и собственными самого Ростислава удалось помирить строптивых новгородцев с сыном. После чего тронулся в обратный путь, но на дороге из Смоленска, в селе За-рубе, силы оставили великого князя, и смерть в один миг сразу же решила все его тревоги и заботы.
Не успели бренные останки Ростислава Мстиславовича похо-ронить с великими почестями в Федоровском монастыре Киева, как новгородцы вновь изгнали Святослава Ростиславича, и тот был вынужден бежать в Суздаль под защиту Андрея Боголюбско-го. Вновь на Руси повеяло тяжким холодом княжеских смут и распрей. И не только в новгородской земле, но в самом Киеве из-за великого стола возникла вражда между Мстиславом Изяслави-чем, которому покойный Ростислав завещал стол, и Владимиром Андреевичем Дорогобужским. Последнего поддерживал Ярослав Мстиславович и его племянники Ростиславовичи, сыновья по-койного князя. Они-то и прогнали из Киева наместника Мстисла-ва и его племянника Василька Ярополковича. Вражда из-за вели-кого киевского престола и в прежние времена была жаркой и опасной, почти никогда вокняжение очередного претендента на трон без крови не обходилось. Вот и теперь стоило ждать новых междоусобных войн и крови. Причем немалой крови… Чем дальше уходила Русь от  былинных времен Владимира Красное Солнышко, тем борьба за престол становилась жестче, а кровь лилась все гуще и гуще.
А тут еще и архипастыри разошлись по разные стороны в трактовке заповедей божьих. Клирики печерские, придерживав-шиеся во многом своей собственной, русской линии в вопросах богослужения, выработанной еще основателями Печерской оби-тели Антонием, Феодосием и Никоном, поддерживая своего игу-мена Поликарпа, ратовали за сокращение уже имевшихся постов. Митрополит же Константин, проводивший политику константи-нопольского патриарха, к которому благосклонно теперь отно-сился новый великий князь, и епископы Антоний черниговский и Антоний переяславский требовали их увеличения. Другие же ар-хипастыри, смоленский, владимирский и галицкий, приняли сто-рону игумена Поликарпа. Впрочем, были и такие, которые, со-славшись на свою слабость в теологических познаниях, не желая конфликта со своими князьями, остались в стороне от этих спо-ров и дрязг. А вот епископ черниговский Антоний в своем рвении добился того, что не только помог митрополиту осудить Поли-карпа и заключить в узилище, но и того, что Святослав Всеволо-дович Черниговский, забыв прежние его заслуги, оказанные при овладении черниговским столом, изгнал его из Чернигова с по-мощью верных дружинников. Предлогом послужило то, что дру-жинникам, особенно из старшей, боярской дружины, как и их князю, не нравилось увеличение постных дней и запрет на упот-ребление мяса. Чего греха таить – во все времена любил русский человек отменно попотчевать себя мясным да скоромным. Иначе откуда силе богатырской взяться. Это птицы небесные могут травкой да маковым зернышком питаться, а русскому вою мясо надобно. И пришлось Антонию, этому лицемерному греку и ста-рому недоброжелателю Марии Петриловны, искать себе приют в Киеве, в митрополичьих палатах к вещей радости вдовствующей княгини, не стесняющейся вслух повторять как заклинание: «Так его, так его, пса смердящего, слугу лукавого».
Разладом среди архипастырей решил воспользоваться Андрей Боголюбский, который потребовал от Мстислава Изяславича «ссадить митрополита Константина и выбрать епископами ново-го». В противном случае угрожал добиться открытия новой ми-трополии во Владимире и даже претендента на кафедру в лице своего епископа Феодора, бывшего ранее игуменом, называл. Что внесло новую сумятицу в умы русского православного священст-ва, новую смуту, новый разлад.
К сказанному следует добавить то, что разногласия между пе-черской братией и русским епископатом происходили и раньше, так как митрополиту и епископам, воспитанным в духе византий-ских традиций, придерживающимся этих традиций, пропове-дующим эти традиции, не нравилась независимость клира Печер-ского монастыря. Им не нравилось, что там, не испросив разре-шения ни у епископов, ни у самого митрополита, руководствуясь только собственным разумом да совестью, выбирали игумена. И что влияние этого игумена как на великого киевского князя, так и на других русских князей, во многих случаях было выше, чем влияние присланных Константинополем митрополитов. Это раз-дражало, возмущало, вызывало зависть и противодействие, при-водило к постоянным столкновениям.

***
В светелке северского князя сидели двое: сам князь Олег Свя-тославич и его брат Игорь, князь путивльский, который хоть и переехал с супругой своей в Путивль, но и Новгород-Северский не забывал, приезжая то по собственной охоте, то по слову Олега. Как в этот раз. Оба были в легкой летней одежде, просторной и удобной, оба были здоровы и довольны жизнью.
У Олега, которому в эту пору давно перевалило за тридцать, во всем поведении: в неспешных движениях и неторопливой по-ходке, в грузности тела и плавных речах – явственно угадывалось степенность и солидность. Это был уже не тот Олег, которого все знали в лето смерти его батюшки. Он и в прежние-то годы не лишен был осторожности и рассудительности, а, став главой рода и отцом семейства, вообще развил эти качества. Слегка волни-стые русые волосы, обрамляли волевое, немного скуластое лицо – сказывалась половецкая кровь, – падали до широких, немного покатых плеч. Ранее почти все русские князья имели короткие волосы, остригая их под горшок, но в последнее время ими были переняты веяния из западных стран: Польши, Чехии и немецких княжеств-государств, – где в чести были длинные, ниже плеч, локоны. В карих глазах когда-то поселилась да и прижилась ис-корка немного ироничной, немного лукавой, немного насмешли-вой улыбки. Впрочем, взгляд этих глаз по желанию князя мог быть и снисходительным, и властным, а то и жестким до холод-ной дрожи его супротивников. На высоком челе уже прорезались складки морщин – непременный признак человека много думаю-щего и анализирующего. Опрятная русая же и немного курчавая бородка, да такого же цвета усы, придавали лицу северского кня-зя черты основательности и уверенности в себе.
У Игоря, как и у его старшего брата, также были длинные ру-сые волосы, такие же карие, в отцову породу, широко распахну-тые на мир, глаза. В остальном их сходство пропадало. Движения Игоря были эмоциональны и порывисты, тело стройно и по-юношески гибко. И ростом Игорь уже обогнал старшего брата, на добрых полголовы... Речи его были коротки, но восторженны. А об усах и бороде, придающим солидность их владельцам, пока и речи быть не могло. Разве что мягкий золотистый пушек на верх-ней губе и подбородке мог напоминать пристальному наблюдате-лю, что и этот юноша со временем обзаведется атрибутами на-стоящего мужа. Игорю шел всего лишь восемнадцатый год.
Братья Святославичи давно пообедали в семейном кругу с княгиней Марией Петриловной, изрядно раздобревшей, но по-прежнему все такой же властной, а также с супругами Агафьей и Ефросиньей. За семейным столом нашлось место и их младшему брату Всеволоду, заметно повзрослевшему и из подростка-отрока превратившемуся в юношу с косой саженью в плечах при еще по-мальчишески угловатой фигуре. Теперь же Олег и Игорь удали-лись из-за общего стола в княжескую светелку, чтобы без помех поговорить о государственных делах. Даже Всеволода попросили на время оставить их вдвоем.
– Какую сторону, брат, думаешь принять: сторону Ростисла-вовичей или Мстислава, нового великого князя? – без лишней околесицы, прямо спросил Игоря Олег, желая услышать мнение последнего о событиях, происходящих на бескрайних просторах Руси и в Киеве.
– Твою, брат, – не задумываясь, отозвался путивльский князь. – Вся эта свара в Киеве и Новгороде у Святослава не по мне. Мне бы с половцами поквитаться за их набеги, а не в сварах участво-вать. Но куда ты – туда и я… как нитка за иголкой.
– А ты, смотрю, возмужал, – улыбнулся Олег, впрочем, не ожидавший от своего брата иных речей. – Мыслишь, как настоя-щий князь и государственный муж. Отрадно, отрадно, брат…
– Видать, еще осталась в голове наука инока, а теперь и иерея церкви святого Михаила, Никодима, – также открыто улыбаясь, пошутил Игорь. – Разве даром что ли он целыми днями вбивал в мою голову и в голову Всеволода, что Русь должна быть сильной, единой и тогда нам никакие враги не страшны: ни дикие полов-цы, ни хитрые греки, ни дерзкие венгры, ни воинственные немцы, ни кичливые поляки, ни другие прочие…
– Да, отец Никодим – большой мудрости человек, – согласил-ся Олег. – Чего он только не знает и не скажет. Поверишь ли, он сейчас занимается летописанием северской земли. Увлечен очень. По церквам и монастырям ходит, древние списки собира-ет. Впрочем, брат, – решил Олег возвратиться к прежнему разго-вору, – мы немного удалились от цели нашей беседы. Я, как ты может уже понял, решил в эти дрязги не вмешиваться.
– Я рад…
– Искать нам там нечего, так что лучше займемся укреплени-ем своих городов и порубежных засек. Хоть мы половецкий по-лон и отпустили за небольшой выкуп, но вряд ли половцы нам простят зимний поход и нанесенный им позор. Думаю, что надо ждать «гостей», а потому следует к их приходу подготовиться да встретить их подобру-поздорову, чтобы долго помнили прием и «гостеприимство». И Всеволода с собой возьмем. Парень не дает проходу, чуть ли не каждый день требует: возьми меня на рать, да возьми на рать… особенно после того похода, когда мы почти никого из своих воев не потеряли. Как мыслишь?
– Согласен, брат, и даже рад. Сам знаешь, с половцами я за-всегда согласен воевать, особенно с теми, которые сами напра-шиваются.
– Спасибо, брат, за поддержку, – продолжил Олег. – Я уже в Рыльск, Ольгов, Курск и другие посемские городки посыльных с наказом к тиунам и посадникам послал: быть готовым. Но думаю, что надо нам самим проехаться и собственными очами посмот-реть. Не возражаешь. Или от молодой женушки оторваться не можешь? Кстати как она там?
– Жена воину не помеха, – придерживаясь солидного тона и стараясь походить на бывалых ратников, отозвался Игорь. – Да и не молодая жена моя, Ярославна: столько лет уже вместе живем. А теперь и о первенце подумываем. С Ефросиньей договорились: Владимиром назовем, в честь Крестителя Руси и нашего общего прапрадеда. Если, конечно, сын родится, – на всякий случай сде-лал уточнение Игорь.
– Значит, моим Святославу да Давыду  братец  скоро будет.
– Твои-то постарше.
– А на сколько? – улыбнулся Олег. – На  неполных пять-шесть лет. Подрастут – и не заметишь, кто кого старше… Впрочем, что об этом заранее толковать. Случится – тогда и потолкуем… Зна-чит, говоришь, с Ярославной все в порядке? – вновь возвратился он к вопросу о самочувствии Игоревой жены.
– В порядке. Что с нею станется… Правда, как и положено всем бабам, а не девицам, пополнела, постатнела. Пава павой стала. А так…
– Слышал как-то, что у тебя тут зазноба была…
– Ну и что, что была? Была – да сплыла. Матушка постаралась – замуж за кого-то из местных выдала, – взглянул с недоумением Игорь на старшего брата. – Тебе-то какая печаль?
– Ребенок у нее… дочь…
– А мне без интереса, хоть дочь, хоть сын. Я своего жду. И еще, брат, – не стал скрывать обиды Игорь, – я же не спрашиваю тебя, как обстоят твои отношения с немочкой Изгольдой, кото-рую ты удерживаешь в своем терему в качестве наложницы. Не спрашиваю, холодна она или жарка в постели. Изго-льда… – произнес он имя, разбив слово на две части. Затем, играя вариан-тами, то выбрасывая из слова один звук, то добавляя, повторил смачно: – Изо -льда… Из -сольда… Изгой - да… Красотища! Как звучит! Так чего же ты, брат?..
Дело в том, что в последнем походе на половцев среди осво-божденных у Булетовича полонянок оказалась дочь какого-то немецкого то ли графа, то ли герцога, белокурая красавица с не-обычайно красивым и довольно холодным на слух именем Из-гольда. Данное имя, если верить знатокам имен, переводится с забытого уже кельтского языка, как «та, которой любуются». Как эта красавица попала в руки степняков, неизвестно, но в резуль-тате последних приключений оказалась в тереме северского кня-зя. Причем, не просто оказалась в княжеском тереме, а стала вла-стительницей его ложа, потеснив с него законную супругу Ага-фью, на взгляд северского князя, растолстевшую и подурневшую от сытной жизни и родов. Ведь кроме Давыда Агафья успела двух дочерей родить. Правда, одна вскорости умерла, зато дру-гая, Ксения, то есть «гостья», названная так Олегом в память о его умершей дочери от первого брака, на радость матери жива-живехонька растет.
Агафья поначалу никакого внимания на новую наложницу мужа не обратила: мало ли у него наложниц перебывало, налож-ниц было много, а детей мужу, в том числе сына-наследника, Да-выда, рожала-то она. Однако вскоре заметила, что Олег все больше и больше прикипает к белокудрой куколке, а к ней, за-конной супруге, охладевает. Вот тут она спохватилась и попыта-лась слезами возвратить Олега в супружеское лоно. Да не тут-то было. Олег и на слезы никакого внимания, только морщился не-довольно. Она к княгине: «Матушка Мария Петриловна, помоги, милая»! Мария пожалела сноху, стала пенять Олегу, наставляя его на путь истинный. Но князь северский был уже не тот Олег Курский, которого она помнила еще по Чернигову. Он не только взматерел, но и огрубел, и очерствел душой.
«Матушка, – заявил он в ответ княгине так язвительно и вкрадчиво, – чем меня уму-разуму учить как мне жить да с кем мне спать, лучше бы на себя оборотилась. Отец Никонор, мой наипервейший советчик и помощник в судных делах, знаю я, не только тебя духовно исповедует, но и телесно ублажает. Ты ду-мала, что все шито-крыто, ан, нет… Слухом земля полнится. Од-нако я тебе, матушка, до сего дня упреков не делал, да и своим младшим братьям, твоим сыновьям родным, в укор то не ставил: пусть живут в счастливом неведении… Да и тебя, честное слово, понимаю: в сорок пять лет, когда женщина только в самом соку, остаться во вдовстве – не мед… Меня только одно всегда пора-жало: как это ты умудряешься нам новых «братцев» или «сестер» не подарить… Но, видать, ключница Меланья и впрямь на все руки мастерица… что епископа обречь животом маяться, что плод из утробы вытравить…»
Княгиня Мария позеленела от бессильной злости: это когда такое еще было, чтобы пасынок отчитывал ее, а тот, разжигаясь злорадством, чтобы больше уязвить мачеху, продолжил: «К слову сказать, матушка, отец Никонор не одну тебя так исповедует, он многих «заблудших овечек» телесно ублажает… Может, пом-нишь, когда прибыли сюда, судил я две супружеские пары… Там еще разбитная бабенка, супруга гончара, Яровита была, которая долго не могла понести? Так вот, после «исповеди» у отца Нико-нора родила она сыночка и снова в тяжести… Горшечник Зван теперь от радости на седьмом небе скачет. Да оно и понятно: чей бы бычок не прыгал, теленочек-то наш. Откуда, спросишь, знаю? Да отец Никонор как-то, будучи во хмелю, ненароком обмолвил-ся. Правда, только про Яровиту. Про тебя я и сам догадался. Не маленький». Вдовая княгиня залилась краской гнева и стыда, словно звонкую пощечину получила. Сверкнув в бессилии глаза-ми, будто желая испепелить пасынка, молча удалилась в свои покои. А отец Никонор с той поры надолго забыл дорогу в кня-гинину опочивальню.
Поняв, что от вдовствующей княгини подмоги не дождаться, кинулась Агафья за помощью к владыке, но тот, кормящийся ми-лостью князя, только руками развел: «Молись, дочь моя. Будем надеяться, что молитвы твои будут услышаны Господом Бо-гом…» Тогда она к иеромонаху церкви святого Михаила Архан-гела, отцу Никодиму, бывшему княжескому наставнику: «Помо-ги, батюшка»!
Тот не убоялся князя, принялся совестить. Но и увещевания отца Никодима никакого действия на князя Олега не возымели, лишь охладили его отношения с самим Никодимом.
«Не совал бы ты, отче Никодим, свой нос туда, куда не про-сят, – заявил северский князь на это наставнику его младших братьев. – Учишь ребятишек – и учи. А то так может статься, что и носа своего, и сана лишишься…»
Так и осталась Агафья без помощи и с тоской в сердце, не только не приблизив мужа к себе, но еще дальше оттолкнув его от себя своей неуемной деятельностью.
Олег понял, что Игорю малоприятен этот разговор, как ма-лоприятно упоминание меньшего брата об Изгольде для него, и поспешил сменить тему.
– Извини. Поговорим о другом…
Игорь поднял на Олега взор, словно спрашивая: о чем, мол, разговор?
– Собирается Мстислав походом на днепровских половцев. Приглашение прислал. Мне и Святославу Черниговскому с его братом Ярославом. Возможно, и другим князьям… Ближе к осени намечает. Ты на это как смотришь?
– Я уже сказал: как ты, брат, так и я.
– Я готов пойти, только участие Ярослава меня смущает. Не-надежный он человек… и жадный. По прошлому разу, помнишь, участия принимал меньше нас, а как дело до дележа дошло, так он первый. Хана Кози со всем семейством к себе забрал и на дру-гого, Булетовича, глаз положил.
– Так он старшим князем себя мнит… Как же, черниговский… – съязвил Игорь. – Кстати, что сталось с твоими пленниками, с тем же ханом Булетовичем и его семейством? У тебя еще или отпустил за выкуп?
– Пусть мнит, да северское княжество теперь во всем само-стоятельно, – отозвался на реплику брата Олег. – Мы теперь и сами с усами, – погладил он свои усы и бороду. – А что касаемо хана Булетовича, то я с ним даже подружился. Приятный был собеседник, да и воин стоящий… Если бы мы не воспользовались моментом и не напали на него врасплох, то неизвестно еще, как бы дело обернулось… Отпустил я его… С семейством… Только меньшого сына своего, Тирбея, ровесника моему Святославу, Булетович оставил у меня…
– В заложниках?
– Нет, на воспитание в вере христианской… Половцы отходят от язычества, – пояснил Олег. – Вот и пытаются прибиться к вере истинной. – И добавил, говоря о ханском сыне: – Его уже окре-стили и имя православное дали – Лавр… С моим Святославом теперь будут во дворце расти и дружить, возможно…
– Лавр? – переспросил Игорь.
– Да, Лавр.
– Этого знаю, не раз видел… Только не знал, что он родной сын Берляка Булетовича. Думал, что кто-то иной… – скорее для себя, чем для брата произнес последние слова Игорь Святославич в легкой задумчивости. – Что ж… мысль не плохая привечать да приручать… Может, и будет толк…
– Вот такие, брат, дела, – не прореагировав на последнюю ре-плику Игоря, окончил Олег рассказ о судьбе хана и его семейст-ва. – Так что Ярослав нам не указ, а мы сами с усами.
– Ты – да, – улыбнулся Игорь, забыв про недавнюю обиду,  – а вот я и Всеволод пока без усов, – пошутил он.
Шутка получилась двусмысленная, но Олег не обратил на это внимания.
– Ничего, у тебя тоже скоро отрастут, а что касаемо Всеволо-да, то думаю взять и его на этот раз в поход. Хоть и горяч не по летам, но возле себя придержу. Поостынет. Обвыкать-то все рав-но когда-то надо…
– Вот это верно, Олег Святославич, – назвал Игорь брата по имени-отчеству, как делалось это в самых важных и исключи-тельных случаях. – Пусть обвыкает. А воитель из него будет знатный. Боюсь, что и меня за пояс в ратном деле заткнет. Хоть ему и пятнадцати лет еще не исполнилось, однако, богатырь бо-гатырем! В сече, хоть и учебной, зол и устали не ведает. Мечом и копьем владеет так, что старым воеводам завидно; и с топором али с палицей охулки на руку не возьмет. Что в пешем строю, что в конной лаве… А примется стрелы из лука метать, так первая еще упасть на землю не успеет, как он уже две других пустил! Не младень, а старый славянский бог Перун стрелами-перуницами прыщет!
– Ты бы полегче… с Перуном-то, отцы церкви это не любят, – предостерег Олег.
– А пусть их… – тряхнул Игорь буйной головой. – Подума-ешь, не любят…
– Все-таки не стоит будить лихо, пока оно тихо, – произнес Олег, оставаясь при своем мнении.
– Хорошо, – не стал спорить далее путивльский князь, про-должив прерванную замечаниями Олега речь: – И это у него еще с самого детства, еще в Чернигове воевода Славец, сто лет ему жизни, заметил… Ты, брат, верно мыслишь, однако, опасаюсь, как бы матушка не воспротивилась сему.
– С матушкой уж как-нибудь поладим.
– Тогда – с богом!

Поход, организованный Мстиславом, был удачен, не зря же чуть ли не в самый тот день, когда киевские ратники возврати-лись из похода, отягощенные добычей и полоном, монах Киево-Печерской обители Иаков, нашедший свой духовный подвиг в летописании деяний киевских князей, начертал на пергаментном листе: «В лето 6676. И сказал Мстислав: «Братья! Пожалейте о Русской земле, о своей отчине и дедине: половцы каждый год уводят христиан в свои вежи. Они беспрестанно клянутся нам в соблюдении мира и беспрестанно преступают клятву, а теперь еще отнимают у нас Греческий путь и Соляной Залозный. Хоро-шо было бы нам, братья, призвав на помощь бога и святую бого-родицу, поискать пути отцовского и дедовского и чести своей». Угодна была речь его и богу, и всем братьям, и дружинам их. Они сказали: « Бог тебе помоги, брат, за такую мысль, а нам дай бог за христиан и за Русскую землю головы сложить и к мучени-кам быть причтенным». Все князья соединились и выступили из Киева. Шли девять дней и взяли половецкие вежи по реке Угле и по Снопороду. А еще настигли половцев у Черного Леса. При-тиснули к нему и перебили, а иных руками перехватали. Всех же христиан, ополонивши, пустили на свободу». Сам великий князь в поход не ходил, но его летописец всю честь победы приписал ему.
В отличие от Мстислава Изяславича, Олег Северский и оба его брата: Игорь Путивльский и Всеволод, у которого никакого удела еще не было, приняли самое живое участие в этом походе. При этом, как ни присматривал Олег и его ближайшие бояре и мечники за молодым княжичем, Всеволод умудрялся всегда быть в первых рядах атакующих.
– Брат, – предостерегал его Олег, – не увлекайся, не зарывай-ся. Отсекут поганые от своих – и пропала твоя буйная головушка. Что я матери  нашей, Марии Петриловне, скажу… Она и так от-пускала тебя со слезами…
– Прости, Олег Святославич, – каялся Всеволод, – я все пони-маю, но как только начинается сеча, словно не я, а неведомая си-ла бросает меня вперед. Или конь… – пошутил он.
Под Всеволодом был вороной жеребец по кличке Вихрь.
– Мой Вихрь, словно зверь лютый, в сече не знает удержу. Грызет удила, брызжет пеной изо рта, а еще старается укусить чужих коней, а то боднуть их, как яр-тут головой.
– Сам ты, Всеволод, как яр-тур, – приструнил его Олег, – в бою удержу не знаешь. У меня и меч мой цел, и копье исправно. Ты же успел и меч свой сломать, и копье в щепу раздробить, и щит сменить не один. Если дело и дальше так пойдет, то наши оружейники на одного тебя не напасутся оружие ковать.
– А пусть себе куют… Их дело – ковать, а наше дело – ло-мать.. если плохо отковано. Однако, брат, даю слово быть поос-торожней в сече и во вражью гущу не зарываться.
– Смотри у меня, – грозил уже не так сурово северский князь, – повторится, домой, к матушке отправлю. Узнаешь, как само-вольничать…
Всеволод, и вправду, не знал удержу в бою, и выходил побе-дителем в любом единоборстве. А удары молодого витязя были настолько мощны, что рассекали противника чуть ли не на попо-лам.
– Ярый витязь, – дивились в северской дружине. – Илье Му-ромцу подстать, а то и самому Святогору!
– Не, – немного смущался Всеволод. – Илья Муромец – бога-тырь. А я – всего лишь отрок и брат своих братьев. К тому же только учусь воинской примудрости…
– И кто же тебя так ловко владеть мечом научил, – интересо-вались соседские дружинники, узнав о силе и ловкости молодого князя.
– А отцов воевода Славец, – горделиво отвечал Всеволод. – Он, помнится, с детства меня до седьмого поту гонял. Случалось, целыми днями. А еще, – подумав немного, добавил он, – дядька Силыч.
– Силыча мы знаем, – с уважением произносили воины. – Си-лыч – крепкий ратоборец…
Ни угрозы старшего брата, ни просьбы Игоря никак не дейст-вовали на Всеволода. Вне боя он был спокойный и рассудитель-ный, но стоило ему вскочить на своего вихря и устремиться на врага, как вся его рассудительность тут же пропадала и действо-вал только инстинкт воина, позволявший не только находить вра-га, но и безошибочно наносить ему разящие удары и почти авто-матически отражать чужие.

* * *
– Ну, как там наш Аника-воин в бою держался? – спросила Мария Петриловна князя Олега, когда тот с дружиной возвратил-ся после похода в Новгород-Северский и, не смыв дорожную пыль и пот, появился в детинце перед радостно ожидающими его и Всеволода родными и дворовыми людьми.
Среди встречающих князя и княжича со скорбной миной на лице и ребеночком на руках стояла Агафья. Как не было ей скверно на душе, но она, как настоящая жена и мать наследника, придерживаясь старинных обычаев, встречала своего ветреного мужа, который уже выглядывал в толпе не ее, а Изгольду. Однако у Изгольды хватило благоразумия не появиться в столь торжест-венный момент на улице, чтобы не допустить ненужных сканда-лов и пересудов челяди.
– Или он только герой с моими сенными девками воевать да в полон их брать? – целуя по очереди обоих в щеки, продолжила шутить Мария, искренне радуясь возвращению младшего сына живым и здоровым.
– А что, – усмехнулся Олег, – горазд с девицами ратоборство-вать? А я, грешным делом, за походами да за княжескими забо-тами и не знал... Видать, это у нас семейное…
– Еще как горазд, – оставив колкость пасынка без внимания, потрепала княгиня Мария своего любимца по щеке, когда тот смущенный материнскими словами, зардевшись, опустил голову долу. – Всех девок мне перепортил. Видно, пора ему жениться приспела. Может, жена успокоит…
– Матушка, все что угодно, любое наказание из твоих рук с радостью приму, только не женитьбу, – отстранился от матери Всеволод, рассмешив Олега.
– Ага, витязь ты наш ярый, – произнес северский князь шут-ливо, – вот чего ты больше сечи и моих нравоучений боишься… женитьбы да женушки. А почему так? Ведь сам знаешь, что де-вицы не кусаются, а милуются.
– Так то девицы, – протянул с ухмылкой Всеволод. – Их по-любил, да забыл. А жена не девица… Ее как рукавицу за пояс не заткнешь, за ракитов куст не забросишь…
– Эк, брат, ты насобачился, – расплылся в довольной улыбке Олег, – поговорками да пословицами так и сыплешь, словно пре-подобный Даниил Заточник или Иоан Златоуст. – Честное слово, не ожидал.
– Хорошо, что напомнил, – обрадовался Всеволод, ухватив-шись за слова брата. – У Даниила Заточника в Молении о жене сказано много, особенно о злой.
– И что, например? – поднял левую бровь Олег. Ему было ин-тересно, как младень выкрутится из созданного же им щекотли-вого положения.
– Например, то, – не смутился Всеволод, – что «лучше в дом вола бурого ввести, чем жену злую взять: вол не говорит и зла не замышляет, а злая жена, когда ее бьешь, бесится, когда кроток с ней – заносится; в богатстве – гордой становится, в бедности – других злословит».
– Молодец! – искренне засмеялся Олег. – Тебе не на брань ид-ти, а в мудрецы…
Тут к нему подошла Агафья и поднесла для целования сына.
– Поцелуй сыночка, князь.
Пришлось Олегу целоваться не только с мачехой, но и с же-ной и с сыновьями: Святославом, державшимся ручонкой за по-дол бабки, и младенцем Давыдом. Брать их на руки и немного тотошкать, аккуратно подбрасывая вверх, чтобы росли большими и сильными, крепкими, смелыми и здоровыми, как того требова-ли приличия и обычай дедов и прадедов. Когда-то и его самого вот так брал на руки покойный батюшка. Теперь пришел его че-ред.
– Хоть мудри, хоть не мудри, – приступала к Всеволоду кня-гиня Мария, – а жениться придется. Пора… и пока сама еще жи-ва.
– Да не готов я, матушка и братец Олег, – обращаясь сразу к матери и старшему брату, со всей искренностью, на какую он был способен, говорил между тем Всеволод, – к женитьбе. Не по мне это дело. Я чувствую, что создан не для семейных уз, а для рат-ных дел, для сечи.
– Люди добрые, вы только посмотри-ка на него, – продолжая подтрунивать над младшим сыном, всплеснула Мария руками, – не готов! Еще материнское молоко на губах не обсохло, а он уже перечит матери: «не готов». Ратоборствовать, значит, готов, а к семейной жизни не готов!
– Не готов, – упрямо заявил Всеволод, но вдовствующую кня-гиню не так-то просто было сбить с толку.
– А к уделу ты, сынок, готов?
– К уделу, если братец Олег выделит, готов, – взглянул он с улыбкой и надеждой на северского князя, принявшего от Агафьи к себе на руки сына и молча наблюдавшего за развитием беседы между мачехой и младшим братом.
– Ага, значит к уделу ты готов... – констатировала данный факт Мария, по-прежнему подтрунивая над сыном?
Материнское сердце радовалось, видя его не только живым и здоровым, но и разом возмужавшим, с обветренным под степны-ми ветрами и жарким солнцем лицом, с пылью от многих дорог на доспехах и алом корзно – извечном символе принадлежности к княжескому роду.
– Готов.
– А знаешь ли ты, что прежде чем стать удельным князем, – уже без иронии, а вполне серьезно продолжила княгиня Мария, – надо сначала семьей обзавестись. Хотя бы жениться… потом и об уделе думать можно…
Всеволод пожал плечами и снова посмотрел на Олега, ища у него поддержки. Ведь у кого искать ее, поддержку, если не у старшего брата, который им всем «в место отца».
– Матушка верно говорит, – отозвался тот на немой вопрос младшенького.
– Тогда я пока и без удела поживу, – довольно спокойно зая-вил Всеволод. – Отец Никодим говорил, что служить отчей земле можно всегда: и великим князем, и честным воином. Главное, чтобы земля Русская была свободна и счастлива.
– Твой отец Никодим, словно не слуга божий, а язычник ярый, все о древних традициях речи ведет, – неодобрительно отозвалась княгиня, последнее время недолюбливавшая иеромонаха церкви святого Михаила. Да как любить такого, если его проповеди и обличительные речи против алчных и богатых, обижающих бед-ных и сирых, а также против князей, затевающих вражду и рознь в Русской земле, были как кость в горле.
– В отличие от отца Никонора, – язвительно заметил Олег, возвращая сына Давыда Агафье Ростиславне. – Никонор явно не язычник, зато отменный исповедник…
Всеволод ничего не понял в реплике брата, зато Мария Пет-риловна сверкнула на пасынка очами и, скомкав конец беседы, обронила:
– Вышли из-под материнской руки и дерзят… –  Затем, меняя тему, предложила всем идти в терем: –  Что во дворе стоять, лю-дям глаза мозолить, пора и в терем. Ополоснитесь с дороги, от-дохните, да за трапезный стол…   
На этом дальнейшие разговоры о женитьбе Всеволода прекра-тились. Во-первых, он еще действительно был молод, а во-вторых, еще и невеста для него не была присмотрена. Впрочем, такого добра как невесты, в земле Русской было достаточно. По-читай в каждой княжеской семье, не говоря уже о боярских да посаднических, по две-три имелось.
Сам же Всеволод искренне не спешил спеленать свою свободу узами Гименея. Его вполне удовлетворяли наложницы из рабынь матери, а когда эти надоедали, то можно было и поискать краса-виц в окрестных весях, особенно во время языческих празднеств, которые, несмотря на усилия отцов церкви, были еще крепки в отдаленных от городов весях и деревнях. Один раз Всеволод ез-дил со своими сверстниками, младшими детьми боярскими, в городок на Семи, Рыльск, на праздник Ярилы. Правда, праздне-ства проходили не в самом городе, а в нескольких верстах от не-го, в Ярилином лесу, на высоком берегу Семи. Вот там действи-тельно праздновали так праздновали: народ чуть ли не со всей  Руси собирался. Каких только красавиц там было не увидать… Вот с той поры он, если только не находился в походах, обяза-тельно направлялся в Рыльск к явному неудовольствию матушки Марии Петриловны.

***
Не успели северские князья от похода на половцев остыть, как пришло известие от Андрея Суздальского, звавшего северских и черниговских князей в поход на Киев против Мстислава. Ссо-риться с Андреем Суздальским или, как теперь его чаще звали на Руси, Боголюбским, получившим такое прозвище из-за построен-ной им церкви и сельца Боголюбово в честь ознаменования своей победы над камскими булгарами, где довольно часто бывал после ратных трудов своих, Олегу не хотелось. Мстительный князь Ан-дрей с многочисленными ратями своими мог потоптать северские земли. Однако и идти на великого князя также большой охоты не было. Ведь выгоды этот поход никакой не сулил: Черниговское княжество как было под рукой Святослава Всеволодовича, так под его рукой и оставалось, а иного ни Олегу, ни его братьям, чтобы не затевать вражды с другими русскими князьями, не же-лалось. Так, скажите, чего ради, понапрасну кровь проливать, да дружинников своих в сечах ненужных лишаться…
Но тут выяснилось, что Святослав Черниговский со своим братом Ярославом наотрез отказались в походе том участвовать, чем должны были вызвать ярое недовольство суздальского князя.
«А почему тогда этим обстоятельством мне не воспользовать-ся, – размышлял сам с собой Олег, находясь в княжеской опочи-вальне, откуда только что выпроводил то ли наложницу, то ли не венчанную жену, Изгольду, полностью изгнавшую княгиню Ага-фью из супружеского ложа. – Если я приму предложение Андрея Боголюбского, и он одержит верх над Мстиславом, то, возможно, будучи недоволен на черниговского князя, при разделе уделов, отберет у Святослава Чернигов да и отдаст его мне, как своему союзнику».
Он походил по комнате, меряя ее вдоль и поперек неспешны-ми, упругими шагами.
«С другой стороны, если Чернигов станет моим, то неизбежна распря со Святославом Всеволодовичем и его братом Яросла-вом… а еще и сыновьями обоих. А их, сыновей, только у Свято-слава уже с пяток… Стоит ли тогда черниговский стол всех тех тревог и волнений, которые неизбежны с распрями. Разве зря го-ворят, что слабый мир дороже доброй брани… Посоветоваться с братьями? Да их совет и так известен, как и совет вдовствующей княгини – поход».
В конце концов, решил: быть походу. И послал гонца к Игорю в Путивль: «Бери, брат, дружину и иди ко мне».


ПАДЕНИЕ КИЕВА

Поход на Киев одиннадцати князей, призванных Андреем Бо-голюбским и возглавленных его сыном Мстиславом Андрееви-чем, был ужасен. Еще никогда «мать городов русских» не под-вергалась такому разорению и унижению. Чудом уцелевший инок Киево-Печерской лавры, ибо и она не избежала печальной участи разоренного града, монах Иаков, потом, спустя какое-то время, обливаясь слезами от страшных воспоминаний, напишет: «Андрей Суздальский, мстя Мстиславу Киевскому за то, что тот без его ведома и согласия посадил на новгородский стол своего сына Романа, лишив этого стола Святослава Ростиславовича, ре-шил лишить его великого стола, а сам Киев низвести до удельно-го града. Он тайно сослался с Ростиславичами, с Владимиром Дорогобужским, с Олегом Северским, с Глебом Переяславским и Полоцким князем; взял дружину у владетелей Рязанского и Му-ромского, ему покорных; собрал многочисленную рать, до пяти-десяти тысяч человек, и поручил ее сыну своему Мстиславу и воеводе Борису Жидиславичу, велев им идти на Вышгород, где княжил тогда его союзник Давыд Ростиславович и где надлежало соединиться всем союзным дружинам и полкам. 5 марта союзные рати обступили Киев и приступили к приступу. Мстислав затво-рился в городе, и была брань крепкая повсюду. Три дня бились киевляне с чужими ратями, и стал Мстислав изнемогать; берен-деи и торки изменили ему, и дружина старшая стала говорить ему: «Что, князь, стоишь? Ступай скорей из города, нам их не перемочь». 8 марта Мстислав, оставив жену и детей своих, бояр и дружину, тайно выехал на Волынь, во Владимир, а Киев был взят дружинами союзных князей. Целых два дня грабили, словно чу-жой, иноземный, город суздальцы и их союзники, Подолье и Го-ру, монастыри и святую Софию, да Десятинную Богородицу. Не было помилования никому и нигде: ни старому, ни малому; ни воину, ни ремесленнику; ни боярину знатному, ни гостю торго-вому иноземному; ни смерду случайному, ни лицу духовному. Дома и церкви горели, и некому было тушить их; христиан уби-вали, других вязали, жен вели в плен, разлучая с мужьями и детьми. Младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли име-ний множество, из церквей побрали иконы, книги, ризы и коло-кола. Все вынесли смольняне, суздальцы и черниговцы. Зажжен был монастырь Печерский погаными половцами, принявшими сторону Андрея. И были в Киеве стон и скорбь неутешная и сле-зы непрестанные. И было то за грехи наши и гордыню, да за лож-ные учения митрополита Константина!»
А еще мних-летописец Иаков писал, что из поруба, из заточе-ния, был освобожден игумен печерский Поликарп, ложно заклю-ченный туда митрополитом Константином и епископом черни-говским Антонием, который и принял порушенную и поруган-ную степными язычниками Печерскую обитель, чтобы в скором времени с молитвами и Божьей помощью восстановить ее в прежней славе. Чтобы свет истинной веры воссиял над Печер-скими горами, над Киевом.
Киев пал под самые Сороки – праздник Сорока Мучеников христианских. Некому было печь в печах причудливые куличи в виде птиц, похожих и утицу, и на голубя, с румяными от печного жара головками, с изукрашенными крылышками и растопырен-ными, как у горлиц, хвостами. Не бежали в этот год на высокий берег Днепра, на Лысую гору голосистые посадские девки и без-усые пареньки куличей закликать, да весенние запевки петь, про-ся мати Ладу прислать быстрее весну красную. Связанными в длинные вереницы ждали молодые киевляне увода в полон, на чужбину. Вервь раба заменила им веселые «ручейки» и хорово-ды, а горький плач – весенние запевки. Вместо праздничных ко-стров на берегу Днепра – пылали костры из их родных изб и до-мов, из церквей и теремов. И черный дым стоял над когда-то гор-дым градом, ни разу не сдавшимся врагу, и черное горе пало на всех киевлян.
Киев пал по воле великого владимирского и суздальского кня-зя, возжелавшего не столько унизить древний Киев, как возвели-чить свой Владимир, совсем недавно заложенный его дедом, Владимиром Мономахом, в котором суздальский князь вдруг увидел будущую столицу всей Руси. И чтобы молодой город больше походил на столицу, Андрей Боголюбский не побоялся перевести в него из древней Суздали свой княжеский дом, а так-же построить каменный собор Покрова в селе Бололюбово, при-городе Владимира, и начать пристройки к собору Успения в са-мом Владимире, чтобы он не уступал киевской Софии.
Строительство же им во Владимире двух крепостных башен с Золотыми и Серебряными воротами прямо указывало на то, что Владимир должен быть выше Киева с его Золотыми воротами.
Киев пал так первый раз.
И до этого несчастного года он не раз открывал свои ворота перед русскими князьями, мечтавшими о его золотом столе. От-крывал он ворота перед Владимиром Святославичем, который, возможно, и в честь этого события приказал соорудить в нем Зо-лотые ворота. Впустил он и сына Владимира, Ярослава Мудрого, а затем его сыновей и внуков.
Без особого желания, но в силу необходимости, открывались Золотые киевские ворота и перед другими русскими князьями из колена Рюрика, как было уже сказано выше. Даже перед такими, кто приводил с собой иноземные войска, как, например Свято-полк Окаянный или же Изяслав Ярославич. Но никто из них та-кого надругательства над стольным городом не совершал, какое было совершено по злой воле Андрея Боголюбского. 

Сумрачным возвратился князь Олег Святославич в Новгород-Северский. После того, что ему довелось повидать в сожженном и разоренном Киеве, отданном Мстиславом Андреевичем на «по-ток и разграбление». Даже стол черниговский уже не прельщал его. Не радовали ни богатая добыча, возами ввозимая в Новго-род-Северский, ни невиданный до сей поры полон. Впрочем, не только он один был сумрачен и невесел. Такими же были и горо-жане, без прежнего ликования встретившие его при въезде в го-род. Не желая встречаться с князем глазами, опускали головы долу, словно все вдруг что обронили и теперь усердно искали у себя под ногами.
Когда же он направил несколько своих мечников с подарками для церкви святого Михаила, уже полностью отстроенной и ук-рашенной как снаружи, так и внутри стараниями Степана Муро-вина и призванных из Киева богомазов, то поставленный же им иеромонах Никодим подарки отверг и просил передать: «Богу не нужно то, что добыто воровством и разбоем: ни икон, ни риз, ни злата, ни серебра. В божьем храме место лишь чистому и высо-кому, творимому с любовью и радостью, а не на слезах и крови».
– Вот как твой наставник отблагодарил меня, – попенял князь Олег брату Всеволоду, ходившему, как и он, но в числе меньших, не имеющих собственной дружины, князей в этот злополучный поход.
Всеволод рвался в поход, мечтая о воинской славе, о ратных поединках и единоборствах. И в силу своей юношеской запаль-чивости и природной храбрости он всегда находился в первых рядах идущих на приступ, испытывая азарт боя. Но после того, как город пал и, беззащитный, оставленный своим князем, был предан волей Мстислава Андреевича разграблению и уничтоже-нию, весь пыл и азарт ратоборства в нем мгновенно угас. К тому же на ум пришли и никак не хотели уходить слова инока Нико-дима о том, что в далекие-далекие времена гордый Киев, как и гордый Рим, уже был взят и разграблен воинственными готами.
«А я-то, глупец и несмышленыш, еще не верил тогда, – укорял себя Всеволод. – Оказывается, может… Оказывается, и русы, как враги-готы, могут вести себя в своем стольном граде. И не только так, но и гораздо хуже».
После увиденного им в повергнутом городе, Всеволод не взял себе ни гривны из причитающейся добычи, даже от воинской справы пораженных им в пылу сражения киевлян, что всегда бы-ло правом победителя, отказался. «После того, что видели мои очи, мне уже ничего не надо», – заявил он тогда решительно.
– Брат, а учитель наш, отец Никодим, прав, – смущаясь от то-го, что перечит старшему брату и князю, тем не менее, твердо произнес Всеволод, одобряя поступок иеромонаха Никодима. – На крови царства небесного не построишь и в рай не попадешь…
– Опять его слова, – буркнул Олег. – А вот бояре не брезгуют ничем: ни княжеской ферязью, ни рубищем смерда… Вон, боя-рин  Долгуша, так тот несколько возов к себе в вотчину повез. Дай ему – еще возьмет. И иконы к рукам приберет, и шитым зо-лотом ризам применение сыщет.
– То бояре. У них глаза завидущи, а руки загребущи… Не зря же люди, что идут служить князьям и боярам, поговорку сложи-ли: «Лучше нам в лаптях жить при княжьем дворе, чем в сафья-новых сапогах при боярском». Боярин не только на чужое зави-стлив, не только готов чужака до нитки обобрать, но и из своих холопов и смердов до последний капли жизненный сок клещом высасывает, лишь бы богатства свои приумножить. Вот и весь сказ… И нам ли, князьям, потомкам Рюрика, брать пример с них!
Крыть было нечем, и Олег, сердясь на себя и на брата, замол-чал. А затем и вообще удалился в свою опочивальню, подальше от родных и близких.
Даже княгиня Мария Петриловна, на что была жадна до бо-гатств и злата, но и та тут вела себя сдержанно. А Агафья Рости-славна, не мудрствуя лукаво, так прямо и заявила: «Супостатство сотворено, нужно всем миром каяться. Каяться и молиться. Иначе невиданное горе ждет Русь».

***
Если князья северские были опечалены таким разгромом Кие-ва, то боярство только радовалось, сказочно обогатившись и зла-том, и серебром, и рухлядью всякой в этом походе. А еще столько у них в один раз стало холопского люда, что даже самим не вери-лось.
Олег хоть и попенял младшему брату, но вскоре без какого-либо выкупа освободил весь свой киевский полон и того же по-требовал от путивльского князя Игоря Святославича и от своих бояр.
Игорь Святославич прислушался к совету старшего брата и почти весь полон, взятый им в Киеве, отпустил, снабдив каждого уходившего в неизвестность горемыку кое-какой рухлядью и провизией на первое время: «Ступайте, сирые, с Богом. Чем мог, тем и поделился… Не держите зла».
Ополоненные плакали от счастья вновь обретенной свободы и возможности возвратиться на родные пепелища, кланялись князю в пояс и вместе со словами благодарности говорили, что зла они на путивльского князя не держат и что «были бы кости, а мясо нарастет».
Княгиня Ефросинья, увидев из оконца своего терема такое, расчувствовалась до слез и весь день держала очи на мокром мес-те. А чтобы убрать невольно выкатившуюся слезу, терла их ку-лачками, отчего они покраснели, как во время простудной хвори. Дворовые девки, не понимая причины княгиненого расстройства, закудахтали на все голоса, как куры в потревоженном курятнике. Они полюбили свою княгиню и теперь искренне переживали, не зная, как ей помочь. Даже за знахаркой Степановной, столетней бабкой с клюкой, послали.
Степановна, поговорив с молодой княгиней с глазу на глаз, потребовала парного молока и меду. Когда запыхавшиеся девки предоставили требуемое, она, пошептав какие-то молитвы, дала испить успокоительных снадобий, запив их молоком, густо за-мешанном на меде.
– Поспи, касатка. Хворь как рукой снимет.
Слухи о нездоровье Ярославны, как их по просьбе самой кня-гини не таили, дошли и до Игоря. Встревоженный, он поднялся к княгине в опочивальню, где еще находилась ведунья.
– Что с ней? – задал негромко вопрос, видя, что княгиня дрем-лет.
– Расчувствовалась княгинюшка, насмотревшись на горе чу-жое… Хоть и княгиня, но сердце все равно одно, бабье, жалост-ливое. Вот и заныло сердечко-то… Но пройдет. Я ее травяным настоем попользовала да молоком с медом… Утром веселой, как птица божья, встанет.
Ефросинья эту ночь проспала крепко, а утром встала с легкой от дум головой и веселыми глазами, словно и не было вчерашней маяты и томления духа.
У князя Игоря с самого начала его княжения в Путивле отно-шения с местным зажиточным боярством как-то не сложились: бояре были заносчивы и кичливы, а Игорь, хоть и молод, но горд и самолюбив. Поэтому они, не будучи его старшей дружиной, в поход не ходили и, соответственно, киевским полоном не обзаве-лись. Зато северские бояре, составлявшие старшую дружину кня-зя Олега, уперлись, не желая расставаться со своими рабами. «Мы живота своего не жалели, когда на приступ шли, – твердили они, как сговорившись. – А теперь, за здраво живешь, возьми и отдай свое кровное, потом и трудами ратными добытое. Да ни в жисть! Не ты, княже, нам это дал, не тебе и отбирать… И негоже князю ущемлять свою же первейшую опору в делах ратных и устроительных». И первым среди них был боярин Долгуша, не забывший княжеского суда Олегу, когда тот только стал север-ским князем. В сече Долгуша в первые ряды не стремился, но когда дело доходило до грабежа и раздела добычи, то всегда был первым. «Виданное ли дело нас, бояр, первых помощников кня-жеских, обижать, – возмущался он. – В другой раз позовет – не пойду! Чтобы знал… И, вообще, не пора ли нам, братья, к друго-му князю под руку переходить? Пока до нитки нас не раздел…» –  «Верно, верно, – поддерживали его многие бояре, поминая недо-брым словом своего князя. – Перейдем – еще поплачется…»
– Ну, смотрите… – пригрозил Олег. – Как бы с вами не случи-лось того, что случилось с боярами суздальскими. Не возноситесь высоко, а то можно так вознестись, что и не заметите, как на не-бесах раньше срока окажетесь…
Угроза подействовали, бояре попритихли. Даже Долгуша примолк и отпустил часть киевских страдальцев восвояси. А все потому, что в Суздале у князя Андрея, наконец-то, дошли руки до бояр, и начал он, как того и стоило ожидать, с братьев Кучкови-чей, предав казни Ивана, а все его имущество отдал на «поток и разграбление». Заодно перепало и другим, кичившимся своим родством с киевскими знатнейшими родами и богатством. Вот вести те и докатились до северского боярства и заставили при-молкнуть даже самых языкастых. «А вдруг собственный князь от слов да перейдет к делу, тогда что»?
Если северские бояре попритихли, то суздальские вообще приуныли, тараканами запечными попрятались по своим вотчи-нам и лесным заимкам, лишь бы только князю Андрею Юрьевичу на глаза не попадаться. Впрочем, не все. Некоторые, которые по-хитрей да позлопамятней, затаились, но не примирились. Стали случая ждать: «Уж мы его…»
Струхнув, прижала хвост и любвеобильная владимирская кня-гиня, закрывшись с сенными девками в своем высоком тереме. Знала, что хоть любовь мужа к ней была бесконечна как река, но и река когда-то в море впадает. Вот и любовь может длиться, длиться да и впасть… в ярость.
Сгущались тучи над Владимиро-Суздальским княжеством…


СМУТА

Взяв Киев, ни Андрей Суздальский, ни сын его, Мстислав Ан-дреевич, возглавлявший союзные рати, княжить в нем не стали. Мстислав посадил на киевский стол дядю своего, Глеба Юрьеви-ча Переяславского, столько лет прозябавшего на переяславском столе в ожидании этого часа. И вот час этот, когда жизнь Глеба Юрьевича, начинавшего свой княжеский путь с далекого Курска в не менее далеком уже 1148 году, шла к завершению, настал. Впрочем, седовласый старец радовался великому столу, как мла-денец яркой игрушке: хоть временно, хоть и из чужих рук, но удастся поиграть… Впрочем, он не только радовался своей не-жданной удаче, но и от действительности не отрывался, посадив вместо себя на переяславском столе старшего сына Владимира Глебовича. С ним же оставил и второго сына Изяслава, а также дочь-отроковицу Ольгу, посчитав, что не стоит их везти с собой в разоренный Киев, где только ветры над пепелищами свищут да одичавшие собаки жутко воют, оплакивая своих несчастных хо-зяев.
Хоть Святослав Черниговский и его брат Ярослав самолично не ходили в поход на Киев, но свои дружины Андрею Юрьевичу все же давали, поэтому отношения у них с Глебом оказались хо-рошими. Видя это, Олег Святославич Северский от прежней мысли овладеть Черниговом при поддержке киевского князя от-казался, здраво рассудив, что его час еще не пробил. Зато он со своими братьями, Игорем и Всеволодом, со своей северской дру-жиной, численностью более пятисот человек, подкрепленной ратниками из Путивля в количестве двухсот человек во главе с воеводой Браниславом, принял участие в отражении половецких орд, нахлынувших из-за Буга и от берегов Понта Эвксинского, называемого все чаще и чаще Черным морем. Прослышав про то, что Киевская твердыня уже раз пала, и что на киевском столе находится человек старый и не воинственный, далекий от ратных дел, половцы решили и сами поискать своего счастья. Но братья Глеба, Михаил и юный Всеволод, собрав киевские и переяслав-ские полки, позвав на помощь князей черниговских и северских, не только отстояли Киев, но и разбили эти орды.
Радость победы над настоящим врагом, а не над соплеменни-ками в какой-то мере притупила прежнее неясное чувство вины за поруганный Киев, и братья Святославичи вернулись в свои грады в приподнятом настроении. Добыча от этого похода хотя и была небольшой, но вполне достаточной, чтобы рассчитаться с собственными дружинниками за их труды ратные и службу кня-жескую, да и себе малость оставить.
Самым же счастливым из всех трех братьев Святославичей был Игорь. И как было ему не быть счастливым, если его благо-верная супружница, Ефросинья Ярославна, 8 октября 1170 года от Рождества Христова благополучно разрешилась сыном, наре-ченным Владимиром, а в крещении Петром, так рожден он был после Петрова дня, перед строгим Успенским постом.
– Спасибо, женушка, спасибо, милая! – открыто радовался Игорь Святославич первенцу. – Одарила ведь наследничком, рас-старалася!
Радовалась и Ярославна. Но ее радость была тихой: она, горя румянцем от слов супруга, скромно опускала светившиеся светом любви и материнского счастья очи.

Глеб Юрьевич хоть и добился престола стараниями старшего брата своего и племянника Мстислава, однако, недолго находил-ся на киевском столе. В 1171 году от Рождества Христова он, кое-как наведя порядок в сожженном и разграбленном городе, от-строив княжеский терем, Гору и Подол, обустроив святую Со-фию и Десятинную церковь, вдруг занемог окончательно и вско-рости, пробыв на великом княжении всего два года, скончался. Случилось же это 20 января, в четвертак.
Не успели тело Глеба Юрьевича еще погрести в Берестове, рядом с телом отца его, Юрия Владимировича Долгорукого, как киевский стол перешел к Владимиру  Мстиславовичу. Однако это не понравилось Андрею Боголюбскому, привыкшему уже распо-ряжаться не только в Руси Залесской, как у себя дома, но и в Ки-евской тоже. Он несколько раз посылал Владимиру свое посоль-ство, требуя оставить Киев и уйти в Вышгород или иной удел. Владимир Мстиславович под различными предлогами отговари-вался и держался Киева.
Киевская замятня ни северцев, ни тем более путивлян, особо не касалась. Они жили своей жизнью, своими заботами, своими радостями. Впрочем, вскоре радость князя путивльского Игоря Святославича и его благоверной княгини, связанная с рождением сына-первенца, была омрачена известиями, пришедшими из Га-лицкой земли. Стало известно, что Ярослав Осмомысл, родной батюшка Ефросиньи, не опасаясь больше гнева Глеба Юрьевича и найдя себя в наложницы некую Настасью, матушку же ее, Оль-гу Юрьевну, невзлюбил, да так, что той пришлось, чтобы избе-жать пострижения в монастырь, взяв сыновей Владимира и Кон-стантина, скрытно бежать из Галича в Польшу. Недаром же она вышла из гордого гнезда Юрия Долгорукого и в какой-то мере унаследовала характер своего покойного батюшки.
Запечалилась Ярославна: и матушку жалко, и отца корить грех.
– Не печалься, лада моя, – желая поддержать и успокоить суп-ругу, ласково как ребенку, говорил ей то и дело Игорь Святосла-вич. – Все образуется как-нибудь… И батюшка сердцем отойдет, и матушка с братцами твоими к родному очагу возвратится.
– Дай-то Бог! – была признательна мужу Ярославна. – Дай-то Бог!
И вскоре то ли действительно Господь, услышав молитвы Еф-росиньи, так распорядился, то ли князь Игорь оказался провид-цем, но обстановка в Галицком княжестве изменилась. Вначале Ярослав Владимиркович, не желая лишних слухов, позорящих его и все Галицкое княжество, поспешил послать в Польшу для переговоров с супругой Святополка Изяславича, брата Ярослава Изяславича, луцкого князя. Но переговоры зашли в тупик, так как сын княгини, Владимир Ярославич, попросил себе у Ярополка Мстиславича, князя владимиро-волынского, город Червень, по-обещав ему со временем, когда станет галицким князем, возвра-тить Бужеск. Ярополк Мстиславич не столько из-за «журавлика в небе» – Бужеска, сколь из желания хоть чем-то подорвать могу-щество соседа, князя луцкого, уступил просьбе Владимира и дал ему Червень, куда Владимир с матушкой своей, Ольгой Юрьев-ной и братцем Константином немедленно перебрался. Тогда Яро-слав заявил, что брачные узы с супружницей разрывает и видеть ее вместе с сыновьями у себя не желает. А себе в жены берет дочь боярина своего Чаргова, Настасью, с которой нажил сына Олега и которую теперь считает своей княгиней.
Сведав об этом, галицкие бояре, сочувствуя своей княгине, подбив ремесленный люд и младшую дружину, восстали против Ярослава Владимирковича. Ворвались в детинец князя и поста-вили у всех дверей свою стражу. Ярослава не тронули, но налож-ницу его, Настасью, по их мнению смутившую князя с княгиней и детьми, взяли под стражу и, объявив ее ведьмой, в тот же день без княжеского суда, лишь по решению боярской думы, прина-родно сожгли на площади. Заодно с ней были казнены, но уже не на костре, а от топора палача несколько бояр, ярых приверженцев князя Ярослава и приятелей Настасьи. Сына же Настасьи и Яро-слава, Олега Настасьича, казнить не решились, но заточили в темных подвалах одного из монастырей, которых в вокруг Галича было уже предостаточно.
Народное волнение, поднятое боярами, так разбушевалось, что грозило уже тем, кто его и породил, так как побив и пограбив злыдней, многие уже посматривали и на имения и вотчины пра-вильных бояр, а также на лавки торговых гостей и церкви. Так что галицкому тысяцкому Ермилу и епископу Епифанию едва удалось успокоить разбушевавшееся народное море. Немедленно были посланы избранные из бояр послы в Червень к княгине с просьбой возвратиться в Галич. Ольга Юрьевна послов приняла ласково, каждого одарила добрым словом и подарком, каким только смогла в тех стесненных условиях, но возвращаться в Га-лич без твердого слова своего князя отказалась. А над горемыч-ной судьбой бывшей возлюбленной мужа даже всплакнула чуток: «Жаль, жаль, бедную женку». Были ли искренними слезы галиц-кой княгини или же показными – кто то поведает. Но послов они умилили, и те, загоняя коней, тут же поскакали в Галич, чтобы довести слова княгини до боярской думы и истребовать княже-ского слова.
Бояре, пользуясь ситуацией, и слово княжеское истребовали, и клятву при крестном целовании с него взяли, что он больше ни-когда не обидит свою княгиню под угрозой лишения княжеского стола.
«Потому княгиня Ольга Юрьевна с обоими сынами приехала в Галич и была принята с честью князем и народом», – передали Ефросиньи Ярославне галицкие доброхоты.
Освобожденный из-под домашней стражи князь Ярослав Ос-момысл слово свое держал и при людях оказывал своей княгине все полагающиеся ей почести, однако любви к ней он уже нико-гда больше не испытывал.
– Вот, видишь, все и обошлось, – поглаживая Ярославну по пышным и долгим волосам, говорил с улыбкой князь Игорь, лежа на супружеском ложе в далеком от Галича Путивле. – Вот все страхи твои и рассеялись, лада моя.
Княгиня Ефросинья, будучи вновь непраздной, ласково и бла-годарно прижималась к мужу, но, невысказанная ею вслух мысль: «А надолго ли это?» – прочно засела в ее прекрасной го-ловке. 

В следующем, 1173 году, Владимир Мстиславич, и года не пробыв на великом столе, отошел к праотцам. Киевский летопи-сец по повелению игумена Печерского Поликарпа сразу же после смерти Владимира Мстиславича внесет в летописный свод: «Владимир Мстиславич, придя в Киев и недолго пробыв, впал в тяжкую болезнь и скончался мая 30 числа русальной седмицы в понедельник. Тело его погребли в монастыре святого Феодора, рядом с мраморной ракой Ростислава Мстиславича. Был на вели-ком княжении 3 месяца и 11 дней, всего лет прожил сорок три. Сей князь многие беды и гонения от Мстислава, племянника сво-его, претерпел, бегая в Галич, Рязань, к венграм и половцам. Но все за свою вину и непостоянство. И никто его не любил».
После смерти Владимира в Киев пришел Михаил Юрьевич, еще один сын Юрия Долгорукого. Но Андрей Боголюбский из далекого Владимира прислал сказать киевлянам, чтобы они «не принимали Михалко, а приняли Романа Смоленского, если не желают зла своему граду». Киевляне, помня прошлую расправу, зла ни граду, ни себе не возжелали и попросили Михаила Юрье-вича оставить Киев подобру-поздорову. И тот подчинился.
Так на киевском престоле оказался Роман Ростиславич Смо-ленский, брат Агафьи Ростиславовны, жены князя Олега Север-ского, и муж его же сестры Елены Святославны, который не еди-ножды, исполняя волю Андрея Боголюбского, ездил в Киев в ка-честве посланника. Первым делом новый великий князь посетил Печерского игумена Поликарпа и его богомольцев, воздав им хвалу и почести, чтобы иметь поддержку не только среди просто-го люда, но и среди духовных лиц, оказывающих значительное влияние на жизнь киевлян. Да что там киевлян, всей Руси. Вто-рым деянием нового киевского князя стало наделение братьев и племянников градами и весями, в связи с чем его прежний удель-ный град, Смоленск, отошел к его же брату Рюрику.
И опять Олегу Святославичу было не с руки просить себе у зятя и шурина Чернигов, ибо Всеволодовичи всегда поддержива-ли Романа и братьев его: Рюрика, Давыда, Мстислава. Да и неко-гда: из Степи вдруг нахлынули орды половцев, ведомые Кобяком и Кончаком, самыми воинственными ханами. Они с ходу смяли заставы черниговских князей и хозяйничали, а, точнее, разбойни-чали на землях Черниговского княжества и по Поросью, входив-шему в удел великого князя.
Ни киевский князь Роман Ростиславич, только что занявший великий стол, ни черниговский Святослав Всеволодович, расте-рявшись от такой половецкой наглости, долго собраться с сила-ми, чтобы оказать им сопротивление и изгнать с родных земель, не могли. Зато Игорь Святославич Путивльский, ближе прочих находившийся к месту нападения половецких орд, не растерялся. Сославшись с братьями Олегом и Всеволодом, собрав свою пу-тивльскую дружину и бросив через посыльных бирючей клич рылянам, ольговичам и курянам, приславшим ему сотни конных ратников, смело пошел на половцев к Ворскле-реке. Разбив там половецкие вежи, оставленные воинами на стариков и подрост-ков, и выяснив, что основные силы ханов Кончака и Кобяка на-ходятся под Переяславлем, в котором княжил пятнадцатилетний сын покойного Глеба Юрьевича, Владимир, закрывшийся в граде, повернул дружины свои на Переяславль. Настигнув половецкие орды 20 июля у местечка Серебряного и Убруча, путивльский князь, пользуясь эффектом неожиданности, а потому не страшась превосходящих его в несколько раз вражеских сил, вступил в бой. Богиня удачи Фортуна была к нему благосклонной: полов-цы, устрашась столь решительного натиска русских дружин, бро-сив уже захваченный ими полон, обозы с грузами и награблен-ным имуществом, попытались спастись бегством. Несколько де-сятков верст преследовал Игорь Святославич бегущих от его дружин половцев, рубя и беря в плен. И только тогда, когда от пленных удалось узнать, что от Дона приближается новое поло-вецкое войско, путивльский князь остановил преследование врага и поворотил назад, отягощенный половецким полоном, табунами лошадей, отарами овец, стадами коров, возами с добром и сотня-ми вызволенных им русских пленников, которых следовало пере-дать переяславскому князю. 
Благодарный Игорю за оказанную помощь в освобождении земель княжества от половецких полчищ Владимир Глебович Переяславский пригласил Игоря Святославича и его ратников в гости на пир по случаю победы. Князь Игорь рад был случаю познакомиться с переяславским князем, знал, что их покойные родители когда-то были дружны между собой, поэтому пригла-шение принял с радостью. Неплохо было бы посидеть за одним столом с этим соседом – их княжества граничили друг с другом – да и воинам его после долгой скачки требовался отдых. Не худо было и град Переяславль посмотреть, в котором путивльский князь еще ни разу не был, но слышал, что еще во времена отца Владимира Мономаха, Всеволода Ярославича, там было уже по-строено несколько каменных церквей, городская каменная баня и начали возводиться крепостные стены вокруг детинца.
Встретившись, князья внимательно рассматривали друг друга, словно стараясь лучше запомнить. Владимир был в будничной княжеской одежде и выглядел подростком. Игорь, пятью или же шестью годами постарше, к тому же в боевом доспехе, покрытом пылью ратных дорог, смотрелся куда как внушительнее и солид-нее. Это немного обескуражило Владимира, но он постарался скрыть свои чувства и пригласил к трапезе. Столы были готовы, поэтому стоило только ополоснуть лица да и приступить к пир-шеству. Во время трапезы путивльский князь не только познако-мился с братом Владимира, отроком Изяславом, но и их сестру Ольгу успел заметить. «А вот и супруга нашему младшенькому, – подумалось невзначай. – Правда, еще маловата, да ничего, деви-цы быстро растут». Впрочем, подумалось да и забылось.
Погостив и отдохнув в Переяславле, полюбовавшись его ка-менными соборами и другими теремами, сложенными из камня, мощными крепостными стенами, путивльский князь с дружиной и добычей двинулся домой, к любимой супружнице Ярославне, теперь проглядевшей глаза в ожидании его с высоких башен пу-тивльского детинца. И пусть в Путивле каменных зданий было меньше, и пусть крепостная стена и сам детинец были срублены из дубовых плах, город сей был дорог и люб, а потому звал и ма-нил к себе.
«Домой!» – отдал распоряжение Игорь Святославич, и по-слушные его команде двинулись вои старшей дружины. За ними потянулись обозы с добытой в боях добычей, пленные половцы, которых предстояло обменять на находившихся в плену у полов-цев русичей. Следом тронулись с мычанием, блеянием, ржанием захваченные у половцев стада и табуны, охраняемые гриднями из младшей дружины. Замыкала всю эту растянувшуюся по степи колонну младшая дружина, куда часто из чела наведывался пу-тивльский князь, чувствовавший себя настоящим героем, похо-жим на древних греков, о которых сказывал инок Никодим.
Осрамившиеся князья, называвшие себя старшими, постара-лись не придавать большой огласке победу Игоря над половец-кими ханами Кобяком и Кончаком, но простой народ долго и от-крыто радовался, воздавая хвалу столь умелому и храброму кня-зю.

А вокруг киевского престола страсти разгорались с новой си-лой. Бывшему князю смоленскому, Роману Ростиславовичу, не-долго довелось быть на великокняжеском столе. Подозрительный Андрей Боголюбский, пользуясь слухами, кем-то умело распу-щенными, что якобы Роман причастен к скорой смерти его брата Глеба Юрьевича, сменил свою милость на ярый гнев и, объявив войну киевскому князю, стал собирать под свои стяги огромное войско. Боголюбский решил согнать Романа и посадить на киев-ский стол брата своего Михаила, совсем недавно успешно отра-зившего нападение бугских половцев. Он прислал к Роману меч-ника своего Михна с повелением: «Ты не ходишь в моей воле с братьями своими, так ступай же из Киева. А Давыд, брат твой пусть идет из Вышгорода, а Мстислав – из Белгорода. У вас есть Смоленск, вот там и делитесь, как хотите».
Роман Ростиславич, во многом похожий на своего покойного отца, не желая нового пролития крови, добровольно оставил Киев и вернулся в Смоленск. Но его братья Мстислав, Рюрик и Давыд, надеясь на поддержку грозного Ярослава Осмомысла и на его железные полки, «подпиравшие копьями своими  Угорские горы – Карпаты», воспротивились тому. Как ни уговаривал их Роман Ростиславович не заводить смуты и розни, они не послушались его, столов своих не оставили, а Андрею дали отповедь.
«Брат! – заявили они. – Мы назвали тебя отцом, крест целова-ли и стоим в крестном целовании, желая тебе добра. Но ты теперь брата нашего Романа вывел из Киева, а нам без всякой вины путь кажешь из Русской земли. Но помни: за всеми Бог и сила крест-ная!»
В одну из промозглых осенних ночей, не дожидаясь на свое послание ответа от Боголюбского, тайно собравшись воедино, ворвались в Киев, не пожелавший встать на защиту нового князя, так как помнил город сей обиды, нанесенные ему суздальцами, схватили Всеволода Юрьевича, брата князя суздальского, вос-севшего на престол вместо Михаила, отказавшегося от него. Причем, взяли Всеволода не одного, а вместе с малой дружиной, не пожелавшей также скрестить оружие за князя своего, и на стол киевский посадили Рюрика Ростиславовича, еще одного брата Агафья Ростиславовны, княгини Северской.

***
– Не к добру все это, – сказала Агафья своей свекрови, Марии Петриловне, когда все семейство северского князя собралось за обеденным столом, и сама собой возникла беседа о новых дрязгах вокруг киевского стола. – Чувствует мое сердце – добром не окончится… Не радует меня то, что братья мои высоко возне-слись… Ибо сказано: кто высоко взлетел, тому и падать глубоко.
– Скорее всего, так, сношенька, – отозвалась Мария Петри-ловна, по-старушечьи поджав губы: в последние годы что-то ста-ла заметно сдавать старая княгиня, хотя и бодрилась на людях. – Но не бабьего ума это дело. Княжеские мужи и без нас как-нибудь разберутся…
– Вот именно, что не бабьего ума, – подхватил слова мачехи Олег. – Ваше дело детишек рожать да мужей из походов ждать, а не княжеские дела обсуждать.
– Как же… тут нарожаешь… – сверкнув очами по лицу супру-га, повысила голос Агафья, – когда муж месяцами в супружескую опочивальню глаз не кажет. Не от святого же духа, в самом де-ле…
– Тише, ты, – одернула ее Мария Петриловна сурово, – слуги вокруг… И не кощунствуй! Не зови беды на главу свою и муж-нину…
Действительно вокруг княжеского стола молча суетилось не менее десятка слуг и челядинцев, принося кушанья и убирая со стола пустую посуду и кости.
– А что, разве слуги не видят, с кем их князь ночи проводит, – намекая на наложницу Изгольду, продолжала Агафья с явным раздражением и обидой в голосе при хмуром молчании князя Олега, делавшего вид, что сказанное не очень-то его касается. – Я теперь даже не пойму: то ли мужнина жена, то ли при живом му-же уже вдова! – язвила Агафья.
– Типун тебе на язык, – не в шутку осерчала Мария Петри-ловна – видать, заговорила в ней горячая новгородская кровь. – Говоришь непотребное…
Олег встал, намериваясь покинуть обеденный стол, не желая очередного скандала с женой, но Агафья остановила его.
– Ты не уходи, князь, не уходи, а дай ответ своей глупой же-нушке: чем все-таки закончится очередная свара в Киеве?.. И сам ты на чьей стороне: братьев моих поддержишь или чужака из Мономашичей, Андрея Боголюбского? – чтобы уколоть самолю-бие Олега, как представителя всегда враждебного Мономашичам клана Ольговичей, уточнила она клановую принадлежность Анд-рея Суздальского, словно позабыв, что ее братья и она сама также из Мономашичей, только иной ветви.
– Я – на своей, – угрюмо отозвался Олег, которого и без вме-шательства Агафьи одолевал тот же самый вопрос: «За кого стать?». 
– Это понятно, что ты на своей, а не на моей, – не отставала Агафья, беспокоясь за судьбу братьев и в то же время отпуская очередную колкость в адрес супруга.
– Еще не решил, – честно признался Олег и покинул семейст-во. Ему изрядно надоели колкости и упреки супруги, хоть и по-нимал правоту ее слов: немочка полностью завладела всеми его помыслами и желаниями. Он только о ней думал, а о существова-нии законной супруги почти забыл.
– И что ты к нему пристала? – вновь попеняла Мария Петри-ловна невестке. – Даже поесть человеку не дала.
– Пристала потому, что он, матушка, ко мне давно не приста-ет, – пустила слезу, не сдерживаясь более, Агафья. – А что касае-мо сытости, то тут и переживать нечего, сейчас у немки прокля-той насытится. И чем она его, проклятая, прельстила, чем приво-рожила? Что у нее не так, как у меня?..
Она, не стесняясь прислуги, обеими ладонями огладила ок-руглости грудей и бедер.
Несмотря на рождение сына и дочери, а также супружескую жизнь стан Агафьи, хоть и налился женственной силой, но был статный и привлекательный для мужского глаза. Она не раз заме-чала, как брат мужа, Всеволод, любуется ею украдкой, да и ос-тальные мужчины, посещавшие князя, маслянели глазами при виде ее. Да толку-то что в том. Облизнутся, как коты на сметану, да и пойдут своей дорогой. К тому же и Всеволода Святославича больше в Новгороде-Северском нет. Отбыл на удел в Трубчевск. Олег ему Курск обещал, но дал пока лишь Трубчевск, а с Кур-ском по каким-то соображением, лишь ему одному ведомым, по-просил обождать.
– Не пойму, что не так? – повторила еще раз.
– Не горюй, сношенька, все еще обойдется, – попыталась при-ободрить Мария расстроенную сноху. – Если бы ты знала, сколь-ко у моего кобеля, царство ему небесное, – перекрестилась она, – папаши мужа твоего, Святослава Ольговича, наложниц было – и не счесть! А прощала, деля супружеское ложе с кем только ни попадя… Я-то тоже не всегда старухой была… И мне молодость была известна. И мне ласки мужниной хотелось…
– Да какая ты, маменька, старуха – улыбнулась, разгладив складки печали и обиды на челе, Агафья. – Ты еще у нас хоть куда… хоть сейчас под венец веди…
– Спасибо тебе на добром слове, сношенька, но уже не моло-дая, – отозвалась Мария, хотя очи ее заблестели и к щекам при-хлынула кровь. – Девичий и бабий век короток. Не успеешь и глазом моргнуть, а уж он отцвел, ушел безвозвратно… Впрочем, что о том тужить, тугу-печаль вспоминать. Одно скажу: без мужа еще хуже! Поверишь ли, запах мужского тела забыла, не говоря уже о ласках, – добавила Мария Петриловна с нескрываемым сожалением.
«А отец Никонор»? – хотела спросить Агафья, зная про лю-бовные плутни свекрови с игуменом церкви Покрова, но вовремя прикусила язычок: не так уж часто бывает Мария Петриловна добра и откровенна с ней. Редко размягчается сердцем суровая вдовая черниговская княгиня, редко ведет задушевные разговоры. Так зачем же портить складывающиеся добрые отношения, а за-одно накликать по собственной глупости и несдержанности врага в лице княгини Марии, женщины властной и мстительной, долго не прощающей обиды. Только пример страдавшего животом епи-скопа Антония чего стоит…

***
Между тем Андрей Боголюбский снова послал в Киев своего мечника Михна с посланием к Ростилавовичам: «Не ходите в мо-ей воли, так ступай ты, Рюрик, к брату своему Роману в Смо-ленск, в свою вотчину; а ты, Давыд, ступай в Берлад, так как не велю тебе быть в Русской земле; и тебе, Мстислав, не велю быть в Русской земле, так как от тебя все сталось».
Не понравилось слово Андрея гордым сынам Ростислава Мстиславовича, которые пошли характером не в отца своего ти-хого да податливого, а в деда Мстислава Владимировича Велико-го и прадеда Владимира Мономаха. Правда, старший Ростисла-вич, Роман, нравом был в родителя, да речь тут идет не о Романе, а о его младших братьях. Чтобы унизить Боголюбского, Мсти-слав, который с самой юности не боялся никого, велел остричь бороду и голову суздальскому посланнику, после чего отослал его назад, велев передать владыке Залесской Руси такие слова: «Ступай к князю своему и скажи ему, что до сих пор мы держали его за отца; но если он прислал ко мне, не как к князю, а как к своему подручнику и простому человеку, то пусть делает, что замыслил. Бог сделает по-своему!»
Михн возвратился во Владимир и довел дерзкий ответ Мсти-слава Ростиславовича до ушей Андрея. Боголюбский аж вскочил, как ужаленный гадюкой, от дерзостных речей Ростиславовичей и непозволительного глумления их над его посланцем. Вскочил и приказал собирать рать для похода на Киев из суздальцев, влади-мирцев, ростовчан, белозерцев, муромцев, переяславцев, новго-родцев, рязанцев, карачевцев и брянцев. Послал он своих скорых гонцов с тем же в Чернигов и Новгород-Северский. А еще в Смо-ленск, к Роману Ростиславовичу, чтобы и тот со своей дружиной выступил против братьев своих. Пригрозив: «Не пойдешь – братьев не спасешь и Смоленска лишишься».
Пятьдесят тысяч войска собралось под стягами суздальского князя. Однако сам он не пошел, а поручил поход сыну своему Юрию Андреевичу да все тому же прославленному воеводе Жи-диславичу, принесшему ему уже одну победу над Киевом в марте 1169 года.
Роман Ростиславович от личного участия в походе отвертелся, сославшись на болезнь, но сына своего, Мстислава Романовича, с малой дружиной смоленской к Андрею направил. Хоть и жаль было братьев, но отчий удел был все же дороже…
Черниговские князья, видя неурядицы в киевском престоло-наследии, уже метили на киевский стол, потому, как считали себя никак не ниже Ростиславовичей. Поэтому, получив послание суз-дальского князя, они не только с охотой согласились  участвовать в этом походе на стороне Андрея Боголюбского, но и сами тай-ком науськивали его к тому, обещая выставить не только черни-говские дружины, но и северские.
Святослав Всеволодович лично прискакал в Новгород-Северский и заперся с братом своим двоюродным Олегом Свято-славичем в его княжеской опочивальне для продолжительной беседы с глаза на глаз. Даже от обеденного застолья отказался, сказав, что сыт.
– Поддержим Андрея, брат, – заявил он без долгой околесицы, когда они остались вдвоем.
– У Андрея и без нас войска видимо-невидимо, – уклончиво отозвался Олег, которому, несмотря на охлаждение к супруге, не хотелось воевать с ее братьями. –  И Михаил с Всеволодом, и Мстислав с Юрием, и князья рязанские, и князья брянские, и Владимир Глебович Переяславский, который сам хоть и отрок еще, но воеводы-то его боевые… А еще черные клобуки с Роси-реки, и берендеи с Посулья, – стал он перечислять ратные силы. – А теперь вижу, все черниговцы и ковуи черниговские.  Лучше мне на этот раз со своей зазнобушкой остаться. Знаешь, не баба – огонь! Сама устали в любовных утехах не знает и мне не дает! И все ей мало и мало! Да и перед супругой своей законной, Агафь-ей Ростиславовной, неудобно: ведь братья ее… И пусть я к ней охладел, но у нас сын имеется, если помнишь… Давыдом зовут.
– Да послушай ты меня, – повысил голос Святослав. – Оставь своих баб в покое, никуда они не денутся…
– Не… – было начал Олег, но Святослав нетерпеливо перебил:
– Помоги мне, и я, если повезет, стану князем киевским, по-тому что по старшинству после изгнания Ростиславовичей я главный претендент на киевский стол!
– А мне-то что?
– Тебе – Чернигов! – выпалил вдруг Святослав, возможно, сам не ожидая от себя такой прыти. Но слово не воробей – с языка сорвалось, назад уже не воротишь.
– В обход Ярослава? – удивился Олег, так же никак не ожидая такого поворота от двоюродного брата.
– Ярослав подождет, ему и Стародуба за глаза хватит, – мах-нул рукой черниговский князь. – Дадим еще что-нибудь, если скажет, что мало…
Стародуб после Чернигова был вторым городом в этом кня-жестве и мало чем уступал Новгород-Северскому.
– Согласится ли? – неуверенно начал Олег, уже склоняясь на сторону Святослава.
– Согласится, – не задумываясь, ответил тот. – Ведь ему на-следовать после меня Киев.
Как не пытались княгини Мария и Агафья подслушать разго-вор князей, но толстые дубовые двери княжеской светелки не позволяли сделать этого. Глухо доносились лишь отдельные вос-клицания то одного, то другого князя.

Когда Святослав, выпив все же чару вина, вновь сел на коня и, сопровождаемый своими дружинниками, ускакал, обе княгини, не сговариваясь подступили к Олегу с вопросами:
– Зачем был?
– Против братьев моих подбивал?
– Не вашего бабьего ума дело, – разозлился Олег. – Кто тут князь, я или вы?
– Смотри, князь, – преднамеренно подчеркнула его княжеское достоинство Мария Петриловна, – как бы тебе не прогадать…
– Не прогадаю… – буркнул Олег, которого все больше и больше раздражали попреки мачехи и супруги.
– Хоть Игоря с собой в поход не бери, – продолжила между тем княгиня, не обращая особо внимания на раздражение пасын-ка. – Слух имеется, что Ярослав Осмомысл на стороне Ростисла-вовичей; не ставь Игоря против тестя.
– Хватит учить, не маленький!
– Да и Всеволоду на чужом пиру не место: только-только стал к Трубчевскому уделу привыкать, еще дружины своей собрать, как следует, не смог…
– А вот дам ему Курск, – крикнул в запальчивости Олег, –  там скорее дружину соберет, ибо куряне, проживая на порубежье, с самого детства, как и Всеволод, с мечом и конем дружат. С ни-ми и в поле идут, с ними и спать укладываются… Я княжил там – знаю…
– Вместо жены укладываются, – не удержалась от колкости Агафья. – Как ты у меня…
– Угадала!
– Еще бы!
– Курск – это, конечно, хорошо. Однако не брал бы ты Всево-лода… – поспешила пресечь начавшиеся препирательства между супругами Мария Петриловна.
– Не ходи против братьев, – заплакала Агафья. – Не дай бог, порубаете друг дружку… мне-то тогда как?..
– А если без меня их порубают, то как?
– Так то без тебя… – всхлипнула супруга.
– Святослав Чернигов обещал, – сорвалось у Олега помимо воли. – Не хотел говорить, да вынудили…
– О Чернигове, сын, ранее надо было думать, – не удержалась от язвительного замечания Мария. – Когда я просила. Теперь поздно уже…
– Матушка! – воскликнул в сердцах Олег. – Сколько можно меня укорять! И, вообще, не вашего ума мои дела. Воюю – с кем хочу, и дружу – с кем пожелаю! Ты мне, матушка и так должна спасибо вечно говорить…
– И за что же это, князь Олег Святославич? – скоморошничая, поясно поклонилась пасынку Мария Петриловна. – За какую та-кую милость?
– А хотя бы за то, что Игорю дал Путивль, а Всеволоду, еще даже не женатому – Трубчевск. Да и Курск думаю подарить…
– Ну, спасибо, сынок дорогой, что вдову не забыл, – укорила она его, – что своих братьев кровных по отцу, Святославу Ольго-вичу, уделами не обделил… дав Игорю Путивль, а Всеволоду Трубчевск, от которого только толку, что в названии да в замке княжеском, а сам град меньше любого моего вотчинного сельца будет. Спасибо тебе, – вновь поклонилась поясно.
– Матушка! – не стерпел Олег, но, махнув рукой, убежал в светелку Изгольды. Знал: там не будет упреков и жалоб, напоми-наний о княжеских обязанностях, просьб, пожеланий, повседнев-ных забот. Только понимание да ласки. Вот и бежал…

Рати Андрея Боголюбского, ведомые Юрием Андреевичем и Борисом Жидиславичем, соединились под Черниговом, где к ним пристали черниговские и северские дружины, подкрепленные небольшими отрядами путивлян, рылян, трубчевцев и курян под прапорами своих удельных князей: Игоря и Всеволода.
В рати этой были все, кого было только можно встретить в Руси Залесской и Киевской, не было только сына Андрея, Мсти-слава и новгородцев. На несколько верст растянулись обозы с оружием и продовольствием, так как княжеские дружины и го-родские полки предпочли, надеясь на свою многолюдство и силу, налегке, не утруждая себя бронями, щитами и прочим тяжелым оружием. Лишь мечи да копья с луками держали при себе.
Не обошелся Андрей Боголюбский и на этот раз без помощи половцев, призвав к себе хана Кончака и его братьев, орды кото-рых шли немного в стороне от русской рати. Традиция, заведен-ная его отцом Юрием Владимировичем Долгоруким, идя на рать, половцев с собой брать, крепла год от года. Если у северских кня-зей со смертью Святослава Ольговича обращение к половцам изжило себя, то у великого владимирского князя оно лишь наби-рало силу.
– Где же Мстислав Андреевич? – поинтересовался Всеволод у Олега, когда тот, как старший северский князь, побывал на кня-жеском совете и возвратился к своим дружинам.
– Под Новгородом Великим.
– А что так? – теперь уже спросил старшего брата Игорь.
– Говорят, новгородцы восстали, бузу затеяли… Известные вечевые горлопаны. Опять им князь от семени Андреева не уго-ден… другого хотят.
– Да, новгородцы бузотеры еще те, – протянул Игорь. – Ба-тюшку нашего три раза к себе звали…
– И столько же раз от себя просили, – окончил Всеволод за среднего брата.
– Да Бог с ними, с новгородцами, – решил перевести разговор в иное русло путивльский князь, – как-никак свои, разберемся. Вот половцы-то тут зачем? Неужели без них нельзя обойтись? Ведь только что с ними воевали… теперь же с собой ведем.
– Так это уж у нас традиция, – отозвался Олег. – Мало, что сами друг дружку бьем, так еще и извечного своего ворога ведем, чтоб, значит, сильнее боль от битья была.
– Да, традиция, – усмехнулся Игорь. – На что наш отец не лю-бил смут, но и он в годы гонений за помощью к вуям своим, братьям матери его, Аеповичам, обращался.
– Так то же к своим, к родственникам, – вступился за покой-ного родителя Всеволод. – Да и то по нужде, по необходимости, когда иного пути просто не было. То ли княжества лишайся, то ли за подмогой обращайся. Нам же, как помнится, он приказывал никогда их на Русь не водить! И сам в последние годы, будучи князем черниговским, как помнится, уже никогда не приводил.
– А ты думаешь, что эти половцы, – показал Олег кивком го-ловы в сторону бивуака половецких воинов – чужие?. Нет, брат. И эти кому-то из князей родственники. Значит, свои.
– А я даже знаю, чьи это родственники, – вновь усмехнулся Игорь.
– И чьи же?
– Да Андрея Юрьевича Боголюбского.
– Вполне возможно, – согласился Олег. – А вот что можно твердо утверждать, так это то, что не наши.
– Да не нужны нам такие родственники, – возмутился Всево-лод. – Сами со своими врагами как-нибудь справимся.
– А я вот не против родство с ними завести, особенно с теми, кто рядом с нами кочевья свои держит, – произнес Игорь. И было не понять: то ли шутит, то ли всерьез бает. – Глядишь, меньше станет тех, кто порубежье наше тревожит. Да вот беда, пород-ниться мне никак не выходит. Сам уже женат, а детей взрослых еще ждать да ждать, чтобы породниться…
– А ты к кому-нибудь их половецких ханов в крестные отцы к их чадам напросись, вот и породнишься, – посоветовал Олег. – Сейчас многие из них детей в вере нашей видеть желают, часто крестят младенцев-то своих…
– Дело говоришь, – вновь то ли шутя, то ли вполне серьезно согласился Игорь. – Надо попробовать.
– Да бросьте вы, – не принял такого оборота речей Всеволод. – Нашли с кем родниться… с ворогами. Сказано ведь, что черно-го кобеля не отмоешь добела и что сколько волка ни корми, он все равно будет в лес глядеть. То же и с половцами. Сколько бы мы их ни привечали, они всегда будут набеги на наши земли со-вершать, пока по рукам или по зубам крепко не получат. Как при Мономахе.

***
Под Киевом объединенное войско перешло Днепр и подсту-пило к городу, но город сопротивляться не пожелал. Все город-ские ворота были распахнуты настежь. Ростиславовичи, зная о ненадежности киевлян, решили от сражения уклониться и поки-нуть Киев.
Рюрик, побывший некоторое время великим князем, ушел в Белгород и там затворился; Мстислав, взяв Давыдову дружину, ополчился в Вышгороде; Давыд же с преданными ему гриднями скорым наметом пошел в Галич, чтобы заручиться поддержкой Ярослава Осмомысла.
– Вот и хорошо, – вздохнули с облегчением северские князья, надеясь на то, что скрестить мечи с Ростиславовичами им не до-ведется.
Однако Юрий Андреевич и воевода Борис Жидиславич реши-ли по-иному, они направили рати к Вышгороду, так как у Жиди-славича был приказ Андрея любой ценой взять Мстислава и жи-вым доставить во Владимир.

Осень в тот год была сухая и теплая. Солнышко припекало по-летнему. В высоком небе неспешно, по-черепашьи, куда-то полз-ли редкие невесомые облака, похожие то на гордого лебедя, то на всадника, то на стадо коровок, разбредшихся по лугу.
Леса еще были темны и шумливы, но березки и осины уже были подернуты легкой пеленой позолоты, а клены стали плакать красновато-желтыми листьями, все больше и больше осыпая их на землю с пожухшей, утерявшей прежнюю сочность травой. По солнечным полянам медленно, переливаясь серебром, плыли пау-тинки – явный признак осенней поры. В лесных чащах еще мож-но было услышать голоса птиц, но птицелет уже начался. Днями, а то и ночами, попутно рысящим с севера ратникам, все еще в высоком небе, к югу тянулись караваны гусей и уток, летели кли-нья журавлей, оглашая окрестности своим печальным «кур-лы, кур-лы».
Над лугами и убранными смердами полями черными тучами висели стаи скворцов и галок, пробовавших свои силы перед дальним полетом. И только воробьи, не собираясь покидать об-житых мест, беззаботно чирикая, лениво вспархивали с дорог и обочин, потревоженные всадниками, собравшимися у Вышгоро-да, гордо возвышающегося над округой, словно красующегося своими земляными валами и деревянными стенами крепости. Город ни в какое сравнение не шел с Киевом или Черниговом, хорошо известным северянам, но, тем не менее, выглядел грозно и неприступно.
Однако пока стояли у Вышгорода, теплые деньки сменились пасмурными и дождливыми. Небо, словно нахмурившись, затя-нулось серыми тяжелыми облаками и, отяжелев оттого, словно баба на сносях, опустилось ближе к земле и часто плакало долги-ми холодными дождями. А после Покрова по утрам стали явст-венно ощущаться морозы. Ратники, не довольствуясь уже кост-рами, в поисках тепла и крыши над головой кинулись к оставлен-ным хозяевами избам, которые еще уцелели от пожаров.
Дисциплина в союзном войске и так никогда не была крепкой, тут же вообще пошатнулась. Не только рядовые ратники, но и их начальники все громче и громче стали высказывать речи о том, что пора снимать осаду и идти восвояси, пока осенняя распутица совсем не расквасит дороги или, что еще хуже, не наступят зим-ние холода. 

Почти два месяца, девять седмиц, стояли под Вышгородом союзные войска, не предпринимая решительного приступа. Ни-кому не хотелось попусту гибнуть, а потому надеялись, что Мстислав, видя такую огромную рать, сам сдастся и сдаст город. Давно суздальцами и их союзниками, не говоря уже о половцах хана Кончака, были обшарены все близлежащие деревушки и веси в поисках поживы и продовольствия, но они были пусты и безлюдны. Даже боярские вотчины и заимки, огороженные дере-вянными тынами, сиротливо жались то к опушке леса, то к излу-чине речек, несших свои струи в широкий и могучий Днепр. Конные орды ковуев, берендеев, торков и черных клобуков, жад-ные до грабежей и поживы, пытались поживиться в отдаленных от Вышгорода местах, но и там их ждало то же самое: безлюдье и запустение. В тупой ярости они поджигали ветхие избенки, вы-мещая на них таким образом свою злость и ярость. А потому не-редко окрестности Вышгорода в ночную пору окаймлялись спо-лохами далеких и близких пожаров. Днем же о горящих весях можно было судить по тонким струйкам дыма, поднимающимся в небесную гладь.
Время от времени раскрывались городские ворота, и оттуда стройными рядами вылетали конные дружины Мстислава во гла-ве с самим князем, гордо восседавшем на сером, в яблоках, коне. Лучи солнца отражались от сверкающих жал леса копий и коль-чуг. Глухо стонала под тысячами копыт земля. Пустив по паре стрел в ближайшие толпы врагов, дружины Мстислава в корот-кой сшибке опрокидывали противника и, потоптав его, также стремительно уносились прочь, чтобы не быть окруженными превосходящими силами суздальцев и их союзников. Урона обе-им сторонам от таких вылазок было немного, скорее было много шума и звона, но дух атакующих ратей от этого не креп. Наобо-рот, слабел и слабел, как и слабела дисциплина. Вот, вот должны были зарядить дожди, а за ними и холода не за горами. Надо бы-ло что-то решать, чтобы не оказаться перед зимней стужей по-летнему легко одетой союзной рати.
– И долго мы вот так будем играться в кошки-мышки? – спро-сил как-то после очередной отбитой атаки Мстислава северского князя Всеволод, теперь уже князь Трубчевский, гордо гарцуя на своем Вихре в светлом доспехе и посеребренном шлеме. – Что-то суздальцы не спешат идти на приступ.
– А тебе, брат, этот приступ нужен? – вопросом на вопрос отозвался Олег, уже покинувший своего боевого коня, передав его в руки конюхов. – Вышгород – не Киев. В нем особо пожи-виться не придется, а столько ратников можно положить, что о-го-го! Так зачем это… И, вообще, как ты знаешь, нам не Вышго-род нужен, а Чернигов.
– Не падет Вышгород, и Чернигова не видать, как собствен-ных ушей, – отозвался с прямолинейной откровенностью и неко-торым сожалением прямодушный Всеволод, которому, кстати говоря, не столь был нужен Чернигов и Черниговское княжество, как желание показать удаль свою молодеческую.
– Поживем – увидим. А пока забудь о том и приходи в мой шатер на званый ужин. Игорь тоже будет.
Такие разговоры или похожие на них довольно часто вели не только Олег и Всеволод, но и многие князья, приведшие свои дружины под стены Вышгорода. Но разговоры разговорами, а дело, ради которого северские князья двинулись в поход, так и оставалось нерешенным.


ВЫШГОРОДСКАЯ ПОРУХА

От вынужденного безделья и скуки союзные князья, а их со-бралось не менее двадцати, ходили друг к другу в гости, находя развлечения за пьяным застольем, в кривлянии привезенных с собой скоморохов, в играх гудочников, дудочников и сопельщи-ков. Иногда вместо вертлявых и бесстыдных в своих кривляньях скоморохов для увеселения князей, их ближайших бояр и воевод призывались седые сказители-гусляры. И вели они неторопливые сказы под переборы струн звончатых сладкоголосых гуслей об удали древних вождей, о Владимире Красном Солнышке, Илье Муромце и Добрыне Никитиче, о Святогоре-богатыре и лютых ворогах Руси – Змее Тугарине и Идолище поганом. Сказывали-гудели так, что сердца слушателей до самого края наполнялись то безмерной радостью, то тугой-печалью. Князья, уже успевшие изрядно откушати медов хмельных, осоловелыми глазами взира-ли на сказителей, возможно, в хмельных мечтах своих видя себя такими же заступниками земли Русской, о которых пели гусляры, и, не скупясь и не чинясь, угощали медами старцев из собствен-ных чар. Может, те вспомнят это, и о них когда-нибудь новую погудку сочинят.
Бывали тут и союзные переяславскому князю половецкие ха-ны. Эти, если не участвовали со своими воинами в ограблении окрестных сел и весей, приводили темнооких красавиц, плясав-ших перед князьями замысловатые танцы, не похожие ни на плавные хороводы славянских дев, ни на страстный перебор ног и лихие приседания мужчин. Если кого-либо из князей брали за душу гибкие танцовщицы, и возникало желание утолить похоть, то такую красавицу можно было купить на ночь, заплатив ее вла-дельцу пару резан или кун. Можно было взять степную красавицу и на неделю, но тогда бы пришлось платить чуть ли не гривну серебром. Однако такое расточительство позволить себе могли только очень богатые князья, так как гривен было мало, и они требовались для оплаты трудов дружины. 
Незадолго до Покрова дня к союзному войску подошел Яро-слав Изяславич, князь луцкий, приведший полки с земли Волын-ской. Силы союзной рати возросли. Союзники, в том числе и кня-зья черниговские, Святослав Всеволодович и его брат Ярослав, обрадовались. Но радость их быстро угасла, когда Ярослав Луц-кий, претендующий на киевский трон, где уже побывали его дед и отец, попросил Ольговичей, а точнее, Святослава Всеволодови-ча, чтобы тот уступил ему Киев, то Святослав, как уже было из-вестно,  сам мечтавший стать князем киевским, отказал Ярославу в его требовании.
– Это что же получается? – зло усмехнулся Святослав, услы-шав из уст Ярослава Луцкого столь коварное предложение. – Значит, отдай жену дяде, а сам иди к …тете. Так что ли?!! – Спросил он и тут же дал ответ: – Такое, брат, не по мне. Мы и без тебя как-нибудь справимся. Можешь уходить со своей дружиной восвояси…
– Смотри, не пожалей, – усмехнулся князь луцкий. – У нас го-ворят: близок локоток, да не укусишь… Так что не ошибись…
Он оставил союзное войско и отправился к Рюрику Ростисла-вовичу в Белгород, так как Ростиславовичи уже тайно снеслись с ним и пообещали, в отличие от Святослава Всеволодовича, от-дать Киев.
Видя, что расклад сил становится иным, и что к Мстиславу со дня на день должны были подойти галицкие дружины, в пестром союзном войске сначала тихо, а затем все явственней и явствен-ней поднялся ропот: «Вот как они соединятся с галичанами, так и дадут нам жару, да такого, что всем наступит карачун».
Первыми не выдержали черные клобуки, входившие в пере-довой полк Всеволода Юрьевича. Пограбив окрестные села, ко-торые давно обезлюдели, так как их жители или спрятались в днепровских лесах, или же закрылись в Вышгороде, пригнав туда скотину и принеся нехитрый домашний скарб, клобуки вместе со своим воеводой Карачаем откололись от союзного войска, но в Поросье не ушли, а, встав в отдалении, стали наблюдать: какая сторона одержит победу, чтобы поддержать победителя и погра-бить побежденных, даже если побежденными окажутся еще вче-рашние союзники. Следом за ними подобное сделали и торки, всеми ухватками и повадками похожие на них, как близнецы-братья. Их примеру последовали берендеи, как и торки, населяв-шие Посулье. Не зная, как поступить, колебались призванные Боголюбским половцы: и пограбить богатый город в случае его падения хотелось, и ждать этого падения уже надоело.
В союзном войске, и так не отличавшемся порядком и дисци-плиной, началась всеобщая сумятица и неразбериха, чем не за-медлил воспользоваться Мстислав Ростиславич, выведя свои дружины из Вышгорода и ударив на ближайших к нему союзни-ков Андрея. Этими ближайшими союзниками оказались черни-говцы князя Ярослава и северяне Олега Святославича.
В рядах черниговцев вдруг пронесся слух, что к Мстиславу подоспели рати Ярослава Осмомысла, раз так дерзко он атакует. И не дожидаясь стычки с передовыми всадниками Мстиславовой рати, черниговцы, бросая оружие, кинулись бежать в сторону Днепра, где стояли струги, чтобы переправиться на противопо-ложный берег. Причем, первым, подавая постыдный пример, ска-кал на своем соловом жеребце князь Ярослав Всеволодович.
Увидев паническое бегство своих воинов, черниговский князь Святослав Всеволодович попытался было остановить ошалевшую от страха и ужаса толпу, встав у нее на пути и призывно маша обнаженным мечом, он даже кого-то из своих дружинников в ярости и гневе срубил. Да куда там –  толпа смяла его и понесла вместе с собой на днепровский берег.
За дрогнувшими и струсившими черниговцами побежали ря-занцы и брянцы, увлекая за собой все новые и новые толпы со-юзников, внося хаос и неразбериху в союзном войске. Никто ни-чего не понимал, даже врага вблизи не видел, но бежал и бежал, бросая на ходу оружие и доспехи, чтобы облегчить себе бег. Страшное дело паника! Страшное! Люди, даже не видя реальной опасности, обезумев от страха, теряют свой человеческий облик, честь и достоинство и превращаются в стадо баранов.
Также ничего не понимая в этой всеобщей неразберихе, дрог-нули и суздальцы Юрия Андреевича и владимирцы, всегда стой-кие и упорные в битве, не успев не то чтобы мечи или копья скрестить с воинами Мстислава, но и стрелу из лука пустить.
– Стой! Стой! – попытался остановить Ярослава Черниговско-го Олег Северский, неимоверным трудом умудрившийся вы-браться из общего потока бегущего воинства и оставшийся со своей дружиной на прежнем месте, как островок среди бегущего моря. – Поворотись, брат!
Но не поворотился Ярослав, не остановился и Святослав Чер-ниговский, увлекаемый толпой обезумевших ратников. А тут в строй северян вломилась на разгоряченных конях плотная и дико ревущая масса Мстиславовой дружины. Замелькали жала копий и клинки мечей, застучал булат о булат, заржали раненые лошади, застонав, стали падать первые раненые, беззвучно сползали с се-дел убитые.
Как бешеный закрутился на своем Воронке Олег, вздыбив его и нанося удары мечом направо и налево по чужим всадникам, одновременно с этим отражая червленым, похожим на большую перевернутую вверх головой плоскую каплю, щитом, чужие, сы-плющиеся со всех сторон удары. Попятились северяне. Не сдер-жать им натиска железной конницы Мстислава, не устоять. Еще мгновение – и побегут они, а тогда конники Мстислава сомнут Олеговых мечников, прикрывающих своего князя с боков и тыла. Тогда гибель Олегу. Плен или смерть.
– Держись, брат! – разрывая рот в страшном крике, бросился со своим десятком телохранителей на выручку бесстрашный ви-тязь Всеволод Святославич, огрев плетью и без того яростно гры-зущего удила и брызжущего пеной Вихря. – Держись!
Черной птицей взмыл Вихрь, сшибая встречных коней вместе с их всадниками. Пуще прежнего заработал обеими руками труб-чевский князь, держа меч в деснице, а палицу ошуюю. Красный щит с золотым диском солнца – знаком Ярилы – посередине за-брошен за спину. Островерхий посеребренный шлем, подарок матери, без железной личины, закрывающей лицо, но с бармицей, кольчужной сеткой, надежно прикрывающей шею и плечи, сбил-ся набок. Но не до того Всеволоду, чтобы поправлять шелом. На-до брата выручать. Как говорится: сам погибай, а брата выручай! Приводить себя в порядок и утирать пот можно и потом, когда сражение уляжется…
– Держись, брат! – продолжал кричать Всеволод, в ярости разметав окружающих Олега врагов.
Хоть и молод, но страшен в бою Всеволод. Не одного Мсти-славова воина он вышиб палицей из седла, не одного рассек чуть ли не до седла своим харлужным мечом, прежде чем пробиться к старшему брату и оказаться рядом с ним.
А тут и Игорь со своими путивлянами подоспел. Так уж слу-чилось – увлекли его дружину убегавшие черниговцы. Да так увлекли, что до реки с дружиной доскакал, до переправы, где от скопления людей настоящее светопреставление происходило. Он и сам не заметил, как спас в этом месеве людском от неминуемой смерти уже тонувшего в мутных и холодных водах Днепра поло-вецкого хана Кончака. В наступившем хаосе тот отбился от сво-их, потерял коня, был выброшен какими-то воями из ладьи и без-успешно барахтался в воде, увлекаемый на дно тяжелым доспе-хом. Степняки плаванию не обучены, а тут еще и доспехи. Кого угодно на дно утянут. По счастливой случайности путивльский князь заметил его и помог выбраться на берег. Пока тот, трясясь от пережитого страха и озноба, пытался благодарить путивльско-го князя за спасение, Игорь увидел, как туго приходится его бра-ту Олегу, и поворотил дружину свою на помощь северянам. Игорь не оборачивался назад, не оглядывался, знал, что дружин-ники за ним скачут. Пусть не все, но многие. И вот он тоже в не-человеческом крике разрывает рот, спеша на помощь Олегу и Всеволоду:
– Держитесь, братья! Держитесь, Святославичи!
Воспрянул духом Олег, отбив страшный натиск кольчужных и панцирных ратников Мстиславовых и Давыдовых дружин. Горой человеческих и лошадиных трупов, наваленных им и его братья-ми с дружиной, отгородился он от новых воев Мстислава.
Устрашились дружинники Мстислава братьев Святославичей, стали обтекать северскую дружину стороной, спеша за убегаю-щими черниговцами, смолянами, рязанцами, суздальцами, по-ловцами. Трусливо улепетывающих проще же в спину бить, чем с храбрецами лицом к лицу сойтись. Там можно полон собрать, а тут – только свою смерть сыскать.
– Спасибо, братья! – сняв боевую, с железными шипами по внешней поверхности рукавицу, называемую то волчьей, то мед-вежьей лапой, отер пот Олег. – Думал – пропал! Впору было за-упокойную молитву читать…
Даже под доспехами было видно, как ходит ходуном от уста-лости его могучая грудь, как гулко бьется сердце, грозя вырвать-ся из нее.
– За что благодаришь, брат? – с придыханьем отозвался разго-ряченный боем Игорь. – Мы же братья. Святославичи! А брат брата не бросает в беде! Ты уж прости, что малость задержался!
– Потом, братья, будете в поклонах распинаться, – произнес хрипло Всеволод, видно, посадил в страшном крике горло, – да говорить слова благодарности друг другу, а пока надо собрать расстроенные ряды дружин наших, привести их в порядок, да думать, как дальше поступать. Ведь, порубав бегущих, Мстислав и до нас возвратится. Тогда уж точно несдобровать… Так что надо думать, как спастись.
– Всеволод верно толкует, – подхватил Игорь и, приложив ла-дони ко рту, чтобы лучше было слышно, протяжно крикнул:
– Путивль! Путивль! Путивль!
Это слово было паролем, помогающим распознать своих, и, кроме того, обозначало место сбора ратников после битвы.
– Путивль! Путивль! Путивль! – громко поддержали своего князя уже собравшиеся вокруг него тяжело дышавшие после не-давней страшной рубки путивляне, а ратник, держащий княже-ский стяг, взял висевший у него на груди рог и призывно затру-бил в него, собирая кметей вокруг стяга.
«Когда же у меня будет нормальная дружина, – отметил про себя Всеволод, – чтобы вот так мой знаменосец держал мой кня-жеский стяг и трубил в рог? Видать, не скоро, – с сожалением решил он. – Трубчевск не тот город, где можно дружину достой-ную собрать. Вот жить там прекрасно: княжеский дворец, вы-строенный на высоком обрывистом берегу Десны, похожий чем-то на замок Владимира Мономаха в Любече, непреступен. Хоть год его осаждай – не возьмешь. А вот сам град все же мал. Со временем, Бог даст, разрастется, но пока мал. Эх, если бы Курск… Олег-то обещал».
Пока он так размышлял, Олег по примеру Игоря, отдав ко-манду своим мечникам кричать парольное слово «Севера» и тру-бить в медные трубы, собирал остатки северской дружины. Из пятисот вышедших с ним из Новгород-Северского дружинников под княжеский стяг собралось не более трехсот, да и то около сотни из них были легко ранены. Остальные или пали в сече, или, что более вероятно, были затянуты потоком убегающих черни-говцев и теперь опять же или порубаны воинами Мстислава, или пленены. Человек пятьдесят своих ратников не досчитался и Игорь, выведший из Путивля двести конников. Были павшие и в маленькой дружине Всеволода. Зато живым и здоровым, хоть промокшим до нитки и изрядно помятым среди их воинства ока-зался хан Кончак.
– А этот откуда? – удивился Олег.
– Так я его спас… у Днепра, – отозвался Игорь, не менее старшего брата пораженный тем, что половецкий хан, спасенный им, не попытался в одиночку броситься в степь, а присоединился к ним, даже успел уже где-то конем обзавестись. – Вот он и при-бился к нам. Не гнать же…
– Пусть остается, – махнул рукой Олег, которого уже занима-ли мысли о том, как спасти остатки северских дружин, а не при-бившийся к ним половец. – Покинет, когда захочет… Одному ему вряд ли спастись, да и нам лишний меч не помешает…
– Спасибо, спасибо, – стал раскланиваться Кончак, оказав-шийся во время этого разговора рядом с северскими князьями. – Век помнить буду!
«Как же, век помнить он будет, – подумал Всеволод без зло-сти. – Все так говорят, когда жареный петух в зад клюнет, а как беда будет избыта, так и память отшибет. А то и того хуже: за добро черной неблагодарностью отплатит». Впрочем, размыш-лять над этим странным фактом времени не было, иные заботы одолевали.
– Все, ждать больше оставшихся нет смысла, – решил Олег, то и дело беспокойно поворачиваясь на коне во все стороны и огля-дывая то поле сражения, то стекающихся к его стягу воинов. – Разобраться по десяткам и построиться в боевую колонну. Эй, кто там у стяга, – приказал Олег, – марш в голову колонны. Стяг развернуть!
Из рядов северской дружины выехал крепкий ратник с чер-ным двухвостым полотнищем, окаймленным по краям золотой канвой. Посреди полотнища образ Спасителя. Это и был стяг се-верского князя, который во многом походил на такие же стяги черниговского и смоленского князей.
– Верно, брат, – поддержал его Игорь. – Только как пойдем? Не к бродам же, куда рванули все, и где теперь свирепствует Мстиславова дружина?!!
– Тогда как? – спросил Олег хмуро.
– Предлагаю двигаться на север, держа по правую руку Днепр, пока не дойдем до слияния с ним нашей родной Десны.
– Игорь верно говорит, – поддержал среднего брата Всеволод.
– Верно-то, верно, – с сомнением произнес Олег, – а коли встретимся со свежими ратями Ярослава Галицкого, союзника Ростиславовичей?!! Тогда что прикажешь делать? Он-то точно встречной дорогой будет идти…
– А пусть Игорь со своими путивлянами идет впереди в каче-стве разведывательного отряда… а также на случай встречи с войском Ярослава Осмомысла. Думаю, что не станет Ярослав Владимирович Галицкий сечь своего зятя… Не решится же он сделать дочь свою Ефросинью вдовой с ребеночком на руках, – ответил Всеволод, почти не задумываясь. А кроме того, вряд ли Ярослав Галицкий тут окажется…
– Это еще почему? – взглянув на младшего брата, отрывисто спросил Олег.
– А потому, что у него у самого дома-то, в Галиче, опять не все в порядке. Владимир Ярославич, Игорев шуринок, слышал, очередную бузу с отцом своим затеял. Правда, Игорь?
Игорь Святославич на вопрос Всеволода лишь молча пожал плечами: говорить ему на данную тему не очень-то хотелось.
– Младень младнем, – усмехнулся Олег, – а мыслит толково. Не витязь – а чистый филозоф, – добавил усмешливо. – Сразу видать, пошла на пользу наука отца Никодима. Учись, Игорь.
– А я давно говорю, что меньшой брат нас обоих за пояс за-ткнет, – пошутил Игорь и дал команду выдвигаться своей дружи-не в чело северской рати.
Олегу удалось лесными дорогами разминуться с ратью Осмо-мысла и довести до Новгород-Северского остатки своей изрядно потрепанной в сече дружины. А половецкий хан Кончак, рассы-паясь в словах благодарности Игорю и его братьям, называя Иго-ря своим побратимом, покинул их как только убедился в собст-венной безопасности.
– Вот ты и сродственничка себе сыскал, – вспомнив недавний разговор, заметил Олег Игорю по данному случаю.
– Возможно, – не стал спорить путивльский князь, а Всеволод филосовски заметил:
– Поживем – увидим…

***
– Ну, как, сынок, – встретила северского князя язвительной улыбкой княгиня Мария Петриловна, которая уже прослышала, как позорно бежали из-под Вышгорода союзные рати, – удалось тебе Чернигова разжиться?
– Не травила бы ты душу, Мария Петриловна, – впервые по имени-отчеству назвал свою мачеху Олег, а не как раньше мате-рью да матушкой. – И так тошно. Дружина, считай, ополовине-на… когда новую собрать и обучить – ума не приложу! А тем, кто остался жив, платить нечем… Придется из княжеской казны заимствовать…
– Я же тебе говорила, – и не думала останавливаться старая княгиня, – повадится кувшин по воду ходить, так ему и утонувши быть…
– К чему эти присказки? – надулся Олег.
– А к тому, – пояснила вдовая княгиня, – что надо, сынок ты мой милый, своим умом жить, а не за чужой держаться.
– Я и не держусь…
– Не держишься? – переспросила как бы Мария, не желая да-же скрыть в своем голосе привычной язвительности. – Тогда скажи: по чьему это подсказу ты повел дружины на Киев? Разве сам такое решил? Нет, не сам, – сама же ответила на заданный ею вопрос, – братец Святослав подучил. Потом же сам первым и убегал, как заяц, по кустам петляя, а тебя под мечи Ростиславо-вичей подставил. Хорошо, что младень наш не растерялся, выру-чил, а то бы лежал ты, молодец, под осенним дождем да на сырой земле с рассеченной головой, а черные вороны клевали бы твои очи.
– Матушка! – повысил голос Олег, не желая слышать запозда-лые упреки.
– Что – матушка… – тут же отозвалась княгиня Мария Петри-ловна. – Ты хоть знаешь, кому Киев достался?
– Михаилу, должно быть… Впрочем, мне теперь без разницы.
– Нет, не Михаилу, – усмехнулась жестко Мария. – Не Ми-хаилу, – повторила она, – а самому умному князю, Ярославу Изя-славичу Луцкому. Вот так-то! Он, не сражаясь и не теряя своих гридней за всем со стороны наблюдал да и сел на великий стол, когда такие дурни, как ты, князь Олег, друг дружку булатом пот-чевали да мечами угощали. Молодец! Что тут скажешь? Моло-дец!
– Откуда ведаешь? – поднял удивленные очи на княгиню Олег, так как его разведчики еще о том не сообщали.
– Сорока на хвосте принесла.
– Ну, и что?
– А то, что Ярослав Изяславич не бился, не дрался, а Киев-то взял. Вот с кого пример-то стоит брать, у кого учиться, а не у Святослава Всеволодовича, которому ты Чернигов подарил. На серебряном блюдце… да еще и с золотой каемочкой!
– Не радуйся, матушка, – теперь настал черед язвить Олегу, – не долго усидит на киевском столе твой Ярослав. Скинут и его. Время сейчас такое, что и не знаешь, кто ты и что ты… кто твой друг, а кто твой враг… На киевском же столе князья великие ме-няются чаще чем по осени погода на дворе. Сплошная чехарда. Вот так-то!
– А это, сын мой, мы еще поглядим, – отозвалась Мария Пет-риловна не столько задорно, сколь по природному упрямству. – Ярослав Луцкий не такой человек, который вот так запросто возьмет да и упустит великий стол, как когда-то ты наш Черни-гов, – не лишила она себя радости еще раз уязвить пасынка. – Он весь не в вашего батюшку покойного пошел, – имея ввиду Свято-слава Ольговича, добавила со значением вдовая княгиня, по-видимому, вспомнив собственного супруга, отчего ее морщини-стое лицо на какое-то время разгладилось и порозовело, – чело-века слова и чести, а в Изяслава Давыдовича, который умел сво-его в жизни достигать…
– Коварством и вероломством, – уязвил мачеху Олег. – Это я видел: пришел к нам, а переметнулся на сторону Ростиславови-чей. Не по-рыцарски так, не по-княжески…
– А хотя бы и так, – не смутилась Мария Петриловна. – А хоть бы и так! – И в свою очередь поддела пасынка: – У тебя и этого не получается…
– Каждый сверчок хвалит свой шесток, – буркнул Олег и уда-лился, не желая больше никчемных препирательств с мачехой.
– Вот именно, – не пожелала оставаться в долгу княгиня Ма-рия, как известно, любившая последнее слово оставлять за собой. – Только, уважаемый сынок, сверчок не хвалит свой шесток, а должен его знать, – поправила она Олега. – Но лучше тут будет вспомнить об иной пословице: «Не знаешь брода – не суйся в воду»! А со сверчком, Олег Святославич, надо быть поосторож-нее: твой  несчастный дядя, Игорь Ольгович, уже одного князя, Изяслава Мстиславича, однажды сгоряча сверчком обозвал, ска-зав, чтобы тот не шумел, как сверчок, а молчал, так как у него тьма, то есть десять тысяч воинов имеется. Изяславу такое срав-нение не понравилось, он напал со своей дружиной на дядю твое-го и крепко его побил у Переяславля. После чего черниговские князья были вынуждены уступить Изяславу четыре города и ряд сел, а про Игоря Ольговича в народе пословицу сложили, что «Сверчок тьму тараканов победил». Ведь князья черниговские еще и тмутараканскими были… Это сейчас они то славное кня-жество утеряли, а ранее не один десяток лет владели.


ЧЕРНИГОВ ИЛИ ЖЕ НОВГОРОД-СЕВЕРСКИЙ

Олег оказался прав. Когда черниговские князья узнали, что киевский стол отдан Ярославу Изяславичу Луцкому, то не могли сдержать своего негодования. Святослав Всеволодович, посове-товавшись с младшим братом Ярославом, шлет луцкому князю послание, полное упреков: «Помяни первый ряд, брат, на чем ты целовал крест. Ты говорил, что если сядешь ты в Киеве, то наде-лишь меня, а если же сяду я в Киеве, то наделю тебя. Теперь же ты в Киеве, а меня не наделяешь». На это Ярослав ответил: «За-чем тебе наша отчина? Тебе  той стороны довольно. А этой не надобно».
Под сторонами он имел ввиду правобережье Днепра, которым традиционно владели уже несколько десятков лет Мономашичи, и левобережье, которым примерно столько же времени владели Ольговичи за исключением Переяславля и Переяславского кня-жества.
Тогда Святослав Черниговский посылает Ярославу второе по-слание. «Я не угрин и не лях, – говорит он в нем, – но мы все од-ного деда внуки. И сколько тебе до него, столько и мне. Так пусть нас рассудит Бог».
Самонадеянный Ярослав Луцкий не придал значения скрытой угрозе и оказался наказан. Святослав Всеволодович, призвав сво-их братьев Ярослава и Олега Северского, который, чтобы насо-лить своей мачехе, с радостью воспринял предложение чернигов-ского князя, собрал дружину и ворвался в Киев. Ярослав Изясла-вич, не ожидая столь стремительного нападения, растерялся и, не найдя ничего лучшего, бросив на произвол судьбы жену и детей, а также своих бояр и дружину, сбежал в Луцк.
Святослав Всеволодович, отправив пленных бояр луцкого князя, его жену и детей в Чернигов к брату Ярославу, воссел на золотой трон своих великих предков. И тут же, как уже не раз случалось среди русских князей, не очень-то отягощенных сове-стью и словами клятвы, забыл прежнее обещание, данное им Олегу: отдать Чернигов и Черниговское княжество. Северский князь подождал-подождал, да и направился в великокняжеский терем, чтобы потребовать обещанное.
– Брат, – искренне возмутился Олег, не сдерживая своего не-годования лицемерием Святослава, – где твое княжеское слово?!! Где мой Чернигов?
– Подожди, брат, – замялся Святослав Всеволодович, которо-му уже никак не хотелось уступать Святославичам Чернигов, ибо не был он уверен, что удержит Киев, – еще не время…
– Раз ты так, – побелел от злости Олег, вновь обманутый в своих честолюбивых помыслах стать наконец-то черниговским князем, – то я сам с Божьей помощью и своей дружиной добуду его у твоего брата Ярослава. И тогда – не обессудь!
Он удалился от Киева и призвал из Путивля и Трубчевска своих братьев: Игоря и Всеволода, не участвовавших в походе против Ярослава Изяславича, вместе с их дружинами и объявил к вящей радости Марии Петриловны и нескрываемому огорчению княгинь Агафьи и Ефросиньи поход на Чернигов.
– Брат, – обратился к нему Игорь, – ты хорошо подумал, пре-жде чем затевать распрю. Благодаря умелым действиям твоим ведь столько лет удавалось наш край уберечь от междоусобий и разорений, что позволило и Новгород-Северскому, и Путивлю, и порубежному Курску, и иным городам северского княжества ок-репнуть. Даже половцы, и те побаиваются вступать в наши пре-делы, довольствуясь грабежами окраин Переяславского и Киев-ского княжеств.
– Хорошо! – крикнул в пылу гнева Олег. – Я хорошо подумал, – повторил он. – Чернигов должен стать моим!
– А я так не считаю, – тихо, но твердо заявил Игорь. – Не след нам начинать распри. Как правило, они добром не кончаются…
– И ты так не считаешь? – уже более спокойным голосом спросил северский князь младшего брата Всеволода, зная, что тот на лукавство не способен и скажет то, что думает.
– И я, – честно ответил Всеволод. – Но если ты пожелаешь, я поведу свою дружину на Чернигов… Хотя, на мой взгляд, Черни-гова нам лучше приступом не брать, а делать вид, что готовы ид-ти на приступ. Поверь мне, Ярослав перетрусит до смерти, и Свя-тослав сам прибежит к нам просить мира.
– Ты думаешь? – подняв левую бровь и слегка прищуриваясь, спросил с надеждой Олег.
– Да, я так считаю, – с чистым сердцем ответствовал Всево-лод. – А еще, брат, я думаю, что Святославу в Киеве не удержать-ся. Без твоей поддержки Ярослав Изяславич вкупе с Ростислави-чами быстро сгонит его прочь. И тогда Святослав, если бы Чер-нигов каким-то чудесным образом оказался нашим, стал бы бить-ся с нами насмерть. А так потерпим, брат, чуток, посмотрим, чем все закончится. Нам спешить некуда. На дворе лето, тепло, свет-ло, не то, что в тереме. Одно удовольствие пожить на природе. А то поспешишь, да людей и насмешишь…
– И ты, Игорь, так мыслишь? – совсем успокоившись от рас-судительных слов меньшого брата, задал Олег вопрос путивль-скому князю.
– И я так, коли желаешь знать, мыслю, – ответил тот, еще сер-дясь на Олега за резкость и запальчивость. С кем такого не быва-ет...
– Что ж, быть по-вашему, – освободился от мучившего его гнета Олег. – Быть по-вашему.
Не успели северские рати подойти к Чернигову и приступить к его мнимой осаде, как из Киева примчался Святослав и запро-сил мира, как и предсказывал Всеволод, клятвенно пообещав, что если он укрепится на киевском столе, то Чернигов обязательно передаст Олегу, а Ярослава, брата своего, посадит в Новгород-Северском.
Пока они торговались, судили да рядили, киевский стол вновь занял Ярослав Луцкий. Однако он прислал Святославу послание, в котором говорил, что если Святослав честью возвратит ему его жену, детей и пограбленную в Киеве казну, то он согласен тогда уступить стольный град Святославу, а самому уйти в свой Луцк.
– Вот видишь, улучив минутку, – шепнул Олегу Всеволод. – А мы тебе о чем с Игорем говорили? Все идет так, как мы и мысли-ли.
– Может быть… – не был так уверен Олег.
Он уже столько раз ошибался, что теперь боялся поверить в удачу. Недаром говорится, что обжегшийся на воде дует и на мо-локо.
Но все случилось так, как и предполагал Всеволод. Святослав возвратил Ярославу жену с детьми и часть киевской казны, и тот ушел в Луцк, оставив Киев на Святослава, предварительно огра-бив всех знатных киевлян и митрополичьи палаты. Видя такое дело, зароптали было Ростилавичи, не желавшие, чтобы престол киевский вновь уходил от Мономашичей к Ольговичам. Но так как сил за собой не чувствовали, то и обратились за поддержкой к Андрею Боголюбскому. Тот пообещал разобраться по совести и по справедливости, но не успел, так как был убит своими же боя-рами, составившими против него заговор. Во главе этого заговора оказался Яков Кучкович и его зять Петр, а еще собственная суп-руга Андрея, княгиня Ирина, любовница Якова и его покойного брата Петра. «Эх, – возможно перед своей кончиной с сожалени-ем подумал Андрей Боголюбский, – чего же я вас сам раньше не кончил, тогда бы самому не пришлось сейчас встречать смерть».
Впрочем, чтобы там ни подумал преданный женой и ближай-шим окружением великий владимирский князь перед своей кон-чиной, но повлиять на принадлежность киевского стола он уже не мог. И киевский престол, уйдя от Мономашичей, тихо и мирно перешел к Святославу Всеволодовичу из колена Ольговичей. Хо-тя, правды ради, стоит отметить, что перед этим он еще некото-рое время находился вновь у Романа Ростиславовича. Однако тут подсуетилась тихая Агафья, направившая по совету митрополита киевского брату послание с просьбой оставить великий стол, что-бы не проливать христианскую кровь, так как на него ополчились не только Ольговичи, но и его родные братья. И тихий Роман, вняв словам сестры, удалился в Смоленск.

Святослав Всеволодович прочно сел в Киеве, а Чернигов, ко-торый по договоренности должен был перейти к Олегу Святосла-вичу, остался вновь за его братом Ярославом Всеволодовичем, не пожелавшим оставить этот город, сменив на Новгород-Северский. И перед Олегом встала дилемма: то ли созывать род-ных братьев и идти с дружинами на Чернигов, чтобы взять его силой, то ли смириться со свершившимся фактом и довольство-ваться Северским княжеством, то ли подавать очередную жалобу Святославу Всеволодовичу на его брата.
Княгиня Мария Петриловна советовала поступить также, как ранее поступили с ним Всеволодовичи: собрать рать да и взять Чернигов измором. Но с ней было понятно: даже на склоне своих лет она хотела быть черниговской княгиней да и умереть таковой. Брат Всеволод советовал кровавой вражды не заводить, а пытать-ся решить дело миром. Впрочем, как часто с ним бывало в по-добных случаях, закончил свою речь он следующим: «Решай, брат, сам. Каким бы ни было твое решение, я всегда его поддер-жу».
Прибывший из Путивля Игорь также был против междоусо-бия: «Видел, как Мономашичи друг друга за Киев били да поно-сили, устроив чехарду из-за престола? Видел. Сколько народу напрасно извели, а толку-то… пшик. Так зачем же нам уподоб-ляться им. Давай попробуем сначала миром, а там… там как по-лучится».
Выслушав братьев, Олег Святославич согласился с их дово-дами и отправился вновь в Киев с малой дружиной да думными боярами. На благоприятный исход переговоров он особых на-дежд не питал, знал, что Святослав против Ярослава полки киев-ские не двинет, но своими действиями, своим миролюбием хотел показать всем русским князьям на ком вина, в случае начала усо-бицы.
Киевский князь встретил радушно. Обнимал, за стол пригла-шал на трапезу «откушати хлеба-соли». Возмущался неразумно-стью младшего брата, но когда речь зашла, чтобы на Ярослава повести полки и потребовать оставить Чернигов, заявил, что вой-ны с родным братом не затеет. «Тогда я буду вынужден затеять, – выплеснул свою боль северский князь. – Видит Бог, я хотел ре-шить дело миром, но раз миром не получается, тогда попытаюсь взять свое силой меча». – «Не делай того, – нахмурился Свято-слав, сразу растеряв все свое радушие, – не сей рознь между на-ми». – «Так это не я сею семена розни, а твой братец, – сдерживая закипающий гнев, ответствовал Олег, – это он попирает пятой свычаи и обычаи». – «Неужели ты захочешь сначала разорить град, а потом владеть им? – Взывал к благоразумию Святослав. – Ты, который его однажды спас, не допустив между нами крово-пролития. Неужели готов поступить с Черниговом так, как когда-то поступили Изяслав и Всеволод Ярославичи со своими детьми, разрушив и спалив до основания весь посад?!»
В 1078 году, вскоре после смерти Святослава Ярославича, его братья Изяслав и Всеволод стали притеснять Святославичей, Ро-мана, Давыда и Олега, лишив их уделов, ранее данных родите-лем. Святославичи возмутились и попробовали силой вернуть себе грады отца своего – и началась усобица, в ходе которой объ-единенные дружины Изяслава Ярославича, Всеволода Ярослави-ча, Святополка Изяславича и Владимира Всеволодовича Моно-маха, руководимые Мономахом, осадили Чернигов, жители кото-рого не пожелали открыть им ворота. Острожки черниговские, посад до самого детинца были взяты ими после тяжких боев за каждый дом, улочку и переулок. Взяты и подожжены в отместку горожанам, не пожелавшим предать своих князей. Уцелел только детинец, но и его судьба была неизвестна, если бы Олег и Роман не привели тмутараканскую дружину к Нежатиной Ниве. Моно-маху пришлось прекращать осаду и вести войска на битву с Ро-маном и Олегом, родным дедом Святославу Всеволодовичу и Олегу Святославичу, которые вот сейчас готовы начать вражду между собой. В той битве Мономах одержал победу, но великий киевский князь Изяслав был убит, а вскоре погиб и отчаянный Роман, зарубленный нукерами половецкого хана. Вот о каком событии и напомнил нынешний великий киевский князь своему двоюродному брату. И, по-видимому, не зря напомнил.
«Хочу ли я такой судьбы граду Чернигову? – задал себе во-прос Олег Святославич, полный тезка своего деда, представив на миг картину разрушенного красавца города отстроенного с тех печальных событий многими поколениями горожан. И понял, что не хочет. Понял, что Всеволодович нашел у него больное место и умело нанес по нему удар. «Но как же тогда быть со мной?» – то ли подумал обескураженно, то ли произнес вслух мысль эту.
«А давай поступим так, – ухватился сразу же Святослав Все-володович за последнюю фразу Олега, который ее все-таки про-изнес вслух, – поезжай в Чернигов с малой дружиной да и правь в нем, не касаясь земель всего княжества, которые пусть за Яросла-вом остаются. Думаю, что Ярослав на это согласится. Ты будешь княжить в Чернигове, а Ярослав в Черниговском княжестве. Ка-жется, это выход, чтобы дело решить миром. Как говорится, – засмеялся он вновь открыто и радушно, – и волки сыты, и овцы целы. А к этому еще и все Северское княжество за собой остав-ляй. Хоть сам княжь, хоть братьям своим дай, хоть посадника направляй. Всем хлопот меньше будет: ни переездов больших, ни суматохи». – «Ярослав, может, и согласится, – подумав мгнове-ние, ответил северский князь – да мне что-то не очень хочется соглашаться… С одной стороны вроде князь, а с другой – вроде и не князь. Ты вот сам на такой поворот дела согласился бы? Толь-ко отвечай честно».
Настал черед скрести в затылке Святославу Всеволодовичу: одно дело «умный совет» кому-то предлагать, другой дело само-му им воспользоваться. Однако ответил честно: «Не знаю. Воз-можно, и согласился бы… когда иного выхода не стало бы…»
«Тогда от чистого сердца того тебе и желаю, – усмехнулся Олег и добавил: – А я еще подумаю, да с братьями родными по-советуюсь. Что-то нет у меня уверенности в этой затее… А вот в чем я уверен точно, так это в том, что кровавой вражды, междо-усобицы нам начинать не след. Ведь на одной земле, на дедовой и прадедовой живем». – «Что верно, то верно – подхватил Свято-слав Всеволодович последние слова Олега Святославича, доволь-ный тем, что без ссор завершаются эти переговоры. И добавил: – Если согласишься, то бояр с собой много не бери, а вот княгиню Марию Петриловну взять можешь. Хоть и считает она меня сво-им врагом, да Бог с ней. Я не против, чтобы она дни свои окончи-ла черниговской княгиней и похоронена была рядом с супругом».
Возвратившись в Новгород-Северский, Олег собрал братьев и довел до них разговор с киевским князем.
– Что посоветуете? – спросил, когда суть дела братьям была поведана.
– Думаю, что стоит принять такое предложение. Попытка – не пытка, – первым одобрительно отозвался Игорь. – Покняжишь в граде, посмотришь… Не понравится – уйдешь, а понравится – побудешь… А там и сама жизнь подскажет, что делать и как де-лать… кому княжить, а кому лишь возле княжеского стола оти-раться… Может, Ярослав и сам не захочет жить в городе, в кото-ром он не князь. Вдруг да запросится на Северскую землю… Да и матушка будет довольна, оказавшись вновь в Чернигове. Я так мыслю…
– Я с Игорем полностью согласен, – ответствовал Всеволод, когда Олег перевел свой взгляд на младшего брата, ожидая его совета. – Бог даст, не только Чернигов, но и все Черниговское княжество станет нашим. Если же нет… то ты все равно будешь величаться князем черниговским. Только, брат, я тебя прошу… прежде чем уйти в Чернигов, дай мне все же Курское княжество, как обещал. В Трубчевске жить, конечно, хорошо. Но теснова-то… душа простора требует, раздолья. А там этого нет. С другой же стороны, если Ярослав возьмет Северскую землю, то Курско-го княжества мне уж точно не выделит. А мне оно желательно.
«Вот младень, – усмехнулся про себя Олег, – вроде бы ничего такого и не сказал, но дал почувствовать, что его ситуация с уде-лом схожа с моей собственной.  Да еще смотрит так невинно, хитрец, словно сам не понимает, чего желает. Ладно, не стану уподобляться своим двоюродным братцам, дам ему Курск». – И произнес уже вслух весело, как подобает дарящему:
– Бери, брат, и владей им счастливо. Я был счастлив курским княжением… в свою пору. Будь счастлив и ты! А то, что ты бу-дешь по счету одиннадцатым удельным князем там – то не беда: кому-то доведется быть и тринадцатым – чертовой дюжиной.
– Я не очень-то верю в приметы, в том числе в приметы пло-хих чисел, – рассмеялся Всеволод, радуясь новому уделу. – Од-нако не прочь узнать поболее о том, кто был первым удельным князем в Курске? И, вообще, кто там и когда княжил?.. Интерес-но же.
– Первым князем на курском уделе, если верить преданиям, – отозвался Олег, – был второй сын Владимира Мономаха, Изя-слав. Княжил он примерно с 1094 по 1096 год. Пал под Муромом от руки нашего деда Олега в том же, 1096 году, в сентябре меся-це. Наверное, слышал?
– Об этом слышал, – отозвался Всеволод. – А после Изяслава кто княжил в Курске?
– Потом долгое время в Курске удельных князей не было, – продолжил вводить брата в суть курских княжеских владений Олег. – Князья, владевшие Посемьем, обходились своими посад-никами. Но вот в 1125 или в1126 году на Курский стол садится внук Мономаха от его первого сына Мстислава Новгородского, Изяслав Мстиславович, и княжит там до 1129 года. После него на курском столе вновь длительное время никого нет. А после Су-пойской битвы, в которой, как известно, наш род одержал победу над Мономашичами, на курский стол был посажен брат нашего отца, Глеб Ольгович, который княжил там с 1136 по осень 1138 года, пока не умер. После смерти Глеба Ольговича на этот стол сел наш отец, Святослав Ольгович. Он был четвертым курским князем. Курским князем наш отец был дольше всех, но с переры-вами из-за княжеских распрей. С 1146 по февраль 1147 годы на курском столе находился сын Юрия Долгорукого, Иван, который вскоре умер. Шестым князем был Мстислав Изяславич, сын Изя-слава Мстиславовича. Седьмым курским князем стал еще один сын Юрия Долгорукого, Глеб Юрьевич. После него Курском вла-дел двоюродный брат нашего отца, Изяслав Давыдович, в то вре-мя находившийся во вражде с нашим отцом. Некоторое время на курском столе после Изяслава Давыдовича находился еще один сын Долгорукого, Василько. Это было в 1152 году. А с 1158 года и до смерти нашего отца курский стол принадлежал мне. И я был там десятым удельным князем, так как сыновья Глеба Ольговича и наши двоюродные братья Изяслав и Ростислав, имевшие на стол отца преимущественные права, умерли ранее: Изяслав – еще в 1133 году, ранее своего отца, а Ростислав – в 1146, в начале смуты… Братьев же Всеволодовичей, – вспомнив о наличии дру-гих двоюродных братьев, имевших также права на Курск, пояс-нил далее Олег, – он не интересовал. Они еще и тогда, по-видимому, имели виды на Чернигов... да к тому же отец отдал им Новгород-Северский. Так курский удельный стол и достался мне. Запомнил, Всеволод? – окончив повествование об истории кур-ского удела, спросил Олег.
– Запомнил.
– Правда, – вдруг спохватился Олег, – поговаривали, что все-таки первым курским князем был не сын Мономаха, Изяслав, а племянник нашего прадеда Святослава Ярославича, Ростислав Владимирович, и было будто это в 1064 году. Но точных сведе-ний о том не имеется. Поэтому Ростислава в качестве удельного курского князя никто в расчет не берет. Все его считают князем Тмутараканским… А еще был слух, что Курском с 1076 по 1177 год владел старший брат нашего родного деда Олега, Роман Свя-тославич, но я этому не верю. Ни наш отец, ни наши летописцы об этом даже не вспоминали. Следовательно, все то лишь байки досужих кумушек.
Вот так в одночасье Всеволод Святославич, став курским кня-зем, неожиданно для самого себя познакомился с историей кур-ского удельного княжения, о которой раньше, занятый историями и жизнеописанием великих князей и античных героев Греции и Рима как-то не задумывался. И случилось это знаменательное для Всеволода событие в 6683 лето от сотворения мира или в 1175 год от Рождества Христова. И было в эту пору одиннадцатому удельному курскому князю двадцать два года.

Ярослав Всеволодович перебраться из Чернигова в Новгород-Северский, в котором он провел свое отрочество и который по-кинул в год смерти своего родного дяди, Святослава Ольговича, не захотел. Понимая, что обширное Черниговское княжество да-же без града Чернигова куда выгоднее Северского, он смирился с тем, что в Чернигове должен был княжить Олег Святославич и что там теперь уже до скончания своего века будет жить вдовая княгиня Мария Петриловна. Княжеских теремов для всех хватало и в детинце, но можно было пользоваться и теми, что имелись за городом. А в недалеком от Чернигова Любече, на берегу Днепра, так и вообще был прекрасный неприступный замок на Замковой горе, выстроенный еще Владимиром Мономахом в конце семиде-сятых годов прошлого века, в котором можно было и год, и два даже в осаде сидеть, не беспокоясь о запасах ествы и питья. Так всего там было много. А кроме Любеча ведь было еще до полуто-ра десятков прекрасных городов и теремов в них. Но больше все-го надеялся Ярослав на промысел Божий: вдруг у Олега век ко-роткий, и тогда не нужно будет задумываться, как Чернигов дос-тать, ведь он в нем будет находиться, и Чернигов сразу же будет вновь его.
И хотя Олег Святославич с ближними боярами да малой дру-жиной перебрался в Чернигов и обжил там княжеский дворец, но чувствовал, что все тут чужое и что он сам тут чужой. Поэтому Северское княжество и город Новгород-Северский он оставил за собой. И не только оставил, но и навещал так часто, что склады-валось впечатление, что он княжит не в Чернигове, а по-прежнему в Новгороде-Северском. Благо, что расстояние между этими славными городами было не столь велико, примерно такое, что между Черниговом и Киевом, которое, если верить «Поуче-ниям» Мономаха, он с заводным конем преодолевал за светлый день, выезжая в заутреню и прибывая к вечере. «А чем я хуже Мономаха? – размышлял по данному поводу Олег Святославич. – Да ничем, – делал он вывод. И, наверно, правильно делал, раз столь часто находился в столице Северского княжества.
Зато вдовая княгиня Мария Петриловна перебралась в Черни-гов окончательно, заняв там вместе со своей небольшой свитой и челядью один из княжеских теремов. Желала попасть в свой прежний, в котором жила еще со Святославом Ольговичем, да он был занят Ярославом, не пожелавшим потрафить княгине и пе-рейти в меньший.
Случившиеся перемены затронули многих, только не князя Игоря Святославича, который так и остался в полюбившемся ему Путивле. «Мне моя синица в кулаке дороже журавля в небе», – отшутился он, впрочем, без особого восторга в голосе. Возможно, Игорь даже себе не хотел признаваться, что в глубине души имел надежду сесть на стол Новгород-Северского сразу же после брата Олега, но надежда эта улетучилась, как утренний туман, так чего же теперь о том думы думать.