На Курском княжении. Святославичи

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НА КУРСКОМ УДЕЛЕ

В ПУТИ

Июльским знойным полуднем небольшая, человек в десять–двенадцать, кавалькада всадников на разномастных лошадях не-спешно рысила по степной дорожке в сторону города Курска, придерживаясь голубой глади реки Семи, катившей свои воды по правую руку от них. Несмотря на жаркий летний день, всадники были в кольчугах и иных доспехах, одетых поверх простого на-тельного, большей частью холщового белья. Но и это не спасало их от липкого пота, струившегося не только по загорелым и об-ветренным лицам, но и по всему телу. Можно было обойтись и без доспехов, но тогда бы вся эта кавалькада смотрелась не воин-ством, единым и целым, а группой праздных всадников на про-гулке. Нужно же было воинство, дружина. Нет не для тех, кто скакал, – они и так это понимали, – а для тех, кто мог их видеть со стороны. Чтоб увидел, поразился и сказал: сила! Так распорядился князь. Слово же князя – закон! А потому приходилось потеть и стойко переносить все неудобства. Впрочем, говорят же, что пар костей не ломит… А дух… он и есть дух: коснется тела прохлад-ная струя – и не стало духа. Как с гуся вода – так с тела худоба…
Кроме кольчуг, на всех всадниках были походные плащи серо-го или серо-зеленого тонов, а на переднем – алое корзно, укры-вавшие доспехи от пыли и лучей солнца. В левых руках были длинные копья, опиравшиеся древками в специальные петли, со-единенные с левыми стременами, и смотрящие острыми жалами в синь безоблачного неба. Луки в тульях или, по-иному, в колчанах, с торчащими из них десятками стрел, снабженных железными наконечниками, переброшены по-походному на спины. Приторо-ченные к седлам каплеобразные щиты червленого цвета, палицы, боевые топоры и шлемы дополняли остальное вооружение всад-ников. Почти все всадники были русоволосы и сивобороды, а их начальник молод, безус и безбород. Только волнистые волосы льняной куделью падали ему на плечи.
У следовавшего за передним всадником в алом плаще воина к верхней части древка копья было прикреплено черное полотнище с золотым окаймлением по краям. В середине полотнища на алом фоне лик Спаса – покровителя всех православных ратников. Чер-ный цвет полотнища и его золотое окаймление говорили о при-надлежности данной дружины к воинству черниговских и север-ских князей. Само же наличие такого полотнища над группой всадников прямо указывало на то, что в этой малой дружине при-сутствует кто-то из князей этих земель. В данном случае это был курский и трубчевский князь, двадцатидвухлетний Всеволод Свя-тославич, только что получивший от своего старшего брата Олега  Святославича Северского и Черниговского в удельное княжение в дополнение к скрытому в лесах Трубчевску окраинный, порубеж-ный с Половецкой степью город Курск.
Как и следовало ожидать, путь всадников в основном пролегал по степной холмистой местности, довольно часто пересекаемой то пологими, то довольно крутыми оврагами и буераками, сплошь покрытыми густыми лесами. Иногда днища окончаний оврагов и буераков – балок – были заболочены, заросши мелким кустарни-ком, камышом и осокой; иногда по ним протекали неглубокие ручейки с чистой как слеза струей. Пересекая такую балку, можно было попить студеной воды самим и немного напоить коней, но без жадности, чтобы не переохладить конского нутра и тем самым не загубить боевого четвероногого друга и помощника.
Радуясь возможности спрятаться в тени деревьев от палящих лучей солнца, при каждой встрече с лесным массивом, будь то светлая березовая рощица или же темная дубрава, а то и сосновый бор, всадники спешили под сень деревьев, чтобы дальнейший путь продолжить уже лесной дорогой, порой переходящей в едва заметную тропинку.
Высокие деревья, в основном, березы да осины, а еще ольха, чередующиеся с дубами, ясенями, кленами, различными яблоня-ми, грушами и черемухой, с подлеском из кустарников, закрывали всадников от палящих лучей летнего солнца, создавая довольно тенистый и прохладный коридор. Однако и в этом коридоре, там, где деревья росли не так густо или же стояли чуть в стороне от дороги, солнечные лучи находили бреши, и тогда по дороге и по всадникам с их конями ползли извилистые и дрожащие полутени, а то нет-нет да и засияет солнечный зайчик, заставляя нервно фыркать, поводить ушами и вздрагивать кожей лошадей и отчаян-но жмуриться всадников.
Иногда лесную дорожку перегораживали серебристые нити паутины, тогда передний всадник, прикрывая лицо, вытягивал вперед правую, не занятую поводьями, руку, и эта преграда вмиг исчезала, а лесному охотнику, не к месту расставившему свои сети на дороге, приходилось трудиться вновь, чтобы не остаться без добычи.
Местами в море лиственных деревьев вклинивались сосновые и еловые боры, внося определенное разнообразие в запахи и звуки окружающего мира. Впрочем, сосны и ели в борах росли также густо, как и в рощах или дубравах. Вот только земля в борах до-вольно часто была покрыта не зеленью трав и цветов, а толстым рыжим слоем опавшей хвои и вылущенных птицами и зверьками шишек. И не везде травке-муравке удавалось пробиться ев свет Божий из-под этого плотного слоя. Зато жизнь кипела повсюду. Куда-то торопились молчаливые муравьи, ползли во все стороны жучки, козявки да букашки. То неслышно, то с легким шуршани-ем проскальзывали всевозможных раскрасок ящерки и ужики, иногда, извиваясь, ползли змейки-веретеницы да медянки. Порха-ли бабочки, от непрерывного перемещения с места на место ос, пчел, шмелей и прочей летающей и прыгающей твари в воздухе стоял постоянный легкий шум и звон – какофония и торжество малопонятной простому человеку жизни. И, конечно, верхом все-го проявления мелкого живого мира здесь, как, впрочем, и везде, было щебетание птиц, то открыто порхающих с ветки на ветку, то, вообще, невидимых в лесной чаще.

Когда же лесные чащи прерывались или отступали от дороги далеко в сторону, уступая землю густо зеленеющей степи, то то-гда, с высоты правого берега, вдоль которого двигалась кавалька-да, можно было разглядеть голубую ленту реки и бесконечные заливные луга левобережья, где-то у горизонта – окоема – перехо-дящие в степные просторы.
Лес и степь, через которые рысили всадники, как уже отмеча-лось не раз, были наполнены голосами птиц, стуком дятлов, жуж-жанием пчел и ос, натужным пыхтением шмелей и жуков, не-слышным порханием разноцветных бабочек, шелестом листвы, шорохом высокой, порой доходящей до лошадиного брюха, тра-вы, степной осоки, полыни, ковыля или оржанца.
В тени лесов пахло сыростью, грибами и ягодами, прошедши-ми недавно дождями; в степных проталинах – разнотравьем, горе-чью полыни и медом.
Стука копыт о поверхность земли почти не было слышно, он гасился травой и самой лесной массой. Всадники плавно колыха-лись в такт лошадиной рыси, почти не переговариваясь друг с другом: за дальнюю дорогу они уже успели не раз наговориться, перебрав немногочисленные новости, и напеться негромких про-тяжных песен всласть. Новости, как правило, крутились вокруг семейной жизни близких и знакомых, об удачных и неудачных ратных походах, о прошедших праздниках Купалы и Святой Троицы. Время от времени кто-нибудь из всадников, не останав-ливаясь и не нарушая строя, прямо на ходу, свесившись с седла, нагибался до самой земли и срывал горсть рдевшей в придорож-ном травостое ягод земляники. Затем, забросив в рот, смачно же-вал, ощущая лесную прохладу, сочность и аромат. Когда же к лесной дороге подходили кусты малины или смородины, то ягоды срывали, почти не нагибаясь.
Но вот из кустов выскочил на дорогу заяц. Наверное, услышал косой глухой стук копыт, и решил выяснить: кто ж это нарушает лесной покой. И всадники оживились, засвистали по-разбойничьи, заулюлюкали. Заяц, ошалев от такого свиста, сделал на месте свечку, потом подпрыгнул и дал стрекача, но не в кусты, а вдоль дороги.
Будь эта встреча зимой, скорее всего, не сдобровать бы косо-му: несколько стрел уж точно бы понеслись вслед за ним. А летом зайцу бояться нечего, не станут на него охотиться без острой на то необходимости, лишь попугают для острастки.   
– Как прекрасна наша земля, – посмеявшись вместе с осталь-ными всадниками над случайным происшествием и обернувшись к ним, произнес Всеволод Святославич. – Чего здесь только нет! Весь день в пути, а вокруг столько лесов, столько рек и речек, столько возделанных смердами полей! Не счесть! А степи-то, сте-пи какие! А луга… И везде столько всякой живности…
– Да, край наш, как и вся земля Русская, богат. Очень богат! – отозвался в тон князю Якун, старый трубчевский дружинник, не раз уже ходивший с Всеволодом в походы, и которого Всеволод метил в сотники, а то и в воеводы, если удастся собрать крепкую дружину из курян, а курского воеводы для нее не сыщется. Ведь прежние, служившие еще брату Олегу, курские сотники и воево-ды могли частью пасть в частых сечах с половцами, частью соста-риться, а то и перейти к более могущественным князьям – закон русский это позволял.
– Земля у нас обильна, – повторил князь и добавил уже более тихо пришедшими на ум словами из текстов почти забытой «Кни-ги Велеса», когда-то читаемой им с братом в детстве иноком Ни-кодимом, – единства и ряда только все нет и нет…
Якун и дружинники промолчали. Не дело рядовых дружинни-ков обсуждать дела княжеские. Так недолго и до греха дойти… лишившись головы вместе с болтливым языком.
В подтверждение слов юного князя в тех местах, где путь всадников пролегал рядом с селениями, в степи и по окраинам лесов, рощ и дубрав густо зеленили поля, заботливо взращенные руками смердов. Иногда можно было увидеть и их самих, занятых сенокосом, или услышать их детей, весело перекликающихся на лесных опушках во время сбора ягод и грибов. Причем, они не только лакомились сладкой земляникой и другой лесной ягодой, но заготавливали запасы на зиму.
Однако стоило селянам заприметить всадников, как крики их немедленно смолкали, и сами они мгновенно прятались в лесной чаще: так как сразу было не понять, свои или чужие всадники появились на лесной дороге, с добром они едут или со злым умыслом – ополониться. Жизнь научила селян тому, что чаще всего от воинских дружин приятного ждать не приходится, даже если это дружина соседнего князя или боярина, а не вырвавшиеся из степи кочевники половцы. И те, и другие рады полонить без-защитного селянина… Когда же селянам спрятаться не удавалось, то они сбивались в кучу, ощетинившись вилами и косами, попав-шимся под руку дрекольем, и хмуро, в полном молчании, ждали приближения всадников. И только после того, как Всеволод, по-здоровавшись, сообщал, что он курский князь и идет со своей ма-лой дружиной в удельный град, лица мужчин немного светлели, но недоверие проходило только тогда, когда отряд курского князя мирно удалялся, следуя по своему пути.

Получив при очередном разделе в удельное княжение Курск, Всеволод Святославич в него сразу не поехал, а помог сначала матери Марии Петриловне и брату Олегу с его семейством пере-браться в Чернигов и укрепиться если не на самом черниговском троне, то, по крайней мере, в городе. Находясь в Чернигове, он не раз замечал, что черниговцы не очень-то рады прибытию к ним его матери и Олега Святославича, что даже боярство и то косо смотрит на князя Олега и вдовую княгиню Марию. Не ускользну-ла от его внимательного взора и то, что сам Олег нет-нет, да по-глядывает назад, на свой Новгород-Северский. А уж князь Черни-говской земли Ярослав Всеволодович так вообще не скрывал сво-ей неприязни к северским пришельцам, словно сам никогда в Се-верской земле не был.  Он даже от обладания Вышгородом, бли-жайшим к Киеву градом, отказался, чтобы не спускать глаз с Оле-га Святославича и внимательно следить за всеми его действиями. Не трудно было догадаться, что именно Ярослав настраивает чер-ниговцев против своего двоюродного брата и вдовой княгини. Зато в Вышгороде прочно обосновался Давыд Ростиславович, видный представитель младшей ветви Мономашичей, которому по идеи там и делать было нечего. Ибо Мономашич под Киевом – это вечная заноза для киевского властителя из рода Ольговичей. Князь же киевский Святослав Всеволодович, до которого доходи-ли отголоски всей этой возни, делал вид, что ничего не видит и не слышит, что происходящее в Чернигове его мало касается. Все это создавало нервозную обстановку, выводившую Олега из равнове-сия, так как выходило, что Олег княжил в Чернигове, но не власт-вовал. Поэтому он все чаще и чаще стал наезжать на целые седь-мицы в Новгород-Северский, куда призывал и своих младших братьев, чтобы хоть им излить душу да и спросить совета.
«Я напомню Святославу, брату нашему двоюродному, – горя-чился Олег, уязвленный таким решением Всеволодовичей, – как мы с ним ряд клали и крест целовали, что Чернигов и Новгород-Северский будут нашими городами! И посмотрю, как он завиляет хвостом… На киевский стол стало как легко сесть, так еще легче слететь с него».
«А стоит ли, брат, – прикинув все доводы за и против этого, успокаивал и остепенял Олега Игорь. – Нужна ли нам вражда. Смотри, за несколько лет, что мы ни с кем, в том числе и с Всево-лодовичами, не враждовали, наших городов и земель никто не искал. А потому города наши не только остались целы и не пору-шены, но и усилились, и окрепли. Даже смерды и ремесленный люд, находясь в безопасности, стали больше податей давать. И им хорошо, и нам достаток, чтобы дружину более многочисленную содержать».
«Дружину, брат, на тягловом люде не очень-то содержишь… Дружине необходимы походы, победы и грабежи побежденных, злато и серебро, пленники и пленницы. Тогда дружина будет сы-та, довольна и верна», – бурчал недовольно Олег Святославич. Бурчать бурчал, но уже и не упорствовал на своих прежних речах. Потому что и сам понимал выгоду от мирного состояния своих волостей и земель. Ведь в ссоре с двоюродным братом и великим князем всего этого можно было и лишиться. Причем в одночасье. А примеров тому было предостаточно. Взять хотя бы пример из судьбы их собственного родителя, лишившегося в молодости уде-ла и долгие годы скитавшегося по всей земле Русской в качестве изгоя. Было подобное и судьбе деда их Олега Святославича, ока-завшегося по чужой воле в качестве пленника на острове Родос в Византии.
Он, Всеволод, князь трубчевский и курский, как и Игорь, так-же старался успокоить и приободрить Олега, удержать от развя-зывания междоусобия. А потому, как не хотелось поскорее по-пасть в свой Курск, приходилось с этим в очередной раз повреме-нить. После того, как Олег все-таки пообтерся в Чернигове или же просто свыкся с мыслью, что родным для черниговцев ему нико-гда не стать, Всеволод, наконец-то направился со своей дружиной к Курску. Но и тут пришлось по дороге заехать на несколько дней к брату Игорю в Путивль, так как у него и Ярославны уже появил-ся второй сын, Олег. Назван княжич так был в честь прадеда и старшего брата, а в крещении же святом получил имя Павла. Князь и княгиня путивльские были рады, что остались на своем прежнем уделе, к которому они уже привыкли. К тому же Олег Святославич к нему добавил еще степной Глухов и  град Вырь, расположенный на границе с Переяславским княжеством.
Игорь и его супруга Ефросинья  с радостью приняли Всеволо-да и долго его не отпускали, показывая красоты своего града и его окрестностей, обольщая соколиной охотой и ловлей сомов в тем-ных заводях и омутах Семи. Приходилось уважить гостеприим-ных владельцев Путивльского княжества и только после этого отправиться в Курск.

Княгиня Мария, когда до нее дошла весть, что Чернигов, нако-нец-то, возвращен детям ее покойного мужа Святослава, точнее Олегу Святославичу, очень обрадовалась. Ведь она столько лет ждала этого момента.
«Есть, есть бог на свете! – говорила она каждому, с кем дово-дилось о том речь вести, будь даже последний дворовый человек – челядинец. – Не оставил сирот своим вниманием! – И рвалась в Чернигов куда больше, чем князь Олег, даже про «духовника» своего, иерея Никонора, с которым тайно делила вдовье ложе в поисках хоть какого-то женского счастья, позабыла. – Что мне Никонор, – говорила сама себе радостно, – Чернигов-то ныне мой! А мужика для утешных дел и так как-нибудь найду. – И критиче-ски со всех сторон разглядывала хоть и поблекшую с годами, но, по-прежнему, статную от природы фигуру, оглаживая ладонями стан и бедра; иногда, не довольствуясь этим, заглядывала в зерка-ло. – Еще ничего… – шептала удовлетворенно. – На княжьи теле-са охотники всегда найдутся – только помани».
Когда же в ее черниговский терем прибывала сестра Марфа, которой, как и Марии Петриловне, не сиделось спокойно на месте, они закрывшись в ее новой светелке и долго-долго шушукались, обсуждая что-то наедине. Время от времени светелка оглашалась веселым заливистым смехом к недоумению слуг, которые все не могли взять в толк: с чего так веселы обе княгини. Откуда им бы-ло знать, что Мария делилась с сестрой своими любовными похо-ждениями с «отцом» Никонором, описывая в ярких красках все его мужские достоинства и напрочь забыв о пасторских. Не знали они, что и Марфа по примеру старшей сестры и в знак своего рас-положения к ней передавала из уст в уста свои похождения с сы-ном боярина Трифона, отвечавшего за соколиную охоту черни-говских князей, не раз ублажавшего ее в отсутствие мужа.
«Мой-то, – смеялась она, – что ни мечом на рати махать, что ни на княгине в постели пахать! Может, потому одни девки и ро-ждались… А сыночков всего лишь двое. Старшенький Ростислав, ему уже пятый годочек пошел… Да вот в прошлом году, слава Богу, еще сыночка Ярополка, в крещении Иоана, кое-как родили. Все окольными путями норовит… вот и мне приходится …тоже окольными да с его сокольными… Ха-ха-ха!» –  вновь из княже-ской светелки звучал задорный басовитый смех Марфы Петри-ловны, перемешивающийся иногда с более высоким похохатыва-нием ее старшей сестры. – «А последнего соколика случайно не от сокольничка? – лукаво спрашивала Мария. – Говорят, иногда и такое случается». – «Говорят, что кур доят, – отбросив игривый тон, с долей обиды отвечала Марфа. – Знаешь, сестричка, одно дело грешить сладко, а другое – дитятко. Дети – это свято».
После таких речей прежний задушевный разговор уже как-то не шел на ум, и сестры или молча сидели, или же расходились по своим теремам. Возможно, в такие мгновения им на память при-ходила страшная участь владимирской прелюбодейки, супружни-цы князя Андрея Боголюбского, осужденной на ужасную смерть в кожаном мешке. Возможно. Кто знает… Тут твердо говорить можно лишь о том, что эта весть уже обошла все уголки русских княжеств, заставив содрогнуться не одно сердце и встрепыхнуться в беззвучном стоне не одну женскую душу.
Иногда к ним присоединялась Агафья Ростиславна, оставив своих сыновей и дочь на попечение нянек-кормилиц. Получалось, что в одной светелке собиралось сразу же три черниговские кня-гини, но при этом каждая из них считала себя более достойной этого положения, чем остальные. Мария Петриловна считала себя таковой потому, что она тут была княгиней еще при муже своем Святославе Ольговиче задолго до остальных. Сестра ее Марфа потому, что супруг ее Ярослав Всеволодович до сих пор оставался князем Черниговского княжества, что, по ее мнению, давало ей привилегированное право первенства перед другими. А Агафья… Впрочем, Агафья Ростиславна, оставленная князем ради его на-ложницы, не очень-то задумывалась о своих привелегиях черни-говской княгини. Не до того было. Ведь Олег Святославич больше находился в Новгороде-Северском, где была его возлюбленная Изгольда, чем в Чернигове. Это раздражало, расстраивало, печа-лило. И тут стоит заметить, что при Агафье сестры Петриловны шалых разговоров о своих любовных похождениях не вели – ни к чему ей знать об этом. Зато сетования последней на свою долю выслушивали охотно. Сочувствовали, жалели, что-то советовали, особенно княгиня Марфа, ахали, охали, рядили, судачили.

Прибыв с Олегом в Чернигов, Мария Петриловна по старой привычке кинулась наводить везде свой порядок, позабыв, что она всего лишь вдовая княгиня, а не черниговская госпожа. К тому же имея довольно скверный характер и крепкую память, она стала «припоминать» обиды черниговским боярам, да так крутенько взялась, что те вынуждены были жаловаться на нее Олегу и Яро-славу. Князь Олег, не желая с первых же дней портить отношения с черниговским боярством, одним из самых старых на Руси, с ко-торым у него отношения и так не складывались, не желая лишних конфликтов с Ярославом Всеволодовичем, злорадствовавшим по данному поводу, раз ее предупредил не вмешиваться в княжеские дела, другой, третий. Но это не действовало. Тогда он прямо зая-вил, что пребывание вдовой княгини Марии в Чернигове не жела-тельно, и попросил ее отправиться к Игорю в Путивль. «Погости-ка ты у Игоря, матушка. Дай мне малость времени в делах разо-браться. Возникнет нужда – позову…»
Речи Олега были обидны, но он уже не сын и даже не пасынок, а князь одного из самых сильных и могущественных столов – Черниговского. Хотелось гордо заявить, что яйца курицу не учат, и что долг платежом должен был бы оплачен за всю ее хлеб-соль и материнские ласки в его отроческие годы, а не черной неблаго-дарностью. Но чтобы не вызывать у Олега возможного охлажде-ния к ее родным сыновьям, которым еще идти и идти по княже-ской стези, смирилась гордая Мария, укротила свой нрав. Впро-чем, покинуть Чернигов отказалась наотрез, заявив, что только труп ее отсюда могут вывезти, но только не живую. Однако по-обещала в княжеские дела больше не вмешиваться и чтобы не раздражать боярство, Ярослава и Олега время от времени ездить в гости к родным сыновьям в Путивль и Курск да гостить у них по несколько седьмиц. Согласиться-то согласилась, но князь Олег ведь был не слепой, видел, как долго еще в бессильной ярости полыхали ее черные очи да нервно тряслись посиневшие губы. Одно могло успокаивать вдовую княгиню – князь Олег и сам был почти в том же самом положении. Вроде, князь черниговский, а, вроде, и не очень… как был северским, так северским князем и остался… А еще бальзамом на душе у Марии Петриловны было осознание того, что дети ее имеют собственные уделы, что их бу-дущее в конечном счете определено. А как они его уже обустроят, то теперь зависит только от них самих. Она же для этого сделала все.
Погостив у Игоря, и взяв с собой десяток сопровождавших его еще из Трубчевска дружинников, Всеволод отправился, как мы помним, в новый удел. Направился не с ознакомительной поезд-кой, а на постоянное жительство, на княжеский стол. Трубчевск, находившийся в середине Черниговского княжества, мог побыть и без князя, под надзором его посадника, а вот Курск, стоявший на окраине, требовал постоянного княжеского внимания и присутст-вия. По крайней мере, так решил Всеволод, когда определялся, в каком из удельных городов ставить княжеский двор.
Почти всю дорогу до Рыльска шли по берегу Семи, а от Рыль-ска, отдохнув в нем ночь, срезая путь, перешли вброд Семь и, придерживаясь окраины лесных массивов, степью дошли до Оль-гова. В Ольгове сделали еще одну ночевку и отдых себе и коням. Утром же, встав пораньше, когда солнце только-только начало золотить край небосвода, воспользовавшись бродом, перебрались на правый берег, чтобы уже отсюда, не пересекая больше реки, дойти до Курска. Шли неторопко, так как задумали последнюю ночь провести в Липовце, городке, входившим в качестве волости в курский удел и стоявшем на полпути между Курском и Ольго-вом. При желании, если бы взять с собой заводных коней, то мож-но было от Путивля до Курска и за одни сутки доскакать. Но вре-мя не подгоняло, заводных лошадей взято не было, и потому Все-волод решил ехать неспеша, чтобы лучше ознакомиться с Посемь-ем и городами, лежащими на пути. Как объяснил Олег, в курский удел, кроме Липовца, входил еще один городок, Ратск, располо-женный примерно в половине поприща к восходу солнца от Кур-ска.
«Это все твои волости – напутствовал Олег, провожая его. – Когда-то я владел ими. Теперь владей ты. Владей и заботься о них, укрепляй. Места эти неспокойные, считай, на порубежье с половцами стоят, дальше них в степь только Воронеж на реке Во-ронеже, Римов на Псле, да еще Донец на Удах или, по иному, Ма-лом Донце. Эти города, правда, к другим княжествам относятся, к Переяславскому и Рязанскому, однако о них знать обязан. Воз-можно, когда-нибудь пригодится… Так что, брат, в Посемье каж-дый день можно нежеланных гостей ждать… а потому необходи-мо ушки всегда держать на макушке и быть готовым к отпору. Но ты у нас воин знатный, ярый, и тебе эта ноша будет по плечам. К тому же куряне – воины опытные, бывалые. Местные леса, поля, речки и овраги ими не раз хожены-перехожены, все дорожки ве-домы, все тропинки учтены. Придешься курянам ко двору – не пропадешь. Они, скорее все до единого погибнут, но князя своего не предадут».
Курская земля встретила Всеволода ласково и по-доброму, как старого знакомого. Его уже не единожды видели в дружине Олега Святославича, бывшего курского князя, радевшего о курянах, не допускавшего в крае смут и разорений, помогавшего отражать набеги половецких орд, а если случалось, то и выкупавшего курян из полона, и потому принимали приветливо.
У Всеволода за годы княжения в Трубчевске какой никакой, но опыт уже имелся, да и примеры старших братьев пошли впрок. Поэтому, прибыв к Липовец, он первым делом вызвал к себе ме-стного тиуна и выяснил у него, нет ли судебных тяжб у жителей, все ли регулярно и в срок справляют подати и нет ли беглых заку-пов и холопов. Тиун Омеля заявил, что судных дел нет, что пода-ти сдаются в срок, а закупы не бегают от своих заемщиков.
«Когда тут кому ссориться да враждовать, – заметил тиун, – летняя страда на дворе. Надо и сена накосить да, просушивши, в стога сметать, надо грибы да лесную ягоду заготовить, чтобы зи-мой было чем прочую снедь приправлять, надо у пчелки борти проверить да медку разжиться про запас… А тут и ниву жать да жито убирать пора настает. Так что некогда склоки, скандалы за-водить… батюшка князь. Мы хоть и в городке живем, но кормим-ся все от земли нашей. С другой стороны, если что и бывает, так все норовят сами между собой урядиться, чтобы пеню не платить. Хитрый у нас народец-то, липовчане. Это про них, наверное, ска-зано, что с такими ребятками надо держать ухо востро, а то обде-рут как липку, да и скажут, что так оно и было. Одним словом – липовчане».
«Да и ты, Омеля, хоть и кажешься прост, – решил князь про себя, – но тоже не лыком шит».
Липовец был небольшим городком, точнее даже городищем, намного меньшим Рыльска и Ольгова. Стоял на высоком холме, окруженном болотами, лесами и старицами Семи. А с захода солнца перед ним была еще и речка Рогозна, которую можно было перейти вброд, не слезая с коня. Но, несмотря на то, что был не-большим городком, однако имел и свой детинец, и довольно вы-сокий земляной вал, окружающий городок со всех сторон, а на нем крепкий деревянный тын с бойницами для лучников и дере-вянным же заборолом на случай осады. Ночь провели в детинце, в просторной избе тиуна, на полатях, устроенных вдоль стен. По-среди же избы стояла приземистая печь, с ямой для ног хозяйки, чтобы той было меньше нагибаться, возясь у печи. Недалеко от печи стоял большой дубовых стол и несколько лавок-скамеек воз-ле него. Для домочадцев, когда садились большим семейством за трапезу. Столешница стола была покрыта скатертью. По всему было видать, что в летнее время ни печью, ни столом тиун и его семейство не пользовались, обходясь костром на улице и времен-ным столом во дворе дома, чтобы меньше собирать копоти и сажи в избе.
Изба тиуна хоть и была большая, но оконца имела малые, под-нятые чуть ли не под самый потолок. Исходя из того, что на дворе стояло летнее время, они были без обычных для них бычьих пу-зырей, однако света, в отличие от тепла, пропускали не много. Потому внутри избы даже средь белого дня, не говоря уж об ут-ренней или вечерней поре, стоял густой полумрак, который разо-гнать было не по силам огоньку маленькой лампадки, висевшей на бронзовых цепочках в восточном углу перед киотом из трех не-больших потемневших от времени деревянных иконок, изрядно засиженных мухами, кишащими в избе. Лики Спаса и святых на иконках были строги, смотрели сурово, то ли оттого, что люди и за тысячу с лишним лет от грехов, в которых погрязли с головой, избавиться не могут, то ли из-за того, что мухи безнаказанно гадят на их святые лики.
Впрочем, полумрак избы и мухота никак не отразился на на-строении князя и его ратников. Весь остаток светлого дня они провели на чистом воздухе, изучая окрестности городка, а под вечер потрапезничали во дворе дома, где гостеприимный хозяев приготовил стол и лавки для сиденья, а его хозяйка, румяная и пышнотелая расторопная баба, на деревянных мисках подала жа-реную на открытом огне птицу, краюху свежеиспеченного на лис-те лопуха хлеба, жбан  крепко настоянного меда и кувшин ягодно-го киселя, а еще несколько луковиц, свежие пупырчатые огурчики и ломтики репы в сметане.
«Ешьте на здоровьице, дорогие гости, – с поясным поклоном подкладывала она кушанья. – Чем богаты, тем и рады…» – «Хлеб-соль жевать – не на рати стоять, – пошутил кто-то из дружинни-ков в ответ на приглашения хозяина и хозяйки к столу. – Этому мы завсегда рады. Так что, хозяюшка, что есть в печи, все на стол мечи»! Однако Всеволод повел взглядом, и шутник притих. И к трапезе приступили только тогда, когда перекрестились и сотво-рили краткую молитву по примеру хозяина.
Ужин удался на славу, а потому сон Всеволодова воинства был крепок и сладок. А то, что от богатырского храпа дрожали стены избы, так это не в счет! Не развалились же? Нет! Добрый же сон молодцу не в укор. Ведь давно известно, что кто крепко спит, у того не только сила пребывает, но и совесть чиста, и душа легка, как у младенца.
От Липовца оставалось не более поприща пути по степным просторам, чередующимся с лесами, состоящими из дубовых дуб-рав и ольховых урочищ, особенно часто встречающихся в речных поймах. Несколько раз приходилось перебираться через неглубо-кие речки, самой широкой из которых была Большая Курица, ка-тившая по луговой низине тихие воды свои в Семь.
– Отсюда до Курска рукой подать, – преодолев Курицу, пояс-нил Всеволод своим трубчевским дружинникам. – Как пройдем этот дубняк да ольховник, так и выйдем к слободке по Прикурью. А уж от слободки через Кур к детинцу. Лесной гай тут хоть и не мал, но до трубчевских или даже северских лесов ему далеко. Трубчевск – лесной край, а эти места больше степные, чем лес-ные.
– Мы уже поняли, княже, – кратко отозвался за всех дружин-ников Якун. – Что и говорить: степное порубежье…
Как только миновали лес и вышли к Прикурью, то перед всад-никами открылась пригородная слобода, обнесенная жидким ты-ном, и сам город, стоявший на высоком мысу.
– Вот и прибыли, – произнес вслух молодой князь и остановил коня, чтобы лучше разглядеть окрестности.
Остановились и его спутники-дружинники. Тоже стали, вертя головами то туда, то сюда, рассматривать город, в котором им предстояло нести княжескую службу.
«Ну, будь здрав, мой удельный град! – шепнул про себя Все-волод. – Рад ли мне?!! Думаю, что рад… Я ведь рад тебе».
Князь Всеволод Святославич не обманывал себя. Он искренне радовался своему новому удельному граду, одному из самых древних на Святой Руси. Граду, видевшему у своих стен не только половцев и печенегов, но и воинственных остготов, и кривоногих степных наездников гуннов, о которых говорили, что они даже ночью, во время сна с конем не расстаются, так и спят на его кру-пе. Потом ему доводилось зреть обров и хазар, остерегаться тор-ков, защищаться от печенегов. Много иноплеменников приходило под стены древнего Курска, многие зарилось на его высокие уте-сы и крепкие стены, но только привечал он одних славян-русичей.


КУРСК

Курский детинец, срубленный из крепких дубовых плах,  со-стоял из нескольких ярусов и был окружен крепостной стеной, также сработанной из дубовых бревен. Вдоль стены виднелись башни, осанисто поднимающие над заборолом четырехугольные деревянные срубы с бойницами, заканчивающиеся островерхими крышами из потемневшего от времени теса. Крепость возвыша-лась над округой и посадом, убегавшим далеко за детинец в сто-рону черной стены лесного массива. Среди деревянных строений детинца белизной выкрашенных известковой побелкой стен выде-лялась каменная церковь с колоколенкой. Еще одна похожая ка-менная церковь стояла вне детинца, среди посада.
Издали, с Прикурской возвышенности, курская крепость смот-релась чем-то игрушечным, но когда конники Всеволода по его команде спустились в долину Кура, а затем, переправившись вброд через Кур, стали приближаться к самому мыску, то это впе-чатление игрушечности сразу же пропало, так как перед всадни-ками встала довольно крутая и высокая стена холма.
– Сам Кур – курице по колено, а раку по это самое… – добро-душно усмехнувшись в густую бороду, показал Якун рукой  на седалище, – может, потому так и назван, что курице по колено, но вот берега, склоны холма круты и обрывисты. Хоть вправо по-смотри, хоть влево… Не так-то просто на них вскарабкаться… И кого это надоумило сей город Курском назвать?..
– Это что, – отозвался князь Всеволод Святославич на первую часть вопроса, где речь шла о крутизне склонов, – вот посмотрите со стороны Тускора… то ли еще скажете! А название возникло, как когда-то пояснял нам иерей Никодим, когда был еще простым иноком и нашим с Игорем учителем, по имени местного вождя и князя Кура, потомка легендарного Руса, от которого получила название и речка эта и сам город, а еще несколько мест в этой ок-руге. Хотя бы та река Курица, через которую мы проехали рань-ше. Ее еще Большой Курицей зовут…
Сказал и направил своего Вихря по дороге, ведущей к крепо-сти. Как ни долог летний день, но и он заканчивается. А Всеволо-ду надо было еще самому определиться с крышей над головой и дружинников своих разместить. Вот и приходилось поспешать, а любоваться красотами Курска можно было и в другое время. Это уже никуда не уйдет, ведь обосноваться тут предстоит на дли-тельный срок…

Почуяв чужих, лениво забрехали, дремавшие до сей поры и спрятавшиеся от солнечных лучей в тенек, городские псы, преду-преждая своих хозяев о возможной опасности. От Кура, с лугов и самой реки им откликнулись стада гусей. Оттуда же донеслось сытное мычание пасшихся коров, лениво обивавшихся хвостами от надоедавших слепней и оводов. Иногда слышалось довольное повизгование барахтавшихся в грязевых лужах поросят.
«Вот я и дома, – подумал Всеволод, подъезжая к въездным во-ротам, расположенным в приземистой воротной башне.
Перед воротами через глубокий до трех, а то и четырех чело-веческих ростов, ров, являющимся продолжением глубокого овра-га, извилисто тянувшегося со стороны Кура в сторону Тускора, был переброшен деревянный мост. У распахнутых настежь ворот, облокотившись на стену, одолеваемы сонной дремой, стояли два легковооруженных гридня – городская стража и мытники в одном лице. 
– Скучаем? – спросил Всеволод Святославич мордастых, крас-нолицых гридней, когда его маленькая кавалькада, гулко просту-чав копытами по пыльной и изрядно утоптанной дорожке, идущей от Кура по более пологой части склона вдоль крепостной стены, остановилась перед воротами..
– Скучаем, – откровенно сознались те, зевая так, что, того и гляди, скулы выворотятся со своих мест.
– Посадник у себя?
– У себя. А где ему быть?..
– Кто-нибудь сходил бы к нему, сказал, что князь прибыл, – вмешался Якун.
– А он и так знает, – лениво отозвался один из стражников, по-чесываясь. – Проезжайте, чего стоять… В тереме, небось, уже заждались… Еще со вчерашнего дня терем к прибытию готовят…
– Ну и порядки, – буркнул сердито Якун, – князь прибыл, а им хоть бы хны! Колода колодой…
– Ладно, не ворчи, старый вояка, – заметил миролюбиво моло-дой князь. – Еще наворчишься. Врата стерегут – и ладно. Могли бы вообще не стоять…
– А они и не стоят, – заметил опытный воин. – Этих поставили для твоего прибытия. Не успеем мы отсюда отъехать, как эти го-ре-стражи тоже от ворот уйдут.
– Ладно, Якун, не ворчи, – повторил Всеволод и тронул коня. – Обживемся – разберемся!
Всеволод и его дружинники, тронув уздечками притомивших-ся при подъеме на гору коней, преодолев ворота, двинулись в глубь детинца, к терему.
Стражник не соврал: посадник, боярин Оглендя, муж кряжи-стый, шире себя в обхвате, густо заросший рыжими волосами, поставленный еще Олегом на курское наместничество, ожидал нового князя пред княжеским теремом. И не один, а в окружении целой толпы пестро одетых чад и домочадцев, с русыми, как со-лома кудластыми головами, которым было интересно взглянуть на нового князя. А некоторым и себя показать…
– Здрав будь, княже, – степенно, с достоинством отвесил он поясной поклон Всеволоду. И словно гора малая наклонилась. – Как добрались, подобру ли, поздорову? – выпрямилась гора.
– Слава богу, добрались здравыми, – молодцевато соскакивая с коня и отдавая поводья подбежавшему невесть откуда боярскому челядинцу, отозвался со всевозможной в его возрасте степенно-стью – ведь все же князь – Всеволод, разминая затекшие от долгой верховой езды ноги. – Без тревог и приключений.
Сопровождавшие его дружинники также спешились, но в от-личие от своего молодого князя, неспешно и солидно, и, держа своих лошадок в поводе, ожидали, когда их возьмут и отведут к  коновязи слуги. По примеру князя, переступая с ноги на ногу, также разминали затекшие члены.
– Пройдем, княже, в терем что ли… – предложил Оглендя.
– Сначала прикажи лошадей наших напоить и корму задать, – распорядился князь по-хозяйски, – а потом можно и в терем от-правляться. Надеюсь, гридница к приему новых постояльцев так-же готова?
Оглендя отрывисто – сразу видать, что привык к начальство-ванию – отдал необходимые распоряжения. Коней у дружинников князя забрали подбежавшие отроки.
– Гридница готова, – отвечая на вопрос князя, пояснил он. – Дружинников твоих сейчас там накормят, я распоряжусь. А тебя, княже, обед в моих хоромах ждет.
– Я буду трапезничать вместе с гриднями, – заявил Всеволод, с интересом наблюдая за тем, как Оглендя дает распоряжение слу-гам, а те их исполняют.
Он незадолго до получения в удел Курска, прочел список с ле-тописи монаха Нестора о княжении великого воя и полководца Святослава Игоревича, который как рядовой дружинник спал под открытым небом, подложив конское седло под голову и при-крывшись корзном, и ел ту же самую пищу, что и его дружинни-ки, за что был ими любим и почитаем. Прочитав, для себя решил, что со своей дружиной по примеру Святослава будет делить все тяготы походной жизни.
– С гриднями, так с гриднями, – согласился Оглендя при тихом шушуканьи домочадцев, разглядывавших князя и его дружинни-ков и делящихся между собой первыми впечатлениями. – И для них в моем доме места хватит.  За один раз не объедят и не обопьют. Милости прошу, – пригласил он княжеских дружинни-ков. – Места всем хватит.
– Я говорил о своем тереме, – почувствовав неловкость, как будто бы он напрашивается на чужую трапезу, замялся от такого предложения Всеволод. Даже румянец покрыл его смуглое от солнечного загара лицо.
– Ничего, княже, один раз можно и у меня. Так сказать за встречу. Не обидь отказом, – стоял на своем Оглендя.
Обижать отказом бывшего посадника Всеволод не стал, но по-просил проводить его с дружинниками на песчаный плес Тускари.
– Надо смыть пыль дорог и тело освежить, – шутливо пояснил он свое желание.
– Может, отроки из кувшина сольют… – заикнулся Оглендя, которому не терпелось усесться за пиршественный стол. – Ведь вечереет уже…
– А мы не надолго, – проявил твердость характера молодой князь. – Лишь слегка окунемся, смоем пыль и пот  – и до трапез-ного стола. Ибо, как учил нас в малолетстве инок Никодим, в чис-том теле – чистый дух. А когда чист дух, – добавил он уже от се-бя, – то и естся за двух!
– Тогда быть по сему, – усмехнулся одними глазами, такими же рыжими, как и сам. И тут же добавил: – Иван, мой старший сын проводит вас и место для купания покажет… Там не глубоко и дно песчаное. А вода, как детская слеза, чистая-чистая – дно видать. Не то что камешки на дне, но и рыбок можно перечесть… А челядь тем часом обед сготовит…
Позвал Ивана. На его зов из соседней комнаты прибыл добрый молодец лет тридцати, огненно-рыжий, по отцу, здоровяк, которо-го запросто можно вместо коня в телегу впрягать и возы возить.
– На Тускор отведешь, обмыться малость. Да смотри у меня, чтобы там никто не утонул. Голову оторву! – приказал ему Ог-лендя.
Здоровяк поклонился отцу.
– Пойдем, что ли…

Недалеко от того места, где в Тускор впадал Кур, виднелась песчаная коса, чистая от прибрежного кустарника, камыша и осо-ки, полого уходящая под воду, манящую своей чистотой и про-хладой.
– Тут, – кратко молвил Иван.
Всеволод и его дружинники быстро до гола разделись и с не-скрываемым удовольствием, сверкая белизной мускулистых тел, с разбега кинулись в прогретую за день воду, подняв мириады мел-ких, искрящихся красноватым оттенком в закате солнца брызг.
– Лепота! – меряя саженками ширину реки туда-сюда, – в дан-ном месте Тускор был неширок, но глубок, – восторгались дру-жинники, дорвавшись, как дети, до освежающей тело воды. И от-фыркивались по лошадиному, мотая из стороны в сторону кудла-стыми головами.
– Поосторожней там, – ворчал на них сын посадника, похожий на языческого огнекудрого бога Ярилу, специально не принимав-ший участия в купании, чтобы с берега было лучше наблюдать, исполняя наказ отца, за купающимися, – смотрите, не утоните… а то не посмотрю, что княжеские гридни, вытащу из воды да так за вихры оттаскаю – век потом помнить будете… а который, не дай Бог, утонет, то того, вообще, прибью!
Дружинники смеялись, подзадоривая друг друга:
– А что, Антип, оттаскает Иван?
– Иван-то, – смеялся Антип, – оттаскает. Это уж точно. Не муж, а жеребец-иноходец… На нем только в гору возы возить! Чего же такому не оттаскать… если поймает, конечно…
– А прибьет?
– Мертвого? – уточнял вопрос Антип.
– Мертвого, –  подтверждал, смеясь, спрашивающий.
– Мертвого уж точно прибьет, – хохотал Антип. – Даже к баб-ке не ходи – прибьет! Прибьет, как пить дать. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! – дурачились Всеволодовы дружинники, представив себе, как верзила Иван будет добивать утопленника.
– Га-га-га! Го-го-го! – вторило им смешливое курское речное эхо.
Сын посадника, слыша о себе такое, добродушно ухмылялся, а княжеские гридни, зубоскаля и весело барахтаясь в воде, ржали, тогда как Всеволод, намыливая куском мыльца, данным ему в дорогу заботливой матушкой, выгоревшие на солнце волосы, ус-покаивал Ивана:
– Ты, Иван, о них не беспокойся. На Десне, чай, родились, а Десна, поверь, поболее Тускора будет. А потому привычные к воде люди… Да и русалки, что людей к себе в подводное царство утаскивают, им все знакомы. Как тебе, наверное, девки посадские, – шутил он. – Девки зело рыжих любят!
– А у нас еще есть Семь, – не мог стерпеть хулы на родную ре-ку посадничий сын. – Так он, почитай поболее их Десны будет.
– Ну, нет, дядя, – смеялся Всеволод Святославич, смывая  мыльную пену с головы, – это ты врешь… Десна поболее Семи будет, так как Семь впадает в Десну, а не наоборот. Как вот Кур впадает в Тускор, – подыскал он сравнение для наглядности. – Ты же не скажешь, что Кур более Тускора.
– Неужели, – не верил Иван. – Наверное, смеешься, светлый князь, надо мной. Разве есть еще реки в целом свете, которые бо-лее Семи, если не считать Дона-батюшку, да Днепра Славутича?.. Да ни в жисть не поверю!
Иван хоть и не ходил в дальние походы, но о реках Доне, Дне-пре слышал довольно часто, в том числе и от духовных лиц, во-дивших дружбу с его отцом. Слышал он и о Волге. И эти реки для него были самыми большими во всем мире, которым Семь и мог только уступить по своему величию. Остальные же водные глади в представлении Ивана были дитятками по отношению к Семи. А тут – на тебе: оказывается есть и другие, которым Семь уступает в своем величии!
– Есть, есть! – подзадоривал незадачливого курянина Всеволод Святославич.
– Не может быть? – упрямился прямодушный Иван. – Чтобы наш Семь да был менее какой-то Десны… да ни в жисть!
– Да бог с ними, с этими реками, Иван, – уже выйдя из воды на берег и по-ребячьи прыгая на одной ноге, чтобы вылить из ушей воду, оставив усмешки, вполне серьезно произнес князь. – На что нам из-за них спор. Лучше скажи-ка ты мне: не согласишься ли пойти в мою дружину, чтобы поратоборствовать за отчий дом? Смотрю, дюже ты дюж! – скаламбурил князь. – Мне бы таких дружинников побольше…
– А это, как батюшка скажет, – отозвался Иван. – Я готов. Чего же не поратоборствовать…
– С батюшкой я поговорю. Думаю, не откажет мне…
– Не откажет – тогда и я не откажусь…
– А собственная семья у тебя имеется? – поинтересовался Все-волод. – Ну, там жена, дети…
– Имеется. И жена Прасковья, и детки… трое сынов, не считая дочерей.
– А они как?
– А что они?.. Есть-то всем хочется… Я пока в отцовой воле хожу, а не в жениной…

Отобедав, а точнее, отужинав, так как день близился к закату, Всеволод отпустил насытившихся дружинников обживаться на новом месте, после чего подробно расспросил теперь уже бывше-го посадника обо всех делах, начав с того, сколько всего жителей проживает в городе, сколько свободных земледельцев и ремес-ленников, сколько находится в холопстве, а сколько взяло закуп у бояр и прочих нарочитых людей и не смогло вернуть в срок.
Оглендя, как мог, так и ответил на заданные вопросы, поди-вившись досужему не по летам князю.
И только после этого Всеволод попросил проводить его в кня-жеский терем, в опочивальню, заявив на прощание, что завтра с утра он займется осмотром города и крепости.
– А затем и всем краем, – добавил он, сытно икнув.
– Что же, князь Всеволод Святославич, утро вечера мудренее, – отозвался на это Оглендя. – Бог тебе в помощь…
И сладко зевнул, так как давно подошла пора, в которую по-садник отправлялся ко сну, да только прибытие князя нарушило заведенный им порядок.
Куряне, впрочем, как и все северяне, будь то зимой или летом, спать ложились рано, чтобы не жечь в избах и хоромах бересто-вые факелы или лучины, во избежание лишней копоти, чада и возможного пожара, которого страшились пуще самой смерти.

Еще с Олегом и Игорем во время прошлых поездок в Курск, когда Олег проводил смотр своим землям, Всеволод видел, что на берегу главной реки этого края, Семи, то тут, то там виднелись веси и городища. И это кроме Рыльска, Ольгова и Липовца – больших городов. Встречались, хоть и редко, боярские вотчины – огороженные крепким деревянным тыном одиночные заимки в один, а то и два яруса, с островерхими, похожими на княжеские терема, крышами, крытыми тесом или камышом, в зависимости от достатка их владельцев, выстроенные на высоких естественных или насыпных, искусно созданных холмах. Но осмотреть их, а также и Курск, у Всеволода тогда то ли не было времени, то ли по молодости лет – желания. До городка с грозным названием Ратск, они вообще не доехали, и Всеволод только слышал о нем.
Поэтому его по прибытии в Курск интересовало все: и кре-пость городских стен, и близость источника воды на случай оса-ды, и основные ремесла, которыми занято городское население, и наличие сигнальной связи с ближайшими городами и весями, и выезд в степь сторожевых застав, и запасы продовольствия.

Город, расширяясь от детинца и занимая Красную гору, ухо-дил в северную сторону неровными улочками, среди которых то тут, то там  виднелись боярские вотчины и хоромы, огороженные от остального посада высокими заборами или тыном. Боярские усадьбы соревновались в высоте строений с деревянными церк-вушками, стоявшими в разных концах городского посада наряду с двумя каменными церквями. И мало чем уступали княжескому и посадскому теремам детинца.
Город делился на два конца. На одном жили кузнецы и гонча-ры, имевшие дело с огнем, на другом – плотники да шорники. Впрочем, строгого разделения по видам ремесел среди горожан не было, ведь в Курске кроме вышеназванных представителей ува-жаемых ремесел, были еще оружейники и златокузнецы, и сте-кольщики, выдувавшие красивые разноцветные украшения для местных модниц, и швеи, обеспечивающие нарядными платьями и сарафанами с белоснежными кофточками молодых девушек-козочек и их солидных мамаш. Были тут и муровщики, подобные Степану, строившему каменную церковь святого Михаила в Нов-город-Северском, были и кожевенники, выделывавшие кожи как для торга, так и для пошива одежды и обуви для самих курян. Бы-ли тут и те, кто хлеб насущный для себя и своей семьи добывал земледелием и скотоводством, хотя и жил в черте посада. Жили в посаде и гости торговые, возившие по Тускору и Семи товары разные, начиная от зерна и заканчивая ратной справой, в Чернигов и Киев, а то и далее, до самого Царьграда… Да мало ли кто не жил на двух концах посада. Только все равно один городской ко-нец назывался Плотницким или Шорным, а второй – Кузнечным или Гончарным.
Также назывались и две осанистые угловые крепостные башни со стороны посада. Та, что была со стороны Тускора, – Кузнечная, а та, что стояла со стороны долины Кура, – Плотницкой. Соответ-ственно примыкавшим к ним концам посада. И при осаде города эти и другие башни, имевшиеся в крепостных стенах, занимались ополченцами с соответствующих концов, чтобы меньше было суеты и неразберихи.
Если на территории детинца деревьев произрастало не так уж много, то посад был в густой зелени от дубов, лип, берез, а еще от яблонь, груш, слив, черемух и черешен. Немало тут было и кус-тарников: колючего терна, шиповника, малинника и еще много чего. И хотя посад имел тын, отгораживающий его от лесного массива, наседавшего на город с севера, примерно в семистах ша-гах от детинца, однако казалось, что посад и лес составляют что-то целое и единое. Да как не составлять, если, по правде говоря, город огороженным тыном, посадом не заканчивался, он продол-жался и далее отдельными постройками, расположившимися вдоль кромки  холма как со стороны долины Кура, так и со сторо-ны Тускора, спрятавшимися среди леса. Иногда это были одиноч-ные строения, в том числе и вотчины местных бояр и их детей, а иногда целые группы изб и подсобных помещений. Такой группой строений была занята и Лысая гора, на которой, как рассказывал сопровождавший князя Всеволода по городу и его окрестностям Оглендя, знакомя с местными достопримечательностями, в старо-давние времена находилось языческое капище Перуна и рос Свя-щенный Дуб, вокруг которого справлялись суды и празднества, творились требы и обряды.
«Но после того как христианство, истинная вера, все больше и больше укоренялась на Посемье, – делился своими познаниями бывший курский наместник, – языческого бога Перуна отменили, Священный Дуб спилили, о капище забыли, и оно заросло моло-дой лесной порослью и прекратило существование».
«Оно и видно, – усмехнулся Всеволод, – про Перуна забыли, а все дубы попилили на гробы…»
«Да что там Лысая гора, – словно подслушав его мысль, про-должил Оглендя, – когда и на Красной, в самом сердце Курска и детинца, где имелось не капище, а целый языческий храм бога Сварога, выстроенный из вековых дубов в два охвата, и его сто-летний Священный Дуб в четыре охвата, теперь ни дуба, ни язы-ческого храма… Зато каменная церковь, возведенная еще чуть ли не во времена Владимира Крестителя, красуется».

За Тускором, вне городской черты, стояли кузницы, в которых целыми днями не замолкали удары молотков по изделиям на на-ковальнях: частые и звонкие от небольших молотков, которыми пользовались мастера, аккуратно поправляя почти готовые изде-лия, и редкие да глухие – в руках подмастерий-молотобойцев. Довольно часто звон молотков о наковальни сливался в причуд-ливую какофонию, стоявшую над низменным ремесленным лево-бережьем. Иногда он перекликался со звоном церковных колоко-лов. И тогда кузнецы-молодцы, соперничая со звонарями, выде-лывали такие коленца, что многие жители города останавлива-лись, заслушавшись, и долго стояли, разинув от удивления рты.
«Как во кузни молодые кузнецы…» – выстукивали молотки по наковаленкам. «Эх, ухнем, да ухнем!» – отзывались им басистые колокола. И опять: «Как во кузне молодые кузнецы…»
Там же находились мастерские стекловаров, изготавливавших стеклянные украшения для курянок,  и мастерские для обжига кирпича – плинфы, требующегося для строительства церквей и фундаментов домов зажиточных горожан. Все остальные, кто не имел общения с открытым огнем, трудились в своих домах или мастерских по месту жительства, в городской черте.
Железную руду, названную так как и кровь-руда за ее красно-бурый цвет, добывали по болотцам вдоль Тускора. Иногда поку-пали у купцов, привозивших ее из других мест. Но и своей руды, как и болот, курским кузнецам хватало. И не только курским, но и липовским, и ратским. Курские рудознатцы не только находили богатые места для себя и своих кузнецов-молодцов, но и для торга крепкую долю имели. К ним даже рыляне, на что мастера в округе известнейшие, но и те, не гордясь, наведывались. Правда, брали не саму руду, а уже готовую крицу, вываренные в горнах и отко-ванные куски ноздреватого железа, с которого потом уже легко выковать любое изделие, будь то меч булатный или сошник для рала оратая.
Но вот сырье для выплавки стеклянных браслетов и бус мест-ным красавицам приходилось завозить со стороны, а потому стек-лянные изделия были дороги и имели спрос только у богатых ку-рянок. Дорого было и литое тонкими листами стекло, используе-мое для остекленения оконных рам в домах богатых торговых гостей, бояр и наибольших княжеских служилых людей: тиунов, вирников, посадников. Окна этих теремов и домов весело, а то и с презрением смотрели на своих бедных товарищей на посадской стороне, отсвечивая и играя солнечным светом. Простые же горо-жане большей частью по-прежнему обходились бычьими пузыря-ми.
От самого города к слободке через Тускор, почти напротив де-тинца, был сооружен единственный мост, по которому могла про-ехать телега. Мост служил для соединения слободки с городом. Средний пролет моста со стороны города при помощи крепких, свитых из пеньки веревок и деревянных блоков, закрепленных на высоких дубовых столбах, при нужде легко поднимался вверх, отсекая по ту сторону реки непрошеных гостей и превращаясь в своеобразный щит для курских лучников.
В крепости имелось довольно-таки большое пространство, не застроенное постройками  и очищенное от деревьев – городское торжище, вокруг которого, прижавшись друг к другу, стояли склады купцов – торговых гостей, а также торговые лавки купцов и ремесленников, в которых можно было купить любой товар в обыкновенный день. В ночное время толстые дубовые двери складов и лавок от татей запирались большими цилиндрическими замками, умело и хитроумно сработанными курскими кузнецами.
В дни ярмарок все торжище на несколько дней превращалось в одну сплошную торговую лавку, не имеющую ни начала, ни кон-ца, заполненную галдящими толпами пестро разодетого народа.
В такие дни тут можно было встретить не только купцов из со-седних городов Руси, но и колченогих половцев, пригнавших для продажи табуны низкорослых степных лошадей или отары тонко-рунных овец, и степенных иранцев в белых чалмах, белых же про-сторных одеяниях и широких шароварах, и хитрых горбоносых и темноликих греков, ведущих торговлю заморскими диковинами. Все мирно уживались, общаясь друг с другом при помощи раз-битных толмачей. А торговые меняли, находившиеся рядом с мытниками у ворот крепости, чтобы их было проще разыскать при нужде, могли разменять русские гривны и куны на иранские дир-хемы и  драхмы или на византийские солиды и динары, а то и на хазарские шелеги, которыми пользовались чаще всех половцы. При этом за одну куну брали серебряный дирхем, а одна серебря-ная гривна приравнивалась к пятидесяти кунам. Время от времени встречались тут и золотники Владимира Красное Солнышко и сребреники Ярослава Мудрого, легко узнаваемые по трезубцам.   
В другое время торжище использовалось княжескими дружин-никами в качестве ристалища для тренировок и на потеху народа, и самим народом – для проведения веча, если не было князя или горожане не согласны были со своим князем. Здесь же могло осуществляться и производство судов как князем, так и его вир-никами и тиунами, или посадником в отсутствие князя.
На торжище проходили и народные гуляния по главным хри-стианским праздникам во главе со всем курским церковным кли-ром, одетым в праздничные, шитые золотом ризы. Здесь же дваж-ды в год собирались куряне, чтобы совершить крестный ход во-круг города и детинца, чтобы молитвы, творимые во время крест-ного хода, быстрее достигли ушей Бога, и  тот уберег град и кре-пость от пожара и вражеского нашествия. В далекую и уже седую языческую пору тут же народ собирали волхвы и жрецы и также устраивали хождение вокруг града, моля Сварога и других свет-лых славянских божеств о том же самом: уберечь от напастей! Правда, вместо святых хоругвей и икон, несомых при крестном ходе священнослужителями и особо верующими курянами, в ру-ках языческих проповедников были клюки со звериными ликами на рукоятях и шесты с черепами животных и зверей. Волхвов и языческих жрецов не стало, но древние традиции, чуть изменен-ные и приспособленные к новой вере, остались на радость курян. На окраине города, недалеко от очередного глубокого оврага, в который сбрасывали все отходы от убитого скота, находились общественные бойни – любимое место всех городских собак и жирных зеленых мух, роем кишащих над нечистотами. Осенью, когда шел основной забой скотины, вонь возле оврага стояла не-стерпимая, и мухи носились тучами, как пчелы во время роения. В Курске были общественные бани, в которых мылись горожане; бани располагались за чертой городского тына, на берегу Кура, чтобы легче было носить в них воду. А еще для того, чтобы, рас-парившись в бане, можно было с разбега окунуться в прохладную речную воду. Зимой для этого врубали большие проруби, дорожку к которым укладывали специальными деревянными настилами, чтобы не было скользко и не так зябко босым ногам. В отличие от кузниц и мастерских стекловаров, несколько пекарен, выпекав-ших хлеб для тех, кто не хотел или не имел возможности печь его дома, находились в черте посада, а одна даже находилась на тер-ритории детинца, чтобы в случае осады города и разрушения по-сада, можно было печь хлеб для защитников крепости. На терри-тории детинца находилась и княжеская баня – не будет же княже-ская семья, а того паче, прибывавшие к нему в разное время гости, спускаться под гору к общественным баням, а потом вскарабки-ваться в гору, в детинец. Но истопники за этой баней следили строго, чтобы не допустить «красного петуха» до пляса над де-тинцем.
В крепости имелся и тайный подземный ход к источнику воды, вытекавшему почти у подножия мыса со стороны Тускора. Ис-точник с незапамятных времен назывался «Священным» или «Святым колодцем». Вход к ходу источника в крепости был ис-кусно замаскирован под одно из подсобных строений, поэтому он не был виден для посторонних глаз; выход также прятался среди специально высаженных горожанами на крутояре кустов колюче-го терновника и шиповника. Сам же ход был выложен из дубовых плах, и идти по нему можно было только с зажженными факела-ми. За годы, а то и века в нем скопились сырость и затхлость, при-сущие всем подземельям.
Стены курской крепости, как уже говорилось выше, были сло-жены из потемневших от времени и покрывшихся мхом толстых дубовых плах, срубленных в длинные и высокие до пяти, а то и шести человеческих ростов срубы, заполненные внутри сбитой глиной и камнями, поверх которых от грязи и слякоти при летних дождях и весеннем таянии снега были наброшены деревянные полки. Когда-то в древние времена, о которых уже и не помнят самые старые старцы, крепостная стена состояла из вкопанных глубоко в землю комлями вниз дубовых бревен, наподобие тому, как сооружен городской тын, охватывающих посад. Но со време-нем от такого строительства крепостной стены куряне отказались и стали строить стену в виде бесконечных срубов, прочно сты-кующихся друг с другом и  чередующихся с приземистыми кре-постными башнями, имеющими два, а то и три яруса с бойницами для лучников, и нависающие своими домиками-башенками над стенами и подстенным пространством.
С течением времени внутрисрубное пространство крепостных стен превратилось в однообразную монолитную массу, подобную камню, отчего такие стены становились малодоступными не толь-ко простому оружию, но и стенобитным снарядам – порокам.
Чтобы уберечь защитников от вражеских стрел и камней поро-ков, на стенах устроены заборолы. Кроме того, во многих местах к крепостным стенам детинца были пристроены еще жилые или служебные здания и части княжеского и посадского дворцов, воз-вышающиеся над ними. Это делало крепость еще неприступней для идущих на приступ, так как их можно было обстреливать из луков из этих высоких построек. Но с другой стороны они стано-вились более уязвимы для огня.
Самым непреступным местом курской крепости была стена со стороны Тускора, где склоны мыса круто уходили вниз на полтора полета стрелы. Поэтому с этой стороны крепостных башен было менее всего.
Самым же уязвимым местом был подход к крепости со сторо-ны посада, от которого, как уже говорилось выше, крепость отде-лял глубокий овраг, прозванный Надкурным в отличие от Закурья, расположенного по противоположной от Кура стороне. Еще этот овраг, уходящий от крепости в долину Кура, называли то Глубо-ким, то Темным, так как он действительно был глубок и темен, особенно, если спуститься на его дно, по которому струился тон-кий ручеек, и глянуть снизу вверх. Его изломанные склоны были почти полностью голы и глядели друг на друга известковыми и глиняными отложениями, потускневшими от дождей и ветров, и только в самом низу росли  кустарники, в основном шипастый, колючий терн, и какие-то чахлые деревца.
От угловой четырехугольной башни вдоль обрыва над берегом Тускора начинался посадский тын, длившийся чуть ли не до са-мой Лысой горы. По высокому склону долины Кура, начинаясь от Надкурного оврага, шел второй тын из толстых, заостренных вверху дубовых бревен, огибая неровности вершины холма. Кре-постные стены и посадский тын время от времени подвергались ремонту, старые бревна, подвергшиеся гниению и порче, заменя-лись новыми, и снова надежно защищали курян от возможных врагов. Справедливости ради, необходимо сказать, что и в других городах Посемья крепости и посады были примерно такими же.
Произведя осмотр Курска и его крепости, Всеволод остался доволен: куряне заботились о мощи своего города и собственной безопасности. «Хорошее место для детинца и города выбрали ку-ряне, – по достоинству оценил он стратегические способности предков. – Высоко стоит. Во все стороны, кроме разве северной, на многие версты пути-подходы к нему хорошо видать. Значит, врагу не так-то просто будет незамеченным подобраться».
Действительно, обзор с детинца был прекрасен. Особенно в сторону степи за Тускором. Там не только на несколько верст простирался взгляд над ровной, лишь кое-где с островками кус-тарников, степью, но и на несколько поприщ. До самого окоема.
Остался молодой князь доволен и княжеским теремом, состо-явшим из двух ярусов, и островерхой, крытой сосновым тесом крыши, десятком подсобных помещений, лепившихся, как грибы-вешенки, к нему со всех сторон.
На первом ярусе терема находились обе гридницы, большая – для проживания или общего сбора дружинников, и малая – для совета со старшей, думной дружиной, для приема гостей и засто-лий с родственниками по большим церковным или семейным праздникам. Здесь же находились княжеские скарбницы и кладо-вые, в которых хранились запасы оружия и продовольствия. На первом ярусе также находились помещения, в которых слуги и челядинцы готовили для князя и его семьи еду, стояли большие печи, в которых жарили и варили и которыми еще частично отап-ливали в холода терем. Раньше печи топились «по черному», но в последние годы, с развитием производства кирпича, с появлением кирпичных дел мастеров-муровщиков, все чаще и чаще печи ста-ли снабжать трубами, выводящими дым и копоть за стены терема.
На втором, верхнем ярусе княжеского терема располагались светелки, горенки и опочивальни – чистые и светлые помещения с высокими, хотя и узкими, стрельчатыми окнами. В этих помеще-ниях располагался князь и все его семейство. Тут же могли и жить прибывавшие к князю на длительное время гости и родственники. Все эти помещения соединялись между собой узкими гулкими коридорами и переходами, на которых иногда, по прямому указа-нию князя выставлялась стража из числа младших дружинников. В коридорах от недостатка освещения даже в ясные солнечные дни, не говоря уже о вечерней и ночной поре, стоял вечный полу-мрак. Потому приходилось пользоваться свечами, но с величай-шей осторожностью, чтобы не допустить пожара, ведь вокруг бы-ло дерево. Причем, высохшее до звона дерево.
На следующий день, взяв с собой часть пришедшей с ним дружины и Оглендю, отправился в Ратск, стоявший всего лишь в часе езды от Курска на небольшой реке Рати.
– Велик ли город-то Ратск? – Спросил дорогой у Огленди, ко-гда отъехали от детинца и медленным шагом, чтобы не пугать жителей посада или ненароком не подавить гулявших по улице кур, юный князь.
– Ратск поменьше Курска будет, – отозвался Оглендя, сопя и тяжело поворачиваясь на огромном, ему под стать, вороном коне. – Однако в нем две каменные церкви имеются… и детинец тоже есть. На случай нападения и осады…
– Такой как Липовец? – пытался Всеволод представить для се-бя размер города.
– Примерно такой… или чуть более, – отозвался Оглендя. – Вот прибудем, князь, сам и увидишь.
– Откуда же у него такое название – Ратск? – интересовался любознательный князь.
– Точно не знаю, но старики говорят, что в стародавние време-на, то ли при Владимире Святославиче, то ли еще при самом Свя-тославе, рати северцев и радимичей на реке этой стояли, противо-борствуя. С них все и началось. Сначала реку назвали Рать, а по-том и городок стал Ратском, то есть крепостью, стоящей на Рати. А так ли это или не так, Бог его знает. Старики много чего напле-тут… в три короба не уместишь…
Беседуя, выбрались за посад, поехали едва приметной дорогой через дубраву.
– Дорога что-то слабо наезжена? – заметив, поинтересовался опять князь, мерно покачиваясь в седле на верном Вихре.
– А с чего ей быть наезженной, – тут же отозвался Оглендя, даже не оборачиваясь к князю. – Еще не пора… Вот по осени, ко-гда с полей снопы по ригам и овинам на обмолот, а потом жито да возы сена на торг повезут, станет наезженной.
– Чем же занимаются ратовцы? Или ратчане?..
– Да всем тем, что и наши куряне: ремеслами разными, зе-мельку пашут, скот разводят. Да мало ли чем занимаются… Себя величают ратчанами… ратовцами не зовутся.
– Мирно живете?
– Мирно. А что нам делить? Реки есть, полей сколько угодно. Степи и луга также имеются – выпасов для скота хватает. Зверя и птицы для охотничьего лова предостаточно… Мы их не занимаем, они нас. Ведь под одним князем ходим.
Путь к Ратску шел то среди дубрав и рощ, то среди степных просторов, пересекаемых глубокими, но с пологими склонами, оврагами и балками, называемыми местными курянами яругами, густо поросшими разнодревьем и кустарниками. Чем ближе при-ближались Всеволод и сопровождавшие его всадники к Ратску, тем лесов становилось меньше, а степных просторов больше.
Но вот всадники вымахнули на очередной холм, с которого стал виден пока еще далекий городок.
– Вот и Ратск, – указал коротким батожком плетки в сторону городища Оглендя. – Подобно нашему Курску, на мыску примос-тился… Сам сейчас увидишь.
– Он самый? – переспросил князь.
– Он самый.

Ратск действительно возвышался на мыску, вдающемся в до-лину Рати. С восхода солнца его прикрывала болотистая, кочкова-тая местность, заросшая осокой и другой болотной травой; с по-лудня – глубокий извилистый овраг, заросший колючим кустар-ником, по дну которого тихо сочился безымянный ручей. Еще один овраг шел севернее первого и являлся границей городища с этой стороны. С захода солнца, откуда приближались всадники курского князя, овраги были соединены между собой глубоким рвом, через который был перекинут мост, похожий на тот, что соединял курское городище с его слободкой по ту сторону Туско-ра. По краям оврагов и рва была насыпана земляная насыпь, по-верх которой шла деревянная стена внешней крепости. На верши-не мыска стоял детинец, отделенный от общей части городища глубоким рвом и обнесенный еще одним земляным валом, поверх которого шла уже настоящая крепостная стена с заборолом и башнями. Если курский детинец с высоты парящих птиц пред-ставлял собой треугольник с изломанными сторонами, то ратский детинец был схож скорее с круглой миской, края которой – вал и стены – высоко задраны вверх, а середина опущена. Однако, это все только с высоты птичьего полета. С поля же был виден посад, состоящий как и его курский собрат из разномастных, не придер-живающихся четких линий, построек, начиная от полуземлянок и оканчивая двухъярусными избами зажиточных и родовитых го-рожан, старших городских концов. Внутренняя часть детинца также не пустовала. Как и в Курске, она была застроена теремами, избами, лавками и прочими подсобными помещениями, так необ-ходимыми для полноценной человеческой деятельности. Как и в Курске, достопримечательностями Ратска были церкви, две из которых были сработаны из камня и гордо возвышались над про-чей мелюзгой, пресекая небесный свод золочеными крестами. Возле одной, самой окраинной, почти у крепостной стены, при-ткнулось кладбище с покосившимися от времени деревянными, с дополнительной косой поперечиной, крестами. Не хотели ратчане выносить кладбище за стены города, чтобы какой-либо пришлый враг не посмел надсмеяться над могилами пращуров. Вот и были в одном месте живые  мертвые. А доведется по божьему промыслу погибать, то погибать уж всем вместе… тогда и сраму будет иметь некому…
Если Курск встретил своего князя двумя полусонными, ску-чающими до зевоты городскими стражами, то Ратск такой чести не оказал: распахнутые для всех желающих врата никем не охра-нялись. Въезжай, входи, кто хочешь… «Придется поучить уму-разуму»! – решил Всеволод, раздражаясь беспечностью ратчан, и направил коня на деревянный настил крепостного моста, гулко отозвавшегося под копытами его скакуна.

Обжившись, Всеволод приступил к набору дружины. По зако-нам Русской Правды княжеским дружинником мог стать любой свободный человек, будь он хоть смерд, хоть ремесленник. Даже закуп мог стать дружинником, если князь обязывался погасить его долг перед заимодателем. Но таких дружинников надо было обу-чать и обучать ратному делу, поэтому князья старались набрать себе дружину из боярских детей, имеющих уже ратные навыки, а кроме того, коня и вооружение. К тому же они могли привести с собой в качестве своих оруженосцев несколько слуг, способных к воинскому делу. Однако не все бояре желали, чтобы их дети слу-жили в дружине князя и подвергали свою жизнь опасности, да и самих бояр было не так уж много, чтобы из их детей набрать дос-тойное воинство. Приходилось ряды дружинников пополнять в основном за счет ремесленного люда, изъявившего желание рато-борствовать в надежде на то, что во время удачного похода, мож-но будет достать такую добычу, которая позволит потом долго безбедно жить. Многие из них были ополченцами и знали, с какой стороны за меч или за копье браться.
На зов Всеволода, к его нескрываемому удивлению, откликну-лось много курян, пожелавших вступить в его младшую дружину. Даже бывший посадник Оглендя, имевший в Курске терем, мало чем уступающий княжескому, а уж достаток, так вообще превы-шающий достаток Всеволода, только начавшего самостоятельную жизнь, многократно, и тот предложил свои услуги в качестве во-инского начальника. Он же и привел с собой сына Ивана: «Пусть послужит». Прибыли охочие люди из Липовца и из Ратска.
Дело пошло так, что через неделю на княжеском подворье можно было собрать до двух сотен воинов, правда, еще пестро одетых и разно вооруженных, но имеющих, как минимум, одного коня под седлом.
«На первый случай достаточно, – решил юный князь, думая о вооружении, – остальное в бою добудем. Не у братьев же на са-мом деле просить. Да и не дадут, так как у самих лишнего никогда не бывает. Скажут, сам старайся… Так чего же их беспокоить пустыми просьбами».
И приказал Огленде и Яруну разбить дружинников по десят-кам, назначив десятскими опытных воинов, как тех, что прибыли с ним в Курск, так и из числа местных. После чего заняться рат-ным обучением.
Около месяца Оглендя и Ярун под присмотром самого Всево-лода Святославича днем и ночью, не давая передышки, гоняли молодых ратников, обучая копейному и мечному бою, как в кон-ном, так и пешем строю, стрельбе из тугих боевых луков и само-стрелов, производство которых было налажено курскими кузне-цами и оружейниками еще до прибытия Всеволода. Не дремали кузнецы и оружейники в Ратске и в Липовце, тоже предложили князю свои услуги и товар лицом.
Кое-кто, не выдержав такой нагрузки, покинул ряды дружин-ников, но на их место нашлись другие, которых тяжести ратного дела не пугали. А то, что многие из обучающихся были в крово-подтеках и синяках, то нимало не умоляло их достоинства, ибо на Руси бытовала пословица, что за одного битого двух небитых да-ют, но и того мало.
Довольно часто Всеволод, видя, как то у одного, то у другого будущего дружинника не получается тот или иной воинский при-ем, брал у них деревянные мечи и копья и сам показывал, как надо это делать, повторяя когда-то сказанные ему и брату слова воево-ды Славца о том, что копье не бабий цеп, а меч не кадило, чтобы ими махать как зря.
Занятия воинскому обучению проходили в основном на тор-жище, но тогда когда надо было отработать приемы конного боя и конной лавы, переправлялись недалеко от устья Кура через Тус-кор и уходили на луга, где простору было предостаточно, чтобы провести встречные «бои» лава на лаву и, вообще, показать мас-терство владения конем.
Приступили дружинники и к обучению навыкам приступа го-родских стен и валов, но при этом так «убились» взбираясь на курские косогоры со штурмовыми лестницами на плечах, что едва волочили ноги.
– Князь, Всеволод Святославич, – чуть ли не в один голос зая-вили Оглендя и Якун, – мы так своих дружинников раньше без боя угробим, чем научим их лазать по буеракам и стенам. Для чего тебе дружина нужна: с половцами воевать, или города у дру-гих князей отбирать?
– С половцами воевать, – не задумываясь, ответил Всеволод. – Пусть сейчас по буеракам ползают хоть на карачках, хоть раком, чтобы потом, когда дело дойдет до сечи, на самом деле не превра-тились в раков и не стали пятиться назад. А еще один мудрый че-ловек говорил, что если тяжело в учении – то, значит, легко будет в бою. И я так считаю: лучше корчагу пота пролить, чем каплю крови».
– Но если с половцами, то там приступы не нужны, – перегля-дывались недоуменно воеводы. – Вежи их в степи стоят… и сте-нами они не всегда огорожены… Так что пусть лучше наши дру-жинники конному бою, да метанию аркана обучаются.
– И у половцев города имеются, – отозвался как-то неопреде-ленно Всеволод. – Впрочем, мы не только с половцами воюем, но и друг с другом, к сожалению… Вот и приходится не только по степи на конях борзых скакать, но и на приступы городов и кре-постей-детинцев ходить.
– Тогда, князь, понятно, – как-то сникли Якун и Оглендя. – Так бы сразу и сказал…
– А что говорить – поболее моего на свете прожили, сами по-нимать должны…
Но после того как все чаще и чаще стали набранные им дру-жинники разбегаться, не вынеся тягот обучения, пришлось Всево-лоду от этой затеи отказаться и ограничиться меньшими нагруз-ками. И дело враз наладилось. Видно, не знали претенденты на княжеского дружинника народную мудрость, что «тяжело в уче-нии, зато легко в бою».
Старые куряне, помнившие не только князя Олега Святослави-ча, но и их отца Святослава Ольговича, с которым хаживали и к Новгороду Великому, и к Чернигову, и к самой матери городов русских – Киеву, наблюдая за молодым князем, одобрительно шептались: «Знатный воин наш княжич, любому зрелому мужу ни в чем не уступит. И яр, как его покойный батюшка, и умом Бог не обидел… Знать, крепка будет курская дружина и славна на Руси». Особенно после того, как Всеволод стал выставлять дружинников в качестве дневной и ночной стражи у крепостных ворот Курска и Ратска и посылать в степь конные разъезды для раннего преду-преждения об опасности со стороны беспокойных и вороватых соседей.
«Добрый, добрый князь!»


АДАЛИНДА

За ратными делами и заботами не заметили, как лето красное прошло, и осень настала. Порубежные половцы вели себя тихо, не беспокоили набегами. Южная Русь, после княжеской чехарды на киевском столе, наконец-то, успокоилась под рукой Святослава Всеволодовича. Тихо было и в Черниговском, и в Северском, и в Смоленском, и в Переяславском княжествах. Зато в Залесской Руси после убийства Андрея Боголюбского рознь и вражда из-за великого стола между многими претендентами из потомков Мо-номаха загорелась с небывалой силой: брат шел на брата, племян-ник на дядю, а дядя на племянника. Однако это не касалась ни курского удела, ни Черниговского княжества в целом, где княжи-ли братья Святославичи.
«Летом половцы в походы редко ходят, – размышлял Всеволод наедине с собой. – А вот по осени, когда поля уберут, да жито в овины и на гумна свезут, смогут и припожаловать… С большой ордой мне одному, конечно, не справиться, ибо двести ратников это не две тысячи, но с малой, пожалуй управлюсь. Македонский полководец Александр Великий всегда меньшим числом побеж-дал. А не появятся они, то сам в степи счастья поищу. Не один, конечно… с братьями».
Однако вопреки мечтаниям юного князя его планам в эту осень сбыться было не суждено. И не потому, что половцы вдруг притихли и прекратили совершать набеги на порубежья, и не по-тому, что братья Всеволода, Олег и Игорь, вдруг отказались при-нять участие в молодецком деле – походе, чтобы потревожить станы половецкие. Нет, не поэтому. А потому, что Всеволод влю-бился. Да, да, влюбился, как самый простой смерд, по самые уши. И влюбился не в княжну, не в дочь боярскую, куда ни шло, а в содержанку торгового гостя, сурежанина Никомата, то ли фряга, то ли хазарина, а может и, вообще, иудея – не понять. Был горбо-нос и черняв, волосы – как воронье крыло и закручены, как шерсть на лбу у барашка. Глаза черные, колючие. В левом ухе золотая серьга. Голос гортанный, повелительный, как у морских воевод, которым выпала честь стругами управлять – от одного струга до другого не так-то просто в стихию докричаться. Вот голос и огрубел, и стал похож на львиный рык. Какими путями-дорогами в Курск прибило его, тоже не понять, причем не одного, а с молодой содержанкой, считай, наложницей Адалиндой. Что заставило Никомата оставить насиженный край и родной очаг в далеком Суроже и двинуться степными дорогами к Курску, под-вергая и себя и красивую наложницу ежедневной опасности, тоже осталось загадкой из загадок.
Поселился Никомат у богатого курского купца Прокла Векши-на, своего старого знакомого по торговым делам. Жизнь вел тихую. И не встретился бы Всеволод с Адалиндой, если бы одна-жды случайно не заглянул в каменную церковь пророка Илии, стоявшую в городском посаде, в центре Красной Горы, в отличие от другой каменной церкви Николая Угодника на территории де-тинца,

С самого утра в тот день погода стояла пасмурная, ветреная. По серому низкому небу северный ветер сердито гнал тяжелые облака, готовые вот-вот разразиться по-осеннему затяжным дож-дем. Время от времени где-то далеко-далеко раздавались глухие раскаты грома. Все: и далекий гром, и резкие порывы ветра, за-ставляющие вершины деревьев гнуться и тревожно шуметь по-жухшей листвой, – предвещало скорое появление грозы над са-мим городом, а не только на его далеких окраинах.
При входе в церковь, куда спешил молодой князь, как и поло-жено для его персоны и в соответствии с погодными условиями в красной епанче и такого же цвета бархатной шапочке, оторочен-ной мехом соболя, которую, чтобы не унесло порывом ветра, он придерживал левой рукой, для беседы с иереем Феодосием по делам удела, но столкнулся с выходившими оттуда купцом и его содержанкой. Резкий порыв ветра сорвал с головы девушки лег-кий плат, по-видимому, небрежно завязанный, закружив его над папертью, словно лист дерева, вместе с этим разбросав крупные черные девичьи локоны по плечам и лицу.
«Ой»! – ойкнула от неожиданности девица.
«Ёк», – екнуло сердце в груди юного князя, принявшегося ло-вить девичий плат.
То ли порыв ветра стих, то ли просто посчастливилось, но Всеволоду удалось схватить плат.
– Держи, – шагнул он к девице, без смущения глядевшей чер-ными миндалевидными глазами, опушенными длинными, как крылья птицы, ресницами, но она не успела и шага шагнуть к не-му навстречу, как была властно, за руку, остановлена Никоматом. Девица поморщилась, а Никомат уже протягивал в сторону князя руку за платком, и Всеволод был вынужден пойманный им плат отдать мужчине. А так захотелось вдруг, чтобы плат взяла сама девица…
– Спасибо, светлый князь, – поблагодарил по-русски купец. И поклонился с достоинством, почти одним поклоном головы, как это делают иноземные послы и прочие важные особы, знающие себе цену. – Разреши представиться: торговый гость из Сурожа, Никомат. А это… дочь моя, Адалинда или, если короче, Ада. Кто ты, я и так знаю. Еще раз спасибо, князь Всеволод Святославич, за помощь.
– А ты, красная девица Адалинда, почему князя не благода-ришь? – повел Всеволод своим жгучим взглядом по лицу девицы. – Али считаешь зазорным князю спасибо сказать? – шутя, подна-чивал он, желая продлить мгновения приятной встречи, а, заодно, и услышать голосок девицы.
– Спасибо, светлый князь, – сделав легкий поклон головы и приседая, сладкоголосым колокольчиком пропела красавица на русском языке, но с очень заметным акцентом. Забрала у мужчи-ны плат и стала повязывать его на голове, пряча растрепанные ветром волосы.
– Откуда будете? – задал Всеволод очередной вопрос по праву хозяина этой земли.
– Издалека мы… – неопределенно отозвался Никомат, показав рукой куда-то на полдень. И удалился, уводя за руку Адалинду. Было понятно, что мужчина не из числа разговорчивых и общи-тельных.
Чем дальше уходила от церковной паперти Адалинда, чем дальше удалялась ее стройная, несмотря на просторный покрой одежд, фигура, тем сильней щемило у князя в груди. Всеволод давно уже был не мальчик, и хоть жил он не так уж много на бе-лом свете, но женщин повидал достаточно. И сенных девиц мате-ри-княгини, уже знавших толк в любовных делах, и деревенских простушек во время народных празднеств Ярилы или Купалы, впервые познающих в себе мужскую плоть.
Сдернув с головы шапочку, отчего волосы враз разметало во все стороны, как пушинки у одуванчика, князь взялся за массив-ную ручку и потянул на себя тяжелую дверь храма.
В церкви, разгоняя полумрак, горели свечи в медных подсвеч-никах, укрепленных на стенах и у алтаря, и лампадки. Пахло лам-падным маслом, ладаном и благовониями. Сумрачные лики пра-вославных святых сурово смотрели с мозаики стен и со стороны киота, с деревянных икон. Игумен Феодосий в черной рясе и обы-денной парчовой ризе без золотых и серебряных украшений, рас-шитой только шелковыми нитями, стоял недалеко от алтаря, по-видимому, собираясь идти в ризницу, чтобы разоблачиться, так как никакой службы больше не предвиделось.
– Кто это у тебя, отец Феодосий, был сейчас? – поприветство-вав благословившего его священника, чуть коснувшись влажными губами протянутой для целования руки, спросил Всеволод.
– Да купец сурожский, Никомат.
– А девица? – не пожелал князь поставить иерея в известность, что успел познакомиться и с купцом по имени Никомат, и с его спутницей Адалиндой.
– Сказал, что дочь… Только мне что-то, княже, в то не верит-ся, – усмехнулся одними губами Феодосий.
– Почему? – заинтересовался Всеволод.
– Уж очень страстно он на нее поглядывал, совсем как не на дочь. Скорее, так на полюбовницу глядят… с вожделением…
– А говорит, что дочь?
– Да.
– И зачем же они в храм божий приходили? – забыв об истин-ной причине своего визита к настоятелю церкви, продолжил рас-спрос Всеволод.
– Да интересовался Никомат, как окрестить ее в нашу веру. Она, опять же по его словам, была замужем за хазарином, а пото-му веру имела Израилеву, то есть иудейскую. А потом тот якобы помер… Он же хочет, чтобы она стала снова христианкой, как и он сам. Православной христианкой, – добавил, уточняя.
– А она сама того желает?
– Желает. Тут без обмана и каверзы.
– И что же ты?
– А что я? Принимать в лоно истинной веры заблудших – это основная обязанность православных священников, а, значит, и моя. Я согласился. Только урок дал…
– Какой урок?
– Чтобы попостилась и у меня исповедовалась прежде… а по-том уж и о крещении можно речь вести.
– Согласилась?
– Согласилась. Точнее, согласились оба. Причем, купец-то без большой охоты. Видать, не желает отпускать молодицу одну на исповедь…
– Отец Феодосий, – задал очередной вопрос Всеволод, – ты вот говоришь, что согласилась. Это следует понимать, что она наш язык знает? Или как?
– Немного знает, – отозвался игумен. – А еще она знает грече-ский, который и я в некоторой мере знаю. Так что друг друга по-нимали…
– Значит, говоришь, отче, что девица Никомату вовсе не дочь?
– Говорю, что так мне показалось. Но я могу и ошибаться, ибо человек только полагает, а один Бог располагает. А тебе, Всево-лод Святославич, это разве не без разницы? – Спросил священник, внимательно взглянув в лицо князю.
– Может, и без разницы, однако девица в душу запала. Уж очень красивая. Такой только княгиней быть! – вырвалось помимо воли у Всеволода.
– Это, сын мой, – построжал голосом игумен, – брось! Еще не хватало, чтобы какая-то девица, без роду, без племени, пусть и со смазливым личиком, а в княгини метила… Надо, князь, почаще в храм божий заходить, не забывать. Тогда и мысли ненужные в голову лезть перестанут… А то, слышал как-то, ты до храмов на-ших не очень-то охоч, все больше по языческим празднествам пробавляешься… А это, князь Всеволод Святославич, грех! Боль-шой грех!
Всеволоду, который действительно, появлялся в церквах и храмах от случая к случаю, а больше времени проводил в воин-ских походах да языческих забавах, речи игумена не понравились, но он решил промолчать на сей раз, чтобы как можно больше вы-яснить у отца Феодосия  данных о купце и его мнимой дочери.
«Вот же старый, трухлявый пень, – думал он о купце, – хочет скрыть от князя сей лакомый кусок. Но, погоди, я тебе еще пока-жу, как русского князя за нос водить». Однако вслух спросил у игумена о другом:
– И когда же, отче, назначено девице этой время исповеди?
– А во вторник, на следующей недели, – ответил с насторо-женностью Феодосий, хотя и не увидел подвоха в вопросе князя. 
– А ей вместе со всеми назначено, или одной, чтобы без суеты и спешки?
– Одной. Но тебе, князь, это зачем?
– А затем, отче, – не стал лукавить Всеволод, что хочу при сем таинстве присутствовать, да как следует девицу ту рассмотреть… Не брать же мне дом, в котором остановился Никомат с этой кра-савицей, приступом в самом-то деле... Пригляжусь, может и не понравится... Тогда и бог с ней...
– А ежели понравится? – воззрился с недоумением и тревогой на князя священник. – Тогда что?
– Тогда отобью у купчишки сию красу, – без какой-либо шут-ливой нотки в голосе или игривости, свойственной юности и по-ложению, твердо, как об уже решенном, заявил Всеволод. – Кня-гиней сделаю…
– Окстись, князь! Сам греховное дело замышляешь, и меня ту-да же втягиваешь… Что епископ, митрополит скажут… А матуш-ка твоя… Да они меня живьем съедят, если узнают, что я такое допустил. Уволь, князь, но я такого не сделаю!
– Сделаешь, отче, сделаешь! – заупрямился Всеволод, покры-ваясь румянцем гнева. – Иначе мне ничего не остается, как дом купца Никомата со своей дружиной приступом брать. Вот тогда-то и будет шум большой, вот тогда и тебе, игумен, не поздоровит-ся точно… А так взгляну только тайком – и все будет тихо… Что же касается матушки моей, то со всем моим уважением к ней, должен тебе сообщить, что она-то далеко не княжеского рода. Всего лишь дочь новгородского тысяцкого, боярина. Но вот при-глянулась батюшке моему покойному, Святославу Ольговичу, царство ему небесное, – небрежно перекрестился князь, – и стала княгиней. Так-то… Да мало ли волынских, полоцких, наконец, новгородских князей берут себе в жены дочерей своих же бояр?.. И ничего, живут с ними, детишек заводят… И я чем хуже или лучше их?..
Как не противился княжеской прихоти служитель божий Фео-досий, но устоять против напора юного князя не смог. Согласился на его тайном присутствии при исповеди иностранки. Слаб чело-век, даже если он и облечен в ризы, перед силой и властью, даже если эти сила и власть еще юны.
– Только ты веди себя тихо, князь, – просил он Всеволода – ради бога, не подведи меня. – А про себя подумал: «За какие такие грехи тяжкие от Господа мне такое наказание? Слаб, слаб чело-век…»
– Не подведу, – с удовлетворением от одержанной победы над настоятелем церкви заявил Всеволод и направился к выходу.
– Ты только за этим приходил? – остановил его священник у врат выхода. – В такую непогодь… Или еще за чем?
– Не только, – извинился Всеволод, вспомнив истинную цель своего визита, и возвратился, чтобы обговорить участие отца Феодосия в суде, намеченном князем на следующий месяц. – Со-всем из головы вылетело. Ты уж, отче, извини… А дело у меня к тебе такое…
И стал излагать суть, направившую его стопы из княжеского терема к паперти церкви пророка Илии.

В то же самое время, когда князь беседовал с настоятелем церкви, купец Никомат, крепко сжав девице руку, тихо выговари-вал ей по-гречески:
– Чего перед князем хвост свой распушила, как птица пава в цареградском дворце императора: «Спасибо, светлый князь! Спа-сибо, светлый князь». Не могла что ли промолчать. Откуда ему было знать, что ты речь их понимаешь?..
– Отпусти, – просила, покраснев от напряжения и досады, Адалинда, пытаясь высвободить тонкую руку из цепких пальцев Никомата, – мне больно.
Купец ослабил хватку.
– И никакого хвоста я перед князем не распускала, – оправды-валась девица. – Тебе показалось. Просто на вежливость ответила вежливостью… Что тут плохого?
– Вежливость, говоришь, – ухватился Никомат за последние слова спутницы. – Я видел, какая вежливость: князь тебя уже од-ними глазами раздевал до гола! Уже вожделел тебя, аж глазки его масляной пленкой покрылись от мыслей прелюбодейных… Да и в твоих бесенята любовные задвигались. Я видел… я все видел. Думаешь, не заметил, как плат ты ослабила, чтобы дать предлог князю беседу с тобой затеять. Видел… все видел.
– Показалось тебе все это, Никомат, – вяло отозвалась Ада-линда. – Все ты придумываешь. Когда это я могла узел плата ос-лабить, если мы столкнулись на паперти…И откуда мне было знать, что князь появится?..
– Вот именно: откуда… – начал было Никомат, но Адалинда его перебила:
– Все ты придумываешь. В Суроже надумал мою связь с та-мошним наместником и убил его из-за ревности, а потом был вы-нужден скрываться, затащив меня в этот дикий край, где нет ни сверкающих светом и златом дворцов, ни веселья, ни утех… толь-ко дикие танцы да песни местных дикарей и дикарок. Но и тут уже придумал… Не пора ли, Никомат, успокоиться. И зачем дер-жишь меня в наложницах, не женишься? Чтобы душу мою тер-зать?… Или продать кому-нибудь подороже замыслил, а?..
– Мы веры разной, разве забыла: я – христианин, а ты – иудей-ка.
– Так я сменить веру готова.
– Вижу. Тебе что веру сменить, что платье новое надеть, что под первого встречного лечь...
– Зачем оскорбляешь? Я для тебя на все готова, даже на смену веры дедов и отцов. А ты? Ты обещал жениться и не женишься… До сих пор меня в наложницах держишь… перед чужими людьми за дочь выдаешь, словно меня стесняешься…да еще и оскорбля-ешь.
– Вот веру свою ложную сменишь, тогда, может, и женюсь… А пока, чтобы носа за ворота дома купца Прокла не казала. При-бью!
– А князя не прибьешь? – подняла она на Никомата свои пре-красные глаза. – Как сурожского наместника…
– И князя прибью, если добиваться тебя станет, – заявил со всей решимостью Никомат. И по тому, как он это сказал, было видно, что Никомат слов на ветер не бросает и не побоится свою угрозу исполнить.
«А это мы еще посмотрим, – подумала Адалинда, игривым ко-тенком прижимаясь к Никомату, словно в знак примирения с ним. – Это мы еще посмотрим, кто кого убьет».
У красавицы Адалинды Никомат был не первый и, как она на-деялась, не последний мужчина.

Отца Адалинда не помнила, был ли он, не был – не ведала; и то, что мать ее нагуляла от какого-то солдата доблестной армии императора Византии, не знала. Зато знала и видела, что мать ее, как и она сама, была всегда голодная и оборванная. Часто ее по-колачивала, потом плакала и целовала, причитая о своей злосча-стной доле и судьбе. Еще она помнила, что жили они с матерью в каких-то лачугах вместе с бродячими собаками, которые в холода согревали их теплом своих тел. И с тех пор Адалинда, как бы не была голодна сама, всегда делилась с любой лающей тварью по-следней коркой хлеба. Но в каком городе Великой империи это было, уже не знала, с годами вычеркнув из памяти те кошмары своего детства. А повидать ей городов империи довелось множе-ство даже в самой митрополии, пока судьба не забросила ее в Тавриду, сначала в Херсонес Таврический, а затем и в Сурож-град.  Проданная бедной матерью еще в детском возрасте в какой-то портовый бордель на потеху мужчинам, она за годы своей не-приглядной судьбы, благодаря природной красоте, научилась не только выживать в мире, полном жестокости и несправедливости, в мире, где властвуют сила и деньги, но и повелевать мужчинами, какими бы они властными и сильными ни были. Как бы ни каза-лись горды и спесивы.
В какой вере она родилась, Адалинда не знала да и знать не желала. Она принимала и исповедовала ту веру, которая ей каза-лась подходящей к данному моменту. Была она и христианкой, и мусульманкой, и правоверной иудейкой. Теперь же захотела стать православной. А раз захотела, то станет…
Через ее ложе прошли и простые грубые воины, и их воена-чальники, наместники императора и богатые купцы. И над всеми она одерживала верх, очаровывая их чарами своей красоты и лю-бовного таланта. И не только одерживала верх, но и умело страв-ливала их между собой, с жестокой радостью наблюдая, как они убивают друг друга из-за нее, как, к примеру, был убит в Суроже наместник императора на Тавриде. Через ее руки протекло столь-ко богатства, что ее бедной матери даже в самом чудесном сне не могло присниться, но ни одного золотого солида за душой не ос-талось. Склонная к авантюрам, она легко расставалась как с оче-редным «любимым», так и с деньгами, «выуженными» у него, тратя их на всевозможные побрякушки, наряды и мази для арома-та и ублажения тела.
Она знала о силе своих поистине колдовских чар, и умело пользовалась этими чарами.
«Это мы еще посмотрим», – подумала она еще раз, твердо ре-шив заманить юного князя в свои сети. Тем более, что солиды у Никомата заканчивались, и он день ото дня становился все при-жимистей и прижимистей. А таких Адалинда терпеть не могла.
***
В указанный курским священником день князь Всеволод, не поставив никого из княжеских гридней, несших службу в детинце, в известность о своем пребывании, не беря с собой свиту и охра-ну, запасшись грубым плащом одного из своих дружинников, чтобы не быть опознанным случайными встречными горожанами, пробрался в церковь пророка Илии. И там с помощью ее настоя-теля, отца Феодосия, примостился в укромном местечке в ожида-нии появления содержанки купца Никомата.
До этого Всеволод несколько раз пытался увидеться с пре-красной незнакомкой, специально прохаживаясь у дома купца Прокла или же гарцуя верхом на своем Вихре. Но все тщетно, встретиться еще раз с прекрасной незнакомкой ему не удавалось. Иногда даже казалось, что в высоком терему богатого дома купца, огражденного от приземистых изб ремесленных курян, нет-нет да и мелькнет знакомый силуэт в окне. Но, возможно, это только ему казалось, так как сколько Всеволод ни вглядывался в узкие проре-зи окон, увидеть наяву Адалинду не удавалось.
 Раза два он, найдя благовидный предлог, посещал хоромы купца Прокла, но встретиться с Адалиндой не везло, хотя с Нико-матом оба раза встречался и даже интересовался у того, как ему живется на Руси. Но Никомат смотрел отчужденно, и разговора с ним не получилось. Заикнулся Всеволод и о здоровье «дочери» Адалинды.
– Здорова, – односложно отозвался Никомат. – Богу молится… хочет православной стать…
Больше расспрашивать сурожанина о его девице Всеволод не решился, боясь спугнуть Никомата с «насиженного места». Под-нимется и уедет в иной город со своей красавицей – тогда иди свищи ветра в поле…

Утренняя служба окончилась, и иерей Феодосий, отпустив грехи некоторым набожным старушкам, которые, как, усмехнув-шись про себя, подумал юный князь, неизвестно каким образом в этом почтенном возрасте успели нагрешить, выпроводив за порог церкви последних прихожан, не разоблачаясь от риз, принялся ждать прихода Адалинды.
– Отче, – видя, что никого нет, обратился к священнику князь, – ты уж ее побольше о самой себе расспроси: откуда, каких кро-вей, какой веры… А самое главное, кем она все-таки доводится этому старикану?..
Игумена так и подмывало ответить молодому князю колко-стью: «Мол, сын мой, не учи отца… детей делать». Однако он прикусил свой язык, зная, что с князьями шутки плохи, и ответил сдержанно:
– Как-нибудь, сын мой, с божьей помощью я с этим делом справлюсь. Ты уж сдержи свое княжеское слово, не вмешивайся.
Вскоре в церковь, стукнув входными дверями, вошли двое, гулко стуча сапогами  по выложенному цветной мозаикой полу. Шаги одного были тяжелые и глухие, что говорило об их принад-лежности грузному мужчине; шаги второго – короткие и звонкие, явно указывающие на то, что их обладатель женщина. Причем, не просто женщина, а легкая, стройная, грациозная женщина.
«Они, – прежде чем разглядел лица вошедших в полумраке пустой церкви, догадался Всеволод. – Пришли быстро, видимо стояли недалеко от церкви и наблюдали за выходом из нее при-хожан».
Поприветствовав вошедших и выяснив у них цель прибытия, священник предложил Никомату временно, пока его спутница будет исповедоваться, покинуть помещение церкви, чтобы не на-рушать таинство исповедания.
Никомат с неохотой, но подчинился, и вышел из церкви. А отец Феодосий приступил к исповеданию заблудшей овечки, что-бы, если повезет, привести ее к истинной вере и подарить Созда-телю еще одного его раба. Раба божьего.
Хоть иерей Феодосий, соблюдая правила исповедания, говорил негромко и на греческом языке, получая в ответ такие же негром-кие слова, сказанные по-гречески серебристым голоском Адалин-ды, напоминавшим журчание весеннего ручейка, однако они были хорошо слышны Всеволоду, продолжавшему находиться в темном уголке церковного помещения.
Предположение священника, что Адалинда не дочь сурожани-на, а его любовница и наложница, полностью подтвердилось, и Всеволод успел подумать: «А у отца Феодосия глаз наметан… Не чета мне, в один миг определили: кто есть кто»!
Потом Феодосий долго и нудно выяснял, что подвигло Ада-линду сменить прежнюю веру и принять православие, и та что-то говорила о проснувшихся в ее груди чувствах, о свете истины, вдруг воссиявшем и проникшем в ее душу, о том, что она хочет начать жизнь снова, без прежних ложных заблуждений и ошибок.
Молодая женщина говорила с таким жаром, что не поверить ей было просто нельзя.
– Хорошо, дщерь моя, – наконец-то произнес священник к ра-дости Всеволода, которому уже не терпелось дождаться оконча-ния таинства, чтобы хоть парой слов переброситься с красивой незнакомкой, – будем считать, что Бог услышал твои молитвы и привел тебя к пути истинному. На следующей седмице приходи принимать крещение. Только знай, дщерь моя, что при таинстве крещения придется обнажаться, чтобы пройти водную купель. Тебя это не смущает? Ты готова к такому испытанию?
– Смущает, святой отец, – со всевозможной искренностью, так, что даже голос задрожал от чувства стыдливости, ответила моло-дая женщина. – Но я это испытание выдержу с честью, – добавила она уже более твердо. – Ничто не смутит меня на пути познания истинной веры!
– Тогда найди для себя крестную мать и крестного отца и в светлое воскресенье на следующей седмице приходи, – заканчи-вая церемонию исповедания, предложил Феодосий.
– Жена купца Прокла, Светослава, и сам Прокл сойдут, так как у меня здесь нет иных знакомых? – смутилась Адалинда.
– Сойдут.
– Спасибо, святой отец, за твою доброту и участие в судьбе бедной иноплеменницы.
– Это мой долг, дщерь моя, – отозвался с пафосом Феодосий, – помогать слабым и заблудшим, указывая путь к истинному свету! – И добавил более спокойно: – Теперь можешь идти, таинство исповедания окончено.
Адалинда сделала шаг по направлению к выходу, но тут же ос-тановилась и в нерешительности замялась на месте. Князь Всево-лод собравшийся покинуть свой укромный уголок, чтобы успеть перехватить ее у выхода, также пока оставил свои намерения, по-прежнему держась в тени.
– Что еще, дщерь моя? – увидев заминку и нерешительность молодой женщины, спросил Феодосий. – Тебя что-то смутило в моих словах, в таинстве крещения?
– Нет, святой отец. Но…
– Тогда что?
– Я хотела бы вам еще в одном покаяться…
– В чем же?
– А в том, святой отец, что влюбилась в молодого юношу, встреченного нами в прошлое посещение этого храма божьего. На паперти… Грешна я, святой отец. Увидела молодца того и как девчонка влюбилась… И с того дня нет мне покоя…
– Это серьезный грех, дщерь моя. Серьезный, – вначале ис-кренне удивился, а потом обеспокоился Феодосий неожиданному откровению молодицы, зная уже о чувствах молодого курского князя.
И если слова Адалинды обеспокоили и насторожили священ-нослужителя, то они пролились бальзамом для Всеволода.
«Значит, не один я запал на ее красу, – улыбнулся он счастли-во. – Она тоже запала на меня! А теперь? Теперь посмотрим на нее обнаженную при таинстве крещения, и если никаких изъянов не обнаружу, то уж как-нибудь найду способ познакомиться с ней поближе. А как быть с ее хозяином и мужем, купцом Никоматом? – Возник вопрос в его голове. – А никак, – тут же отыскался ответ, – дам откупного и все… она ему даже не жена, а только наложни-ца… Откупного для старого хрыча будет достаточно… А нет, так можно и по шее схлопотать. Думаю, что выберет откупное, чем хлопоты на свою выю».
Между тем отец Феодосий спрашивал девицу, знает ли про ее любовь Никомат.
– Нет, святой отец, не знает мой бедный благодетель о моем грехе. Не открылась я пред ним, побоялась…
– Прелюбодейство мысленное, дщерь моя, – повысил голос Феодосий, – все равно, что само прелюбодейство. Выбрось это из головы своей, не искушай Господа Бога нашего…
Услышав такое из уст отца Феодосия, Всеволод Святославич поморщился: «Мог бы и не наставлять на путь истинный, отче. Придержал бы слова свои строгие при себе… для других прихо-жанок».
– Мне бы хоть имя его узнать да кто он такой? – воздев соеди-ненные ладони, умоляла Адалинда игумена. – Скажите, святой отец, успокойте душу мою.
«А ведь врет, плутовка, – невольно усмехнулся про себя юный князь, – ведь знает, кто я такой, а расспрашивает игумена, словно не знает… Почти как я на прошлой седмице расспрашивал отца Феодосия о ней самой. Вот плутовка»!
Священник не смог устоять под умоляющими и в то же время настойчивыми просьбами возможно будущей прихожанки.
– Это был наш князь, Всеволод Святославич, – сказал тихо он. – Только дщерь моя, запомни, ты ему не ровня. Не вызывай на-прасно гнева Божьего…         
– Спасибо, святой отец, – поблагодарила Адалинда с проник-новенностью, на которую только способны одни женщины. – Спа-сибо. Вы успокоили сердце мое. Век вам буду благодарна.
И грациозно, словно девица из знатного дома, удалилась, стуча каблучками по полу.
Курский князь мог бы побиться об заклад с кем угодно, что в тот момент, когда она благодарила священника, глаза ее сияли. Причины выходить из своего укрытия и перехватывать Адалинду у выхода из храма и тем самым нарушать слово, данное отцу Фео-досию, уже не было.
– Ну, что, доволен? – задал вопрос Феодосий подошедшему к нему Всеволоду.
– Доволен, – улыбнулся Всеволод. – И следом за Адалиндой скажу: – Спасибо, святой отец!
И просиял очами.
– В грех, князь, вводишь. В искушение…
– То ли еще будет, святой отец, когда я на нее обнаженную во время таинства крещения погляжу… в купели-то.
– Не богохульствуй, князь. Не гневи Бога, – перекрестился священнослужитель, а про себя прошептал: «Ох, грехи, грехи на-ши тяжкие!»


***
Кто ищет, тот всегда находит! Кто стремится к цели, тот этого добивается. А если это касается влюбленных, то в обязательном порядке, ибо любовь сильнее всех преград и препон.
Князь и Адалинда сумели встретиться, и не только встретить-ся, но и познать друг друга. Но перед этим Всеволод, как и пред-полагал, сумел посмотреть на полуобнаженную красавицу, при-нявшую таки православное крещение в церкви пророка Илии. Увидел и еще больше воспылал к ней страстью.
Отец Феодосий в крещении нарек ее именем Варвара, что в переводе с греческого означало «бормочущая», «чужестранка» и «жестокая». Такое имя обычно давалось тем, кто принимал святое крещение в декабре, на день тезоименитства святой мученицы Варвары, казненный римлянами в 306 году от Рождества Христо-ва, но никак не по ранней осени. Однако это обстоятельство не помешало Феодосию наречь новую дочь Христову этим именем. Впрочем, молодая христианка по поводу столь необычного имени ничуть не печалилась и, вообще, просила звать ее по-прежнему Адалиндой.
«Я к этому имени уже привыкла, так зачем его забывать», – го-ворила она, улыбаясь своими прекрасными глазами. И никто в этой просьбе Адалинды странного не видел. На Руси большинство населения имело по два имени: первое давалось родителями при рождении, второе получали в церкви при крещении. Даже русские князья, и те имели по  два имени и при этом больше пользовались первым, чем вторым. Кроме того, нередки были случаи, что перед кончиной князья принимали схиму, то есть иноческий сан, а вме-сте с ним и новое имя, уже третье, с которым и отправлялись на встречу с Господом Богом.
Воспользовавшись русским обычаем поздравлять вновь кре-щенного в православии человека и дарить ему подарки, Всеволод не только одарил Адалинду подарками, не только поздравил ее с приобретением истинной веры, не только высказал ворох компле-ментов по поводу ее необычной красоты, но и успел шепнуть, что страстно в нее влюблен.
«Я тоже, – услышал он желанный шепот в ответ, а еще: – Спа-си меня, князь от мерзавца, обманом завлекшего меня в свои сети и насильно удерживающего в них. Я свободная женщина знатного рода, но Никомат похитил меня, воспользовавшись моей неопыт-ностью, и увез с собой подальше от родителей…»
Верил ли Всеволод в этот жаркий шепот прелестных губ, оста-лось тайной, но страсти своей и желания обладать красавицей точно не обуздал. Остальное было делом второстепенным. Ни надзор Никомата, ни его угрозы, не помешали Адалинде и Всево-лоду встретиться наедине. Адалинда в любовных играх была ис-кусна и неутомима, а потому полностью завладела помыслами Всеволода Святославича. Дело дошло до того, что она открыто перебралась жить из хором купца Прокла в терем курского князя.
Взбешенный Никомат раза два или три приходил к княжеско-му терему, требовал выдачи его наложницы, даже на поединок князя вызывал, но все его усилия были тщетны: Всеволод на этот жест отчаяния не реагировал, а дворцовая стража обещалась куп-цу шею намять, если он еще раз придет. Не дожидаясь побоев, Никомат уходил, но при этом громко, правда, по-гречески кричал, что похитителю чужих жен в скором времени как бы не пришлось раскаиваться…

Вскоре скандал, случившийся в Курске, стал ведом в Путивле и Чернигове, в княжеских теремах братьев Всеволода Святосла-вича Курского и Трубчевского. А также в тереме его матушки вдовой княгини Марии Петриловны.
Первосвятитель курский, пресвитер Семион писал княгине, что Всеволод впал в блуд, в церковь не ходит, не исповедуется и не причащается. Только знает два дела: ратные занятия с дружи-ной, которая не только стражу в городах Курске, Ратске да Ли-повце несет, но и дозорами в степь чуть ли не к самому Пслу вы-ходит, да забавляться с сурожанской блудницей, совратившей князя.
«Старый пес сам бы не прочь с девицей позабавиться, – криви-ла губы престарелая княгиня от неприятных известий и, вспоми-ная курского владыку по ассоциации с черниговским Антонием, так лицемерно предавшим княгиню в год смерти мужа Святосла-ва, недобрым словом, – но и сынок тоже гусь хороший! Неужели ему русских баб не хватает, что за какой-то иноверкой, забыв честь и совесть, увязался… как телок несмышленый. Вот паразит, все братьев в любовных делах перещеголял… И в кого же он та-кой уродился? – задала Мария Петриловна себе вопрос, но отве-чать на него не пожелала, чтобы сгоряча не назвать в кого. – Что-то надо с ним делать. Женить что ли… А на ком? Подходящих княжон что-то и нет на примете… Может, Олег знает? Надо с ним повидаться».
И совсем ей стало не по себе, когда в очередном послании, но не ей, а уже владыке путивльскому Иосифу, исполнявшему обя-занности черниговского епископа, так как Антоний по-прежнему находился в изгнании, пришло сообщение, что курский князь принял вызов купца на поединок. Что во время этого поединка Всеволод Святославич был предательски ранен кинжалом в грудь, а сам после этого поразил противника, разрубив в гневе пополам. Тут уж княгиня Мария не выдержала. Бросив все дела, она птицей полетела в терем к пасынку Олегу. Благо, что он только-только возвратился из поездки в Новгород-Северский, где более седьми-цы пребывал, отдыхая душой и телом от черниговских склок и козней.
– Сыщи, князь, невесту… – чуть ли не с самого порога заявила она, даже не отдышавшись. – Для братца меньшого своего…. Со-всем младень от рук отбился, да и ума к тому же лишился: это же надо, вздумал в княжий дом ввести сурожанскую блудницу! Надо на путь ставить… – металась по княжеской светелке она разъя-ренной тигрицей. Даже возраст и полнота не были помехой.
– Слышал, слышал, – усмехнулся, не скрывая ироничного то-на, Олег. – Молодец, брательник, на всю Русь Святую прославил. И в кого он у нас такой… в кого уродился? – прищурил он со зна-чением один глаз.  – А ты, матушка, помнится, еще меня поучать принималась…
– Что старое вспоминать, – остановила пасынка Мария Петри-ловна, на мгновение опустив долу очи. – Лучше скажи, нет ли у тебя на примете княжны какой никакой?.. Нужно как можно бы-стрей стреножить жеребчика… пока он нам еще больших хлопот не натворил.
– Как-то недавно довелось побывать у князя переяславского, Владимира Глебовича, – отбросив шутки и попреки в сторону, вполне серьезно и по-деловому начал Олег. – Так вот, видел там я его младшую сестру, Ольгу, девицу лет четырнадцати. Сам-то князь переяславский еще хоть и отрок на княжении, но сестрица его вполне для замужества созрела. Если Владимир, а пуще бояре переяславские согласятся выдать за нашего молодца, то и лучшей пары не сыскать…
– А не молода?
– Да нет, не молода… И перси уже созрели – сарафан оттопы-ривают, и попка довольно аппетитная для мужского глаза.
– И когда ты только успел присмотреться? – одними уголками губ улыбнулась Мария Петриловна.
– А я и не присматривался, так, краешком глаза скользнул…
– Ладно, что о пустом молоть: присматривался или не при-сматривался… Лучше поезжай к Владимиру, князю переяслав-скому, уважь мать. Ведь ты братьям младшим вместо отца…
     –  Ладно, матушка, съезжу. А пока расскажи, как живется в Путивле? Ты там ведь недавно была. Так что там нового?
– А что там может быть нового? Ничего. Живут потихоньку. Все живы и здоровы. Сами-то как?
– И мы живы-здоровы.
– А Агафья как?
– А что с ней станется. Правда, грозится к брату в Смоленск уйти и сына Святослава забрать, да кто ей его отдаст. Наверное, пример галицкой княгини, Ольги Юрьевны, вдругорядь ушедшей от мужа во Владимир к брату Всеволоду, спокойно жить не дает… Но, видно забыла, чем этот уход закончился? Пострижением и монастырем… Впрочем, погости у нас с недельку, пока я в Пере-яславль к Владимиру Глебовичу съезжу, вот все и сама тут разуз-наешь, так сказать, из первых рук…
Забытая мужем Агафья, увидев княгиню Марию, искренне об-радовалась, но и всплакнула немного: ведь Олег по-прежнему был занят своей наложницей Изгольдой, а княгине внимания не уде-лял.
– Да наставь ты ему рога, сношенька, да поветвистей, – посо-чувствовала Мария Петриловна незавидной участи своей первой невестки. – Тогда, стастся, и ценить начнет.
– Да стыдно, матушка, – засмущалась Агафья. – Даже поду-мать о том стыдно. Да и не с кем… – тихонько всхлипнув точе-ным носиком, стрельнула она воровато глазками из-под низко повязанного плата.
– Ну, это ты брось, что не с кем… Кто хочет, тот всегда най-дет… с кем… где… и когда… Только, если попадешься на этом деле князю, то, смотри, обо мне ни гу-гу! Ведь не дело матери сноху против сына, пусть и не родного, восстанавливать, да еще и к прелюбодеянию подбивать… Не дело…
– Возможно, ты и права, матушка, – продолжила начатый раз-говор Агафья, – возможно, кого-нибудь и можно было на грехов-ное дело подбить: каждому лестно в княгинину опочивальню под-катить… Но как вспомню, чем закончилось дело с владимирской прелюбодейкой, Андреевой княгиней Злославой, которую зашили в кожаный мешок с камнями да в озеро на мучительную смерть и сбросили, так не то что о дружке сердечном думки проходят, но и дрожь по всему телу идет…
– Так то не за прелюбодейство, а за пособничество Кучкови-чам в убийстве князя Андрея осудил ее великий князь Михалко Юрьевич Владимирский. Впрочем, вольному воля, а спасенному рай, как любят наши попы говаривать, – сказала Мария Петрилов-на и тут же сменила тему разговора, уйдя со щекотливой стези на более простые житейские пересуды.

***
Поездка Олега в Переяславль оказалась успешной, и окрылен-ная добрыми известиями, Мария прибыла в Путивль, чтобы еще заручиться поддержкой своего старшенького.
– Как съездила, матушка? – встретил ее Игорь.
– С божьей помощью, сын, удачно. Этой же осенью, после По-крова, пошлем к Владимиру Глебовичу сватов. А там и свадебку сыграем. Думаю, что в Чернигове. Олег уже дал свое великокня-жеское, – усмехнулась она, хоть заочно, но поддев черниговского князя, – согласие. Теперь нам с тобой, Игорь, еще предстоит съез-дить в Курск, да буйного молодца на свадьбу ту уломать, а заодно потаскушку сурожскую из княжеского терема изгнать. Ославил, сукин сын, на все Черниговское княжество! Не взял же пример с тебя.
– Каждый конь, матушка, со своим норовом, – заметил на это Игорь. – Каждому своей длины оглобли нужны… каждому своя подпруга…
– И узда.
– И узда, – согласился с матерью Игорь. – А что касаемо сла-вы, то у каждого она своя: вон мой шуринок, Владимир Яросла-вич, опять от батюшки своего, князя галицкого, забрав супружни-цу, Молфриду-Болеславу, дочь Святослава Всеволодовича, ныне великого киевского князя, сбежал. И не только с ней сбежал, но и мать свою, Ольгу Юрьевну, прихватил. Ей, бедняжке, оказавшей-ся на распутье, пришлось в монахини постричься. Вот это слава так слава. И не только гиблая слава, но и смятение многих кня-жеств, хотя бы Волынского, Луцкого, Владимирского… А слава братца моего, Всеволода, всего лишь чудачество, о котором пого-ворят, поговорят, да и забудут, ибо от него вреда никому не пред-ставляется. Разве, что самому братцу… Да что о том слова пере-водить, из пустого в порожнее переливать… Когда в путь тронем-ся? – спросил Игорь Святославич уже без прежней иронии, по-деловому.
– А вот, денек отдохну с дороги, да и тронемся… Уже не мо-лода я, сын, чтобы без передыху один путь на другой менять. От-дых требуется. А вот ранее бывало, – вспомнив свои молодые го-ды, новгородское и смоленское княжение супруга Святослава Ольговича, загорелась она очами, – сутками могла на коне скакать – и хоть бы что!


ПОЕДИНОК

Главный курский священнослужитель не сгущал краски, когда писал владыке путивльскому, что Всеволод принял вызов купца сурожского на поединок, что был ранен и посек своего противни-ка. Дело так и обстояло.
Никомат, полагая, что на Руси, также как и в Византии, легко нанять наемного убийцу, чтобы свести счеты со своим обидчиком, пытался подкупить разных бродячих людишек. Но он глубоко ошибался. В Курске таких смельчаков, а по большому счету лю-дей без чести и совести, не отыскалось, да и не всякому можно было открыться в сем темном деле. Те же гультяи, что целыми днями не выходили из единственной в городе корчмы и готовы были пропить последние порты да щеголять после того в чем мать родила, услышав шепот Никомата о тайном деле, враз трезвели и шептали в ответ: «В уме ли ты, купец? На кого руку хочешь под-нять? Да когда же это такое было?!!» – и гнали сурожанина прочь.
В конце концов, поняв, что наемного убийцу не сыскать, Ни-комат решил вызвать молодого курского князя на поединок. Опыт ратного искусства у него был приличный: прежде чем стать куп-цом пришлось Никомату и в армии императора солдатского хлеба пожевать, и с морскими разбойниками, промышлявшими в Понте Эвксинском и Понте Эгейском, дружбу водить. Да и купцу, когда тот ведет караван, довольно часто приходится и за рукоять меча хвататься, и за древко копья браться, и кистенем отмахиваться, и с засапожным ножом дружбу водить, чтобы без товара не остаться. А то и без самой жизни. Словом, сурожанин Никомат был муж ушлый, много повидавший на своем веку, молодец хоть куда…
А чтобы курский князь не смог опять от поединка уклониться, он написал ему послание, в котором, кроме вызова на поединок, еще пригрозил ославить князя на всю Русь как татя и труса, не имеющего чести, разослав грамоты всем русским князьям, если тот откажется.
Снести подобного оскорбления Всеволод не мог и принял вы-зов Никомата. «Хоть купец и не ровня князю, да что поделаешь, придется осквернить меч и купеческой кровью», – решил молодой князь.
Поединок состоялся в лесу за городом, чтобы не было посто-ронних глаз, на довольно просторной лесной поляне, густо по-крытой позолотой опавшей с деревьев листвы, жухлой травой и последними осенними цветами.
К поляне через начавший покрываться золотом и багрянцем лес, где только дубы как всегда запоздало зеленели листвой, вела еле заметная тропа. Именно на этой поляне настаивал Никомат, когда обговаривали место и условия поединка.
«Пусть все случится в лесу, – говорил Никомат хмуро, не под-нимая на князя глаз. – Если ты одолеешь меня, то вправе посту-пать с моим трупом как тебе заблагорассудится: хоть в лесу на съедение диким зверям оставь, хоть прикажи похоронить по хри-стианскому обычаю. Если же Бог даст, и я тебя одолею, то, не обессудь князь, оставлю твое бездыханное тело в лесу, чтобы иметь время забрать Адалинду и скрыться из твоего княжества, пока твои гридни и слуги не спохватятся и не обнаружат его. Ина-че мне не уйти. Возьми одну Адалинду с собой… вроде как на прогулку. Так и уединиться сможешь, и подозрений ни у кого не вызовешь…Ты согласен»? – «Согласен». – «Никаких свидете-лей»? – «Никаких». – «Никому не скажешь»? – «Никому». – «Слово князя»? – «Слово князя».
Когда Всеволод с Адалиндой, весело щебечущей то на грече-ском, то  на русском языках, неспешно двигались верхом на ло-шадях по тропинке, приближаясь к поляне, то неожиданно возле самого уха князя пропела стрела, заставив его запоздало вздрог-нуть и наклониться к гриве Вихря.
«Никомат, – решил, настораживаясь и наливаясь чувством ес-тественной злости, Всеволод, однако вслух ничего не сказал. – А почему больше не стрелял? – задал себе вопрос курский князь. – Стрел что ли не хватило? Чушь! Стрел у него при желании всегда было бы достаточно… Тогда что? А то, по-видимому, что как лю-бой коварный человек, он не верит в честность другого и считает других такими же коварными, как и сам. Возможно, – решил князь, – что полагает за мной с дюжину дружинников из личной охраны, вот и метнул всего лишь одну стрелу, чтобы не стать до-бычей моих дружинников».
– Что это было? – повела миндалевидными глазами красавица Адалинда. При этом длинные ресницы ее тревожно задрожали. – Откуда стрела?
– Видно, какой-то неумелый охотник самострел тут поблизо-сти настораживал на лося или косулю, да мы сторожку ту случай-но задели, вот и стрела и сорвалась… – беспечно отозвался Все-волод и улыбнулся спутнице открыто и весело.
– А где же самострел? – заворочала Адалинда головой то в од-ну, то в другую сторону, пытаясь в густой листве деревьев и кус-тарников разглядеть самострел. Ее, побывавшую не в одной пере-делке за годы своих странствий и мытарств, не так-то просто было провести показной беспечностью и веселостью.
– А на что он нам… – вновь небрежно махнул Всеволод рукой. – Вот прибудем на поляну, там, возможно, и увидим…
Он не договорил, что или кого собирается увидеть на поляне, а Адалинда, задумавшись, по-видимому, что-то сопоставляя для себя в уме, не стала переспрашивать. Пока они разговаривали, а затем некоторое время молчали, продвигаясь по тропе, последняя действительно вывела их на поляну.
– А вот и поляна, – произнес князь, молодецки соскакивая с лошади.
– Чудесная! – восхитилась Адалинда и попросила: – Всеволод Святославич, князь, помоги даме…
Всеволод, подхватив наклонившуюся к нему Адалинду под мышки своими мощными руками, легко опустил ее на слегка по-блекший под осенним небом ковер из трав и цветов. В это время на противоположном конце поляны появился еще один всадник. Это был Никомат.
– Никомат? – вырвался возглас удивления у Адалинды, не предполагавшей встретиться здесь с бывшим содержателем. – Зачем ты тут?
– Затем, зачем и князь… – не вдаваясь в подробности, коротко бросил Никомат.
Адалинда взглянула на князя, в ее черных очах застыл немой вопрос.
– Что, князь, – соскакивая с гнедой лошадки, на которой он прибыл, не здороваясь, произнес Никомат, – пожалуй, начнем… что время попусту тратить?
И потянул из ножен кривой хазарский меч, чаще уже называе-мый по-половецки саблей.
– Да ты уже начал, – отозвался насмешливо Всеволод, также вынимая свой меч под недоуменные взгляд расширившихся очей Адалинды. – Стрелка на тропинке, чай, тобой брошена? Или кем-то из твоих друзей?..
Никомат, сверкнув глазами, промолчал.
Мгновение, и тишина поляны огласилась звоном оружия.
Более опытный в таких поединках Никомат, равно владевший мечом как правой, так и левой руками, избрал тактику нападения, надеясь силой своих ударов, своим весом и мощью подавить мо-лодого и стройного князя. Но он не знал, что Всеволод прошел обучение ратному мастерству у самого черниговского воеводы Славца, а потом еще и у дядьки Силыча. Он не знал, что Всеволод уже побывал в схватках с половцами и в жесткой сече при Вы-шгороде, где спасал от неминучей беды своего старшего брата. Что, несмотря на свой юный возраст, Всеволод был уже знатный в русских княжествах воин. А потому он легко уходил от страшных замахов сабли Никомата или же, одним еле заметным прикосно-вением своего клинка, сводил на нет всю силу удара противника.
Оба противника уже довольно долго кружились по поляне, подминая сапогами траву и попадавшуюся под ноги поросль кус-тов и деревьев; было заметно, что дыхание их все учащенней и учащенней, все громче и громче.
– Может, передохнем,  купец, – пошутил Всеволод, играя ме-чом, описывавшим в воздухе замысловатые круги и зигзаги, а то, смотрю, ты устал.
– Вот убью тебя, тогда и передохну, – отозвался Никомат и с удвоенной силой заработал саблей, то и дело перебрасывая ее из одной руки в другую, надеясь тем самым запутать князя, мораль-но поколебаться, стушеваться и тем самым сделать ошибку и под-ставиться под удар.
– У нас говорят, – парируя хитрые выпады и наскоки купца, раздельно произнес с беспечной улыбкой, явно раздражавшей противника, князь, – «не дели шкуру неубитого медведя». Снача-ла повали его, а потом и дели…
– И повалю… и разделю… – хрипло выдыхал, действуя смер-тельно сверкающей саблей, Никомат.
– Не кажи «гоп!», пока не перепрыгнул, – дразнил супротив-ника Всеволод, не прекращая при этом внимательно следить за его действиями и вовремя отбивать удары.
Адалинда, пытавшаяся в начале поединка остановить сражаю-щихся возгласами: «Прекратите! Немедленно прекратите!» – те-перь уже молча и даже с каким-то интересом наблюдала за проис-ходящим. Ее самолюбию льстило, что опять из-за нее сражаются мужчины не на жизнь, а на смерть, как когда-то сражались греки с троянцами из-за Елены Прекрасной.
Но вот Никомат, улучив момент, когда сражение происходило недалеко от Адалинды, держа саблю в левой руке, правой неожи-данно выхватил из-за голенища сапога небольшой нож и со сло-вами: «Так не достанься никому!» – метнул его в девицу. Та гром-ко ойкнула, что заставило Всеволода утратить бдительность и оглянуться на Адалинду. И в это мгновение Никомат, как фокус-ник, выбросил из правого рукава в ладонь узкий, как жало змеи, стелет, которым обычно пользовались немецкие и французские рыцари, добивая своих противников через щели в шлеме, и нанес им молниеносный удар Всеволоду, целя в живот. Князь, скорее машинально, чем осознанно, попытался уклониться от этого вы-пада, но до конца защитить себя не смог. Его левый бок словно обожгло.
Никомат злорадно захохотал:
– Что, князь, получил гостинец?!!
– Сейчас и ты, купец, получишь… – отозвался Всеволод, делая обманный замах, и в коротком выпаде поражая Никомата в грудь. – Хватит в кошки-мышки играть! Держи, раз… Держи, два… Держи, три.
Получив ранение в грудь, Никомат еще пытался защищаться, не выпуская меча из рук. И когда Всеволод вел счет ударам, он, слабея, все же отразил два быстрых как молния удара князя. Но третьего удара отразить не смог и пал, перерубленный в поясе пополам. Ему и тонкая железная кольчуга, одетая под ферязь, не помогла. Не помогли ему и хитрые уловки, и владение оружием обеими руками. Взбешенный коварством сурожанина, Всеволод в ярости перерубил и ее, как лист пергамента.
Разделавшись с Никоматом, князь опрометью бросился к Ада-линде, лежавшей ничком на траве.
– Адалинда, Адалинда! – громко воскликнул он, надеясь, что девица отзовется, но та молчала. Всеволод повернул ее к себе ли-цом и увидел, что в левом плече торчит засапожный нож. Не дол-го раздумывая, князь вырвал этот нож и отбросил в сторону. Из раны пошла кровь. Адалинда, застонав, открыла глаза.
– Что со мной? – прошептала она удивленно и растерянно блеклыми губами.
– Ранена.
– Я умру? – В глазах испуг и надежда.
– Нет, не умрешь, – на всякий случай успокоил князь, хоть и не был уверен в том, ибо все под Богом ходим. – Рана хоть и глубо-кая, но не опасная. Как у нас говорят: «До свадьбы заживет». Ты потерпи, я сейчас лист подорожника найду, да к ране приложу и перевяжу, чтобы кровь не текла.
И, оставив Адалинду лежать на траве, забывая о собственной ране, жегшей бок и питавшей одежду сочившейся кровью, побе-жал ближе к тропинке, надеясь там найти  подорожник.
– Не бросай меня одну, – слабым голосом попросила Адалин-да. – Мне страшно.
– Не бойся, любимая, я скоро. Только листья подорожника на тропинке поищу, – отозвался князь на бегу. А, может, и не ото-звался, а только подумал, лихорадочно шаря глазами по траве в поисках подорожника, вдруг сплывшейся в один серо-зеленый ковер.Он не ошибся в своих ожиданиях: возле тропинки обнару-жил искомое растение по приметной «гусиной шейке» стеблей высовывавшихся с обочины тропы. Быстро нарвал целебных ли-стьев и метнулся назад к Адалинде. О своей ране думать было некогда. Потом…
Разорвав на плече Адалинды платье, Всеволод куском, ото-рванным от подола, аккуратно обтер вокруг раны сочившуюся кровь и приложил к ранке несколько листков подорожника. Ада-линда, тихо постанывая, одними глазами, черными не только от рождения, но и от боли, следила за действиями князя. Всеволод уже стал перевязывать рану все тем же оторванным подолом пла-тья, как вдруг вспомнил наставления воеводы Славца об оказании помощи при ранении, о наложении заговора на кровь. Он принял-ся лихорадочно вспоминать слова заговора, давно забытые им за ненадобностью.
– Что тебя остановило, князь? – прошептала Адалинда, заме-тив, что Всеволод остановился в нерешительности  над перевяз-кой раны.
– Да вот слова заговора на кровь немного подзабыл, – честно признался князь. – Но не беспокойся, сейчас вспомню.
– Ах, оставь! Это все бабушкины сказки, – преодолевая боль, улыбнулась Адалинда, не верившая в действия заговоров. – На-кладывай повязку, да поедем скорее домой.
– Сейчас, сейчас, – отозвался Всеволод. – Кажется, вспом-нил… – наморщил он юный лоб. – «Два брата камень секут, две сестры в окошко глядят, две свекрови в воротах стоят. Ты, свекор, воротись, а ты, кровь, утолись; ты, сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись; ты, брат, смирись, а ты, кровь, запрись. Брат бежит, сест-ра кричит, свекор ворчит. А будь мое слово крепко на утихание крови у рабы божьей Адалинды, по сей час, по сей миг! Аминь!»
Всеволод трижды прочел быстрым шепотом слова заговора, каждый раз после слова «Аминь» комично сплевывая в сторону. И как ни странно было это видеть для Адалинды, кровь перестала сочиться из ранки, и даже боль немного поутихла.
– Вот так-то, – облегченно вздохнул Всеволод Святославич, закончив перевязку. – А ты говоришь «бабушкины сказки»! Сказ-ки-то оно, может быть, и сказки, но помогают… иногда.
Заговоров на остановку крови-руды было несколько, особенно языческих, которые почему-то считались колдовскими в отличие от подобных им, но с упоминанием «Святого духа» и слова «Аминь!» в конце заговора. Языческие же заговоры заканчива-лись, как правило, прошептыванием сакраментальной фразы: «Слово мое твердо!». Через час, когда Всеволод и Адалинда доб-рались до княжеского терема, обоих их осматривал и по-новому перевязывал раны, густо смазав их каким-то снадобьем, местный целитель, носивший имя старого славянского бога весны, Догоды.
Вот так на самом деле произошел поединок между князем Всеволодом Курским и купцом Никоматом Сурожанином. Раны у князя и его возлюбленной, благодаря стараниям  Догоды и его целебным мазям, быстро затянулись, оставив после себя только розовые рубцы. Тело же мстительного и коварного купца осталось лежать в лесу, но не на поляне, чтобы ее не осквернять, а в густых зарослях, куда было оттащено по указанию князя его дружинни-ками.

КНЯГИНЯ МАРИЯ В КУРСКЕ

Крытый возок княгини Марии Петриловны, сопровождаемый князем Игорем и двумя десятками его дружинников, медленно вкатился в ворота детинца, где его уже встречал курский удель-ный князь и властелин Всеволод Святославич, предупрежденный ближней стражей. Как не был Всеволод увлечен красавицей Ада-линдой, но за прямыми обязанностями своей дружины – охранять город и его окрестности – следил строго.
– Доброго здравия, маменька! – подскочил жизнерадостный Всеволод к остановившемуся возку, чтобы помочь матери вы-браться из него. – Как добрались? Живы, здоровы?
– Здрав будь и ты, князь, – высвобождаясь из возка, плотно на-битого свежескошенным сеном для мягкости езды и сглаживая толчков от неровностей дороги, покрытого цветастыми попонами, и отряхивая с одежды невидимые соринки по-будничному отозва-лась княгиня. – Добрались из Путивля до твоего царства-государства с божьей помощью ничего… помаленьку. Так что живы и пока здоровы… А там, что Господь даст.
Мария Петриловна давно уже перестала носить траур по умершему мужу, – прошло-то более тринадцати лет, – однако привычка носить темные одежды у нее сохранилась. И в этот раз она была в темно-зеленой  парчовой  епанче, отороченной вдоль пол и ворота светлым мехом, что только подчеркивало темный цвет одежды, в черном плате, чуть сбившемся за время дорожной тряски, и в темно-вишневом бархатном платье, выглянувшем из-за распахнувшихся пол епанчи. В отличие от княгини князь пу-тивльский, Игорь Святославич, был одет в светлые одежды, по-верх которых был небрежно наброшен на плечи походный княже-ский плащ, собранный вверху под серебряную заколку, прикреп-ленную на левом плече. На голове князя красовалась расшитая бисером и серебряными нитями синяя бархатная шапочка, оторо-ченная мехом соболя, из-под которой до самых плеч струились темно-русые волосы, немного завивавшиеся в крупные локоны. Игорь, в отличие от своих дружинников, был без доспехов, так как его путешествие предполагало проходить по мирным север-ским землям и не предвещало ратных дел. Впрочем, меч князя, как всегда, был при нем.
– Очень рад! – отозвался на шутливое приветствие матери Всеволод.
– Неужели? – иронично улыбнулась одними очами княгиня. – Впрочем, ты еще больше обрадуешься, когда узнаешь о цели на-шего визита… – интригующе намекнула она.
Всеволод и так догадывался о причине столь неожиданного визита матери-княгини к нему, поэтому промолчал, оставив и иронию, и интригу Марии Петриловны без ответа и комментарий.
– Да ладно уж, иди поздоровайся с братом и его гриднями, – продолжила тут же княгиня вполне серьезно. – А то еще обидится брат-то твой старший… Ныне что-то все стали слишком обидчи-выми, – обмолвилась она больше для себя, чем для Всеволода, уже обнимавшегося с Игорем, соскочившим с коня и покрови-тельственно похлопывавшего младшего брата по спине.
– Возмужал, возмужал! – Смеялся он, поворачивая Всеволода то одним, то другим боком к себе. – Даже морщины на лбу появи-лись… Видать от забот княжеских… от мыслей тревожных госу-дарственных…
– А лысины на голове у него не появилось, – не удержалась яз-вительная княгиня от принародного подначивания меньшого сы-на, – от чужих подушек?
Тут следует сказать, что пока Всеволод здоровался с матерью и братом, а еще дружинниками, сопровождавшими брата, его соб-ственные дружинники, стоявшие поодаль, как и слуги, выгляды-вавшие из-за углов, подойдя к прибывшим, стали принимать ко-ней, чтобы освободить их от седел и отвести к коновязи для даль-нейшего ухода за ними после длительной дороги.
После этих слов матери Игорь снисходительно усмехнулся, а Мария Петриловна уголком глаз быстро скользнула по узким окошкам княжеского терема, за одним из которых, как ей подска-зывала женская интуиция, теперь непременно притаилась люби-мая наложница курского князя. Но окошки были или темны и не-мы, как пустые глазницы слепца, или так залиты солнечными лу-чами, что за их отблеском и отражением, в них также ничего нель-зя было рассмотреть.
– Не, – впрочем, тут же отреагировал он на шутку матери, про-ведя пятерней по густой шевелюре брата, – волосы, что твоя ку-дель на рогаче у пряхи. Более на девичьи смахивают, чем на власы мужа… или на конскую гриву. Вон как по плечам рассыпались! Как у нашего попа Власия или как у отцова брата Игоря Ольгови-ча, царствие ему небесное.
– Ты лучше на свои посмотри, – огрызнулся Всеволод, ува-жавший старших братьев, которые по древнему обычаю были ему «в место отца», но и при этом не спускавший им подначек и шу-ток.
– Так и будешь нас во дворе держать, как гостей незваных и нежеланных? – шутливо попрекнула княгиня слегка растерявше-гося от столь бурной встречи сына, одновременно пресекая не-нужную перепалку. – Или все-таки догадаешься в терем пригла-сить? Или от ворот – поворот и скатертью дорога?
Эх, остра на язычок была княгиня Мария Петриловна, остра… Не зря же родилась в Новгороде, где острое словцо завсегда в це-не было хоть у именитого горожанина, хоть у простолюдина.
– Прошу прощения, матушка, – смутился Всеволод, – прошу прощения. И приглашаю всех в домик мой… Эй, гридни, – обра-тился он к своим оставшимся не у дел после приема коней дру-жинникам, – отведите своих путивльских товарищей в гридниц-кую, да угостите как следует.
Воевода Оглендя и сотник Якун, также находившиеся в числе ближайших курских дружинников, ожидавших прибытие княгини и Игоря Святославича, было последовали за своими воями, чтобы сопроводить прибывших из Путивля всадников в гридницкую, но Всеволод, окликнув их, напомнил:
– А вы, распорядившись в гридницкой, следуйте за мой стол. Возможно, у моего старшего брата возникнут какие либо вопро-сы… вот и поможете мне на них ответить.
– С превеликим удовольствием, – отозвался Оглендя, как старший боярин у курского князя. А Якун в знак признательности и почтения молча поклонился.

***
Когда общая трапеза, устроенная курским князем по случаю прибытия княгини Марии и путивльского князя Игоря в Курск была окончена, приглашенные гости, поблагодарив хозяина за хлеб-соль, удалились к себе, а домашняя челядь, убрав со стола посуду и оставшуюся пищу, оставив на нем только легкие напит-ки, была отпущена, и за столом остались только княгиня и два ее сына, Мария Петриловна наконец-то объявила цель своего визита.
– Ну, сын, теперь о том, что заставило мать твою отправиться в столь нелегкую дорогу…
Всеволод молча воззрился на княгиню. Не станешь же телегой поперед лошади забегать, даже если и знаешь о чем речь пойдет.
– Наверное, догадываешься?..
– О чем? – разыгрывая из себя простака и сделав невинное ли-цо, спросил Всеволод.
– Да о том, что ведешь ты себя тут совсем не по-княжески! Прозвитер курский отписывал, что в церковь не ходишь, святого причастия не приемлешь, связался с какой-то новокрещенкой, отбив ее, что за позор, у какого-то заезжего купчишки, который тебя чуть не убил.
– Не убил же… – нахмурился Всеволод, вспомнив поединок и подлый удар Никомата.
– Покажи-ка рану! А то по слухам – глубокая… – потребовала княгиня, переходя от общих фраз назидания к конкретным делам.
– Чепуха, – отмахнулся Всеволод, – так, царапина. Уже все за-жило, как на собаке.
– Верно? – переспросил Игорь, пристально взглянув на млад-шего брата. – Или нас успокаиваешь?..
– Верно.
– Верю, – не стала больше требовать показа раны Мария Пет-риловна, поверив на слово сыну. – И купчика того мне не жаль: сдох – и туда ему дорога! Но только и его содержанка должна удалиться. Если не на тот свет, то хотя бы на этом, – жестко доба-вила она. – Кстати, где она? Хочу взглянуть на это чудо-юдо за-морское, чтобы понять, чем это она тебя столь прельстила… и что у нее не так, как у остальных дочерей Евы.
– В тереме, – опустил глаза и насупился Всеволод. – Чего ей раньше времени перед твоими очами, матушка, лик свой казать… Позовете – появится. Стеснительная она у меня…
– Ха! – прыснул в кулак Игорь и ухмыльнулся, оскалив ровные и крепкие зубы. – Стеснительная! Уморил…
– Говоришь, стесняется… Потому и не кажешь деву замор-скую? – язвила в свою очередь княгиня Мария.
– Стесняется… – насупился Всеволод.
– Слышишь, Игорь, – обратилась она к своему старшему сыну, до этой поры молча слушавшему беседу матери с Всеволодом, – стесняются… смущаются… А как на все русские княжества позо-рились, так не стеснялись, не смущались!
– Слышу, – отозвался со снисходительной улыбкой путивль-ский князь. – Чай, уши имею…
– И что скажешь?
– То же самое, что и ты, матушка: Всеволод повел себя недос-тойно княжеского звания… Позорит род наш… Но это, матушка, от молодости лет… Пройдет.
– И не позорились мы вовсе, – обидевшись на слова брата, вы-зывающе заявил Всеволод. – Мы любим друг друга.
– Поди ж ты, любим… – встав из-за стола и подбоченясь, иро-нично передразнила княгиня младшего сына. – Занимаетесь пре-любодейством на потеху честному народу – это вернее! А то лю-бим… Курам на смех!
– Любим, – с прежним вызовом отозвался Всеволод. – И я на ней женюсь! – выпалил он, покраснев как рак, ошпаренный кру-тым кипятком – варом.
Услышав такое из уст сына, вдовствующая княгиня громко рассмеялась:
– Вот уморил, так уморил. Слышишь, Игорь, он женится… Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Женится… на чужестранке. Без материнского благословения… без согласия… старших братьев!
Она также резко, как и засмеялась, оборвала смех.
– Не смеши добрых людей, младень! Не смеши. Князю это не престало! И запомни: на новокрещенке без роду, без племени ты, младень, покуда я жива буду, никогда не женишься! Никогда! – веско и гневно добавила она, полыхнув черным пламенем очей.
По-прежнему насупленный Всеволод на этот раз промолчал: не хотелось злить своим упрямством и без того рассерженную мать.
– Но женитьба, Всеволод, тебе все-таки предстоит, – успокаи-ваясь, продолжила серьезным тоном Мария Петриловна. – Только не на иноземке, а на княжне русской…
– Это на ком же еще?.. – подняв голову, недовольно буркнул Всеволод.
– А на сестре Владимира Глебовича Переяславского, дочери ныне покойного великого князя Глеба Юрьевича, Ольге, – ответил за мать Игорь с ироничной улыбкой более старшего и опытного в житейских делах человека. И добавил: – Сговор уже состоялся.
– Не стану я на ней жениться, – вновь, как молодой бычок, за-упрямился Всеволод. – К тому же она из Мономашичей… Моно-машичи, как известно, давние враги роду нашему… Ольговичам, – попытался Всеволод сыграть на больной для всех Ольговичей, к которым относила себя и Мария, струнке. Но не тут-то было.
– Станешь, станешь, – как о деле, уже решенном и само собой разумеющемся, отозвалась веско княгиня, отметая напрочь все прежние дрязги, имевшие место между Ольговичами и Монома-шичами. Да что там для нее Мономашичи, при необходимости, видя собственный интерес, она и с чертом могла бы поладить. – Ты же, Всеволод, не просто русич, даже не просто княжич, ты – князь! – заявила она резко и напористо. – Лицо государственное и ответственное. А интересы государственные для настоящего кня-зя, а не для князя-размазни, которым ты, надеюсь, не являешься, – наполнился металлом ее голос, как торжественным благовестом колокольный звон перед пасхальной службой, – должны быть выше его собственных интересов. Разве не этому тебя учил инок Никодим и твой отец, царство ему небесное. – Зашла умудренная жизненным опытом княгиня с другой стороны для разрешения возникшей проблемы, мелко осенила себя крестным знаменем. – К тому же отец невесты твоей, Глеб Юрьевич, всегда держался не Мономашичей, а Ольговичей, с батюшкой твоим в молодые года очень дружен был. Так дружен, что покойный Святослав Ольго-вич ему Курск в удел давал. То-то же…
– А я уже не помню, кто и как меня учил, – усмехнулся кисло, одними губами, Всеволод. – Мало ли чему учили… – Но, поняв, что несет уже откровенную чушь, перешел к серьезному тону. – Как, кстати, поживает отец Никодим? Что о нем слышно? Как продвигается написание им истории рода Ольговичей после отъ-езда братца Олега в Чернигов?
А о матери подумал, впрочем, как уже не раз: «Ей бы не жен-ский плат носить, а княжескую корону или шелом. Не каждому князю так дано быть мудрым и напористым».
– Да что-то у отца Никодима не заладилось с Ярославом Все-володовичем, – отозвалась княгиня, решив удовлетворить интерес бывшего воспитанника инока Никодима к его персоне. Впрочем, сделала она это не по причине женской болтливости или стремле-ния угодить сыну, а опять же из соображений воздействия на Все-волода, чтобы проще было сломить его упрямство. – Только ты, Всеволод, не пытайся увильнуть от главного разговора, из-за ко-торого твоей матери пришлось столько верст трястись в телеге по ямам и колдобинам. – Тут же возвратилась она к цели своего раз-говора.
– А я и не ухожу, – заявил матери Всеволод с прежним упорст-вом и упрямством, ведь и в нем бурлила кровь новгородки Марии. – Об иеромонахе Никодиме я спросил только потому, что о нем ты заговорила сама, матушка. Вот и подвернулся вопрос на язык. А о деле я уже сказал, что никакой иной жены кроме Адалинды не хочу. Не разрешишь, матушка, на ней жениться, вообще ни на ком не женюсь. Буду перебиваться наложницами. Думаю, что запре-тить иметь наложниц даже ты, матушка, не в силах…
– Цыц, младень! – не на шутку рассердилась княгиня, повысив и до того звучавший металлом голос. – Ему – про Фому, а он свое – про Ерему. Сказала: женишься на Ольге, значит женишься! И не спорь с матерью. Станешь упорствовать, наперекор идти, клянусь, сын, лишишься княжества, изгоем станешь, как Владимир Яро-славич, сын Осмомысла, отца Игоревой жены, Ефросиньи Яро-славны.
– А что с ним опять? – не удержался от вопроса Всеволод, по-чувствовавший по тону матери и брата, что шутки кончились.
– А то же самое, что и у меня с тобой: поперек отцовой воли пошел. Вот Ярослав и выгнал его из Галицкого княжества. Теперь по всей Руси как неприкаянный слоняется… и все ему в приюте отказывают. Хорошо, что хоть поляки да венгры приют ему дают. А то… Ты тоже этой доли для себя хочешь?
Такой доли Всеволод для себя, конечно же, не хотел. Лишив-шись удела и став изгоем, он лишался осуществления своей за-ветной мечты: быть вольным князем, чтобы в сечах прославить и себя и свое княжество на все оставшиеся века.
– А сколько Ольге-то лет? – как бы уступая матери, но, по-прежнему, угрюмо спросил он. – Не в куклы ли ей играть только пристало… вместе с братцем Владимиром, а не о замужестве по-мышлять?
– Четырнадцать скоро исполнится, – не стала лукавить и скры-вать возраст предполагаемой невесты Мария. – А братцу ее уже семнадцать стукнуло, так что, сын, не стоит нос особо задирать.
– Точно, в куклы играть… – нервно усмехнулся курский князь. – И я при ней буду не мужем, а нянькой, чтобы сопли убирать, да песни колыбельные у ее постельки петь, когда спать стану укла-дывать! Вот так женушка у меня будет! Ха-ха-ха! – Гомерическим смехом рассмеялся он. – Вот будет-то потеха для князей: у Всево-лода жена – ребенок. Ха-ха-ха!
– Ты не очень-то смейся, – одернула его княгиня. – Наверно, не раз слышал, что Ольгу Святую, нашу общую прабабку за князя Игоря Рюриковича в тринадцать лет сосватали. И ничего. Такого воителя родила, что не только на Руси, но и во всем крещенном и некрещенном мире известен стал. Византия, на что империя вели-кая, но и та при одном упоминании его имени дрожала. А что Ольга Глебовна молода, так это не беда – состариться всегда су-меет… Вот помолодеть старому – никогда, а состариться… – пе-чально поджала она губы, по-видимому, вспомнив, что ее моло-дость уже безвозвратно ушла и годы берут свое. – Да и ты у нас, сын, давно ли сам таким был? Вот то-то…
– Да хоть красивая она? – вспомнив свои отроческие годы и первые воинские походы в неполные пятнадцать лет, спросил уже более заинтересованно Всеволод.
– Мы с Игорем ее не видели, – честно призналась Мария Пет-риловна, – но вот князь Олег, ездивший по моей просьбе в Пере-яславль, говорит, что уже довольно приятна для мужского глаза: и ростиком вышла, и личиком бог не обидел, и перси, как яблочки налитые, да и попка вполне округлилась… А талия, что у осы, одной пятерней охватить можно.
– Братец Олег ее что ли обнаженную разглядывал, – усмехнул-ся Всеволод, перебив мать, расхваливавшую прелести невесты, словно степной половец достоинства продаваемого им коня на ярмарке, – что даже определил какие у нее перси и попка?
– Зачем же без одежд, – тут же отозвалась Мария Петриловна. – Без одежд вы своих наложниц можете разглядывать. А Оленьку, – назвала она ласково будущую невесту сына и свою сноху, – по-видал он, как и полагается, в одеждах. Но, как настоящий мужчи-на, и под одеждами рассмотрел наметившиеся женские прелести.
– В одеждах можно только лицо… глаза да волосы разглядеть, – не сдавался Всеволод. – А то, ишь какой глазастый, что даже стан, перси и попку узреть смог!
– Ты же в своей иноземке ее прелести в одеждах первоначаль-но узрел? – Не так-то просто было сбить княгиню с толку. – Не скажешь же, что она перед тобой голой своими прелестями тряс-ла… еще до того, как…
– Да, конечно, – смутился Всеволод. – Хотя и полуобнаженной видеть ее мне тоже довелось. В церкви, когда принимала креще-ние, – пояснил он с некоторой долей гордости за себя, вот, мол, мы какие удалые да хваткие.
– Ладно, сын, – спокойно и обыденно сказала Мария, – к чему нам пустой спор. Вот привезут сваты суженую, тогда и разгля-дишь ее как следует. И личико – солнышко ясное, и глаза – лес-ные озера, и волосы – струящееся золото, и все остальное. А пока, чтобы не иметь недоразумений с ее братом, Владимиром Глебо-вичем Переяславским, проводи-ка ты со двора иноземку подобру-поздорову… Не вводи меня в грех и искушение… Ибо не только за ее косы из княжеской опочивальни вытащу, но и самой жизни лишить в сердцах могу!
Всеволод смолчал. Для себя он уже решил, что княжеский удел намного важней любой женщины, даже самой красивой и самой искусной в любовных играх. К тому же, кто ему запретит держать Адалинду даже при юной жене в тайных наложницах в каком-нибудь пригородном боярском доме или собственной заим-ке, выстроенной в каком-либо укромном и красивом месте его владений. Мало ли князей, которые поступают подобным обра-зом… Однако удельный курский князь в силу своей юности еще плохо знал нрав родной матушки…
































ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СВАРОЖЬИ ДЕТИ

ВОРОЖБА

Не задерживаясь в гостях у курского князя, Мария Петриловна с сыном Игорем и его дружиной вскоре возвратилась в Путивль, где развернула бурную деятельность по подготовке к предстоя-щей свадьбе, играть которую решила в Чернигове, как родовом гнезде Святославичей. Узнав о таком решении мачехи, чернигов-ский князь Олег Святославич не только не возражал, но и был весьма обрадован оказываемой ему и его граду честью. А потому было ухудшившиеся отношения между ним и княгиней-матерью вновь наладились, обретя ровный деловой тон.
Но не только свадебной подготовкой была занята княгиня Ма-рия. Она не забыла и о наличии у Всеволода иноземной наложни-цы, присушившей, а то и приворожившей, по ее мнению, юного князя. И тут, как нельзя кстати, пригодилась верная ключница Меланья, знавшая не только толк в сводничестве, но еще и в вол-шбе, в приворотах и отворотах, в излечении болезней и, наоборот, в напущении порчи.
– Надо постараться, Меланьюшка, – призвав старую ключницу к себе в опочивальню и уединясь таким образом с ней от посто-ронних глаз и ушей, делилась своими переживаниями и надежда-ми княгиня, – сослужить мне еще одну службу: вызволить младе-ня из чар иноземной девицы.
Под первой службой ключницы она, по-видимому, понимала отмщение черниговскому епископу Антонию, повлекшее хоть и не смерть неверного служителя церкви Христовой, но длительную хворь его, ибо участие Меланьи в деле с вдовицей Любославой, сделавшей когда-то князя Игоря по уговору хитрой ключницы мужчиной, она и за службу-то не считала. «Подумаешь, подбила глупую бабу переспать с юным княжичем в ночь на Ивана Купалу и дел-то… Так любая баба бы на это с радостью согласилась: и удовольствие, конечно, младеню дала, но и сама его еще в боль-шей мере получила, – считала искренне княгиня, уже позабывшая и Любославу, выданную ею замуж, и то, что у этой Любославы был плод от ее сына. – Так что та служба и не служба вовсе, а так, службишка малая, которую и в расчет брать-то не приходится».
– Почему, матушка княгиня, не сослужить? – перебирала тон-кими губами понятливая ключница. – Сослужу… Как надо, со-служу… И младого князя от иноземных чар освободим, и инозем-ку поганую, если прикажешь, со света белого сведем… Это ожи-вить невозможно, а свести… Свести запросто!
– Вот и послужи, – не стала вдаваться княгиня в подробности и тонкости предстоящей «службы» верной ключницы. – А за мной служба, сама знаешь, никогда не забудется. Ни тиной не затянет-ся, ни ряской не покроется. Верную службу я всегда помню…
– И послужу. Только… – замялась верная Меланья.
– Что – только? – недовольно переспросила Мария, отвыкшая от того, чтобы ей прекословили.
– Мне надобен след чужеземки изъять, да локон волос ее, что-бы волшба прошла без сучка, без задоринки…
– Вот и изыми…
– А как? Я-то тут, а она, злодейка, чай, в Курске. Я еще не нау-чилась в ступе или на помеле по воздуху летать, как в сказках да баснях это сказывается, и в серого волка, как Всеслав Полоцкий, не умею оборачиваться…
– Это тот, что за ночь мог из Киева до Тмутаракани доскакать или же из Полоцка до Киева?
– Тот самый. Слышала, что был он и князем, и волхвом, а то и волком-оборотнем… – оглянувшись по сторонам, словно в княже-ской опочивальне могли быть посторонние уши, шепотом поведа-ла Меланья.
– Но и ты ведь не простая баба? Небось, тоже в ночную птицу-сову оборачиваешься, чтобы народ крещенный своим страшным уханьем пугать?.. – перекрестилась княгиня.
– Нет, матушка княгиня, – искренне опечалилась Меланья, – я таких тайн не постигла… не сподобилась… Я лишь по малости ведаю…
– Ну, ничего, – усмехнулась Мария, – раз волком серым бе-жать, ночной птицей летать не можешь, помело или ступу седлать не научилась, тогда поезжай-ка ты, Меланьюшка, в Курск на ло-шадке, в возке, да и сделай все, как надобно.
– Я бы и рада, да как объяснить мой приезд князю Всеволоду. Мне-то надо побыть не просто в городе том, но в самих княже-ских палатах. Что я скажу князю, когда он спросит: «Зачем пожа-ловала, старая карга»? Не скажу же, что из-за ведовства. Хоть у нас и не так, как в странах на заходе солнца, где ведуний сжигают на кострах, но все равно ведовства не любят. Если не побьют до смерти, то из города выгонят. Тут, матушка княгиня, и ты не в силах будешь заступиться, если народ весь на вече такое решит. Тут даже князь бессилен. Ибо народ – это сила, сила неодоли-мая…
– А ты скажи, что мною послана… – Тут Мария немного при-задумалась, так как в словах ее верной ключницы и подвижницы в самых тайных делах был свой резон: на Руси, за исключением разве что Галицкого княжества, ведуний действительно пока еще не сжигали, как это делалось во Франции и Германии, но в церк-вях их уже во всю предавали анафеме и подвергали гонению, а потому надо было все сделать так, чтобы даже малейшего подоз-рения не вызвать. – Оброненное мною колечко с алым яхонтом искать, которое дорого мне, как подарок матушки и батюшки, – нашла разумный выход из создавшегося щекотливого положения хитроумная княгиня. – Я тебе и колечко это дам. Князю перед отбытием покажешь, что якобы отыскала. Только, смотри, не по-теряй его ненароком на самом деле. Головой ответишь! И все волшебство тогда твое тебе, Меланьица, не поможет…
– Не потеряю, – прошамкала ключница. – Буду хранить его пуще ока своего!
– Смотри уж, – еще раз напомнила княгиня и добавила: –  Кроме кольца для такого дела я свой возок не пожалею, чтобы быстрее добралась.
На том две заговорщицы и порешили. И не только порешили, но еще и разыграли перед Игорем и Ефросиньей  сцену поиска «утерянного» колечка с выводом его дальнейшего поиска в Кур-ске, в тереме у Всеволода.
А на следующий день, рано поутру, в расчете добраться до Курска без лишних ночевок и отдыха в попутных городах, из Пу-тивля отправился княжеский возок с ключницей Меланьей.

Как и предполагала сама Меланья, в Курске ее ждал далеко не горячий прием.
– Чего надобно, старая сводня? – спросил Всеволод, когда пе-ред вечером Меланья появилась в его тереме.
– Матушка колечко свое, даренное ей родителями перед свадь-бой, с алым яхонтом, будучи у тебя в гостях, обронила, – поясни-ла Меланья причину своего прибытия, поясно кланяясь князю. – Очень уж оно дорого памятью своей для княгини, – уточнила она, – вот и послала меня здесь поискать. Да еще и приказала без ко-лечка в Путивль не возвращаться…
– Чудить матушка что-то стала, – буркнул недовольно Всево-лод. – Да, ладно уж, ищи, – разрешил он милостиво. – Найдешь – скажешь… и покажешь. – Взглянул строго.
– Обязательно скажу, чего не сказать, – принялась причитать старая княгинина ключница, на этот раз кланяясь до полу. – И покажу, чего не показать…
– Только не сейчас приступай к поискам, а поутру, когда будет светло и видно. Сейчас сумрачно. Вечер уже. Ты, надеюсь, уже ела? – задал Всеволод на всякий случай вопрос, чтобы не про-слыть в глазах матери еще и скрягой, побоявшимся накормить ее посланницу, хотя знал, что Меланья голодна никогда не будет, всегда сможет позаботиться о себе сама.
– Еще нет, светлый князь, – потупилась Меланья, хотя голод-ной в действительности не была, так как княгиня обеспокоилась провиантом не только для своей посланницы, но и для сопровож-давших ее гридней..
– Тогда ступай вниз к стряпухе Матрене, она у меня тут за всех: и за ключницу, и за стряпуху, и за главную прислугу. Она накормит и опочивальню покажет.
– Благодарствую, светлый князь, благодарствую, – поясно по-клонилась Меланья. И тут же спросила княжеского позволения взглянуть хоть краешком глаза на его красу ненаглядную. – Слух идет, князь, пава павой, красота несказанная…
– Тебе это зачем? – усмехнулся Всеволод. – Не жениться ли на ней, старая карга, собралась, – пошутил он. – Но такие, как ты, только на помеле женятся… или на ступе… если знакомого леша-ка под рукой нет.
– Так матушка княгиня просила, касатик, – не смутилась Ме-ланья. – Мол, самой не довелось взглянуть на присуху молодца по гордости  княжеской, хоть ты, старая, взгляни, да пообскажи опо-сля. Я же говорю, что слух-то идет о ее неземной красе.
– Что ж, – разрешил князь, польщенный лестью старой сводни, – взгляни. Надеюсь, что с Адалинды ее красы от твоего взгляда не убудет…
– А то, касатик, а то…
К следующему полудню ключница Меланья не только обша-рила все закоулки княжеского терема, не только повидала Всево-лодову зазнобу, но и предъявила курскому князю «найденное» ею колечко княгини.
– Вот нашла, – заявила она торжественно, поворачивая в цеп-ких пальцах колечко то так, то этак, – в коридоре завалялось. Те-перь со спокойной совестью можно и восвояси отправляться, кня-гинюшку дорогую порадовать.
И, не дожидаясь следующего дня, отправилась обратно в Пу-тивль, сопровождаемая двумя молчаливыми всадниками из дру-жины Игоря и таким же малоразговорчивым возницей, управляв-шим княжеским возком.

– Странная ключница у твоей матушки, – лежа в княжеском ложе на атласной накидке светло-розового тона, прикрывавшей ложе для чистоты и удобства, и отдыхая после очередных любов-ных игр, вдруг ни с того, ни с сего заявила Всеволоду Адалинда. – Вроде говорит все ласково и тихо, а от ее слов по коже дрожь пробирает и сердце холодеет.
– Состаримся, милая моя, – заметил на это философски князь, – и мы станем на нее похожи: будем говорить ласково да мягко, и в телах наших этого огня, что сейчас имеем, уже не будет. Потому и на других от наших никчемных слов будет веять хладом и  тле-ном. Впрочем, забудь о ней. Разве нам не о чем ином поговорить?
– И то, – беззаботно рассмеялась Адалинда, вскочила на коле-ни, сверкнув белизной колыхнувшихся от резкого движения, но по-девичьи аккуратных грудей, с задиристо топорщащимися ро-зовыми сосцами в матовом ореоле окончания чаш; затем пригну-лась к телу князя, опираясь на тонкие, холеные руки, как и все ее по-кошачьи гибкое тело, густо сдобренные втертыми в них паху-чими мазями, вызывающими не только приятный аромат в супру-жеском ложе, но и жар желаний. Держа тело на весу,  она засколь-зила влажным и горячим кончиком язычка от груди князя вниз, к паху… 
Почувствовав приближение языка и нежных губ, плоть князя, просыпаясь и наливаясь мужской силой, неудержимо поспешила навстречу. Сильные руки князя обхватили голову женщины, что-бы помочь ее жаркому рту обрести искомое. Но Адалинда отрица-тельно повела головой: «Не надо, я все сделаю сама». Оставалось только гладить черный шелк ее волос или ласкать кончиками пальцев податливые чаши персей с твердыми бугорками сосцов.
«Да разве сопливая девчонка, пусть и родовитая княжна, смо-жет такое? – подумал Всеволод и застонал в предчувствии слад-кой истомы. – Да никогда».

***
– Ну, рассказывай, – нетерпеливо встретила княгиня Мария свою ключницу, – все ли удалось? Заждалась я…
– Удалось, удалось, матушка княгиня, – заверила Меланья елейным голосом. – И следок изъяла, и волосков собрала изрядно. В полночь, когда черные силы в самой силе, – таинственно зашеп-тала она, –  поворожу.
– Я приду, – безоговорочно заявила княгиня.
– Приходи, коль не из пугливых, – предостерегла Меланья, впрочем, все тем же елейно-воркующим голоском. – За ворожбой всякое случается…
– С тобой-то до сих пор ничего не случилось, – нашлась кня-гиня, которую, как ни странно, почему-то интересовал процесс наложения заговора, – и со мной, думаю, ничего не случится… Не пугай – не из пугливых!

 В полночь в коморке ключницы в тревожном свете восковых свечей, отбрасывающем на стены изломанные очертания двух человеческих фигур, над небольшим столом, на котором лежали две тряпичные куклы, причем в одной, при большом желании, можно было рассмотреть  изображение мужского пола, прикры-тую красной материей, изображающей, по всей видимости, кня-жеское корзно, в другой, с топорщащимися грудями и широкими бедрами, явно угадывалась женская, склонились два человеческих существа в темных одеждах.
Княжеский терем, уставший за день от шума и суеты, крепко спал, погрузившись в вязкий мрак, и только в коморке ключницы, крепко запертой изнутри на всякий случай от посторонних глаз и рук, жизнь, полная таинственности  и волшбы, продолжалась.
– Ну, что, все готово? – спросила тревожным шепотом княгиня свою наперсницу-заговорщицу.
– Готово, – глухим замогильным голосом отозвалась Меланья, отбросив прежнюю елейность.
– Тогда начинай.
Меланья взяла со стола куклу, изображающую мужчину, по-ложила на левую ладонь, поднесла ближе к губам и стала шептать заклинания: «На море на Океане, на острове на Буяне лежит дос-ка, на той доске лежит тоска. Бьется доска, убивается тоска. С доски тоска в воду, из воды в полымя. Как мать быстра река течет, как пески с песками споласкиваются, как кусты с кустами свива-ются так бы ты, раб, князь Всеволод, не водился с рабой Адалин-дой, ни в плоть, ни в любовь, ни в юность, ни в ярость. Как в тем-ной темнице и в клевнице есть нежить простоволоса и долговоло-са, и глаза выпучивши, так раба Адалинда казалась бы князю светлому Всеволоду простоволосой и долговолосой, и глаза вы-пучившей; как у кошки с собакой, у собаки с росомахой, так и у князя Всеволода с рабой Адалиндой не было бы согласия ни днем, ни ночью, ни утром, ни в полдень, ни в пабедок. Слово мое креп-ко!»
Прочитав заклятие, старая ключница трижды сплюнула через левое плечо и снова начала шептать заговор, так как необходимо было заговор на остуду молодца к девице шептать три раза без остановки. В противном случае он мог и не подействовать.
Окончив заклинание, ключница отдала куклу, обозначавшую князя, притихшей княгине.
– Развяжи на ленты, чтобы злые люди не могли воспользовать-ся для своих темных делишек, – подсказала Меланья своей вла-стительнице. – А все ленточки потом брось в огонь.
– Печь сойдет?
– Сойдет. И костер сойдет…
– Сделаю, – шепнула еле слышно княгиня и стала развязывать тряпичную куклу.
Пока княгиня занималась своим делом, Меланья откуда-то достала острое шильце и стала калить его кончик на пламени све-чи. Когда жальце шильца нагрелось докрасна, она раскаленным шильцем проткнула вторую тряпичную куклу, изображавшую девицу, нанеся удар примерно в то место, где должно было распо-лагаться сердце.
«На море на Океане, на острове Буяне, лежит бел-горюч ка-мень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица…», – зашептала ключница слова второго страшного заклинания по на-ведению порчи на любовницу князя Всеволода.
Окончив один раз заговор, она еще дважды повторила его, пронзая тряпичную куклу раскаленным шильцем к пущему стра-ху, обуявшему княгиню, лицо которой покрылось мелкими ка-пельками холодного пота.
В коморке остро запахло паленым: тряпьем, шерстью и воло-сами, пламя свечи тревожно заметалось, словно от дуновения вет-ра, которого в запертой комнатушке и быть-то не могло. Невесть откуда появившиеся изломанные, размытые тени заскользили по стенам и полу. От всего этого бедной княгине стало не по себе да так, что мороз по коже. Однако ничего не поделаешь, приходи-лось всю процедуру волшбы довести до конца. Иначе всю силу страшного заговора можно было обратить против себя. Так что приходилось терпеть…


***
«Ой!» – страшно вскрикнула во сне Адалинда, разбудив своим криком князя Всеволода, обнимавшего ее своей рукой за шею.
– Что с тобой? – спросил Всеволод сонным голосом, не только не вынимая из-под любовницы руку, но инстинктивно еще крепче прижимая податливое девичье тело к себе. – Приснилось что?
– Страшный сон приснился мне, милый, – испуганно зашепта-ла Адалинда, прижимаясь всем телом к телу князя. – Снилось, что ты меня бросаешь, предаешь, а потом, и совсем, смерть пришла за мной. Стращная-престрашная, похожая на ту старуху-ключницу Меланью. Только с косой…
– Спи, радость моя, – поцеловал Всеволод Адалинду за ушком, там, где курчавились волоски. – Это всего лишь сон. Люди гово-рят: «Страшен сон, да милостив Бог». Вот придет светлый день и разгонит все ночные мраки и печали… Прильни сильнее ко мне и спи.
Вскоре Всеволод, повернувшись на другой бок, захрапел, но перепуганная Адалинда как ни прижималась к сильному телу кня-зя, ища в нем опору и поддержку, так все равно не смогла заснуть до самого утра. Мысли, одна тревожней другой, лезли помимо воли девицы в ее головку, невидимая и беспричинная тоска под-катывала к самому горлу, слезы катились из глаз.
Утром же Адалинда встала с красными заплаканными глазами и больной от бессонницы головой, что не понравилось Всеволоду, привыкшему видеть свою подругу всегда веселой и жизнерадост-ной. К тому же еще Адалинде пришло на ум напомнить Всеволо-ду о женитьбе на ней.
– Ты же обещал! – зло выкрикивала она Всеволоду. – Так где же твое слово, князь?
– Надо обождать, – смущенно мямлил Всеволод, уходя от не-желательного разговора. – Пока не время…
– Ты обольстил меня и увел от мужа, – наседала с нарастаю-щей агрессивностью Адалинда. – А теперь в кусты. Да еще и му-жа убил… Трус! Негодяй!
– Купец, как ты сама мне говорила, не был твоим мужем, – за-щищался курский князь, с каждым словом Адолинды наливаясь желчью раздражения, недовольства и злости. Теперь Адалинда предстала перед ним не в образе светлого ангела, обольститель-ной нимфы или же смиренной овечки, а в образе злой фурии или женского подобия, одержимого бесами. Прежнее очарование ее красотой таяло на глазах.
– Он был моим мужем, но ты его убил, – не слушая любовника и здравый смысл, твердила как заведенная Адалинда. – Обманул меня, а сам жениться на мне не собираешься. Я знаю, что твоя мать тебе уже невесту нашла, какую-то княжну, и скоро тебя на ней женят. От меня ничего не скроешь…
Скандал вышел громкий и долгий, какого у Всеволода с мо-мента его знакомства с Адалиндой никогда не было. Чтобы не слушать бабьих упреков и не видеть слез, он приказал оседлать Вихря и, сопровождаемый десятком гридней, поехал проверять южные заставы, надеясь таким образом немного развеяться и раз-мяться.
День ото дня капризы Адалинды становились все чаще и чаще, что вызывало в душе князя вместо прежней жалости только вспышки гнева и раздражения, злости и разочарования. Любовные утехи уже не были столь сладостны и привлекательны, и он все реже и реже делил с Адалиндой любовное ложе. Не только Ада-линда со своими упреками и капризами надоела, но и ее навязчи-вая и изощренная любовь становилась тягостной и обременитель-ной.

«С Адалиндой надо что-то делать, – размышлял хмуро князь, уйдя из княжеской опочивальни от бабьих слез и гомона в грид-ницу. – Своими выходками она мне житья не даст. Еще не хвата-ло, чтобы из-за нее рассориться с Владимиром, братом Ольги… А слухи-то дойдут… доброхоты в таких делах всегда находятся...».
После той странной ночи, когда Адалинда проснулась с кри-ком от страшного сна, отношения между нею и князем стали рез-ко ухудшаться. В конце концов, Всеволод настолько охладел к бывшей любовнице, что предложил ей свободу выбора: выйти замуж за кого-либо из его дружинников или же отправиться  с попутным купеческим караваном к себе на родину, в Сурож. Но Адалинда не пожелала ни того, ни другого. Не пожелала она ос-таться и тайной наложницей князя, устроившись где-нибудь на отдаленной лесной заимке.
«Или буду твоей законной супругой, – упрямо твердила она, не желая слушать, как казалось Всеволоду, разумные доводы, – или жизни тебя и себя лишу».
«Скорей бы что ли свадьба, – все чаще мыслил Всеволод, – то-гда, может, смирится и притихнет. Нет не притихнет, – тут же возражал он сам себе, – пуще прежнего взъерепенится… Тогда что? Тогда надо от нее избавляться… А как? А как придется. Мо-жет, посоветоваться с кем?.. А с кем? Была бы рядом матушка, то можно было бы и с ней… Но ее рядом нет».
Сколько ни думал Всеволод, придумать ничего лучшего, как отдать ее насильно в содержанки или наложницы кому-либо из своих бояр, не придумал.


СВАДЬБА

Свадьбу Всеволода и переяславской княжны Ольги играли к вящей радости Марии Петриловны в Чернигове в конце октября месяца, когда все работы в поле по сбору урожая были полностью завершены, и княжеские скарбницы и клети ломились от жита, животины, птицы и рыбы. На свадьбу съехались гости чуть ли не ото всех княжеств Южной Руси. Даже Игорева супруга, Ярослав-на, только что благополучно разрешившаяся бременем, подарив мужу еще одного сына, Святослава, названного в крещении Пав-лом, и та, оставив младенца на мамок и кормилиц, хоть обыден-кой, но приехала на свадьбу деверя.
Епископ черниговский Антон, присланный митрополитом Константином вместо изгнанного Святославом Всеволодовичем Антония, лично обвел молодых вокруг аналоя Спасо-Преображенского храма, громким басом вопрошая, берет ли раб божий, князь Всеволод Святославич Курский в жены княгиню Ольгу.
– Беру, – звонко, на весь храм, заявил Всеволод, одетый по случаю венчанья в парчовые одежды жениха.
– Берет ли раба божья, княгиня Ольга в мужья князя Всеволо-да? – вопрошал опять епископ рокочущим басом.
– Беру, – еле слышно отозвалась Ольга, наряженная во все бе-лое и нежно-воздушное, словно игрушечное.
О том, что венчается раб такой-то к рабе такой-то, Всеволод почти не слышал, дожидаясь самого понятного и короткого во всей этой процедуре: «Аминь»!
Не успел епископ Антон произнести сакральное «Аминь», как во всех церквушках Чернигова веселым, беря пример со Спасо-Преображенского храма, радостным перезвоном заиграли колоко-ла. О свадьбе курского князя Всеволода Святославича с княжной Ольгой Глебовной должны знать и радоваться не только в Черни-гове, не только на земле, но и на небесах.
Сразу же за вратами собора молодых ждал хор разряженных девиц, певших свадебные причитания. Первая часть девиц под дуделки и сопелки начала:
По городу звоны пошли,
По терему дары понесли:
Дарили дары свет Ольге-то,
Все княжне-то Глебовне!
Принимал дары добрый молодец,
Добрый молодец – новобрачный князь,
Свет Всеволод –то, да Святославич!
Другие тут же под ритмичные удары бубнов подхватывали:
На дворе, матушка, ни дождь, ни роса,
В тереме мила теща бояр дарила
Камкой, тафтой, золотой парчой,
Милого зятя – вековечным даром,
Вековечным даром – своей дочерь!
Так под нескончаемые песни и приплясывания девиц и моло-дых парней, под веселый перезвон колоколов, под свист и гудение сопелок и рожков, под звон бубенцов и удары бубнов, под бес-прерывное падение подбрасываемого над ними жита – символа счастья, богатства и плодородия – дошли Всеволод и Ольга до княжеского терема. А там, на просторных сенях, вмещавших до двух сотен людей, новобрачных и гостей уже ждали ломящиеся от яств и вин столы. За ними хватало места не только ближайшим родственникам жениха и невесты, но и всему боярству чернигов-скому, переяславскому, северскому, путивльскому, трубчевскому и курскому. Не была забыта и младшая дружина, а еще многочис-ленная служилая часть черниговского князя – городские, дворцо-вые и сельские тиуны, вирники, мытники, огнищане, мечники, сокольничие, конюшие, рядовичи. Их разместили прямо во дворе княжеского терема за сколоченными плотниками по такому слу-чаю столами и широкими лавками-скамьями. И здесь столы хоть и были не столь богато убраны, но также ломились от яств и пития. Веселись русская душа!
Широко распахнула Мария Петриловна двери скарбниц и ме-душ князя Олега, чтобы всем запомнилась свадьба ее младшень-кого. Не поскупилась тут и чета путивльских князей, Игоря и Ярославны. Также помогли, чем могли, пригнав несколько возов с разными подарками и вкусностями из Путивля. Впрочем, и сам курский князь со своими курянами и трубчевцами в стороне от предпраздничной суеты не остался, и он постарался внести ощу-тимый вклад в собственную свадьбу, чтобы надолго запомнилась люду.

В качестве приданого за княжной Ольгой Глебовной ее брат отдавал городок Римов, стоявший в верховьях Псла, который ближе был к Северской земле и Курскому княжеству, нежели к Переяславскому, а потому жители его всегда тянулись к Ольгови-чам, чем к Мономашичам. Кроме того, подвыпивший Владимир Юрьевич в запале радостных родственных чувств во время празд-ничного застолья предложил своему молодому зятю и его стар-шим братьям возвести острожки и засеки на реках Обоянке у Бо-яньего городища да на реке Судже, катившей свои воды в Псел, чтобы оградить южное порубежье Северского княжества и его курского удела от набегов степных орд. Причем это предложение он сделал не один на один, а во всеуслышанье, за пиршественным столом, в присутствии великого князя Святослава Всеволодовича Киевского, Романа Ростиславича Смоленского и еще десятка дру-гих именитых князей и их супружниц, а также своего младшего годом брата Изяслава.
– Спасибо, шурин дорогой, – искренне обрадовался Всеволод необычной щедрости переяславского князя, у которого земель и у самого было не так уж много. – Спасибо!
– Мне земель не жалко, – горячился подвыпивший Владимир, – только сестру не обижай. Она еще ребенок. Обидишь, пеняй на себя, – кровными врагами нас сделаешь… меня и брата моего Изяслава. И не только сам станешь кровником, но и братья твои ими же будут!
– Не обижу я твоей сестры, не обижу, – заверил шурина Все-волод. – Если будет нужно, еще в куклы с ней играть стану… – не удержался все ж от тонкой иронии.
– В куклы можешь и не играть, но вот свою иноземную на-ложницу из княжеского терема ты должен удалить, – с пьяной откровенностью и непосредственностью заявил Владимир Глебо-вич. – И немедленно! Иначе…
«И откуда он только об Адалинде знает», – удивился Всеволод, но вслух сказал, что удалит всех наложниц.
– Женатому человеку они ни к чему, – заявил он степенно. И добавил: – Не был женат, пробавлялся, а женился – шабаш! – Но про себя подумал: «Вот метишь в наставники, а сам-то с кем спишь, не с чурками же, в лесу напиленными?.. Небось, с девками красными! Так что не лез бы ты, шуренок, в волки, если хвост собачий»!
Владимир Глебович еще не был женат, но как любой русский князь, вопреки православной вере, запрещавшей под страхом от-лучения от церкви прелюбодейство, наложниц имел чуть ли не ежедневно. Так что Всеволод по-своему был прав, когда думал, что не Владимиру его учить вопросам морали и соблюдения чис-тоты тела и души.

Слегка забегая вперед, стоит сказать, что в эту пору свадьба была не только у Всеволода Святославича Курского: великий князь киевский Святослав Всеволодович и его брат Ярослав Все-володович, словно соревнуясь друг перед другом, также весь год играли свадьбы своим детям. Впрочем, свадьбы играли не только в этом году, но и в прошлом, и в будущем планировали.
Перво-наперво, Святослав Всеволодович выдал дочь свою Добронраву за Глеба Рязанского, князя храброго и воинственного, искавшего после смерти Андрея Боголюбского владимирского стола. Затем он же женил сына своего Олега Святославича, имев-шего удел в Лопасне, на дочери князя владимирского Михалко Юрьевича, Светлане, несмотря на то, что Михалко был в ссоре с Глебом Рязанским, а среднего сына Всеволода Святославича – на дочери  польского короля Казимира, Марии Казимировне, девице худой, костлявой и бледной, но с огромными, как само небо голу-быми глазами и пышными золотыми волосами.
В следующем же году киевский князь женил сына своего Вла-димира Святославича на племяннице Всеволода Юрьевича Суз-дальского, Пребране, которые вскоре после свадьбы выехали в Новгород. А Ярослав Всеволович, брат великого князя, также в этом году выдал дочь свою Забаву Ярославну за Владимира Гле-бовича Переяславского, шурина Всеволода Святославича Курско-го.
Так что весь год праздничные и свадебные церемонии прохо-дили по городам Южной Руси: Киеву, Чернигову, Новгород-Северскому. Палаты ломились от народа, а столы на княжеских подворьях – от яств и пития. Земля же Русская в эти медовые для молодых месяцы отдыхала от усобиц и розни.

Едва только Всеволод с молодой женой и ее свитой из всевоз-можных нянек, теток и сенных девиц после недельного свадебно-го пиршества прибыл в Курск, где их уже ждали прибранные по такому случаю княжеские палаты, как в опочивальню, где размес-тились молодые, ворвалась Адалинда, отправленная князем неза-долго до свадьбы на заимку боярина Горюты, еще не старого вдовца, сын которого, Никита, служил в качестве гридня в дружи-не Всеволода. Горюта с радостью взялся за выполнение столь от-ветственного поручения. Еще бы не взяться – не каждый день та-кой лакомый кусок перепадает из княжеских рук. 
«Брал боярин кус сладкий, но, по-видимому, не справился с ним, раз упустил Адалинду – наливаясь злостью, неприязненно не только по отношению к Адалинде, но и к боярину Горюте, решил Всеволод, отчего крупные желваки нервно задвигались на скулах и в уголках жестко очерченных губ. Не знал еще курский князь, что Адалинда не просто сбежала, а сбежала, заколов нового хо-зяина его же собственным кинжалом на его же собственном ложе.
Неприбранная и растрепанная, словно ведьма только что слез-шая с помела, на котором носилась, сломя голову, по миру, она прямо с порога стала кричать на Всеволода, упрекая его в низости и коварстве, расстроив князя и перепугав бедную невесту чуть ли не до полусмерти. Ольга расплакалась, по-детски, размазывая сле-зы кулачками по лицу, а Всеволод, кликнув дежуривших гридней, приказал бывшую любовницу связать, чтобы не бесновалась, да и посадить в холодный поруб.
– Пусть малость поостынет! – заявил в сердцах он.
Дюжий дружинник, несший службу в княжеском тереме, сгреб визжащую и кусающуюся Адалинду в охапку и утащил вниз, где под дубовым полом первого яруса располагались княжеские клети с разными припасами, а также узилище или, по-иному, поруб в виде небольшой, тесной комнатушки, без оконца и лавки для си-дения. Что в ней имелось, так это довольно массивная дверь, за-пиравшаяся снаружи на крепкий дубовый засов. А еще бесчис-ленное множество крыс, снующих с противным писком по всем подвалам.
Когда за уведшим Адалинду дружинником были закрыты две-ри опочивальни и стихли крики, Всеволоду пришлось долго уго-варивать молодую супругу, чтобы она прекратила плакать и лить слезы. Даже пришлось звать на подмогу ее многочисленных нянек и девиц, тут же закудахтавших курами-наседками и захлопотав-ших вокруг юной княгини.
После того, как удалось успокоить молодую жену, Всеволод покинул светелку, оставив Ольгу на попечении ее служанок. «Фу! – утер он выступивший на лбу пот, когда вошел в малую грид-ницкую, служившую ему и местом сбора думных бояр, и местом личного уединения, – не зря смерды любят повторять, что кто с бабами свяжется, тот конченый человек. И как это у них все так получается, – вздохнул он – одна, а весь детинец с ног на голову поставит и с десяток мудрецов в тупик заведет». Но тут его мысли приняли иное направление: «Надо позвать кого-нибудь из дру-жинников, да отправить в Банищи, в вотчину боярина Горюты, чтобы за Адалиндой прибыл».
Не успел князь так подумать, как в коридоре раздались тороп-ливые шаги. Дверь гридницы с шумом, что случалось крайне ред-ко, распахнулась, и через порог, пригнувшись в дверном проеме, переступил сын Горюты, Никита.
– Что случилось, Никита? – спросил Всеволод Святославич недовольно: не любил, когда гридни, пусть и родовитые, но без его зова врываются к нему. – Не пожар ли, что ты так вламыва-ешься?
– Не пожар, княже, – смутился Никита, но тут же, повышая го-лос, добавил: – Хуже!
– Что может быть хуже пожара?
– Смерть.
– Смерть?
– Да, княже, смерть! По крайней мере, для меня. Адалинда, как мне только что сообщили прибывшие дворовые отца моего, зако-лола батюшку.
– Как заколола?!! – опешил от услышанного курский  князь. – Девица… и мужа?.. Да не может такого быть… Посыльные что-то, по-видимому, напутали…
– Нет, княже, не напутали, – с горечью сообщил Никита и, подняв на князя наливающиеся местью глаза, потребовал: – Князь Всеволод Святославич, выдай мне убийцу моего отца головой, как того требуют обычаи наши, как о том же говорит Русская Правда.
Действительно, с самого первого текста Русская Правда, соз-данная еще Ярославом Мудрым, а потом еще не единожды допол-няемая его сыновьями и внуками, гласила, что «Кто убьет челове-ка, тому родственники убитого мстят за смерть смертью; а когда не будет мстителей, то с убийцы взыскать деньгами в казну: за голову боярина княжеского, тиуна огнищан, или граждан имени-тых, и тиуна конюшенного – восемьдесят гривен, или двойную виру…». Всеволод это прекрасно знал. Теперь же, после сказан-ного боярским сыном Никитой  ему это было нужно не только знать, но и принимать решение: выдавать головой Адалинду раз-гневанному дружиннику или уговорить его на взятие виры. Выда-ча Адалинды «головой» сразу же решала все проблемы, что не могло бы не порадовать курского князя, будь Всеволод жестче, но безумные, полные ласк и неги, любовного томления дни и ночи, проведенные с ней, удерживали его от поспешного разрешения судьбы отвергнутой любовницы и наложницы. Где-то в глубине княжеской души затрепетал слабый огонек жалости.
– Что желаешь? – хмуро задал Всеволод вопрос, на который и так уже знал ответ: Никита на сделку не пойдет. Будь на его месте кто-нибудь победнее, возможно, дело бы и разрешилось вирой, но боярский сын в гривнах, кунах и ризанах острой нужды не испы-тывал. Да и с кого было ему требовать виру? Не с князя же?..
«А почему бы и нет»? – пронеслось в мозгу князя, пока он ждал ответ от своего дружинника.
– Выдачи головой! – твердо заявил Никита. – Только выдачи головой, светлый князь, Всеволод Святославич. Только выдачи головой…
Всеволоду хотелось быть справедливым и беспристрастным судьей и ответить: «Бери!», – но огонечек жалости, тлеющий в его душе, заставил произнести иное.
– Я не в праве судить это дело, ибо не смогу быть беспристра-стным… – Никита при этих словах гордо вскинул голову: мол, не понимаю твои слова, князь, – … а потому это дело должен разре-шить князь черниговский, как старший в роду и как наш госу-дарь», – закончил Всеволод свою речь.
Это давало хоть и небольшую отсрочку, но все же отсрочку. С другой же стороны, отдав судьбу бывшей любовницы в чужие руки, Всеволод не только удовлетворял огонек своей жалости, но и как Понтий Пилат, «умывал» свои руки. И как ни странно, Ни-кита этому не воспротивился, не стал требовать немедленной вы-дачи ему убийцы отца, что был вправе сделать. По-видимому, он пришел к выводу, что никуда Адалинда от него не денется: князь Олег все равно будет вынужден выдать ее ему «головой», если он не изменит своего решения, а он не изменит… Возможно, он так-же и «вошел» в положение своего князя, понимая, как тому не легко принимать любое решение.
– Хорошо, – молвил дружинник, – когда прикажешь отправ-лять ее в Чернигов на суд князя Олега? И кто из воев будет ее со-провождать?
– Да хоть сегодня, – вздохнул с облегчением Всеволод, не ожидавший, если честно, такого быстрого согласия сына убитого боярина. – А сопровождать… – он на мгновение задумался, – мо-жешь и ты. Возьми любой десяток дружинников – и сопровождай. Только помни, что она еще не осуждена, а потому казнена без су-да быть не может. Убивший же убийцу без суда сам становится убийцей! Помни это.
– Знаю, – с прежней хмурой решительностью заявил Никита. – Доставлю в Чернигов в целости и сохранности. Прикажи выдать.
– Сейчас. Позови-ка ко мне сотника Якуна, ему отдам распо-ряжение. А пока ты будешь его искать, я напишу небольшое по-слание братцу.
Никита вышел, а Всеволод, подойдя к настенному шкафчику, в котором хранились письменные принадлежности и куски хорошо выделанного пергамента, а иногда и вообще редкостная вещь – листы бумаги, изготавливаемой в далекой стране Китае, – открыл искусно сработанные створки, отыскал необходимое для написа-ния послания и принес все на стол. Потом, присев на широкую лавку, стал писать послание брату.
Когда же Никита появился в очередной раз в малой гриднице, но уже с бесстрастным Якуном, по-видимому, уже знающим об-стоятельства этого вызова и ожидающим княжеского распоряже-ние, то послание Олегу было готово.
– В распоряжение Никиты направь десяток дружинников и выдай из поруба Адалинду. Пусть сопровождает ее на суд брата Олега в Чернигов, – приказал Якуну Всеволод.
Тот, не задавая ненужных вопросов, молча склонил голову в знак того, что все сказанное князем он понял и исполнит в точно-сти.
– А тебе, Никита, для брата моего послание, – передал Всево-лод дружиннику скатанный в трубочку и перевязанный шелковой ленточкой свиток. – Секретов тут нет, поэтому сгодится и без личной печати… Руку мою брат знает и так… Надеюсь, что суд брата будет хоть и суров, но справедлив.
– Я – тоже надеюсь… – отозвался Никита, забирая свиток.
Якун и Никита ушли, а Всеволод Святославич остался в грид-нице. Сидел за столом, подперев огромными, натруженными ла-донями голову и спрятав в них сомкнутые очи. О чем думал князь, и думал ли он, вообще, о чем-либо, осталось тайной.

Суд черниговского князя был, как того и стоило ожидать, спор и однозначен: Адалинда выдавалась головой боярскому сыну Ни-ките, который собственноручно трижды нанес ей удар копьем в сердце.
«Око – за око, зуб – за зуб!» – совсем не по-христиански удов-летворился мщением Никита и на службу к курскому князю больше не возвратился.
«И хорошо сделал, – узнав о состоявшейся казни, решил Все-волод, – не место ему в моей дружине».

В Курске о необычном деле посудачили, посудачили, да и за-были. Особо не печалились, так как все было в соответствии с законом Русской Правды: жестокое преступление требовало тако-го же жестокого наказания, но и не радовались, так как грех радо-ваться чужому горю. Сказано же: «На чужом несчастии своего счастья не построишь». Потому посудачили – и забыли. Впрочем, не все. Князь Всеволод еще долго вспоминал свою несчастную любовницу. А вот в Путивле, где вскоре после свадьбы Всеволода пару седьмиц гостила Мария Петриловна, было по-иному. Там радовались. По крайней мере, двое: княгиня Мария и ее верная спутница ключница Меланья.
– Сработала ворожба-то наша, – шепнула таинственно, блестя черными очами вдовая княгиня.
– Еще бы не сработать, – в тон ей ответила наперсница тайных дел. – Такие силы темные были задействованы, что ужас…
– Как ты и ворожила, – продолжила делиться своими сведе-ниями Мария, – пронзена в сердце!
– А куда же ее было пронзать? – ухмыльнулась старая ведьма. – Разве что в вагину! Но туда ее столько раз пронзали... правда, другими копьями. Ха-ха-ха! – Закудахтала она злорадно. – Ха-ха-ха.
– Не боишься? – поинтересовалась княгиня.
– Чего? – перестав кудахтать, уставилась на нее ключница.
– Божьего суда и ада, которым пугают честной люд священни-ки?
– Поздно уже бояться, – померкнув лицом, отозвалась воро-жея. – Волков бояться – в лес не ходить.
– А я боюсь, – призналась тихо княгиня. – Но все равно раду-юсь: сын освободился от проходимки иноземной. Может, счаст-ливо с Ольгой заживет…
«Как же, счастливо заживет! – ухмыльнулась про себя ключ-ница. – Еще ни разу ворожба счастья никому не приносила. Но тебе, княгинюшка, об этом знать не надо».

 
ВСЕВОЛОД И ОЛЬГА

Сестра переяславского князя была хоть и молода годами, но уже вполне пригодна для супружеской жизни: и ростиком вышла, и личико смазливое и приятное имела, с чуть курносым носиком и большими голубыми глазами, и  перси, небольшие, но упругие, словно яблочки, и уже вполне сформировавшиеся бедра, прель-щавшие своей белизной. Все было при ней. Только не было внут-реннего жара, так необходимого для любовных ласк и игр, к кото-рым давно уже привык курский князь, познавший любовные ухищрения страстной Адалинды. Порой, как от лягушки болот-ной, холодом веяло от юной княгини. «Не с таких ли жен-ледышек и придумал народ в своих сказках царевну-лягушку, – не раз думалось курскому князю, почувствовавшему разность между жаркой страстью и отталкивающей холодностью. – Только в сказ-ках конец всегда добрый, теплый… для тех, кто проявляет терпе-ние. Видно, и мне придется долго терпеть… чтобы бывальщина супружеская стала похожа на сказку».
Всеволод, как и полагалось жениху, в первую брачную ночь лишил Ольгу девственности, но сколько при этом было пролито слез, сколько было плача и рыданий – только Богу всевидящему да всезнающему да ее мамкам и нянькам известно. А ведь они-то, эти мамки и няньки должны были девице все рассказать и обска-зать, чтобы сраму не вышло. Возможно, они и рассказывали, и обсказывали, да и сама она не в чистом поле жила, а среди людей и домашней животинки, не раз видела, как петух вскакивает на курочку, как бычок топчет коровку, а жеребчик – кобылку…  Возможно, и видела, и знала, и услышала перед брачной ночью от многочисленных нянек, но случилось, как случилось. Хотя Всево-лод и старался быть с ней нежен и не груб при лишении девствен-ности. Может быть, все со временем и обошлось бы, и Ольга по-имела бы вкус к супружеской близости, но тут, как на грех, Ада-линду нечистый принес с ее упреками и угрозами. Кроме природ-ной холодности у юной супруги курского князя еще возникла ди-кая ревность, довольно часто ставившая крест на их любовных утехах. Вот и сегодня юная супруга наотрез отказалась исполнять свои супружеские обязанности, пригрозив, если он овладеет ею насильно, все рассказать своему братцу и попросить того забрать ее назад от неверного мужа. А такой поворот дела русский закон допускал. И тогда – прощай богатое приданое, полученное Всево-лодом за Ольгу от переяславского князя, прощай только что сло-жившийся с ним союз и дружба. И да здравствует вражда и рас-пря… Этого же курскому князю было совсем не нужно. Вот и приходилось смиряться с капризами Ольги и делить с ней холод-ное и безрадостное супружеское ложе.
«Прав, прав был Даниил Заточник, – иронизируя над собст-венной супружеской судьбой, грустно размышлял Всеволод, – когда говорил, что хорошая жена – венец мужу своему и беспеча-лие, а злая жена – горе лютое и разорение дому. Что червь древо точит, а злая жена ложе и дом мужа источает. Что нет на земле ничего лютее женской злобы. Что из-за жены прапрадед наш Адам был из рая изгнан, а Иосиф Прекрасный – в темницу заклю-чен. Что злая жена – острое оружие дьявола и стрела, летящая с ядом… Скорее бы, что ли, в поход, – в сотый раз подумал Всево-лод, – лишь бы быть подальше от такой женушки».
И тут следует заметить, что курский князь в своих грустных размышлениях о злых женах даже десятой части не упомянул из того, что было сказано Даниилом Заточником в его «Молениях». Ведь и о прелюбодействе жен Заточник много сказывал, и о вла-столюбии, и о глупости непомерной, и о гордыне да заносчивости. Взять хотя бы то, что «ни скот в скотах коза, ни зверь в зверях еж, ни рыба в рыбах рак, ни птица в птицах нетопырь, ни муж в му-жах, если над ним жена властвует, ни жена в женах, если от сво-его мужа прелюбодействует». Надеялся курский князь, что как бы ни сложилась их супружеская жизнь, но княгиня Ольга прелюбо-действовать уж точно никогда не станет – слишком холодна, а властвовать над собой он ей не позволит. Сказал же апостол Па-вел, что «крест – глава церкви, а муж – глава жене своей»!

Адалинды не стало, и в тереме вновь, казалось бы, должно восстановиться спокойствие, однако счастья и спокойствия как не было, так и не было. Княгиня Ольга часто и беспричинно, как ка-залось Всеволоду, плакала, в супружеском ложе была холодна, словно исполнение супружеских обязанностей ей было в тягость. Всеволод злился, но молчал и все чаще и чаще вспоминал бурные и горячие ночи, проведенные им с Адалиндой, ее нежный шепот и жаркие поцелуи. «Скорее бы в поход, – мечтал он в супружеском ложе, повернувшись спиной к худенькой и костлявой спинке юной супружницы, – подальше бы от этих стен и плаксы Ольги… И спасибо матушке с братцем Олегом, удружившим мне такую женушку-ревунью… Век не забуду их доброты и участия…»

***
Однако поход, назначенный черниговскими князьями на Фе-дора Студита, отодвигался и отодвигался. Сначала из-за затянув-шихся осенних дождей, расквасивших все степные дороги. Позже из-за того, что в Чернигов к князьям Олегу Святославичу и Яро-славу Всеволодовичу прибыли на переговоры послы от половец-ких ханов Кончака и Боняка, орды которых кочевали в Подонье. Эти ханы из-за возникшей в степи междоусобицы захотели зару-читься поддержкой черниговского князя на случай возникновения войны между половецкими коленами. Послы привезли множество даров: ковров, золотых и серебренных изделий и украшений, де-ревянный ящичек с чудными фигурками, пояснив, что это игра в хана из Индии. Впрочем, в этом могли и не утруждаться: на Руси еще со времен Ярослава Мудрого не только прекрасно знали шахматы, но и умели в них играть. Пригнали несколько табунов отборных степных скакунов и десятки темнооких рабынь, добы-тых где-то в предгорьях Кавказа. Некоторые послы открыто заяв-ляли, что не прочь породниться с Олегом через посредство же-нитьбы его сына Святослава и дочери хана Кончака.
«Почему со мной? – спрашивал Олег послов.
«Твоя мать была половчанкой, – отвечали послы. – В тебе есть половецкая кровь. А еще родственники твоей матери направили нас к тебе…»
«Но мой сын еще мал, чтобы жениться, – вроде бы не согла-шался на ханские посулы черниговский князь, переводя все в шутку: – У него еще и женилка годна разве на то, чтобы обмочить травку за углом терема.
Послы смеялись, отдавая должное шутке князя, и говорили, что подождут, когда вырастет…
Олег был горд: ни к кому-нибудь иному, а к нему обратились за помощью и дружбой половецкие ханы. Оставаясь наедине с братьями, он часто говорил: «Эх, было бы неплохо, если бы на-шему роду, роду Ольговичей, удалось Русь и Степь замирить!» В такие минуты в нем пробуждалась и говорила половецкая кровь, отчего даже его очи темнели и прищуривались, как у настоящего степняка, нацеленного на добычу.
Иногда к сказанному он добавлял, что неплохо было бы воз-вратить себе и Тмутараканское княжество, утерянное Ольговича-ми после женитьбы их деда Олега Святославича на дочери хана Осолука, взятое на время в качестве приданого за ханскую дочь, а еще и как плата за те шесть тысяч половецких воинов, данных Осолуком Олегу Святославичу. Олег, совершив поход, воинов Осолуку возвратил, а Тмутараканское княжество забрать назад «забыл», увязнув в княжеских распрях. А оно с той поры так и «прилипло» к рукам рода Осолука. Причем, не без помощи хитро-го соседа – Византии, не желавшей видеть русских на берегах Су-рожского и Русского морей.
«Наши отцы княжество сие утеряли, – мечтал вслух Олег, – а нам предстоит его вернуть. Если не мне и не на этот раз, то вы, братья о том не забывайте, постарайтесь вернуть Тмутаракань и Залозный путь к нему. – И добавлял для верности и убедительно-сти: – Это не только мое желание, но и наказ нашего батюшки».
Игорь и Всеволод обещали не забыть и в свою очередь проси-ли Олега потребовать от половецких послов возврата Тмутаракан-ского княжества.
«А вы, братья, что думаете? – печалился Олег. – Что я не спрашивал? Спрашивал, – тут же отвечал он на свой вопрос. – Однако все попусту. Отговариваются, что за род Осолука, в чьей власти находится Тмутаракань, они ответ держать не могут, так как сами с ним находятся в раздоре. Может, врут, а, может, и правду сказывают… У нас самих на Руси что делается? Тот же раздор и вечная ссора за земли и престолы… И не всегда разбе-решь, кто прав, а кто виновен».   
Вскоре же для курского князя Всеволода, вообще, стало по-нятно, что поход в степь вряд ли когда-либо в этот год начнется: половцы не думали покидать Черниговское княжество, то пируя у князей Олега и Ярослава, то приглашая их с братьями и ближними боярами в раскинутые ими шатры на ответный пир. При таких обстоятельствах о походе в степь Половецкую и речи быть не могло.

Махнув на все рукой, Всеволод с разрешения старшего брата отбыл в Курск. А чтобы дружина, уже насчитывавшая около че-тырех с половиной сотен и собранная Всеволодом в удельный град со всех княжеских волостей, попусту хлеб не ела и от безде-лья не страдала, теряя боевой дух, силу и задор, он поступил сле-дующим образом. Часть ратников расставил по подвластным ему городкам Ратску и Липовцу для несения караульной службы, часть дружинников о двуконь отправил в качестве стражи и застав к порубежью, снабдив их съестными припасами на месячный срок, а остальную часть повел на реку Обоянку. Грех было не воспользоваться предложением Владимира Переяславского и не построить острожки на указанных им реках. И не просто повел, как на прогулку, а к полагающемуся вооружению дружинников приказал еще взять пилы и топоры, да с десяток мастеров-плотников нанял, чтобы было кому следить за исполнением плот-ницких работ, ибо в любом деле нужен мастер и знаток.
«Сначала тут, – решил курский князь, любуясь с высокого холмистого правого берега Псла окрестными лугами и лесами, – а в следующем году, если будем живы, то и на речке Судже местеч-ко подыщем да острог заложим. И от поганых половцев прикры-тие княжеству будет, и от шурина, если коли что…»
Местность под строительство острожка князь подобрал удач-но: с полудня холм огибал Псел, справа и слева, то есть с восхода и заката солнца, жухлой травой, осокой, кочками и низким, безли-стным по времени кустарником определялись болотца. Кроме то-го, по окраине правого болотца тихо бежала речка Обоянка, впа-давшая в Псел. Только с севера, откуда прибыл Всеволод со своей дружиной, подступали леса – главный поставщик строительного материала.
Местность была безлюдна, только остатки когда-то сгоревших и теперь тихо догнивавших остовов былых строений, называемых Боянским городищем, говорили о том, что на этом месте когда-то, в незапамятные времена, стояли постройки и жили люди. Но по-стройки, возможно, небольшая деревянная крепость, сгорели, а люди, если уцелели от вражеских мечей, навсегда ушли в более пригодные для их обитания места.
«Не об этом ли городище рассказывал нам с Игорем инок Ни-кодим, – задумался Всеволод, вспомнив рассказы наставника о князе Русколани Бусе Белояре, его сыне Бояне, ученом волхве, певце и воине, посылаемом к князю Словену за подмогой, о бит-вах далеких предков с ордами готов, задумавших, как сейчас по-ловцы, поработить Русь. – Так ли оно, не так, кто теперь скажет, – размышлял Всеволод, – однако место для строительства острожка подходит как нельзя лучше. Скрытно к будущему острожку ни со стороны Псла, ни со стороны речки Обоянки, ни со стороны Большого болота не подойти. Остается лес. Но половцы, во-первых, приходят с юга, с полудня, со стороны степи и долины Псла, а, во-вторых, наших лесов они, привыкшие к открытым степным просторам, как черт ладана боятся. Подходящее место. Будем строить».  И приказал дружинникам и нанятым им в Кур-ске, Ратске и Липовце плотникам валить топорами лес и строить засеку, а то и острожок.
Взялись дружно, и по истечении седмицы, незадолго до Вар-вариного дня на мыску уже стоял крепенький острожок, состоя-щий из высокого детинца, тройки крепких, крытых тесом изб и нескольких построек для домашнего скота и лошадок, покрытых для тепла и удобства камышом, густо растущим по берегу Псла, обнесенных прочным деревянным тыном.
– Десятский Ярмил, – торжественно заявил курский князь, ко-гда строительство Боянского острожка было окончено, и вся кня-жеская дружина собралась внутри крепостцы, чтобы полюбовать-ся делом рук своих, – принимай со своим десятком крепость сию, да храни ее так, как бы ты хранил родной дом и очаг! Чтобы нико-гда вражья нога не смогла ступить на эту землю!
Десятский Ярмил, крепко сбитый муж лет сорока, сивоборо-дый и курносый, прибившийся к княжеской дружине из Рыльска и дослужившийся благодаря своей природной удали и сноровке от рядового дружинника до десятского, выступил из строя и покло-нился поясно князю, а потом и всей княжеской дружине.
– Спасибо, князь Всеволод, за оказанную честь. Перед дружи-ной обещаю, что не подведем. Умрем тут, но врага не пропустим! На том крест целуем.
Он достал свой нательный крест и приложился к нему губами. То же самое сделали и воины его десятка.
– И тебе спасибо, Ярмил, – растрогался князь. – Принимай острожек и начинай его обживать. Потихоньку устраняй собст-венными силами те недоделки, что имеются. А их, знаю, немало… Как только наладится санный путь, пришлю к вам батюшку кре-постцу освятить да молебен учинить, а еще провианту на первый случай подброшу. Но и вы тут не дремлите: и лес имеется, и река, и степь, и луга… При желании тут можно и охотой, и рыбной ловлей промышлять… И не только для собственных нужд, но и для сбыта торговым гостям…
Дружинники и плотники, до сей поры молча внимавшие сло-вам князя, одобрительно загудели, подтверждая правоту княже-ских слов: места тут были действительно богаты всякой живно-стью. Это успели не только заметить за время строительства ост-рожка, но и почувствовать на собственном примере, добывая себе пищу насущную охотой и рыбалкой.
– А перезимуете, обживетесь, то и о переезде сюда семей сво-их подумайте, – продолжил Всеволод. – И охочих людей кликнуть можно…
– Это – само собой, само собой… – согласились с князем и те, кто оставался на Боянском острожке сторожевую службу нести, и те, кому предстояло вместе с Всеволодом возвращаться в Курск.
– Еще о строительстве часовенки, а то и церкви небольшой по-думайте: не басурмане же и не язычники, Богу молиться где-то же надо…
– Подумаем, – заверили дружно вои Ярмила. – Крепко подума-ем!
«С почином»! – мысленно поздравил Всеволод себя, радуясь, что хоть что-то из его намеченных планов курского княжения, воплощается в действительность.
За суматохой строительства пограничного со степью острожка как-то забылись неурядицы с юной супругой Ольгой и любовные утехи с Адалиндой, да и сама Адалинда, им отвергнутая, затем преданная и казненная по приговору его брата, но с его же пода-чи.


ЛЮБОМИР

Возвратившись с дружиной уже по первой пороше в Курск, Всеволод узнал, что из Новгород-Северского прибыл к нему отец Никодим, нашедший в ожидании князя временный приют среди дворни.   
– Как-то странно прибыл Никодим, – шепнул князю тиун Ерошка, – в худой одежонке и… как-то не по чину…
– Не твоего ума дело, – отрезал Всеволод, не любивший, чтобы тиун совал свой нос туда, куда его не просили.
– Знамо, что не моего, – нисколько не обиделся тиун на княже-скую резкость, – я только для того, чтобы ты, князь, был в курсе событий…
– Хорошо, – примирительно отозвался Всеволод. – А пока прикажи-ка мне баньку растопить… да баб порасторопней, чтобы грязь походную смыть… тело размять…
Тиун, услышав про баб, тихонько улыбнулся: пара ядреных курянок у него всегда для такого случая была под рукой.
– Все будет исполнено, князь Всеволод Святославич, в лучшем виде. И банька, и бабы…
– Как поживала супружница моя? – задал Всеволод очередной вопрос. – Не болела ли? Не скучала ли?
– Помаленьку, – немедленно отозвался тиун. – Знаю, что жива и здорова. А остальное, не обессудь, Всеволод Святославич, не моего ума дело: она-то все со своими мамками да няньками обща-ется… на своей половине. А о чем там они судачат, о чем говорят, не знаю. Сам порасспрашивай. Ты – князь. Тебе ответят. А я… – развел он руками, показывая свое бессилие.
– Хитришь, Ерошка, – усмехнулся князь, зная пронырливую натуру своего тиуна, от которого вряд ли что сможет укрыться во всем тереме, да и не только в тереме…
– Ничуть, княже, – перекрестился Ерошка мельком. – Вот ис-тинный крест!
– Ну, и слава Богу, что жива, здорова… – не стал больше доби-ваться от тиуна сведений о жене Всеволод. – Баньку быстрее го-товь.
Париться в баньке Всеволод любил еще с самого детства, ко-гда ходили туда всем семейством: с отцом и братьями, а еще с ближайшими отцовыми боярами. Поэтому встречу с Никодимом он отложил на время банного приема. «Ничего за час-другой с ним не случится, – рассудил он, – более ведь ждал». Но как только вышел из бани и облачился в свежие одежды, тут же решил звать Никодима, с которым не виделся с того самого времени, когда покинул Новгород-Северский.
– Немедленно зовите, – распорядился князь, выбрав для пред-стоящего общения с бывшим наставником просторную горенку перед княжеской опочивальней, расположенную на втором ярусе и убранную всевозможным оружием, ратными доспехами и охот-ничьими трофеями курских князей.
Никодим был в старенькой, не раз штопаной рясе и поношен-ной ермолке. В руках держал палку, заменявшую ему посох.
– Что случилось, отче Никодим? – поинтересовался князь по-сле кратких слов приветствия и пожелания здравия, привыкший видеть церковных иерархов чисто и тепло одетыми и, вообще, довольными жизнью.
– Здравствуй, князь, Всеволод Святославич, – официально, по полному княжескому чину, назвал курского князя, поясно покло-нившись Никодим. – Это, во-первых. Во-вторых, я уже не «отец  Никодим», а просто… людин Никодим…
– Что так? – удивился больше прежнего Всеволод.
– Отрешенный есть от церкви Христовой и лишен сана… – пе-чально поведал курскому князю собеседник.
– За что же немилость такая? – растерялся Всеволод. Да и как тут не растеряться: слыханное ли дело, чтобы ученых иерархов отлучали от церкви и лишали сана. Даже попы-расстриги, и те были великой редкостью на Руси, а тут целый иеромонах… лишен сана.
– Да за ереси, говорят… за хулу церкви и приверженность языческой старине … – начал Никодим.
– Да какие такие ереси? – поразился вновь курский князь, пре-рвав Никодима. – Какое язычество?… Вот если бы меня в том уличали, еще бы можно было согласиться: как-никак, а якшался с язычниками, особенно, с красивыми язычницами, что ни говори… Да и в дружине моей язычников хватает…  Но ты-то… до сих пор, полагаю, прости уж меня за такое сравнение, девственницы от женщины, родившей пяток ребятишек, отличить не сможешь… Тебя-то за что?
Даже в сумраке княжеской горенки было видно, как покраснел уже бывший иеромонах Никодим, действительно за всю свою жизнь так и не познавший женских прелестей. Время на молитвы, на обучение отроков, на манускрипты древние хватало, а вот на познание женского тела – нет. Впрочем, лицу духовному, мона-шествующему сама вера запрещала радость плоти…
– Так что же с тобой случилось? – посерьезнел Всеволод. – Са-дись и рассказывай, – указал он рукой на просторную лавку рядом с собой. – В ногах правды нет… А я пока прикажу слугам для нас горячего сбитня организовать, а то, что и покрепче сбитня бу-дет…
Он громко хлопнул в ладоши, и в горенке появились слуги.
– Сбитня нам с отцом Никодимом, – приказал, не поворачива-ясь к ним лицом, – а еще ендову сытного меда да вина заморского, чарки под это дело, да что-нибудь на зубок для закуски. Живо! Одна нога здесь – другая уже там!
Слуги поспешили исполнить княжеское указание, оставив Всеволода наедине с Никодимом.
– Да, как говорится, князь Всеволод Святославич, – присев с краюшку на предложенную князем лавку, приступил к более пол-ному повествованию Никодим, – не пришелся я ко двору князя земли Черниговской Ярослава Всеволодовича. С того все и нача-лось…
– Что так? Ведь поначалу вроде бы все шло хорошо…
– Да, вначале все шло хорошо, когда был в Новгороде-Северском при Олеге Святославиче, – стал рассказывать Нико-дим, немного смущаясь такого внимания к собственной персоне со стороны бывшего ученика. – Я занимался церковными делами, а в свободное от церковной службы время школяров грамоте на-шей учил… письменности, цифири. Об истории Руси, подобно греческим ученым мужам, с древнейших времен и до настоящего времени рассказывал… как вам с братцем Игорем, бывало… Ко-нечно, и о языческой поре говорил, а как же иначе… Ведь и язы-ческая пора была когда-то на Руси. Так чего же о ней не сказать… Еще на досуге немного летописями князей Ольговичей занимался по просьбе князя Олега…
– И что же?..
– Да вот подхватила меня нечистая вслед за князем Олегом в Чернигов податься. По правде сказать, не сам решил, Олег Свято-славич позвал. По прибытии в Чернигов решил прежним делом заняться -– обучением отроков.
– Дело богоугодное, – заметил с некоторым недоумением кур-ский князь, не понимая, где же тут ересь.
– Верно, богоугодное – подтвердил Никодим. – Только когда властитель понимающий, да один. А тут сразу два властителя… Возможно, и понимающих, да думающих каждый о себе. Мало того, что думающих о себе, но еще и том, как другому навре-дить… Ведь ни для кого не секрет, что между Ярославом Всево-лодовичем и Олегом Святославичем черная кошка из-за чернигов-ского стола пробежала. Потому-то князь Олег больше время нахо-дится не в Чернигове, а в Новгороде-Северском…
– А я, грешным делом, думал, что в Новгороде-Северском он больше находится из-за полюбовницы своей Изгольды, – пошутил Всеволод, хотя прекрасно знал, что не только из-за Изгольды его старший брат часто бывает в столице Северского княжества.
– Может оно в какой-то мере и так – не стал возражать Нико-дим – и тогда опять же Бог ему судья. Но все же, думаю, из-за того, чтобы не возродить кровной вражды и усобицы. Не взлюби-ли почему-то черниговские бояре князя Олега… Да и Ярослав Всеволодович это не пресекает, а поощряет. Оно ему на руку… А тут вот и я со своим уставом да в чужой монастырь… И тоже не ко двору пришелся…
Никодим малость помолчал, словно размышляя, говорить да-лее или не говорить.
– Вот как-то дошел до Ярослава Всеволодовича слух, – про-должил он, по-видимому, решив, что лучше рассказать все сразу, чтобы не было недомолвок, – что я, якобы, хулу на его отца воз-вожу, то есть на Всеволода Ольговича, да детишек к язычеству склоняю, восхваляя языческое прошлое нашего Отечества… 
– Но это же смешно, – прервал его Всеволод, зная о небывалой честности и порядочности отца Никодима. – Как в такое можно поверить?..
– Конечно, все ложь, – продолжил Никодим, – никакой хулы, я, конечно, ни на Всеволода Ольговича, ни на самого Ярослава Всеволодовича не возводил, к язычеству не призывал… Но кто в то поверит, если ему верить в иное хочется… Особенно, когда любой предлог нужен, чтобы князя Олега Святославича в чем-то упрекнуть, что-то в вину ему поставить. Если прямо не выходит, не получается, то хоть косвенно, хоть краешком, но лишь бы за-тронуть, ущипнуть… Пожаловался князь Ярослав раз нашему епископу, пожаловался два… Тот поначалу сам поищунял, епити-мью наложил… Думал, утрясется. Не утряслось: Ярослав Всево-лодович пуще прежнего на меня злобу возвел. Сказано же: опасно дать беснующемуся острый нож, а коварному – власть и могуще-ство. – Никодим вздохнул. – Пришлось епископу Антону меня на клир церковный княжества северского выставить, чтобы иерархи на меня воздействовали словом своим. Выставил… Воздействова-ли…
– Так ты бы возвратился в Новгород-Северский, – посочувст-вовал курский князь, слушая о злоключениях своего бывшего учителя. – Смотришь, и отстали бы…
– Да я так и сделал – пояснил Никодим. – Только…
– Что только?
– Только Ярославу Всеволодовичу опять неймется: навет за наветом на меня епископу шлет… лишний раз князя Олега уко-лоть желает. Епископ вновь клир собрал и сана меня лишил, из церкви святого Михаила изгнал… На клире больше всех усердст-вовал иерей Никонор, настоятель церкви Покрова, куда он был из церкви Воздвиженья переведен, может, помнишь такого?
– Вроде… помню. Он еще в кулачных боях по Масленице уча-ствовал, – наморщил высокий лоб Всеволод, стараясь припомнить лицо и фигуру священника Никонора.
– Тот самый…
– Так и у него самого, – не сдержал ироничной ухмылки Все-волод, – слышал, рыльце в пушку: дюже любит бабенок смазли-вых «исповедовать»… особенно ядреных. Про жену гончара Зва-на, Яровиту, понесшую после его «исповеди» ребеночка, к приме-ру, слушок долго ходил.  Я хоть и юнцом был, но все уже пони-мал, да как не понять, если вся дворовая челядь над ним открыто посмеивалась.
– Бог ему судья, – перекрестился на темные образа, освещае-мые тусклым язычком лампадки, Никодим. – Не мне его судить… Ибо сказано в Библии: не судите, да не судимы будете…
– Я, отче Никодим, – по привычке обратился Всеволод, – не большой знаток Библии, но и я знаю, что там много чего сказа-но…
– Вот, Всеволод Святославич, вкратце, и весь сказ о моем жи-тье-бытье и злоключениях… – поспешил окончить свое грустное повествование бывший северский иерей Никодим, оставив без ответа реплику курского князя. – Впрочем, я еще хорошо отделал-ся, могло быть и хуже. Наверное слышал о том, как казнили в 1169 году игумена владимирского Феодора, которого Андрей Юрьевич Боголюбский, царство ему небесное, – вновь перекре-стился на образа Никодим, – пророчил не только в епископы сво-ей земли в обход Киева и Царьграда, но и митрополиты?..
– Доводилось. Но то совсем иной случай: там князь Андрей и игумен Феодор пытались посягнуть на права православной церк-ви, чего длиннорясые греческие священники и белое духовенство не очень-то любят, а тут…
– На что они посягали – неизвестно, – тихо заметил Никодим, – а обвинен Феодор был митрополитом киевским, греком Кон-стантином, как и я, в ереси… и казнен, как еретик! Так что я еще легко отделался, Всеволод Святославич, – вздохнул он то ли с облегчением, то ли с грустным смирением свершившегося факта. – Не любят греческие богословы русских. Боятся. Все повторяется вновь, как уже было ранее… еще в дохристианской Руси. Видать, верно писал древний волхв о том в своей «Велесовой книге», ко-торую я вам в детстве вашем изредка цитировал…
Посетовав таким образом на судьбу  и нелюбовь греков к ру-сичам, Никодим замолчал.
– И что же ты? – вновь попытался Всеволод возобновить  раз-говор.
– А что я? – тут же ответствовал Никодим. – Я собрал свои свитки да дощечки, облачился в старенькую рясу – ведь иной одежды у меня нет – и направился сюда… подальше от князя Ярослава Всеволодовича, и его слуг.
– Почему же к брату моему Олегу не обратился за защитой? – поинтересовался Всеволод, зная, что Олег Святославич всегда по-доброму относился к Никодиму.
– А зачем князю Олегу Святославичу лишние проблемы? – во-просом на вопрос ответил бывший учитель и наставник. – У него и своих там предостаточно. Ведь Ярослав Всеволодович, может быть, именно того и добивался, чтобы князь Олег влез в эту за-мятню, став без вины виноватым…
– Может, оно и верно, – согласился Всеволод.
Вот я и решил подальше скрыться с глаз Ярослава и его при-сных, чтобы не создавать Олегу Святославичу забот ни в Черни-гове, ни в Новгороде-Северском. Надеюсь, что бывший мой уче-ник не прогонит меня отсюда… – поднял Никодим на курского князя грустные глаза.
– Что за речи, отче Никодим? Никто тебя отсюда не прогонит, порукой в том слово князя, – вновь по привычке назвав бывшего игумена «отцом», заверил его Всеволод. – Живи в моем тереме, тут всем место найдется… и в доме, и за столом. Не объешь… А дело себе сам ищи: хоть детей боярских обучай, пока у меня мои не появятся, – улыбнулся Всеволод, –  наверно знаешь, что меня совсем недавно женили, – умышленно подчеркнул он обстоятель-ство своей женитьбы.
– Слышал.
– Хоть летопись пиши, – продолжил курский князь, – потом-кам в назидание. А захочешь – можешь и в дружину вступить ко-ли ратную науку еще не забыл. – Пошутил без задней мысли.
– Кто ратному делу хоть раз в жизни обучался, тот эту науку до конца дней своих помнить будет, – ответил серьезно Никодим. – К тому же, я смогу в дружине не столько как вой, сколько как лекарь, как костоправ, пригодиться. И этому доводилось обучать-ся по молодости. Наши русские монахи и священнослужители делу врачевания не хуже, а то, пожалуй, получше многих грече-ских, латинских и арабских врачевателей обучены. Скрытые тай-ны соков растений, цветов и кореньев им известны. И меня, пока обучали православной премудрости, тем тайнам врачевания тоже немного научили. Правда, многое уже забылось за отсутствием в том надобности, но если постараться, то многое можно припом-нить… Да и трактаты некоторые еще сохранились, – кивнул он на свою суму, – авось, пригодятся… А еще можно и с местными травниками поговорить: они многое смогут открыть, если, конеч-но, захотят…
– Вот и прекрасно, боярин Никодим, – обрадовался Всеволод. – Вступай в дружину. Ты даже и представить не можешь, какая это для меня радость: в одном лице сразу же обрести воя, лекаря и  православного пастыря!
– Да какой же из меня боярин, – засмущался, растерявшись, Никодим. – У бояр хоромы, а у меня сума да старая ряса с копты-рем. Вот и все богатство… И пастырем я быть не могу, ибо лишен сана. А вот в дружину вступлю с радостью.
– А голова, а знания?.. Да и к чему тому злато, у кого ума па-лата, – не пожелал расстаться с только что пришедшей к нему на ум мыслью тройной удачи в лице Никодима Всеволод. – Да и сло-ва молитвы в предсмертный час на поле ратном для страждущего ратника прочесть сможешь… и грехи отпустить, согласно кано-нам… А то во время ратной сечи многие уходят в мир иной так и не исповедовавшись и без отпущения грехов… Ибо некому это сделать.
– Не всякому человеку знания нужны… да и умная голова то-же… – тихо заметил Никодим.
– Мне, мечник Никодим, – на всякий случай  оставив в покое «боярина» и довольствуясь только что новым назначением для своего собеседника, произнес Всеволод, – и твоя голова светлая, и твои знания никогда не помешают. А теперь давай пить сбитень, пока он не остыл, да просто беседовать о жизни.
На столе давно уже ароматно парили две серебряные чары, до краев наполненные густым медовым взваром, настоянным на мятных и прочих травах, в деревянных блюдцах лежали золоти-стые соты, заполненные свежим медом. Тут же стояла большая серебряная ендова с медовым сытом, узкогорлый кувшин с грече-ским вином,  серебряные блюдца с фруктами и горшочки с дымя-щимся в них мясом. Расторопные слуги постарались исполнить княжеское повеление быстро и без лишней суеты.
– Завтра прикажу воеводе Якуну выдать тебе, мечник Нико-дим, полное снаряжение дружинника и боевого коня из моих лич-ных запасов…
– Спасибо, князь, – засиял глазами Никодим, не рассчитывав-ший так быстро попасть к делу в Курске. Он хоть и надеялся на Всеволода, но не думал, что все так быстро и просто разрешится. Смущало только одно: Никодим не хотел, чтобы его прошлое ста-ло очередной жвачкой на языках разговорчивых курян, и это смущение тут же отразилось на его челе.
– Что-то еще? – спросил наблюдательный Всеволод.
– Еще одна просьба у меня к тебе, князь, имеется… – застес-нявшись, начал бывший наставник.
– Говори без смущения, – приободрил его князь. – Если в моих силах, то исполню.
– Попрошу, князь, о моем прошлом не говорить и даже имени, данного мне при святом крещении – Никодим – нигде больше не вспоминать, а звать с сего часа по имени, данном батюшкой и ма-тушкой – Любомиром, – попросил Никодим, потупив очи, так и не приступив к душистому чаю. – Не желаю лишних разговоров и сплетен… Не только для себя, но и для тебя, мой добрый юный князь…
– А мне-то что? – беспечно махнул Всеволод рукой, хоть и был удивлен такой неожиданной просьбой бывшего наставника. Он ведь даже и подумать не мог, что у инока Никодима было еще и другое имя – Любомир. «А почему не быть? – задал сам себе во-прос князь и тут же ответил на него: – У меня же есть другое имя кроме Всеволода – Дмитрий, полученное при крещении, которым я, как и все князья, почти не пользуемся, обходясь истинно сла-вянским». Но в слух сказал иное:
– Раз просишь, мечник, то о прошлом помолчу. Звать же стану Любомиром. Любомир – красивое имя, но не ратное
– Тебе, князь, уж поверь, ненужные разговоры и дрязги с Яро-славом Всеволодовичем и его братом, великим князем, из-за быв-шего иеромонаха Новгород-Северского ни к чему, – пояснил суть своей просьбы Никодим, желая оградить от ярости и злобы Яро-слава не только себя, но и своего юного князя.
– Хорошо. Будь по-твоему, мечник Любомир, – еще раз под-твердил свое слово Всеволод, подивившись такой предусмотри-тельности бывшего наставника. «Правильно решил Никодим, по-житейски мудро, – пришел к заключению курский князь. – Яро-слав хоть и двоюродный брат мне, но человечишко дрянной и мстительный, так зачем его вестью о служении Никодима в моей дружине, как быка красной тряпицей, ярить. Пусть себе живет в неведении. Так и ему будет лучше, и мне с Никодимом-Любомиром спокойнее».

Вот так бывший черниговский инок и новгород-северский ие-ромонах Никодим, муж большой учености и книжник, стал в од-ночасье одним из многих дружинников курского князя Всеволода, воскресив и обретя вновь было утраченное имя Любомир, озна-чающее у славян принадлежность человеку, любящему мир, а Всеволод обрел не только воина, но и доброго советчика.
Вскоре новоиспеченный мечник при коне, мече и добротных доспехах с десятком вооруженных ратников отбыл с проверкой порубежных весей и размещенных в них дозоров и стражей кур-ской дружины.


ЗАБАВЫ КНЯЗЕЙ И КНЯГИНЬ

Зима в этот год, как и осень, была тихой и мирной. Благодаря переговорам, проведенным черниговским князем Олегом с посла-ми половецких ханов Кобяка и Боняка, искавших себе поддержку среди русских князей, как до этого много раз русские князья иска-ли поддержки и помощи у них самих, порубежья Черниговской и Северской земель не подвергались набегам.
Всеволод предавался охоте и другим молодецким потехам, свойственным только юности. Иногда брал с собой десяток-другой дружинников и отправлялся с проверкой по всей округе, чтобы не только лично убедиться, как живут его подданные, как службу справляют дружинники, но и суд на месте учинить, если в том будет нужда. Дважды напару со своей юной супружницей навещал брата Игоря в Путивле и матушку Марию в Чернигове, один раз побывали у Владимира Глебовича, брата Ольги, в Пере-яславле. Пользуясь случаем, что князь Олег в очередной раз дол-гое время находился в Новгороде-Северском, посетили и этот град, в котором Всеволоду Святославичу посчастливилось про-жить более десяти лет и который хотелось показать молодой суп-руге. При этом сам Всеволод, как и полагалось воину, одевшись потеплее, скакал весь путь на коне, а Ольгу с парой ее мамок и сенных девиц усаживал в просторные санки-розвальни, плотно набитые душистым сеном и покрытые попонами с коврами, за-пряженные тройкой крепких, но смирных лошадок. В дополнение ко всему этому, Ольга, чтобы не замерзнуть, с ног до головы или с головы до ног, – это как кому понравится, – укутывалась еще мед-вежьими шубами. В результате, на свет божий из-под шуб и по-пон выглядывал только маленький курносый носик, да счастли-вым светом сияли очи. Низкая посадка розвальней, широкий раз-мах их облучков являлись надежной гарантией того, что даже при очень быстрой езде, даже на крутых поворотах зимника они не перевернутся, не покалечат молодую княгиню и ее служанок.
Поездки по родственникам Ольга любила, к тому же они на нее влияли благосклонно. Даже отношения ее к Всеволоду, как он сам заметил, сделались теплее и благожелательнее. Если старая княгиня Мария Петриловна в новой снохе видела только молодую и застенчивую супругу ее сына, то Ефросинья, сама не так уж давно ставшая женой и матерью, в лице юной Ольги обрела под-ругу, с которой можно было поделиться как женскими горестями, так и радостями. При этом Ефросинья, то ли от природы, то ли вследствие полученного ею воспитания, была тактична и внима-тельна. Она больше слушала, чем говорила сама, а если и давала советы и наставления, то давала их мягко, ненавязчиво, так умело, что Ольга даже не замечала этих наставлений, а потому принима-ла их с радостью.
Уже ближе к весне, в начале нового года посетили они и Чер-нигов. Олег и Агафья были рады гостям, особенно княгиня Ага-фья. Князь Олег, несмотря на то, что в последнее время стал до-вольно часто хворать, с княгиней своей жил, по-прежнему, не ладно, проводя больше времени на половине наложницы Изголь-ды, которую все же перевез из Новгорода-Северского в Чернигов. От Ольги это обстоятельство не скрылось, и она опять заметно охладела к Всеволоду, который про себя решил, что лучше бы он в Чернигов супругу не брал. «Одно расстройство только, – запо-здало подумал он. – Расстройство и головная боль».
Но сделанного не вернешь, пришлось мириться с новыми ка-призами юной княгини, надеясь, что ей самой в скором времени наскучит кукситься и ревновать курского князя невесть к чему.

***
В наступившем году было тихо не только в Курском княжест-ве, но и в Черниговском, и в Северском, и в Киевском, и Смолен-ском. Даже в Залесской Руси, где на великий княжеский престол во Владимире в недавнем прошлом воссел Михаил Юрьевич, сын Юрия Долгорукого и внук Владимира Мономаха, стояла тишина. Все мирно уживались не только между собой, но и с соседство-вавшими с ними половцами, которым из-за внутренних распрей было не до набегов на русские земли.
Но вот во Владимире умирает князь Михаил, успокоивший и умиротворивший Владимиро-Суздальское княжество, и влади-мирское вече принимает решение на престол возвести его брата, Всеволода Юрьевича, прозванного в народе Большим Гнездом за его многодетство, так как только одних сыновей у него было во-семь, а дочерей – так тех, вообще, не счесть. Однако, если влади-мирцы присягнули Всеволоду и его сыновьям на верность и крест в том целовали, то суздальцы и ростовцы, считавшие свои города старшими в их земле, а всех владимирцев – своими слугами и че-лядинцами, – присягать Всеволоду не пожелали. Ростовские бояре призвали к себе из Новгорода Великого Мстислава Ростиславича, еще одного из славных потомков Мономаха и прямых родствен-ников Юрия Долгорукого, извечного недруга владимирцев и их прежнего князя Андрея Боголюбского, и предложили ему, собрав ростовскую дружину, идти на Владимир, чтобы отобрать у Всево-лода великий стол. Мстислав Ростиславич, поддавшись на угово-ры ростовских бояр, позарившись на великий стол, собрал дружи-ну и повел ее к Владимиру.
Всеволод, которому тут же доложили о походе ростовцев на Владимир, вышел навстречу со своей дружиной. Когда же дружи-ны, ведомые Мстиславом и Всеволодом, еще не встретились в поле и не начали сечь друг друга, то Всеволод, не желая пролития крови, послал боярского сына Антипа к Мстиславу с посланием.
«Брат! – говорилось в послании, – если тебя привела старшая дружина, боярство, то ступай в Ростов. Там заключим мир. Тебя ростовцы привели и бояре, а меня с братом, – имел ввиду Всево-лод почившего в бозе брата Михаила, – бог привел и владимирцы. Суздаль же пусть будет для нас общим: кого захотят, то и станет для них, суздальцев, князь».
Разумными были слова Всеволода Юрьевича, не злобными, мирными. К ним бы прислушаться князю Мстиславу. Но не при-слушался высокомерный и тщеславный Мстислав к словам Все-волода, не пожелал мирного княжения в земле ростовской, а при-слушался он к сладким речам ростовских бояр, кичившихся своей родовитостью и величьем. Внял их заносчивому: «Если ты, князь Мстислав, помиришься с Всеволодом, то мы не помиримся». От-клонил Мстислав мирные переговоры, пошел на поводу у своей боярской дружины, надеясь на ратное счастье.
Когда Всеволод привел владимирскую дружину к Юрьеву, то юрьевцы, уже присягнувшие ему, его поддержали и послали за переяславцами, только что образованного Переяславль-Залесского удельного княжества, также принявшего руку Всеволода.
Переяславский воевода Ратибор тут же привел к князю Всево-лоду небольшую, но хорошо вооруженную и подготовленную дружину. «Ты, князь Всеволод, – заявил от имени всех переяслав-цев Ратибор, – Мстиславу добра хотел, а он головы твоей ловит; брату твоему Михаилу еще девятого дня нет, а он уже хочет кровь проливать…  Так ступай, князь, на него; победит он нас, то ему наши жены и дети достанутся, а не победит… то пусть пеняет на себя».
Не зря на Руси говорят, что не в силе Бог, а в правде. Грозно глядели ростовские ратники на владимирцев, словно одними гла-зами своими испепелить их желали, но те стойко выдержали этот взгляд и, ведомые Всеволодом и его воеводами, ровными рядами, «русской стенкой», устремились вперед по Юрьевскому полю, оставив за своей спиной речку Кзу. Ростовцы, не дожидаясь сшибки, даже первого полета стрелы, вдруг утеряли всю дерзость и силу свою, бросили полки и кинулись, как зайцы, в разные сто-роны, наутек. Владимирцы, юрьевцы и переяславцы гнались за ними, вязали, не сеча, десятками. Как рядовых, так и родовитых, враз позабывших про спесь и чванство.
Всеволод с честью возвратился в столицу свою, а его дружина вела связанных ростовских и суздальских бояр и боярских детей – дворовых людей, главных зачинщиков и виновников междоусо-бия. Младшие княжеские воины гнали позади владимирской дру-жины множество скота, взятого из богатых боярских вотчин; на крестьянских дрогах возами везли боярский скарб – законную добычу владимирского князя и его дружины.
Не захотели Суздаль и Ростов жить со Всеволодом Юрьевичем в мире, пришлось покориться через силу. Но уже через кровь и стенания.
Побитый на Юрьевском поле без боя, князь Мстислав с остат-ками дружины устремился к Новгороду Великому, на самовольно оставленный им стол. Но новгородцы, извечные крамольники и буяны, не простили Мстиславу измены и заявили: «Нет! Ты уда-рил пятой в Новгород, – мстительно и с оттенком злорадства на-помнили они князю Мстиславу, – когда пошел на зов ростовцев. Теперь пусть бог рассудит тебя с дядей твоим Всеволодом. Зачем же к нам идешь?» Ох, не любили в Новгороде неудачников. Вер-нись Мстислав Ростиславич с победой, кто знает, какую бы песнь запели новгородцы, уважавшие силу и успех. Возможно, совсем по-иному и обернулось бы дело. Но так…
Раздосадованный Мстислав Ростиславич повернулся и напра-вился в Рязань, к зятю, Глебу Рязанскому и стал склонять его к войне с Всеволодом и его владимирцами. Опять княжеская спесь и гордыня возобладали над здравым смыслом и разумом.

***
В разгар лета в Курск к Всеволоду Святославичу, занятому строительством острожка на речке Судже по примеру прошлогод-ней удачи с острожком на речке Обоянке, но прибывшему в ту пору по срочным делам в свой стольный град, прискакал гонец от Олега.
«Черниговский князь созывает братьев своих на совет», –сообщил запыленный гонец и поспешил назад, даже не пожелав отведать хлеба-соли курского князя.
«К чему столь спешные сборы? – недовольно подумал Всево-лод Святославич, которому не хотелось бросать начатую им рабо-ту по строительству и укреплению двух острожков на своем пору-бежье. И так столько времени уже отсутствовал, находясь в стольном граде своем и общаясь с княгиней. – Однако ехать при-дется. Взять что ли с собой Ольгу, пусть задницу о седло побьет, да на лошадке потрясется, пока праздна… Сколько раз уж приста-вала: возьми да возьми в конный поход. По-видимому, от бывше-го инока Никодима, а теперь – княжеского мечника и первого думца – сказок разных об амазонках и древних славянских вои-тельницах наслышалась, вот и мается дурью. Возьму, видит бог, возьму, – улыбнулся своим мыслям Всеволод. – Пусть-ка селезен-кой от скачки поёкает, да кровавых мозолей натрет, чтобы доку-чала мне всякой своей блажью впредь меньше».
После казни несчастной Адалинды сердечная боль и обида у Ольги поутихла, и она уже довольно часто сама, хоть и стесняясь до макового цвета в лице, просила Всеволода разделить с ней суп-ружеское ложе. Ольга старалась, но ее неопытность в делах лю-бовных даже ей самой была видна, и она вновь злилась и попрека-ла Всеволода его прежними связями, особенно наложницей Ада-линдой, забыв о ее горемычной судьбе. Впрочем, его можно было попрекать уже и за новые, так как Всеволод никогда к монахам себя не относил, и временное воздержание, связанное с женить-бой, в последнее время усердно наверстывал, имея кратковремен-ные связи с наложницами и рабынями. Но об этом Ольга пока не знала, а он и не старался, чтобы связи открылись. К тому же она никак не могла забеременеть и понести ребенка. Но упреки уже быстро забывались, и Ольга вновь ластилась кошкой. Теперь у нее появилась очередная блажь – верховая езда. Причем, не просто прогулки в окрестности Курска, славного своими лугами, степны-ми просторами и дубравами с красочными полянами в них, а дальние путешествия.
«Видит бог, возьму, да еще, как настоящего воина, в легкий доспех одену, который сам в раннем отрочестве носил, ей как раз впору будет, – окончательно решил Всеволод и приказал тиуну Ермошке позвать к нему воеводу Якуна, чтобы подготовить со-провождающих гридней да доспех для Ольги подыскать.
Ярун, узнав, что доспех требуется для княгини, стал отговари-вать князя от этой затеи:
– Упаришь юную княгиню. В доспехе, даже легком, ведь тяж-ко с непривычки даже воину. Потому их и возим с собой в возах или в переметных сумах до самого сражения, а не носим ежеднев-но.
– Ничего, – оскалился в улыбке Всеволод, – пусть почувствует ратное тягло, чтобы меньше голову забивать пустыми мечтаниями о воительницах и витязянях. Одну только мою кольчужку отроче-скую… она не так уж и тяжела. Я сам отроком в ней сколько раз, бывало, целыми днями носился как угорелый, и никакого веса не чувствовал. Значит, сдюжит и она.
– Смотри, князь, – не стал больше спорить Якун, отправляясь в кладовку при гриднице, в которой хранились воинские доспехи и запасное оружие. – Тебе виднее…
Не одобрил действия Всеволода и другой курский воевода Ог-лендя: «Детская, а не княжеская шалость».
В отличие же от степенных и умудренных жизнью и опытом воевод, Ольга, услышав, что берется Всеволодом в настоящий поход, да еще и одетой отроком-дружинником, от радости запля-сала на месте, а потом принялась целовать князя в уста, да так, что возбудила жаркими поцелуями в нем и в себе желание соития. Это было впервые. И впервые после их свадьбы соитие принесло ра-дость обоим, а не только необходимость исполнения супружеско-го долга.

В Чернигов прибыл не только Всеволод. Там уже был и Игорь. Оба старших брата вышли встречать Всеволода, сопровождаемого небольшой дружиной, и были очень удивлены, когда в юном дру-жиннике опознали супругу Всеволода, уставшую от длительной дороги, но, несмотря на это, сияющую от счастья такого необыч-ного путешествия.
Ольга, одетая в мужскую воинскую справу: в светлой коль-чужной броне со светлым плащом, небрежно наброшенным на стройные плечики, со снятым с головки шлемом и распущенными по плечам золотистыми волосами, восседающая на соловой ко-былке – была неотразимо прекрасна. И не любоваться ею было просто нельзя. Когда же она сделала движение, чтобы соскочить с лошадки на землю, все три брата-князя поспешили к ней, чтобы помочь в этом. Но выбор Ольги пал, как и подобает преданной жене, на Всеволода. Тот подхватил юную супругу на сильные ру-ку и аккуратно поставил на землю рядом с собой: «Прошу любить и жаловать – Ольга Глебовна в обличье Перуницы-воительницы, супруги громовержца Перуна. Хотя по мне лучше бы было, что это одно из воплощений Лады».
И только тут юная княгиня Ольга почувствовала, что такое длительная скачка: тело, особенно ноги, седалище и спина ныли так, что хотелось тут же упасть на землю и лежать, лежать, лежать на ней, не шевелясь. Но надо было держать форс, не показывать слабость перед мужчинами, а потому молодая женщина улыба-лась и что-то весело щебетала, делясь впечатлениями от поездки. Правда, при этом старалась не ходить, а стоять на месте, так как уставшие ноги подкашивались, и походка получалась в раскоряч-ку, что любой девице вообще-то не идет.
Впрочем, все присутствующие старались этой неловкости не замечать: Олег и Игорь восхищались смелостью и удалью своей невестки, сопровождавшие Всеволода дружинники, тая снисходи-тельные улыбки в усах и пышных бородах, делали вид, что заняты своими лошадьми, а, может, на самом деле оно так и было…
Подивившись, братья Святославичи тут же дружно погнали Ольгу мыться в баню:
– Иди, иди, дева-воительница, а то от тебя, как от старого коз-ла тяжким запахом вскоре понесет. Теперь, считай, конским по-том до самого нутра пропиталась. Скоро этот дух из тебя и пой-дет, да так, что сама нос ладошкой зажмешь… Мужам это еще куда ни шло, а вот девицам – ни к чему…
Их поддержала и Агафья, на правах княгини черниговской вышедшая встречать Всеволода и его дружину во двор княжеско-го терема:
– Пойдем, пойдем, милая, – грустно улыбнулась она, оценив шутку и смелость княгини или же, вспомнив свою юность и свое желание быть юной воительницей. – Пойдем поскорее до баньки. И пыль смоем и усталость… да и косточки распарим – как новые станут.
– Неужели, – смутилась Ольга, – от меня «козлом» отдает? – И сама заторопилась за Агафьей в баню, прихватив с собой сменное белье, взятое из дому по подсказке Всеволода: «Пригодится». – Неужели?..
– Не бойся, – стала успокаивать ее Агафья, покровительствен-но приобняв рукой за плечи, – мужиков хлебом не корми, но дай подшутить над девицами, особенно, когда эти девицы молоды и красивы… Но помыться после дороги не мешает. Сначала мы, а потом и мужиков наших погоним, чтобы от них самих конским потом не несло.
– А где же служанки? – удивилась курская княгиня, когда по приходу в баньку, стоявшую тут же, в детинце, и уже изрядно ис-топленную, не обнаружила привычной банной челяди. Ведь именно в их обязанности входило выполнение всевозможных банных хлопот: поддать ли водицы или душистого кваса на раска-ленные камни, похлестать ли веничком, окатить ли холодной ключевой водой распаренное тело после банных процедур, как бывало это раньше в Переяславле да и в Курске после замужества.
– Да на что они нам, – тут же отозвалась Агафья, начиная пря-мо в сумрачном предбаннике разоблачаться от одежд. – При них по душам не поговоришь. А плеснуть из бадейки на камешки, да похлестать друг друга веничком мы и сами сможем. Ведь верно? Ты же вот смогла переоблачиться в отрока да столько верст на коне проскакать при воинских доспехах!
Слова черниговской княгини польстили юной деве, и она уже больше вопросов на эту тему не задавала, а по примеру своей старшей подруги стала снимать с себя мужские одежды, в кото-рых до этого мгновения находилась. Бронь же еще раньше была бережно снята с нее князем Всеволодом. Вместе с плащом и ше-ломом.
В бане, несмотря на недостаток солнечного света, едва проби-вающегося через единственное оконце под потолком, затянутое по привычке бычьим пузырем, хотя в тереме все окна были уже за-стеклены прозрачным стеклом, а некоторые – вообще цветным и узорчатым – Агафья долго не могла налюбоваться на ладную фи-гурку курской княгини. «Какая же ты стройненькая да ладненькая, словно березочка белая по весне!» – восхищенно шептала она, вгоняя Ольгу в краску, хоть и так от жары в бане тела обеих жен-щин были влажны и красны.
Агафья не пустословила: фигура Ольги по сравнению с ее соб-ственной, располневшей и оплывшей от лишнего жира, даже у женщины вызывала приятное ощущение и ласкала взгляд. Хоте-лось дотронуться до нее ладонью и нежно гладить тонкую шейку, покатые плечи, торчащие груди и другие упругие округлости.
Постепенно разговоры снох княгини Марии перешли на по-вседневности жизни, на семейные отношения с мужьями, на детей Агафьи. Ничто так не сближает замужних женщин, как русская баня, вечно сумрачная от нехватки света и дышащая жаром и па-ром. В ней, насыщенной зноем и паром, сразу же скрывается раз-ница не только в социальном положении, но и в возрасте. А еще развязываются языки…
– Всеволод с тобой часто спит? – спрашивала Агафья, похле-стывая легонько березовым веником по спине Ольги, блаженно разлегшейся ничком на деревянном полку.
– Часто… но мне это не всегда нравится, – призналась честно курская княгиня. – А поначалу, так вообще не нравилось… И больно было, и стыдно…
– Ну и дуреха, – беззлобно пожурила ее Агафья. – Пользуйся случаем и любись в свое удовольствие. А то вот мой супруг, я уже и забыла, когда меня навещал… все у наложницы, немки Изголь-ды, пропадает, проклятый! Из-за нее я в расцвете лет своих стару-хой скоро стану. Вон чрево какое отросло, – хлопнула она вени-ком себя по животу, – скоро самой на себя будет тошно смот-реть… А все потому, что не топчет меня!
Агафья немного лукавила: чрево отросло не потому, что чер-ниговский князь ее не «топтал», а потому, что княгиня любила сладко поесть, благо, было что есть, а еще не очень-то следила за собственной фигурой.
– И у моего полюбовница имелась, – пожаловалась Агафье Ольга. – Тоже не русского роду… Адалинда, как шепнули слуги…
– И что?
– Он ее куда-то отослал, но я все равно ревновала и от супру-жеского ложа Всеволода гнала прочь… Даже к брату Владимиру уйти собиралась… одно время… Особенно после того случая, когда эта Адалинда откуда-то сбежала и к нам в терем ворва-лась…
– Неужто?!! – всплеснула руками обомлевшая Агафья. – Вот бесстыжая…
– Не бесстыжая, – поправила черниговскую княгиню курская, – а страшная! Вся черная, очи черные, черным огнем полыхают, взлохмоченная… Не женщина – ведьма! Про таких мне в детстве кормилица и няньки рассказывали… Бр-р-р! – подернула она пле-чиками. – Вспоминать – и то страшно…
– И чем все закончилось? – спросила уже заинтересованно Агафья. – Опять куда-то сбыл?..
– Не, – протянула Ольга с ленцой, нежась на полку, – не сбыл… Казнили ее.
– Как казнили? – оторопела Агафья. Даже перестала нахлесты-вать веником розовое тело юной гостьи.
– А она боярина, которому Всеволод ее отдал, перед тем, как в Курск, в наш терем, возвратиться, ножом зарезала…
– Это не та, которую мой Олег судил да к смерти и пригово-рил?
– Наверное, та…
– А я и не знала… – успокоилась Агафья, вновь принимаясь работать веником.
– Теперь знай.
–  Вот, видишь, – шлепая мокрым веником по розовой попке и нежным икрам курской княгини, подытожила Агафья, – твой тебя любит, раз поначалу полюбовницу удалил, а потом и от суда не укрыл…
– Может, он и хотел укрыть, да не смог, – упрямилась, не же-лала признавать правоту слов Агафьи Ольга.
– Если бы да кабы… – проворчала про себя Агафья, – то росли бы во рту грибы… А вот мой меня давно уже разлюбил, и я не живу, а так, прозябаю… Одна только радость – дитятки – моя кровинушка: Давыд да дочь Ксения… А еще есть Святослав… от брака Олега с Еленой Юрьевной, царство ей небесное…
– Сколько же старшенькому, Святославу? – чтобы поддержать дальнейший разговор, задала вопрос Ольга, не поворачивая голо-вы.
– Уже одиннадцать лет исполнилось. Почти тебе ровесник… Разница-то в каких-то пяти  годах… А Давыд… так тот двумя го-дами младше будет… Да мало вижу их. На мужской половине они, дядьками-пестунами воинскому делу обучаются. Что ни го-вори, а будущие князья.
– Не, Агафьюшка, – не согласилась курская княгиня с вывода-ми Агафьи о том, что Святослав Ольгович может быть ей ровес-ником, – я уже замужняя женщина, а он всего лишь ребенок, от-рок…
– Что верно, то верно, – не стала оспаривать слова Ольги Ага-фья, – бабы, будь они простые жены смердов, горожанки или княжеского рода, всегда быстрее взрослеют. Потому девичий век так короток! Не успела зацвести, как старость наступает. Вот я тебе и говорю: люби, пока молода да пока тебя любят! А то спо-хватишься… как я, к примеру, а любить-то уже некому. Правда…  – задумалась она.
– Что «правда»? – встав с полка, чтобы поменяться с Агафьей местами, спросила Ольга.
– Правда в том, что некоторые бабы в любом возрасте стара-ются своего не упустить, – развалившись на полку, словно добрый стог сена на лугу, отозвалась черниговская княгиня.
– Это ты о полюбовницах наших мужей?
– Не только…
– Тогда о ком еще?
– Да хотя бы о нашей свекрови, Марии Петриловне… или о ее сестрице Марфе, супруге Ярослава Всеволодовича, теперешнего князя земли Черниговской…
– Ты это к чему?
– А к тому, что ни Мария Петриловна, ни Марфа своего не упускают. До сих пор для любовных потех молодцев себе нахо-дят… Матушка – оно понятно, вдовая! А вот ее сестрица при жи-вом муже…
– Да неужели наша матушка?.. – искренне не поверила Ольга в такую возможность. – Ведь матушка…
– …Ангел небесный во плоти, – усмехнувшись, досказала Агафья за свою собеседницу. – Матушка Мария Петриловна хоть и строгих правил, но совсем не ангел… Ты уж мне поверь… Я не знаю, стоит ли говорить…
– Расскажи, расскажи, – стала настаивать Ольга, которую за-интриговали тайны семейства Ольговичей. – Я никому об этом не скажу! Истинный крест, – хотела перекреститься она, да забыла, что десница-то занята веником.
– Тю-ю, скаженная! Ты что, сдурела? – остановила ее Агафья. – Забыла, что голая в бане, что тут креститься не след?
– Бес попутал, – смутилась курская княгиня, и чтобы преодо-леть смущение, принялась с большим азартом нахлестывать бере-зовым веником свою старшую подругу по пышным белым теле-сам. – Однако прошу, расскажи! Все равно ведь не отстану, пока не расскажешь…
– А что рассказывать? – отозвалась разомлевшая от пара Ага-фья. – У Марии в Новгород-Северском был полюбовник, иерей Никонор, который теперь, наверно, других пользует и исповеду-ет… – засмеялась она, сделав паузу.
– Неужто так? – скорее по привычке, чем на самом деле засо-мневалась Ольга.
– Я брехать не стану, – отозвалась Агафья. – А еще она, наша любимая свекровушка, и мне предлагала дражайшему муженьку и ее пасынку, Олегу Святославичу, чтоб ему пусто было, кобелю ненасытному, рожки наставить, когда я ей пожаловалась на его невнимание ко мне…
– И что же ты? – забыв об обязанностях банщицы, спросила курская княгиня, которую начало распирать любопытство, да так, что дух захватывало и тяжелело внизу живота.
– А что я? – вопросом на вопрос неопределенно ответила Ага-фья.
– Наставила… это самое… рожки? – тонко, словно пискнула мышка, хихикнула Ольга.
– Ишь ты… какая любознательная, – засмеявшись, вскочила с полка Агафья и давай тормошить Ольгу. – Все ей расскажи, да покажи… Вот возьму и защекочу до икоты, как русалка… так враз интерес к сказанному пропадет…
Агафья в шутку действительно стала щекотать юную княгиню, заставив ту весело ойкать и смеяться. Но вот ее ладони то ли слу-чайно, то ли умышленно, но задержались на девичьих грудках курской княгиня и стали их нежно ласкать легким прикосновени-ем пальчиков. Почувствовав прикосновение, сосцы у курской кня-гини вдруг напряглись и сами потянулись к ласкающим их ладо-ням. За сосцами непонятным соком стали наливаться и сами гру-ди. Тонко и мучительно сладко заныло в паху. Ольга, вздрогнув, затихла и закрыла глаза, отдаваясь чарам новых неведомо откуда взявшихся ощущений. А жаркие ладони Агафьи также притихшей уже гладили-ласкали бедра и спину, заставляя низ живота напря-гаться как во время соития с мужем. Ольга приоткрыла пухлые губки, пытаясь что-то сказать, но Агафья, словно подслушав ее внутреннее желание, быстро приложила палец к ее губам, заста-вив уста остаться безмолвными.
«Тс-с!» – жарко шепнула она в самое ухо и повела кончиком языка за этим ушком, там где золотились нежные волосики, зави-ваясь в колечки. Горячая волна пробежала по телу курской княги-ни, опускаясь новой сладкой тяжестью в пах. Но вот язык Агафьи, словно живой огонь переместился от шейки к персям и засколь-зил, играя, по напухшим сосцам. Ольга, даже не замечая того, ти-хо застонала. Ей самой захотелось прижаться горячими губами к пышным грудям Агафья, трущимся о ее живот. Если уж не губа-ми, так как этому мешает склоненная голова черниговской княги-ни, то хотя бы руками. И вот ее тоненькие пальчики сначала роб-ко, а потом все смелее и смелее теребят  приятно полненькие, на-много крупнее ее собственных, также набухшие сосцы Агафьи; мнут мягкую упругость ее обвислых грудей.
И только когда Агафья, увлекшись ласками, попыталась пух-ленькими пальцами, только что ласкавшими низ живота и неж-ный, покрытый мягким пушком, лобок с открывшимися навстречу пальцам губками детородного зева, войти внутрь него, Ольга, за-дрожав, резко оттолкнула свою соблазнительницу от себя.
– Грешно! Грешно! – зашептала она. – Ой, как стыдно! – И за-крыла свое пылающее лицо ладонями.
Агафья, несмотря на то, что ее похоть только распалилась и не была удовлетворена, не стала более испытывать судьбу и лезть с ласками в Ольге. «На первый раз достаточно, – решила чернигов-ская княгиня. – Остальное, если пожелает, придет со временем. Первоначальный стыд пройдет, и сама потом, вспомнив все, захо-чет этих ласк. Ольга создана для нежных женских ласк, а не для мужской грубой силы… Такой уж она, прости Господи, по Твоей же воле она уродилась». – И чтобы сгладить возникшую между ними неловкость, стала что-то рассказывать притихшей курской княгине о своей жизни в Чернигове и в Новгороде-Северском, стараясь растормошить Ольгу и вновь вовлечь в задушевную бе-седу, что ей и удалось вскорости. Правда, не без труда.
А еще через полчаса обе княгини  с раскрасневшимися лицами, довольные друг другом, вышли из бани и направились в терем. Попарившись в бане, Ольга и об усталости, и о ломотьях в ногах и крестце после длительной конской скачки напрочь забыла. Что ни говори, прекрасная вещь русская баня! И от хворей разных лечит, и дружбу среди людей налаживает… и вообще…


СОВЕТ

После трапезы черниговский князь уединился с братьями в своей опочивальне. Все Святославичи были крепко скроены и ладно сложены, у всех была горделивая осанка и острый взгляд. Даже праздничный стол и общий кров не могли заставить их рас-слабиться и быть проще. Впрочем, и не было у них друг перед другом заносчивости и высокомерия, в том числе и у Олега, как у старшего в роду. Игорь и Всеволод почитали старшего брата, как того требовал русский закон, но это почитание было без подобо-страстия и раболепия. Просто почитание младшими старшего, более опытного, более умудренного жизнью. Олег и Игорь давно уже обзавелись небольшими русыми бородками и аккуратными усами. У Всеволода усы и борода отсутствовали, зато он уже, при одинаковом среднем росте, был шире обоих братьев в плечах и более подвижен, хоть и менее разговорчив. В том, что Всеволод не отличался в семейном кругу разговорчивостью, ничего особен-ного не было: он, как самый младший, с детства привык больше прислушиваться к речам старших, чем давать волю своему языку.
Первым, как и подобало, причину вызова братьев объяснил Олег, сидевший в углу опочивальни, под киотом, завешенным белыми легкими тканями и тускло светившей стеклянной лампад-кой, подвешенной к потолку на серебряных цепочках.
– В Залесской Руси опять замятня, – неопределенно сказал он.
– А нам-то до того какое дело? – отозвался Игорь, выбивая ве-селую дробь жилистыми пальцами на крышке стола, за которым  расселись братья Святославичи. – Слава богу, у нас пока тихо.
Всеволод молча переводил взгляд с одного брата на другого, ждал, когда суть беседы прояснится и потребуется его слово.
– Нам-то никакого, – согласился с ним Олег. – Но вот Свято-слав Всеволодович, наш брат двоюродный и великий киевский князь, подбивает на то, чтобы встрять…
– И на чьей же стороне? – вновь перебил старшего брата Игорь, не переставая отбивать на столешнице тихую дробь. – По-зволь поинтересоваться…
– Да на стороне рязанцев, поддерживающих Мстислава Рости-славича, – ответил Олег, поморщившись, так как ему начал надое-дать ритмичный стук Игоря по крышке стола. – Слышно, князь Глеб Ростиславич Рязанский дружину собирает, чтобы на Влади-мир против Всеволода Юрьевича идти… Как на это смотрите, братья?
Вопрос теперь предназначался и Всеволоду.
– Двое дерутся – третий не лезь! – без лишних недомолвок и обиняков, с прямотой юности, отозвался Всеволод, не любивший внутрикняжеских смут. – Вот если бы на половцев… Так я с радо-стью. Всегда рад поганых степняков русским булатом попотче-вать. А тут – увольте! Это не для меня. Как говорится: каша не наша. Не нами варена и не нам ее есть…
– А ты что скажешь? – обратился Олег теперь уже конкретно к Игорю.
– То же самое, что и наш младший брат, – отозвался Игорь. – Ни к чему нам на чужом пиру быть похмельем… А если Свято-славу Всеволодовичу и его братцу Ярославу хочется поучаство-вать в этой замятне, то, как говорится, Бог им в помощь…
– Почему же? – прищурил глаза Олег, который, по-видимому, уже был склонен принять участие в распри на стороне Мстислава Ростиславича и Глеба Рязанского, который, как известно, одного корня с Ольговичами,  против Всеволода Юрьевича Владимир-ского и не ждал от своих братьев такого дружного отказа.
– А потому, – сразу же ответил Игорь, перестав выбивать пальцами дробь, – что выгоды нам от всего этого никакой, даже если победа достанется рязанцам, но вот неприятностей можно обречь много, если владимирцы да суздальцы мстить надумают: воины в ратном деле стойкие и умелые. Вон сколько раз Киев брали при Юрии Долгоруком и Андрее Боголюбском.
– Вспомнил! – протянул иронично Олег. – Когда это было…
Игорь не отозвался, лишь пожал плечами и снова принялся десницей выколачивать из столешницы тихую дробь.
– Игорь верно говорит, – поддержал Всеволод среднего брата. – У Всеволодовичей с Ростиславовичами давнишняя неприязнь из-за киевского стола, вот они и хотят чужими руками насолить им. Сами, наверное, в стороне держатся? – Он взглянул на Олега. – Ведь так?
Игорь перестал стучать и с интересом посмотрел на младшего брата. «Не по дням, а по часам мужает наш братец», – с удоволь-ствием и одобрением подумал он.
– Так, – сконфузился Олег, ибо действительно Всеволодовичи сами не желали вмешиваться в конфликт между Всеволодом и Мстиславом. Особенно Ярослав, который бы с большой радостью отправил Олега Святославича из Чернигова подальше, чтобы са-мому остаться в нем единовластным правителем. А там, смот-ришь, вдруг Олега и сразит чей-либо меч или булатное копье – на рати всякое бывает…
Да и котора в земле Суздальской завязалась между представи-телями колена Мономашичей, среди потомков Юрия Долгоруко-го. Мстислав Ростиславич, сын Ростислава Юрьевича и внук Дол-горукого, уже дважды побывавший на новгородском столе, а так-же отметившийся и Трипольском уделе, искал владимирский стол у своего родного дяди Всеволода Юрьевича. Свои права на вла-димирский стол аргументировал не только призывом суздальского боярства, но и своим возрастом. Ибо самый младший сын Юрия Долгорукого Всеволод родился на целых четыре года после того, как отец Мстислава уже умер. Самому Мстиславу в эту пору уже было около двадцати лет, а через шесть лет, когда Всеволод еще и под стол пешком не хаживал, он уже был в первый раз призван на новгородский стол. Правда, было и другое обстоятельство, про которое Мстислав Ростиславич старался не вспоминать: его отец Ростислав Юрьевич князем суздальским ведь никогда и не был, будучи всего лишь суздальским княжичем. Впрочем, борьба Мстислава и Всеволода за обладание великим владимирским пре-столом было делом семейным, в которое иным вмешиваться было не след.
– Теперь, брат, и сам видишь, что Игорь прав, – уточнил свое отношение к предложению Олега о походе против Всеволода Владимирского Всеволод Курский. А чтобы сгладить резкость отказа старшему брату, предложил: – Давай о совместном походе в степь Половецкую поговорим. В прошлом году у нас как-то не получилось… Так, может, в нынешнем получится? Как думаете?
– Я согласен идти на половцев, – тут же отозвался Игорь, – а ты, Олег, брат наш старший?
– Я – тоже, – не замедлил с ответом Олег Святославич. – Но что мне ответить Святославу Всеволодовичу, чтобы и его против нас не восстановить? А, точнее, против меня. Ведь должны пони-мать, что в Чернигове я нахожусь лишь по его милости. Иным образом мне тут не удержаться. Да и так приходится большее время находиться не тут, а в Новгороде-Северском, чтобы не иметь лишних козней от Ярослава и его боярства. Так-то…
В голосе старшего брата откровенно слышались нотки расте-рянности и сомнения, ведь он не таким мыслил видеть итог этого совета. Теперь придется держать ответ перед киевским князем, как-то изворачиваться, оправдываться, возможно, немного лука-вить. А этого так не хотелось.
– Скажи, что готовимся, что рать по городам и весям собираем, – подсказал неунывающий Всеволод. – А там, смотришь, дело само собой и определится… То ли рязанцы одолеют Всеволода, то ли Всеволод примучит рязанцев и Мстислава… Словом, поживем – увидим.
– Как у тебя, брат Всеволод, все легко получается, – усмехнул-ся Олег. – Даже завидно. Жениться не хотел, но женился… да еще какую красавицу отхватил!
– Ваши не хуже, – заскромничал курский князь. Не станешь же перед братьями открываться, что не все безоблачно на его семей-ном небосклоне, что Ольга часто капризничает и не делит с ним супружеского ложа, а если и делит, то лежит под ним как брев-нышко лупатое.
– Что – жену, – поддержал старшего брата Игорь. – Он  без ка-кого-либо напряжения часть переяславских земель у шурина Вла-димира уже оттяпал. Тот спьяну болтнул языком на свадьбе, а брательник наш, не будь дурнем, уже два острожка поставил: на Боянском городище, что на Псле, да на речке Судже. На исконных землях Переяславского княжества. Не брат, а хват! – засмеялся Игорь!
– Вот и я говорю: все легко у него… Такому палец на зубы не клади, – поддержал шутку путивльского князя Олег, – враз всю руку отхватит…
– И не чихнет! – смеялся Игорь.
– И не чихнет! – улыбнулся Олег.
– Да ладно вам, – покраснел от смущения Всеволод. – Расхва-ливаете, как красную девку на выданье. Подумаешь, на порубежье два острожка поставил… У вас вон сколько городов и весей в княжествах! А я только два острожка с малыми в них дружинами-сторожами выставил, а вы уже и позавидовали, – пошутил он, впрочем, не без внутреннего удовлетворения и гордости.
– Нам все от прежних владетелей, от отца и деда досталось, – справедливости ради заметил Олег, – ты же пытаешься сам свой край упрочить. В этом, брат Всеволод, большая разница.
– Зато вы церкви новые строите, – решил не оставаться в долгу курский князь, – я же еще ни одной не построил.
– Так в Курске и без твоей – церквей достаточно, – напомнил Олег. – Мне ли, бывшему курскому удельному князю, того не знать. Даже две каменных есть, чем не каждый город, даже боль-ший, чем Курск, похвалиться сможет… Со времен Владимира Святославича стоят.
– А еще и в Ратске каменные церкви имеются, – поддержал старшего брата Игорь. – И собрание старинных фолиантов при них… Так что, братец, насчет церквей православных ты не при-бедняйся…
– Да я не прибедняюсь, – замялся Всеволод. – К слову при-шлось. А фолианты, как ты, братец, изволил сказать, переправил все в церковь Илии, к священнослужителю Феодосию, на сохран-ность. Их у меня, конечно, не столько как у вас, но кое-что все-таки имеется, – откровенно похвалился Всеволод, гордясь собой.
– И вообще, что тебе, закоренелому язычнику, до храмов Хри-стовых? – поддел брата, смеясь, Игорь. – Сам ты язычник, и дру-жина твоя тебе под стать, вся языческая.
– Слова доброй матушки нашей, Марии Петриловны, – засме-ялся Всеволод. – Это все она с подачи иереев курских на меня напраслину возводит. Как, кстати, ее здоровьице дражайшее? Не болеет ли? После сего совета обязательно зайду проведаю.
– Слава богу, жива, здорова, – первым отозвался Игорь. – Ма-ло того, что тут, в Чернигове, терем свой содержит, еще успевает и нам в Путивле помогать, когда навещает. Порой кажется, что она нас и не покидала… Весь дом, все хозяйство, не доверяя ключникам и тиуну, в своих руках держит на радость Ефросиньи. Супруга моя на нее нарадоваться не может: и разговоры здравые заведет, и за мальцами присмотрит, словно и нет у нее за плечами многих лет… Ярославна моя – умная женщина. Она не только Библию или там Псалтырь, но и книги ученые, философские на греческом или латинском, читает. Помогает монахам нашим с иноземного на русский переводить, – похвалился Игорь супругой, даже не заметив, как ушел от заданного вопроса. – Порой так за-спорят над каким-нибудь переводом, что шум стоит, хоть всех святых выноси, как при пожаре!
– И когда она только все успевает? – поинтересовался Олег, имея ввиду Ефросинью Ярославну. – И ребятишек тебе, что ни год рожать, и книги ученые с монахами читать…
О вдовой княгине Марии Петриловне черниговский князь так-же почему-то не «вспомнил», хотя первоначальный вопрос был именно о ней, а не о Ярославне Путивльской. Да и жила княгиня Мария все же не в Путивле, а в Чернигове, под боком у Олега. То ли не счел нужным о ней говорить, полагая, что Всеволод все рав-но ее посетит и все увидит своими глазами, то ли их отношения стали столь прохладными, что он уже мало интересовался судьбой вдовой княгини. Не вмешивается в его дела – да и ладно. Иных забот хватало.
– Чего не знаю, того не знаю, но успевает, – гордясь женой, отозвался на реплику старшего брата Игорь, имевший уже трех сыновей и дочь. – Им только отца Никодима не достает, еще од-ного любителю иноземной словесности и кладезя мудрости… Кстати, где он сейчас обитается? – взглянул хитровато Игорь на Всеволода. – Слышал, из Чернигова и из Новгорода-Северского Ярослав Всеволодович его выжил, а епископ Антон сана лишил… Ты, Олег, случайно не знаешь?
– Не знаю, – откровенно пожал могучими плечами чернигов-ский князь. – Мне он написанные им летописи переслал с попут-ной оказией, а где сам теперь обитает, не знаю… Жаль, конечно, если сгинет… Было бы неплохо, если бы он, как при нашем по-койном отце, Святославе Ольговиче, монах Моисей, летописный свод оставил. Я тут на досуге написанное сим монахом прочел, так понравилось. И слог ясный, и правдиво все изложено… Жаль, коли сгинет… Такого мудрого человека и толкового летописца нам вовек больше не сыскать. А мне печаль – не смог его от наве-тов князя Ярослава Всеволодовича оградить…
– И я, вот, к сожалению, не знаю, где ныне обретается наш бывший учитель, – произнес Игорь, когда Олег окончил сетования по поводу печальной судьбы Никодима. – А ты, Всеволод? – И опять испытующе посмотрел на младшего брата.
– Ну, если вы, мои старшие братья, не знаете, – отделался шут-кой Всеволод, – то откуда мне, меньшому, знать. Будем надеяться, что жив-здоров… Когда-нибудь даст о себе весточку… Не все же время у него на пути будут встречаться Ярославы, должны же и мужи поприличнее встретиться.
– Вот ведь какой ты у нас философ, Всеволод, – улыбнулся Игорь, который, впрочем, как и Олег, догадывался о том, где и у кого нашел приют и пристанище лишенный сана Никодим. Но догадка – еще не уверенность. «Ну, что ж, – решил про себя он, – раз брат молчит, то будем молчать и мы. И пусть все считают бывшего иерея Никодима в нетях».
Потом братья до вечерней трапезы поговорили о том, о сем, то соседних князей вспоминая, то прелести любовниц обсуждая, что, впрочем, не помешало им условиться о совместном походе на по-рубежных половцев осенью этого года, сразу же после сбора уро-жая. «На Никиту репореза, – поставил Олег точку на дате похода, – на начало гусепролета. Двинемся из Путивля. Только, чур, моих ханов не трогать: мир у нас».
Путивль был избран местом сбора и отправной точкой похода потому, что стоял почти на середине пути из Чернигова и Курска. Вот ему и выпала честь стать местом соединения дружин братьев Святославичей. К тому же, из Путивля был самый короткий путь до половецких степей и кочевий на Хороле, Псле, Ворскле и Дон-це. Под «своими» ханами черниговский князь имел ввиду ханов Боняка и Кончака, с которыми заключил договор о дружбе. Пор-тить отношения с ханом Кончаком не стремился и Игорь, которо-го этот хан назвал однажды своим побратимом. Так что просьба Олега вполне всех устраивала.
Отведав хлеб-соль черниговского князя, Всеволод и Игорь не забыли навестить и матушку в ее тереме. Та и обрадовалась, и посетовала, что сыновья редко ее навещают, и поищуняла на вся-кий случай. Пришлось Всеволоду и Игорю хоть и без большой охоты, но с видимым почтением выслушать упреки матери. Знали, что это не со зла, а от чистого сердца, да еще, возможно, от ста-рости. А вот к двоюродному братцу Ярославу с визитом вежливо-сти не пошли. Во-первых, тот не приглашал, хотя и знал, что к Олегу приехали его братья, а во-вторых, не очень-то и хотелось. Слишком много козней и каверз успел сделать Ярослав всем Свя-тославичам.

Когда же на следующий день Всеволод и Игорь с сопровож-дающими их дружинниками тронулись в обратный путь, то вы-шедшая их проводить княгиня Агафья не только пожелала всем счастливого пути, но и настоятельно просила курскую княгиню, вновь одетую отроком и в ратный доспех, при первой же оказии снова навестить ее. Чтобы им не мешали вести беседу, Ольга чуть приотстала от остальной кавалькады.
– Хоть девицей, хоть переодетым отроком приезжай, – идя у стремени Ольгиной лошадки говорила она ласково. – Пожелаешь, опять в баньку с дороги напару сходим… пожелаешь, просто так посидим, посудачим… А то скучно мне. Надеюсь, что наша бань-ка тебе понравилась? А?
– Понравилась, – улыбнувшись немного застенчиво, немного лукаво, отозвалась Ольга. – И ты к нам в Курск приезжай погос-тить. Можешь вместе с детьми, чтобы веселей было путь коро-тать, можешь одна или с мужем… И мы умеем гостей встречать и потчевать, и у нас баньки изрядно топятся…
– Постараюсь, – ответствовала Агафья, отпуская стремя подру-ги и вновь желая счастливого пути. – Не забудь княгине Ефроси-ньи от меня привет передать, – крикнула уже вдогонку.
– Не забуду, – помахав на прощанье рукой, отозвалась Ольга и пришпорила лошадку, нагоняя мужа и князя Игоря, державшихся впереди своих дружин. – Но, милая!
– О чем это вы? – поинтересовался Всеволод у супруги, когда не только черниговский детинец, но и посад остались позади, а Ольга, догнав кавалькаду, ехала рядом с ним и Игорем.
– Да так, ни о чем, – тряхнула она головой, на которой вместо полагающегося женского плата красовался светлый шелом. – Пус-тая бабья болтовня…
– Я вижу, вы подружились с черниговской княгиней, – заметил Игорь. – Прямо не разлей водой стали…
– Видно, в баньке черниговской вода такая, что их сдружила, – пошутил Всеволод. – Или пар. Раз их друг к другу так потянуло…
В словах курского князя была доля истины, и Ольга, чтобы не выдать себя, так как к лицу прилила горячая волна стыда, чуть тронула свою лошадку, подавшись на треть корпуса вперед.
– А с моей Ярославной дружить будете? – вновь спросил Игорь, поравнявшись.
– Да она, возможно, с отроком и знаться не захочет, – отшути-лась юная спутница, намекая на свою мужскую справу.
– С таким как ты, – принял шутку Игорь, – еще как познается. Она у меня не воительница, как некоторые, – улыбнулся он, – но о воителях, особенно древних, многое рассказать может. Станешь слушать – заслушаешься…
– Тогда и дружбе быть, – лукаво повела очами Ольга. И тут же задорно крикнула: – А что это мы плетемся иноходью, словно сами год не ели и коней не кормили. Или на конях не мужчины, а девицы?.. Пустимся же рысью! Догоняйте!
И пришпорила свою соловую лошадку: «Но, милая!»
«Какая все же у меня женушка разная, – подумал в этот мо-мент Всеволод, также слегка пришпоривая своего неразлучного Вихря и переводя его на рысь. – То беспричинно капризничает и становится невыносимой, то, вот, воительницей себя представляет и скачет, не жалея седалища, да еще шутки шутит… Со временем, глядишь, станем жить душа в душу».

***
Как и предположил Всеволод, владимиро-суздальская замятня вскоре разрешилась. Подбитый Мстиславом Ростиславовичем на борьбу с Всеволодом Владимирским Глеб Ростиславич Рязанский совершил поход на Владимир. Однако до Владимира не дошел, а пожег Москву. Это случилось осенью, в то самое время, когда дружины братьев Святославичей общей численностью до четырех тысяч воев тревожили половцев на берегах Хорола и Псла. Одна-ко поход особой удачи Святославичам не дал, так как в окрестно-стях этих рек кочевали в основном орды ханов Боняка и Кончака, с которыми у Олега Черниговского был заключен договор о мире и дружбе, и Олег, как истинный рыцарь, давши слово, не мог на-рушить его. Удалось пощипать немного передовые вежи ханов Кобяка и Глеба Тириевича, пожаловавших с Дона на Хорол и Псел в поисках сочных трав, так как лето и осень в Подонье были засушливыми, и травы в степи быстро погорели.
Игорь и Всеволод уговаривали Олега пойти дальше в глубь половецкой степи, но черниговский князь от этой затеи отказался. «Лучше синица в руке, чем журавль в небе, – заявил он братьям. – То мы немного полону своего освободили да чужим полоном еще и обзавелись, а то, может случиться, что сами в полон угодим. Бог не любит жадных да завистливых… Возвратимся же с тем, что Господь соизволил послать».
Как ни были недовольны Игорь и Всеволод таким решением черниговского князя, но пришлось согласиться и вернуться в пре-делы своих княжеств. Впрочем, в ходе скоротечного рейда кур-ский и путивльский князья не только небольшим полоном обзаве-лись, но и табунами половецких лошадей, и отарами овец, и ста-дами коров. Правда, частью добычи пришлось поделиться с пере-яславским князем, через земли которого пролегал путь в Половец-кую степь.
Олег и Игорь хмурились, делясь добычей с Владимиром Гле-бовичем, не пожелавшим принять с ними участие в совместном походе, а теперь «за просто так» имевшего свою долю. Всеволод же с частью принадлежащей ему добычи расстался легко и на шу-рина зла не держал. Однако при дальнейшем общении с переяс-лавским князем вынужден был разочароваться в нем.
– Ольга в поход рвалась, – среди прочего разговора, шутки ра-ди, упомянул он. – Вбила себе в голову, что воительницею хочет быть, как древние амазонки… едва отговорил. Теперь, наверное, губы дует…
Но лучше бы не упоминал и не заводил разговор о своей моло-дой супруге.
– Слухи были, – отозвался, нахмурившись, Владимир, – что не ладно живете… Что обижаешь Ольгу-то… с иноземкой якшаешь-ся…
– Когда то было! – удивился Всеволод, поражаясь упрямой на-стырности шурина. Обычно даже родные отцы не вмешивались в супружеские дала своих выданных замуж дочерей. А тут брат чем надо и чем не надо интересуется. – А если что и было, то уже быльем поросло!
– Когда было – не ведаю, но то, что Ольга до сей поры праздна ходит, то мне известно доподлинно… – словно ища скандала, ну-дил Владимир.
– Сама не желает, – стал наливаться неприязнью к брату суп-руги Всеволод, поминая про себя недобрым словом саму Ольгу. – И, вообще, это не твоего ума дело, дорогой шуринок, когда нам детьми обзаводиться… В это лето, или в иное… Я же Ольгу к тебе в дом не возвращаю, претензий по случаю ее праздности и бездет-ства не имею. И, вообще, ты сам вначале, Владимир Глебович, детьми обзаведись, а потом и советы давай! Я же в твои с Забавой Ярославной дела не лезу… не учу, как жить… Так что прежде чем лезть в чужой монастырь со своим уставом, надо бы выяснить, нужен ли тому монастырю твой устав…
Владимир в пылу братского рвения и гнева «забыл», что его собственная супруга, дочь Ярослава Черниговского,  праздна, и вот теперь Всеволод с откровенным злорадством напомнил ему об этом.
– А еще, Всеволод, – распылялся все более Владимир Глебо-вич, не обращая внимания на уколы зятя, – ты на моей земле два острожка возвел… прошлой осенью и этим летом…
– Так то ты сам во время свадебного застолья, в присутствии князей и бояр с женами, обещал! – теперь не только обозлился, но и изумился Всеволод. – Сам же указал на эти места…
– Да мало ли что спьяну может сказать человек, – попытался вывернуться Владимир Переяславский. – Ты бы потом, на трез-вую голову переспросил, что да как… А то сразу острожки ста-вить…
– Не прикажешь ли, – с вызовом задал вопрос Всеволод, – воз-вратить эти острожки тебе?
– Было бы неплохо… да раз уж дело сделано, то, так и быть, пусть остаются за тобой, – пошел на попятную переяславский князь.
– И на том, светлый князь, – дурашливо поклонился Всеволод, – спасибо. Век не забуду твоей княжеской милости.
Так впервые между Всеволодом Курским и Владимиром Пере-яславским пробежал холодок отчуждения. А если быть более точ-ными, то не только между Всеволодом и Владимиром, но и всеми Святославичами пролегла с той поры невидимая грань отчужде-ния и неприязни.

***
Зимой Всеволод Большое Гнездо, собрав дружину, повел ее на Глеба Рязанского, мстя за сожженную Москву. Основной костяк его дружины составляли владимирцы, но и ростовцам с суздаль-цами отвертеться от этого похода не удалось. На речке Колакче владимирцы встретились с рязанцами. И владимирская дружина наголову разбила рязанцев и пленила многих князей, в том числе и самого Глеба Ростиславовича Рязанского. Попали в плен и его сын Роман и шурин Мстислав Ростиславич, а также вся старшая дружина и все бояре думные.
Два дня ликовал Владимир, радуясь победе. Из княжеских скарбниц и подвалов на свет белый были выкачены бочки с ви-ном, чтобы не только дружина, ходившая в поход, но и весь сво-бодный люд Владимира мог отпраздновать ту победу. Пили не только мужи, но и женки. Архиепископ Владимирский возмущал-ся всеобщим пьянством, но ничего поделать не мог. Однако гуля-нье добром не закончилось: на третий день в городе начался мя-теж. Хмельные посадские и бояре пришли на княжеский двор и потребовали, чтобы Всеволод или сам казнил пленных князей и бояр рязанских да суздальских с ростовскими, или же выдал их «головой» владимирцам. Стол княжеский под Всеволодом заша-тался. Чтобы не лишиться престола, он пошел навстречу требова-ниям и посадил пленников в поруб, а также послал в Рязань своих людей с требованием выдать скрывающихся у них Ярополка Рос-тиславовича, родного брата Мстислава, виновника всей суздаль-ской которы.
Рязанцы собрались на вече и решили выдать Ярополка, кото-рый находился в Воронеже, что на самой окраине Рязанского княжества. Они сами съездили в Воронеж, сами взяли в железа Ярополка Ростиславича и сами же доставили его во Владимир, надеясь, что таким образом спасут этого князя от более тяжкой участи. Владимирцы, узнав об этом, угомонились. Но вскоре, вновь подстрекаемые своими боярами, алчущими дорваться до богатств рязанских князей, вновь подняли мятеж и ворвались на княжеский двор. «Зачем держишь врагов наших, – кричали они. – Ослепи их! Ослепи! Убей! Выдай нам головой!»
Под напором черни и бояр Всеволод приказал своим людям ослепить Ростиславовичей. Только сын Глеба Рязанского, Роман, учитывая его молодость и данное им Всеволоду и люду влади-мирскому крестного целования, был отпущен домой невредимым. А сам Глеб Ростиславич, его отец, вскоре после ослепления умер в застенках владимирского князя.
Вот так плачевно закончилась суздальская замятня, в которую киевский князь Святослав Всеволодович и его брат Ярослав Чер-ниговский пытались втянуть Святославичей, своих двоюродных братьев. Правда, через некоторое время главный виновник бед, Мстислав Ростиславич вдруг оказался в Смоленске, где «чудес-ным образом» прозрел, что, впрочем, не помешало ему получить прозвище Безокий.

В тот же год половцы, прослышав, что в Рязанской земле не стало князей, а все их дружины частью побиты, а частью пленены владимиро-суздальским князем,  напали на земли княжества и, не встречая сопротивления и отпора со стороны рязанских князей, огнем и мечом прошлись по ним. Никогда еще не удавалось по-ловцам вот так вольготно грабить русские земли. Лишь набрав большой полон и захватив весь скот, они ушли в свои пределы.


ОЛЕГ И ВСЕВОЛОД

– Вот видишь, брат, – сказал Олегу Святославичу Чернигов-скому Всеволод Курский, когда в очередной раз прибыл с Ольгой погостить в Чернигов, – как оно случилось: влезли рязанские кня-зья в дела Мономашичей – и без глаз и без голов остались… Жал-ко, конечно, их, как никак, а тоже почти  что Ольговичи, да теперь уже ничего не сделаешь…  Вмешайся мы тогда на стороне рязан-ских князей в ту смуту, кто знает, не топтали бы сейчас владимир-ские рати да половцы нашу землю, не горели бы веси и городские посады?.. А то и овцы целы, и волки сыты, и наши земли от враж-дебных походов сбережены…
– Да я и сам вижу, что к чему и что по чем, – хмурясь, как от зубной немощи, отозвался Олег. – Да и тогда, когда сзывал вас с Игорем, понимал всю шаткость дела. Потому, может, и позвал вас… чтобы не пойти.
– «У нас в Рязани все грибы с глазами! Их едят, а они глядят»! – словно кого-то передразнил любимой поговоркой рязанцев Все-волод, сетуя таким образом на то, что рязанские князья позволили вовлечь себя в междоусобие суздальских князей.
– И откуда ты только, брат, всякие присказки знаешь? – уди-вился Олег и сделался при этом так похожим на их покойного отца, что Всеволод, осознав это, невольно поразился.
«Неужели и я с годами стану, как Олег, похож на батюшку», – подумал он, но вслух сказал шутливо:
– Не только среди дубов да сосен живу, у черта на куличках, но и среди умных людей еще… вращаюсь.
– Оно и видно… – улыбнулся снисходительно Олег.
– А как Всеволодовичи отреагировали? – поинтересовался курский князь, не поддерживающий прямых отношений ни с Яро-славом, ни тем более с его братом, великим князем Святославом Киевским.
– Похмурились, похмурились, да на том и умылись, – съязвил Олег. – Все любят жар чужими руками загребать…
– Оно и понятно: каждый под себя гребет, только глупая кури-ца – от себя, – пошутил Всеволод. – Но на то она и курица… пти-ца глупая.
Разговор братьев происходил в княжеском тереме, в опочи-вальне Олега. Тут же присутствовали и обе княгини: Агафья – хозяйка и ее гостья – Ольга.
Дело было зимой, поэтому курская княгиня, прибывшая в Чер-нигов вместе с мужем, была на этот раз не в ратной броне и пере-одетой отроком, а в своем естестве, в теплых платьях и меховой душегрейке, плотно облегающей ее стан и искусно расшитой цветными нитями, отчего листочки и цветы казались чуть ли не живыми. И добиралась до Чернигова не верхом на лошади, а в теплых санках, на мягком сене, под медвежьей шубой. Что, впро-чем, не помешало ей по прибытии в Чернигов заявить о том, что прозябла и чувствует озноб в теле. И тут же сердобольная Агафья Ростиславовна предложила Ольге попариться в баньке.
– Всю простуду и немощь как рукой снимет! – заявила она, су-етливо отдавая распоряжение своим слугам крепко истопить ба-ню. – Мы не дадим тебе хворать тут! – Обхаживала она младшую невестку. – Враз от всякой хвори исцелим. Я сама тебя попарю в баньке-то. Чай, опыт имеется: муженька, который в последнее время стал часто хворать, сама в баньке пользую…
– Правильно, правильно, Агафьюшка, – поддержал супругу Олег, – веди ее скорее в баню, да кваса не жалейте, побольше пару напустите. Еще с собой и Изгольду прихватите, чего ей одной в светелке скучать, – посоветовал он.
– С Изгольдой – в другой раз, – к удивлению Ольги и Всеволо-да, как о чем-то само собой разумеющемся, без обиды, по-будничному, отозвалась на слова мужа Агафья.
– Ты что, с наложницей мужа подружилась? – шепотом спро-сила Ольга черниговскую княгиню, округлив от удивления глаза.
– Пришлось, – также шепотом отозвалась та.
– Не верю! – не могла скрыть своего изумления курская княги-ня. – Вы же были врагами…
– Что было – то сплыло… – шепнула Агафья. – Если интерес-но, все в бане расскажу…

Когда женщины, вооружившись деревянной шайкой, пузатым кувшином с квасом и свежим дубовым веником, ушли, Всеволод до сей поры молча отслеживавший перемены, произошедшие в семействе старшего брата, спросил:
– Я не ослышался, когда ты предложил княгиням взять с собой в баню еще и свою наложницу. Или мне все это показалось?..
– Нет, не ошибся, – ухмыльнулся Олег. – Предложил.
– Наверное, пошутил? Жену позлить…
– Почему пошутил? Вполне серьезно.
– Так Агафья, насколько мне известно, на дух не переносила Изгольду. Неужели смирилась?
– Смирилась.
– А почему?
– Видно, почувствовала, что мне на этом свете не так уж много осталось, – поведал хмуро Олег. – Хвори часто одолевают… Вот и смирилась, жалеючи, в надежде, что еще некоторое время потя-ну… без слез и скандалов. Возможно, поняла Агафья своим жен-ским естеством, что Изгольда – моя последняя радость на этом свете, вот и решила не омрачать мне жизнь и лишать последней радости… А, может, и что-то еще на нее повлияло… Не знаю. Тут своя душа – потемки, а что тогда говорить о чужой…
– Это что еще за мысли такие? – воззрился Всеволод на брата и даже не заметил, как повысил голос. – Тебе только чуть за сорок перевалило, а ты уже в гроб собрался… Ты это, брат, брось! Нас еще впереди столько славных дел ждет… Вот я хочу городок на реке Свапе заложить, на расстоянии дневного перехода от Севска, чтобы было где ночь скаратать, а то как-то ходил прямым путем из Трубчевска до Курска – путь этот намного короче, чем через Новгород-Северский, Глухов, Рыльск – да ночевать под открытым небом пришлось, гнуса всякого своей кровью кормя… Это вот летом, а доведись зимой?..  Да и от суздальцев при нужде хоть какой-то острожок будет стоять… для обороны. Соседи-то нена-дежные… – Он глубоко вздохнул. – И кто же меня в этом начина-нии поддержит, если не старший брат?!! Да и сыновья у тебя еще не оперились, крепко на ноги не встали… Опять же дочь… О них кто позаботится? Отец! Так что, дорогой брат Олег Святославич, – назвал он по отчеству старшего брата, – оставь грустные мысли и за жизнь крепче держись!
На челе Всеволода, как всегда, в минуты душевного волнения или напряжения, резко обозначились складки. Особенно остро они проявились на переносице и над левой бровью, где складка больше походила на зажившую рану, чем на саму себя. Так глубок был проявившийся рубец. Тяжело заходили желваки скул. Резко обозначившаяся лобная залысина – в отличие от старших братьев Всеволод стал рано лысеть – побагровела, усилив общее впечат-ление душевного волнения курского князя.
– За сыновьями Святославом и Давыдом вы с Игорем при-смотрите, – как о решенном, объявил Олег. – Я вас с Игорем не обидел, и вы сына моего не обидьте, когда пора приспеет… И о Ксении позаботитесь, выдадите замуж, когда время подойдет…
– Конечно, конечно не обидим, – чтобы как-то остановить не-приятный для обоих разговор, поторопился заверить Всеволод. – Не сомневайся, брат! Да ты и сам все успеешь сделать… Что это мы все о грустном да о грустном. Словно иных разговоров и заня-тий не найти… Может, в фигурки индийские, что тебе хан Кончак подарил позапрошлым летом, сыграем, пока женушки наши в баньке парятся.
– А ты умеешь?
– Немного. Инок Никодим и этой премудрости обучил.
– Что ж, сыграем, – без особого желания отозвался Олег и по-шел к сундуку, в котором у него хранились различные ценные вещи малых размеров, за тонким ящичком. Крышки этого ящичка были расчерчены черными и светлыми клеточками, а внутри на-ходились замысловатые черные и белые фигурки, вырезанные умелой рукой из костей животного и раскрашенные яркими крас-ками.
Не успели братья и двух раз сыграть в хитроумную игру, заве-зенную из-за тридевять земель, как из бани возвратились Агафья и Ольга. Обе распаренные, раскрасневшиеся, пышущие жаром и улыбчивые.
– С легким паром, – поприветствовали мужья жен.
– Теперь, надо полагать, хворь тебя отставит? – добавил Все-волод, обращаясь к супруге. – Агафья веничком из телес твоих и нутра все выгнала…
– Конечно, – лукаво улыбнулась Ольга и, обернувшись к Ага-фье, чтобы не видели мужчины, значительно подмигнула послед-ней. – Агафья – большая мастерица на лечение любых недомога-ний! Все боли и страдания как рукой сняло…
– Я знаю, – грустно улыбнулся Олег, не догадываясь даже о двусмысленности и тайной подоплеке сказанного курской княги-ней, которая все больше и больше увлекалась интимными нежно-стями и ласками его собственной супруги. – Об одном жалею: поздно это разгадал…
«Да ничего ты, князь, до конца не разгадал», – одновременно подумали обе княгини, так как улыбнулись друг другу, как старые заговорщики.
Впрочем, и в словах черниговского князя звучала своя недос-казанность и, отчасти, неловкость запоздалого раскаяния, что, в отличие от слов супруги, не укрылось от Всеволода.
С грустным сердцем покидал Всеволод Чернигов. Частые хво-ри старшего брата, а еще больше его душевное состояние, неми-нуемая старость и уже недолгие дни матушки Марии Петриловны, беспокоили курского князя, наполняли его сердце тоской и кру-чиной. Он бы с радостью им помог, если бы знал как. Ведь на ста-рость и немощь с мечом не пойдешь, стрелой каленой их не пора-зишь, червленым щитом не заградишься.
Перед самым расставанием Олег, словно спохватившись, вдруг попросил его, Всеволода, воздержаться от участия в делах новго-родского князя Мстислава Ростиславовича, но не виновника тра-гедии рязанских князей, а родного брата смоленского князя Рома-на и его супруги Агафьи. «Как родственника по жене и по сестре звал меня Мстислав Ростиславич Удалой в поход по весне на зятя своего, Всеслава Полоцкого, чтобы отомстить ему за поруганье Новгорода, учиненное еще его дедом. Я отказал… да еще и в Смоленск отписал Роману, чтобы тот приструнил Удалого, пока тот шею себе не сломал… Позови он на чудь, на литву или прочие племена северного порубежья Руси – я бы с удовольствием… если бы только поздоровилось… а ввязываться в княжеские распри – уволь… И тебе, брат, зная твою тягу к сечам, говорю, не вмеши-вайся, если позовет… То не наша каша, и не нам ее ам-ам… И, вообще, на будущее: старайся держаться подальше от всех склок и распрей – толку от них мало. Пример тому – суздальская замятня, в которую я вас с Игорем чуть не вовлек. Но, слава Богу, у вас тогда хватило благоразумия и воли и самим не участвовать, и ме-ня отговорить. За что я вам благодарен. Но за свою землю, брат, за свой род крови не щади! Об этом, если жив буду, еще Игоря, бра-та нашего среднего, попрошу».

Мстислав Ростиславович Храбрый или Удалой, как его до-вольно часто величали в народе, самый ярый супротивник покой-ного суздальского князя Андрея Боголюбского, не раз одерживал верх над этим грозным воителем. Вспомним хотя бы его победу под Вышгородом над союзными ратями Андрея Боголюбского. А в лето 6686 от сотворения мира он был зван новгородцами на княжеский стол Великого Новгорода и всей Новгородской земли, остававшейся без князя после ухода оттуда несчастного Мстисла-ва Ростиславича, погубившего и себя, и своего брата Ярополка, и князей-сродственников в Рязанской земле.
Зная неукротимый норов новгородцев и силу их веча, он долго не решался принять заманчивое приглашение, советовался с братьями Рюриком, Давыдом, Романом. И только после того, как братья и дружина сказали ему: «Брат! Если зовут тебя с честью, то ступай; разве там не наша отчина?» – он, взяв свою дружину, вме-сте с новгородскими послами пошел в Новгород. Новгородцы встретили его с почестями: вышли не только горожане, не только новгородская старшина и гости торговые, мужи нарочитые, но и весь священный клир во главе с епископом. В соборе святой Со-фии по данному поводу был отслужен торжественный молебен.
Чтобы угодить новым подданным и возвысить свою воинскую честь в их глазах, Мстислав Удалой организовал в тот же год по-ход на Чудскую землю. Большинство новгородцев откликнулось на призыв князя, и ему удалось собрать рать численностью до двадцати тысяч воинов. С его собственной дружиной, полностью закованной в броню, это была большая сила, так как почти каж-дый новгородец имел ратный доспех и оружие. Несмотря на то, что новгородцы сражались пешими, а конницу составляла только дружина Мстислава, поход был удачным. Новгородцы пожгли землю чуди и веси, а также дальней литвы. Тяжко ополонившись пленниками и скотом, возвратились почти без потерь в Новгород. И опять по этому поводу радостно звучали на всех церковных колокольнях новгородские колокола, а иереи служили благодар-ственные молебны.
Вот он-то и замышлял новый поход на Всеслава Полоцкого, о котором предупреждал Олег.
Не жилось русским князьям спокойно, ох, не жилось. Не с них ли пошло, повелось, что стали на Святой Руси говорить: «Бей своих, чтобы чужие боялись»? Что говорить, чужие владыки ру-сичей побаивались, но у русичей руки до них не часто доходили: все были заняты внутренними разборками да дрязгами…


В ПУТИВЛЕ

В Путивле, куда прибыл Всеволод с Ольгой после Чернигова, их встретил радушный прием князя Игоря, его супруги  Ефроси-ньи Ярославны, вновь бывшей непраздной. Если братья поздоро-вались радостно, но сдержанно, как подобает мужам, то женщины по несколько раз перецеловались, переобнимались, перемежая поцелуи и объятья со словесной трескотней: вроде бы обо всем и ни о чем, – словно сороки в лесу, приспичило и пошли трещать, лесной народ смущать.
В отличие от стройной Ольги, Ярославна уже налилась в пол-ную меру женской силой, отчего немного погрузнела, но природ-ную статность не утеряла. Ее движения по-прежнему были плав-ны и размерены, речи ласковы, чувства чисты, взгляд очей добр.
– Как там князь Олег Святославич поживает? – спросила Еф-росинья Ярославна, когда гости и хозяева расселись за большим столом малой гридницы, где обычно путивльский князь принимал близких родственников, как всегда богато убранном стараниями княгини и ее служанок. – Княгиня Агафьюшка?.. Детки?.. Наши-то, слава Богу, все живы-здоровы, – ласково посмотрела она на своих чад Владимира, Святослава и Олега, находившихся тут же с пестунами и няньками.
Что племянники были живы и здоровы, курский князь убедил-ся и сам, пототошкав их, радостно визжавших от удовольствия, сразу же после прибытия в Путивль, подбрасывая высоко вверх и подхватывая вновь сильными руками.
– Хворает братец, – отозвался Всеволод, разрывая крепкими пальцами на части зажаренного целиком гуся, поблескивающего золотым жирком подрумяненной кожицы. – Остальные живы и здоровы.
– И сильно хворает? – поинтересовалась опять Ярославна, хотя этот вопрос был не безразличен и остальным.
– Как мне показалось, – замялся Всеволод, – не очень, но там, кто его знает… я же не лекарь и не ведун. А мыслит он, как и раньше, здраво и рассудительно. Вот предостерег меня, да и тебя, брат, тоже от участия в распрях Мстислава Ростиславовича Нов-городского и Всеслава Полоцкого по старой обиде.
Последние слова Всеволода предназначались Игорю, но не ус-пел тот и рта открыть, как за него отозвалась опять же княгиня Ярославна:
– Мог бы и не предостерегать! Вы, чай, не дурнее его…
– Мы, может, и не дурнее, – постарался сгладить неловкость от неожиданно резкого тона супруги Игорь, – но у каждого живуще-го на этом свете, и своей дури, к сожалению, как тараканов, хвата-ет…
– А как до Чернигова добрались? Не замерзли ли? – поинтере-совалась Ефросинья, поняв свою нечаянную оплошность и желая сгладить ее, переведя беседу в иное русло. – Хоть на дворе и без-ветрие, но морозец все ж изрядный. Небо ясное, звездное, – пояс-нила она свою мысль об изрядном морозце, стоявшем уже не-сколько дней кряду. – Да и скрип снега далеко слышится. Так что морозец знатный стоит…
– Фрося, – улыбнулся Игорь, в душе радуясь за тактичность супруги, поспешившей загладить свою оговорку, – ты целый уче-ный трактат к своему вопросу прибавила. Можно было проще: не замерзли ли? И все. Так нет, издали начинаешь…
Все улыбнулись, а Ярославна слегка смутилась, покраснев.
– Добрались хорошо, – ответил Всеволод. – Правда, потом Ольга моя пожаловалась, что озябла, – добавил он. – Но Агафья сама сводила ее в баньку – и все обошлось… Засияла, как золот-ник Ярослава Мудрого!
Ольга скромно потупила глазки.
– Вот и хорошо, – обернулась путивльская княгиня к Всеволо-ду Святославичу. – Вот и хорошо, – повторила она, но тут же, вроде бы в шутку, и в тоже время вполне серьезно, спросила: –  Но скажи-ка мне, друг любезный, князь курский Всеволод Свято-славич, когда же вы с Ольгой порадуете нас да матушку-княгиню Марию Петриловну наследником? У Олега есть, у нас с Игорем – уже трое, и как сами видите, мы на этом останавливаться не соби-раемся, еще хотим сынка или доченьку себе родить, – погладила она себя по округлившемуся животу. – А когда же вы с силами соберетесь?.. Когда нас порадуете?..
Все примолкли, перестав жевать и стучать ложками и вилками о посуду, в ожидании ответа. Всеволод попытался уйти от него, переведя все в шутку:
– Мы с Оленькой еще сами, пожалуй, дети. Правда, немного великоватые, но дети… Так зачем нам иные.
Но шутка действия не возымела.
– Ты, Всеволод, не юли, не верти хвостом, как щука в омуте или как черт перед святым распятием, не за столом будь сказано, – усмехнулся Игорь. –  Зубы нам не заговаривай. Ты прямо отве-чай: когда?
– Да я, брат и невестушка, хоть сейчас готов, но дело ведь не только во мне… – посерьезнел в ответе курский князь, – тут еще с женской стороны желание, насколько мне известно, надобно. А Оленька моя что-то не того… То ли в куклы еще сама не наигра-лась, то ли все себя девой-воительницей, Ладой-Перуницей мнит.
– Ты это, князь курский, брось… брось сваливать с больной головы на здоровую, – не вняла отговоркам Всеволода путивль-ская княгиня. – Муж всему голова. Хоть в поле на рати, хоть в семье, на полатях. Что голова решит, так тому и быть…
Путивльская княгиня говорила одно, но думала, пожалуй, со-всем по-другому: «Может муж и голова, но жена – шея. Куда шея повернет, туда голова и смотрит. Видать, Ольга так этой головой водит, что детей иметь не желает… Впрочем, еще совсем моло-дая… успеет еще и с детишками нанянчиться. Но Всеволода стоит приструнить, чтобы по сторонам меньше зыркал, а больше к суп-ружескому ложу стремился. И в кого они такие уродились, Олег и Всеволод, бабники треклятые? Вот Игорь – тот иное дело, весь мой».
Наверное, о том же самом, о чем только что думала путивль-ская княгиня Ярославна, подумала и сама юная курская княгиня внимательно окинув взглядом свою старшую подругу. Однако вслух по данному поводу ничего не сказала, и вскоре беседа за столом перешла на иные темы. Впрочем, Всеволоду да и самой Ольге пришлось заверить путивльскую княжескую чету, что в следующем году или уж, в крайности, в последующем, они пора-дуют их, а также бабушку Марию Петриловну племянничком и внучком.
– Давно бы так! – заявила Ярославна. – А то все ходите вокруг да около, словно в лесу между трех сосен заблудились, как дети малые, на самом деле.
Постепенно разговоры за столом перешли на другие темы, ка-сающиеся жизни знакомых князей и княгинь.
– Слышали, – сказал вдруг Всеволод, поднабравшийся за свой краткий визит в Чернигов тамошних новостей, – говорят, у сына Святослава Всеволодовича, Всеволода Святославича, супруга, Мария Казимировна, умерла, бедняжка…
Ольга Глебовна тихонько качнула головой, давая понять, что слышала эту печальную новость – ведь и она была в Чернигове, а Ярославна, еще не ведавшая о том, округлила глаза в знак удивле-ния: ведь только год прошел, как свадьбу играли.
– Впрочем, что тут удивляться, – после некоторого молчания отозвалась Ярославна, – еще тогда, на свадьбе, было видно, что не жиличка она на этом свете: слишком бледна и худа была… Такие долго не живут.



































ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВРЕМЯ ТУГИ И ЖЕЛИ

ПЕЧАЛЬ И РАДОСТЬ РЯДОМ ХОДЯТ

Напрасно опасался Олег Черниговский и Северский, что срод-ственник его Мстислав Новгородский втравит его братьев в скло-ку с полоцким князем Всеславом.13 июля 1178 года Мстислав Удалой, так и не совершив поход в Полоцк, отговоренный от него своим старшим братом Романом Ростиславовичем, умер. Не стало в этот же год и Мстислава Ростиславича Безокого, этого беспо-койного и бесталанного внука Юрия Долгорукого, принесшего столько бед Рязанской земле. Он, «чудесно» обретя вновь зрение после ослепления Всеволодом Большое Гнездо,  в третий раз до-бился новгородского стола, но, не прокняжив там и года, покинул этот бренный мир.
Так как Олег часто хворал и почти не отлучался из княжеского терема, то на похороны брата Агафье пришлось ехать одной. Олег выделил ей два десятка своих дружинников для сопровождения, и она в легком возке отправилась на похороны брата. «Возвращай-ся, Агафьюшка, поскорее, – напутствовал он ее, – как бы и меня вслед за твоим братцем хоронить не пришлось. Чувствую: земля зовет, и предки кличут… Отец покойный чуть ли не каждую ночь снится, все к себе, в свое новое княжество, приглашает…»
Олег Святославич, которому пошел только сорок шестой год, за последнее время сдал окончательно. Как-то вдруг постарел, облысел и огруз непомерно. Даже во взгляде, раньше полыхавшем огнем, уже не было задора, и его очи тускло смотрели на окру-жающий мир. Последняя радость – наложница Изгольда, – и та уже больше не интересовала его. А потому была им отпущена на все четыре стороны, но привыкшая к сладким калачам и мягкой постели, покидать черниговский детинец не пожелала, а, прими-рившись с княгиней, поступила же к ней в услужение. Даже жи-лища своего ей менять не пришлось. В дни, когда хворь сваливала Олега на болезненное одро, обе женки: и княгиня, и Изгольда, – попеременно дежурили у его ложа. Болезнь князя примирила двух бывших соперниц.
«Типун тебе на язык, князь, – вынуждена была отчитать супру-га за его мрачные мысли Агафья. – У меня и так горе, а тут  ты с глупостью… перед дорогой. Может, не ехать?.. Остаться?.. Братья не обидятся». – «Нет, нет. Поезжай. – замахал требовательно обеими руками Олег Святославич. – Только не задерживайся, по-жалуйста».
Агафья покинула Чернигов с тягостью на душе.
  Похороны Мстислава прошли пышно. Были не только родст-венники и духовенство, но и многие новгородцы, пожелавшие проводить своего князя в последний путь, были и прибывшие из Вышгорода, Овруча и Белгорода дети боярские и дворяне, не раз участвовавшие в прежних дружинах Мстислава и чтившие его за храбрость и благородство.
Об этом Агафья во всех подробностях, до которых все бабы очень уж охочи да досужи, рассказала Олегу, когда возвратилась с похорон. Олег чувствовал себе сносно и внимал с интересом, по-рой переспрашивая или что-то уточняя для себя. О предстоящей смерти он уже не заговаривал.

***
Год прошел для братьев Святославичей без особых событий. В княжеских смутах, так и не прекращавшихся на Руси, они не уча-ствовали, оставаясь сторонними наблюдателями; с порубежными половцами, с которыми заключили перемирие и даже окрестили, став крестными отцами, по несколько ханских сыновей, также не воевали, занимаясь внутренним обустройством своих княжеств. Правда, Всеволод, по просьбе брата Игоря, сдружившегося с ха-ном Кончаком, водил свою курскую дружину, насчитывавшую уже около пятисот гридней, в помощь Кончаку и его союзникам на Подонье, чуть ли не к самому Сурожскому морю, против хана Аепы из рода Шурукана. Но поход этот славы не принес, так как половцы, побросав издали друг в друга стрелами из луков, не до-водя дела до сечи, решили примириться.
Оставаться и дальше на чужом пиру похмельем Всеволоду не захотелось, и он с родственниками Кончака неспешно возвратился к родным пределам, не забыв при этом навестить построенные им и его дружиной острожки на Псле и Судже. Острожки остались прежними, но народу в них прибавилось. Кто-то пожелал пойти в них из Курска и Ратска, кто-то пришел из Липовца, а были и та-кие, что пожаловали в поисках лучшей доли из Переяславского княжества. В основной массе – это были свободные мужчины. Однако, появились тут и женки молодые, и голопузые мальцы, оглашающие окрестности то громким ревом: мать за что-то отсте-гала крапивой по мягкому месту, то веселым смехом: изловчив-шись, выдернул полхвоста у зазевавшегося петуха.
С появлением женок, притащивших с собой не только голопу-зых детишек, но и всякую животину, начиная от кур и гусей и заканчивая мычащими коровами и лающими собаками, суровые стены острожков как-то ожили, стали более теплыми и уютными, домашними, что ли…
Так как Всеволод в этот поход ходил только со своей дружи-ной, то он взял и десяток нового мечника Любомира, и самого Любомира-Никодима, давно уже рвавшегося в «настоящее дело». Хоть до настоящего дела не дошло, но Любомир, как малое дитя, радовался степному походу, возможности общения с простыми и родовитыми половцами. Благо, что их язык знал довольно сносно и в толмаче не нуждался.

После строгого Успенского поста, когда в поле основные ра-боты были сделаны, в Киеве собрались многие князья Руси Юж-ной и Залесской. Повод был важный: свадьба между овдовевшим сыном Святослава Всеволодовича Киевского, недавно  похоро-нившим свою супругу Марию Казимировну, Всеволодом, и пле-мянницей Всеволода Юрьевича Владимирского от его покойного брата Михалко, Ириной. За единым столом собирались все Ольго-вичи и Мономашичи. Не усидел дома и Олег Черниговский. При-был на свадьбу с супругой Агафьей Ростиславной и сыном Свято-славом – надо было первенца в мир выводить.
Перед отъездом из Чернигова лекари, пользовавшие Олега, со-ветовали на вина и яства особо не налегать, но разве упомнишь советы добрые, кода свадебные столы от лакомств разных и вин заморских так и ломятся! Переусердствовал Олег, не поберегся. Да как побережешься, если прямо на этой свадьбе уже другую затевали: князь великий киевский Святослав Всеволодович пред-ложил брату Ярославу выдать за Владимира Рюриковича, князя витебского, его дочь Милославу, которой только что пошел три-надцатый год. Владимир Рюрикович уже видел отроковицу Яро-славову, она ему, несмотря на нежный возраст, нравилась, поэто-му он с радостью ухватился за предложение киевского князя. Ос-тальные же все это с радостью поддержали: намечалась новая свадьба, значит, новые пиры и празднества, а потому, как за эту благую весть не выпить!
Союз сей был выгоден не только Святославу Киевскому, но и Святославичам: Владимир Рюрикович привязывался к клану Оль-говичей еще одной родственной связью. Назревал союз средин-ных княжеств: Киевского, Черниговского, Переяславского, Север-ского, Путивльского, Курского, Трубчевского, а теперь еще и Ви-тебского. И как за это не выпить. Выпивали. Пил и Олег, которо-му и пить-то было уже нельзя.
«Попридержись, – предостерегала княгиня Агафья Ростислав-на, тревожась за мужа. Хоть и изменял, и падок был до баб чужих, но муж-то все-таки родной, не соседский, отец детей единокров-ных. – Не гонись за другими… ведь не на рати, в конце концов, не с ворогами ратоборствуешь, а с чарами застольными». – «Русский князь, – отбивался от супруги Олег, – что на рати должен быть впереди всех, что в застолье». – «Да ведь хмельное еще никому не удалось одолеть, – шептала черниговская княгиня, видя, как муж начинает сереть лицом, – оно само любого богатыря всегда с ног валит. А у нас еще сын – отрок…»
Не послушался. Отделался притчей: «Кто пьян да умен – два уменья в нем!»
Когда же после свадьбы вернулся Олег Святославич в Черни-гов, то почувствовал себя плохо и обратился к лекарям. Но как те ни старались, спасти князя уже не могли, и 16 января 1180 года от Рождества Христова он покинул сей грешный мир, завещав суп-руге Агафье Ростиславовне похоронить его в Новгороде-Северском, в выстроенной его стараниями и трудами церкви свя-того Михаила.

Хоронили Олега не в Чернигове, рядом с отцом, как думали многие, а в Новгород-Северском, согласно последней воле князя Олега Святославича, в построенной по его велению курским зод-чим Степаном каменной церкви святого Михаила Архангела. По-хороны, не в пример похорон его отца Святослава Ольговича, бы-ли пышные, многолюдные. Прибыли братья Всеволодовичи с же-нами и старшими сыновьями, прибыл Владимир Переяславский, братья Ростиславовичи, Давыд и Рюрик с супругами. Обещали не оставить свою сестру Агафью и ее сына Святослава Ольговича без заботы и внимания. Прибыли и князья рязанские, Глебовичи, сы-новья ослепленного и мученически погибшего в застенках Влади-мира Глеба Рязанского. А вот Роман Ростиславович Смоленский на похороны Олега не прибыл. Недужил.
«Осиротели мы, братушка, – заявил Всеволоду, уединясь, Игорь, на которого теперь возлагался весь груз ответственности за род Святославичей. – Не на кого нам теперь опереться, не с кем посоветоваться». – «Ты теперь, Игорь, старший, – отозвался су-мрачно Всеволод, – тебе теперь род Святославичей вести. Корен-ником. А я – в пристяжных. Знай и будь уверен, куда ты, туда и я… Слово князя!»
«Да, осиротели мы, – слушая полупьяные признания сыновей своих, думала вдовствующая черниговская княгиня Мария Петри-ловна, недавно схоронившая свою верную наперсницу, ключницу Меланью. – Некому будет за нас ни перед князьями, ни перед Бо-гом, ни перед нечистой силой заступиться, словечко замолвить… Осиротели».
И впервые в жизни, перестав себя сдерживать и контролиро-вать, напилась пьяная, как любил поговаривать ее бывший лю-бовник, отец Никонор, до «самых риз».

Со смертью Олега произошел новый передел.
Святослав Всеволодович Киевский сразу же после похорон князя Олега собрал в Чернигове семейный совет, на котором ре-шили, что Чернигов теперь отходит по старшинству к его брату Ярославу, Новгород-Северский – Игорю, за которым будет и Пу-тивль, а Курск и Трубчевск остаются Всеволоду. Это же решение вскоре было утверждено на съезде князей в Любече. Хотели про-вести съезд в Киеве, но на ту пору там случился большой пожар, во время которого выгорело много домов и церквей, в том числе и палаты митрополита возле храма святой Софии.
– Обошли вас опять Всеволодовичи, обскакали, – возмущалась Мария Петриловна, когда к ней прибыл Игорь, чтобы рассказать о новых переделах земли Русской. Она так и не пожелала покинуть Чернигов, по-прежнему ютясь в своем тереме. – Обошли. Как все-гда обошли…
– Так по старшинству же… – вяло возражал Игорь, который не прочь был видеть себя черниговским князем, но мирился и с тем, что стал северским. Конечно, Новгород-Северский не Чернигов, но и не Путивль, однако. А будь жив брат Олег, то так бы он и продолжал довольствоваться малым.
– А я говорю, обошли, – стояла на своем Мария Петриловна. – Обошли, но только я на этот раз все равно из Чернигова не уйду. Жива не буду, а не уйду.
Вдовствующая княгиня добилась своего, то ли ей сестра по-могла, то ли князь Ярослав на все рукой махнул, радуясь едино-правлению, но она осталась в Чернигове. А вот Агафье с ее сы-новьями и дочерью пришлось повторить путь своей свекрови: покинуть сей град и отправиться к Игорю в Новгород-Северский. И братья свои слова-клятвы забыли, и князь Ярослав встал горой: останься Агафья в Чернигове, пришлось бы Ярославу подыски-вать со временем удел, по крайней мере, для ее родного сына Да-выда. Да и о Святославе, остающемся при ней, тоже думать надо было. А так: с глаз долой – из сердца вон…
Несшая траур по мужу овдовевшая княгиня Агафья пережива-ла, а Ефросинья Ярославна, имевшая уже пятерых сыновей, ее успокаивала.
– Не горюй, княгинюшка, теперь вместе жить будем, под од-ной крышей. И ребяткам нашим вместе веселей будет. А еще к нам будет приезжать Оленька… Ведь мы теперь все будем ближе жить. А с ней, слышала, ты ладишь… Говорят, не разлей водой были… даже в баньку не раз вместе хаживали.
– Спасибо, княгинюшка, за участие, – благодарила Агафья Ярославну сквозь слезы. – Ты верная подруга. Надеюсь, что и Ольга останется такой же верной подругой, как была ранее… вер-но говорят, дружили мы с ней…
– Не убивайся, Агафья Ростиславовна, – хмурились Игорь с Всеволодом. – Не оставим тебя с племенниками заботою. И дочь поможем замуж выдать. Не обидим. Помним доброту братца на-шего старшего…
– Я не о себе плачусь, – благодарила их Агафья, – я о сынах забочусь. Мне то что, как-нибудь проживу… и дочку замуж вы-дам. А вот Святославу да Давыду каково без отца родного?!!
– Не обидим, не обидим мы племянников, – искренне заверяли Игорь и Всеволод невестку. – Подберем удел.
– Я свой Трубчевск или Курск отдам, если что, – обещал более пылкий Всеволод. – Брат Олег для меня ведь тоже старался, так почему бы и мне для его сыновей не постараться.
«Эх, – слыша эти речи Всеволода, думала Агафья, – это сейчас ты такой добрый да щедрый, а вот как своими сыновьями обзаве-дешься, то еще неизвестно, каким соловьем запоешь?» Но как бы там ни было, она все равно была благодарна братьям мужа.
А вот об Изгольде со смертью Олега никто так и не вспомнил, и она, потеряв престарелого любовника и единственного защит-ника, куда-то по-тихому сгинула, не оставив о себе следа. Словно действительно была изо льда. Вот была, но растаяла, и не стало…

***
В народе говорят: пришла беда – отворяй ворота! Не успели похоронить князя Олега Святославича и отметить сорок дней ему, как в конце зимы, перед самым новым годом в Смоленске умер Роман Ростиславович, еще один брат Агафьи, которому удалось и на великом княжеском столе в Киеве посидеть, и в немилости у владимирского князя Андрея Боголюбского походить.
Опять пришлось Агафье, несмотря на стылую пору, на похо-роны в Смоленск отправляться. Но на этот раз поехала не одна, а упросила с собой супругу Игоря Ярославну. Та сначала стала от-казываться, ссылаясь на то, что не хочет оставлять детишек ма-лых, над которыми, как наседка над цыплятами, квохала целыми днями.
– Поезжай, поезжай, – вмешался Игорь. – Детишки без пригля-да не останутся. Есть, кому присмотреть. И за себя не опасайтесь – в сопровождении десятка два дружинников пошлю.
На лесных дорогах пошаливали разбойные людишки, так на-зываемые станичники, нападая на одиноких путников, потому воинское сопровождение было не лишним.
Ярославна не была любительницей пиршеств и застолий – ей бы лучше над книгой умной посидеть – но пришлось соглашаться и разделить зимнее путешествие с подругой-княгиней.
– Спасибо, – искренне благодарила вдовая княгиня свою более счастливую подругу, катясь в санном возке по наезженной дороге. – Хоть есть с кем в дороге поговорить, а то бы тоска зеленая за-ела.
– И тебе спасибо, – отзывалась Ефросинья, теперь уже сама радуясь нечаянному путешествию, – что вытащила меня из тере-ма. А то бы я так и просидела всю зиму в тереме за четырьмя сте-нами, не показывая носа на улицу. И не увидела бы такую благо-дать.
Благодать была действительно. Розовое солнышко, отражаясь в алмазных россыпях инея, покрывавшего деревья, дробясь на  тьмы и тьмы лучиков, заставляли прижмурять глаза и смотреть на мир сквозь щеточку ресниц. Прихваченный небольшим морозцем воздух, как шкодливый мальчишка, и минуты не сидящий на мес-те, пытался забраться под шубы и тулуп, которым были укрыты княгини, но силенок не имел и превращался в пар возле губ и но-са. Изредка легкой изморозью прорывался до темных бровей кня-гинь, но стоило тем повести личиком по пахнувшей выделанной овчиной внутренности тулупа, как все пропадало.
Глухой цокот множества копыт, тихий скрип укатанного снега под полозьями.
Иногда, то ли под дуновением слабого ветерка, то ли от неви-димого движения красногрудых снегирей, украшающих алмазные узоры и разводы инея, ветки деревьев вздрагивали, и на путников и их лошадей, искрясь и переливаясь всеми цветами невидимой радуги, сыпалась невесомая алмазная пыль. Лошади недовольно всхрапывали и встряхивали головами, прядали ушами… Всадники смеялись. 

Вскоре после похорон Романа Ростиславовича в Курск пришло сообщение от Игоря Святославича о том, что Святослав Всеволо-дович собирается пойти ратью на владимирского князя Всеволода Юрьевича, а потому просит своих братьев ополчиться на Большое Гнездо.
– Что так? – прискакав в Новгород-Северский с малой дружи-ной, спросил Всеволод у Игоря. – Ведь Святослав и Всеволод в друзьях ходили… и несколько раз перероднились через сыновей и дочерей…
– Спохватился, – усмехнулся Игорь, – Когда то было?!! Ныне сын Святослава, Глеб, находился с дружиной в Коломне, у князя Романа Глебовича Рязанского. Помнишь, его даже на свадьбе у Владимира с Милославой не было?
– Помню.
– Так вот, – продолжил Игорь, – Пока мы на свадьбе пировали, Глеб в земле рязанской находился… А в ту пору Всеволод Юрье-вич за что-то, а точнее, за нелюбовь Романа к своим младшим братьям, взъелся на Романа Рязанского и пошел на него ратью, и тут на его пути со своей дружиной возьми да и встань Глеб Свя-тославич. Видишь ли, этому мальцу захотелось кровопролития между владимирцами и рязанцами не допустить: как же, он сын великого князя…
– И?
– Произошла сеча. Всеволодова рать победила дружину Глеба, и тот заперся в Коломне, откуда известил отца своего о своей пе-чальной участи, а тот теперь вот собирает нас.
– И кого же?
– Ярослава, брата своего, меня с тобой зовет, братьев Рости-славовичей… Но только Ростиславовичи отказались в этой сваре участвовать, заявив, что сей хомут не для их шеи.
– И правильно сделали, – пришел к такому заключению пря-модушный Всеволод. – Я бы так тоже поступил, ибо к чему попу свирель, если у него есть кадило. Только мне открутиться от этого похода, вижу, не удастся…
– Не удастся, – подтвердил Игорь. – Глеб – наш двоюродный племянник.
– Вот именно, что племянник, – без особой радости в голосе и энтузиазма процедил Всеволод. – Он кашу, не подумав, заварил, а мы теперь ее расхлебывай. Там, на Рязанщине, смотришь, и обошлось бы все малой кровью. Так нет же, воитель, Илья Муро-мец нашелся, свою дурью башку под мечи подставлять… и наши тоже… А я только такую ласточку себе нашел, пальчики обли-жешь! Усладой зовут. Устали в любовных потехах не ведает! А уж выдумщица какая, страсть!
– Да у тебя ведь жена молодая? – поразился Игорь бесшабаш-ности младшего брата.
– Что молодая, то молодая, – нахмурился Всеволод, – но как между нами лада не было, так и нет. Удружили мне матушка да покойный братец женушку… Поверишь ли, больше женские лас-ки любит, чем мои, мужские…
– Неужто?
– Точно. Ее же полюбовницы из числа челядинок, с которыми она в баньку наладилась чуть ли не каждый день ходить, расска-зывали…
– Вот потеха, – усмехнулся Игорь, знавший о лесбийской, про-тивоестественной любви женщины к женщине по древним грече-ским трактатам. – Одно должно радовать, от такой любви дети не заводятся. И в какой же роли она выступает: в своей женской или мужиком себя мнит?
– Челядинки ее ублажают, – буркнул Всеволод с неохотой. Он был уже не рад, что сболтнул лишнее.
– Уже хорошо, – успокоил Игорь. – Есть надежда, что когда натешится, успокоит свою плоть, то и от тебя понести сможет.
– Буду надеяться…
– И давно это у нее такое?
– А тебе то что?
– Да интересно…
– А после поездок к княгине Агафье.
– Понятно, – прицокнув языком, протянул Игорь. – Ту Олег покойный оттолкнул, польстившись на прелести Изгольды, у Оль-ги Адалинда тенью между ней и тобой стояла… Вот княгинь и потянуло друг к другу. С мужами чужими побоялись прелюбо-действом заняться, так решили друг с другом…
– Неужели из-за этого?
– Не знаю. Но, скорее всего… А теперь еще ты какую-то Усла-ду откопал… вот и бесится баба. Но не тушуйся, пройдет дурь ее. Еще кучу детишек нарожаете… Только, смотри, чтобы с Усладой у тебя не вышло, как с Адалиндой! А то в имени первой слово «ад» звучало, а у теперешней – вообще имя языческой богини любви звучит. Ус –лада! – протянул он, разбив слово на два. – Как бы тебе эта  Лада да не оторвала ус. Да не только ус, но и еще кое-что… Ха-ха-ха!
– Не оторвет, – заверил Всеволод, засмеявшись.
Смех братьев был заразителен и бесшабашен.
 

НА ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

Как не хотелось Всеволоду Святославичу Курскому избежать внутренней свары, не удалось. Да мало того, что схлестнулись с князем Владимиро-Суздальской земли, еще и с братьями Рости-славовичами пришлось схватиться: Святослав Всеволодович, под-давшись на уговоры брата Ярослава, мечтавшего уже о смолен-ском великом столе, напал на дружину Давыда Ростиславовича. Дружину Давыда пленили, а самого князя в суматохе упустили. «Дурная голова умной спокойно жить не дает, – ворчал Всеволод, открыто осуждая поступок Святослава. – Союзника не сыскали, зато ярым врагом обзавелись! И перед княгиней Агафьей неловко: обещали ей помощь, а втянулись в ратоборство с ее братьями».
И оказался прав. Пока чернигово-северское войско, призвав на помощь половцев хана  Кончака, подружившегося с Игорем со времен их посольства к брату Олегу в Чернигов, неторопко двига-лось в сторону Владимиро-Суздальского княжества, братья Рос-тиславовичи, Рюрик и Давыд, стремительно напали на Киев, и не только освободили Давыдовых дружинников, но и великий стол захватили.
– Кто мог подумать такое! – разводил руками Святослав Все-володович. – Кто бы мог подумать такое?!!
– Конечно, конечно, – открыто насмехался над ним курский князь. – Но когда идешь по чужую голову, то надо, братец, пом-нить и о своей, думать о ней… Все ж не качан капусты и не репа, а голова.
Святослав злился: кому приятно слышать о себе такое, Игорь морщился, считал, что не стоит Всеволоду так задирать старшего в роду.
Братья Ростиславовичи разделились: Рюрик остался в Киеве, а Давыд поспешил в Смоленск, новую рать собирать, с соседями ближайшими ссылаться да списываться, призывая их на помощь к себе. 
– На кого идти? – крутил головой Святослав, собрав походный совет из братьев и воевод. – Куда ни кинь – всюду клин…
– На Киев, на Рюрика, – предлагал Ярослав Всеволодович, же-лая потрафить старшему брату, мечтавшему о скорейшем возвра-щении себе киевского стола.
– Киев с наскока не взять, – возражал Игорь. – Он укреплен и к тому же пока будем его осаждать, в тыл нам ударит Давыд со смоленцами и галичанами, слух имеется, что послов направил к Ярославу Осмомыслу.
– Так Ярослав Осмомысл твой тесть…
– И что с того?
– Ты бы сослался с ним, отписал, что и как… Может, он бы нашу сторону принял, – неуверенно промямлил Ярослав Всеволо-дович.
– Сошлюсь, – пообещал Игорь без особого воодушевления. – Но не уверен, что он что-то послушает. Плохо вы тестя моего знаете… К тому же родство в наших распрях роли никакой не играет: мало ли случаев, что брат на брата хаживает?..
– Попытка – не пытка, и спрос гривны не требует…
– Нам бы лучше было вообще в эту свару не вмешиваться… – в который раз посетовал северский князь, сокрушаясь.
– Что теперь о том пенять, – хмурился Святослав. – Что случи-лось, то случилось, и назад не воротишь…
Игоря поддержал не только Всеволод, но и киевский воевода Лазарь Гудяныч.
– Да, Киева с наскока не взять, – басил он. – Киев – это тебе не Друцк, возле которого собралось воинство Давыда…
– Верно, – поддержал Гудяныча Всеволод. – Идти надо снача-ла на Давыда. Во-первых, его разбить проще; во-вторых, нашим союзникам половцам надо же кого-то грабить. Кормиться же им чем-то надо… Но если великий князь желает, то пусть они грабят предместья Киева, – в очередной раз поддел он двоюродного бра-та. – А по мне, так лучше бы они грабили земли врага нашего. Но если великий князь желает, то ради бога…
В итоге Святославу Всеволодовичу не захотелось, чтобы поло-вецкая орда прокатилась по его землям, и чернигово-северские рати оказались под Друцком, где к нему примкнул новый союзник Вячеслав Полоцкий, враждовавший с друцким князем. Примкнул вместе с братом Брячеславом и дружинами. Впрочем, с появлени-ем нового союзника воинство Ольговичей никак не увеличилось, так как Святослав Всеволодович, поставив во главе всего воинст-ва, идущего искать Друцк, Игоря, со второй половиной пошел  на Всеволода Юрьевича, надеясь на скорую победу над ним.
«Повадился кувшин по воду ходить, как бы биту ему не быть», – с явным удовольствием прошелся по данному поводу язвитель-ный Всеволод, заранее предполагая о его неудачном исходе.

***
В сече, произошедшей между Давыдом и Ольговичами, у стен Друцка, Ярослав Всеволодович вновь смалодушничал и первым бросился в бегство, увлекая за собой своих и чужих дружинников. В образовавшийся прорыв хлынули смоляне, поражая копьями и мечами убегавших в спины. Дело могло обернуться поражением союзного войска, тем более, что половцы, не привыкшие к лесам, чувствовали себя скованно, а, напоровшись на стройный ряд смо-ленских копий, также покатились в тыл черниговцам, сминая их ряды, если бы не дружина Всеволода Курского. Это она, возглав-ляемая Всеволодом, закрыла собой образовавшийся прорыв и дала возможность черниговцам и северянам восстановить порядок в своих рядах. Курская дружина спасла союзное войско от пораже-ния, но почти полностью пала на месте сражения. Пали оба кур-ских воеводы, пошедших в поход, Якун и Оглендя. Туго при-шлось и самому Всеволоду, получившему несколько легких ране-ний в сей лютой сече, спину которого надежно прикрывал сын Огленди, Иван, орудовавший огромной, чуть ли не в пол-оглобли, палицей, крушившей на своем пути и всадников, и лошадей.
Когда под вечер сражение окончилось, и враждующие рати ра-зошлись на исходные позиции, Всеволод Святославич, увидев поредевшие ряды своих дружинников, взбеленел, и, считая вино-ватым во всем Ярослава, метнулся к его шатру.
– Убью гада, – страшно орал он на весь свой стан, обнажая меч. И был страшен в окровавленных своей и чужой кровью дос-пехах.
– Убей труса, – кричали черниговские бояре и воеводы, обоз-ленные на Ярослава за его малодушие и предательство. – Нам та-кой князь не нужен.
Только вмешательство Игоря и его дружинников, вставших на пути Всеволода, спасло Ярослава от неминучей расправы.
– Опомнись, брат, – увещевал Игорь, – не доводи дела до бра-тоубийства.
– А он… он… – трясся в ярости Всеволод. – Кто мне моих вое-вод и дружинников вернет? У-у! Сволота…
– Брань, брат, – успокаивал Игорь, – она и есть брань… Кто-то жив, а кто-то пал…
– Почему пали храбрецы, а выжил трус? Ты можешь мне отве-тить?
– На брани всякое случается… – уклонился от конкретного от-вета Игорь. – Что теперь о том тужить-горевать. Надо подумать, как раненым страдания облегчить, да мертвых земле предать…

Не только понесли потери северцы и черниговцы с курянами. Досталось и смолянам, и поддержавшим их жителям и дружинни-кам Друцка. А потому во время наступившего перемирия и те, и другие хоронили своих павших воев в больших братских могилах чуть ли не рядом. Поодаль от них погребали своих павших соро-дичей половцы, успевшие еще до сражения пограбить и пожечь окрестности Друцка.
Потери с обеих сторон были столь существенные, что ни смо-ляне, ни черниговцы уже не жаждали продолжения сражения. От-городившись друг от друга засеками, вбитыми в землю заострен-ными кольями, противники выжидали. Это противостояние дли-лось несколько дней, пока из суздальских земель не появилось воинство Святослава Всеволодовича Черниговского. Как и пред-полагал Всеволод, Святослав был бит и из похода возвратился не «солоно хлебавши», впрочем, ему все же удалось «урядить ряд» с Всеволодом Юрьевичем, заключив что-то наподобие перемирия. Узнав про трусость брата, тут же отослал его в Чернигов.
«Ворон ворону глаз не выклюет», – пришел к заключению Всеволод Святославич Курский, узнав о таком «мудром» решении великого князя.
В принципе, замятня, из-за которой  и «загорелся сыр бор», с перемирием Святослава Всеволодовича и Всеволода Юрьевича Владимирского должна была закончиться, если бы Святослав не «умудрился» зацепить Ростиславовичей. А так, изжив основную закавыку, Ольговичи по-прежнему имели «головную боль»: враж-дебных им Ростиславовичей и киевский стол, на котором уселся Рюрик.
Дружины Игоря и орды хана Кончака Святослав отослал к Вышгороду, поближе к Киеву, а сам со своими полками остался осаждать Друцк, покинутый Давыдом и смолянами.
Когда северцы и союзные им половцы хана Кончака подходи-ли к Вышгороду, бывшей вотчине Ростиславовичей, то Рюрик направил на них дружину покойного брата Мстислава во главе с воеводой Ратибором. Большего послать он не мог, так как из сте-пи прорвались половецкие орды хана Боняка, грозившие Василе-ву, Белгороду и Звенигороду, а то и самому Киеву.
Во встречном сражении  северские дружины и их союзник Кончак одержали победу над Мстиславовой дружиной, но пресле-довать ее не стали и дали спокойно уйти назад в Киев. Не пресле-довал их и северский князь Игорь Святославич. Остановив свои дружины на берегу реки Чернорые, он разбил там лагерь, дав сво-им воинам отдых. Половцы, несмотря на приказ Игоря и запрет хана Кончака, тихонько грабили ближайшие окрестности, чтобы не остаться в накладе от пока что малоудачного похода. «С пар-шивой овцы хоть шерсти клок», – рассуждали степные стервятни-ки, отправляясь в очередной набег. Беда-то в том, что «паршивой овцой» для них по большому счету была Русская земля, столько лет уже не ведавшая покоя из-за собственных князей.

***
Август в то лето был необычайно теплым и сухим. Даже в ночную пору теплынь стояла такая, что хоть обнажайся до нага и спи совершенно голый – не то что не замерзнешь, но и не про-дрогнешь даже. Поэтому северские ратники от тепла и от того, что не видели поблизости опасности, расслабились, чуть ли не весь световой день проводя в воде. И это, несмотря на то, что «Илья пророк уже помочился в прудок» и купания были уже под запретом. Но разве удержишь удальцов, когда они  хотят осве-жить закипающее от зноя тело? Не удержишь. Игорь и Всеволод поначалу противились этому, но потом, махнув рукой, смирились, лишь немного упорядочили купания: когда одна часть плескалась в реке, другая несла службу по охране. Потом стороны менялись положением.
Рюрик же так праздно, как северские князья и их союзник Кончак, время не разбазаривал. Он лихорадочно искал себе союз-ников и воинские силы. И труды его не пропали даром: от хана Боняка он откупился посулами киевского серебра и золота, что сдержало их от массовых «зачисток» киевских окраин, а для борьбы с северскими дружинами нашел союзника в лице черных клобуков и торков.
За халатную самонадеянность, в конце концов, северский князь Игорь Святославич и его союзники были жестоко наказаны. В битве на реке Чернорые, случившейся в жарком августе 1180 года от Рождества Христова, Рюрик Ростиславович наголову раз-бил северцев и орду хана Кончака, союзного Ольговичам. И если северскому князю Игорю и его брату Всеволоду Курскому уда-лось спастись без личных потерь, то хан Кончак потерял в сече двух своих братьев: Алтунопу и Елтука, а потому, несмотря на то, что вновь был подобран и спасен из вод реки князем Игорем, взявшим его в свою ладью, затаил обиду как на обоих Всеволодо-вичей, так и на Игоря Северского, считая их виновными в смерти своих родичей. Завязавшаяся было дружба между князьями север-скими и половецкими ханами дала глубокую трещину.
Игорь сожалел, а Всеволод, который вообще никогда не стре-мился к дружбе с половцами, даже обрадовался. «Лучше иметь открытого врага, чем ненадежного друга», – заявил он брату. И хотя на Черторые-реке северцы были изрядно пощипаны, но их потери ни в какое сравнение не шли с потерями половцев. Кроме павших братьев хана Кончака, был убит еще хан Колга Сатанович. В плен же попали два сына Кончака, Тудар и Бякуба, а еще ханы Конячук и Чугай. Из девяти тысяч половецкого войска, приведен-ного Кончаком, только трети, если и того не меньше, удалось спа-стись. Остальные или потопли в реке, когда пытались спастись бегством, или были порубаны дружинниками Рюрика, или попали в плен.

***
Как ни странно, но во всей этой кутерьме в выигрыше оказа-лись Святослав Всеволодович, который вскоре замирился с Рюри-ков Ростиславовичем и возвратил себе киевский стол, а также Рю-рик Ростиславович, ставший сопровителем Святослава в Киеве. Таким образом, сбылись пожелания покойного северского князя Олега Святославича самому Святославу на собственной шкуре почувствовать радость от деления стола, когда тот давал Олегу Чернигов на таких же примерно условиях. Вот и выходит, что посеешь, то и пожнешь… Кроме того, никакого отступного сереб-ра и злата Рюрик хану Боняку конечно не заплатил, а соединив свои дружины с дружинами Святослава, напал на орду Боняка и прогнал ее далеко в степь. Причем не просто прогнал, но еще от-бил свой полон и пленил несколько сот половцев. Кроме того, стало вдруг известно, что Святослав Всеволодович в октябре ме-сяце, сразу же после празднования Покрова дня, собирается же-нить своего сына Мстислава на свояченице Всеволода Юрьевича Владимирского, Ульяне. В очередной раз недавние враги родни-лись между собой. «Скрепим еще больше союз Олговичей с суз-дальцами, – объяснял причину такого брака Святослав. – Мы уже были породнившимися, и еще раз будем. От этого хуже нашему роду не станет».
– Вот и вышло, что один камень десяток горшков разбил, – провожая брата Всеволода с остатками его дружины в Курск, пришел к невеселому заключению северский князь. – При этом сам не только уцелел, но еще и окреп.
Игорь Святославич имени не назвал, но и так было понятоно, что он имел ввиду своего двоюродного брата Святослава Всево-лодовича, втянувшего его и Всеволода в ненужную им свару, из которой они оба вышли крепко потрепанными. Хорошо, что хоть земли княжеств не пострадали…
– А я давно говорил, что не стоит быть похмельем в чужом пи-ру, только вот глупая голова умной заднице никак покою не дает, – отреагировал Всеволод. – А Святослав Всеволодович, братец наш, как любил всю жизнь чужими руками жар загребать да куски мяса пожирнее из пламени таскать, так и по сей день это дело лю-бит делать. А почему бы ему не делать, если дурней наподобие нас с тобой, брат, вокруг хватает?.. Тут грех такого не сделать! На будущее будем умнее… – утешил он себя и брата.
– Да уж, – кисло усмехнулся Игорь, – зарекалась свинья в грязь лезть и дерьмо есть… Впрочем, поживем – увидим.
На этом Игорь и Всеволод расстались. Обоим предстояло на-брать и обучить новых дружинников взамен павших в сечах. Но год этот несчастьями Игоря и Всеволода в ратном деле не окон-чился. В декабре в Чернигове неожиданно, не болев даже, умерла княгиня Мария Петриловна. Видно не зря она в год смерти Олега Святославича и своей ключницы Меланьи вслед за Игорем и Все-володом, посетовавшим, что они осиротели, также сказала, что и она осиротела, лишившись защитницы в лице своей ключницы, знавшей толк в ворожбе и заклятиях. Ушла ключница, а с ней уш-ла и часть души княгини.
Похоронили бывшую черниговскую княгиню в южном преде-ле Спасо-Преображенского монастыря, недалеко от могилы мужа, Святослава Ольговича, которого она пережила более чем на пол-тора десятка лет. Местный муровщик Андрон, набравшийся опыта у курского зодчего Степана, установил над ее могилой большой каменный крест, выбив на нем надпись для сведения потомкам: «В лето 6689. Покинула безвременно сей грешный мир благовер-ная княгиня Святослава Ольговича, Мария Петриловна. Упокой, Господи, душу рабы Твоей».
Похороны княгини Марии вновь свели под одну крышу трех ее бывших снох. Но радость от этой встречи никто из них не испы-тывал. Как ни строга была Мария Петриловна, но к своим невест-кам относилась по-доброму, по пустякам к ним не придиралась, нравоучениями не занималась, в семейные дела с их мужьями не лезла. Наоборот, если видела, что кто-то из ее сыновей начинает обижать невестку, вступалась за нее. Правда, не всегда удачно. Но дело-то не в этой сути, а в том, что стремилась  к оказанию помо-щи. Поэтому все три княгини искренне всплакнули по поводу ее кончины, поминая ее только добрым словом. А если за разговора-ми приходилось вспоминать и мужей своих, и семейных отноше-ний касаться, то делали это вскользь, мимоходом. Что толку сето-вать, если человек полагает, а Бог располагает. И не пошли в этот раз Агафья и Ольга париться в баньку: не ко времени банные иг-ры, да и, вообще, пустая бабья забава. На что Агафья Ростиславна, всегда скорая на это дело, да и та как-то шепнула Ольге украдкой от Ефросиньи, что молодке пора образумиться и от князя Всево-лода ребеночка родить. «Тебе вон скоро два десятка лет испол-нится, а ты все в девчонках бегаешь. Бабий век короткий, морг-нуть не успеешь, как остареешь, и основного предназначения женщины – дать продолжение рода – не исполнишь», – шепнула она. – Потому поторопись, пока свою привлекательность не поте-ряла. А то располнеешь, как я с Ярославной, тогда и захочешь с мужем ложе разделить, да не просто так будет его в супружескую постель заманить».
Агафья нисколько ни на себя, ни на Ярославну не наговарива-ла: обе располнели не в меру, особенно Ярославна, чуть ли не ка-ждый год рожавшая детей, сыновей и дочерей. Ольга это и сама видела. Рядом с ними она сама себе казалась порой их ребенком, хотя уже полностью налилась женственной красой. «А то, что мужья наши грешили и грешат, – шептала далее Агафья, – то и мы не без греха».
Ольга слушала свою старшую подругу и думала, что она за по-следнее время, после смерти мужа Олега, сильно изменилась: «Посолиднела что ли, благопристойней стала».
Тяжело перенесли Игорь и Всеволод смерть матери. Особенно Игорь. Ни пышные похороны, устроенные им, ни толпы съехав-шихся родственников, не могли скрасть боль утраты. Он чуть ли не до сороковых дней ходил мрачный, неразговорчивый и раздра-жительный, отчего страдали не только слуги и домочадцы, но и жена его, Ярославна, и княгиня Агафья, нашедшая приют под его крышей со своим потомством: сыновьями Святославом и Давы-дом да дочерью Ксенией, о замужестве которой пора была и по-думать. Страдали от переживаний Игоря и его собственные дети. Только прибытие к нему брата супруги, Владимира Ярославича, в какой-то мере сгладило это положение.


ИЗГОЙ

Отец новгород-северской княгини Ефросиньи, князь Ярослав Владимирович Галицкий, прозванный в народе Осмомыслом, то есть мыслящим за восьмерых, был грозным государем, однако в семейной жизни счастья не имел. Родившийся в один год с Оле-гом Святославичем Северским, женатый в один и тот же год, как и Олег Святославич, на сестре Всеволода Юрьевича Владимир-ского, Ольге Юрьевне, дочери Юрия Долгорукого, от данного брака имел дочь Ефросинью и сына Владимира. Ефросинья Яро-славна, как мы уже знаем, находилась замужем за князем Игорем, а Владимир, ровесник Игоря, в 1166 году был женат на дочери Святослава Всеволодовича Черниговского Болеславе. От данного брака имел двух детей, но при этом оставался  довольно сума-сбродным и самолюбивым. Ярослав неоднократно пытался вразу-мить сына, так как хотел видеть в его лице своего достойного приемника на княжеском столе. Но Владимира больше прельщали пиры с детьми боярскими, любовные оргии с наложницами и ра-бынями, нежели дела государственные. К тому же мать, Ольга Юрьевна, не только не увещевала и не отвращала его от  такого пагубного образа жизни, но и потакала ему в этом. В конце кон-цов, пьянство Владимира и покровительство ему в этом собствен-ной супруги Ярославу надоело, и он изгоняет сына из Галицкого княжества. Причем изгоняет не одного, а вместе с матерью, своей супругой.
В первый раз случилось это в лето 6681. Временный приют из-гои тогда нашли в Польше. Причем, не только нашли, но и полу-чили во временное пользование город Червен, занимавший вы-годное положение на стыке нескольких княжеств. Отсюда Влади-мир собирался, собрав рать, совершить поход на отца, чтобы от-воевать себе Галицкое княжество. Но до похода дело тогда не дошло, так как в эту пору в Галиче подняли мятеж собственные бояре, принявшие сторону изгнанной княгини Ольги. Они захва-тили и сожгли на костре новую супругу князя Анастасию, быв-шую до этого его наложницей и имевшую от него сына Олега, обвинив ее в колдовстве. Затем не побоялись и взяли в железа са-мого князя Ярослава, заточили его в застенок Преображенского монастыря, требуя возврата в Галич жены и сына.
Князь галицкий Ярослав Владимирович, державший в страхе и повиновении своих соседей венгров, чехов и валахов, вынужден был согласиться с требованиями галицких бояр и разрешить строптивой супруге Ольге Юрьевне и сыну Владимиру возвра-титься в Галицкую землю, хотя до этого, изгоняя, он проклял их обоих.
После того как Ольга Юрьевна и Владимир Ярославич верну-лись в Галич, князь Ярослав, дав крестное целование боярам, что не станет мстить жене и сыну, был освобожден из заточения. Об-ретя свободу, он, опираясь только на младшую дружину да на своих дворовых людей – дворян, – жестоко расправился с самыми родовитыми боярами, пресекая в корне повторение прошлых пе-чальных для него событий.
В следующее лето, опасаясь мести отца, Владимир Ярославич вместе с матерью, Ольгой Юрьевной, вынуждены были снова бе-жать. На этот раз как раз к Всеволоду Юрьевичу во Владимир, где вскорости княгиня Ольга постриглась в монастырь, а Владимир, скрываясь от гнева отца по соседним княжествам, добился себе прощения. Однако, добившись в очередной раз от Ярослава про-щения и возвратившись в Галич, он выводов для себя не сделал, ходить в отцовой воле не пожелал, а вновь предался прежней раз-гульной жизни, вызывая справедливые нарекания со стороны га-личан, за что в третий раз был отцом изгнан из княжества. И слу-чилось это в 1181 году от Рождества Христова.
Став в третий раз изгоем, Владимир с десятком преданных ему дружинников, преследуемый по пятам воями отца Ярослава Вла-димировича, направил стопы свои  на Волынь, ища пристанища и защиты от разгневанного галицкого князя у Романа Мстиславови-ча Волынского. Тот, в надежде на то, что когда Владимир станет князем Галицкой земли, то часть земель своих в благодарность за полученный приют передаст «своему благодетелю», исходя боль-шей частью из политического соображения, чем из человеколю-бия, принял Владимира у себя и даже обещал ему воинскую по-мощь против отца. Но Ярослава Галицкого недаром звали Осмо-мыслом, он тут же вступил в сговор с мелкопоместными польски-ми князьками, набрал из них войско, заплатив три тысячи гривен, и те принялись опустошать порубежные земли волынян, спалив дотла два города. Роман Мстиславович был вынужден начать войну с поляками, надолго увяз в ней, и ему стало уже не до га-лицкого изгоя и Галицкой земли. Тут бы свою собственную со-хранить.
После этого Владимир попытал было счастья у смоленских князя Давыда Ростиславовича, а также у князей Ярослава Луцкого и Ингваря Дорогобужского, но те, опасаясь гнева Ярослава Осмо-мысла, долго Владимира у себя не задерживали и потихоньку вы-проваживали его «от греха подальше» в другие русские княжест-ва. А до них в гостеприимстве и крыше над головой Владимиру отказал князь Святополк Туровский.
Некоторое время Владимир Ярославич обитал в Киеве у вели-кого князя Святослава Всеволодовича, доводившегося ему тестем, который даже собирался объявить совместный поход русских кня-зей против Ярослава, но не сделал этого после беседы с новгород-северским князем Игорем, наотрез отказавшимся выступать про-тив своего тестя. «Владимир мне шурин, – заявил тогда Игорь Святославу Киевскому, – а Ярослав Владимирович – тесть, не раз помогавший мне. А потому не подниму я меча из-за одного род-ственника на другого. Здесь надо не мечом, а разумом дело ре-шать… мирить отца с сыном, а не вести одного против другого, брат и великий князь. И, вообще, в чужой монастырь не ходят со своим уставом… Разве забыл, как пошли в Рязанскую землю, да в какой конфуз попали. Так огадиться мне ни разу еще не доводи-лось. Поэтому повторяться в этом желания нет».
Оставшись без союзников, Святослав Всеволодович постарал-ся «сбыть» своего зятя и неудобного изгоя, чтобы не иметь кон-фликта с Ярославом Осмомыслом, не раз уже овладевавшим за свою жизнь Киевом. Правда, дочь свою Болеславу с внуками, по-жалев, все же оставил при себе. Зачем же им скитаться, если они не виноваты ни в чем. Пусть уж один Владимир Ярославич ответ за всех один держит, раз не смог ужиться с родным отцом. Однако ни брат великого киевского князя Ярослав Всеволодович Черни-говский, ни великий князь владимиро-суздальский Всеволод Юрьевич Большое Гнездо иметь беспокойного «гостя» у себя не пожелали. Вот он и оказался у своего зятя, Игоря Святославича Северского и у сестры Ефросиньи.
«Не откажи в крове и приюте, брат, – обратился Владимир Ярославич по прибытии в Новгород-Северский. – Дай кусок хлеба отовсюду гонимому изгою и его дружине малой».
Выглядели он сам и десяток его воинов действительно несча-стными и неприкаянными, вызывающими жалость и сострадание. Впрочем, воинские доспехи у всех были в исправности, а кони – сыты и ухожены, как и положено умелым воинам: сам будь голо-ден, но коня накорми и воинскую праву содержи в чистоте и по-рядке.
«Живи, брат, сколько пожелаешь, – расчувствовался Игорь, вспомнив в этот злосчастный час об изгойничьей судьбе своего родителя, Святослава Ольговича, которому вот так же, как и сей-час Владимиру, в его немолодые уже годы приходилось скитаться по Руси, будучи отовсюду гонимым и преследуемым. – Думаю, что места лишнего не займешь и нас не объешь. А супруга моя тебе будет всегда рада. Это ведь ты ее к венцу вместо батюшки вел, когда нам настала пора пожениться».
Так Владимир Ярославич, единственный сын галицкого князя от законной супруги, стал жить у своего зятя в Новгород-Северском, не только к собственной радости в обретении угла, где можно было временно притулиться, но и удовольствию большин-ства русских князей, так или иначе чувствовавших свою причаст-ность к малоприятной и щекотливой проблеме вражды отца и сы-на.

***
Северский князь Игорь хоть и дал приют своему шурину, но особой радости по этому поводу не испытывал. Он прекрасно по-нимал, что Ярослав Владимирович зятю просто так такую воль-ность с рук не спустит, вскорости потребует от него выдачи сына, если, вообще, не пойдет на него ратью.
– Правильно ли я поступил? – спросил Игорь Ярославну, когда ахи и охи по поводу неожиданной встречи улеглись, и они с суп-ругой остались одни в светелке княгини. – Не вызову ли я гнева отца твоего?
По случаю прибытия хоть и неожиданного, но все же дорогого родственника они оба были в праздничных нарядах. На Игоре сверкала белизной и цветными вышивками парчовая ферязь, на Ефросиньи был голубой сарафан, плотно облегающий ее распол-невший стан, застегнутая на все застежки алая парчовая скуфейка, подчеркивающая округлости полновесных женских грудей, и светлый плат, поверх которого была одета небольшая серебряная диадема, украшенная алмазами, которую княгиня доставала толь-ко в самых торжественных случаях.
– Гнев отца, конечно, поначалу вызовешь, – не стала скрывать опасения Ефросинья, прекрасно знавшая крутой нрав своего ба-тюшки. – Причем, гнев скорый и тяжкий. Но поступил ты, муж мой, правильно и разумно. По-христиански. Намного хуже было бы, если бы ты отказал Владимиру в приюте, как сделали это дру-гие… Вот тогда можно было и трусом прослыть и неблагодарным, неблагородным князем… А так… Ты ведь один раз уже сделал моему отцу доброе дело, отговорив Святослава Всеволодовича от общекняжеского похода против него… Сделал. Теперь еще одно доброе дело взялся творить…
– Так когда это было, и знает ли твой батюшка про то? – по-слышалось сомнение в голосе северского князя.
– Знает, знает, – поспешила заверить мужа Ефросинья. – Про-сти, Игорь, что не посоветовалась с тобой, так как знала, что не одобришь, но я сама постаралась батюшку уведомить о твоем бла-городстве, послав ему с подвернувшейся оказией письмецо. Так, что он о твоей роли по случаю срыва похода против него и твоем бескорыстии знает из первых рук.
– Честное слово, Ярославна, – встрепенулся Игорь, – не знаю даже, то ли бранить тебя за это, то ли благодарить… И когда же ты все успеваешь? И детишками заниматься, и с монахами-летописцами в переводах греческой и римской премудрости уча-ствовать, и с отцом переписку поддерживать?.. Не жена, а чистый клад, – пошутил он. – Вопрос лишь в том, примет ли все это во внимание твой батюшка, не ополчится ли он на меня и мое княже-ство?
– А ты пошли к нему посольство, – как бы невзначай посове-товала княгиня. – Смотришь, гнев батюшки и поубавится…
– Легко сказать: пошли, – отреагировал, не задумываясь, Игорь, хотя само предложение супруги о посольстве к Ярославу Галицкому ему, по-видимому, понравилось. – Да кого же мне по-слать-то? Зная о его неприязни к боярам, ни один из них не поже-лает быть послом. Служители церкви? – Словно, раздумывая, продолжил он. – Вряд ли и они согласятся: не любят вмешиваться в княжеские дала, считая это мирской суетой. Вот если бы о полу-чении землицы под монастыри речь шла – тогда это было бы не совсем мирским делом, тогда святые отцы «за ради бога» вмеша-лись бы, – посетовал Игорь, хорошо зная местный клир. – А так… Вот и выходит, что некого посылать…
– А ты меня пошли, – улыбнулась Ефросинья. – Может быть, мне удастся… Как-никак, а все-таки дочь… да и столько не виде-лись… Думаю, что обрадуется встречи, обмякнет сердцем…
– Ты серьезно? – удивился Игорь и пробежал по супруге пове-селевшим взором.
– А почему бы и нет?
– А что? – оживился князь. – В этом определенный резон име-ется. Он – Осмомысл и ты – Соломон в сарафане… А если два философа и мудреца сойдутся, то разговор у них получится в лю-бом случае. Что ж, Ярославна, готовься к поездке к родителю сво-ему. Действительно давно не виделись, на радостях он и «оттает» немного. А там, что бог даст… К тому же, чтобы не скучать в длительной дороге и иметь поддержку при встрече с родителем, возьми-ка ты, Ярославна, в путь-дорогу сыновей. Хотя бы Олега и Святослава. Старшего Владимира и младших оставлю при себе.
– С младшими – понятно, малы еще для столь длительного пу-ти, – тут же подхватила княгиня, – а вот Владимира, как мне ка-жется, можно и взять… пусть хоть одного деда своего узрит.
– Знаешь, Ефросинья, – посуровел ликом Игорь, – я бы всех не прочь с тобой отправить к деду: ведь неизвестно, представится ли им в жизни случай деда живым узреть… Только рисковать всеми наследниками, в том числе и старшеньким Владимиром, не ста-нем. Побережемся. Дорога-то дальняя, долгая. А на ней всякое случиться может… То какая-либо замятня между соседними князьями, то разбойничьи шайки да станы, то просто дурной че-ловек попадется. Так зачем же нам всеми чадами нашими риско-вать… Ты согласна?
– Согласна. Ты разумно мыслишь, князь. И как родитель, и как государь – признала Ярославна правоту супруга.
Обговорив с Игорем все детали будущего посольства, запасясь многими подарками и взяв с собой сыновей Олега и Святослава, чтобы родного дедушку повидали да к путешествиям привыкали, сопровождаемая пятью десятками княжеских дружинников, се-верская княгиня отправилась в далекое путешествие.
Если княгиня Ефросинья в дальнее путешествие отправлялась хоть и с радостью, но по нужде, то княжичи Олег и Святослав с великой охотой на зависть другим, Владимиру, Роману и Рости-славу: ведь неизвестно, удастся ли кому-либо из них побывать в далеких краях или же нет. А тут – на тебе, пожалуйста!
Чтобы Владимир Ярославич меньше мозолил глаза северским боярам, многие из которых имели не только всевидящие глаза, но и длинные языки, способные раньше срока донести до ушей Яро-слава место обитания его сына, Игорь предложил ему временно поселиться в тихом Севске. Град Севск стоял на окраине Новго-род-Северского княжества, на небольшой реке Сев, и примыкал к трубчевскому уделу Всеволода. Город был небольшой, но все же со своим детинцем, а его расположение на пути из Новгорода-Северского и Трубчевска в Курск делало его важным опорным пунктом в ратном отношении. Кроме того, через этот город про-легал и один из торговых путей. Поэтому Севск постоянно требо-вал к себе княжеского внимания.
– Не обессудь, брат, – заявил он прямо Владимиру, – поживи пока в этом городке. Он хоть и не чета Новгород-Северскому, но все ж не медвежий угол. А как все урядится с твоим батюшкой, то вернешься сюда опять. Пока не будем отца твоего злить. Как го-ворится, не буди лихо, пока оно тихо… Можешь сразу туда не отъезжать, а взять поначалу супругу свою с детьми – пошли за ними в Киев. Тогда и отбудешь…
Владимиру не очень-то хотелось уезжать из Новгород-Северского, где он уже успел сойтись с княгиней Агафьей, в отда-ленный и глухой Севск, да что поделаешь: не он тут пир заказы-вает…
– Пусть супруга моя пока поживет у родителя своего, в столь-ном Киеве, – отозвался на это Владимир без особой радости. – Ей там с детьми лучше будет. А я уж как-нибудь один с дружиной своей перебьюсь…
Но одному ему «перебиваться» в Севске не пришлось: узнав о том, что гость князя Игоря, Владимир Ярославич, отбывает в Севск, княгиня Агафья, которая не в пример Игорю, искренне об-радовалась приезду Владимира, попросила северского князя и ее отпустить с сыновьям в этот город.
– Посмотрим, – заявила она Игорю, не поднимая, впрочем, глаз, чтобы Игорь не смог прочесть в них истинный смысл этой поездки, – может приглянется кому-нибудь из них сей городок… Ведь и им пора, особенно старшенькому Святославу, уже обзаво-диться собственным уделом, а не жить за дядин счет.
Игорь прекрасно догадывался, что не только озабоченностью устроения судьбы сына вызвано желание княгини проследовать в окраинный городок. В большей степени это желание еще не ста-рой княгини было продиктовано воспылавшей в ней страстью к галицкому изгнаннику, молодцу статному и налицо приятному, что немаловажно для женского глаза.
– Севск для удельного княжения Святославу Ольговичу будет маловат, – заметил он с чуть заметной иронией княгине, – ему попозже передам в удел Рыльск. Городок крупный, ладный, люд-ный, торговыми гостями привечаемый. На Семи стоит. Он и по-дойдет… Давыду же о княжестве собственном еще рано думать… пусть еще малость подрастет. Да и при старшем брате если побу-дет несколько лет, то вреда большого не поимеет. А что касаемо твоей поездки в Севск, то поезжай, ради бога, княгинюшка. Князю Владимиру все не так тоскливо и одиноко будет. Женский глаз да догляд, а еще женские руки всегда лишними не бывают, а уж в изгойской судьбе – тем паче…
– Спасибо, – смутившись, заалела лицом Агафья, понявшая, что хитрость ей не удалась, но в то же время оценившая по досто-инству такт северского князя по отношению к ней. – Век не забу-ду доброты твоей.
– Чего там, – махнул рукой северский князь. – Дело-то житей-ское, да и женщина ты еще в самом соку. Так чего же добру про-падать, я же не пес цепной на сене: сам не ам, но и другому не дам… Все прекрасно понимаю. И говорю: поезжай. А вот пле-мянника Святослава с собой не бери, он мне и тут пригодиться может… Да и Давыду с Ксенией с вами ехать не след. Еще успеют по белу свету наездиться. Пока же пусть с моими отроками побу-дут.
Игорь не стал говорить, что дети Агафьи будет только помехой для ее любовных утех с Владимиром, прекрасно зная, что та и так его поймет.
– Еще раз спасибо, князь Игорь, – засветилась Агафья женским счастьем, совсем как девчонка, не в силах скрыть внутренней ра-дости.
– От спасибо сыт не будешь, – пошутил князь. – Его ни на хлеб не намажешь, ни в кису не положишь. А вот, скрашивая нашему гостю быт, – имел он ввиду изгоя Владимира, – ты и так большую службу всем нам сослужишь… Когда же вернется от отца Яро-славна, – и дай бог, с хорошими известиями, – то соберемся на семейный совет да и решим об уделе для сына твоего и племянни-ка нашего Святослава… Обязательно решим.
Услышав от Агафьи, что она едет с ним, Владимир покидал Новгород-Северский уже не с таким кислым лицом, с которым он собирался в дорогу без вдовствующей княгини: хоть какая-то род-ственная  по крови и духу душа будет рядом. В изгойничьей жиз-ни это уже не так и мало… А Игорь подумал: «Чем, дорогая кня-гиня Агафья Ростиславовна, ты будешь непристойностями в бане с бабами заниматься, так лучше уж отведи душу и ублажь тело с молодцем княжеского рода. Да и Владимиру Ярославичу лучше будет с тобой любовными утехами заниматься, чем с грязными рабынями».
Когда Владимир Ярославич и сопровождавшая его Агафья Ростиславовна наконец-то отправились в Севск, Игорь Святосла-вич перевел дух: дело хоть до конца и не разрешилось, но преж-нюю остроту утратило. А это было уже много в создавшихся ус-ловиях. Остальное должно было показать время и «посольский» успех супруги.


ВСЕВОЛОД И ЛЮБОМИР

Сразу же по прибытии Всеволода в Курск после неудачной битвы на Чернорые-реке, где было потеряно не менее половины всех вышедших с ним в поход воев, он развернул бурную дея-тельность по восстановлению дружины. Даже любовные утехи со своими наложницами, в том числе и с так понравившейся ему Ус-ладой, на время позабыл. И тут ему пригодился, как нельзя, кста-ти, мечник Любомир, до этой поры остававшийся в тени более опытных воев Якуна и Огленди и занимавшийся надзором за уст-ройством порубежной стражи и сигнальных вышек. Любомир редко появлялся в Курске, почти все время проводя в бесконеч-ных поездках по волостям курского княжества. Со своим десят-ком он объехал все Посемье вдоль и поперек по несколько раз, налаживая охрану заставами, возводя засеки, проверяя острожки. Он несколько раз просил Всеволода Святославича взять его с со-бой в поход, но Всеволод каждый раз под благовидным предлогом отказывал ему в этих просьбах. Ведь у него были более опытные в ратных делах водители воев Якун и Оглендя, а к тому же он не желал, чтобы черниговский князь Ярослав случайно встретился с бывшим игуменом Никодимом хоть и под личиной мечника Лю-бомира, и опять воспылал к нему ненавистью. Кроме того, и за стольным градом кому-то надо было присматривать в отсутствие князя, а кто с этим непростым уроком лучше мог справиться, если не мудрый мечник Любомир.
Но вот ни чернобородого рассудительного крепыша Якуна, ни похожего на языческого бога Ярилу огненно-рыжего богатыря Огленди не стало, и пришел черед водить воев в походы и быть первым советчиком в ратных делах при князе Никодиму-Любомиру, так как с другими курскими боярами-вотчинниками он не сошелся. Да и с трубчевскими тоже. Дюже имели очи зави-дущи, а руки – загребущи его бояре… 
– Готов ли к ратоборствованиям, воевода Любомир? – спросил он бывшего своего наставника, возведя уже в чин воеводы, после того, как погрустили по поводу погибших в сече со смолянами Якуна, Огленди и нескольких десятков дружинников, хорошо из-вестных обоим.
– Готов, – скромно, но твердо отозвался Никодим-Любомир. – Иначе, зачем же я надел на себя бронь… да бородищу, вот, на-стоящую воеводскую отпустил, – пошутил с тихой грустью он, погладив десницей окладистую бороду.
За то время, что Любомир находился на княжеской ратной службе, он сильно изменился. Жизнь на свежем воздухе, чуть ли не ежедневные скачки и многоверстные переходы с одного места на другое из щуплого слуги божьего сделали жилистого крепыша, физически закаленного, стойкого к частым изменениям погоды, привыкшего спать под открытым небом и питаться мясом, поджа-ренным на костре, а то и вообще обходиться длительное время без горячей пищи.
С годами пышная шевелюра пропала, и вместо нее на голове красовалась плешь лысины, изрядно загоревшая на солнце. Зато борода, закурчавившись, прямо указывала, что это уже не служи-тель Господа Бога, а настоящий воевода Любомир. Лицо обветре-ло и из бледно серого превратилось чуть ли не в пунцовое. Только глаза, хоть и потеряли в цвете и стали более блеклыми, но смот-рели все также ясно и светло, как и прежде. И как прежде, где-то глубоко, глубоко в них были спрятаны скорбные искорки челове-ческой боли за весь мир.
«Трудно с такими глазами поражать врага, – считал Всеволод. – Но придется. Если не ты, то тебя, иного не дано…А кроме того, ведь поражают не только мечом, но и умом. Ума же Никодиму-Любомиру не занимать».
– Готов ли ты, воевода Любомир вступить в сечу не только с иноземными врагами, но и с родственными нам князьями?
– Готов, если это будет праведная рать, а не просто княжья спесь, – не потупив взгляда, заявил он. – Надеюсь, что я воспитал когда-то не князя-задиру и забияку, а защитника всей Земли Рус-ской, а потому он не заставит меня краснеть и стыдиться как за него, так и за себя.
– Честно сказано, – нахмурился Всеволод, которому хотелось услышать немного иной ответ. – Честно и прямо, как должно быть каждому вою. Спасибо, мечник Любомир, за откровенный сказ. Вижу – настоящий воин и воевода!
– И тебе спасибо, князь Всеволод, что иного от меня не требу-ешь, – не пожелал остаться в долгу воевода, а про себя подумал: «Уж лучше я буду рядом с тобой, чем кто-то другой. Смотришь, и от братоубийства удастся отвести, и совет дельный дать, действуя по народной мудрости: семь раз отмерь, прежде чем отрезать… А то хоть и умен ты, князь Всеволод Святославич, да по молодости, по горячности крови, по храбрости своей неразумной можешь такого натворить, что сам потом не рад будешь».
– Вижу, – продолжил курский князь, – не стало больше ни инока Никодима, ни иерея северского, остался один воевода Лю-бомир…
– Что поделаешь, – улыбнулся в бороду Любомир, – все течет, все изменяется в этом бренном мире. Вот и я изменился: не только рясу с подрясником на кольчугу и воинскую справу сменил, но и огрубел, и очерствел…
– Так, может быть, тебе еще и жениться, воевода Любомир? – полушутя, полусерьезно спросил Всеволод, подняв на своего вое-воду светящиеся лукавством очи. – Ты только кивни своей буйной головушкой – враз любую кралю, как говорят наши соседи-поляки, сыщем. Хоть светлоокую славянку, хоть черноокую по-ловчанку…
– Спасибо, князь, – улыбнулся Любомир, – спасибо, но это бу-дет уже перебор даже для меня. Не поверишь, я женщин больше любого половца с юности боюсь… Да и жениться – это не воды из ключа напиться… Ни к чему мне это.
– Ну, смотри, – не стал настаивать князь. – Если надумаешь, то только моргни – будет тебе супружница, хоть из боярского, хоть из дворянского роду-племени. А уж свадьбу сыграем – князья по-завидуют!
– Еще раз спасибо на добром слове, князь Всеволод Святосла-вич, – поблагодарил Любомир, – только мне, видно, на роду напи-сано быть одиноким…
Впрочем, как бы то ни было, как бы не состоялся разговор бывшего наставника с бывшим учеником, но в сегодняшнем во-инском начальнике трудно было узнать вчерашнего служителя бога и церкви. Воистину, неисповедимы пути Господни!
Не теряя времени даром, Всеволод и воевода Любомир объе-хали не только городища княжества: Ратск, Липовец, далекий Трубчевск, – но и  все крупные веси, зазывая вольный люд на службу в дружину. Золотых гор не сулили, но и страхами лишни-ми не пугали.
Их усилия не пропали даром: через месяц дружина курского князя была по численности уже равной прежней. Оставалось только подучить ее ратному мастерству.
– Это дело наживное, – шутил Любомир. – Не боги горшки обжигают… С божьим же промыслом из деревенских увальней сделаем еще таких воев, что любо-дорого будет на них посмот-реть! Главное, отроки ни родителями, ни Господом Богом силен-кой не обойдены, не обижены, да сметки природной не лишены. А опыта ратного, Бог даст, поднаберутся.
И начал их с помощью уже опытных дружинников день и ночь ратной премудрости обучать, до седьмого пота гоняя, как когда-то самого уму-разуму в этом деле учил старый черниговский воевода Славец, кости которого давным-давно уже покоились на кладби-ще при церкви Бориса и Глеба.
Поездка по северным волостям княжества, в верховьях реки Свапы, еще раз убедила Всеволода о необходимости строительст-ва там городища или хотя бы крепенького острожка.
– Верно мыслишь, князь Всеволод, – поддержал его Любомир, когда он поделился своей мыслью с новым воеводой. – В Залес-ской Руси сейчас все вроде бы наладилось, но надолго ли?.. Да и земли Рязанского княжества, в котором по-прежнему смута между братьями Глебовичами длится, отсель недалече… И до Вятичей, что к Черниговскому княжеству всегда примыкали, опять же не так уж верст много… Так что мыслишь ты верно: городок нужен.
Он же на досуге, между ратными делами и заботами позже на-пишет: «В лето 6691. Заложил князь Курский и Трубчевский, Все-волод Святославич, внук Олега Святославича, на реке Свапе, на высоком мыску, острожок и небольшое городище на несколько десятков жителей. И дал ему свое имя в крещении – Дмитриев. А так как городков на Святой Руси с таким названием было уже много, то чтобы новый городок не путали с иными прочими, он же и дал ему прибавку в названии – Ольговский. Ибо расположен этот городок был на половине пути между Севском и Ольговом, на важной торговой дороге с Владимиро-Суздальским княжест-вом и всей Залесской Русью».
А затем попросил ученых монахов, занимающихся летописа-нием деяний князей черниговских и северских, вписать сей текст в летописи, чтобы не затерялось славное дело курского князя в пыли веков.

***
Семейные дела Всеволода после похорон княгини Марии Пет-риловны как-то незаметно наладились. Ольга уже не капризнича-ла, идя на супружеское ложе, и там гладеньким бревнышком с двумя моргающими глазками не лежала, предлагая Всеволоду все новые и новые любовные утехи. А как-то даже попросила его доз-волить ей присутствовать при его любовных играх со своими на-ложницами. «Может быть, смогу чему-нибудь у них научиться, – жарко шептала она ошалевшему князю на ухо. – Ну, хотя бы у Услады или еще у кого…Давай-ка все вместе в баньке тебе лю-бовный пир устроим, как восточным деспотам, о которых я в од-ной книге, взятой у Ефросиньи Ярославны, прочла».
От таких речей супруги Всеволоду становилось не по себе. Даже больше, чем раньше от ее капризов. Приходилось краснеть и бледнеть, и откровенно отговариваться, ссылаясь на библейские заповеди. «А нельзя ли просто ребеночка сотворить, – спрашивал он ее после отговорок, – без всяких там ухищрений»– «Можно, – отвечала Ольга, нисколько не смущаясь, – но прежде я хочу дос-тавить тебе приятное удовольствие».
И доставляла. И оба плыли в ладье счастья на волнах блажен-ства. Так уж случилось, что вскоре князь Всеволод настолько ув-лекся собственной женой, что и о наложницах позабыл, проводя только с ней все свое свободное от княжеских бдений время. Их сближение не пропало даром: вскоре Ольга стала непраздной.

***
Княгиня Ефросинья Ярославна Северская от отца возвратилась только осенью, вернулась довольная, с богатыми подарками, со звенящими в специальном сундучке, окованном медными и се-ребренными бляшками, замкнутым на хитроумный замок, грив-нами, солидами, дирхемами.
Загоревшее под южным солнцем лицо светилось довольством и радостью разрешенного дела. Еще смуглей были лица сыновей, проведавших своего деда.
– Вижу, поездка удалась, – обняв и расцеловав принародно супругу, не спросил, а констатировал Игорь.
– Удалась, удалась, – улыбалась Ярославна, не только заго-ревшая, но и постройневшая, чем дополнительно приятно удивила северского князя. – А где, кстати, виновник всей суматохи? – об-ведя встречавших ее очами, поинтересовалась она. – Почему не встречает и не разделит общей радости?
– Об этом после, – поторопился перевести в иное русло щекот-ливый вопрос супруги Игорь. – Сначала надо отдохнуть с дороги. Наверное, умаялись?
Он взял супругу под локоток и повел в терем, подальше от чу-жих глаз и ушей.
– Дорога и туда и оттуда прошла благополучно, – идя рядом с князем и немного опираясь на его руку, неспешно рассказывала Ефросинья, в то же самое время с любовью вглядываясь в лицо супруга: что ни говори, а соскучилась по нем сильно. – Без при-ключений, – уточнила она. – Батюшка встретил радушно. Но ко-гда на следующий день, после отдыха, я приступила к основному вопросу поездки, то радушие его враз померкло и сменилось не только раздражением, но и громкой бранью…
Они вошли в опочивальню княгини, и та, высвободив локоток из руки мужа, стала снимать с себя верхнюю, запыленную в доро-ге, одежду, аккуратно кладя ее на покрытый цветной попоной сундук. Игорь молча наблюдал за ее действия, не поторапливая с продолжением рассказа. Знал, что она сама все в мельчайших подробностях, а то и в лицах, как это делают бродячие скоморохи, расскажет. И действительно, сняв верхнюю одежду, оставшись в легком платье, Ефросинья продолжила рассказ.
– Правда, следует отдать должное отцу, бранился он не на ме-ня и тебя, князь Игорь, а на братца моего непутевого, который и сейчас не соизволил почему-то появиться, опять, наверное, по молодкам шляется, – продолжила она, то ли констатируя факт, то ли спрашивая князя о местонахождении Владимира.
– Да не шляется он, – заступился, немного смутившись, за шу-рина Игорь. – Я послал его присмотреть за тем, как обстоят дела с ремонтом крепостной стены в Севске. Кстати, и княгиня Агафья там… Пожелала посмотреть городок: не подойдет ли он в удел ее сыну. Сейчас распоряжусь известить, что ты прибыла – мигом примчатся…
Ефросинья, окинув князя широко раскрытыми и чуть иронич-ными глазами, глядя в которые можно было смело сказать, что она прекрасно поняла всю недосказанность супруга, промолчала. И только после небольшой паузы, во время которой было слышно, как бьется в стекло окна, однотонно жужжа, полусонная муха, продолжила:
– С месяц батюшка не желал со мной на данную тему разговор вести, к себе не допускал. Впрочем, и я старалась ему особо не докучать, на рожон не лезла. Ждала, когда немного приостынет. Я посчитала, что раз он послов своих к нам в Новгород-Северский  после того, как узнал местонахождение Владимира, с немедлен-ной выдачей его не отправил, то надежда на благополучное раз-решение дела есть. Так чего же спешить. Как говорится, поспе-шишь…
– …людей насмешишь, – подхватил Игорь.
– Верно. А потому, набравшись терпения, ждала, когда сам пожелает речь о братце вести.
– Вижу, дождалась, – улыбнулся Игорь и, обняв супругу за стан, шепнул, что соскучился:
– Горю желанием, верный и мудрый мой посол!
– И не желаешь услышать продолжение? – лукаво засветились очи Ефросиньи.
– Желаю, но уже в ложе, – шутливо подталкивая жену к суп-ружескому ложу и снимая с себя верхнюю одежду, хриплым от возникшего желания голосом отозвался князь.
– Ты хоть дверь на засов запри, скаженный, – залилась тихим счастливым смехом княгиня, – а то, не дай бог, еще дети невзна-чай войдут и застанут нас…
– Не войдут, – отозвался Игорь, но опрометью бросился к две-ри и запер ее на засов. – Не войдут! 

Не менее оживленный разговор о совершенной поездке в Га-лич происходил между княжичами. Рассказчиками выступали Олег и Святослав, а в роли слушателей пришлось быть Владимиру и пятилетнему Роману.
– А детинец у галичан не как у нас – деревянный, а каменный, – с восхищением рассказывал Олег. – И, вообще, там почти все дома каменные… и церкви тоже. Лесов в округе много и горы есть…
– Да Бог с ним, с детинцем – торопил рассказчиков Владимир – эка невидаль… каменный. Вы лучше расскажите о деде. Каков он? Высок или низковат, худ или, наоборот, грузен, стар или не очень? А то завели погудку: детинец да детинец.
Перебивая друг друга, перескакивая с пятого на десятое, Олег и Святослав стали рассказывать старшему брату о том, каков на вид их галицкий дед. И из всего сказанного ими княжич Владимир запомнил лишь то, что Ярослав Владимирович или на галицкий манер Владимиркович не слишком высок, но кряжист. Говорит негромко, но строго. Очами светел, но взглядом суров. Имеет ру-сую браду и усы. Власа длинные русые до плеч-ромен, но во лбу плешь-залысина. А еще Владимир узнал, что у их деда Ярослава много-премного книг разных, которые галицкий князь читает чуть ли не ежедневно. И что дед знает несколько языков, а потому мо-жет сам разговаривать с купцами из разных стран без толмача.
– А при городе деда нашего, как в самом детинце, так и в поса-де, – пояснял Святослав с восторгом, – всегда много иноземных послов. И от немцев, и от поляков, и от чехов, и от греков, и от латинян. И все они просят у деда войска, и всем он войско дает со своими воеводами, и всех побеждает. Потому его все боятся и ищут в нем себе друга и защитника. Вот таков наш дед Ярослав.
Да, было, что рассказать княжичам северским Олегу и Свято-славу. И было, что послушать… Причем не на один день.

* * *
Владимир Ярославич и княгиня Агафья довольно жизнерадо-стные и веселые в их не очень-то веселом положении, прибыли из Севска через седмицу.
– Ну, что, сестрица, простил отец? – чуть ли не с порога спро-сил вбежавший в княжескую светлицу Владимир, немного запы-хавшийся от скорого бега по ступенькам терема.
– Простил, – не стала томить брата ожиданием Ефросинья. – Только, братец, приличные люди вначале здороваются, а потом о всяких делах расспрашивают, – не удержалась она от легкой кол-кости в адрес братца. – Здравствуй, братец. Как поживаешь, ведь мы с тобой, считай, полгода не виделись?
– Здравствуй, сестра, – не обиделся Владимир. – Живу – хлеб жую, как говорят наши смерды. Вот, жду у моря погоды… Так простил отец, и я смогу возвратиться?..
– Простил, но с возращением в Галицкое княжество придется, братец, повременить…
– Как так? – надулся Владимир, словно капризный ребенок.
– Да вот так, – улыбнулась по-доброму Ефросинья, сглаживая своей разоружающей улыбкой горечь сообщения. – Придется тебе с год, другой у нас пожить… князю моему Игорю в делах по-мочь… Такова воля батюшки. Примешь ее – он искать твоей го-ловы не станет, воспротивишься – себе хуже сделаешь! А так, по крайней мере, изгоем считать себя не будешь. Привози из Киева супругу Святославну с детьми да живи потихоньку. У нас места всем хватит. Если что, мы с Игорем можем и в Путивль пере-браться. А что? Прекрасный город, мне нравится! – Добавила она, заметив недоверчивую улыбку брата. – И князю моему, Игорю, также нравится.
– Спасибо, сестрица, – без особого энтузиазма и восторга по-благодарил Владимир Ефросинью, – за твое старание. Спасибо. Но переезжать из-за меня в Путивль не стоит. Если чего будет не так, то уж лучше мне с семейством перебраться туда.
– Что ж, живи, где хочешь, – заявила северская княгиня брату, – воля твоя. Только семью обязательно привези к себе. Не дело, когда жена с детьми от мужа отдельно живет. Не дело.
– А как батюшка себя чувствует, не болеет ли? – поинтересо-вался самочувствием отца Владимир.
– Слава Богу, жив, здоров, – коротко отозвалась на столь су-щественный вопрос Ефросинья. – Княжескую власть крепко в ру-ках держит. Соседей, что завистливо поглядывают на княжество, в узде содержит…
– А Олег, Настасьин сын, – смутившись немного, задал он оче-редной вопрос, – жив еще, не сгинул?
– Как ни неприятно тебе слышать это, но жив и не сгинул, – ответила северская княгиня с мало скрываемым неудовольствием от данного обстоятельства. Брат Владимир, каков бы он ни был, но был ей родней и ближе Олега, прижитого отцом с наложницей. – С батюшкой постоянно держится… С виду – молодец, хоть ку-да… Доволен?
– Еще чего? – насупился вновь Владимир. – Прямо сейчас со всех ног брошусь в церковь заздравный молебен ему заказывать…
– Молебен заздравный заказывать не стоит, – отозвалась на это богобоязненная Ефросинья, – а в церковь лишний раз зайти не мешало бы, братец… В грехах накопившихся покаяться… И с переездом семьи поторопиться стоит, пока холода не наступили…
Намек был прозрачен: северская княгиня во многом была со-гласна со своим отцом, осуждавшим действия своего сына, под-держивавшего враждебных ему бояр, а еще ведшего беспутную разгульную жизнь; кроме того, она в свою очередь не одобряла его ухлестываний за княгиней Агафьей, видя в этом грех прелю-бодеяния.
Пообещав привезти семью как можно быстрее, Владимир, не очень-то довольный результатами поездки, покинул светелку се-стры. Хоть и простил его отец, но как был он изгоем, так изгоем и остался. Правда, прощенным…


РЫЛЬСКИЙ КНЯЗЬ СВЯТОСЛАВ

А в это же самое время князь Игорь вел беседу с Агафьей на своей половине терема.
– Как поездка, княгинюшка? – не скрывая лукавства, спросил он разрумянившуюся Агафью. – Не хворала ли? Не обижал ли кто?
– Была хорошей, – улыбнулась та, – грех жаловаться.
– Вот и хорошо.
– Хорошо-то хорошо, да не совсем…
– А что так?
– Помнится, кто-то, перстом не будем показывать, кто, – те-перь уже с лукавой улыбкой говорила Агафья, – обещал, что в случае благоприятного исхода посольства собственной супруги к некоему сильному государю наделить сына Олегова и… моего, Святослава, удельным градом… А что-то подтверждения тому не видно, хотя посольство, как мне стало известно, и завершилось успехом.
– Не возводи, княгинюшка, напраслины, – вновь улыбнулся Игорь. – Тот, кто тебе такое обещал, слово свое держит твердо. Сегодня, на семейном совете будет объявлено, что Святослав Олегович получает в удел город Рыльск.
– Спасибо, Игорь, – бросилась к северскому князю Агафья и стала его страстно целовать по всему лицу. – Спасибо!
– Уймись, княгинюшка, – смутился, отстранясь, Игорь, не ожидавший от вдовствующей княгини столь бурных излияний радости. – Ты так целуешь, словно соблазнить меня хочешь. А дело ведь уже решенное…
– Да как мне не целовать тебя-то, – расстроилась Агафья, – ес-ли другим чем отблагодарить тебя не могу. Но я от чистого серд-ца, не обессудь… коли, что не так.
– Да ладно, чего уж там, – попытался сгладить прежнюю не-вольную резкость северский князь. – Материнские чувства понять можно…
– Спасибо, спасибо, князь Игорь, – суетилась Агафья, – век благодарна буду за твою доброту и заботу. А если что не так, – повторила она, – то ты уж меня, бабу слабоумную, прости…
– Все, Агафьюшка, простил, – рассмеялся с легкостью на серд-це Игорь. И тут же, посерьезнев, добавил: – Рыльский удел – это еще не все…
– Что еще? – невольно насторожилась Агафья, волнуясь за судьбу сына.
– А еще, – сделал паузу для большего эффекта северский князь, – княгиня моя, Ефросинья Ярославна, – при упоминании имени супруги в его голосе прозвучала неподдельная ласка, – да-рит немного злата и серебра племяннику для набора дружины.
У Агафьи от услышанного не только глаза округлились, но и рот раскрылся, словно нижняя челюсть настолько отяжелела от удивления, что никак не желала сомкнуться с верхней.
– Из тех запасов, что от своего батюшки привезла, – уточнил он.
– Ой, княгинюшка, ой, сестрица! – сжав на груди ладони, зали-лась слезами радости Агафья. – Век буду молиться за нее. Будет теперь моей Ксении приданое.
– Можно подумать, что без этого у тебя не было приданого до-чери? – не поверил в искренность слов Агафьи Ростиславны Игорь. – Братец Олег, наверное, о том позаботился… Быть такого не может, чтобы не позаботился о приданом.
– Свадебного вена никогда много не бывает, – не вдаваясь в подробности, отозвалась Агафья. Однако, подумав малость, все же пояснила: – Конечно, от покойного супруга некоторая толика осталась, но расходы, расходы-то… Поэтому не только гривне либо куне, но и каждой резане рада- радешенька.
– Мудро, мудро, – улыбнулся Игорь, не считая скаредность не-вестки за порок. Порок не в расчетливой скаредности, а в глупой расточительности.

Как и обещал северский князь, во время семейного застолья, когда за единым столом в малой гриднице собрались не только члены его семьи и ближайшие бояре, но и Агафья с сыновьями и дочерью Ксенией, и шурин Владимир Ярославич со своими вер-ными дружинниками, им было объявлено, что племянник Свято-слав Ольгович получает в удел город Рыльск.
Святослав светился счастьем: шутка ли в пятнадцать лет без поддержки родного отца получить в княжение собственный удел. Он готов был хоть прямо сейчас, из-за семейного стола, стремглав лететь в неведомый Рыльск, но природная сметка и благоразумие взяли верх над эмоциями.
– Когда прикажите, князь Игорь Святославич, отправляться? – стараясь выглядеть более солидным, чем был на самом деле, спросил он.
Все посмотрели на Игоря.
– А вот подъедет брат мой Всеволод, за которым уже послано, с ним мы и проводим тебя в сей городок на Семи, а заодно и ос-мотрим в нем крепостцу на горе Ивана Рыльского, названную так, как когда-то нам рассказывал инок Никодим, в честь некоего бол-гарского святого Ивана Рыльского, жившего в Болгарии во време-на царя Семеона Первого…
– При нашем прапрадеде, князе Игоре, сыне Рюрика, твоем, дядя, тезке, – блеснул познаниями Святослав Ольгович, приведя как нельзя удачный пример с именами уже легендарного и ныне здравствующего князей, а его мать гордо повела вокруг себя оча-ми: не глупого сына воспитала она, славный будет князь в роду Ольговичей…
– Верно, – улыбнулась Ефросинья, – во времена императора Византии Лакапина, воевавшего и мирившегося с князем Игорем Рюриковичем. Именно с этого знаменитого нашего предка в кня-жеских родах пошло это имя, досталось оно и мужу моему…
Князь Игорь с любовью взглянул на супругу: «Какая умница!»
Святославу Ольговичу, как уже говорили выше, шел шестна-дцатый год, однако частые упражнения в ратном деле, длитель-ные, до изнурения, скачки на лошадях, быстро превратили еще безусого отрока в ловкого и рослого юношу, а познание девиц и женщин сделало из него мужчину. В его чертах многое было от покойного князя Олега, особенно в том, как он держал голову или же ходил по помещениям терема. Как и у его отца, глаза у него были карие, выразительные, широко расставленные на чуть ску-ластом лице. Темно-русые волосы падали крупными локонами до плеч. При отце, он, осознавая свое старшинство средь двоюрод-ных братьев, Игоревичей, задавал тон в играх с ними, верховодя и командуя. Для младшего родного брата Давыда, росшего тихим и замкнутым, был примером во всем. После смерти отца как-то сник, и в детских играх участия почти не принимал, как-то враз повзрослев и посерьезнев. Благодаря достатку, оставшемуся от умершего отца, одевался всегда чисто и опрятно – за этим зорко следила княгиня Агафья, которая хоть и не была ему родной ма-терью, но никогда этого не показывала, не выделяла своими забо-тами и ласками от  своих родных детей. Не зная родной матери, умершей во время его родов, Святослав почитал Агафью Рости-славну за родную.  Смерть отца повлияла не только на поведение, побудив быть сдержанным в движениях и поступках, но и на речи княжича. Редко было видно и слышно его смеющимся или просто говорливым. Сдержанность в словах и речах стала отличительной чертой княжича на долгие годы.
Когда первые бурные радостные чувства по поводу выделения нового удела и вокняжения Святослава Ольговича немного улег-лись, раздался недовольный возглас Владимира, старшего сына Игоря и Ярославны, также находившегося за трапезным столом и которому исполнялось уже одиннадцать годков:
– А когда я получу удел и стану князем? Братцу Святославу, значит, можно, а мне?..
Все невольно обернулись на голос княжича.
– Подрасти немного, Еруслан-богатырь, – нарушила возник-шую неловкость Ефросинья, переводя все в шутку, – и тебе отец удел выделит.
– Правда? – очень серьезно спросил Владимир при ревностном ожидании Святослава.
– Сущая правда, – улыбнулся сыну князь Игорь. – Ты только, как советует мать, подрасти немного и получишь себе удел.
Княжич Владимир успокоился, и за столом опять продолжился обычный оживленный разговор. А вот Давыд, второй сын покой-ного Олега Святославича и родная кровь Агафьи Ростиславны, которому исполнилось уже тринадцать лет, удела себе не просил. По-видимому, этот тихий и очень набожный княжич, проводящий больше времени не в шумных ребячьих играх, не на ратном рис-талище, а в тиши церквей да на клиросе среди певчих, уже пони-мал, что если он и дождется когда-либо собственного удела, то только после своего старшего брата. Так зачем же тратить пона-прасну слова.

Всеволод Святославич Курский и Трубчевский, получив при-глашение брата Игоря прибыть в Новгород-Северский, долго не раздумывал и, оставив город свой на нового воеводу Никодима, вместе с супругой направился к северскому князю. «Посмотрим, что новенького нам желает сообщить братец наш, – поделился он соображениями с Ольгой, покидая Курск. – Слышно, Ярославна от отца своего возвратилась, теперь, наверное, ворох разных из-вестий из Галицкого княжества привезла… Верно, Оленька»? – назвал он ласково супругу. – «Верно», – согласилась без лишнего жеманства та. – «А если нового он нам ничего не скажет, то про-сто повидаемся, чтобы не сидеть сычами по своим дуплам… Вер-но?» – «Верно, – вновь согласилась с мужем княгиня Ольга. – И само путешествие – уже разнообразие в жизни и радость», – доба-вила она.
Встреча братьев традиционно была радостной и шумной: если Всеволод и Игорь почти без слов обнимались, довольствуясь хло-паньем друг друга крепкими ладонями по широким спинам, то княгини в проявлении своих чувств были более шумны и громо-гласны. Поздоровавшись с Игорем, Всеволод по привычке бро-сился тормошить племянников Игоревичей, хватая их под мышки и подбрасывая высоко вверх. Потом было перешел к Ольговичам, но тут перед ним стоял уже не отрок, а муж, из-за спины которого скромно выглядывал его младший брат.
– Святослав, ты что ль? – удивился курский князь, не ожидав-ший столь резкой перемены в своем старшем племяннике.
– Я, – с улыбкой и в то же время с достоинством, присущим князьям, ответствовал Святослав Ольгович.
– Господи, каков молодец вымахал! – по-прежнему был удив-лен Всеволод Святославич. – Ну, брат, теперь тебя уж и не пото-тошкаешь на ручках… С таким богатырем можно лишь попытать-ся побороться, – шутливо обнял он племянника за плечи.
– Что верно, то верно – вступил в беседу Игорь. – Прошу лю-бить и жаловать, Всеволод Святославич, – положил он длань на левое плечо Святославу – перед тобой рыльский князь Святослав Ольгович!
– Вот оно как… – заулыбался бесхитростный Всеволод, раду-ясь за племянника. – Тогда поздравляю! – И снова, теперь почти по-медвежьи, обнял племянника. – А брат Давыд, следует пони-мать, при тебе, князь Святослав, –  отстраняясь, пошутил он, – теперь верный оруженосец. Как я бывало был у Игоря. Чудеса! Все вновь повторяется…
– Да никаких чудес, – заметил на это также с улыбкой Игорь. – Мы – мужаем, дети наши – взрослеют. – И тактично, полушепо-том предложил поздороваться с его шурином Владимиром Яро-славичем, стоявшим со своими верными галичанами чуть в сторо-не от основной массы встречающих. – Познакомился с рыльским князем, теперь иди поздоровайся с галицким Владимиром Яро-славичем. С ним ты и так должен быть знаком.
– И этот тут?! – обрадовался Всеволод. – Ну, брат, ты и удру-жил! Честное слово не ждал. Даже в мыслях такого не имел… Пойду, пойду обнимусь. Ну и дела…
И зашагал, чуть косолапя, к галицкому изгою Владимиру, с ко-торым был немного знаком еще со времен свадьбы Игоря и Ефро-синьи.

***
Город Рыльск, как и Курск, располагался на высоком и крутом мыску в излучине Семи, на его правом берегу, между небольшими руслами тихих речушек Рылы и Дубны. С высоты мыса на лево-бережье, в сторону бескрайних степных просторов открывался грандиозный, захватывающий дух, вид. За рекой, насколько мог видеть глаз, до самого окоема, утопая в серебре ковылей и золоти-стых кистях степной осоки, тянулись бесконечные пойменные луга, плавно переходящие в степное разнотравье. В нижнем же  течении Дубны, между ней и Семью, прямо у устья, располагалась гора Ивана Рыльского, отделенная от остального холма, занятого городским посадом, глубоким разрывом. То ли естественным ов-рагом, то ли искусственным рвом, вырытым за многие века тру-долюбивыми поколениями рылян, чтобы надежно отделить свою крепость от остального посада. На вершине горы находился дети-нец, обнесенный как и его курский собрат крепкой деревянной, в основном из мореного дуба, стеной, усиленной для обороны мно-гими башнями, срубленными из того же дуба.
Дубовых лесов в окрестностях Рыльска было предостаточно. Речка Дубна, бравшая свое начало у их подножия, потому и была названа Дубной или еще, если сказать ласково, Дубнянкой, что начиналась от дубняка, от дубравы. Среди дубовых дубрав был и Ярилин лес, в котором до настоящего времени по языческим праздникам весны и лета, особенно на Ярилин день и на Купалу, собирались многие жители Рыльска и его окрестностей. Пели языческие песни, водили хороводы, совершали пляски. Языческих капищ, которые имелись прежде, в стародавние времена, уже вид-но не было – снесли от греха подальше, чтобы не вызывать ярости князей и иереев православной церкви, но Священный Дуб, кото-рому поклонялись язычники, имелся. Это его весной и летом ук-рашали девушки цветными ленточками и венками.
В детинце размещались боярские терема да церкви, а еще двор княжеского посадника и воеводы Ярмила. Теперь посаднику предстояло терем свой освободить для князя Святослава и его матери, княгини Агафьи, а самому, если пожелает, довольство-ваться помещением при малой гриднице или же отправляться в загородную вотчину, что тот и сделал в скором времени.
Разместить приведенную с собой малую дружину, приданную Игорем, Святославу Ольговичу труда не составляло: помещений в детинце было предостаточно. Обе гридни: большая – для сбора всей дружины, и малая – для дежурной стражи, – были просторны и светлы.
Второй ярус терема планировали занять сам князь Рыльский и его мать Агафья Ростиславна с дочерью Ксенией и ближайшими дворовыми слугами. Отдельное помещение выделялось и Давыду. Впрочем, Давыду Ольговичу со временем предстояло построить себе собственный терем. Правда, не на территории детинца, где свободного места уже не было, а в посаде, напротив горы Ивана Рыльского.
– Прекрасный городок, – оценил Всеволод по достоинству но-вый удел, доставшийся в распоряжение их племянника.
– Городок, конечно хорош, – отозвался на то Игорь, – спору нет, но вот крепость, вообще великолепна! В такой крепости не только половцы не страшны, но и княжеские дружины. Пока на крутояры недруги взберутся – сами задохнутся. А тогда и глаз не так верен, и рука дрожать будет… какой с такого доходяги воин… никакой. Верно?
– Верно, – разноголосо послышалось в ответ.
– Зато защитникам же только бей ворога на выбор из-за стен стрелами, – продолжил он. – Что еще хорошо? – Как бы спросил присутствующих, впрочем, ни к кому конкретно не обращаясь, и тут же отвечая на свой вопрос. – Так это то, что к детинцу ни по-роков не подтащить, ни прочих стенобитных и метательных наря-дов. Крутоярь…
Всеволод и присутствующие вои утвердительно кивнули голо-вами, соглашаясь с мнением северского князя.
– Даже если ворогу удастся завладеть укрепленным посадом, – кивнул Игорь в строну соседнего холма, густо застроенного по-садскими избами и огражденного тыном от прочей местности, – то и оттуда даже с помощью пороков особого урона не причи-нишь: расстояние-то вон какое…
– Верно, верно, – загалдели сопровождавшие князей ратники, – тут камней не напасешься… да и не каждый долетит…
Пока Святослав Ольгович вместе со своими стрыями и млад-шим братом Давыдом осматривал крепость и любовался откры-вающимися из нее окрестностями Рыльска, его мать уже хозяйни-чала в тереме, распределяя привезенных с собой слуг и челядин-цев. Часть челяди перешла к ней по наследству от покойного му-жа из Чернигова и Новгорода-Северского, а часть кабальных лю-дишек, лишившихся личной свободы по тем или иным причинам, были подарены ей княгинями Ефросиньей Северской и Ольгой Курской. Если для сына с дружинниками расстарался князь Игорь, то о слугах и холопах любезно позаботились подруги кня-гини. Случилось то, что и должно было случиться: с приходом в Рыльск собственного князя и его семейства, тихий до этой поры детинец вдруг ожил и наполнился шумом и движением.

Не прошло и полугода с того приятного момента, как Свято-слав Ольгович стал удельным рыльским князем, как его матушка Агафья Ростиславна и невесту ему, а себе невестушку среди по-лоцких князей подыскала, Анастасию Глебовну, девицу тихую да скромную. Впрочем, скромность и тихость полоцкой княжне не помешали одарить своего князя ровно через год сыном Мстисла-вом, а еще через год с небольшим – сыном Олегом. Что же касает-ся самой свадьбы рыльского князя, то она прошла без лишнего шума и гама. «Мы не великие киевские князья, чтобы пир на весь мир закатывать, – говорила по данному поводу прижимистая се-верская княгиня Агафья Ростиславна. – Шумным пиром мир не удивишь, важно, чтобы среди молодых мир да лад были». Поэто-му на свадьбу Святослава Ольговича званы были только ближай-шие родственники – Игорь и Всеволод Святославичи с супругами, да братья самой Агафья, которые, кстати говоря, и не прибыли, сославшись на неотложные дела, занятость, болезни и отделав-шись подарками для молодых. Иную мать такое отношение срод-ственников к сыну, возможно, и обидело бы, но только не Рости-славну, шутившую: «Меньше народа – просторней для карагода». Действительно, отсутствие княжеских чет вполне компенсирова-лось народным гуляньем, свадебными обрядами, всевозможными играми да здравицами. Не был раздосадован этим и сам виновник торжества Святослав Ольгович, находясь под эйфорией собствен-ного княжеского стола. Впрочем, со временем рыльский князь припомнит вуям их пренебрежение, игнорируя их как ближайших родственников и поддерживая во всех начинаниях только своих стрыев Святославичей. Но это будет позже, а пока он пребывал в радостно-возбужденном состоянии от обладания уделом и моло-дой супругой.


СТЕПНОЙ ПОХОД

Почти два года Курское княжество, соседствуя с Рыльским и Путивльским на заходе солнца, с Владимиро-Суздальским и Ря-занским – на полуночи, с Переяславсим – частично на полудне, а на всем остальном пространстве своего порубежья – с Половецкой степью,  жило мирной жизнью. Потрепанные киевлянами и смо-лянами орды Боняка и Кончака, откочевали далеко в степь и не тревожили Посемье, между князьями было затишье. Курский и трубчевский князь Всеволод Святославич, получив, наконец, ус-покоение в семейной жизни, занимался укреплением городов и весей или же охотой. Весной и осенью – на перелетных птиц, зи-мой – на зверя. Не считал он зазорным, сняв льняную рубаху и оставшись в одних исподних портах, вместе с курскими рыбаками пройтись неводом по заводям тихого Тускора. Телу – радость, и делу – польза. Охота и рыбная ловля, конечно занятие не празд-ное, но все же развлекательное, а не государственное. Поэтому по совету воеводы Любомира, помня пример покойного брата Олега, время от времени творил суд справедливый подданным, руково-дствуясь Русской Правдой, специально списанной и сшитой для него в отдельную книгу с кожаным, украшенным серебряными бляшками и узорочьями, переплетом.
Церквей в Курске было предостаточно, крепостные стены, от-ремонтированные еще Олегом, большой заботы не требовали, по-этому, как того не хотелось Всеволоду, большим строительством заниматься не пришлось. Но это не значило, что он сидел, сложа руки. Перво-наперво, повелел плотникам подправить подземный ход из детинца к источнику, называемому среди курян «Святым колодцем», водами которого, если верить людской молве, любил омываться будущий преподобный Феодосий Печерский. Провед-ший в Курске свои отроческие годы. Затем, собрав вече, предло-жил обновить и продлить дубовый тын, огораживающий посад со стороны Тускора и долины Кура, руководствуясь правилом, что Бог бережет береженых.
«Грех, куряне, не воспользоваться затишьем и не продлить тын по кромке склонов еще на три-четыре полета стрелы, а потом со-единить концы между собой еще одной стеной, – говорил он с жаром на тихо гудевшем вече. Многим его идея нравилась, а были и такие, что и не одобряли – потому и шел глухой гул на вече. – Ведь город наш растет и растет, и уже в прежнем посаде мест для строительства новых изб и теремов не хватает. Многие строятся за чертой посада, а это чревато бедой: при первом же нападении во-рога, будь то половцы или враждебные князья с их дружинами и полками, первым делом подвергнутся нападению и разграблению именно эти домишки». – Объяснял он, приводя веские доводы на радость тех курян, что жили как раз за городским посадом, по ту сторону городского тына. Те же, кому уже посчастливилось быть в огороженном посаде, большой радости не проявляли: понимали, что новое тягло по возведению стены ляжет на их плечи.
«Так они с нами запрутся, – кричали эти посадские, которым ой, как не хотелось нести новое бремя повинностей. – Вместе от-сидимся, ежели что…» – «Отсидеться, конечно, можно, – вроде бы соглашались с ними те, кто был за чертой посада, – но кто нам вернет сожженные домишки и скарб-худобу»? На это никто отве-та не давал, потому они как бы и подводили итог дискуссии уни-чижительными словами: «Вот то-то!»
Всеволода Святославича в этом благом начинании поддержали не только куряне, жившие за городским тыном, не только воевода Любомир-Никодим, ненавязчиво подсказавший эту идею расши-рения посада, но и многие торговые гости, имевшие свои дворы и скарбницы вне стен города. Поддержал и церковный клир, уви-девший возможность будущего строительства церквей на новых местах, вошедших в посад.
Вече пошумело, пошумело, да и приняло предложение князя.
Зимой в окрестных лесах валили деревья, распиливали их на нужной длины бревна, освобождали от сучьев и коры, а затем на специально изготовленных для этой цели санях-волокушах приво-зили к месту предполагаемой стены. Чтобы весной, когда оттает от зимних холодов и обсохнет земля, возвести крепкий тын.
Всеволод лично следил за тем, как идет заготовка бревен, а воевода Любомир уже подготовил для него нарисованный им на листе пергамента план городища с учетом нового посада, с указа-нием мест, подлежащих защите теми или иными концами города. «Так меньше будет суеты и бестолковщины, – пояснял он Всево-лоду, – да и старшей дружине проще будет руководить обороной, когда все заранее будут знать, какой участок стены им защищать».
Всеволод Святославич соглашался и с затаенной радостью ду-мал, что доброго помощника себе он нашел в лице Никодима-Любомира.

Весной, сразу же после сева, все куряне приступили к по-строению новой стены вокруг расширившегося посада: кто рыл ямы под дубовые бревна, кто острыми топорами стесывал на бревнах верхушки, превращая их в заостренные, словно огромные копия наконечники, кто подтаскивал уже готовые части тына к ямам и там закапывал, тщательно утрамбовывая вокруг них зем-лю, чтобы не пошатнулись, не прогнулись. Работали споро, друж-но, и в течение лета с работой справились. «А поначалу боялись, – шутили сами над собой куряне. – горла на вече драли: «Не будем, не нужно». – «Да оно так всегда, – отвечали им другие, – глаза боятся, а руки делают». – «Эт точно»! – добавляли кратко третьи.
Все эти ремонтно-строительные дела он провел по первому го-ду затишья. Однако не только ратные и строительные заботы за-нимали в тот год мысли князя. Еще он ждал ребенка. Княгиня Ольга Глебовна, избавившись, наконец, от детских капризов и прочих глупостей, мешавших ей наладить нормальные супруже-ские отношения с Всеволодом, в один из дней вдруг поняла, что непраздна. Видимо, пришла пора, когда инстинкт материнства становится преобладающим над всем остальным. Своим неожи-данным, тревожным и в то же время радостным открытием кур-ская княгиня не замедлила поделиться с Всеволодом, который враз почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Очень хоте-лось сына, наследника. Но и дочери был бы рад. И княгиня Ольга принесла ему дочь, которую решили в честь умершей чернигов-ской княгини назвать Марией. «Прекрасно, – шутил Всеволод Святославич, желая морально поддержать супругу, конфузив-шуюся с того, что не наследника подарила мужу, а только дочь, – нянька уже есть, теперь дело уже за лялькой». Княгине была при-ятна забота мужа, и она, застенчиво улыбаясь, заверяла, что в сле-дующий раз уж точно родит сына. «Я постараюсь, милый!»
По поводу рождения дочери после ее крестин курский князь закатил пир горой, на который были приглашены как брат Игорь с семейством, так и рыльский князь Святослав Ольгович с матуш-кой-княгиней Агафьей Ростиславной, братом Давыдом и сестрой Ксений. Кроме того, были званы на пир и знатные горожане из числа бояр, их детей, торговых гостей, начальных людей город-ских концов, ремесленных старшин и почти всех дружинников. Всеволод Святославич понимал, что ничто так не сближает лю-дей, как общее застолье да пиры. Не зря же князь киевский Вла-димир Красное Солнышко по несколько раз в год учинял дли-тельные пиры, собирая на них весь честной люд. Не просто так, не ради веселья или прихоти. А чтобы собрать вокруг себя не только богатырей, но и земли. Это уж потом, спустя много лет, пиры Владимира, понравившиеся народу, вошли в сказы и былины, став неотъемлемой частью, возможно, самой яркой, самой привлека-тельной частью всей деятельности Крестителя Руси. Так почему же не воспользоваться доброй традицией, тем более, когда имеет-ся такой повод?!
Пир курскому князю и его княгине Ольге удался как и во вре-мена Владимира Красное Солнышко, о которых рассказывали за их застольем седые гусляры-сказители в своих песнях-былинах. Об этом же прямо заявила и супруга северского князя Ефросинья Ярославна, мнением которой Всеволод Святославич, зная о ее любви к чтению книг, в отличие от других русских князей, доро-жил.

Зимой же, но уже в следующем году, в Курск неожиданно для Всеволода Святославича из степи нагрянули послы от половецко-го хана Кончака. В степи случилась замятня между половецкими родами, и Кончак, зная воинственный пыл курского князя, при-глашал его в совместный поход против орд хана Кобяка, кочевав-шего в Приднепровье.
Всеволод послов принял с почетом, как и полагается при таких делах, но с ответом не спешил.
– Я младший брат, – заявил он, – мне совет со старшим, Иго-рем Святославичем, требуется… в его воле хожу. И тут же инте-ресовался у косивших глазами половецких беев, посланы ли по-слы к Игорю в Новгород-Северский?
– Посланы, посланы, – отвечали послы, уплетая за обе щеки приготовленные слугами угощения. – Тебе от хана Кончака от-дельная честь.
«Не велика честь, – размышлял Всеволод, – однако стоит о том посоветоваться с Любомиром. Что на это скажет сей премудрый воевода».
Как ни странно, но воевода сразу же загорелся идеей похода в степь. «Пусть лучше эти косоглазые нас друг против друга призы-вают, – не особенно церемонясь в выражениях, по-видимому, все-таки сказалась на нем воинская служба, заявил он, – чем мы, ведя их на братьев своих. Я тебе, князь Всеволод, даже больше скажу: призовет тебя хан Кобяк в следующий раз идти походом на Кон-чака – иди, не раздумывая. И не только сам иди, но и всех же-лающих из числа русских князей с собой прихвати, да сражайся к радости призвавшего хана так, чтобы его аж завидки брали… Обязательно ходить надо, чтобы силу половецкую у них же в до-ме, с их же согласия, как они часто делают на Руси, половинить! Не знаю, как кто, но я с радостью в этот поход пойду и сражаться буду в полную мощь».
Северский князь Игорь Святославич под каким-то предлогом от участия в походе на Кобяка отказался, хотя послов хана Конча-ка принял с честью, а Всеволод и его племянник, Святослав Оль-гович Рыльский, уже успевший к этому времени собрать неболь-шую, человек в триста, дружину, получив предварительно одоб-рение Игоря, согласились.
Поход был назначен на эту же зиму, сразу же после крещен-ских холодов, когда морозы не так лихи и снега после частых вьюг и метелей улежатся.
«Провиант для коней берите с собой, – предупреждали полов-цы, – у нас лишнего нет. Самим бы как-нибудь до весны, до ново-го травостоя, продержаться». – «Спасибо за заботу, – прищурился Всеволод Святославич, гася этим прищуром веселую искорку в очах, – а то бы мы вовек не догадались». И приказал Любомиру подготовить санный обоз с фуражом и провиантом.
– Будет исполнено, князь, – немедленно отреагировал Любо-мир, понимая правоту князя. – Знатно дело: запас кису не тянет и лишним никогда не бывает.

***
Курский князь Всеволод Святославич и его племянник, Свято-слав Ольгович Рыльский, выступив из Рыльска со своими дружи-нами, в которых насчитывалось около тысячи комонных воев да еще около двух десятков крепеньких мужиков, управлявших сан-ными возками, на которых везли мешки с овсом и пшеницей для кормления лошадей, съестные припасы ратникам и часть ратных доспехов, чтобы раньше времени не отяжелять ими воев в пути, двинулись в сторону Псла. В срединном течении этой погранич-ной со степью реки, пониже Римова, их, согласно договоренности, должен был ожидать хан Кончак со своими ордами.
Погода позволяла, так как стояли относительно теплые, без-ветренные дни, курская и рыльская дружины, выставив впереди и по бокам охранные десятки из числа опытных, но легковооружен-ных всадников, довольно быстро продвигались к намеченной це-ли. И вскоре, переправившись по льду через Псел, в середине дня в синеющей дали увидели половецкие вежи.
«Половцы», – доложили разведчики Всеволоду Святославичу, на которого возлагалось общее руководство посемскими дружи-нами.
– Кажется, хан Кончак, – произнес негромко Всеволод, обра-щаясь одновременно к следовавшим рядом с ним племяннику Святославу и воеводе Любомиру.
– Возможно, – уклончиво отозвался Любомир. – Надо послать разведчиков и убедиться в том, а остальным не мешало бы приго-товиться на всякий случай. Сказано же, что береженого Бог бере-жет, а не береженого чужой вой на аркане в полон ведет…
– Распоряжайся, – согласился Всеволод, одобрительно отне-сясь к предосторожности своего воеводы и остановил серого в яблоках скакуна. На этот раз он решил взять в поход не проверен-ного в битвах черного Вихря, а рысистого, тонконогого и более молодого Лебедя.
Воевода Любомир, ехавший на вороном жеребце по кличке Перкун, также остановился и тут же приказал крутившимся возле него посыльным направить в сторону половецких веж десяток ертуальных, и те, нахлестывая плетками всхрапывающих коней, пригибаясь к конским выям, понеслись по слову воеводы на раз-ведку.
Вскоре ертуальные, направленные в сторону половецких веж, возвратились, но не одни, а с двумя беями из ближайшего окру-жения хана Кончака.
– Все нормально, – доложили Всеволоду разведчики, – хан ждет нас. Вот даже провожатых дал, чтобы не заблудились нена-роком, – пошутили беззлобно.
Беи, понимавшие русскую речь, подтверждающе кивали голо-вами: «Хан ждет»!

Становище половцев, к которому прибыли дружины Всеволо-да Святославича, как две капли походило на любое иное станови-ще их сородичей. В центре стоял ханский шатер. Вокруг него на расстоянии полета стрелы по кругу размещались шатры и кибитки родовитой знати: родственников хана и беков, а также личных телохранителей и думных советчиков. В самом большом внешнем кругу стояли кибитки и повозки рядовых воинов и членов их се-мей. Возле многих кибиток были видны привязанные к коновязям лошади, используемые в данный момент наездниками. Остальные, согнанные в табуны, должны были находиться где-то неподалеку в степи под присмотром пастухов, готовых в любой момент, по слову хана, пригнать табуны в становище. Тут же, под открытым небом, паслись стада коров, отары овец. А потому шум оживлен-ного становища кроме людской разноголосицы дополнялся про-тяжным мычанием коров и коротким, но раскатистым блеянием овец.
У многих, сгруппировавшихся в одном месте, кибиток, по-видимому, принадлежавших одному большому роду, на металли-ческих треногах над жарко пылающм огнем костров висели боль-шие медные казаны, вокруг которых суетились женщины, одетые в теплые, стеганые, полосатые халаты и шальвары – что-то напо-добие мужских штанов. Женщинам помогали молоденькие дев-чушки, также как и взрослые, закутанные с ног до головы в про-копченные дымом костров, засаленные от долгого употребления, латанные и перелатанные теплые одежды, повидавшие на своем веку уже не одно поколение обладателей.
Казаны пузырились и хлюпали похлебкой, источая аромат свежего мяса и степных трав – приправы. Пар, смешиваясь со струями дыма, вился над казанами, заставляя курских и рыльских гридней по-звериному дергать носами, чтобы определить: какова на вкус приготавливаемая еда.
Не обращая на женщин и прибывших русичей внимания, по становищу в разных направлениях то верхом, то в пешем порядке, передвигались половецкие воины, занятые какими-то лишь им известными и понятными делами. Если взрослые половцы не об-ращали внимание на русских дружинников, или, по крайней мере, делали вид, что не обращают, то снующие туда-сюда воробьины-ми стайками ребятишки, во все глаза рассматривали русичей, оживленно переговариваясь между собой и время от времени в знак наивысшего восхищения или одобрения цокая языками.
Чуть в стороне от этой суеты, у перевозимой с места на место кузницы, местные умельцы уже разожгли горн и занимались ре-монтом оружия, звонко постукивая молотками по небольшой, пе-реносимой наковаленке.
«Все как двести и триста лет назад, у кочевников-степняков, – машинально отметил про себя Любомир, пока, сопровождая в числе десятка других ратников князя Всеволода, двигался через половецкий стан к шатру хана. – Ничего не изменилось. Те же кибитки, те же казаны, та же походная кузница…»
Князь рыльский Святослав Ольгович в шатер хана Кончака по решению Всеволода не поехал, а остался со своими и курскими ратниками до начала совета. Русская дружина, разобравшись по сотням и десяткам, остановилась недалеко от половецкого стано-вища. Во-первых, внутрь половецкого стана русичей никто не приглашал, а, во-вторых, зачем самому совать сдуру голову в пасть волка. Это сейчас они мирные да дружелюбные, а что будет через час… О том, пожалуй, они сами еще не знают.   
Хан Кончак встретил курского князя  распростертыми объя-тиями, даже из шатра навстречу вышел. По русскому обычаю, здороваясь, крепко жал руки. Потом расспрашивал, как здоровье других русских князей, какова зимняя дорога, какова численность приведенной Всеволодом дружины. И очень сожалел, что моло-дой князь, сын Игоря, не смог посетить его шатер. На что Всево-лод сказал, что и хан, и князь Игорь не одним днем живут, еще успеют друг у друга в гостях побывать и детей своих друг другу показать. После этого Кончак пригласил всех прибывших русичей пройти к нему в шатер и предложил отведать мясной похлебки и бараньих мозгов, приносимых вместе с вываренными головами, которые предстояло сначала расколоть ножом или кинжалом, прежде чем полакомиться мозгами.
Русичи, чтобы не обидеть хозяина, исполнили желания хана и, рассевшись, как и половцы, на коврах, подвернув под себя ноги, отведали все предлагаемые блюда.
Когда трапеза была окончена, и слуги убрали остатки застолья, перешли к обсуждению предстоящего похода. Но говорили боль-ше всего на совете хан Кончак да князь Всеволод. Иногда их бли-жайшие советники: воевода Никодим и ханские беки. Молодой рыльский князь, наконец-то призванный Всеволодом на совет, почти все время молчал, внимательно прислушиваясь к словам дяди и хана.

Как и все степные походы, поход орд Кончака на Кобяка был стремителен и почти бескровен. Все повторилось. Вновь, как и в прежние времена, половцы, ведомые Кончаком, напали на вежи хана Кобяка, завязав перестрелку из луков. Те, видя численный перевес противника и наличие у него в союзниках русских дру-жин, постреляв из луков для приличия некоторое время, бросив в становищах стариков, женщин и ребятишек, откатывались в глубь степи. И так раз за разом. Орды хана Кончака, отыскав противни-ка, нападали снова, а те, вновь выпустив из луков по паре стрел, скрывались, пока в один из дней в шатре у Кончака не появился хан Кобяк с признанием своего поражения и просьбой мира. Вы-платив отступное златом и серебром, конями и черноокими степ-нячками, стадами и отарами, он получил мир, и поход на этом был исчерпан. По случаю примирения оба хана устроили праздничный пир, на который пригласили русских князей и их старшую дружи-ну. Захмелев от выпитого кумыса, а, может, сделав вид, что опья-нел, курский князь Всеволод Святославич в самый разгар пира заявил, что он вот так каждый год не прочь ходить в походы в степь.
– Крови пролито мало, – пояснил он причину этого желания, – а удача налицо. Солиды, кони, девы половецкие…
Русские дружины, возглавляемые им, действительно потерь не понесли. Они хоть и не ополонились людьми – не станешь же ста-риков да баб с ребятишками в полон брать, – зато конями степны-ми да кое-каким серебришком, полученным в виде отступного от хана Кобяка, обзавелись.
– И со мной пойдешь? – сузил до тонких щелочек глаза хан Кобяк, пристально вглядываясь во вчерашнего противника.
– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил Всеволод. – Призовешь, пойду.
– И на хана Кончака?.. – прикрыл совсем один глаз Кобяк, а Кончак, услышав этот вопрос, с интересом воззрился на курского князя в ожидании ответа.
– И на Кончака, – все также невозмутимо отозвался Всеволод, – при условии, что мзда будет приличной.
При этих словах курского князя рысьи глаза Кончака полых-нули огнем, но тут же потухли, опустившись долу, чтобы нельзя было в них ничего прочесть.
– Хан Кончак ведь ходит то на одного нашего князя, то на дру-гого, – пояснил Всеволод. – Это, смотря по тому, кто его призовет, и на какой цене они сойдутся. Ведь так? – задал он вопрос Конча-ку, но тот промолчал, словно вообще никакого разговора не слы-шал и не вел. – Если ему или вам можно, – продолжил, нисколько не обескураживаясь от молчания своего союзника курский князь, – то почему мне нельзя?!! Можно! Зови – приду! – заявил он под конец своей речи. И уточнил как бы от лица всех русских князей: – Зовите – придем!
– А если я позову в поход против русских князей? – опять со-щурился Кобяк.
– Вот тут, хан, уволь, – усмехнулся Всеволод, обнажив два ря-да крепких зубов. – Тут нам с тобой будет не по пути. Тут мы с тобой станем биться насмерть!
«Зря так князь правду матку перед погаными режет, – не одоб-рил откровенности курского князя воевода Любомир, присутст-вующий как и многие знатные русичи на этом пиру. – Зачем перед свиньями бисер метать, ведь не оценят…» Однако, вслух ничего не сказал, а внимательно следил за происходящим: даже слепому было видно, что скандала не избежать.
Опившиеся кумыса и греческих вин беи, до сей поры молча наблюдавшие за беседой хана и князя, возмущенно загорланили в адрес курского князя. А некоторые, то ли наиболее опьяневшие, то ли наиболее ретивые, схватились за рукояти сабель и кинжа-лов, норовя напасть на князя и других русичей. Пришлось вско-чить с ковров и схватиться за мечи и русичам, тогда как Всеволод, словно поощряя бывших врагов и бывших союзников к нападе-нию, не двигаясь с места, насмешливо глядел на озлобившихся половцев, чем еще больше распылял в степняках желание резни и расправы.
Остался сидеть и юный Святослав Ольгович, положив ладонь десницы на рукоять кинжала, недавно подаренного ему ханом Кончаком. Рукоять, как и ножны, была искусно украшена сереб-ряной и золотой насечкой и камнем ярко красного, цвета крови, рубином. Святослав не знал, то ли вскакивать с ковра, как сделали это уже многие русские вои, приглашенные на пир, то ли, как князь Всеволод и его воевода Любомир, оставаться невозмутимым на ковре, в невыгодном положении. Как ни был силен в нем страх, но осознание собственного достоинства и подражание курскому князю были сильнее. Он только тревожно переводил насторожен-ный взгляд с одного половца на другого, пытаясь угадать, откуда исходит наибольшая опасность. Святослав впервые участвовал в боевом походе и не очень-то был доволен этим походом, так как сеч, о которых он воображал, не случилось. Да, были бешеные скачки, был душераздирающий крик всадников, был посвист стрел, – и все! Никаких сшибок, никаких поединков, никаких сеч. Потому он был и не прочь, чтобы в ханском шатре завязалась драчка, а там, что Бог даст. О последствиях такой драчки думать не хотелось…
– А чего это вы, степные коршуны, так всполошились? – с не-скрываемой иронией усмехнулся Всеволод Святославич, по-прежнему не собираясь вставать с ковра. – Или слова мои не по нраву пришлись? Или у вас за откровенный сказ принято на гостя нож доставать?
Какой-то, не в меру разошедшийся бек из орды хана Кобяка, посчитав себя оскорбленным речью курского князя, обнажив саб-лю, кинулся на Всеволода, но тут же был сбит с ног кулаком сто-явшего рядом с ним десятского Ивана, сына покойного курского воеводы Огленди.
– Не замай! – пробасил Иван при этом. – А то споткнешься, да разобьешься, а мне ответ перед князем держать…
Бек смешно кувыркался на ковре чуть ли не посередине пир-шества, суча ногами, и никак не находя точку опоры, чтобы встать. Все напряглись: вот-вот начнется резня… Кто-то, скорее всего, русич, видя барахтанье пьяного половца, тихонько засмеял-ся.  Всхрапнул, как старый жеребчик, смешком хан Кончак. За ним засмеялись и другие. Стали вкладывать кинжалы и сабли в ножны и убирать потные ладони с рукоятей. Обстановка разряди-лась.
– Этого, – указал Кончак на барахтающегося бека, – за порог юрты, пусть немного остудит горячую голову, раз шуток не по-нимает. – Он хлопнул в ладони, и тут же прибежали дюжие нуке-ры из личной охраны хана и вынесли пьяного бека из шатра. Од-нако, несмотря на принятые Кончаком меры, прежнего веселого застолья уже не получилось.
А когда пришла пора расставаться, то Всеволод Святославич покинул стан Кончака уже не званым другом, а чуть ли не явным недругом: хан не забыл сказанные курским князем на пиру слова. «Ну и черт с тобой, – весело подумал Всеволод, видя такое распо-ложение хана к себе, – нам с тобой детей не крестить и блины из одной блинницы не есть». О чем думал курский воевода Любо-мир, осталось неизвестно, но по его просветлевшему лицу, с кото-рым он взирал на своего князя, можно было смело утверждать, что он был доволен своим бывшим воспитанником.
Только юный князь, Святослав Ольгович Рыльский был хмур: ему так и не удалось за весь поход показать свою молодецкую удаль. А так ведь хотелось…
– Не хмурься, князь, – посочувствовал ему Всеволод, разгадав причину хмурости племянника, ведь когда-то и сам таким был. – На твой век войн и половцев еще ох, как хватит! Хватило бы сил…
Так закончился 1182 год от Рождества Христова.


ДМИТРИЕВ – ОЛЬГОВСКИЙ

Новый год для курского князя начался со строительства ост-рожка в верховьях Свапы и заселения его младшими дружинни-ками и их семьями, а также его кабальными людишками из Кур-ска и Трубчевска, Ратска и Липовца, которым Всеволод Святосла-вич пообещал свободу и другие послабления, если они быстро построят городок и обживут его.
– Справитесь, – считайте, что мы квиты, – напутствовал их князь. – Прочее же тягло, как и все справлять будете. Кто же не справится то ли по своей дурости и лености, то ли от нежелания, того опять кабала ждет. Но это уже не моя забота…
Кто с радостью – впереди маячила желанная свобода, а кто и не очень, так как уже привык к холопской доле, когда можно было ни о чем не беспокоиться, даже о куске хлеба насущного, ибо княжьи люди о том побеспокоятся, тронулись людишки с наси-женных и обжитых мест к болотистым, часто теряющимся в лесах верховьям Свапы, о которой и слышать-то раньше не доводилось. Но тут хочешь, не хочешь, да куда уж денешься: князь приказал – надо исполнять.
Закладкой острожка и городища, а еще одновременно с этим небольшой деревянной церкви Воздвиженья, Всеволод на первых порах распоряжался лично, оставив Курск на своего воеводу и посадника в одном лице – Любомира. В Трубчевске, покинутом им много лет назад, по-прежнему от его имени все дела вел по-садник Богумил, муж степенный и разумный. Впрочем, в Ратске, Липовце, в крепнущих и разрастающихся Боянском и Суджан-ском острожках и городищах, в полученном в качестве приданого за супругой Ольгой Римове также все текущие дела вели посадни-ки и тиуны. Он же наезжал туда время от времени, давал наказы Богумилу и другим посадникам, творил суд, разбирал тяжбы, ко-торые ни местные тиуны, ни посадники сами не могли разобрать.
Острожки Боянский и Суджанский, надо отдать должное удач-ному выбору места их расположения, росли прямо на глазах кня-зя. В них уже даже малые, рубленные в одно лето, церквушки появились, возвышаясь над стенами острожка своими одноку-польными главами, выкрашенными в цвет голубого весеннего неба и украшенными крестами простой деревенской ковки.
Так уж ведется в русской сторонке: стоит только появиться одному мало-мальски пригожему домишку, как вокруг него сами собой в короткий срок вырастают другие, словно ежегодная по-росль от куста сирени. А где церквушка малая или там часовенка возведутся руками подвижников православной веры, там со вре-менем городищу быть, а то и целому городу. Тут же не просто домишки были построены, а целые острожки да еще с церквями… Вот они за несколько лет и разрослись к пущему раздражению переяславского князя Владимира Глебовича, уже не раз клявшего себя за несдержанность языка во время свадьбы сестры. С каждым годом его раздражение к зятю Всеволоду, обладателю этих ост-рожков, росло все больше и больше, перерастая в стойкую непри-язнь не только к Всеволоду, но и его старшему брату Игорю, кня-зю Северскому. Это стало так заметно, что сначала Всеволод, а следом за ним и его супруга Ольга общение с переяславским кня-зем сократили до минимума, даже в гости перестали ездить друг к другу.
В разгар строительных работ на новом острожке, названном в честь ангела курского князя Дмитриевом, а в честь супруги – еще и Ольговским, к Всеволоду прискакали нарочные из Курска от Любомира.
– Что такое? – строго, даже больше, чем было надобно в таких случаях, спросил Всеволод уставших посыльных, сменивших не одну заводную лошадь, пока добрались до строящегося острожка. Не любил, когда вот так, неожиданно, отрывали его от дел. – С чем посланы?
Старший, спешившись и поклонившись князю, заявил:
– Посланы воеводой Любомиром, так как из Киева от великого князя Святослава Всеволодовича прибыли послы: в поход на хана Боняка зовут. Боняк с несметными ордами вступил в земли киев-лян.
– А что брат Игорь говорит? Есть ли от него какие известия?
– Есть. Его люди вместе с киевскими посланниками прибыли. Говорят, что надо поддержать киевского князя… Но сам он не может…
– Это почему?
– Да во Владимире Залесском матушка его княгини, Ольга Юрьевна Галицкая, представилась. Вот он со своей Ярославной да сыновьями и отправляется во Владимир на похороны.
– Ладно, идите отдыхайте. Вскоре назад возвращаться придет-ся. Я вот отдам кое-какие распоряжения старшине плотников, да в путь тронемся, – распорядился Всеволод после полученных пояс-нений в отношении брата Игоря.
Посланцы, расседлав и стреножив коней, пустили их пастись, а сами, выбрав места с высокой травой, примяли ее, приготовив что-то вроде временного лежбища. Затем из котомок, приторо-ченных к седлам, достали походную снедь и перекусили, чем Бог послал. Подкрепившись таким образом, с удовольствием растяну-лись на свежем, духмяном, пружинистом ковре в тени деревьев.

Когда Всеволод, сопровождаемый двумя десятками дружин-ников и посланцами воеводы Любомира, добрался до Курска, то там уже прежних послов от киевского и северского князя не было. Зато его ждали новые известия: оказалось, что поднятая киевским князем Святославом Всеволодовичем тревога, была на поверку ложной. В степи действительно показалась орда хана Боняка, но она шла не в набег, а к черниговскому князю Ярославу, чтобы заключить с ним мирный договор, скрепив его брачным союзом детей.
– Ты уж, князь, прости нас, – извинялся воевода Любомир, чувствуя за собой вину в том, что поспешил посыльных за князем посылать, не разобравшись сам во всем досконально, поддавшись эмоциям и словам киевских и северских послов. Он, нервничая, теребил перепоясывавший его кушак. – Оплошал малость. Пона-деялся на верность слов пришлых мужей киевских…
Смотреть в глаза князю не было сил. Это ж надо так опросто-волоситься, оторвать от важного дела.
– Тьфу! – сплюнул в сердцах Всеволод. – Святослав Всеволо-дович, братец мой двоюродный, так за киевский стол дрожит, что уже собственной тени бояться стал. Везде ему мерещатся половцы да вороги. А ведь в Киеве на великом столе не один сидит, а раз-деляет его с Рюриком Ростиславовичем… Мало того, со всеми князьями через детей своих перероднился, благо их у него, почти столько, сколько у Всеволода Юрьевича, прозванного Большим Гнездом… да еще племянников от брата Ярослава целая куча. Слышал, опять свадьбы играл…
– Играл, – подтвердил воевода. – Сына младшего женил… дочь  и племянницу замуж выдавал.
– Он свадьбы да пиры справляет, а тут от дел отрывает, – посе-товал Всеволод, но, видя смущение своего невинно виноватого воеводы, добавил мягче: – Одно хорошо, что с супругой повида-юсь да на дочурку взгляну.

Повидался, взглянул. И вновь ускакал строить острожек и го-род в верховьях Свапы, но, видимо, так повидался с супругой, что она вновь стала непраздной. Отношения между курским князем и его княгиней на радость обоим, а также их слугам, не в пример прежних лет, складывались как нельзя лучше. Княгиня не сторо-нилась и не дичилась супруга, а тот, со своей стороны, оказывал ей заботу и внимание. 
На воеводу Любомира сердца не держал, не видел в его по-спешном вызове вины, ведь сам давал наказ при любых сообще-ниях о половцах, особенно об их передвижениях у порубежий, немедленно ставить его в известность.

Все лето и осень этого года, пока стояло тепло и не зарядили затяжные дожди, были проведены Всеволодом Святославичем в строительных трудах и заботах, отодвинувших прочь ратные по-ходы в степь, на которые курский князь всегда был скор и отзыв-чив. Только глубокой осенью, когда в небе печально закурлыкали журавли, прощаясь с Русью и уносясь клиньями в теплые полу-денные края, Всеволод, вполне довольный и счастливый от зало-женного им на границе с Залесской Русью городка и церквушки, возвратился в Курск, чтобы в обществе супруги отвлечься от за-бот. Теперь можно было и отдохнуть, и предаться охотничьим забавам, особенно по первой пороше, когда гончие и легавые псы так верно берут след и с таким упоением гонят зверя…

Наступившая зима была снежной, что не только радовало ду-шу простому смерду, считавшему, что чем больше снега на полях, тем больше хлеба в закромах, но и князю с его ратными людьми, так как предполагалось, что в такую пору половцы не любят пус-каться в набеги из-за глубоких снегов, препятствующих бегу ло-шадей, и бескормья, так как опять же этим самым лошадям, пи-тающимся у половцев подножным кормом, трудно будет добы-вать его из сугробов. А вот для охоты можно было выбрать и ме-сто и время…
Однако на этот раз таким надеждам сбыться было не суждено, ибо человек только может полагать, мечтать, строить предполо-жения, а решать доводится не ему, а более высоким формациям, его же удел, только констатировать факт случившегося. Да барах-таться до седьмого пота, выбираясь из него…


























ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

РУСЬ И СТЕПЬ

НАШЕСТВИЕ ПОЛОВЦЕВ

В лето 6691, в двадцать третий день февраля месяца, в первую неделю Великого поста, – как позже запишут киевские монахи-летописцы, – безбожные половцы, ведомые окаянным Кончаком и Глебом Тириевичем, пришли на Русь и стали воевать окрестности городка Дмитрова, расположенного на реке Суле. Так как Дмит-ров входил в Переяславское княжество, то князь Владимир Глебо-вич, видя, что одному ему не справиться с половцами, послал за помощью в Киев. Можно было послать гонцов и к зятю своему, Всеволоду Курскому, но уже устоявшаяся в его уме неприязнь к курскому князю из-за двух городков, построенных тем, как считал Владимир Глебович, на его землях, не позволила сделать этого.
Став у Дмитрова и опустошая его окрестности, хан Кончак уг-лубляться в пределы Руси и Переяславского княжества не отважи-вался, хотя его союзник и родственник Глеб Тириевич чуть ли не каждый день настаивал на походе на Переяславль и другие круп-ные города, где могла быть, по его разумению, знатная добыча.
– Идя за чужой шкурой, – скалил неровные желтые зубы на это Кончак, – надо думать, чтобы без своей не остаться.
Старый степной лис, сын хана Отрока и колхидской царевны Гурандухт, водивший дружбу со многими русскими князьями, даже крестивший одного из своих многочисленных сыновей, Юрия, в православной вере, не раз ходивший в союзе с чернигов-скими и северскими князьями в глубинную Русь, хорошо знал возможности русских князей и их дружин, поэтому «забираться в пасть ко льву» по собственной охоте не спешил. В голове хана свежи были еще воспоминания о Чертырые-реке, когда пали мно-гие его родственники, а сам он с сыном Аврузом спасся только благодаря помощи северского князя Игоря, вытащившего его, уже тонувшего, из вод реки и давшего место в своей ладье.
– Чтобы пить кумыс, молоку надо дать прокиснуть и забро-дить, – выбирая момент для броска, приводил он в оправдание своей медлительности древнюю степную мудрость. – От свежего молока, сколько его не пей пьян не будешь... только живот может пучить.
Киевский великий князь Святослав Всеволодович, получив по-слание от переяславского князя, вошел в его положение и, посове-товавшись с Рюриком Ростиславовичем, разослал гонцов во все близлежащие княжества с призывом о немедленном выступлении против половцев. Сам же вместе с Рюриком и с киевскими дру-жинами выступил в поход к Олжичу, расположенному недалеко от устья Десны, чтобы встретиться там с братом Ярославом Чер-ниговским и его дружинами. Только не знал великий князь о том, что Ярослав еще летом этого года, когда случилась ложная трево-га о нашествии орд, вступил в тайный союз с половцами, а потому сечи с ними не жаждет. Мало того, он и дружину свою вряд ли приведет.

***
Курский князь находился в светелке княгини, жарко натоплен-ной слугами с помощью печи и нескольких жаровен, чтобы ма-ленькая Мария не простудилась и не заболела, когда мечник Ра-дим, несший службу со своим десятком дружинников во дворце, сообщил, что от северского князя прибыл вестовой и просит встречи с князем.
– Что ему нужно? – поинтересовался Всеволод, любуясь до-чуркой.
– Не сказал, – кратко ответил Радим на вопрос князя. – Гово-рит, что только лично князю приказано довести послание.
– Хорошо, сейчас буду. Проводи посланца в малую гридницу.
– А с его сопровождающими гриднями как поступить?
– Тех в большую гридницу сопроводи, не мерзнуть же им, в самом деле, во дворе… Чай, не лето, а зима стоит. Да покормить не забудьте…
– Коней под навес?
– Да. И прикажи слугам задать им корма.
– Распоряжусь, – сказал мечник и ушел исполнять княжеский наказ.
– Пойду я, узнаю, – обращаясь к супруге, молвил Всеволод, – что у них за спешка…
– Поди, – отозвалась княгиня Ольга, нагибаясь над зыбкой младенца, чтобы поправить пуховую подушечку. К разговору супруга и мечника она не очень-то прислушивалась, поглощенная своим чадом. – Только теплей оденься – в гриднице прохладно… не как у нас в опочивальне или в светелке… А мы в колыбельке подремлем, пока отец наш и князь будет делами занят… Правда, Марусенька? – словно советуясь с дочкой, тихо и мягко произнес-ла она над одром сладко посапывающей малютки.
После родов Ольга пополнела телом, стала неспешной в дви-жениях и речах. И, вообще, стала куда спокойнее, чем была в пер-вые годы своего замужества. Отбродило, устоялось молодое вино, теперь настоящий букет появился.
Войдя в малую гридницу, Всеволод увидел там Игорева по-сланника, огнищанина Марка, сидевшего на лавке недалеко от входа, одетого по погоде, в длиннополую шубу и лисий малахай, который Марк держал на коленях.
– Будь здрав, Марк, – не чинясь, первым поздоровался князь. – Что тебя заставило отправиться в столь длинный путь по глубо-ким снегам?
Марк, вскочив с лавки, отвесил поясной поклон и глухим го-лосом, – еще не отогрелся с дороги, – поздоровался с хозяином терема.
– Присаживайся за стол да рассказывай, с чем послан, если де-ло не требует отлагательств, – продолжил между тем Всеволод. – А если терпит, то сначала – хлеб-соль, а потом уж речи…
– Спасибо, князь Всеволод Святославич, – отозвался по-прежнему глухо посланец северского князя, – но мне приказано без проволочек сообщить тебе послание и возвращаться тотчас назад.
– Тогда сообщай.

Оказалось, что половцы беспокоят окраины княжества его шу-рина Владимира Глебовича, а потому киевские великие князья объявляют общий сбор русских дружин для отпора половецкому нашествию. Князь северский, Игорь Святославич внял просьбе киевских правителей и собирает  северские рати, чтобы незамед-лительно двинуться в степь против врага.
– Подумать только, ведь еще вчера хан Кончак был нашим со-юзником, – выслушав посланца брата, скривил в язвительной улыбке тонкие губы Всеволод. – А теперь в поход на нас идет!
– Такова жизнь, – развел руками Марк. – Вчера – друг, сегодня – враг, а завтра, смотришь, снова друг… если жив останется…
«Еще один философ, – подумал про себя Всеволод, – словно мне воеводы Никодима мало», – но вслух сказал иное:
– А не случится все так, как было уже летом, когда тревога оказалась напрасной?
Впрочем, последняя фраза князя предназначалась скорее для самого себя, чем для посланца брата.
– Не могу знать, – пожал тот плечами. – Все в руках боже-ских…
– А что же Владимир Глебович, князь переяславский, сам не пожелал известить меня о надвинувшейся на него беде, – в задум-чивости то ли спросил, то ли рассудил курский князь, – ведь я ему не чужой, а как никак зять по сестре?..
– И это мне не ведомо… – прокашлявшись, словно что-то за-першило в горле, коротко ответил Марк, уже слышавший о «чер-ной кошке», пробежавшей между северскими князьями и Влади-миром Переяславским. – Я всего лишь вестник… и говорю то, что мне велено сказать.
– Оно и мне не ведомо, – нахмурился курский князь и, позвав слуг, приказал накормить посланца. – Да чем-нибудь погорячее, чтобы перед дорогой нутро согрелось… А брату моему, князю Игорю, передай, – обратился он вновь к Марку, – что соберусь не мешкая в путь и поведу дружину к Путивлю. Там стану ждать его. Получится, с племянником Святославом подойду, а нет, так один прибуду. Кстати, к Святославу Ольговичу в Рыльск вестники по-сланы?
– Посланы.
– Вот и славно… Я всегда рад с половцами поратоборствовать! И не только я, но и воевода мой, Любомир, и ратники наши то-же…

***
Один день потребовался князю Всеволоду Святославичу, что-бы собрать в Курске свою конную дружину, так как большинство дружинников находилось в самом удельном граде под присмот-ром воеводы Любомира, в Ратск за остальными наметом были посланы бирючи. И в Липовец были направлены верховые, чтобы предупредить тамошних дружинников быть готовыми к выступ-лению в поход.
Воевода Любомир, прослышав о походе против половцев, не скрывал своей радости:
– Наконец русские князья, чем между собой грызться да рато-борствовать, за дело праведное принимаются! Видно, надоумил Христос православных витязей на поганых половцев! Терпелив Бог, но и Его терпению приходит конец, видя как князья русские друг на друга полки водят на радость сынам Измаиловым.
И без устали поторапливал нерадивых дружинников как мож-но быстрее исполчиться, чтобы выйти в поход. Лишь в самом на-чале он поинтересовался у князя:
– Только комонную дружину берем в поход, или пешцев то-же?..
– Только комонную… да обоз, – решил курский князь. – Так сподручней…
– А с заводными конями как быть? Всем не хватит…
– Пойдем без заводных, мороки меньше. А заводных пусть в бою добывают!
– Что ж, без заводных, так без заводных…
Когда Всеволод Святославич подходил со своими ратниками к Рыльску, где его ожидал Святослав Ольгович с дружиной рылян, то в его распоряжении было около семисот конных воев да десят-ка четыре обозников, везших ратные доспехи и провиант. Зимой в железных доспехах особо не пощеголяешь, так на морозе холодом возьмутся, что любого воя этим хладом до самых костей пробе-рут.

– Ну, что, племянник, разомнемся, удаль свою молодецкую покажем, – похлопывая племянника Святослава по плечу, шутил Всеволод, встретившись с рыльским князем, спешившим, как и он сам, к Путивлю.
– Постараемся, – улыбался в ответ Святослав. – Думаю, что на этот раз будет не так как прошлой зимой, когда с Кончаком ходи-ли против Кобяка.
– И я на это надеюсь.
– Кто у тебя, Всеволод, за воеводу? – поинтересовался Свято-слав.
– Любомир.
– Опытный?
– Опытный.
– Это хорошо…
– А у тебя кто дружину водит?
– Ярмил. Скрытый язычник… богу Яриле поклоняется…
– Муж достойный?
– Говорят, что достойный, – неуверенно отозвался Святослав. – Я-то еще не освоился, – пояснил он свою неуверенность в вое-воде.
– Ничего, освоишься и с воеводой разберешься, – успокоил Всеволод племянника. – Я также так когда-то начинал, да и отец твой тоже… А язычник он или христианин – тут большой разни-цы нет, лишь бы воин был опытный и отважный… нам не диспу-ты теологические вести, а ратоборствовать…
Так уж вышло, что когда курская и рыльская дружины, ведо-мые Всеволодом и Святославом прибыли к Путивлю, то там их уже ждал Игорь, приведший северскую дружину через Глухов. С ним были его первенец Владимир и шурин Владимир Ярославич со своими галичанами. Оба пожелали участвовать в зимнем похо-де против хана Кончака и его союзника Глеба Тириевича. И если Владимиру Ярославичу, сыну князя галицкого, приходилось уже не первый раз участвовать в ратных походах, то для сына Игоря, Владимира, которому шел только четырнадцатый год, это был первый поход. А потому он, в отличие от остальных ратников, державших свои брони и доспехи при обозах, постоянно был в панцирной кольчуге, одетой поверх теплой и длиннополой феря-зи, а чтобы кольчуга не так «накалялась» холодом, сверху одеты были еще легкий, но теплый овечий полушубок, и алый княже-ский плащ – корзно – с суконной подкладкой. Владимиру Игоре-вичу хотелось и позолоченный шлем надеть, но чтобы не засту-дить голову, от этой думки пришлось отказаться, воспользовав-шись теплой и легкой собольей шапочкой, в которой на венгер-ский или польский лад были вшиты два павлиньих пера, прида-вавшие и шапочке, и самому княжичу залихватский вид.
– Не рано ли, брат, Владимира Игоревича взял ты в поход, – спросил Всеволод, когда все Святославичи немного поостыли по-сле первых бурных чувств радости от  встречи и разошлись по сторонам, дав возможность Игорю и Всеволоду побыть наедине и обменяться мнениями по предстоящему походу.
– Пусть обвыкает, – ответил Игорь, выслушав вопрос курского князя, – летом Путивль в удел принимать… Думаю, брат, ты не обидишься, что как бы в обход тебя?..
– К чему обиды, Игорь, – по-простому воспринял эту новость Всеволод, не видя разности в том: у брата в уделе находится этот город или же у сына брата. Ведь в любом случае не у него. К тому же ему пока хватало Курска и Трубчевска и других малых горо-дишек, три из которых, поставленные его руками, были особенно дороги. – Мы с тобой всегда заодно. А раз решил, то решил… Ты только посмотри, как они, – кивнул Всеволод головой в сторону Владимира Игоревича и Святослава Ольговича Рыльского, что-то весело обсуждающим и со смехом рассказывающим друг другу, – рады радешеньки! Разве таким молодцам да быть без уделов?!!
– Спасибо, брат, за поддержку, – обрадовался такому понима-нию Игорь. – А что тянуть? – добавил он, с любовью посмотрев в сторону сына и племянника. – Все равно когда-то начинать…
Постепенно разговор братьев Святославичей перешел на темы предстоящего похода.
– Так кто, говоришь, идет в поход? – переспросил Всеволод, отвлекшийся на беседу с подошедшим к нему Любомиром, же-лавшим уточнить вопросы размещения курской дружины.
– Старшие сыновья Святослава Всеволодовича, князь переяс-лавский, возможно, кто-то из смоленских и луцких…
– А Ярослав Всеволодович Черниговский?
– Отказался.
– Что так?
– Говорит, что зимой ходить в походы – себе дороже: коней кормить нечем да и ратники могут простыть и заболеть, а то и того хуже, околеть… Но я мыслю, – усмехнулся иронично Игорь, – что трусит наш братишка или в сговор с половцами вступил… Не зря же летом они в Чернигове крутились…
– Так то был, кажется, хан Кобяк…
– Да какая разница: Кобяк, Боняк или Кончак… Все они одним миром мазаны, в одной степи рождены… А ворон ворону, как говорится, глаз не выклюнет!   
– И то верно, – согласился Всеволод, – уже дважды был свиде-телем тому. Поведут друг на друга, пустят по стреле – и разбежа-лись по степи, пока не помирятся… Не то что мы, когда идем друг на друга и бьемся, как лютые вороги… А что великие князья, Свя-тослав Всеволодович да Рюрик Ростиславович? – спросил Всево-лод, которому было интересно знать, как отреагировали киевские правители на речи Ярослава Черниговского. Они-то как?
– Они согласились с Ярославом перенести большой поход на лето, а мне и Владимиру Переяславскому, да сыновьям Святосла-ва Всеволодовича, а еще черниговским ковуям, ведомым их вое-водами Колдюрем и Кунтувдеем, поручили пока малыми силами выдворить хана Кончака за пределы Переяславского княжества и освободить Дмитров и его окрестности.
– И кто же будет старшим в этом походе? – поднял левую бровь Всеволод, прищурившись.
– Выходит, что мне… – самодовольно выпятил нижнюю губу Игорь. – Мне как никак уже тридцать второй год идет, а ему всего только двадцать шестой…
– Если судить, брат по-твоему, то он и меня младше, – обронил осторожно Всеволод. – Но удел ведь его…
– И пусть, – беззаботно отозвался Игорь. – Удел его, а сила у меня…
– Да какая у нас сила, – удивился Всеволод. – У нас со Свято-славом тысячи полторы гридней едва наберется, ну пусть и твоих полторы-две с путивлянами…
– А мне Святослав Всеволодович поручил сыновей своих с дружинами, – перебил Игорь брата. – А еще ковуев. Вот и счи-тай…
– Понятно, – не стал спорить Всеволод. – Тогда можно и этой силой с Кончаком ратоборствовать… даже без шурина моего за-видущего… все на уступленные мне острожки косится. Но, как говорят, видит око, да зуб не имеет…
– Вот то-то, – вновь самодовольно усмехнулся Игорь. Но тут же, переводя разговор в иное русло, спросил: – Вижу, инок Нико-дим объявился, да не просто объявился, а воеводой над курской ратью. И давно это так?
– А со злосчастной битвы на Черторые-реке, – ответил Всево-лод. – Там оба моих воеводы пали… и Якун, что из Трубчевска со мной пришел, и Оглендя, бывший курский посадник князя Олега, царство им небесное… Вот и пришлось о Никодиме вспомнить… муж-то умный, да и воинскому делу еще с нами обучался… Впро-чем, это уже не Никодим, а курский воевода Любомир. Вои кур-ские его любят:  и в ратном деле ловок, и за умом к соседу взаймы не побежит… своего на десяток хватит.
– А не боишься, что Ярослав Черниговский, увидев его в твоей дружине, да еще воеводой, возропщет?..
– А пусть ропщет. Во-первых, это, как я уже сказал не Нико-дим, а во-вторых, воевода Любомир вызовет его на поединок, так он враз роптать перестанет… Сам же говоришь, что трусоват наш братец.
– Трусоват-то, трусоват, да коль на тебя злобу затаит?.. Как го-ворится, бойся собаку не ту, что громко лает, а ту, что из-за угла молча кусает…
– А пусть таит, – вновь бесшабашно отозвался курский князь. Во-первых, я ему уже не по зубам… куснет – обломит зубы-то, а во-вторых, пойдет на Курск – может и Чернигова лишится. Пом-нишь, что черниговцы его не очень-то жалуют? – напомнил Все-волод брату недавний конфуз Ярослава.  – Так-то…
– Ну, что ж, раз так решил, то поступай, как знаешь… ты не школяр, а я не учитель. Взялся за гуж, не говори, что не дюж – так, кажется, любил повторять нам Никодим в бытность иноком и нашим наставником...
Всеволод промолчал, давая понять старшему брату, что даль-нейший разговор на эту тему для него совсем нежелателен. Игорь понял и заговорил об ином. Ему понравилось, что Всеволод и Святослав Рыльский привели только конные рати, тогда как у са-мого Игоря были и пешие отряды, передвигавшиеся на санях.
– Пусть дружины ваши и не многочисленны, зато все комон-ны, – похвалил он брата и племянника. – Конные спешиться могут всегда, а вот пешие без коней превратиться во всадников уже не смогут никогда.
– Когда выступаем? – уже по-деловому спросил Всеволод Игоря. – И где назначена встреча с полками Владимира Переяс-лавского?
– Выступаем завтра, а встречаемся, как условились, у Ромен, в верховьях Сулы, чтобы оттуда, уже сообща, ударить на Кончака и Глеба Тириевича. – И, предупреждая дальнейшие вопросы брата о маршруте похода, добавил: – Идем из Путивля через городок Зар-тый, что на Выри-реке, потом на Попаш. Это все наши, черниго-во-северские городки. А оттуда вдоль берега Сулы уже на Ромен, который в пределах Переяславского княжества. Это наикратчай-ший, как мне кажется, путь. Можно было и по-другому пойти, но тогда пришлось бы голой степью, без селищ и городов, без обог-рева и горячей пищи двигаться. А стоит ли среди зимы? Оно, – посмотрел он на низкое серое небо, – дело хоть и к оттепели идет, да зимняя степь шуток не любит…
– Не стоит, – согласился Всеволод.

Несмотря на то, что зима в этот год была довольно снежной, особенно в начале, в открытой степи снега было немного, чуть выше конских копыт. Однако, в низинах, не говоря уже о балках и ярыгах, снежный пласт был глубок, порой доходил коням до чре-ва. В таких местах всадникам с рыси приходилось переходить на иноходь и шаг, а северским и путивльским пешцам, передвигав-шимся на санях,  с кряхтением выбираться из саней, чтобы облег-чить их, а то и помогать лошадям вытаскивать их из самых глубо-ких и крутых балок.

На новый год, первого марта у стен Ромена северские, пу-тивльские, курские и рыльские дружины, пришедшие туда пер-выми, дождались, наконец, прибытия дружин киевских и смолен-ских, ведомых сыновьями Святослава Киевского, Олегом и Гле-бом Святославичами, Мстиславом Романовичем и Изяславом Да-выдовичем – младшими князьями смоленскими, с которыми был и Владимир Переяславский со своей конной дружиной. Пешцы же его остались в Переяславле, чтобы уберечь город от ворога в слу-чае прорыва под его стены.
На княжеском совете, снеме, проведенном в шатре в чистом поле, а не в стенах городка Ромена, как того стоило ожидать, учи-тывая волю киевских правителей, было решено, что Игорь Север-ский берет на себя руководство над киевскими дружинами и идет на Дмитров с полуночи, а Владимир, взяв руководство над смо-ленскими полками, обходит городок с полудня, отрезая половцам отход в степь.
«Хорошо урядили, – одобрил действия князей курский воевода Любомир, когда узнал о таком решении. – Лишь бы все получи-лось, лишь бы действовали наши дружины согласовано. Тогда ворогу мало не покажется. Надолго забудет степной лис Кончак, как по чужим курятникам таскаться».
С ним были согласны воеводы путивльский – старый знако-мец, седой как лунь Бронислав, и рыльский – недавно назначен-ный молодым князем степенный сорокалетний Перегуд. Одобри-ли это решение и воеводы черниговских ковуев: низкорослый, кривоногий Кулдюр и хмурый, потерявший в сражениях глаз, Кунтувдей.

Выслав впереди своих дружин конные разъезды черниговских ковуев, более привычных к степным раздольям, для ведения раз-ведки и перехвата случайных, заблудивших в степи, половцев, Игорь повел их ускоренным шагом к Дмитрову. Надо было по-спешать, чтобы в одном месте и за один раз разделаться с ханом Кончаком. Тогда не пришлось бы гоняться за ним по всей степи. Кроме того, русских дружинников поторапливала и начавшаяся оттепель, вызвавшая моросящий дождик и небывалое таяние сне-гов, отчего днища оврагов и яруг под снежным пластом пропита-лись влагой, а редкие степные речки вспухли и покрылись водой почти на всем своем протяжении.
– Почти как в «Книге Велеса», где речь идет о походе новго-родского князя Бравлина Второго и волхва Ягайло Гана, о кото-рых ты нам с Игорем в отрочестве рассказывал, – подскакав на своем верном Вихре к воеводе Любомиру, сказал Всеволод. – И оттепель, и лоза вскоре может зацвести… Еще бы Господь наш даровал нам такую же удачу и победу, как им тогда… их бог Сва-рог. Помнишь о том, воевода Любомир?
– Помню, как не помнить… – отозвался Любомир. – Правда, я тогда был иноком Никодимом.
– И что скажешь по такой примете?
– Пути Господни неисповедимы, и промысел Божий смертным не дано предугадать… – осенил себя крестным знаменем воевода. – Кроме того, у нас, русичей, говорят, что на Бога надейся, да сам не плошай! Так-то…
– Однако я думаю, что это хороший знак…
– Что ж, будем надеяться, что наш Христос не оставит своих детей перед лицом поганых, как языческий Сварог не оставил своих внуков перед хазарами и другими ворогами.
Дело в том, что курский князь вспомнил о рассказанном им с братом все тем же Никодимом-Любомиром, когда тот был всего лишь иноком и учителем-наставником юных княжичей, по до-щечкам «Книги Велеса» о походе объединенных русских ратей во главе с новгородским князем Бравлином в 810 году от Рождества Христова на Сурож и Корсунь. И тогда среди зимы, когда русские рати были под Киевом, на Днепре, вдруг случилась оттепель и зацвела лоза. Волхв Ягайло истолковал это небывалое знамение как добрый знак, посылаемый русичам богами, и предложил кня-зю Бравлину, расстроившемуся от такого предзнаменования, про-должить поход. Бравлин поверил волхву, поход в Тавриду про-должил, и его дружины одержали блестящую победу. Причем та-кую победу, которая не оставила равнодушными даже самих ви-зантийцев. «И пленил все от Корсуня до Керчи, а затем со многою силою пришел к Сурожу. В течение десяти дней бились между собой, и через десять дней Бравлин, силой взломав железные во-рота, подошел к церкви, к святой Софии», – можно прочесть в распространенном уже по всей Руси «Житии Стефана Сурожско-го».


РАСПРЯ

Но как ни торопились Игорь Святославич и Владимир Глебо-вич с дружинами, застать Кончака под Дмитровым ни одному из них не удалось. Если русские князья, идя походом, высылали во все стороны сторожевые и разведывательные разъезды, то и поло-вецкие ханы также посылали в степные просторы своих. Вот те и предупредили хана Кончака, что к городу приближаются русские рати. Что-то подсказало степному лису, что ждать тут русичей не стоит, что не на его стороне будет удача, и он отвел свои орды к берегам Хорола.
Несмотря на оттепель, следы отхода половецких орд с берегов Сулы были отчетливо видны, и русские дружины в надежде на-стигнуть ворога, бросились в погоню, уже не придерживаясь прежнего продуманного плана, а наудачу: кому как повезет.
Первым настиг удирающих половцев Игорь. Произошло это  на берегу небольшого безымянного притока Хорола. Конные лавы ковуев, курян, рылян, путивлян, северян, смолян, переяславцев и киевлян, ведомые своими князьями и воеводами, с ходу обруши-лись на врага, замешкавшего с отступлением и не ожидавшего столь стремительного нападения. Это была небольшая орда хана Евруза, дальнего родственника Кончака, так необдуманно и неос-торожно сделавшего привал на берегу тихой степной речки.
В считанные мгновения более двухсот половецких воинов бы-ли истреблены стрелами, иссечены мечами и понизаны копьями. Некоторые даже не успели сесть на своих коней. Пал и хан Евруз. Остальным, двумстам или тремстам половецким всадникам, ок-руженным со всех сторон русскими дружинниками и ковуями, ничего не оставалось сделать, как сдаться на милость победителя.
Так уж распорядилась судьба, что большая часть пленников, весь небольшой обоз с награбленной в окрестностях Дмитрова рухлядью, кони убитых и плененных половцев, достались Игоре-ву воинству.
– Так, брат, не честно, – подскакал к северскому князю на сво-ем сером жеребце, еще не отошедшем после бешеной скачки и боя, а потому нервно грызущем до кровавой пены удила, переяс-лавский князь Владимир Глебович, как и его конь также не ото-шедший от горячки сшибки, а потому весь возбужденный и нерв-ный. – Половцы грабили и жгли мои веси, а весь полон и добыча – тебе… Не честно это!
– Я же не виноват, что мои вои впереди оказались, – резко от-брил Всеволодова шурина северский князь. – Спать не надо! А то тащитесь, как черепахи, в сече – последние, а в дележе добычи – первыми хотите быть…
Эти слова Игоря были уже лишними и вызвали неодобрение даже среди северских воевод, наблюдавших за перепалкой двух князей. Поморщился и Всеволод: не стоило так брату поступать с переяславским князем. Сам же переяславский князь от услышан-ного побагровел.
– Вы, Ольговичи, всегда чужому рады. Хоть твой брат Всево-лод: получил в приданое за сестру мою Римов, так ему мало, да-вай еще и городки по Судже и Пслу возводить, – ни к селу, ни к городу понес он, распалясь. – Теперь вот барахлишку моего чер-ного люда обрадовались…
– Замолчи, – стал красным, как ошпаренный крутым варом, Игорь. – Бери весь полоненный обоз да освобожденных моими ратниками своих переяславцев и будь тем доволен, Полкан-бгатырь, – вновь обидел он переяславского князя, сравнив его с русским былинным богатырем Полканом, получеловеком, полу-конем, которого еще называли Китоврасом или Кентавром по-гречески. – А на большее не рассчитывай. На чужой каравай рот не разевай… 
– И возьму, и возьму, – вращал в бешенстве черными очами оскорбленный Владимир. – И теперь я буду впереди со своими полками… как на то указал Рюрик Ростиславович.
– А мне Рюрик не указ, – гаркнул Игорь. – Меня Святослав Всеволодович, великий князь киевский и мой брат двоюродный, над всеми старшим поставил. Можешь спросить вон у его сыно-вей Олега и Глеба. А потому я тут наиглавнейший…
– Нет, я! – не собирался уступать переяславский князь, нервно хватаясь за рукоять меча. – Сам можешь у Мстислава Романовича и Изяслава Давыдовича поспрашивать…
– Я тут старший князь, – заявил, раздражаясь все больше и больше, Игорь. – А ты не только никогда впереди меня не будешь, а и рядом со мной не пойдешь, ибо очень завистлив. Молодой еще, чтобы старше себя уму-разуму учить. И зубами не скрежещи, и за меч не хватайся. Не очень-то напугал. Может, – подзадорил он переяславского князя, – на поединок вызвать меня хочешь, так вызови! Посмотрим, как твоя дурная голова с плеч долой покатит-ся… Правда, ты этого уж не увидишь!
Сказав обидное, он тронул уздой своего коня, давая понять Владимиру, что дальнейший разговор вести больше не намерен.
Владимир, белый и дрожащий от гнева и оскорбления, выхва-тил меч.
– А мы сейчас увидим, чья голова покатится с плеч, – крикнул он в ярости. – Повернись, если не хочешь, чтобы я раскроил твой череп сзади!
Игорь обернулся на крик и, хищно оскалив зубы, стал выни-мать свой меч.
Дело принимало нешуточный оборот: того и гляди словесные угрозы князей примут естественное осуществление. Всеволод, а за ним и все русские князья, бросились к Игорю и Владимиру. То же сделали и воеводы, образовав живой щит между воспылавшими ненавистью друг к другу князьями, уже забывшими и про полов-цев и про только что произошедшее сражение, и про добычу, из-за которой, по существу, и загорелся этот сыр-бор.
– Опомнитесь, князья! – схватив свой меч за клинок и подняв его над собой как крест, воскликнул курский воевода. – Христом Богом прошу, опомнитесь! Постыдитесь ратников своих богобо-язненных, не пролейте братской крови на радость поганым, не дайте случиться братоубийству!
Слова курского воеводы Любомира пылали гневом и страстью. Да как им было не пылать, если уже, следуя примеру своих вож-дей, дружинники, только что бывшие единой ратью, стали ози-раться по сторонам, ища своих земляков, и вот уже северцы стоят против переяславцев и смолян, а киевляне растерянно водят голо-вами, не зная, к кому примкнуть. Только черниговские ковуи вме-сте со своими воеводами, держась обособленно, с интересом взи-рали на разворачивающуюся драму. Им было не только интерес-но, но и радостно: пусть же глупые русичи посекут друг друга, им от того лишь только выгода: при дележе больше достанется.
Поединок не состоялся, но разгневанный Владимир Глебович, забрав своих переяславцев и приданных ему смолян, повернул назад.
– Раз так, то сражайся один, – заявил он. – Я с тобой на одном поле больше ни то, чтобы сражаться, но и нужду справлять не стану.
– Скатертью дорога! – бросил Игорь напоследок и приказал воеводе своему Данильцу готовить северские дружины к даль-нейшему походу в степь.
– Как-нибудь и без сопливых обойдемся!
Тут выяснилось, что приданные ему киевским князем Свято-славом Всеволодовичем киевляне, видя разлад среди князей, отка-зались от дальнейшего похода.
– Нас посылал князь только Дмитров-городок от супостата ос-вободить, – горланили они. – Городок освобожден. А потому идем домой!
– Что ж, идите, – не стал задерживать их северский князь. И дал для сопровождения им своего племянника, рыльского князя Святослава. – Отведи, Святослав Ольгович, союзников до Киева с честью. Заодно и град Киев посмотришь, и вуя своего повидаешь, – имел он ввиду Рюрика Ростиславича, дядьку Святослава Ольго-вича по матери Агафье. – Мне оставь свою дружину, а с собой два десятка гридней возьми. Встретишься с князем Святославом Все-володовичем или же с его соправителем Рюриком Ростиславови-чем, поклон от меня передай, да все обскажи, как было, – напутст-вовал северский князь далее племянника. – Да в Киеве долго не задерживайся, поспешай к супруге с дитем да к матушке своей – небось, и так уже все глаза уже проглядели, тебя дожидаясь.
Северский князь на собственном жизненном опыте знал, с ка-ким нетерпением ждет его каждый раз из похода Ярославна, по-этому так подробно напутствовал племянника.
– Да ладно уж, Игорь Святославич – был смущен излишней опекой Святослав Ольгович. – Так уж Господом Богом уготовле-но, что мужам в походы ходить да ратоборствовать, а женкам, – ждать да слезы лить.
Но северский князь, не вслушиваясь в слова племянника, про-должил напутственное слов:
– А мы с братом Всеволодом и сыном Владимиром, да ковуя-ми черниговскими к Хоролу поскачем, поищем еще орд половец-ких.
Киевляне со своими князьями и приданным им для сопровож-дения Святославом Рыльским ушли, а Игорь, построив оставших-ся дружинников по-походному, выставив боковые и передовые охранения из ковуев и конных курян, переправившись через мут-ный приток, на котором так удачно началось преследование поло-вецких орд, тронулся в степь. Позади северских дружин тянулись обозы, пополнившиеся добычей. Надо было поспешать, пока от-тепель не прекратилась и не сменилась заморозками и гололеди-цей, которая могла печально отразиться как на дальнейшем похо-де, так и на возвращении домой.
С Игорем осталось, даже с учетом ковуев, чуть более трех ты-сяч воев. «Ничего, – утешал сам себя северский князь, – и с ними, если взяться по-умному, можно одержать победу. – У царя греков, Леонида, воинов было еще меньше, но это не помешало ему про-славиться на весь мир». Однако на душе после скандала с переяс-лавским князем было скверно. Разговаривать с кем-либо, даже с братом Всеволодом, даже с сыном Владимиром, украдкой погля-дывавшим на него, не хотелось. Те, по-видимому, понимали со-стояние князя и к нему не лезли.

С коротким привалом, дав отдых коням, двигались всю ночь. Шел мелкий, моросящий дождь. Небо было черно, как душа грешника. Дружинники, не снимая доспехов, так как в любое мгновение могла произойти сшибка с половцами, кутались в по-ходные плащи.
Под утро разведчики доложили, что на берегу разлившегося Хорола на бивуак стала какая-то половецкая орда.
– Тысяч пять всадников, – докладывал князю десятник Ставр, бывший со своими гриднями в разведке и обнаруживший вражий стан. – Костры жгут, барашков варят. Кони не стреноженные ря-дом со станом… табуном сгуртовались. За ними пастухи да коню-хи присматривают…
– Вас не заметили? – перебил Игорь.
– Не должны были… мы тихо действовали.
– Охрана?
– Было не видать.
– Говоришь, спокойны?
– Мне так кажется, светлый князь, но близко не подходили, чтобы не спугнуть…
– Это хорошо…
Ставр было дернул повод уздечки, чтобы отъехать в сторону, но Игорь удержал его.
– Погодь, сейчас с князьями да воеводами переговорю, может, понадобишься еще…
Он подал сигнал, и к нему, словно дожидаясь этого момента, трусцой подъехали Всеволод с Владимиром, Владимир Ярославич и все воеводы.
– Что скажете, братья и дружина? – доведя итоги разведки, спросил думцев северский князь. – Начнем с тебя Всеволод. Как мыслишь?
– Ратоборствовать! Только ратоборствовать! – Ответил кур-ский князь пришедшим на память словом франков, когда-то так понравившимся ему, ибо даже в самом слове заключалось что-то стремительное и молниеносное, как удар меча. – На нашей сторо-не эффект неожиданности и внезапности. Нельзя упускать такой случай! В другой раз не подвернется…
– Ты, сын Владимир?
– Я за нападение. А то побываю в походе, а меча так и не об-нажу, – совсем по-детски, как-то несерьезно, закончил тот свою речь. – Что потом матушке скажу.
«Ребенок еще, – отметил услышанное от княжича курский вое-вода Любомир. – Совсем как отрок рассуждает».
– Ты, воевода Бранислав? – продолжил опрос воинских на-чальников Игорь.
Путивльский воевода Бранислав, возглавлявший дружину из Путивля, был старым и опытным воеводой. Как и в сече, так и в совете он не спешил.
– Их в полтора, а, может, и в два раза больше, чем нас, – про-изнес он. – Тут нужно быть осторожными… Но я за то, чтобы на-пасть… Внезапность на нашей стороне…
– Понятно, – прервал его Игорь и обратился уже к курскому воеводе: – Любомир, каково твое слово?
– Я согласен со своим князем: надо бить врага, не теряя време-ни, пока он нас не ждет и не изготовился к встречи. Неожидан-ность – наш союзник.
– Рыльский воевода?
– Я за нападение.
– Кулдюр? Кунтувдей? – Повернувшись к ковуйским воево-дам, задал тот же вопрос Игорь. – Каково ваше мнение?
– Опасно, однако… – отозвался Кулдюр, сидя как влитой на своем жеребце.
– А я – за нападение, – прервал своего сородича одноглазый Кунтувдей. – Только коней угнать у них надо. Без коней они поч-ти дети беспомощные.
– Берешься?
– Отогнать коней? – переспросил Кунтувдей.
– Да.
– А почему не взяться…
– Тогда назначь воинов, которые займутся вражеским табуном и его охраной, а остальные, как только табун отгонят от половец-ких веж, сразу же нападают. Понятно?
– Понятно, – вразнобой ответили думцы, в том числе и князь Владимир Ярославич, мнение которого в спешке Игорь не успел спросить.
– Раз понятно, то я с северянами и путивлянами иду на стан по центру. Справа от меня князь Всеволод со своими курянами. Ошуюю идут рыляне и князь Владимир Ярославич со своими гриднями, – вспомнил он, наконец, о шурине своем. – Их поддер-живают воины Кулдюра и Кунтувдея. Всем ясно?
– Ясно.
– А раз ясно, то с Богом! – мелко перекрестился Игорь, не сняв боевой рукавицы.

Почти до самого половецкого стана соблюдали тишину, кра-дясь в промозглой, моросящей дождем, ночи, русские дружины. И только после того, как половецкие вежи стали в пределах прямой видимости, северский князь бросил клич: «Вперед!»
Загудела мелко степь под копытами тысячи коней, ударил ве-тер в лица, в сплошное месиво и чавканье превратился подтаяв-ший и осевший до самой земли снег. Вместе с ветром в лица всад-ников полетели комья грязи и брызги из-под копыт. Северские рати пошли в налет.
Позже киевский летописец, не испытывая особого расположе-ния к северскому князю, напишет: «…И было в ту ночь темно, и шел сильный дождь, и поднялась вода, и не удалось им, поганым половцам, найти брода. А те, которые успели переправиться со своими шатрами – те спаслись, а которые не успели – тех посекли или взяли в плен. Потом долго еще говорили, что во время этого похода и их бегства от русских немало шатров, и коней, и скота утонуло в реке Хороле».
Так напишет монах-летописец по подсказке великого князя Святослава Всеволодовича, ревновавшего своих двоюродных братьев к воинской славе. На самом же деле около тысячи полов-цев были посечены на берегу этой реки, не успев даже понять, что происходит, и откуда на их головы свалилась смерть. Около трех с половиной тысяч сдались на милость победителей, считай, более чем один пленник на каждого ратника. А сколько досталось руси-чам шатров, рухляди, коней, коров и овец – вообще было трудно сосчитать. Попал в плен и хан Глеб Тириевич со своими сыновья-ми Изаем, Гюргием, Турхой, зятьями Оболды Костуковичем и Какзой. А всего было пленено ханов, их сыновей и беков более двух десятков. Но не только богатый полон, сулящий огромный выкуп серебром и золотом, взяли северские князья и ратники, им посчастливилось еще освободить около пяти сотен русичей, уво-димых ордой в качестве полона с переяславской земли.

– Славная победа! – делился радостью курский князь Всеволод Святославич со своим воеводой.
– Славная, – соглашался тот. – Почаще бы так. Тогда, глядишь, и не было бы угрозы половецкой на Руси. Да и князья наши, воз-можно, жили бы помирнее…
– А ведь сбылось опять знамение, описанное волхвом Ягайло, – прищурившись, улыбнулся Всеволод и по памяти процитировал слышимое в далеком детстве: – «И вот мы имели знамение: у Не-пры-реки среди цветов лоза расцвела зимой. И вот Купало указал нам на то знамение – знак победы над врагами…». Кажется так? – спросил бывшего наставника он, и, не дожидаясь ответа, добавил: – Правда, тут не Днепр, а только Хорол… Но суть-то не меняется.
– Верно, – ладонью отер с лица пот и капли непрекращающе-гося дождя Любомир. – Я всегда говорил, что память у тебя, Все-волод, добрая. Это же надо, почти дословно через столько лет, вспомнил!
– Пойду, с Игорем сим победным знамением поделюсь, – ска-зал курский князь и заторопился к брату Игорю. – Интересно знать, помнит ли он?
«Помнит ли? – невольно подумал и Любомир вслед за своим князем. – Наверное, помнит…»   


ПОСЕЯВШИЙ ВЕТЕР – ПОЖНЕТ БУРЮ

Отягощенные полоном и добычей, по-прежнему придержива-ясь правого берега Хорола, полные радостного воодушевления двигались северские дружины и черниговские ковуи, держа путь на Папаш-городок, в земли Черниговщины и Северщины, минуя на этот раз переяславский Ромен, остающийся слева от них, в сто-роне. Открыто радовались столь удачному походу простые дру-жинники, не понеся никаких потерь, радовались воеводы и князья. Даже слякотная и дождливая погода не могла омрачить их радо-сти. Больше всех, конечно же, радовался Владимир Игоревич, впервые принявший боевое крещение. Он то и дело, горяча своего коня, подъезжал то к отцу, то к дядьке Всеволоду, то к воеводам и делился с каждым из них своими впечатлениями от ночного боя или же просто сетовал, что его двоюродному братцу Святославу Ольговичу не удалось поучаствовать в столь знатной победе.
– Видишь, сын, – отвечал с некоторой долей напыщенности и важности Игорь Святославич, которые у него в обычное время были не столь часто заметны, – побеждать надо не числом, а уме-нием.. Числом победить сможет всякий дурак, а вот умением… Так что учись, пока я жив, – шутил он.
Владимир смеялся, понимая шутку отца. Но когда подошли к Папашу, радость померкла. Навстречу Игоревым дружинам мчал-ся охлюпкой полураздетый верховой.
– Беда, княже, беда! – еще издали, опознав северские стяги, стал кричать он, разрывая рот и душу в этом крике.
– Что еще? – нахмурился Игорь. – Неужели половцы?
– Не половцы, – соскочил с лошади вестник. По его лицу, че-рез левую щеку проходил свежий кровоточащий шрам – отметка то ли конца меча, то ли копья. – Не половцы. Хуже…
– Так кто же? Неужели… – потемнел лицом Игорь, ибо страш-ная догадка полоснула по сердцу как острый булат. – Говори! Го-вори! – Схватил он десницей за хлипкую одежонку вестника. – Владимир? Переяславцы?
– Да, переяславский князь со своей дружиной, – выговорил, наконец, мужичонка. – Пожег, пограбил окрестные веси, многих в полон увел… Ведь не опасались его. Думали, что он со всеми за-одно против половцев ратоборствовать пошел, – оправдывался селянин, чудом избежавший полона.
– Думали, думали, – передразнил смерда князь. – Петух тоже думал, да в ощип попал… Ладно уж, думальщики этакие, – руг-нулся в сердцах северский князь при полном молчании остальных. – Сказывай: Папаш-городок взят?
– Городок не взят, успели запереться… Села вокруг пограбле-ны и сожжены…
Князь поморщился. Воеводы перекрестились: хоть город уце-лел – и то уже хорошо.
– Куда переяславцы пошли?
– Не знаю. Но думаю, что к Семи… По крайней мере в ту сто-рону следы ведут…
– Опять ты думаешь! – взъярился беспричинно на смерда князь, так как хоть на ком-то ему необходимо было выместить свои боль и гнев. – Смотри, от дум голова лопнет…
Вестник смутился и уставился себе под ноги. Плечи его дро-жали мелкой дрожью.
– Замерз? – посочувствовал бедолаге Всеволод Святославич Курский, еще не столь ожесточившийся сердцем как его старший брат Игорь и не испытывавший родословного презрения к про-стым оратаям – скромным кормильцам земли Русской или же воинам, если того требовали обстоятельства нелегкой жизни по-рубежных со степью Половецкой  русичей. – Одежда где?
– В чем был, в том и выскочил, – не поднимая головы, ото-звался смерд, который после пережитого и долгой скачки только сейчас почувствовал зябкость и холод. – Да что я с топором один смог сделать, когда их сотни! Одного, изловчась, с коня ссадил, другого… А тут и самого в голову так садануло, что паморки от-шибло. Очнулся – все горит… ни жены, ни детишек нет. Старики-родители посеченные во дворе на снегу валяются…  Где коня раз-добыл, сам не помню… К Папашу подскакал, а там мне указали в какую сторону к вам идти…
– Замерз, вижу, – повторил Всеволод Святославич и, пошарив в своей переметной суме, вынул оттуда глиняную сулейку, опле-тенную ивовым прутом для прочности и безопасности, – на-ка глотни романеи, – вынимая пробку из узкого горлышка, протянул он смерду, – может, согреешься.
Потом, обернувшись к походному тиуну, отвечающему за со-хранность скарба и добычи, крикнул:
– Дай вестнику… э-э-э… – но, прервав приказание, повернулся вновь к дрожавшему смерду: – Как тебя звать-то, скорбный вест-ник?
– Микола, – возвращая курскому князю ополовиненную су-лейку, отозвался смерд.
– … вестнику Миколе какое-нибудь барахлишко, плечи да спину прикрыть… чай, не май на дворе…
Тиун, матерясь про себя, кинулся к возкам, чтобы поискать ка-кую-нибудь дерюгу: для смерда и дерюга сойдет, не князь ведь и не боярин.
– Ты теперь куда? – спросил зачем-то Миколу Всеволод Свя-тославич?
– С вами… Буду жену с детишками искать и освобождать! – стуча потраченными гнилью зубами, отозвался Микола. – Лошадь уже есть, а оглоблю для боя я сыщу…
– Что ж, удачи тебе, Аника-воин, – ощерился в грустной ус-мешке курский и трубчевский князь и поспешил к Игорю, со-бравшему уже совет из старшей дружины. – Может, в дружину ко мне пожелаешь, так скажи. Мои куряне знатные вои… И никто не обижен, если, конечно, ищет себе чести, а мне, князю, славы.
– Я подумаю…
«Он подумает», – вновь невесело ощерился в хищной улыбке курский князь. – Это же надо: он подумает! Каков гусь».

– Что, братья и дружина, делать будем? – Спросил Игорь со-бравшихся вокруг него князей и воевод, нетерпеливо гарцуя на своем Черте.
– Мы забираем свой полон и причитающуюся нам добычу и уходим к себе, – сразу, словно сговорившись, заявили ковуйские воеводы. – Нам в ваши княжеские распри встревать смысла нет. Сами разбирайтесь…
– Хорошо, – скрепя сердце, согласился Игорь: жалко было от-пускать ковуев, лихих наездников и умелых следопытов, знавших степь, как свои пальцы, да ничего не поделаешь. Не драться же с ними…   
Ковуи, не дожидаясь окончания решения совета, забрав свою часть добычи, двинулись к Посулью, в свои родные степи.
– А ты, Всеволод, что посоветуешь? – спросил Игорь брата, проводив глазами удаляющихся ковуйских воевод.
– Нагнать надо и отбить наш полон! – без обиняков заявил как о решенном курский князь. – Но, чтобы не сковывать себя обозом и полоном в пути, предлагаю, обоз и полон со скарбом половец-ким под крепкой охраной отправить в Рыльск. Туда же отправить всех наших раненых, а самим, не мешкая налегке, о двуконь рва-нуть в сторону Путивля. Запасных коней взять из отбитых у по-ловцев… впрочем, они и так уже взяты: у каждого нашего дру-жинника уже есть по заводному коню, – отметил он. – Считаю, что к Путивлю направил стопы свои поганые мой шуринок, чтоб ему добра никогда не было!
– Князь Всеволод правильно речь ведет, – поддержал курского князя воевода Любомир. – А почему? – спросите вы, – задал он вопрос и тут же ответил на него: – А потому, что от Папаш-городка самый короткий путь к Посемью – это в сторону Путивля, как известно для Владимира Глебовича, оставшегося без княже-ской дружины…
– Он на нем и без дружины зубы обломит, – с ожесточением промолвил Игорь. – Там сил предостаточно.
– Верю, – мягко остановил князя Любомир, – но Владимир-то, князь переяславский, об этом не знает. Вот и пойдет он туда в на-дежде, что там никого из воев не осталось. К тому же, что не ма-ловажно, это место ближе всего к переяславской земле находится. Князю Владимиру, сколько бы он ни куролесил по Посемью, воз-вращаться домой все равно придется. Он это, надеюсь, понимает, хотя, судя по тому, что учинил… – сделал воевода паузу – Гос-подь, по-видимому, лишил его разума… Ибо только безумные так поступают!
– Есть ли еще какие советы? – спросил северский князь при-молкших воевод?
– Какие советы, князь, – отозвался хмурый Бранислав при молчании княжича и Владимира Ярославича. – Всеволод и его воевода все верно обсказали. Надо действовать.
– Действовать, так действовать! – принял решение Игорь Свя-тославич. – Воевода Ярмил, – обратился он к рыльскому воеводе, – со своими дружинниками ведешь обоз и полон в Рыльск. Смот-ри, чтобы не один пленник в пути не сбежал – головой за каждого отвечаешь! И чтобы добыча не растаскана была… знаю я повадки бояр ваших – у них, что с возу упало, то пропало, а точнее, к их рукам прилипло – тоже головой ответ держать придется…
– Князь! – обиделся Ярмил.
– Ты не обижайся, – смягчил речь Игорь. – Ты доведи до Рыльска всех и все в целости и сохранности. Исполнишь?
– Исполню.
– Тогда забирай обоз, полон, стада, всех раненых в прежних стычках и уходи.
Отсалютовав князю мечом, как делают это западные вои-рыцари, воевода Ярмил направился выполнять княжеское распо-ряжение, на ходу отдавая команды своим сотникам и десятским. В рядах рыльских дружинников, всех северских и посемских обоз-ников, которым предстояло немедленно отправляться в путь, на-чалось размеренное и упорядоченное движение.
«Ярмил справится, – отметил курский воевода, следя за разум-ными действиями своего рыльского собрата по оружию. – Вон как толково расставляет походную колонну: впереди обозы и неболь-шая охрана, в середине – пеший полон и стада скота. Дружина же, разбитая на сотни, охватывает железным кольцом эту колонну с боков и с тыла. Вполне разумно: обозники будут задавать темп движения, ратники – охранять и поддерживать порядок.  Ярмил справится, – еще раз для себя решил Любомир. – Действует – дай бог каждому князю так действовать! Этот доведет».
– Ну, что же, пора и нам, – проводив глазами удаляющийся обоз, сказал Игорь. – Сколько же нас осталось?
– У меня семьсот ратников было и семьсот осталось, – сказал Всеволод с некоторым осадком гордости, довольный тем, что его курская дружина потерь пока не понесла. – Но это же куряне, один двоих стоит! – Пошутил он не к месту. – Особенно, когда за стол садятся.
– У меня – около двух тысяч… с ратниками Владимира Яро-славича и сына, – не принял шутки брата северский князь. – Все-го, значит, чуть более двух с половиной тысяч воев… Не густо.
– А вот если сказать не две с половиной тысячи, а около трех тысяч, – опять съязвил Всеволод, – то, вроде, больше получает-ся…
– Тебе бы все ерничать… – рассердился на брата за легкомыс-ленный тон Игорь. – У переяславского князя поболее будет… раза в два, а то и более…
– Брат, ты же знаешь, что не в силе Бог, а в правде, – посерьез-нел Всеволод. – А правда тут на нашей стороне. Не мы, а Влади-мир, чтоб ему было пусто, зорить наши земли начал. Верно, вое-вода Миролюб? – Умышленно исковеркал он имя своего воеводы.
– Верно, – не обижаясь на переворот имени, отозвался Любо-мир. – Не в силе Бог, а в правде. И еще: посеявший ветер да пож-нет бурю!
«Вот так мой миролюбивый воевода»! – был поражен курский князь.
Юный княжич Владимир Игоревич и галицкий изгой Влади-мир Ярославич промолчали: одному было рано давать советы, второй воздержался от них, ибо какой советчик из изгоя, хоть и прощенного…

Если городок Папаш, находившийся на порубежье, а потому всегда готовый затворить свои ворота перед не прошенными гос-тями, уцелел, то такой же городок Вырь на одноименной реке Вы-ри, был сожжен полностью. Жители его, не видя подвоха, впусти-ли небольшую переяславскую дружину, якобы отставшую в пути от основного войска в свой град, а те войдя, перебили воротную стражу и впустили таившуюся до поры рать Владимира. А потом уж пошли грабежи и насилия, которые только нехристи половцы себе позволяли в завоеванных ими городах. Пострадал от переяс-лавского князя и город Зартый, точнее, его посад, так как детинец жители отстояли, расположенный на реке Семи, между Вырем и Путивлем. Слезы и горе видели северские ратники на Посемье.
«Отомстите! – взывали оставшиеся в живых в разоренных го-родах и селениях северяне, обращаясь к князьям и дружинникам. – Накажите супостата! Не дайте ему уйти безнаказанному».

Переяславский князь, покинутый у Путивля смоленскими дружинами, не пожелавшими участвовать в штурме этого города, боясь, что могут лишиться и того, что имеют, если задержатся в Посемье. Как говорится, лучше синица, зажатая в кулаке, чем зла-тые горы и кисельные берега из сладкозвучной, но, тем не менее, неосуществимой сказки. Потрепав сельские веси и огнища, а еще попавшиеся на пути боярские вотчины, ополонившись смердами, их скотом и нехитрым скарбом, переяславцы, ведомые своим кня-зем, по широкой дуге уходили от Семи в сторону своих земель. Наседая им на пятки, по их кровавому следу, почти не покидая седел, о двуконь, летели пылавшие праведным гневом и чувством мести дружины Игоря. И очередной дождливой ночью недалеко от переяславского городка Глебова, построенного отцом нынеш-него князя, Глебом Юрьевичем на реке Стыри, почти на границе с Черниговским княжеством, настигли вставшие на отдых переяс-лавские дружины.
– Шатры раскинули, костры для обогрева жгут, – доложили высланные вперед разведчики. – Охрана есть, но нас, по всей ви-димости, не ждут.
– Вперед! – выбросил перед собой матово сверкнувший в ночи клинок меча северский князь, указуя на стан переяславцев.
– «Север»! – взревели северские дружинники пуская коней в карьер.
– «Путивль»! – подхватили путивляне.
– «Путивль»! – вместе с ними кричал юный княжич Владимир Игоревич, прижимаясь к конской холке и вращая над головой обоюдоострый меч.
– «Курск»! «Курск»! – рвал в крике горло смерд Микола вме-сте с курским князем Всеволодом, воеводой Любомиром и пятью-стами курских ратников.
Благодаря знакомству с курским князем, Микола не только прилично оделся, но и получил седло для своего коня, не раз но-шенную и порванную в некоторых местах кольчугу из добычи курского князя, круглый половецкий щит. Из всего множества оружия он выбрал себе лук с десятком стрел и огромную палицу, больше похожую на оглоблю, о которой мечтал, когда собирался освобождать жену и детишек. Были при нем и копье, и кривая половецкая сабля, выданная курским походным тиуном. Но это была мелочь по мнению Миколы, пригодная возможно лишь в самом последнем случае, а вот палица – это было настоящее ору-жие, достойное мстителя. Мечом или копьем пока научишься да изловчишься бить и колоть, а палицей – завсегда пожалуйста! И вот теперь Микола, разрывая горло в крике «Курск!», размахивал палицей над головой, как остальные размахивали мечами.
– «Рыльск»! – наученные курским князем рвали горло сотни его воинов.
– «Ратск»! – вторили им еще сотни.
– «Галич»! – со своей небольшой дружиной ревел галицкий из-гой Владимир Ярославич, насыщая себя гневом пред скорым сра-жением.
– «Киев»! – орала часть северцев, создавая впечатление для противной стороны о несметном множестве северских дружин и их союзников.
Вновь, как прежде при атаке на половецкий стан, под копыта-ми тысячи лошадей задрожала земля, и взметнулись комья снега и грязи. Неизвестно, что слышалось в этой промозглой, по-весеннему темной ночи переяславским гридням, но проснувшийся в них раньше их самих страх заставил забыть о воинской чести и обороне, а только гнал и подхлестывал: «Спасайся, спасайся! Спа-сайся, кто может!»
Побросав награбленное в Посемье барахло и полон, не слушая команд и призывов своих начальников, переяславские ратники, хватая на бегу первых попавшихся коней, большей частью без седел, спешили спастись бегством. Те, кто не успевал этого сде-лать, тут же падали, сраженные северскими всадниками. 
Как ни был стремительным напор северских дружин, подго-няемый порывом мести, переяславскому князю и старшей его дружине, как, впрочем, и большинству дружинников, спастись удалось. Но их страх был настолько велик, что они пролетели ми-мо города Глебова, даже ни на миг не останавливаясь в нем, пере-дав город, таким образом, в волю провидения.
Слыша в ночи многоголосое «Киев!», «Галич!» вместе с по-нятным кличем «Север!» и «Курск!», переяславцы решили, что к северским дружинам прибыло подкрепление из Киева и Галича от Святослава Всеволодовича и Ярослава Владимировича, а потому даже мысли о возможном сопротивлении у них не возникало. Бы-ла одна надежда: только на ночную темноту, скрывавшую бегле-цов, да на резвый бег своих скакунов. Вот и уносились в сторону Переяславля.

Когда пришел рассвет, и в его серой, по-прежнему дождливой и мглистой дымке, можно было хоть как-то определиться в соз-давшейся обстановке, северский князь приказал всех пленных переяславцев обезоружить, лишить броней и ратных доспехов, перевязать вервью по способу половцев десятками на одну вервь, а освобожденных же горемык с Посемья приодеть потеплее и на-значить в охрану для переяславцев. Таким образом, бывшие плен-ники и их владетели поменялись местами, и теперь не было самой надежной охраны полона, чем прежние невольники. Эти скорее все помрут сами, чем позволят сбежать кому-либо из охраняемого ими полона. Почему Игорь поступил таким образом, а не как-либо иначе, объяснялось просто: он решил в отместку переяславскому князю, прошедшемуся с мечом и огнем по Посемью, взять на ко-пье город Глебов и отплатить той же монетой Владимиру Глебо-вичу. А так как дружинников для штурма города было и так не много, то чтобы еще не отбирать часть их для охраны пленников, решил употребить в дело прежний полон. Впрочем, эта мысль пришла не к нему первому, так не раз и не два до него поступали многие князья. Поступил и он.
Освобожденные пленники, находя своих родственников и близких, плакали от радости. Переяславские дружинники, поме-нявшиеся с ними местами, не плакали, но радости на их лицах было не видно. Все хмурились, опускали головы долу, не желая взглянуть друг другу в глаза. А когда в сером рассвете увидели, что северян не так уж и много, что их было раза в два больше, чем дружинников Игоря, то от стыда готовы были провалиться сквозь землю. Но, хоть и близок локоток, да не укусишь! Теперь остава-лось только смириться с участью раба и надеяться лишь на то, что со временем переяславский князь их выкупит, если, конечно, вспомнит…
Микола нашел свою супругу и детей – и теперь светился сча-стьем, словно солнышко, выплывшее на небо, в это хмурое утро.
– Ну, Микола, – подъехал к нему на коне курский князь, – ос-таешься в дружине или как? Семью, смотрю, ты нашел…
– А что? – поднял Микола на князя светящиеся глаза, за бле-ском которых даже шрама не стало видно.
– Если остаешься, то идем с нами на слом Глебова-городка, за полоном и новой супругой, – пошутил князь.
– Не нужен мне никакой полон, – померк Микола, – мне своя семья дорога.
– Тогда придется взятое у меня вернуть, – холодно заметил Всеволод, которому стал нравиться случайно прибившийся к его дружине смерд.
– Хоть сейчас, князь, – стал снимать с себя шлем и кольчугу Микола. – Хоть сейчас…
Стоявшая возле него полураздетая женщина и двое деток тре-вожно уставились на князя. Ребятишки инстинктивно стали жать-ся к матери, как котята к кошке, почуяв опасность.
– Не сейчас, смерд, – бросил презрительно Всеволод. – После слома Глебова. А до той поры – ты мой дружинник, а раз дружин-ник, то не имеешь права покидать рать. Иначе будешь объявлен предателем и подвергнут казни. Выбирай: идти на слом или быть казненным на глазах у только что обретенных детей и супруги… Я же вижу, что рожденный ползать, летать не может, а рожден-ный копаться в дерьме, о золоте не мыслит…
– Я не в дерьме копаюсь, – набычился Микола, – а в земле-кормилице! И не только себя и свою семью с землицы кормлю, но и тебя, светлый князь…
Однако выбор был невелик. Миколе ничего не оставалось де-лать, как вместе со всеми идти на слом города Глебова. Померкло солнышко в глазах смерда. Без слов, вздрагивая одними худень-кими плечиками, заплакала его жена Милка. Зашмыгали курно-сыми носами ребятишки.
Курский князь отъехал: надо было готовить дружинников на штурм города. «Вот теперь и пригодятся навыки, которым я и мои покойные воеводы Якун и Оглендя так старательно обучали пер-вых дружинников в начале курского княжения, – подумал хмуро Всеволод. – По крайней мере, должны пригодиться и кому-то спа-сти жизнь. Только не этому деревенскому увальню Миколе… А жаль, добрый был бы из него дружинник… Впрочем, человек по-лагает, а Бог располагает, неизвестно, каким боком к нему судьба повернется».
– Ничего не поделаешь, – ни к кому не обращаясь, бросил хмуро Микола, – придется идти… Плетью обуха не переши-бешь… Против силы и власти не попрешь… Это то же самое, что против ветра муку сеять да воду в решете носить! Труда много, а толку никакого… Эх, жизня… Перун тебя зашиби!
– Ты, Микола, там не зверствуй, – обняла Милка его за шею, – не уподобляйся зверю лютому! Помни о нас, горемычных… У других ведь тоже детишки имеются…
Она отстранилась от мужа и осенила его крестным знаменем:
– Не на бой благословляю, а чтобы жив остался…
Микола надел шелом, неуклюже поцеловал жену и детишек, вскочил на коня и, не оборачиваясь, ибо это плохая примета, на-правился в сторону приютивших его курских ратников.
«Эх, жизня!»


РАЗОРЕНИЕ ГЛЕБОВА-ГОРОДКА

Разобравшись в обстановке, Игорь Святославич Северский решил идти на слом Глебова и собрал совет из князей и воевод.
– Надо бы предложить глебовцам почетную сдачу, – заикнулся курский воевода, – чтобы не было лишнего кровопролития.
Любомир еще полностью не отошел от ночной сечи, а потому тяжело дышал и был возбужден более обычного. Его белый конь Лебедь, сменивший раненого копьем Перкуна, чувствуя кровь, покрывавшую во многих местах шкуру благородного животного, тревожно всхрапывал. На доспехах воеводы также виднелись кро-вавые брызги, которые он в суматохе событий и отереть не успел.
– Сил у нас не очень-то много для штурма и тем паче для дли-тельной осады… – продолжал обосновывать свое мнение Любо-мир, не обращая внимания на то, что его слова приходятся не по нраву ни Игорю, ни Всеволоду. – И устали дружинники после погони и ночной сечи… с ног валятся. А еще у нас ни пороков с собой, ни лестниц, чтобы на стены взбираться… Многих народу положить придется, прежде чем город падет…
– Ты один так мыслишь, воевода… Любомир, – зло ощерился северский князь, сделав небольшую паузу перед именем воеводы, словно раздумывая как его назвать: Любомиром или более при-вычным – Никодимом, – или еще такие умники имеются?
– В словах воеводы Любомира есть резон, – поддержал кур-ского воеводу рассудительный и умудренный годами путивль-ский, Бранислав, не убоявшись своего князя. К его словам надоб-но прислушаться…
– Да не сдадутся они, – ощетинился Игорь. – Не сдадутся.
– Вот когда отклонят наше предложение о добровольной сдаче и не сдадутся, тогда и пойдем на слом, – продолжил Бранислав. – А пока попытка – не пытка…
– Ну, что ж, быть по-вашему, – не стал больше спорить север-ский князь. – Всеволод, – приказал он своему брату, – пошли-ка под стены бирюча с предложением о почетной сдаче. И пусть скажет, что если сдадутся, то насилия и плена с нашей стороны не будет, только худобой да княжеским скарбом обойдемся и город зорить и жечь, как поступал их князь с нашими весями и градами, не станем. А если не сдадутся, – налился его голос металлом, – то пусть пеняют на себя – всем полон и кабала.
Всеволод исполнил поручение старшего брата, послал бирюча, но глебовцы, понадеявшись на крепость своих стен и мощь де-тинца, отклонили предложение князя Игоря и еще обстреляли из луков посланца.
– Ну, что, умники-разумники, мудрецы сионские, – подпустив в голос яду, спросил Игорь воевод, – видели?
– Видели, – нахмурились те и пошли готовить ратников к штурму.
– На слом! – выбросив вперед, в сторону городка, меч, скоман-довал северский князь, когда увидел, что северцы, построившись в штурмовые колонны, готовы к бою.
Спешившиеся дружинники, разбитые на десятки и сотни, при-крываясь червлеными щитами, ведомые своими воинскими на-чальниками, пошли на стены посада, которые были не так уж и высоки, всего лишь в два человеческих роста. А потому на них вскарабкаться, встав на плечи друг другу, было можно. Подойдя на расстояние полета стрелы, стали обстреливать защитников из луков и пускать в городской посад зажженную паклю, пропитан-ную топленым жиром и прикрепленную к наконечникам стрел, в надежде поджечь крыши построек и вызвать пожар.

***
Курянам выпала участь штурмовать ворота посадского тына. Два десятка дружинников, раздобыв в стоявших за посадским ты-ном домишках бревна для предстоящего тарана, соорудив из вы-ломанных плетней что-то наподобие большого щита, прикры-вающего ратников от стрел, устремились к воротам. Недалече приготовились с таким же «боевым» нарядом еще два десятка. Остальные должны были выстрелами из луков сбивать защитни-ков со стены, чтобы их товарищам было сподручней крушить ду-бовые ворота.
Посад Глебова продержался под напором разъяренных северян не долго. К полудню он, покинутый защитниками и жителями, уже пылал, подожженный со всех сторон. Перед вечером пал и детинец. Не устояли глебовцы, не удержались. Понапрасну взду-мали город свой боронить. Только пуще северских ратников взъя-рили. Теперь не стало им пощады. Ни мольбы, ни плач, ни стоны, катившиеся по всему городу, уже не помогали, налево и направо секли их северяне, не разбирая, кто стар, а кто млад, кто вой, а кто простой горожанин.
– Князь, – метнулся к разгоряченному сражением, замызган-ному своей (получил небольшую рану от копья в бедро) и чужой кровью Всеволоду воевода Любомир, такой же, как и его князь, возбужденный и испачканный кровью, – надо остановить резню. Упроси Игоря. Мы хуже половцев поганых поступаем!
– Как же, остановишь тут, – вытирая окровавленный меч кус-ком попавшейся под руку тряпицы, – отозвался Всеволод. – Ты знаешь, сколько наших пало! Теперь оставшиеся в живых за пав-ших мстят. Сейчас их не остановить. К ночи, может быть, приус-танут и уймутся…И не твои ли слова: «Посеявший ветер, пожнет бурю!»
– Мои, – ответил хрипло Любомир. – Только тот, кто «посеял ветер», «бурю» справедливого гнева не пожинает, скрылся. Стра-дает же простой народ русский, защитником которого вы, князья, сами себя считаете, да и призваны быть таковыми. Так будь же защитником, а не палачом, князь Всеволод!
– Воевода, – побагровел Всеволод, – не забывайся! – А потом добавил уже более спокойно, имея  в виду переяславского князя: – Ничего, и на его выю свое ярмо найдется!
И пришпорил коня, чтобы не дать излиться гневу на собствен-ного воеводу и бывшего наставника. Въехав в какое-то подворье, он увидел, что незнакомый северский дружинник, уперев плачу-щую женщину руками в стену избы и задрав ей на спину подол сарафана и полы одежонки, насильничает ее на глазах рыдающего ребенка лет пяти-шести, почти над трупом повергнутого мужа. Оседланный конь северянина стоял рядом.
Женщина плакала, но не сопротивлялась, подаваясь взад-вперед в крепких руках дружинника в такт его движениям. По-видимому, опасалась за ребенка и надеялась своей покорностью спасти ему и себе жизнь.
Было мерзко смотреть и на увлекшегося насилием, а потому уже не замечающего ничего вокруг, дружинника, на согбенную спину женщины, на ее оголенные, широко расставленные ноги, на рыдающего ребенка. Мгновенно вспомнился поверженный Киев и непонятное щемящее чувство боли и тоски после того, первого в его жизни дальнего похода. Всеволод потянулся за мечом, кото-рый уже успел вложить в ножны.
Наконец, заметив князя, насильник отстранился от обесчещен-ной им женки и стар судорожно возиться с портами, пытаясь завя-зать их, чтобы не соскакивали без нужды.
– Ну, что? – спросил Всеволод, наливаясь злостью, – закончил начатое дело?
– Закончил, – не поняв намерений князя, похабно гыгикнул дружинник, справившись с портами. – Гы-гы! 
– И я сейчас закончу, – обнажив меч и занося его для разящего удара, ледяным голосом произнес курский князь.
Дружинник недоуменно взглянул в черный омут княжеских глаз, но ничего там кроме собственной смерти не увидел. Он мгновенно сник и съежился в ожидании неминуемой смерти. Еще миг – и занесенный меч князя снес бы голову незадачливому на-сильнику, но тут появился Любомир.
– Оставь, князь – глухо, словно нехотя, проронил он. – Всех-то насильников все равно к такому ответу не призовешь… не каз-нишь. Везде насилуют женок и девиц. А в церкви даже попадью по рукам пустили, словно попадья из другого теста слеплена, чем остальные бабы… Лучше гридню этому прикажи, чтоб этот кат под страхом смерти охранял опозоренную им женку и ее ребенка, другим не позволил на ней измываться… А ты, женка, – обратил-ся воевода к несчастной женщине, так и продолжавшей, нагнув-шись, стоять у стены, – распрямься да прикрой срам свой. Или понравилось? – зло пошутил он к пущему удивлению князя. Что ни говори, а воинская служба накладывает свой отпечаток даже на таких добрых и мудрых людей, как бывший инок Никодим. – Нам же надо, повторяю, просить князя Игоря отдать приказание об общем прекращении потока и разорения. Мы все же не половцы…
Князь Всеволод не срубил с плеч головы северского дружин-ника, и тот, не зная как поступить, но, желая сгладить свою вину и исполнить приказ воеводы об охране несчастной горожанки, взял ее, трясущуюся, за руку и поставил рядом с собой. Видя, что над матерью больше не измываются, перестал плакать ее ребенок. А потом, остерегаясь, бочком-бочком, словно воробышек, подошел к ней и ухватился тоненькой, посиневшей от холода ручонкой за подол сарафана.
– Мамка, пойдем домой! Мне страшно.
– У нас нет, сыночек, больше дома, – машинально отозвалась женщина. – У нас теперь больше ничего нет… Ни отца-кормильца, ни дома, ни свободы, – бессознательно повторяла она.
Помиловав северского дружинника, Всеволод подумал, что прибившийся к его дружине смерд Микола, первым оповестив-ший северского князя о набеге переяславцев, так как этот дру-жинник не поступил бы, не стал бы насильничать чужих женок. «Сражаться за семью с любым ворогом, – с теплым, непонятным даже для себя, чувством, рассуждал князь, – пожалуйста! А вот, чтобы снасильничать – вряд ли! Не таков Микола. Жив ли, упря-мец? В такой бойне и опытному ратнику трудно уцелеть…»
Подумав так, пришпорил Вихря и поскакал разыскивать брата Игоря с просьбой о прекращении насилия над невинными жите-лями города Глебова. Рядом с ним на забрызганном кровью Лебе-де скакал воевода Любомир, твердивший, что русские князья – это защитники Земли Русской, защитники сирых и обиженных, а не поганые половецкие ханы. Всем встречавшимся им на пути мало-мальски значимым воинским начальникам северских дружин именем князя Игоря  приказывал прекращать грабежи и насилия под угрозой смертного наказания.
– Не спешишь ли ты, воевода, – хмурился Всеволод. – Неиз-вестно, как князь Игорь на это посмотрит.
– Игорь – не половец, – отвечал уверенный в своей правоте Любомир. – Он русский князь!
– Ну, ну…

Утром следующего дня, когда поредевшие, но отягощенные новым полоном и новой рухлядью, северские дружины тронулись в путь к далекому Посемью, город Глебов еще дымился. Некому было тушить пожары и разбирать развалины. Всех до единого оставшихся в живых его жителей приказал уводить в полон Игорь. Не бросать же их в разрушенном городе среди зимы под открытым небом на голодное и холодное вымирание… А так, хоть и в неволи, но смогут выжить и обрести кров и пищу… Павшие же защитники и просто горожане, подвернувшиеся в недобрый час под руки разъяренных северских дружинников, остались не-погребенными среди дымящихся развалин.
«Пусть их князь Владимир Глебович, затеявший эту свару, по-гребает», – таково было довольно жесткое, если, вообще, не жес-токое, решение северского князя.
Своих же павших воинов Игорь приказал погрузить на уце-левшие в городе сани или просто привязать к конским крупам, чтобы отвезти  к родным очагам и порогам отчих домишек.
Посеявший ветер – пожнет бурю…
В противоположную от северских дружин сторону небольшой группкой уходили бывшие переяславские пленники, угнанные ими с берегов Выри и окрестностей Папаша. Среди них находился и смерд Микола со своей семьей, так и не пожелавший вступить в княжескую дружину, но все-таки принявший от курского князя в качестве подарка седло для коня и воинское снаряжение.
– Хоть ты и смерд, – заявил князь, – но в душе все же воин, причем честный и доблестный воин, ибо не побоялся встать на защиту родной семьи и перед более грозным противником за чу-жие спины не прятался. С побежденными же был мягкосердечен и  милостив… Потому бери и не вспоминай лихом. Может, еще и встретимся… когда на половцев пойду. На половцев со мной пой-дешь?
– На половцев, князь, пойду, – тихо, но твердо ответил Микола и смело взглянул князю в глаза.
– Тогда принимай подарок и жди часа похода.
Отыскал курский князь среди пожарищ и суматохи в поверг-нутом Глебове смерда, задавшись целью выяснить, жив ли или погиб упрямец. Отыскал и наградил за смелость и честность.

Не успела курская дружина с разделенной по чести добычей – рыльский воевода все сохранил до нитки – прибыть в Курск, как из Киева прискакали послы: «Святослав Всеволодович зовет на совет».
О том, что это за совет, догадаться было нетрудно.
«Ну, что ж, – решил Всеволод Святославич, – совет так совет. – И стал собираться к брату в Новгород-Северский. – Сначала с братом посоветуемся, а потом решим: стоит ехать в Киев или ма-лость повременить».
– Ты это далеко? – увидев приготовления мужа и его старшей дружины к дороге, спросила княгиня Ольга, недавно родившая вторую дочь, но уже окрещенную и названную теперь в честь ее матушки Милославой.
Курская княгиня уже знала о всех обстоятельствах зимнего по-хода русских дружин на половцев, о вражде, вспыхнувшей между ее братом с одной стороны, мужем и братом мужа с другой, и не одобряла ни брата, ни мужа, ни северского князя. Рассудив по справедливости, она пришла к выводу, что виноват в новой за-мятне ее брат Владимир Глебович Переяславский. Однако и Игорь с Всеволодом, по ее мнению, поступили жестоко с глебов-чанами: ведь взятый ее братом полон они почти полностью осво-бодили, а остальных можно было и обменять на переяславских плененных ратников или выкупить, в конце концов…
– К брату Игорю, в Новгород-Северский поскачу, – не стал та-иться от супруги Всеволод. – Ты не желаешь со мной прокатить-ся? – пошутил он, прекрасно зная, что Ольга, связанная по рукам и ногам малыми детьми, уже с ним никуда не поскачет. – Может, вспомнишь былые годы, как до Чернигова в седле тряслась, витя-зиней себя представляя?
– Смеешься? – не приняла шутки Ольга.
– Да не плачу, – согласился Всеволод.
– Значит, с братцем моим бестолковым мириться не собира-ешься?
– А я с ним и не ссорился, – отбросив шутливый тон, отозвался Всеволод довольно жестко. – Это он ссору с Игорем учинил и зо-рить города посемские начал первым…
– Надо полагать, брат теперь раскаивается и ищет случая при-мириться, так почему не пойти навстречу?
– Раскаивается или не раскаивается – еще не известно, а вот нажаловаться Святославу Всеволодовичу – это точно успел… Ки-евский князь вон гонцов присылал, на совет ждет. Да я знаю, что там за совет…
– И что теперь, так и будете друг на друга волками смотреть?
– Пусть первым придет да покается, тогда и о волках говорить причины не будет…
Ольге было и брата жалко, и супруга гневить не хотелось: по сути-то супруг прав, это братец замятню первым начал. С него и пошли круги по воде…

В Киев братья Святославичи не поехали, сославшись на нездо-ровье после зимнего похода на половцев. А еще отписали Свято-славу Всеволодовичу и Рюрику Ростиславовичу, что зла на пере-яславского князя не держат и готовы с ним помириться, но при условии: Владимир Глебович должен немедленно освободить всех уведенных им в полон северян и выплатить отступное – триста пятьдесят гривен – на восстановление порушенных им городов Выри и Зартыя. Со своей стороны они обещали возвратить пере-яславскому князю всех смердов и жителей города Глебова, а за небольшой выкуп – княжеских дружинников.
«Если смерды и горожане Глебова вины перед нами не имеют, – пояснили северские князья свое требование, – то дружинники имеют, так как жгли и разоряли города Посемья, и взяты были на татьбе и разбое. А по Русской Правде любой тать, взятый на во-ровстве, выдается головой потерпевшему от его воровства и тать-бы. Так что мы их могли без зазрения совести живота лишить, но мы этого не сделали, так как человеколюбивы и богобоязненны», – подпустили братья туману.
Князю переяславскому ничего не оставалось делать, как при-нять условия Игоря и Всеволода, чтобы не обратить на себя гнев большинства русских князей. Еще до праздника Купалы все уве-денные в полон северяне были освобождены и обменены на гле-бовчан, а дружинники переяславские, находящиеся в плену север-ских князей, отпущены за выкуп. Однако без оружия и доспехов – ставших неотъемлемой добычей северских ратников. Впрочем, каждый из переяславских дружинников мог свое вооружение вы-купить, но уже за отдельную плату, на которой удалось бы ему сойтись с новым владельцем этого вооружения.
Следом за переяславскими дружинниками получили свободу и половецкие ханы, их дети и ближайшие родственники, взятые Игорем и Всеволодом в полон. Ханы Кончак и Боняк через своих послов прислали за них выкуп серебром и табунами степных ко-ней. За приличный бакшиш были отпущены и половецкие воины, числом более трех тысяч. Но с тысячу половцев еще оставались пленниками князей Игоря, Всеволода и Святослава Ольговича, так как за них родственники еще не смогли собрать выкуп – слишком много в один раз попало в плен степных батыров – и собрать сразу за всех выкуп половцам не удалось.
Игорь Святославич произвел справедливый раздел добычи среди ходивших с ним в поход дружинников, будь то его северяне и путивляне, или куряне и рыляне. Кроме степного коня и ком-плекта боевого вооружения, каждый дружинник еще получил по пять гривен серебром, пару овец, а то и корову. После этого се-верские дружинники готовы были идти за своими князьями хоть в огонь, хоть в воду, а то и за тридевять земель. Не были забыты северскими князьями и семьи павших в сечах ратников. Точно такая же часть добычи, какая досталась живым, была передана в семьи павших. Сами же погибшие дружинники были привезены в родные города и с честью погребены, а в княжеских дворах по ним были справлены тризны, как во времена Олега Вещего или Владимира Красное Солнышко.
«Вот какие у нас князья! – хвалились друг перед другом охме-левшие куряне, рыляне, путивляне и прочие северяне. – И сами не в накладе, и дружина – при гривнах, и о павших ратниках не за-были. Таких еще надо поискать! Таких – днем с огнем не сы-щешь…»
Проведав о доблестном походе северян в степь, многие князья откровенно завидовали Игорю и Всеволоду: «Надо же, княжества – с гулькин нос да и сами князья – с неба звезд не хватают – а та-кой полон отхватили, что звон злата до Византии пошел. Вот уда-ча, так удача!»
Среди завистников оказались и сам великий киевский князь Святослав Всеволодович,  и его соправитель Рюрик Ростиславо-вич. «Надо и нам в поход идти, – решили они. – И чем быстрее, тем лучше. Не все же Игорю с братом его Всеволодом в злате-серебре купаться…» Но больше всех позавидовал удачливости двоюродных братьев Ярослав Черниговский, который даже пред-лагал киевским правителем обязать Игоря, проходившего по чер-ниговским землям, оплатить этот проход черниговскому князю. Но те, поразмыслив, отклонили такое ходатайство Ярослава: «Са-мому не след сидеть на печи да протирать одно место о кирпичи»!
После успешного похода, только не сразу по весне, а летом то-го же года, в Путивле на княжеский стол Игорем был поставлен старший сын Владимир, которому шел только четырнадцатый год. «Пусть привыкает к княжеской доле, – заявил на празднике, уст-роенном по такому поводу Игорь. – Княжеством управлять – не щи лаптем хлебать! Тут и подумать, и попотеть приходится, и в поле с ратью постоять».
Говорил северский князь Игорь одно, а думал другое: «Теперь Ярослав Всеволодович Черниговский меньше будет в сторону Путивля посматривать, да под сыновей своих примерять. Занято уже!»
Став удельным князем, Владимир Игоревич приосанился, по-солиднел. Воинский доспех, как раньше, уже к делу или без дела не надевал, обходясь шелковыми рубахами, парчовыми ферязями и портами.
– Теперь надо ему супругу пригожую подыскать, – любуясь сыном, говорила Ефросинья Ярославна. И спрашивала своих под-ружек Агафью Ростиславну и Ольгу Глебовну нет ли у них на примете подходящих невест.
– Не знаю таких, – отвечала Агафья, – у самой сын меньшой, Давыд, неокрученным ходит. Раньше было хорошо: можно было и на сестрах двоюродных жениться или на племянницах, дочерях двоюродных братьев и сестер. Теперь же отцы святые за этим строго следят, браки такие не разрешают. Если бы разрешили, то можно было Владимира Игоревича и на моей Ксении оженить молодца. Щерь моя-то уже настоящая невеста… Опять забота – за кого выдавать…
– И мне ничего не ведомо, – зажурилась Ольга Глебовна, что не может оказать в таком деле помощь подругам-княгиням. – Как стала тяжелеть да детишек рожать, так и о соседях своих забыла. Правда, раньше слышно было, что у Всеволода Юрьевича Суз-дальского детей, как на небе звезд, видимо-невидимо… Не зря же его Большим Гнездом прозвали… Зато Ксению можно просватать за моего младшего брата Изяслава Глебовича. Воин и князь от-менный.
– Дело говоришь, – сразу же ухватилась рыльская княгиня за слова своей подруги. – Обговорим это подробней, но в другой раз. Теперь вот докука у Ефросиньи Ярославны. Она поважнее будет.
Не знали и не ведали северские княгини, что юный витязь Изя-слав Глебович, которому в эту пору исполнилось только двадцать пять лет, вскоре погибнет, участвуя в походе великого владимир-ского князя Всеволода Юрьевича на волжских болгар. Не удалось им повенчать Изяслава и Ксению. Умер этот князь холостым и бездетным. Но пока он был жив и здоров, так почему же сродст-венникам не строить планы?…
– Нет, вариант с отроковицами Всеволода Юрьевича не подой-дет, – заметила, возвращаясь к своим заботам, Ярославна, – его дочери давно замуж выданы, да и староваты они для моего сына.
– Княгини, – засмеялась вдруг лукаво Агафья, – вот вы вспом-нили о Всеволоде Юрьевиче, прозванном Большим Гнездом, а я, грешным делом, считала, да и сейчас считаю, что его надо было прозвать Длинным Сучком, а Большим Гнездом – его супругу, народившую ему такую ораву детей. Это было бы верно, а?
– Верно, – прыснула звонким смехом, как спелым горохом по серебряному блюду, Ольга.
– Ну, ты и скажешь, – улыбнулась мягко и укоризненно Яро-славна.
– Это вы о чем, княгини? – услышав Ольгин смех, поинтересо-вался, на минуту отвлекшись от разговора с Игорем, Всеволод Святославич. – Не нам ли косточки перемываете?
– Нет, не вам, – успокоила его Ольга. – Это мы просто так, о своем, о девичьем.
Посмеявшись, княгини понизили голоса, и мужчины больше внимания на них не обращали, занятые своими делами.
– Кстати, о «нашем, девичьем»: как тебе сейчас живется, Оленька, в баньку попариться не тянет? – подмигнула хитро Ага-фья.
Ярославна недоуменно переводила взгляд с одной княгини на другую: «О чем это они»?
– Не тянет, – на мгновение смутилась курская княгиня. – Если не считать того, что со Всеволодом иногда попариться приходит-ся, а теперь еще и с дочерьми… Сама-то как? – перебросила во-прос на поле подруги.
– А по примеру покойной свекровушки нашей на «исповедь» к отцу Федоту хожу… голос у него такой густой да долгий, что ду-ша радуется… – ухмыльнулась Агафья.
– О чем это вы? – не утерпела Ярославна, по-прежнему недо-уменно поглядывая на подруг.
– О пользе исповеди, – улыбнулась ей Ольга и шепнула, на-клонясь к Агафье: «Ты смотри, чтобы этот Федот не набил тебе живот»!
Та опять прыснула в кулак.
– Я им о деле, – укоризненно покачав головой и возвращаясь к начатой теме, сказала Ефросинья, – а они о пустяках…
– Ну, если о деле, то не поискать ли сыновьям нашим невест у половецких ханов, раз русских княжен отыскать не удается? – То ли пошутила, то ли серьезно отозвалась на замечание Ефросиньи  Агафья. – Черниговским и северским князьям это дело привыч-ное: у моего покойного мужа, Олега Святославича, мать полов-чанкой была. Говорят, красавица…
– Да типун тебе, Агафьюшка, на язык, – замахала на нее обеи-ми ладошками Ярославна. – Даже во сне присниться такому не пожелаю. Это ж надо до такого додуматься?!! Нет уж, среди пра-вославных поищем.
– Уж прости, – извинилась Агафья. – Бабий язык – без костей, что угодно «молоть» может…
– А еще говорят про язык, – улыбнулась Ольга, – что он – по-мело, подряд все метет…
– Вы еще про мудреца Эзопа вспомните или Салона греческо-го, а то и про скифского остроумца Анахарсиса и Иоана Златоус-та, которые также высказывались о свойствах человеческого язы-ка, – прервала подруг Ярославна и перевела разговор на иную те-му: – Давайте лучше о детях.
  Еще долго в тот день северские княгини «мололи» языками, как мельницы жерновами.


КАК ВО ВРЕМЕНА ВЛАДИМИРА МОНОМАХА

Ратная доблесть Игоря Святославича и его брата Всеволода «со дружинами» не давала покоя киевским правителям, а потому ближе к осени Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславович, призвав к себе князей из Южной Руси: Владимира Глебовича Пе-реяславского, Всеволода Ярославича Луцкого и его брата Мсти-слава, Мстислава Романовича, сына покойного Романа Смолен-ского, Изяслава Давыдовича, сына смоленского же князя Давыда Ростиславовича, Мстислава Городецкого, Ярослава Пинского с братом Глебом Туровским, Ярослава Галицкого, а также Мсти-слава и Глеба Святославичей, сыновей своих, – и с ними пошли на днепровских половцев.
Звали они с собой и Ярослава Черниговского с сыновьями, и Игоря Северского с братом Всеволодом и младшими князьями, владетелями Рыльского и Путивльского княжеств.
Ярослав Черниговский, находясь в тайном союзе с половецки-ми ханами, как и прежде, под благовидным предлогом отказался от похода. Проще завидовать другим, чем самому рисковать соб-ственной головой. Придержал он на Черниговщине и детей своих, а также Олега Святославича, сына Святослава Всеволодовича, гостившего у него. А чтобы сгладить свой отказ от участия в по-ходе, отписал в Киев Святославу: «Далеко нам идти к низовьям Днепра, не можем свою землю оставить без защиты, но если пой-дешь через Переяславль, то встретимся с тобой на Суле».
Не пошли в этот поход и Святославичи.
«Мне с Владимиром Переяславским в одной рати не быть и на одном поле не стоять, – заявил посланцам киевских правителей северский князь. – Мне и предыдущего похода с ним достаточно: воевода курский половцами погаными обоих назвал… И славы новой для меня не нужно – тут бы с прежней справиться. Если кому не хватает – могу поделиться», – жестко и довольно самона-деянно уязвил он киевских правителей.
Курский же князь Всеволод Святославич не прочь был и в по-ход сходить – плевать он хотел на своего шурина – да привык в ладу со старшим братом жить, а потому также проигнорировал призыв Святослава и Рюрика.
«Гордецы! – выругался Святослав Всеволодович, когда до него довели ответ северского князя и его брата. – Гордецы. Но ничего, мы и без них справимся. Рать-то собирается тысяч под десять – пятнадцать, а то и более».

На этот раз Святослав и Рюрик доверять рати другим князьям не стали, а повели сами, действуя по пословице: «В чужих руках – и дитя без догляду, а своя рука – владыка». Впрочем, как и рань-ше, каждый удельный князь вел свою дружину, свои полки, одна-ко общее руководство осуществлялось только Святославом Все-володовичем и Рюриком Ростиславовичем. Они определяли, кому идти впереди, кому в середине, а каким полкам замыкать воинст-во и нести охрану его тылов.
Сначала русские дружины шли вдоль правого берега, а когда дошли до Инжир-брода, то переправились через Днепр и углуби-лись в степь. Перейдя на враждебную сторону, киевские правите-ли распорядились, чтобы Владимир Переяславский, Глеб и Мсти-слав Святославичи, Мстислав Романович, Глеб Юрьевич Туров-ский, Мстислав Владимирович со своими дружинами, а также две тысячи берендеев пошли впереди, выманивая на себя половецкие силы. Остальных русские дружины остались в распоряжении Свя-тослава и Рюрика в качестве основной и резервной мощи, способ-ной как довершить начатое передовыми полками дело, так, в слу-чае крайней нужды, придти им на помощь.
Пять суток передовые полки русских князей, ведомые Влади-миром Переяславским, искали в степи половцев и не находили. На шестой повезло. У небольшой степной речки, нередко высыхаю-щей так, что от нее остается только грязный ручей, высланные вперед разведчики обнаружили половецкую орду хана Кобяка Карлыевича, кочевавшую в Приднепровье, о чем и доложили Владимиру, и тот направил свои полки на эту орду. Однако по-ловцы, обнаружив смело идущие на них русские дружины, боя не приняли и стали уходить в глубь степи. Владимир направился в погоню, но, убив на это весь световой день, догнать не смог и от-вел дружины свои на отдых к реке Орель или Угол, где и разбил походный бивуак. После чего послал к Святославу Киевскому посланцев, чтобы оповестить последнего как о своем местонахо-ждении, так и о действиях половцев, ибо это было обусловлено в целях поддержания связи между русскими ратями.
На следующий день, а было это в понедельник, 30 июля, в день памяти Ивана Воина, хан Кобяк, которому сбежавшие половцы донесли о вторжении русичей в пределы его кочевья, оповестив и собрав соседние с ним орды, решил дать сражение русским пол-кам, остановившимся на Орели. Он, поленившись послать глубо-кую разведку, посчитал, что на Орели остановилось все русское воинство, вышедшее в поход, и что с этим воинством он справит-ся.
Развернув тысячи половецких воинов, стремительным маршем хан Кобяк привел их к Орели и попытался переправиться на дру-гой берег, чтобы окружить русские дружины Владимира Переяс-лавского и уничтожить их. При этом половцы постоянно обстре-ливали русских из луков. Но Владимир Глебович тоже не дремал, обойти себя не давал. Лучники русские были ни чуть не хуже по-ловецких, поэтому особых потерь стороны не несли. Но с каждым часом половцы все больше и больше втягивались в затяжное сра-жение, не зная о том, что переяславский князь уже послал тайных гонцов  киевским правителям за помощью.
Получив сообщение от Владимира Глебовича о завязавшейся битве, великие князья Святослав и Рюрик, посоветовавшись меж-ду собой, выслали в помощь переяславскому князю основные конные силы, а сами со своими дружинами и пешцами двинулись следом, стараясь зайти в тыл половцев. Таким образом, хан Кобяк Карлыевич, желая окружить передовые русские дружины, сам оказался чуть ли не в окружении.
Увидев, что силы русичей утроились, Кобяк попытался спа-стись бегством, но было поздно: русские дружины крепко уже «сидели на плечах половецких орд» и оторваться от себя им не давали. Началось поголовное избиение половцев, которые в связи с начавшейся у них паникой, организованного сопротивления уже не оказывали, почти не сражались, а, побросав оружие, рассчиты-вали только на спасение бегством. Но спастись удалось на этот раз немногим.
Более тысячи, как доложили киевским правителям специаль-ные счетчики, направленные в поле для подсчета убитых и ране-ных, а также взятых в плен, было посечено и около семи тысяч половцев было пленено. Одних только половецких ханов и баев было взято в плен четыреста семнадцать. Среди пленников оказа-лись сам великий хан Кобяк Карлыевич с двумя сыновьями, хан Билюкович Изай, хан Товлый с сыном и братом Бокмишем, ханы Осалук, Барак, Тарх, Данил, Содвак Кулобичский.
Среди убитых были ханы Корязь Колатонович и Тарсук.
«Как во времена Владимира Мономаха, – решив потрафить своему свояку и соправителю, восклицал радостно, обнимая его, Святослав Всеволодович. – Воистину, как во времена вашего пра-деда Владимира Мономаха»! – «Владимира Мономаха и Олега Святославича», – не оставался в долгу Рюрик Ростиславович.
Победа над половцами была большой, но не такой уж огром-ной, как хотелось это видеть киевским правителям и послушным им монахам-летописцам, сравнившим этих киевских правителей не только с деяниями Владимира Мономаха, но и с ним самим. Ведь если посмотреть правде в глаза, то соединенное войско рус-ских князей было больше половецкого войска, как минимум в два раза. А вот северским князьям с меньшим воинством удалось одо-леть почти в два раза превышающие их половецкие орды Глеба Тириевича. Но этот факт киевские правители постарались затуше-вать и о нем нигде не вспоминать. Своя рубашка всегда ближе к телу…
Неделю по возвращении русских дружин из похода в стольном Киеве-граде праздновали победу над половецкими ханами, неде-лю в церквах служили молебны в честь победы христолюбивого русского воинства над погаными басурманами, целую неделю звонили весело колокола.

***
«А не пойти ли и нам, брат, в поход на поганых, – узнав о том, что возглавленные киевскими правителями русские рати двину-лись походом в степь, послал курский князь послание Игорю Се-верскому, – не поискать ли нам Залозного пути до града Тмутара-кани, пока половцы будут заняты Святославом да Рюриком? Не пора ли нам приступить к выполнению слова, данного славному родителю нашему, завещавшему нам раздобыть княжество Тму-тараканское, похищенное у наших предков»?
«О Тмутараканском княжестве думать нам пока рано, – отве-тил Игорь Святославич, – а вот пути Залозного, ведущего до Тму-таракани, поискать, да счастья ратного – можно. Самое время. А не удастся Залозного разыскать, то иного можно сведать».
Сборы северских князей были недолги, и вот уже Игорь Свя-тославич, Всеволод Святославич Курский, Владимир Игоревич Путивльский и Святослав Ольгович Рыльский ведут свои дружи-ны из Курска через Римов, расположенный на Псле, отделяющем лесостепной край от самой степи, в сторону Ворсклы-реки. У Игоря Святославича Северского – две тысячи конных гридней, у Всеволода Святославича Курского и Трубчевского – около семи-сот. Примерно столько же ратников и у Владимира Игоревича Путивльского, а у Святослава Ольговича Рыльского поменьше, только четыреста. Но раньше у него и такого числа для дружины его достичь было трудно: нечем оплачивать. Но после удачного похода народ в его дружину повалили валом, у князя выбор поя-вился. Брал только лучших, у кого конь и воинская справа име-лась. Он мог бы и больше воев в поход выставить, если учесть пешцев, но уговор был идти только комонными.
Всеволод предлагал брату и племянникам о двуконь пойти, но те, сославшись на лишнюю мороку, отсоветовали, а потому дви-гались только на боевых конях и без обоза, рассчитывая на крат-ковременность похода. Кони находились на подножных кормах, а снедь каждый дружинник вез при себе в переметной суме. В этой же суме хранились запасные наконечники для стрел, чистые бе-лые тряпицы для перевязки ран, горшочки с мазями в тех же це-лях и разнообразные сулейки из глины, дерева или из бронзы и серебра с хмельными напитками: медовым сытом и греческим вином.
В походе вином не баловались – князья строго-настрого запре-тили. Только после ранения и тяжкого боя, чтобы прогнать усталь и добавить новых сил, можно было употребить его, или же по окончании похода: на радость – при удаче, с горя – при пораже-нии. И не потому ли пошло гулять на Святой Руси выражение: «Напиться с горя или с радости»?..
Половецкая степь летом – травяно-медовый рай. Кажется, лег бы на травяном ковре и не вставал, питаясь только воздухом да запахами, любуясь медленным полетом шмелей, заботливыми хлопотами земляных пчел, облюбовавших себе под домики остав-ленные грызунами неглубокие норы, спрятавшиеся среди души-стых трав. Хороши курские леса летом – душа радуется. В них и прохлада, и ягоды разные, и грибы и цветы… но и степи хороши. Простор от края и до края. А взять, к примеру, ночную пору: ти-шина да тихий стрекот кузнечиков, а еще огромное звездное небо, завораживающее взор.
Но некогда северским всадникам любоваться красотами степи, некогда замечать порхание бабочек, натруженного гудения шме-лей. Впору за вражескими разведчиками следить, чтобы не дать раньше времени себя обнаружить. К тому же и поспешать надо: степь не дом родной, она – край чужой…
Когда переправились через Мерл, небольшую степную реку, являющуюся правым притоком Ворсклы, берега которой поросли кустарником да рогозой с осокой, достигающей в высоту конского крупа, то обнаружили идущую навстречу орду.
– Вперед! – не раздумывая, скомандовал Игорь, и идущие в боевом порядке дружины северцев, путивлян, рылян и курян, воз-главляемые своими князьями и воеводами, без какой-либо развед-ки и подготовки сразу, растекаясь в лаву, бросились в сечу, заста-вив борзых коней своих чуть ли не стлаться в карьере по степной траве.
Застонала земля, зашумел ветер в ушах русичей, пошедших в стремительную атаку.
Половцы хана Оболвы Костуковича, а это оказались именно они, шедшие в набег на северские земли, не ожидали среди степи увидеть русские дружины. Растерянность и смятение произошли в их рядах. Не слушая команд хана, не принимая боя, они стали по-ворачивать назад, раздирая железными удилами мягкие губы сво-их скакунов, предпочтя бегство сражению.
Соколами ворвались русские вои в расстроенные, отступаю-щие ряды половцев. Впереди – князья в своих алых плащах- корз-но и воеводы.
– Коли! Вали! – кричали северские и путивльские гридни.
– Руби! Вяжи! – вторили им куряне и рыляне, нахлестывая и без того рвущихся из кожи коней.
С выдохом опускают на половецкие спины русские витязи сверкающие на солнце клинки мечей, клочьями падает пена с ос-каленных пастей их лошадей, кусающих вражьих за что придется: попался круп – значит, за круп, попалась шея – значит, за шею…
Чем дальше преследуют северские дружины половцев, тем больше отстают от них, так как у половцев почти у всех по све-жему заводному коню. На скаку меняют половцы приуставших лошадей на свежих, у русичей же нет подмены, потому все даль-ше и дальше в отрыв уходят половецкие всадники. Вот уже не только мечом или копьем, но и стрелой из лука скоро станет не достать степняков.
– Упустим! – преодолевая ветер, кричит Всеволод воеводе сво-ему Любомиру. – Наддай! Наддай!
Он весь в пылу сечи, каждым своим мускулом, каждой нерв-ной клеткой: ничего не видит и не слышит, кроме спин удираю-щих врагов и бешеного топота тысяч копыт.
Но как ни «наддают» Любомир и курские ратники, как не рас-стилаются над степью их кони, расстояние между половцами и русичами не только не сокращается, но и увеличивается.
«Уйдут, – смиряется Любомир и собирается перевести вспо-тевшего и покрывшегося пеной Лебедя с галопа на рысь, чтобы не запалить совсем благородное животное. Ведь еще предстоит из степи к Посемью выбираться, а это не один переход, не одно по-прище. Краем глаз он видит, что курские дружинники то справа от него, то слева, начинают придерживать своих коней, чтобы не остаться без них вообще. – Однако, что это? – отмечает он, видя, как из-за дальнего холма наперерез удирающим сотням половцев выкатилась небольшая группа всадников и открыла стрельбу из луков, внося замешательство в рядах отступающих. – Откуда по-мощь»?
Половцы, встретившись с новым препятствием, неожиданно вставшим у них на пути, прекратили стремительный бег и вскоре были полностью окружены русскими дружинниками.

– Кто такие? – подскакал князь Игорь Святославич к предво-дителю невесть откуда появившегося отряда, всадников так под сто, когда с половцами было покончено, и они все уже спешенные и связанные сидели на траве под охраной дружинников. – Кого благодарить за оказанную помощь?
– Бродники мы, – ответил по-русски бородатый и черноглазый детина, в котором князь разглядел предводителя. – Вольные люди степи. Донские бродники, – уточнил он. – Меня кличут Ненасы-том или просто атаманом… А ты кто будешь?
Детина держался независимо и без подобострастия, как равный с равным, весело посматривая на князя черным глазом. Был он в легкой кольчуге, темном шлеме с чешуйчатой бармицей, прикры-вавшей могучую шею. В левой руке держал длинное копье, и на ней же покоился круглый щит. Правая рука лежала на рукояти кривого меча – сабли, вложенной в нарядные ножны. Из-за его спины выглядывал сагайдак с луком и остатком стрел. Остальные всадники, державшиеся чуть поодаль своего предводителя, были вооружены примерно так же. Лошади под ними были разномаст-ные, но еще не подтраченные годами и, по всему видать, довольно резвые. Вопрос был задан, и Игорю пришлось отвечать на вопрос, тем более, что предводитель назвал свое имя, и теперь было бы верхом неприличия не назвать своего.
– Я – северский князь, Игорь Святославич, – представился он. – Вот выехал с дружинами брата и сыновей своих счастья ратного в Поле Половецком поискать, копья, мечи с чужими богатырями скрестить…
Тут к ним приблизились русские князья и воеводы, справив-шиеся со своими делами и постепенно «остывавшие» после го-рячки боя.
– Вот это брат мой и князь Курский, – представил Игорь Все-волода, – а это – князь Рыльский и заодно мой племянник, – ука-зал он на Святослава Ольговича. – Самый же юный – это сын мой, Владимир. А это, – обвел он очами северских воевод, – воеводы наши Бранислав, Ярмил, Любомир и Глеб Титыч.
– У меня родных братьев и племянников нет, – ухмыльнулся атаман бродников, – и воевод с боярами не имею. Зато все они мне братья названные, люди вольные, казачки бывалые.
– И какой же вы веры будете, раз решили встрять в драку на нашей стороне? – поинтересовался Игорь, которого, чем больше он общался с предводителем бродников, тем больше разбирало любопытство.
– Веры мы, князь, всякой, как и роду-племени разного, но больше всего поклоняемся мы свободе да воле. Однако, – заметив, что князь Игорь недовольно поджал губы и поморщился, – и веры православной не чураемся, – продолжил атаман.
Курский воевода не менее северского князя дивился неждан-ным помощникам. Ему приходилось слышать о вольных степных людях, называемых то бродниками, так как они подобно степня-кам-кочевникам, вели бродячий образ жизни, то казаками, то ата-манами, но сталкиваться близко, как сейчас, не доводилось. Слава о них катилась дурная: нападали, особо не церемонясь, как на от-дельных оратаев, так и на небольшие селения смердов, не давали свободному проходу купеческим караванам, облагая их данью, а то и, вообще, грабя и убивая проводников, стражу и самих торго-вых гостей. Доставалось от них и половцам, хозяйничавшим в степи. Налетят, как вихрь, пограбят вежи – и след простыл. Поло-вецкие ханы не раз пытались выследить степных разбойников и расправиться с ними, да разве иголку в стогу сена сыщешь?.. Не сыщешь. То скроются в донских плавнях, то в яругах, а то и в подземных яминах, к которым половцы близко подойти боялись, а не то чтобы войти внутрь. Да и входы-выходы из подземелий этих не так-то просто было отыскать: так искусно умели маскировать их казачки-разбойники.
Были они как перекати-поле: ни родных, ни семьи, а потому ничто их не удерживало на одном месте. Сегодня здесь, а завтра – там…
Бродником или казаком мог стать любой мужчина, по каким-то причинам покинувший свой род, свою вотчину и давший обет верности бродячему братству. Его верования и прочие традиции рода для бродячего братства значения не имели. Важно было, что-бы вновь прибывшие соблюдали законы братства.
Иногда половцам удавалось изловить одного или нескольких бродников, и тогда они их казнили лютой казнью, но и при этом умиравшие в мучениях бродники не выдавали своих сообщников, а оставшиеся в живых их товарищи жестоко мстили половцам за казненных.
Вольнолюбивые бродяги не признавали над собой ничьей вла-сти, кроме собственной. Собравшись в круг, так они называли свое вече, избирали атамана, дав обещание повиноваться ему, по-ка он будет для них пригож. Если же атаман чем-то провинится против братства, то его могли как просто сместить, так и казнить, посадив в кожаный мешок с собаками и кошками и бросив этот мешок в реку.
Все это курский воевода знал понаслышке, из вторых, а то и третьих уст. И вот довелось увидеть собственными очами, а пото-му не порасспрашивать их о житье-бытье он не мог. Выбрав из окружения атамана бродника, на его взгляд, посмышленей и по-расторопней, Любомир направил к нему своего Лебедя.
– Спасибо, друг – обратился он к броднику. – Не подоспей вы – утекли бы половцы от нас! И как вы в этих местах оказались? Видимо, Господь Бог, пожалев нас, вас направил? – подпустил немного лукавства Курский воевода, желая вызвать на разговор представителя таинственного братства. – Как, кстати, звать-величать тебя?
– Зовут Зовуткой, по батюшке – Забудкой, – под ухмылки то-варищей отозвался молодец. – А в том, что мы вышли к вам в по-мощь, никакого божьего промысла нет: мы давно отслеживали эту орду, выбирая момент… За братьев наших поквитаться надо бы-ло. Так что не мы вам помогли, а вы у нас добычу нашу законную увели…
Разговор явно не получался. Курский князь это почувствовал с первых же слов бродника. «Вот и выбрал посмышленей да потол-ковей, – укорил он себя. – В следующий раз надо выбирать поглу-пее да поразговорчивее», однако вслух об этом ничего не сказал, наоборот, решил продолжить беседу с «Зовуткой»:
– Вижу, не больно ты разговорчив. Почто так, друг?
– У меня друзей среди князей, бояр да воевод отродясь не во-дилось, – оскалил щербатый рот бродник. – Мои друзья в бронях железных не ходят, с злата-серебра не едят…
– Ну, что, воевода, съел? – засмеялись товарищи бродника. – Иди искать себе знакомцев в ином месте. У нас не найдешь. Ска-зано же: гусь свинье не товарищ!
– Доброе слово и собаке приятно, – ответил на усмешки брод-ников воевода. – Да, видно, тут не собаки, а волки, степные вол-ки…
– Вот, вот! – откровенно загоготали бродники. – Тут домашних шавок нет, тут одни только волки!
– Раз так, то прощевайте, – повернул Любомир Лебедя и не-спешно порысил к курским ратникам.
– О чем речи вел со степными бродягами? – спросил Всеволод Святославич своего воеводу, когда тот после коротких перегово-ров возвратился к своей дружине.
– Хотел расспросить их о житье-бытье.
– Расспросил?
– Как же, расспросишь… – не стал скрывать своего огорчения Любомир. – Таятся.
– Бродяги, – презрительно бросил князь Всеволод. – Те же са-мые алчные половцы, степные разбойники. Грабежом да разбоем живут.
– Но ведь среди них есть и православные, – не согласился с князем воевода, – русские люди.
– Все равно разбойники, – остался при своем мнении князь.

Ни одного всадника не потеряли дружины северских князей в этой короткой, но жаркой сшибке. Сколько пало половецких ба-тыров, подсчитывать было недосуг: степные волки да черные во-роны сосчитают, когда устроят пиршество на трупах павших. В плен же попало четыреста половцев и сам хан Оболва Костуко-вич. Пленных бродники и их атаман брать себе не пожелали, по-тому они все достались русским князьям, а вот степняцкими ко-нями князю Игорю с бродниками пришлось поделиться.
Хана Оболву Игорь отдал в руки брату Всеволоду, которому сей знатный пленник по праву и должен был принадлежать, ибо именно курский князь пленил его во время погони.
– Что, хан, – смеясь, похлопывал его по плечу Всеволод Свя-тославич, – отвернулась на этот раз удача от сынов степи?
Злости на половцев не было, так почему и не пошутить, тем более что хан старый знакомец  курского князя. Не раз кумыс вместе пили и танцами половецких красавиц любовались, когда ходил с Кончаком в поход.
– Пошел за шкурой волка, о своей не забудь позаботиться, – гласит степная мудрость, – оскалился желтыми, как у старого ме-рина, зубами Обовлы Костукович. – Я пошел за чужой, да о своей позабыл позаботиться. Бывает… – Зло сплюнул он себе под ноги в зеленых сафьяновых сапогах очередной сгусток крови. – Ничего не поделаешь, так небеса решили, так боги распорядились… Се-годня ваш верх, а завтра, по воле богов, быть может, мой будет…
Под правым глазом хана багровел хороший фингал, видимо какой-то дружинник в пылу сечи успел приложиться к лику хана своим кулачищем да еще в боевой рукавице.
– До завтра дожить еще надо, – усмехнулся Всеволод Свято-славич без неприязни, – а вот сегодняшний уже наступил. И очень хорошо наступил.
– Для вас!
– Да, для нас!

Не дожидаясь наступления ночи, русские рати, не углубляясь больше в степь и не ища новых половецких орд, повинуясь распо-ряжению северского князя Игоря, повернули назад, к родным кра-ям, к родному Посемью.
– Что так, брат? – подскакал Всеволод к Игорю. – Почему пре-кращаем поход и возвращаемся восвояси, даже не поискав пути Залозного?
– В степи друг наш, хан Кончак, с большим войском, – помор-щился Игорь.
– Откуда известно?
– Атаман бродников поведал… да и пленные половцы о том говорят.
– Половцы соврут – не дорого возьмут, – высказал свое недо-верие половецким сообщениям курский князь. – Да и степные бродяги в том недалеко от них ушли. Ты веришь атаману?
– А чего ему ложь, как мед, сочить? – вопросом на вопрос ото-звался Игорь. – А кроме того, брат, береженого и Бог бережет… Видно, не судьба нам в этот раз пути до Тмутаракани искать… Будем довольствоваться малым, чтобы и того не лишиться, брат. Идем назад.
– Назад, так назад, – вынужден был согласиться Всеволод, впрочем, с большим внутренним неудовольствием.
Северские дружины, соблюдая походный строй, двигались к Посемью. Степной ветер развивал княжеские стяги с изображени-ем Спаса Нерукотворного на черно-золотых полотнищах.