Старая дева

                История одной жизни

Пробегая по двору к своему подъезду, Чита всегда втягивала голову в плечи и старалась прошмыгнуть незаметно мимо женщин, спокойно и расслабленно сидящих на скамье у входа в дом. Она всегда вежливо и с какой-то извиняющейся улыбкой здоровалась с ними. На привычные вопросы о том, как у нее идут дела, она с той же улыбкой на худом лице неизменно отвечала, что все хорошо и старалась побыстрее скрыться в дверях своего подъезда, чтобы не видеть жалеющих взглядов, которыми женщины ее провожали. Придя домой, она заходила в свою маленькую комнатку, не раздеваясь, садилась на кровать и застывала так надолго. Душевная боль от одиночества всегда жила в этом худом и слабом теле. Часто сидела она так подолгу на своем диване, прежде, чем начинала раздеваться. Мыслей не было. Втянув голову в плечи и согнувшись калачиком так, что голова доставала колен, плакала она тихо, чтобы никто не слышал, и, давясь слезами, повторяла шепотом:"Чита ты, Чита...". Так называла ее когда-то в детстве ласково мать, рассказывая ей, что чита - это маленькая обезьянка. Она сама в детстве была похожа своей неуклюжестью и косолапой походкой на маленькую обезьянку. Никто не знал о том, что она себя так называет. Ее настояшее имя было Александра, но она его не любила. Собственно говоря, кто знает, какое имя понравилось бы ей? Приходя домой с работы в будний день, она с тоской в замирающем сердце думала о предстоящем одиноком и таком длинном вечере, который предстояло провести в своей маленькой комнатке. Вечера казались бесконечными. Теперь она лучше понимала свою мать, которая вот так же, как она сейчас, проводила свои длинные одинокие вечера за чтением книг, ожидая весточки от нее. Чита, когда училась в институте, писала домой очень редко. Письма писать она не любила. Тогда у нее была масса своих нерешенных и неприятных проблем. Похвастать было нечем, а расстраивать мать, ожидавшую чуда,- сообщения, что дочь наконец-то обрела свое счастье или получила хорошее назначение после окончания, не пришлось. День уходил за днем в борьбе за очередной зачет, сил не оставалось, денег иногда не было совсем, и Чита месяцами не писала домой. Теперь она, представив, как ждала мать ее писем, с тоской понимала, как была неправа, что не могла себя заставить написать письмо.

После смерти матери, с которой ей так и не удалось пожить вместе, так и не удалось поговорить о многом, жила она уже в своей, отвоеванной с трудом маленькой квартирке, со своей старой бабушкой. В квартире было три маленьких комнатки. Одну из них, самую маленькую, занимала Чита, в проходной комнате жила бабушка, а третью, где умерла мать, они сдавали студенткам. Только так можно было свести концы с концами. Бабушка, маленькая сгорбленная старушка, ходила два раза в неделю в магазин, который был в соседнем доме и покупала там неизменно небольшой кусочек мяса, грамм 500-600. Она варила с этим кусочком суп, которого им хватало на несколько дней. Так они привыкли. Денег всегда не хватало и такой же рацион был, когда жива была мать. Она экономила, обедая на работе, беря себе самое дешевое, часто без мяса. Это не было жадностью. Просто она так привыкла. Материальные трудности никогда Читу сильно не волновали. Она знавала и гораздо более худые времена, когда училась в институте. Тогда у матери, которая едва сводила концы с концами, она просить денег не хотела. Получала она не всегда положительные оценки, и, оставшись однажды без стипендии и без общежития, вынуждена была все, что присылает мать, отдать за квартиру. Полгода жила она, покупая только самую дешевую картошку, питаясь ею раз в день без масла и почти без хлеба. Но она продержалась, обедая иногда у подруги и не прося ни у кого взаймы.

С детства она привыкла узнавать жизнь по книгам. А так как она читала мало, то о жизни имела смутное и неправильное представление. Знакомых у семьи было мало, в дом месяцами никто из посторонних не приходил, и Чита так и не научилась жить среди людей. Даже сейчас боялась она людей, но тщательно это скрывала. В детстве ее считали трусихой даже дома. Неуклюжая, она не умела и не любила бегать, прыгать. Она могла часами сидеть на одном месте и о чем-то думать. Она понимала, что разумно труслива и удивлялась, как этого не понимают другие. В школе она совершенно точно знала, что не сможет прыгнуть в высоту через протянутую веревочку, что легко преодолевали все другие дети. Но разум разумом, а ее всегда мучали воспоминания о своих слабостях.

Вечера Чите казались бесконечными. Часто в сумерках, стоя у окна, видела она смеющихся людей, идущих по улице мимо окон. Ей тоже хотелось выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Но она представляла себя, одиноко сидящей на скамье, или идущей в никуда, и желание пропадало. Летом в выходные дни пыталась она быть, как все. Она брала подстилку и отправлялась на речку на пляж. Это было недалеко от дома. Там она ложилась под дерево и отдыхала. Это было блаженством. Она пыталась читать книжку, которую брала с собой. Но в книжках не было ничего нового для нее и вскоре ее глаза начинали блуждать поверх книги. Наблюдая какую-либо семью, расположившуюся неподалеку, она закрывала глаза и представляла себе, что скоро и у нее такое будет. Она начинала мечтать и улыбаться с закрытыми глазами. Она все еще не потеряла надежду на счастье. В душе она всегда сравнивала себя с другими женщинами. Ревниво оглядывала она их, замечая недостатки. Читу смущало, что эти женщины, словно и не видят своих недостатков, и что мужчины рядом с ними тоже удовлетворены и счастливы. Чита сильно стеснялась своих изъянов. Ей казалось, что ноги у нее недостаточно длинные, что походка недостаточна легкая, что зубы сильно выдаются на худом лице. Поэтому она, разговаривая с мужчинами, старалась сесть подальше, поджать ноги так, чтобы были не видны, улыбаться не во весь рот, а только губами. На пляже ей вскоре становилось скучно наблюдать чужую жизнь. Она собирала свою подстилку и медленно шла обратно. С тоской смотрела на часы. Прошло совсем немного времени и весь день еще впереди. Были у нее подруги еще со школы, но все были уже замужем, у всех были свои заботы, и Чита теперь редко посещала их. Мужчины, знакомясь с ней, потом быстро о ней забывали.

Чита вспоминала, как после смерти ее отца начал в их опустевший дом все чаще заглядывать муж ее тети Полины, дядя Ефим. Маленького роста, смуглый, черный, курчавый, похожий на цыгана, неизменно многословный и хвастливый, он был Чите физически неприятен. Не стесняясь присутствия Читы, он пробовал ее мать привлечь к себе, и, обнимая ее своими короткими темными руками, обязательно пытался дотянуться до губ. Мать неловко сопротивлялась. Он жарко уговаривал, что уйдет от Полины и перейдет к ней. Она лишь возмущенно отмахивалась от него. Пытался он то же проделывать и с Читой. Та отчаянно сопротивлялась. Дядя Ефим, обижаясь, говорил, что она отвергает любовь дяди. Во время своих посещений, суетясь, обещал то забор покосившийся починить, то угля для растопки печи зимой привезти. Но обещания так и остались обещаниями. Вскоре сопротивление женщин надоело дяде Фиме, и он так же внезапно перестал приходить, как и начал. Был еще один желающий "полакомиться " бесплатно женскими прелестями. Чита с матерью ходили с незапамятных времен к сапожнику на дом. То набойку на туфли поставить, то подошва прохудилась. Сапожник был уже в довольно солидном возрасте. Худой, весь почерневший, словно вышедший из угольных копей, с лицом, изжеванным и измятым морщинами. Зарабатывал он по тем временам очень неплохо. Такие доходы Чите с матерью могли только сниться. Пытался он, как и дядя Ефим, своими цепкими, похожими на крючья руками обнимать мать, обещая при этом, что если она не будет сопротивляться его объятиям, то за починенную обувь денег не возьмет. Потому-то и брала мать Читу всегда к нему с собой, чтоб рук не распускал. Больше никаких желающих на любовь матери Чита не видела.

Несмотря на пережитое, Чита все еще продолжала верить в свое будущее счастье и в людей. При этом она часто загадочно улыбалась в пространство, кривя в улыбке свое некрасивое лицо. Одевалась она не по моде, выискивая самые дешевые вещи. Она считала неразумным переплачивать лишь за моду. Шить она научилась сама уже после окончания института, и шила не очень аккуратно. Собственно говоря, она продолжила свою мать, которая старалась шить себе и дочке сама, и на этом экономить. На первых порах после войны это давало какие-то преимущества. Но впоследствии, когда в магазинах начали появляться хорошие фабричные вещи, другие люди начали выглядеть гораздо лучше, чем они.с матерью. Но привычка осталась, и Чита старалась одеть себя своими силами с минимумом затрат. Денег на себя она по привычке не любила тратить. Денег Чита не накапливала. Их всегда хронически не хватало при ее мизерной зарплате. Ее мать лишь после смерти мужа, лишившись полностью средств к существованию, добилась места библиотекаря в маленькой окраинной школе, и до самой своей смерти получала там мизерную зарплату - ровно столько, сколько получала приходившая на несколько часов уборщица в школе. Тогда, приезжая домой на каникулы и не зная, куда девать себя со скуки, Чита ходила каждый день провожать мать на работу. Прижавшись к матери и ощущая ее тепло, шла она с ней, пока кончались многоэтажные дома и начинался спуск с горки к одноэтажным домам, разбросанным в низине, за которыми и находилась школа. Там они прощались. Дальше мать шла сама. С тоской и жалостью глядела Чита, как тяжело переваливаясь уходит ее грузная маленькая мать в своих старых войлочных ботиках и сшитом ею самой пальто двадцатилетней давности с пристегивающимся лисьим воротником, на котором смешно болтались лисьи лапки, подпрыгивая на груди при каждом шаге. Так было зимой, и так повторялось летом за тем лишь исключением, что мать была в ситцевом платье, сшитом ею же, и в дешевых босоножках на низкой подошве. С тоской и болью в сердце возвращалась Чита домой. Ей так нужно было родное тепло рядом. Она все еще чувствовала себя ребенком, и она сильно страдала без человеческого тепла рядом. Так повторялось без изменений каждые полгода во время учебы Читы в институте. Каждый раз она мечтала, что на следующие каникулы обязательно что-нибудь изменится и она приедет с радостными известиями домой. Но годы шли, и ничего не менялось. Мать ни о чем не спрашивала.

Чита не смогла получить нормальный диплом при окончании института, как все. Она не смогла успешно написать дипломную работу. Получив распределение в одну из глухих украинских деревень учительствовать в школе, через год она должна была снова представить дипломную работу, если хотела получить диплом. Она и не ожидала другого распределения. Лишь теперь она ясно осознала, что рискнула выбрать не ту профессию. Она когда-то надеялась после окончания работать в какой-нибудь лаборатории, но отнюдь не в школе. При ее застенчивости это было катастрофой.

Приехавшую учительницу приняли в сельской школе хорошо, но без особого восторга. Чите не дали постоянной ставки, и она стала замещать заболевших учителей. Она очень старалась, тщательно готовилась к своим урокам, пытаясь найти что-то интересное, что могло бы заинтересовать ее учеников. Но застенчивость сильно мешала и она часто забывала рассказать именно самое интересное, и уроки на первых порах получались слабыми и казенными. Как это ни странно, но побунтовав немного, ученики вскоре привыкли к ней. Она сняла угол у одинокой женщины. Изба была маленькая и старая, на печке бегали ночью мыши, готовить еду нужно было, растапливая печку. Чита чувствовала себя очень скованно, и готовила себе редко, питаясь кое-как. К женщине приходили знакомые мужики, на стол ставилась вареная картошка, соленые огурцы, и обязательно водка. Чите иногда поневоле приходилось принимать участие в этих застольях, уворачиваясь от рук пьяных мужиков. Часто, выскользнув незаметно из избы, уходила она не очень далеко от дома, но достаточно далеко, чтобы ее сразу не увидели. Пить она не умела и не любила. Часто, выпив по принуждению немного, чувствовала себя плохо, ее мутило. И ожидая, пока окончится пьянка и гости разойдутся, сидела она на каком-нибудь перевернутом бревнышке, подняв глаза кверху, с тоской смотрела на звездное небо. Когда-то из-за этого волнующего и притягивающего ее звездного неба она и выбрала свою профессию. Она хотела стать астрономом, разгадывать загадки далеких миров. Но жизнь потекла по-другому. И теперь, глядя на небо, она понимала, что ее путь может уже никогда не привести ее к звездам. Она начинала чувствовать уже горькую определенность своей жизни.

Так прошли два года ее вынужденного учительствования в селе. Дипломную работу она так и не смогла окончить. Во время ее преподавания времени и сил на учебу, написание диплома не оставалось. Чита получила справку, что окончила пять курсов университета. И все. Единственным местом на земле, ее островком спасения стал тот маленький городок, в котором она выросла, и из которого так стремилась раньше вырваться в большой мир. Теперь спасением стало для нее родительское гнездо – единственное место на земле, где ее ждали, где она была желанна. Слишком рано пришлось ей понять то, что другие понимают лишь в конце жизни после множества неосуществленных надежд. Радостно собирала Чита вещи, готовясь к отъезду из села. Она представляла себе, как окажется дома среди родных стен их маленькой квартирки, как снова сможет теплыми летними вечерами, держась за мягкую руку своей матери, гулять и разговаривать с ней, как будет где-то работать, неважно кем, пусть даже лаборантом в школе, но будет как-то жить, как все. Ту маленькую кооперативную квартирку на первом этаже пятиэтажного домо она обожала. Матери пришлось очень дешево продать одноэтажный, требующий капитального ремонта дом, в котором Чита жила с момента своего рождения, и, заплатив первый взнос, вступить в учительский кооператив. Во время жеребьевки, когда каждый вытаскивал бумажку, на которой был написан его этаж, ее мать, не желая рисковать, попросила квартиру на первом этаже, мотивируя это тем, что ее старухе-матери трудно будет подниматься на более высокий этаж. Так как желающих получить первый этаж почти не было, ее просьбу уважили. Чита выбор одобрила. Ей нравилось жить близко к земле, смотреть из окна на прохожих, на жизнь, что текла за окнами дома, вдыхать эапах свежей земли после дождя, долетающий до нее запах цветущих трав и растений, а зимой смотреть, как из под колес проезжающих буксующих машин вылетает мокрый снег, смешанный с комьями грязи. На второй этаж желали попасть почти все. Второй этаж можно было получить только в том случае, если человек входил уже в правление кооператива, или за большую взятку, которую с удовольствием принимали председатель и бухгалтер кооператива.

В бухгалтеры кооператива избрали женщину, которая где-то работала бухгалтером, и не имела отношения к работникам просвещения. Она сама предложила себя для ведения финансовых дел во время строительства дома, чему несказанно рады были все. За спиной бухгалтерши, Веры Александровны, поговаривали, что свой первый взнос в кооператив она выкроила из общих средств, собранных на строительство дома. Впервые Чита увидела ее, когда пришла с матерью к ней домой сдать деньги на первый взнос. Жила Вера Александровна в прекрасном по тем временам в этом маленьком городке четврехэтажном доме, в хорошей квартире. В качестве не очень приятного довеска к этой квартире, содержала она там своего мужа, на двадцать лет старше её, к тому времени очень больного, с трудом передвигающегося старика. Поговаривали, что занимал он когда-то хороший пост где-то, и была Вера Александровна его второй женой. Теперь же он был для нее великой обузой. К моменту вселения в новую коопееративную квартиру он как-то счастливо разрешил проблему: умер перед самим вселением, избавив ее от лишних хлопот на новом месте. Когда шестнадцатилетняя Чита с матерью впервые посетили бухгалтершу, Чита испытала какой-то неясный страх, увидев ее. Была бухгалтерша суха и костлява, прямая и высокая, светловолосая, с лицом, почти бесцветным, все ее черты лица, правильные и острые, писклявый высокий голос и суетливые движения внушали смутную угрозу. Из разговора с ней, бестолкового и сумбурного нельзя было извлечь информации о строительстве дома. Казалось, она хочет запутать человека, даже не имея при этом прямой выгоды.

Дав ей власть, многие из вступивших в кооператив, подчинившись, и признав эту власть, начали носить ей взятки. Вера Александровна неясно намекала матери, что нужно будет платить, чтобы полы в квартире во время строительства выложили лучше, чтобы двери были хорошо пригнаны, и многое другое. Так как у матери Читы денег не было и неоткуда было взять, то получили они квартиру, как сдали строители. Чита была в восторге от их маленькой светлой и такой уютной квартирки. Ведь сравнивать бвло не с чем.

В председатели избрали бывшего кадрового военного. приехавшего с севера с большими деньгами, а ныне вышедшего в отставку. Председатель с бухгалтершей составили великолепный дуэт. Их решения, вынесенные на обсуждение общего собрания членов кооператива, принимались всегда без критики. Да и кому было критиковать или противодействовать? Учителей в кооперативе оказалось мало. В основном членами стали более состоятельные торгаши, попав туда за большую взятку Вере Александровне. В свою очередь, Вера Александровна не обижала более высокое начальство в городе над всем кооперативным строительством – главного инженера по кооперативному строительству,- невесть откуда взявшегося, приехавшего в этот городок отставного военного.

В течение пяти лет, пока Чита училась в университете, ее мать сдавала в новой квартире одну из трех маленьких комнат студенткам. Ежемесячно за кооперативную квартиру приходилось выплачивать деньги, да еще за услуги коммунальные. Набиралась сумма, почти в сорок рублей. Зарплата матери в шестьдесят ркблей, да еще пенсия старой бабушки в двадцать один рубль – весь доход. На оставшиеся после уплаты за квартиру деньги прожить было нельзя. Да и кому могли мешать две молодые девушки- квартирантки, жившие в этой квартиире? Мать прописывала их временно и платила налог. Однако все эти годы не прекращалась отчаянная борьба председателя кооператива за справедливость. Он ежемесячно писал доносы в милицию на женщину, которая смеет использовать жилплощадь для личного обогащения и спекуляции. Ежемесячно приходил к матери участковый с этими жалобами. Извиняясь, говорил, что обязан отреагировать на жалобу. Мать рассказывала все это приезжавшей на каникулы дочери. Чита боролась с противоречивыми чувствами в душе. Ей было жаль мать, но как было сердиться на председателя, если он всегда вежливо здоровался с вышедшей во двор Читой? А она была очень польщена человеческим отношением к себе, хотя бы внешне выраженным. Обо всем этом вспоминала Чита, собирая в сумку свои вещи, перед отъездом из села. Вещей было немного – с десяток книг, платье, юбка, да куртка.

Приехала она домой ярким летним солнечным утром. На звонок в дверь открыла старая бабушка. Радостно улыбаясь в предвкушении, что сейчас узнает от матери последние новости, расскажет что-то сама, входила в квартиру Чита. Бабушка делала какие-то странные движения руками, не давая Чите прорваться в большую комнату. Она завела ее в первую по коридору отдельную маленькую комнатку. Чита узнала от нее, что мать уже месяц лежит в постели, у нее обнаружили рак в последней стадии, и она умирает. Читу не хотели беспокоить в ее последние дни в селе, и поэтому не написали ничего об этом.

Чита сидела в маленькой комнате. Все её тело тряслось от беззвучного плача и страха. Она никак не могла заставить себя пойти в спальню, посмотреть на мать. Все ее естество противилось такой дикой, безжалостной несправедливости неизбежного.

-Так не может быть, это несправедливо, это жестоко. Я не успела поговорить, не успела ничего сказать. Что же теперь будет? Неужели невысказанное умрет в душе навсегда, не получив отклика?-

Наконец Чита отважилась зайти в спальню. Вместо своей полной матери она увидела на кровати желтый скелет. Мать узнала ее. Но в ее взгляде Чита прочитала странное безразличие. Чита в страхе от увиденного выбежала из спальни. Она забилась в маленькую комнатку, свернулась там калачиком на диване и замерла. Через полчаса послышались из спальни звуки, похожие на хрипы. Мать потеряла сознание. Через два часа в квартире стало тихо. Бабушка зашла в комнату и сказала, что мать умерла.

С этого момента Чита в течении месяца не помнила происходящее. Она осталась в маленькой комнатке, все время лежала на диване. Она лишь запомнила, что свет из окна становился то ярче, то темнее, то в окне становилось совсем темно. Примерно через месяц пришла учительница из той школы, в которой мать проработала почти десять лет. Они посидели немного молча за столом. Потом женщина, сильно смущаясь, вынула из кармана деньги, 13 рублей и 26 копеек, положила на стол.

-Вот, возьмите, учителя помощь вам собрали,-

сказала она, смущаясь. Чите бросилась кровь в лицо, когда она увидела эти деньги.

-Заберите немедленно обратно,-

начала она полушепотом, затем срываясь на крик.

-Возьми деньги, они нам пригодятся,-

сказала бабушка. Учительница, скоро попрощавшись, поспешила уйти. Долго сидела Чита, глядя на эти деньги. Комок подступил к горлу и душил. Особенно не могла она смотреть на эту мелочь. Вот цена человеческой жизни и уважения! Как же разделить эти деньги на штат пятидесяти учителей этой школы? А мелочь. 26 копеек? Зачем же жить?

Ушло лето. Осенью Чите удалось немного поработать по замене учителя в одной из школ. Затем она нашла место рабочей в одном из НИИ на минимальную ставку в 60 рублей. Снова приехали девочки-студентки на новый учебный год. Чита осталась жить в маленькой комнатке.

От бабушки она узнала, что прежний председатель кооператива, их основной враг, умер за месяц до смерти матери. В новые председатели избрали молодого учителя, приехавшего в этот город из молдавского села и закончившегно пединститут. Он с женой и маленьким ребенком занимал большую трехкуомнатную квартиру на той же лестничной площадке, где была квартира Читы.

-Теперь все будет хорошо. Он – очень симпатичный молодой человек,-

радовалась бабушка.

Прошло полгода после смерти матери, и теперь Чите нужно было не только прописаться в кооперативной квартире, но и оформить на себя права на неё. Каково же было ее удивление, когда председатель отказался подписать нужные для этого бумаги. Оказывается, во власти решения общего собрания всех членов кооператива было, утвердить ли Читу владелицей квартиры, или отдать эту квартиру кому-либо из желающих, которых в очереди на освободившуюся квартиру было предостаточно. Но просто так квартиру не могли забрать, пока была жива бабушка. Поэтому собрание переносили на несколько месяцев вперед, вопрос об этой квартире не ставили на повестке дня собрания.

В который уже раз, поднимаясь по ступенькам следующего подъезда на второй этаж в квартиру Веры Александровны, с замиранием сердца надеялась Чита, что на этот раз ей подпишут нужные бумаги и ее пропишут в ее квартире не временно, а постоянно. Вера Александровна приглашала ее на кухню, стерильную, как в операционнной. Однажды она провела Читу по своей двухкомнатной квартире. Читу поразило, что комнаты почти пустые, ничего лишнего. В одной из двух больших полупустых комнат на отполированном как зеркало паркетном полу играли лучи солнца, отражаясь. Теплый летний ветерок колыхал гардину на приоткрытой на балкон двери. Читу приятно поразили размеры комнаты. В ней бы уместились две комнаты ее квартиры. С Читой Вера Александровна не сильно церемонилась. Она долго и путанно объясняла Чите, что если ее не прописать постоянно в этой квартире, то она уедет из этого города, нужно только смерти бабушки дождаться, потом они, т.е. правление кооператива, смогут продать эту квартиру желающим расшириться из числа членов этого же кооператива. Поэтому она, Вера Александровна, никогда не поставит подписи под ее бумагами.

-Ты же уехала учиться, выписалась отсюда, потом работала. Туда и езжай, там и выбивай для себя квартиру. А здесь другим нужно.-

Чита пыталась возражать, что она приехала домой, что нигде больше на свете у нее нет родных, что здесь ее родина. Но все ее усилия казались тщетными. Завещания мать Чите не оставила, видимо подразумевая само собой разумеющимся, что квартира, стоимость которой она выплачивает, будет принадлежать ее дочери. Некоторые из соседей, узнав от Читы подробности ее мыканий, сочувствовали ей, говорили, что на общем собрании проголосуют, чтобы квартира ей досталась, но ничего конкретно не делали, чтобы приблизить этот момент. Чита бросилась к новому молодому председателю кооператива, Виктору, с просьбой помочь ей.

И вот однажды, когда Чита была одна дома, в дверь позвонили. Открыв дверь, она очеиь удивилась, увидав на пороге Виктора с ее бумагами в руках. Озираясь по сторонам, он спросил, есть ли кто-либо еще в доме. Чита радушно улыбалась ему, предлагая пройти в комнату. Вдруг, неожиданно для нее, он бросился на нее, скрутив ее руки за спиной, пытаясь нагнуть до пола. Ничего не понимающая Чита попыталась вырваться.

-Если ты хочешь подпись получить, ты должна за это платить,-

сказал он, приблизив свое лицо к ней. Пытаясь совладать с собой, с сильно бьющимся сердцем, лишившись от неожиданнсти сил, сквозь истерический смех, вдруг овладевший ею, Чита выкрикнула ему, что всем расскажет, что привлечет его к ответственности. Он мигом разжал объятья и, ругаясь, выскочил за дверь, крича, что теперь подписи она никогда не получит.

Было еще одно событие в ее же подъезде, сильно поразившее ее в самое сердце. В ее подъезде на втором этаже жил ее старый знакомый, учитель пения, который преподавал ей в школе. когда она была еще в шестом классе. Этот учитель пения, Юлий Александрович, был старым знакомым ее матери. Был он младше ее матери лет на пять и когда-то в молодости даже некоторое время приударял за ней, пел под ее окнами серенады. Вообще-то он мечтал стать оперным певцом, но что-то не сложилось, и теперь он навсегда остался школьным учителем пения. Женился он сравнительно поздно. Его жена, красивая кукольной красотой, была от рождения хромой и сильно страдала от этого. Она закрывала глаза на все его похождения. Сам же Юлий был некрасив до безобразия. Его рот прятался под длинным носом, а глубоко посаженные глаза смотрели пронзительно, словно просверливая человека насквозь. Одет он был всегда щегольски, была в его движениях некая развязная грация. Чита, иногда, встречая его, перебрасывалась с ним парой слов, и на душе становилось теплее, ведь он непременно должен быть ее союзником. И вот однажды, встретившись с ним в подъезде, она, как всегда, охотно и весело ответила на его вопросы. Вдруг Юлий Александрович подскочил к ней, схватил за руки и начал привлекать к себе. Чита с недоумением начала сопротивляться, с силой оттолкнув его. Отскочив от нее, он крикнул, взбегая по ступенькам вверх, что у нее никого нет, и пусть она не надеется на что-то.

Прошло почти полтора года. Чита по-прежнему еще не была прописана на постоянно. В конце концов бабушке это надоело, и она пошла на прием к председателю горисполкома. После того, как она рассказала ему эту историю, он, возмущенный, позвонил куда-то, и документы на прописку были в тот же день подписаны председателем кооператива и бухгалтером. И люди в кооперативе проголосовали за то, чтобы квартира досталась ей. Никаких трудностей она уже не предполагала. Теперь Чите осталось лишь получить подпись главного инженера кооперативного строительства, и квартиру должны были оформить на нее.

Уверенная в своей победе, зашла она в кабинет главного инженера. И тут же она была шокирована тем, что он, не посмотрев на протянутые бумаги, отказал в своей подписи.

-Я на севере жил двадцать лет, а теперь поезжай ты туда, поживи,-

грубо оборвал он ее, когда она сказала. что в кооперативе все документы уже подписаны. Она поняла, что он тесно связан с бухгшалтершей и получил от нее указания. В измученной душе Читы произошел надрыв. Выбежав из кабинета, она, плача, бросилась бежать через дорогу к зданию Исполкома, где размещалась редакция местной газеты. Там она, рыдая, рассказала свою историю. При ней позвонили этому отставнику, занявшему теплое место главного инженера. И, когда, спустя десять минут, она вбежала в его кабинет, он, не говоря ни слова, подписал все бумаги. Судьба квартиры была решена. Отныне Чита владела бесценным, единственным достоянием, доставшимся по наследству от ее семьи.

В годы перестройки, когда она потеряла работу, даже ту жалкую работу на 60 рублей, которая у неё была прежде, эта крошечная квартирка спасла ее от голодной смерти. Она по-прежнему пускала туда квартирантов.

-Это рука провидения, это мои родные спасают меня от смерти,-

часто думала она. Болезнь, давно ею ожидаемая, пришла внезапно. Чита не удивилась, услышав диагноз. Она лишь по-детски недоумевала, как же коротка жизнь. А ведь жизнь когда-то казалась длинной. Давно уже не было сил бороться с жизнью. Весь запал куда-то пропал, и осталась лишь бесконечная усталость безнадежности.

С большим трудом она добилась-таки для себя места в больнице. А это было непросто. Ведь было это уже после перестройки. Чита была горда тем, что ей удалось убедить врача выделить ей, смертельно больной, место на больничной койке.

-В который раз мне делают в этой жизни одолжение. Почему, почему так получается, что в моей помощи, моих советах никто никогда не нуждался, а я всегда была на лопатках, всегда в роли просителя,-

думала она с горечью. Горький давящий комок подступал к горлу, чьи-то невидимые руки сжимали его, перехватывало дыхание, и слезы выступали на глазах. Но так, самую малость, чтобы никто не заметил. Никто не мог бы и теперь ее обвинить в зависти к другим, более удачливым в этой жизни людям. Ведь она никому не завидовала. Просто она хотела быть не хуже других.

-Почему этого не случилось-,

с тоской в который раз задавала она себе этот вечный для себя вопрос, и не находила на него ответа.

-Ведь я так любила жизнь, никому не желала зла, всегда рада была поделиться дружбой и любовью с другими. Почему между мной и другими всегда возникала стена, да, стена, прочная и невидимая, которую было ничем не пробить? Неужели это участь моя и моей матери? Но за что?-

Ответ растворялся в воздухе. Неслышимый и невидимый, он не достигал ее ушей. Она долгие годы ждала его, она устала.

С некоторых пор что-то тяжелое и неуловимое мучило душу. Она никак не могла свое новое ощущение оформить словами. Раньше она не задавала себе вопроса, права ли сама жизнь, обойдясь с ней таким образом. Теперь она была обижена на саму природу. Она обвинила природу, Создателя в жестокости. Она не хотела прощать эту самую природу, которую раньше считала милосердной и щедрой. Кому-то невидимому и недосягаемому слала она теперь свои обвинения, не ожидая ответа, не желая слушать оправданий. Ни одному живому существу и в голову бы не пришло оправдываться перед ней когда-либо. Но теперь, перед последней чертой она гордо послала мысленное обвинение всей жизни, всему, живому и неживому, Земле и Небу,и не чувствовала страха и смирения.

-Я умру,-

думала она,

-но я и не жалею ни о чем, я не цепляюсь больше за то, что называют жизнью. Для некоторых она и не существует. Хорошо было бы знать это с детства, чтобы не рваться в запрещенные дали. А ведь когда-то я даже смела надеяться на счастье, которое обязательно должно прийти. Почему-то обязательно. Я теперь этого не понимаю.-

С трудом вставала она теперь с койки, накидывала на плечи свой любимый старый байковый халат. Синий, в красный цветочек, он теперь был протерт почти до основания в некоторых местах. Но Чита его любила, и ни за что не хотела расстаться с ним. В этом халате была она сфотографирована с матерью, когда ей было шестнадцать лет. Вдвоем лежали они на диване в комнатенке того одноэтажного дома, где они снимали две комнатки, ожидая, когда будет построена их кооперативная квартира. По мокрым стенам текла весной вода после сильного дождя, а зимой выступал лед. Но они были счастливы, что скоро переедут в новую квартиру. Кто сделал этот снимок, она уже не помнила. Но фотография, как живая, стояла у нее сейчас перед глазами. Лежащая бледная мать с дряблым вторым подбородком, нездорово полная, запрокинула руку за голову, и рядом, высунув из-под одеяла острую мордочку, выглядывала сама Чита в своем новом халате. Теперь вся жидкая пачка ее фотографий находилась в больничной камере хранения. Чита неоднократно порывалась пойти туда и забрать их, но сил не хватало, и она откладывала это на потом. Теперь Чита почти два раза оборачивала свое тощее тело этим халатом.
Зеркал в отделении не было. Чита иногда брала у соседки по палате маленькое зеркальце, и с ужасом, жалостью и отвращением смотрела в него на себя. Она видела в нем маленькое худое личико постаревшей женщины, почти без скул, большие глаза навыкате, теперь при её худобе слишком навыкате, и почти полностью седые волосы. Она в ужасе отшатывалась от зеркальца, с кривой и жалкой улыбкой отдавая его обратно. Через некоторое время она снова с болезненным любопытством просила зеркальце.
Теперь она уже не сомневалась в том, что не выйдет из больницы. Она боялась лишь, что выпишут умирать домой. А там ни денег, ни еды.

-Нужно успеть умереть в больнице,-

думала она, внутренне содрогаясь от страха. К другим приходили родственники, друзья. К Чите никто не приходил. Лишь один раз посетили ее две сердобольные женщины с бывшей работы. Принесли немного еды, обещали прийти еще раз. Теперь ей и есть-то уже не хотелось. Прошло то время, когда она с жадностью набрасывалась на еду во время совместных застолий в праздники на работе. Она стала равнодушна к еде, и даже скудная больничная еда казалась изголодавшейся за годы Перестройки Чите обильной и прекрасной. И хотя аппетита не было, она по привычке съедала всю свою порцию до крошки, оставляя тарелку чистой.

-Ведь меня кормят. Я уже несколько лет не работаю, а все еще живу и ем. И это тоже счастье,-

думала она, лежа на своей жесткой койке, заложив одну руку за голову, точно как ее мать когда-то. Но тяжелой волной вдруг вспыхивало в мозгу новое воспоминание, и она отворачивалась к стене, чтобы скрыть слезы отчаяния и внезапно вспыхнувшей ненависти к этим людям, которых еще несколько минут назад она жалела и которым сострадала, как себе самой. Теперь же все чаще искрами вспыхивали в голове воспоминания, давно забытые и в который раз прощенные. Но было уже все по-другому. Не было в душе покоя и прощения, а был след чего-то несвершённого, след непрощаемой неудовлетворённости, непрощения этой жизни, непримирения.

Лежа долгими бессонными ночами на своей койке и мучаясь болями, в редкие минуты умиротворения и покоя смотрела она на звездное небо, с тоской думая о том, что так и не раскрыли за всю длину ее жизни новых тайн Вселенной, и уйти из этого мира ей придется, так и не узнав тех тайн природы, ради изучения которых она претерпела столько лишений.

В последний день ее жизни боль ушла куда-то, стало легче, и она задремала ночью, задремала сладко и тихо, ощущая какое-то уже давно забытое блаженство покоя своего тела. На душе стало тихо и спокойно. Очнулась от сна она часа в четыре утра. Лето уже подходило к концу. Через открытое окно видно было начинающее светлеть небо. Вдруг на фоне бледнеющих звезд появилась серебряная точка. Она двигалась, прочерчивая в небе прямую, как стрела, линию. Звук пришел намного позже.

-Самолет,-

подумала Чита. И вдруг эта белая, как стрела, линия в небе начала расплываться, распадаясь на клочки белого пара, который быстро истаял. След исчез. Она попыталась приподняться на кровати, задержать взглядом эту белую стрелу в воздухе, но ничего не получилось, и она снова откинулась на подушку, изо всех сил ловя прохладный воздух. Последнее, что она еще успела увидеть на этой земле, были белые и легкие, как перышко пуха, облачка, окрашенные в нежно-розовый цвет восходящим и еще не видимым солнцем. Последний подарок перед забытьем.

Глаза закрылись. Потухающее сознание надвинуло на нее какие-то искаженно-карикатурные маски, оскалившиеся в страшных гримасах. Эти искаженные разными чувствами оскалившиеся рожи надвигались на нее, были среди них знакомые и незнакомые, давно забытые лица друзей и недругов, и много незнакомых лиц. Они вихрем пронеслись, протягивая к ней скрюченные в возбуждении пальцы рук и исчезли, танцуя. И вдруг она очутилась на тихом и заброшенном маленьком кладбище своего городка. Там было так спокойно сейчас. В последние годы жизни Чита полюбила приходить туда. Ведь на этом клочке земли осталось все ее прошлое, вся ее жизнь, люди, которым она когда-то была нужна, которые ее любили. Ей страшно было подходить к могилам матери и отца. Они все еще смотрели на неё с уже поблекших фотографий. Ей тяжело было выдержать их взгляды. Нечего было им сказать. Лишь отчаяние и боль были во взгляде. Но был один старый заброшенный уголок кладбища, куда она приходила без страха. Там росла высокая трава. Туда никто больше не забредал. Там были очень старые, покосившиеся от времени, надломанные и почти совсем разбитые, забытые давно могилы. Там были похоронены ее дед и прабабушка. На этих разрушенных могилах не было уже фотографий. Это когда-то страшное для неё место стало теперь ее дорогим прибежищем. Здесь лежали ее родные, люди, любившие ее, ее теплые люди. Теперь это место не пугало ее, как прежде. Силы с каждым днем таяли. И приходя сюда почти каждый день, она с какой-то мстительной радостью думала о том, что скоро останется здесь навсегда. Она снова обретет своих дорогих сердцу людей, она обретет здесь покой. И никто уже не в силах будет отнять это у нее! Были люди, которые любили ее, думали о ней. Теперь все это так далеко, в далеком, в нереальном прошлом.
Именно здесь чувствовала она себя защищенной маленькой девочкой, которую любили, какой бы она ни была. Наклонившись, брала она в руку горсть земли и медленно пересыпала ее на землю.

-Вот почему эта земля для меня родная. Здесь все мои родные. Вот почему у меня другой родины нет . И быть не может.-

2005 г.