41-43 танец многорукой кали

                41. СИЛА  НЕЗНАНИЙ
   Чтобы подобраться на машине поближе к груше, пришлось покружить по деревне. Но вот фары высветили дом Федулыча. И вся компания проследовала гуськом через калитку в сад. Тропинка к крыльцу повела их  у стены дома, под  окнами. Свет в окнах был слабым, зато свидетельствовал о присутствии в доме хозяина.
   И вдруг над своими головами они услышали.               
    - А кто будет здороваться?               
    Все немедленно обратили взгляды к окну и почти одновременно вздрогнули. Из приоткрытого окна на них взирал поросенок. Точнее, различимым было его рыльце и передние копыца.               
    - Да. Это я говорю, - сообщил поросенок  сиплым голосом.               
    - Горби? – не веря своим глазам, вымолвил Улейкин.               
    - Ты его знаешь? – спросил почему-то Рыбов.               
    - Да, мы знакомы, - ответил вместо Улейкина поросенок. – Он кидался в меня камнями и навозом. А после того, как он натравил на меня покойника, я даже начал говорить.               
    - Что он несет? – выставил пальцы Шплинт в знак непонимания.      
    - А может, он прав, - предположил Едаков, обводя присутствующих ошалелым взглядом.               
     - Было такое? – спросил Рыбов Улейкина, налегая на басовые ноты, то ли для демонстрации авторитета, то ли желая убедить остальных, что он владеет ситуацией.               
     - Было, - признался Улейкин, чтобы не возбуждать спора, который мог ему повредить.               
     - Интересно, - вдруг вмешался физик, обращаясь к поросенку. -  Значит, вы, молодой … э-э, поросенок, утверждаете, что заговорили под влиянием страха?               
     - Конечно, - подтвердил поросенок. – Во мне заговорило животное начало.         
     - Да, но умение говорить – это, как раз, человеческое начало, - сказал физик.               
     - А что тогда делать с умением молчать? - возразил поросенок. – А начал у высших животных всего два: любовь и страх. Их производными является синтез и анализ. Это понятно?               
    - Тебе понятно? – спросил Рыбов у Лалыко.               
    - Так что, умение говорить – это, как раз, самое, что ни на есть, животное начало у человека, - пояснил поросенок.               
     - Да, но ведь у человека, а не, пордон, у поросенка, - не сдавался физик.      
     - Ничто человеческое мне не чуждо, - парировал поросенок. – Да и чем  человек так уж отличается? Просто, в свое время любовь в нем сильно перевесила, и, благодаря этому, он  продвинулся в природе. Но страх как животное начало в нем остался. В свое время это и подвело Адама.               
    - Это вы про того Адама, который совершил первородный грех? – уточнил физик.               
    - Про того самого, - подтвердил поросенок. – Грех-то он совершил, но причиной тому был его первородный страх.               
    - А я слышал, что его подговорил Змей Искуситель, - обнаружил свою осведомленность Едаков.               
    - Змей больше подействовал на Еву, - сказал поросенок. - Там же ведь как было.  Ева испугалась Змея. А Адам испугался за Еву. Это и стало причиной того, что он обзавелся вирусом мышления.               
    - Ну, хорошо. Допустим, так и было, - не стал спорить физик. – Но вы же все-таки не Адам.               
    - Не Адам, - вынужден был согласиться поросенок. – Меня зовут Горби. Но с помощью Федулыча я практически избавился от страха в пользу любви. И мне Федулыч уже запретил жевать ветки у куста познания. А вот этот ваш…               
    - Улейкин, - подсказал Рыбов с осуждающим вздохом.               
    - Меня напугал, - продолжил поросенок. – Спасибо хорошей женщине Сократихе, а то они с покойником меня сожрали бы.               
     - По-моему здесь нечисто, - с тревогой в голосе проговорил Едаков.            
     - Нет, пусть рассказывает, - заинтересовался Рыбов.               
     - А что тут рассказывать? – заговорил вновь поросенок. – Этот весь вымазался зеленкой. Думал, я его не узнаю. И давай науськивать покойника против меня.               
     - В зеленку, говоришь? – нахмурился Рыбов. – Вот оно что. Так ты тут черт-те чем занимался, - обратился он к Улейкину.               
     - Тогда я вообще  ничего не понимаю, - заявил Едаков.- Откуда в тебе это, Улейкин.               
     - Да все понятно, - разъяснил Шплинт.- Он тут обкурился марафету. Да и все.               
     - Он вообще не курит, - заметил Едаков, со всей очевидностью ужасаясь этому факту.               
     - Да вы проходите в дом. Разберемся, – предложил поросенок. – А там, как раз, и Федулыч подойдет.               
     - Вы слышали, Борис Борисович, - сказал Шплинт. – Федулыча-то,  оказывается, нет дома. Может, тогда в другой раз зайдем. Ведь все и так  ясно.               
     - Все ясно, что ничего не ясно, - проворчал Рыбов. – Нет, надо встретиться с Федулычем. Мало ли, что может наговорить поросенок.               
     И вся компания направилась к крыльцу. При этом было заметно, что в ней появился эффект групповой сплоченности. Каждый ее участник жался к центру, где, разумеется, оказался Борис Борисович.
   Темнота сеней объединила их еще сильнее. Так что через дверь в избу они ввалились все сразу. А ввалившись, так и замерли у дверей с выражением готовности тотчас вывалиться назад. И тому были основания, ибо, не смотря на недостаток света от настольной лампы, в комнате была ясно видна женщина. Лет не свыше пятидесяти, но стройная, хоть и невысокая. Густые медного цвета волосы ее были уложены в волнистую прическу, которая зауживало ее лицо до иконописных стандартов. Пожалуй, тем же стандартам соответствовали и черты ее лица. И оттого оно, наверное, казалось бы слишком строгим, если бы не макияж. А если бы к ее лицу возможно было как-нибудь приладить большие глаза, типа «очи», то она  выглядела бы даже болезненно красивой, примерно, как свет ртутной лампы. Однако глаза у нее были небольшие. Конечно, не то чтобы бусинки или, как у воробья, а как раз такие, которые пробуждают необходимость приблизиться, чтобы заглянуть в их темную глубину. И это вместо поросенка!               
     Между тем, что-то знакомое показалось в ней Улейкину.               
    - Да это ж ведьма, - прошептал он, будучи не в силах сдержать изумления. – Сократиха.               
    - А где же тогда поросенок? - шепнул  в ответ Рыбов.               
    - Превратилась, - отозвался страстным шепотом Едаков.               
    - Да вон он, под столом, - прошипел Шплинт.               
    И все увидели, что из-под стола на них, действительно, уставился поросенок.               
     - Вы что, к поросенку пришли? – разгадала немую сцену ведьма и выдала в улыбке белые ровные зубы.               
     - А где ж клыки-то? – ядовито прошипел Шплинт на ухо Улейкину.               
     -  Да. Ведь мы с ним только что разговаривали, - признался ведьме физик.               
     - Разговаривали? С поросенком? – окончательно рассмеялась женщина. – По-вашему, поросенок может разговаривать?               
    - Он сказал, что может, - заверил Лалыко. – И даже объяснил почему. Потому что с перепугу  в нем завелся вирус мышления. А вы сами разве не слышали. Он ведь из этого окна с нами беседовал.               
    - Да что вы говорите? – продолжала веселиться женщина. – Вот чудаки-то. Вы, должно быть, хотите полечиться?               
    - Полечиться, матушка, полечиться, - напевно произнес Едаков, выказывая тем знание деревенского говора, и одновременно хитро подмигнув Рыбову.               
    - Полечиться-то вам нужно, - согласилась ведьма. – Только вот Федулыча нет.               
    - Точно нет, матушка? – усомнился Едаков, испытующе глядя на поросенка.               
    -  Тебе б сначала к окулисту, сударик, - посоветовала ведьма. – А Федулыч сейчас, небось, у нашего историка.               
    - А, ну да, у вас же здесь НИИ, - вспомнил Едаков. – Значит, он на кафедре истории. Над чем же, интересно, он сейчас работает?               
    - Сказать тебе как есть, так ты и не поверишь, - сообщила ведьма.               
    - Почему ж я не поверю? – возмутился Едаков.               
    - Тут  у нас один покойник обещал ему организовать встречу с душами философов. Ну там, с Платоном, Сократом …               
    - Фюу, - присвиснул Едаков и несколько отступил за плечо физика.               
    - Но все равно его надо предупредить, чтобы он не задерживался, - решила ведьма. – Дом историка тут неподалеку. По тропинке, которая направо от груши. И так прямо по тропинке, по тропинке. И будет дом с высокой крышей. Вобщем, найдешь, - обратилась она к Улейкину. – Ты же Федулыча знаешь? Вот и сходи. А Горби тебя проводит. Он туда хорошо дорогу знает. Ты в него только камнями не кидайся. Горби, - сказала она теперь поросенку, -   И-ди к ис-то-ри-ку.               
    Улейкин дисциплинированно кивнул и направился к двери вслед за поросенком.               
    - Уйдет! Как пить дать, уйдет! – засуетился Шплинт, шепча на ухо Рыбову.               
    - Надо бы присмотреть, - прогундел Рыбов, не разжимая рта.               
    - Да как же я вас оставлю, ваше Борис Борисович? – в знак особого недоумения замотал пальцами Шплинт, замечая, как прикрывается за Улейкиным дверь.               
    - Ну, давайте знакомиться. Меня здесь зовут Сократихой. – говорила,  между тем, ведьма. – Я помогаю Федулычу…               
    - Едаков, - зашептал Шплинт на ухо краеведу.               
    Напряженная отрешенность, с которой Едаков внимал словам Сократики, свидетельствовала о его намерении не отвлекаться.               
   - Раз уж вы пришли лечиться, то лечить мы вас будем, - продолжала Сократика.               
   - Едаков, - прошептал уже Рыбов.               
   А Шплинт пододвинулся и ткнул пистолетом краеведа в спину.               
   - А? Что? – как будто бы очнулся Едаков.               
   - Хиляй давай за Улейкиным, - прошептал Шплинт. - А то смоется.               
  -  Кстати, для успешного лечения важно знать, что собой представляет ваша болезнь, - говорила ведьма, повышая голос.               
  - Я считаю, нужно послать физика, - замялся Едаков. –  Ему же интересно пообщаться с душами философов.               
   Заслышав это физик, стоявший впереди всех, обернулся, очевидно, с намерением принять участие в споре.               
    - Это что там еще такое?! – вдруг прикрикнула ведьма. – Я для кого все это рассказываю? Вот вы, в очках, как ваша фамилия?               
    - Лалыко, - потупился физик, укоризненно косясь на своих товарищей.      
    - Так вот, Лалыко, покиньте аудиторию и отправляйтесь к бабушке – распорядилась Сократиха.               
   - К какой бабушке? – не понял физик.               
   - К чертовой, конечно! – подсказала ведьма с негодованием.               
   В ответ на это физик, блеснув на Едакова очками, послушно выбежал в дверь.               
   - Проследи там за этим, - успел, однако, пустить ему вслед Едаков, и сверив свою расторопность по лицу Рыбова, в следующий момент уже промаргивался, преданно глядя на Сократиху.               
   - Пусть она только попробует мне такое сказать, - мстительно прошептал Рыбов на ухо Шплинту, храня, впрочем, маску каменной дисциплины.               
   - Запомните раз и навсегда, - чеканила слова ведьма, прохаживаясь по комнате с осанкой армейского старшины. – Лечить мы вас будем, даже не смотря на ваше сопротивление. Так что, если уж пришел лечиться, то лечись. И никаких гвоздей! Вот лозунг мой и чей?..               
    - Солнца, - выпалил вдруг Едаков и обратился в сторону Рыбова,  делясь успехом.               
   Но против ожидания обнаружить на лице патрона следы одобрения, либо зависти, наткнулся на выражение ужаса в глазах Бориса Борисовича.               
    - Солнца! – передразнила Сократиха презрительно. – Не солнца, солнце мое, а ваш. Понятно? Поэтому еще раз. Вот лозунг мой и …- ведьма взмахнула руками, уподобляясь дирижеру, готовому дать команду оркестру.               
    - И наш, - нестройно пропели пациенты.               
    Но, как видно, несколько неожиданно для себя. Отчего тотчас дико переглянулись, в тщетном стремлении осознать содеянное.               
    - Да что тут происходит? – встрепенулся Рыбов. – Что за муштра? Где этот ваш Федулыч? Мы пришли к Федулычу!               
    - Пока Федулыча нет, замещать его буду я, - пояснила Сократиха, выказывая в голосе свое долготерпение.               
   - А вы нас спросили? Нам это надо? – накалялся Рыбов.               
   - Зачем же я буду вас спрашивать? – разыграла удивление ведьма. – Когда я лучше вас знаю, что вам надо. Зато вы не можете знать, что вам надо. Поэтому садитесь-ка вон, на лавку. Я прочту вам вводную лекцию, а потом мы посмотрим ваш диагноз.               
   - Что за чепуха! – проворчал Рыбов в недоумении и, как видно, не замечая, что выполняет команду, чем подал пример товарищам, немедленно последовавшим за ним. -  Почему это я не могу знать, что мне надо? И что такого можете знать вы, что аж готовы читать мне лекцию?         
    - Да, - поддержал его Едаков. – Вы хоть знаете, кто перед вами? И кому вы собираетесь читать лекцию?               
    - А это, милок, как раз мне лишние знания, - деловито заметила Сократиха, подходя к столу и начиная просматиривать какие-то бумаги. – «Искусство быть мудрым состоит в умении знать, на что не следует обращать внимание». Это сказал Уильям Джемс, американский философ.         
    - Ах, Джемс, - вновь вскинулся Рыбов. – Тогда понятно. Из этой его формулы прямо следует, что для того чтобы читать лекции преподавателю Университета надо всего лишь научиться не обращать внимания на знания.               
    - Да, вы правы, - подняла свои глазенки на Рыбова ведьма. – «Глупец может быть исполнен мыслей и фактов, но он не умеет делать выводов, а в этом вся суть». А это уже сказал французский писатель Вовенарг. И еще он сказал: «Ум большинства ученых уподоблен человеку прожорливому, но с дурным пищеварением».               
    - Что за намеки, - вступился за патрона Едаков. – Всякий труд у нас почетен.
    - Осторожно! Может внушить понос, - успел он шепнуть Рыбову, прежде чем натолкнулся на его неприязненный взгляд.               
    - Интересно, какие диетические знания готовятся на вашей кухне, – грязно улыбнулся Рыбов.               
    - Простые сударик и по старым рецептам, - с милым выражением лица заявила ведьма.               
    - А может, вы и правы, - нашелся Едаков, и, повернувшись, подмигнул Рыбову в знак того, что знает, как проучить ведьму. -  Я вот тут читал книгу Колесниченко. В рукописи. Потому что она еще не издана. Так вот, он прямо говорит, что достаточным источником знаний является обыкновенное слово. Например, слово «крест», - нажав на последнее слово, он  сделал паузу, высматривая реакцию ведьмы, но не заметив никакой реакции, продолжил, - происходит от слова «костер». Очевидно, имеется в виду жертвенный огонь. А может костер святой инквизиции?               
   - А почему «костер», а не «крепость» или «красота»? – довела свое изумление до оскорбительной крайности ведьма. – Вот как раз пример неправильных, а значит, лишних знаний.      
   - Что эта перечница себе позволяет? – шепнул краевед Рыбову.               
   Но тот не отреагировал.               
   - А кто мне скажет, - продолжила ведьма с таким настроением, будто предлагала вниманию слушателей увлекательную шараду, - Откуда вы получаете ваши знания?               
    - Я, например, - опередил всех Едаков, - получаю знания из книжек, из кинофильмов, а могу даже из собственной головы.               
    - То сеть, ваше мышление питается консервами,- подсказала Сократиха.               
    -  Мое? Наше мышление? – заподозрил подвох краевед. –  Какими еще консервами? – обратился он к Рыбову. – Я ведь сказал: из головы.               
    - Ну, давайте для красоты назовем это остановленными энергиями, - предложила Сократиха.               
     - Остановленными энергиями? - пожал плечами Рыбов. – Энергия бывает либо кинетическая, либо потенциальная, но никак не рыбная или овощная.               
    - Да что вы нам тут гоните? – не выдержал Шплинт. – Мы что, в буфете?               
    - Как ни назови, - развела руками Сократиха. – Тут важно, что остановленная энергия – это уже почти материя, а значит, развивается по каким законам? Ну, преподаватель…               
    - По законам диалектического материализма, - автоматически высказал Рыбов привычную формулу. 
    - А какие это законы? – вновь спросила Сократиха, провацируя своим задором дружный ответ.               
    - Я и то знаю, - заявил Едаков, пока Рыбов сожалел о своем  условном рефлексе, – Единство и борьба противоположностей, отрицание отрицания, развитие от простого к сложному…               
    - Вот отсюда у вас переедание и несварение, - подытожила ведьма.- Это прямо заложено в ваших  знаниях. И от таких знаний…               
    - Давайте, не будем про туалет, - предложил Едаков. - Это все же неприлично в присутствии…               
    - Помолчи ты, - прервал его Рыбов и обратился к ведьме, но уже с подчеркнутой любезностью.  – То, что вы нам тут рассказываете в истории мысли уже было  в виде скептицизма под девизом «не знаю, и потому живу как живется».               
    - Тогда, может, настало время другого лозунга «Знаю, чтобы  не знать»?-  решила ведьма.               
    - Ха,- восхитился Едаков, призывая остальных в свидетели торжества своего интеллекта. – Это ж называется - парадокс. Вот до чего договорились. Но человек без знаний – есть человек без сознания. Такой человек даже не может знать - спит он или не спит и где его штаны? Он, как  животное. Волк, например, которому штаны вообще не нужны.               
    - Разве все дело в штанах? - усомнилась ведьма. – Главное отличие человека от волка в том, что человек способен стать волком.               
    - Так вот куда вы клоните, - догадался Рыбов. – По-вашему, нам следует отказаться от консерв, с которым имеет дело наше мышление, а,  уподобившись волку, питаться некой сырой энергией, которая, де, в нас будет перевариваться по другим законам. И по каким же?               
     - Например, по таким, которые нам подсказывает свет, - нашлась  ведьма.               
     - Где же ее брать такую сырую энергию? – растерялся Едаков. – Да и что это за законы такие, чтобы питаться светом? Мы же не инопланетяне.               
     - Причем тут инопланетяне? -  выронила свое недоумение ведьма. – Разве нужно быть инопланетянином, чтобы понимать что нам подсказывает свет?               
    Тут Рыбов заметил, что сам он уже стоит во весь рост,  и при этом внутренне ощущает себя тем преподавателем Университета, который беспощадно громил противников марксизма, обзывая их «гавнюками» и «педиками».               
    - Я понимаю, - заявил Рыбов, - вы хотите сказать, что от знаний бывает много вреда. Они могут являться источником наших заблуждений и неприятностей для природы. Поэтому человеку лучше бы слиться с окружающей средой, чтобы пребывать в волшебном очаровании полного незнания, когда все в диковинку и все – тайна, завернутая в загадку. Правильно?         
      В ответ на это ведьма пожала плечами в знак того, что ничего такого она не говорила, но и возражать не собирается.   
    - Но, во-первых, - продолжил Рыбов, -  все высшие животные имеют дело с вашими остановленными энергиями, если у них есть хоть капля памяти. А значит, отказаться от мышления и знаний даже ради света истины невозможно. Во-вторых, не надо строить иллюзий, будто человечество способно вернуться в пещеры, где, кстати, не так уж и комфортно, а саблезубые тигры и  малярийные комары  мигом вернут вам способность соображать. А в третьих, как говорится, поздно пить боржоми. Человеков на земле уже шесть миллиардов, которых кормят, между прочим, наши греховные знания. И кстати, боюсь, что они не более греховны, чем ваши, если взять в расчет то, о чем мы пока не знаем, но догадываемся после того, как ознакомились с местными достопримечательностями.               
    В заключение Рыбов сел и этим действием подкрепил образовавшееся затишье.               
    Мгновение казалось, будто ведьма смущена, но, похоже, до этого было далеко.               
    - Что уж вы, батенька, так раскипятились, - посетовала она ровным голосом. – Никто же не призывает вас искоренять знания. И конечно, уже поздно идти в пещеры, чтобы пить  боржоми. Поэтому необходимо идти вперед. А для этого нужны знания.          
   - Что? Как же так? – засуетился Едаков. – Куда это вперед? Вы же только что говорили, что знания если и нужны, то только для того, чтобы ничего не знать.               
   - Вот ведьма, - зашептал он Рыбову. – Теперь понятно, почему Улейкин не знает, как оказался без штанов.               
     - Такого я не говорила, - без зазрения совести отперлась ведьма. – Я говорила, что у вас много ненужных знаний, которые мешают вам знать нужное. А без нужных знаний ваши знания не только вредны, но и опасны, и значит хуже вского незнания.  Так что, если взялся знать, то знай. И никаких гвоздей. Вот лозунг мой и чей?               
    - И наш, - выпалил Едаков.               
    Но тут же разглядел, с каким отвращением посмотрел на него Рыбов.             
    Зато ведьма одарила его неподдельной улыбкой. И перехваченная Рыбовым эта ее улыбка вновь напомнила шефу «Галеона», что Улейкин зачем-то разделся под кустом.               
   - Значит, по-вашему,  получается, что Бог выгнал Адама из Рая не за то, что он послушался беса и  съел плод, – предположил  Рыбов вслух. – А за то, что он съел  мало и без должного вкуса. Мол, если уж взялся есть плоды, то ешь. И никаких гвоздей. И вот теперь мы расплачиваемся за его слабый аппетит и неразборчивость.             
   - Примерно так, - согласилась Сократика. – Адаму, например, следовало сперва получше изучить самого Змея Искусителя, а уж потом решать насчет его совета.               
    - Да, возможно Адам обошелся бы змеиным супчиком. Ну, а каких же простых  знаний  не хватает в нашем рационе, чтобы разобраться с ненужными и токсичными  консервами? –  набычился Рыбов.               
    - Знаний того, кто мешает вам знать нужное, - сообщила ведьма.               
    - Это кого же? – спросил Рыбов, приглядываясь к Едакову.            
    - А вот сейчас увидите, - заверила ведьма, и, подойдя, положила перед каждым пациентом карандаш и лист бумаги с изображением контура квадрата.               
    - Вы должны закрасить квадрат, - сказала она.               
    - Это зачем еще? – воспротивился Шплинт.- Я не собираюсь тут у вас ужинать.               
    - Так, молодой человек, - сказала ведьма строго. – Я ведь два раз в колокол звонить не буду. Делай, что сказано. И не буди лиха, пока тихо. Усек?               
    При этом ведьма встретилась взглядом с глазами Шплинта. И Шплинт тотчас взяв карандаш, принялся старательно закрашивать квадрат.               
      Явившись этому свидетелями, остальные пациенты уже не решились возражать ведьме.   
               
                42.  ИСТОРИК  ИЗ-ПОД  ПАЛЬМЫ               
     Улейкин не очень-то надеялся на колесо Фортуны, полагая, что она пользуется чертовым. Поэтому он не удивился, когда нечаянная возможность договориться с Федулычем без свидетелей, сразу осложнилась появлением физика.               
    - Слышь, Улейкин, - сказал физик, следуя рядом. – Давай спросим у поросенка, где тут  можно раздобыть самогон?               
    - А ты не боишься, что он отведет тебя к Вию? – предупредил Улейкин.         
    - А что мне бояться? - беспечно рассудил Лалыко. – Если у Вия хороший самогон, тогда он хороший Вий. А может, у Федулыча что-нибудь осталось от вчерашнего? Или вы все выпили?               
    - Так мы ж не пили, - ответил Улейкин.               
    - Да будет тебе, Улейкин.- пристыдил физик. -  Мне ты можешь сказки не рассказывать. Я ведь понимаю. Я и сам до таких чертиков напивался!  Зато правильно ты этого буржуя шайкой огрел. Пусть знает, что низы не хотят жить по-старому. Кстати, с плавками у тебя получилось гениально. Это и сбивает с толку нашего упыря.               
     - Упыря?               
     - Упыря, упыря. Рыбов - энергетический вампир. Это ж, как дважды два.               
     - Вообще-то Рыбов любит деньги.               
     - Не в деньгах счастье вурдалака, - глубокомысленно заметил физик. – Просто, с помощью денег удобнее сосать чужую энергию.               
    - Насколько мне известно, упырь пьет кровь, - заявил Улейкин.               
    - Вот за это я и не люблю художественные произведения, - сообщил физик. – Если там и есть жизненная правда, то уж вопиет она вовсе не своим голосом. Наверное, чтобы совсем не зарезали.               
    - Искусство требует некоторых жертв, - со знанием дела согласился Улейкин.               
    - Некоторых, - посетовал физик. – И ведь главное, не поспоришь. Кровь -носитель энергии? Носитель. Пить можно? Можно. А тут у нас  аллегория. А здесь у нас гипербола. А это по законам жанра… И вот тебе образ жуткого сосуна, который впивается клыками в артерию своей жертвы.
   - Зато это действует на подкорку.
   - В том-то и дело, что по-разному действует. Для иных психопатов это пример для подражания. А остальные думают, что все это сказки. А это, Улейкин, не сказки. Это биофизика.
    - Может уже известна и формула вампиризма?               
     - Конечно, механизм забора энергии вампирами еще не изучен, - замялся физик. – Но научные обоснования тут имеются. Например, известно, что каждый человек заключен в некий энергетический кокон, ауру. И если вампир пробивает своим посылом эту энергетическую защиту, то человек начинает терять энергию. А вампир ее впитывает. Видишь, насколько все просто и понятно? Не то что в твоей билетристике.               
    - А по-моему, проще представить дерево, подожженное для извлечения тепла.         
    - Вот я о том и говорю, все беды от вас, художников, - возмутился физик. – Ты еще придумай новый вид вурдалака, который бегает со спичками и всех поджигает.               
    На это Улейкин не нашел возражений. Тем более, что поросенок уже взбежал по ступенькам веранды дома с высокой крышей.               
    - Не заперто, - услышал Улейкин в ответ на свой стук в дверь.               
    Пропустив вперед поросенка и физика, он вошел в комнату и тотчас узнал Рябчика.               
    - А, старый знакомый! – воскликнул покойник, однако в своей заунывной манере. Так что приветствие больше походило на разочарование.               
    Тем не менее, он шагнул к гостям с протянутой рукой.               
    - А где же Федулыч? – спросил Улейкин, наблюдая, как из-под пальмы выглянул, а затем выбрался какой-то старичок с приветливым лицом.             
    По благообразному облику старичка и особой медовости в его глазах, Улейкин сразу догадался, что это и есть историк. Такому старичку более подобало сидеть в библиотеке, чем под пальмой. Впрочем, пальма была не настоящая, а в кадушке, но большая. Такие декоративные пальмы чаще произрастают в государственных учреждениях. Однако кроме пальмы ничто в комнате не намекало на официальную встречу с душами философов. И оставалось предположить, что это будет встреча без галстуков.               
    - Федулыч скоро придет. Он понес соседке рыбу, - доложил старичок и бросился знакомиться.               
    Благодаря  словоохотливости историка тут же выяснилось, что самого его зовут Петром Иванычем. До глубокой пенсии он работал в школе в большом селе, но и по выходу на заслуженный отдых он остался практикующим историком.               
     Нетрудно было догадаться, что встреча с живым покойником для Петра Иваныча большая удача. Ведь любой историк многое бы дал, чтобы пообщаться с какой-нибудь канувшей в лету исторической личностью типа Наполеон. А то, что масштаб личности бывшего работника Обкома для «Крысиных двориков» вполне соизмерим с фигурой французского императора, позволяло думать, что имя Рябчика уже вписывается в историю деревни золотыми буквами.               
    Как и всякий увлеченный человек, Петр Иваныч не заставил себя упрашивать  распространяться о предмете своей страсти. И сразу принялся давать новым знакомым исторические справки о прошлом родной деревни.               
    По его сведениям дата возникновения деревни «Крысиные дворики» совершенно неизвестна и вряд ли когда-нибудь будет установлена. Но деревня эта существовала еще до революции. И уже тогда она пользовалась дурной славой. Считалось, что в ней проживают одни колдуны и ведьмаки. Однако, по мнению исследователя, такие представления – лучший пример народного мифотворчества и «собачьей чуши». Ведь хорошо известно, что колдуны не уживаются друг с другом. Собственные наклонности заставляют их подозревать своих коллег в злонамеренности. И чтобы не подпасть под чужую кознь, они норовят нанести кознь упредительную, а это становится поводом к беспощадному обмену кознями. Поэтому, каждому колдуну необходим отдельный ареал влияния, так сказать, питательная среда.               
     - А вот, как по-вашему? - прервал рассказчика физик, подмигнув Улейкину, - Каков механизм питания колдунов чужими несчастьями?               
    Историк посмотрел на физика с недоверием, но, убедившись, что тот интересуется всерьез, пояснил:               
    - Никаких специальных механизмов тут нет. Все взято из природы. Вот тебя укусил комар. У тебя уменьшилось крови, а у него в брюшке прибавилось. То же самое и колдун. Он всегда паразит, потому что в нем зло. А зло ничего не может производить, кроме зла. И если колдун не подпитает свое зло чужым несчастьем, то его зло начинает пожирать его самого. Мы тут с Федулычем проводили исследование, допрашивали одного колдуна, который хотел избавиться от своего дара. И он рассказывал. Говорит, вот вижу, что человек завел козу. Казалось бы, завел и завел. Мне то что? А во мне, говорит, все кипит, митингует. Как будто он меня этой козой травмировал. Нет сил жить дальше. Спать не могу. Все гнездятся у меня внутри какие-то болезненные мысли, догадки, да всякие видения. Присмотрюсь к ним, прислушаюсь – вроде ничего особенного. Ну там, пьет человек молоко, гладит свою козу, любит. Хорошо ему. Где повод для беспокойства. А чуть забудусь, в голову уже лезут: «А как же я? А почему коза у него, а не у меня? А чем я хуже? Какое же я ничтожество!» Короче, так он возненавидел эту козу, что сделал специальный заговор, и коза сразу сдохла. У человека трагедия. Все труды и мечты насмарку. А у колдуна, как у комара в брюшке, убитая радость того человека. И он ее потом смакует на пару со своим злом, как таранку с пивом.               
    - Да, не зря у нас говорят: «Сделал гадость – на сердце радость» - заключил Улейкин.               
    - А раз так говорят, - рассудил физик, - значит ненависть к чужой козе явление распространенное.               
     - Конечно, у каждого есть эгоизм, который мешает понять другого. Но не каждый владеет такой силой, чтобы прикончить козу одной мыслью, – заверил Петр Иваныч, и раскрыв таким образом природу колдовства, продолжил экскурс в историю «Крысиных двориков».               
     Он пояснил, что в виду ограниченности питательных ресурсов, на такую маленькую деревню было достаточно одного колдуна. И этим колдуном какое-то время был Захар Трехпалый. Дурная же репутация всей деревни скорее держалась на том простом основании, что ее жители не посещали церковь. Правда, церковь была от них далековато, а может, они были сектантами. Это точно неизвестно.               
     Зато хорошо известно, что перед самой революцией проживал в «Крысиных двориках» странный субъект по имени Тишка. У этого Тишки был очень нехороший, пронзительный взгляд. Есть также сведения, что будто, когда помирал Захар, то хотел он кому-нибудь передать свое зло, потому что зло всегда стремится к бессмертию. А никто не хотел у него ничего брать. А маленький еще тогда Тишка подскочил к Захару и протянул руку. Тот и вложил ему в руку. И после этого умер.               
    - Э-э, извините, я не понял, - прервал историка Лалыко. – Что колдун вложил в руку Тишки?               
    - А ничего, - сообщил историк. – Самое что ни на есть ничто, которое ничтожит.               
     - Э-э, позвольте, - запротестовал физик. – Ничто оно и есть ничто. Это я вам как физик говорю.               
    - Ну, тогда и я отвечу, как физик, - пообещал Петр Иваныч.               
    С тем он протянул руку к голове физика и одним движением взлохматил ему волосы.               
     - Что я тебе сейчас дал? И что ты у меня взял? – спросил историк.               
     - Ничего, - ответил физик. – Но вы нарушили мне прическу.               
     - Ну да, - признался историк. – Я в ней кое-что изменил.               
     - А-а, - догадался физик. – Колдун сделал перестройку в сознании Тишки. Новое мышление. Но значит, какой-то энергетический посыл все же был?               
    - Это конечно. Какой-то энергетический посыл был, - подтвердил Петр Иваныч. – И если на то пошло, скажу больше. Колдуны в такой посылке передают личинку своего зла.               
    - Я понял, - заверил физик. – Вероятно, колдун с помощью гипнотического воздействия внушает своей жертве кодированную информацию о своем зле, которая содержит программу развития. Получается что-то, вроде вируса или формулы ошибки. Но это ведь, наверное, очень сложная формула?               
    - А ничего сложного, - легкомысленно заявил историк. – Вот, например, я смотрю тебе в глаза и внушаю образ бутылки. А дальше все само собой у тебя возникает, как круги на воде, если ты эту бутылку в реку бросишь.               
    - Бутылку? В реку? - насторожился физик, словно и впрямь почувствовал посыл от Петра Иваныча, но тот уже вернулся к изложению исторического материала.               
    И слушателям стало известно, что со временем у Тишки открылось очень загадочное свойство. Он стал молиться каменной бабе, которая стояла на вершине степного кургана неподалеку от деревни. Прознав об этом, соседи начали допытываться, зачем он обзавелся кумиром?  И не является ли он поэтому язычником?  И кто его надоумил? А он отвечал, мол, кому до этого есть дело? И какая разница, какому Богу молиться? Главное, говорит, чтобы это помогало. А оно, мол, должно помогать, потому что в язычестве нет ничего плохого. Этой каменной бабе, говорит, люди молились тысячу лет и неспроста. А христианство, мол, нам религия чужая. Ее на Русь занесли евреи. Но сами они ее не приняли и остались язычниками.               
     - А что? Правильно говорил, - вдруг вмешался покойник. – Кроме того, конечно, что евреи язычники.               
     - А кто ж они? – подивился такой новости дед.            
     - У них единобожие, к вашему сведению, - заявил покойник.               
     - Единобожие – это не показатель, - беспечно отмахнулся Петр Иваныч. – Есть и другие. К тому же, если даже Христос не был богом, то он тем более Бог.               
   - Ну, знаете, так нельзя, - посоветовал физик. – Вы же все-таки историк, а у евреев богатая история. И христианами они не стали, потому что, испугались рабства. Время было такое.
    - Время уже другое, а эго и кумиры все те же, - проворчал историк.               
    - А чем плохо молиться кумиру? – вдруг опять вмешался покойник.            
    - Тебе то, конечно, все уже равно, кому молиться, - съязвил старик. – Но если человек молится не истинному Богу, то кому же он молится? А раз ты идола в себя запустил, сам становишься каменным болваном.               
    - Ну, а разве плохо ощущать себя каменным? – возразил физик. – Это значит ты крепкий, стойкий, сильный, несгибаемый.               
    - Во! И этот туда же, - еще более взъерошился дед. – А вместо сердца пламенный мотор. Этого тебе нужно?               
     - Вам следует успокоиться, - заверил физик. – И вдумайтесь. В мире существуют три мировые религии. Но истина может быть только одна. Тогда, вопрос – какую религию должен выбрать язычник с целью пойти истинным путем?      
    Со стороны было заметно, что Лалыко вовсе не рассчитывает на внятный ответ, а лишь внимательно наблюдает, как историк усядется в уготованную ему калошу.               
    Однако, дед, видимо, не заметил западни.               
    - Пусть язычник сам выбирает, - простодушно решил он. – Я бы ему только посоветовал обратить внимание на биологическую клетку.               
   - На биологическую клетку? Зачем? – не понял физик.               
   - У живой клетки три состояния. Первое, когда она здорова, но не делится, а сохраняется. Второе, когда она делится. И третье, когда она болеет и может являться злокачественной.               
   Физик поправил очки, явно не тревожась по поводу пустующей калоши, и вновь спросил:               
   - Ну, а если все три болеют?               
   - Одни болеют и переболеют. А другие не переболеют, - заверил дед.               
    - А вот интересно, - спросил вдруг покойник. – Я болею или не болею? А если болею, то переболею или не переболею?               
    - Если ты покойник, значит, ты не болеешь, - ответил Петр Иваныч.         
    - Странное какое-то допущение, - удивился физик. – Так можно многое доказать.               
    - Нет, Петр Иваныч прав, - согласился Рябчик. – Ведь я и в самом деле покойник. Как физик вы, наверное, сейчас начнете мне доказывать обратное.               
    Было видно, что Рябчик готов отстаивать свое право оставаться покойником. Но физик, похоже, вовсе не собирался ему возражать.               
   - Зачем же доказывать обратное? – сказал он ровным голосом. – Тут, видимо, дело в том, что вы не можете идентифицировать себя как живого. Возможно, для этого не хватает какого-то важного элемента. Например, нельзя признать карандаш карандашом, если он не пишет.               
   - Совершенно верно, - обрадовался покойник. – Вот, что значит физика. Тогда еще вопрос. Вот я покойник, а со мной происходят странные вещи.      
   - Странные вещи, с вами? – усомнился физик. –  Например?               
   - После того, как на кладбище я встретился с инопланетянином, со мной стали общаться души умерших.               
   - А прежде вы с ними почему не общались? – спросил физик.               
   Очевидно, этот вопрос поставил Рябчика в тупик.               
   - Да, говорят, у вас тут какой-то съезд философов намечен, - вмешался Улейкин, добавляя себе солидности за счет сокращения шеи, чтобы Рябчику не пришло в голову узнать в нем инопланетянина.               
   - Скорее уж, слет, - уточнил покойник. – Ведь речь идет о душах.            
   - Да, мы с Федулычем решили устроить им тут встречу, - объяснил историк. – Видите, даже пальму притащили из клуба. Философы-то, небось, в основном, древнегреческие будут. Пусть чувствуют себя, как дома.               
   - А кто же приглашен? – поинтересовался физик.               
   - Да они без приглашения, - ответил покойник. – Так и лезут. Очень недовольны, что Федулыч задерживается.               
   - Ну, это, конечно, достаточно необычно, - заметил физик.               
   - А я тут, как раз, собирался доказать нашему уважаемому покойнику, что его случай далеко не уникальный.               
    Тут Петр Иваныч показал обложку тонкой брошюры, которую все это время держал в руках. Она была озаглавлена: «Ванга ясновидящая и исцеляющая».*               
     - Надеюсь, вы не против?               
     - Да что вы? – разрешил физик. – Наоборот. Про Вангу это очень интересно.               
    Историк открыл брошюру и стал зачитывать подчеркнутое в тексте:               
   «В беседе с режиссером П. Ванга говорила:               
   - Вот вы говорите о перерождении. Что это такое я не знаю. Но вот, то, что не гниет, а остается от человека, по-моему, развивается, чтобы достичь высшего состояния…               
    Ванга воспринимает смерть только как физический конец и считает, что личность сохраняется и после этого фатального исхода.               
    На вопрос одного посетителя, почему она говорит ему об его умершей матери, и не привел ли он ее своим присутствием, Ванга ответила ему: Нет, не ты. Они сами приходят, потому что я для них – врата в этот мир…»      
    Тут дверь открылась, и в комнату вошел Федулыч.               
      
               
                43.  МИМОЛЕТНОЕ  ВИДЕНЬЕ               
   После того, как задание Сократихи было выполнено, и все три квадрата она признала достаточно замулеванными, ведьма поставила на них по стеклянной призме и велела смотреть исполнителей на свои работы.               
    На этот раз Шплинт не оказал никакого сопротивления. Напротив, ему стало даже любопытно посмотреть, что у него получилось.               
    Правда, по началу  его творение показалось ему  не слишком удачным, и он сообразил, что мог бы его улучшить двумя-тремя  смелыми штрихами. Но чем дольше он вглядывался в рисунок, тем более ощущал успокоенность и удовлетворение. А понемногу даже стал различать среди беспорядочных линий изображение осы. Эта оса становилась все явственней и крупнее. И когда она укрупнилась до человеческих размеров, да еще повернулась к нему задом, Шплинту почудилось, будто он узнает в ее нижней части что-то до боли знакомое. А именно, свою бабушку. Вот, и халат у бабушки был примерно такого цвета, в подсолнухах.               
    И едва он так подумал, как вдруг бабушка резко развернулась и сунулась к Шплинту с такой скорченной физиономией, да еще сделала такие страшные пальцы, что Шплинт в ужасе отшатнулся и попятился.               
    От этого он больно ударился об угол шкафа с посудой. Шкаф дрогнул, посуда зазвенела, посыпалась на пол. Чашки, тарелки и блюдца стали разбиваться вдребезги, производя оглушительный звон. И уже сквозь этот звон он расслышал, как в комнате все загудело, запело и застонало, произнося:               
    - Кара! Требуется божья кара!               
    Тотчас к нему подскочил стул и со словами: «Тебе полагается божья кара», мстительно пнул его одной из своих ножек. Пинок был чувствительный. А на подмогу стулу уже тяжело скакал круглый стол с криком: «Божья кара настигнет тебя!».               
    В поисках спасенья взгляд Шплинта угодил в репродукцию картины Крамского «Неизвестная», которую бабушка повесила для красоты. И Сереже пришлось вновь ужаснуться, ибо дама в меховой шапочке внезапно отбросила обычное приличие и состроили гримасу почище, чем бабушка. При этом «Неизвестная» провизжала:               
   - Дите греха!               
    А тут и железная кровать с блестящими шариками закряхтела, напружинила сетку в явном намерении поймать в нее Сережу.               
    Увернувшись от ножищи стола, Сережа бросился к двери. Но бабушкины тапочки сделали ему подлую подножку. Сережа растянулся на полу. И все же достиг дверей. Однако дверь состояла в заговоре с остальными обитателями квартиры и уступила не сразу. При этом она спела:               
    - Бог, он все видит!               
    И напоследок ударила Сережу в спину, заставив вылететь на лестничную площадку. Но и на лестнице все ненадежно, все на измене. Ступеньки проваливаются и мельтешат, как карты в руках бабушки во время гаданий, а стены подъезда шевелятся и сужаются, будто ее чулок.               
    Однако  Сереже удается выскочить во двор. Тут полно ворон, которые пасутся на мусоре. Распуганные Сережей, они взрываются к небу и уже сверху кричат свое раскатистое «Кар». И еще он замечает, что из всех окон дома на него взирают соседи. При этом все они энергично грозят пальцами и самым петушиным образом поочередно выкукарекивают:               
   - Дите греха!               
    Сереже хочется убежать из двора. И он знает, куда. В Козлиный парк. Там есть дерево, которое всегда теплое и никого не обижает. А на его ветках безопасно, как на маминых руках. Но Сережа не знает, как ему выбраться из лабиринтов мусора во дворе.  А тут еще мешает какая-то тень. Но как может быть тень без солнца? А солнца на небе нет. Там все замарано тягучими облаками. И тень тоже тягучая и серая.               
    И вдруг, то ли заговорила тень, то ли это прозвучало в голове Шплинта:      
   - По-моему, тебя здесь не любят. Тогда пусть хотя бы  боятся.               
    И тут Шплинт вспомнил  про капсюль от патрона и молоток в своем кармане.         
    - А если их пужануть? – придумал Шплинт и привычно ударил молотком по капсулю.         
     Раздался звук выстрела. И в тот же миг соседи застыли в позах, предшествующих удару молотка.               
    Тогда Шплинт вытащил из кармана рогатку и выпустил из нее заряд в одно из окон. Стекло в окне воинственно звякнуло. Вонзилось осколками в напряженную тишину. От этого многие соседи пропали из окон. А у Шплинта в руках уже был увесистый камень. Запущенный в окно, камень потряс дом торжественным звоном разбитого стекла. И теперь уже опустели все окна дома.               
    - Врешь. Не уйдешь! – вскричал Шплинт.               
    И он стал рисовать на стенах символы и слова, которые всегда вгоняли соседей в ужас, хотя на самом деле были ими же придуманы.               
    А потом он нашел веревку и, связав все ручки дверей в доме, позвонил во все квартиры. А в подъезды набросал дымовых шашек.               
   Так что, в то время, как соседи дергали свои двери, вопили на все        голоса и выбрасывали из окон чемоданы и узлы, дым окутал весь дом.               
    Сам же Шплинт теперь стоял среди двора, наблюдая, как густой дым, словно занавес в театре, закрывает от него весь этот гадкий мир.               
   - Ну вот, видишь, совсем другое дело, – сказала тень.- Теперь никто не мешает нашему общению.               
   -  А ты кто? – спросил Шплинт, пытаясь понять, как это тень держится прямо в воздухе.               
   - Ты что, меня не узнал? – ответила тень.               
   И Шплинт вдруг узнал.               
   - Так это ты, Бог?! Слушай, ты не знаешь, что происходит?               
   - Знаю, - ответил Бог. – Это из истории твоей духовной жизни. То есть, рассказ о том, как ты стал негодяем.
   - А разве я негодяй?
   - Конечно. А кто ж ты? Ты ж мне жерту так и не принес. Забыл. Заелся.               
   - Я? – вопросил Шплинт, не зная, что придумать в свое оправдание.               
   И вдруг он встретился взглядом с соседской кошкой.               
   - А что, если я  прямо сейчас, - пообещал он Богу.               
    Он тут же достал свой пистолет в полной уверенности, что в присутствии Бога пистолет обязательно выстрелит. И пистолет, действительно, выстрелил.               
   Пуля ранила кошку в хвост. Но и сам Шплинт закружился волчком, ибо вдруг почувствовал сильную боль в области копчика. Чтобы понять, в чем дело, он осмотрел пистолет и обнаружил, что у ствола пистолета два отверстия. Видимо, пуля как-то раздвоилась, и одна ее часть попала в копчик Шплинту.               
    - Что это за дела такие? –  с возмущением предьявил Шплинт Богу свой пистолет. – Сам говоришь жертву тебе, а сам…               
     - Да ничего особенного, - успокоил его Бог. – Это просто эффект бумеранга. Так положено по закону природы.               
     - Нафига же он нужен, такой эффект, - простонал Шплинт. – Как же тогда приносить эти чертовы жервы?               
     - Так и приносить, - посоветовал Бог. – Понимаю, не сладко. Но ничего не могу поделать. Тут придется привыкать. А ты расхотел, поди?            
     - Да нет, - соврал Шплинт. – Просто, пистолет-то у меня деревянный.         
     - Ладно, - усмехнулся Бог. – Отложим наше сафари. Ты мне еще нужен. Ведь ты заслуживаешь того, чтобы я взял тебя в свою команду.               
   - Готов служить верой и правдой, - выпалил Шплинт, ободряемый болью в копчике и возможностью избежать продолжения сафари.               
   - Мне верой и правдой не надо, - возразил Бог. – Мне все служат делом. Только одни служат мне невольно, как твои соседи. А другие работают на меня сознательно. К таким я прихожу сам или присылаю своих представителей: ангелов, архангелов. Но ты мне вот, что  скажи. Не придашь ли ты меня в трудную минуту? Не отречешься ли, если я как-нибудь ослабну, заболею?               
    - Да что вы? Тут к попу не ходи, - заверил Шплинт.               
    - И даже если я соблазнюсь стать дьяволом или сатаной?               
     - С каждым может случиться, - рассудил Шплинт.- Я тогда тоже соблазнюсь.               
     - Даешь зуб на отсечение?               
     - Даю. Вот этот.               
     И Шплинт показал на свою фиксу.               
     - Ну, ладно, будем считать, что верю, - сказал Бог. – Но покамест, я - Бог. Абсолютный и единственный. И нет кроме меня никакого Бога. Ты понял?    
     - Понял, понял, - закивал Шплинт. – А вот, интересно, правильно ли я тебе молюсь?               
     - В целом, правильно, - одобрил Бог. – Поэтому-то я и решил тебя снова спасти. Ты, видишь ли, опять влип в историю. И теперь даже посерьезней, чем в прошлый раз, когда мне пришлось доставать тебя из погреба.               
     - Неужели? – испугался Шплинт.               
     - Ты думаешь, ведьма спроста добивается, чтобы вы ничего не знали, и заставила вас закрашивать квадратики. Она хочет, чтобы вы впали в детство и сами уселись на лопату, а она вас будет запекать в печи. Помнишь, небось, любимую бабушкину сказку про Иванушку? Так что, надо линять отсюда, пока не вернулся Федулыч. Сейчас ты должен проснуться и разбудить остальных придурков. А дальше выходите из окружения с боями. Да, не забудь прихватить со стола бумаги. Партизаны и разведчики всегда так делают. Эти бумаги могут оказаться важными документами. Ну, давай. Ни пуха, ни пера.               
     И тут Шплинта, словно что-то толкнуло. От этого он очнулся и сразу увидел, что Рыбов и Едаков дремлют над своими квадратами, а ведьма сидит за столом и перебирает бумаги.               
    - Руки вверх, - крикнул Шплинт, выхватывая пистолет, а другой рукой  давая сильный подзатыльник Рыбову.               
    - А?! – не понял Рыбов, повалившись от удара на Едакова.               
     Благодаря столкновению они оба пришли в себя и вскочили.               
    - Отходим! – гаркнул Шплинт, и уже хотел возглавить отступление, но тут же вспомнил про бумаги. Наиболее важные должны были находиться на столе ведьмы.               
    Он метнулся к столу. Потянулся к бумагам. Но в поспешности задел настольную лампу.               
    Пока лампа летела на пол, он успел разглядеть, как засветилось лицо ведьмы, и в глазах ее сверкнул огонь. А в следующий миг свет в комнате исчез. И уже в полной темноте Шплинт нашарил какую-то секретную папку. Схватил ее. Бросился к двери. И тут же натолкнулся на могучую спину Рыбова. Рыбов взревел, рванулся вперед, словно преодолевая какое-то препятствие. Одновременно с этим что-то рухнуло, завозилось на полу с подвыванием, но тотчас пролезло под ногами к двери. От этого Рыбов споткнулся, завалился в дверном проеме. И Шплинту ничего не оставалось, как проползти по его спине.               
    Дальше он бежал первым, подгоняемый топотом сзади, до самого плетня. Секундная задержка у этого препятствия обернулась тем, что на плетень они накинулись уже втроем. Плетень с треском повалился. И возобновив старт из положения лежа, беглецы одновременно достигли  машины.               
    При погружении в машину Рыбов вновь отшвырнул Едакова. Но тот с кошачьими звуками и проворством успел заскочить в салон автомобиля  даже прежде, чем Рыбов вставил ключ зажигания.          
    Машина взревела и помчалась вскачь, ибо Рыбов гнал, не разбирая дороги.               
    - Ужас, ужас, - лепетал Едаков, осипшим от волнения, голосом.         
    - Не то слово, - с содроганием признался Рыбов.               
    - Это все Бог. Бог нас спас, - страстно причитал Шплинт. – Богу надо молиться, пацаны. Истинному Богу.