Цена поцелуя

- Наталья Васильевна!
- Что, Ванечка?
- Наталья Васил… Наташа… Наташенька, я люблю тебя.
И вот букет в руках становится ненужным и мешающим, и падает на землю, как всякая ненужная вещь. Пальцы сплетаются, сплетаются взгляды.  Поцелуй, быстрый и странный. Опасный и волнующий, как сама страсть.

*  *  *
Неизвестно с каких пор и по какой надобности пошла традиция произносить речи у могилы, в которых покойный, как правило, наделяется качествами мало ему при жизни присущими и, при этом в частном порядке выражается всеобщее сожаление, что такой человек замечательный ушёл из жизни. Да и людей, такие речи произносящие, понять сложно. Родным и близким в скорби не до речей. Мёртвые уши под деревянным покрывалом речей не услышат. А уж душе, если вдруг и заблудилась она возле своего, ныне гниющего, пристанища, вовсе не до лести и неискреннего сиюминутного чужого сожаления.
Гену Брундукова на речи не тянуло.  К высоким, пусть и глупым, поступкам склонности у него не было, ибо технарь, канифольно-оловянная душа. Тем более что от имени трудового коллектива уже ораторствовала главбух: «Вырвало из жизни (У жизни рвота?)… Скорбим с родными (А что, без родных не скорбим?!)… Прекрасный человек и ответственный работник (Ага, ответственный работник годовой отчёт по инвестициям так и не сделал)… Глупая смерть… (Глупая? На себя посмотри, калькулятор дистрофичный!)… ». «Если уж наделяешь смерть интеллектом, то не унижай её сомнением в умственных способностях» - мог бы подумать Гена, но не подумал, так как не мог.

В метре от Гены, у самой могилы, стояли Ванины родители. Тихие, мигом постаревшие, отрешённые. Окружённые чертой отчуждённости, зоной истинной непередаваемой тоски. Стояла его младшая сестра-студентка. Зарёванная, от того некрасивая и жалкая, «Не то, что раньше», - с каким-то изуверским злорадством отметил Гена.  Этот Новый год встречали у Вани.  Длинноногой цаплей шнырявшая по квартире девушка запомнилась.  С таинственным видом весь вечер звонила и принимала звонки, а едва затих звон курантов, чмокнула родителей и брата (Гене чмока не досталось) и упорхнула в новогоднюю ночь.  Как далеко это было и как недавно. Две недели назад. Две недели и Ванину смерть назад.

Смерть, которую Гена видел сам.  Стоит Ваня, улыбается, рукой махнул приветственно. Шагов десять до него, не больше.  Десять шагов, пять-семь метров. Столько же было до Вани и машине, которая вместо того, чтобы повернуть налево и уйти в сторону центра, вдруг резко набирая скорость, рванула вперёд, вскочила на тротуар. Ваню швырнуло на капот грудью. Он ещё пытался зацепиться, скрёб пальцами по лакированной жести, сползая вниз под колёса. Машина остановилась, только врезавшись в дом. Остановилась.  Вколачивая, вминая в стену панельного муравейника ещё живое тело.

Ноги быстрее ума. Секунды прошли, а Гена, выдирая с мясом пуговицы из Ваниного новенького серебристо-серого пальто, тщетно вызволял друга из тисков. Вдвоём с мужиком прохожим дутую тушку машины откатили. И как сил хватило?! Из-под уклона толкали, считай вверх. Скорая приехала быстро. Десяти минут не прошло. Скорая приехала быстро, только Ваня умер ещё быстрее. Быстро Ваня умер. Только «быстро», это для тех, кто рядом не был, головы его на коленях не держал. А Гена был и держал. И каждая секунда годами летела. Летела  и кровавыми пузырями из Ваниного рта брызгала. И какие слова пытались родить размозжённые лёгкие, прощения или покаяния, или жалобы, не узнать нам уже. Только через несколько минут муки блуждающий взгляд сфокусировался на Гене, губы явственно прошелестели: «Мама», -  и Ваня умер. Он умер ещё до того, как подъехала «реанимичка», молодой близорукий доктор шаманил уже над мёртвым. Об этом Гена знал непререкаемо точно.

Об этом и всём остальном он и пытался рассказать Кате, Ваниной сестре, на поминках. Точнее после, на самих поминках Гена напился непривычно и сильно. Какие-то женщины (вроде и Вера из Ванькиного, уже бывшего, отдела тут же суетилась) убирали посуду со стола, а он, почти такой же нетрезвой Кате, пытался сформулировать. Всё, что помимо оптико-волоконной и прочего, и так слабо давалось объяснить, а тут такое.

- А этот… я б его… водилу-мудилу… конченый, бля… сердце слабое – сиди дома… читай! Повезло ему, что уже сдох, я бы сам убил… какого парня угробил…

К приезду нескорых «скорой» и милиции водитель машины-виновницы был уже мёртв. И умёр он, скорее всего ещё раньше Вани. Инфаркт. Не вовремя для обоих инфаркт.
*   *   *
Я умер быстро. Между «мя» и «грешного». Краткий миг, кратче недоступного вдоха, меньше сожаления. Я умер быстро и вовремя. Люди, они вообще умирают вовремя, не бывает «поздно» или «рано», есть только вовремя. Хотя лично мне, возможно, стоило пожалеть, что чуть-чуть не дотянул до шестидесятилетия. И, несомненно, по трусости хотелось бы умереть раньше последнего телефонного разговора с дочерью:

- Привет, солнце! Как ты?

- Паршиво, па. (Что ж опять случилось? Хотя повод всякий раз иной, причина-то одна.  У дочуни каждый день - критический. То ли переходный возраст затянулся, то ли средний со своим кризисом не к сроку наступил).

- Ну, рассказывай. Снег-то в Амстердаме есть? Кризис давит? Денег хватает? Давай я пару евров подкину (А вот это я зря. Не любит дочь упоминаний о своей финансовой зависимости. Хотя саму зависимость воспринимает спокойно).

- Деньги, деньги! Почему ты всё деньгами меряешь?! У тебя что, кроме денег ничего в жизни нет?! (Почем же нет. Есть дочь, которая их тратит). У меня жизнь рушится (А как же ей не рушиться, коли без фундамента строила), а он про деньги!

- Хорошо, не будем о деньгах, давай о счастье в личной жизни. Как супруг иноземный, здоров ли (Что ж ему сделается, бугаю, куда не плюнь – всюду бицепс!)?

- Ты что специально?! Не напоминай мне об этом уроде! (Ого! Целых четыре месяца понадобилось для прозрения. Ещё когда позвонила из Америки с радостным известием о своём бракосочетании, я подозревал, что молодой супруг именно урод, причём ещё и голландский. Краткое знакомство подозрения укрепили, а когда дочь вслед за мужем бросила университет и уехала с ним на «кляту голандщину», подозрение переросло в уверенность.) Я ушла от него! Придурок озабоченный! Всю жизнь мне поломал! (Откуда «вся жизнь»? Полгода знакомы только. Хотя, когда тебе только девятнадцать, и полгода - значительный отрезок).

- Послушай, я сейчас еду, давай я припаркуюсь и тебя наберу (Как назло негде машину поставить).

- Как мне плохо!

- Доча, бросай всё и приезжай домой (Почему на МГУ не настоял?! Знал же, что дуру мою ненаглядную дальше прихожей одну отпускать опасно). Так лучше будет.

- Откуда тебе знать, что мне лучше?! Я вот стою на набережной и понимаю, что лучше мне чуть сильнее через перильца перегнуться и всё! Никаких проблем!

- Постой! Что за мысли!

- Прощай…

В телефоне я услышал явственный всплеск. Связь прервалась. Я быстро перенабрал номер, уже чувствуя, как наливается холодом левая рука, а под лопаткой вызревает комок боли. Ещё б немного… за поворотом у супермаркета припаркуюсь… ещё немного.

Немного не хватило. Нарыв взорвался тысячью иголок. Тело, ещё недавно сильное и отзывчивое, стало в единый миг тяжёлым и непослушным. Мёртвым стало тело. Удар, ещё удар. Мозг ещё теплится разумом, угасающим быстро и неотвратимо:

- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя…

*  *  *

- Помилуй меня, о, господин! Не лишай меня волшебных орешков. – Гена изогнулся в шутовском поклоне и вытянул сложенные рыбкой ладони.

- Недостойный раб, ты лишаешься арахисовой благодати. – Ваня отправил в рот последнюю щепоть солёной пивной закуски.

- Жлоб! Тебя в детстве не научили последнее со стола не хватать?

- А тебя научили?

- Ясенпень!

- Значит всё равно мне бы оставил. Поздравляю, ты победил в турнире вежливости.

- Тогда ты победишь в турнире щедрости. С тебя ещё пиво.

- Легко. – Ваня поднялся и пошёл к стойке бара. Через пару минут вернулся. – Выйдет по полторашке и большому пакету чипсов, если ты мне добавишь тридцать рублей, здесь карточкой не рассчитаешься.

- Не дождёшься. Получишь тридцать рублей за сногсшибательную новость…

Новость стоила тридцати рублей, она стоила триста по тридцать и ещё столько же. Последующие полтора часа и полтора литра пива протекали под рассказ (и последующее обсуждение) о том, как Боссая поцеловала Ваню.

«Боссой» (с ударением на первый слог) офиссианты фирмы называли своего исполнительного директора, Наталью Васильевну Сапожникову. У кого хватило ума соединить слова «босс» и «босая» (сомнительный стёб над фамилией, мол, «сапожникова» без сапог) история благоразумно умалчивает. Наталья Васильевна о прозвище знала, белых рук по этому поводу не заламывала. Этих самых рук она вообще ни по какому поводу не заламывала. В неприятностях, встрясках, цейтнотах и прочих мировых экономических кризисах она упрямо закусывала нижнюю губу, чуть краснела ланитами и шла пить кофе. Кофеварка и мобильный – всё, что было ей необходимо, чтобы выдать необходимое и, как правило, верное решение, в зависимости от которого все, от уборщицы до дирекции, неделями вкалывали «а-ля Стаханофф» или брали отпуск за свой счёт.

А сейчас Ваня, чуть смущаясь, поведал о другой стороне характера своего непосредственного начальника, в корне разбивая миф о её цельнометаллической натуре.

- На новогоднем корпоративе было так себе, скучно. Часа через два после концерта вусмерть понапивались все. Танцуют, каблуки ломают, шампанским обливаются, девчонки из маркетинга без малого сприптиз устроили. Я пиво взял и пошёл укромный уголок искать. Ключи от моего кабинета в машине оставил. Ткнулся в один кабинет, там закрыто и стонут…

- Ну, не фига себе – «скучно»! Патриции, блудницы и прочие гетеры плачут от стыда за своё целомудрие. Крутись, как хочешь, а в следующий раз я должен присутствовать на мероприятии, – на корпоративные вечеринки Гену не приглашали. Хоть и образование высшее, и должность, что ни на есть инженерная – программист, но его вечно непрезентабельный лохмато-джинсовый внешний вид и напускная замкнутость делали его парией среди офисной братии. К нему относились, как к презервативу. Вещь в хозяйстве нужная, но в ресторане демонстрировать не будешь, а как только используешь, тут же выкинешь и забудешь. Гена о таком отношении знал и по возможности мстил, на полную используя возможности, которые давала ему должность. Очередная мелкая пакость однажды переросла в странную дружбу, удивлявшую сослуживцев. Ваня из благополучной семьи, интеллигентный, излишне стеснительный, но общительный и Гена – сирота, классический подкидыш, замкнутый, но злой на язык в редкие минуты красноречия. Блестящий двадцатипятилетний экономист, начальник планового отдела, без пяти минут заместитель генерального по логистике и рядовой сисадмин, упрямо подбирающийся к сорока. Как бы то ни было, но все эти различия не мешали общению.

- Ничего нового там не увидишь. Слушай дальше… - и рассказал Ваня, как спустился в приёмную, а там Боссая сидела одна в темноте, Ваня ж не знал, свет включил. Перед ней коньяка бутылка и фужер стоит, бутылка-то на треть пустая уже. И попросила Боссая Ваню остаться. Коньяку предложила, на жизнь жаловалась, на мужа-гения, вдохновение ищущего, где угодно, только не у семейного очага. Супруг в настоящее время пытался овладеть музой, скитаясь по Европе. Муза не давалась, на изнасилование у Сапожникова духа не хватало и таланта. Всплакнула Боссая. Ваня утешать начал, неумело, оттого мило трогательно. Наталья прервала монолог, с пьяной внимательностью посмотрела и вдруг, наклонившись к Ване, поцеловала его.
Гена слушал внимательно, почти не перебивая. Не выдержал.

- Ты её завалил! На столе, да?! – Гена аж подпрыгивал от перевозбуждения и переполненного мочевого пузыря.

- Ну тебя, ей в самом деле тяжко на душе было, выпила лишнего, глупость сделала.

- Нет, дружище, то что она на тебя залезть хотела это не глупость. Глупость, это то, что ты этим не воспользовался. Старушке радость на полчаса, а тебе наутро новый кабинет зама обживать.

- Какая она старушка, моложе тебя.

- Согласен. Десять лет в карьерных, тьфу-ты, амурных делах не разница. Тем более выглядит сногсшибательно. Я бы сам приударил, если б от одного её взгляда змеиного меня понос не пробирал, – откровенно говоря, слабый кишечник был самой ничтожной из причин, мешающих этому событию.

- Я об этом и не думал совсем. Что ты за человек? Ты даже в северном сиянии грязь отыщешь. А она не такая. Она встала и, выходя, сказала: «Хороший ты, жаль, что десять лет назад я не тебя встретила».

- Если бы я знал, как называют кастрированного оленя, я бы тебя щас этим словом назвал.
- Хорошо, что ты не эрудит.

- Хорошо, что я не идиот. Я тебе тридцать рублей на пиво дал?

- Дал.

- Вернёшь. Ты меня больше расстроил, чем порадовал. Смотри, она тебе после этого прохода не даст.

- Да видел я её. Ни слова, ни взгляда, как будто ничего и не было.
И осталось бы маленькое новогоднее приключение дружеским трёпом под пивом, если бы не поделился Ваня своими планами на будущее. Планами, которые он собирался реализовать завтра же, после работы, в понедельник.
*  *  *

В понедельник вечером на одной из многочисленных улиц столицы порноиндустрии и легализованных наркотиков было на удивление пустынно. Мерзкая по европейским меркам погода, а может стечение обстоятельств начисто вымели улицу от людей.

Опёршись локтями на перила ограждения набережной, стояла девушка. И некому было увидеть её. И некому было услышать, о чём она говорит по телефону. И некому было увидеть, как что-то пролетело буквально над её головой и упало в воду. Брызги достали до лица, от неожиданности девушка вздрогнула, телефон упал в низ, в воду. Но некому было это увидеть.
*  *  *

Это нужно было видеть. Ваня подошёл к Сапожниковой. В руках цветы, в глазах… Что было в глазах Вани Гена разобрать не мог, так как Ваня расположился к нему спиной. Гена едва успел поменять позицию, чтобы заснять все подробности, как Ваня, выронив букет, поцеловал Боссую. Поцелуй длился от силы секунд пять. А потом пощёчина. Наталья развернулась и пошла к своей машине. Ваня остался пришибленно стоять. Гена остановил запись, подбежал как Ване.
- Ну ты даёшь! Считай, тридцать рублей ты мне больше не должен.
Ваня ничего не ответил. Он стоял, потирал щёку и смотрел вслед уезжающей машине. Гена дёрнул его за рукав.
- А теперь я думаю, стоит выпить, - Ваня кивнул головой. – Иди в бистро, я скоро буду, архивацию забыл запустить. Буквально десять минут мне надо.
Гена влетел в свою комору, законнектил телефон, скинул на комп свежеснятый сюжетик, вырезал пощёчину, оставив только поцелуй. Открыл браузер, зашёл в почтовый ящик Боссой, прикрепил видеофайл к исходящему письму, впечатал в адресную строку адрес супруга Натальи Васильевны. Что-что, а адреса электронной почты, логины и пароли сотрудников компании, для Гены секретом не были. Письмо пошло. Гена подчистил следы пребывания в почтовом ящике. Надо Ваню догонять, тут ходу-то, - через дорогу перейти да за угол завернуть. Зачем Гена отправил этот файл? Если кто и знал, то только не сам Гена.
*  *  *

Не заладилось что-то сегодня у Петра Сапожникова, писавшего и иногда печатавшегося под псевдонимом… печатавшегося под псевдонимом. Пара корявых предложений, вот и весь результат дневных терзаний. Вдохновение не шло, не смотря на воскурение конопляного фимиама и щедрые коньячные возлияния на алтарь музы.  Сапожников решил освежиться, открыл окно, поставил ноутбук на подоконник, сел перед ним. В оконную раму ветер изредка задувал хлопья мокрого снега, сразу же таявшего.
В углу дисплея замигал значок оповещения о получении входящего письма. Когда Сапожников первый раз посмотрел присланный сюжет, не поверил. Медиа плейер услужливо начал сначала, мол не сомневайся, хозяин: «Наташка… сука… молодой… любовник… давно? Сама прислала, значит развод. Лететь в Москву… сука…тварь… ».
Сапожников вскочил, схватил ноутбук, швырнул его в окно. Мгновенная ярость прошла. Даже испугаться успел, а вдруг зашиб кого, пятый этаж всё-таки. Услышал внизу всплеск воды, значит, упал в канал. Выглянул в окно. Внизу, у самых перил набережной стояла какая-то девушка и шарила глазами по окнам. Сапожников отпрянул назад в квартиру и захлопнул окно. Потом успокоившись, подумал: «Комп в воду упал, а не на голову, я ж не убил никого в самом деле».
*  *  *

…Стоит Ваня, улыбается, рукой махнул приветственно. Шагов десять до него, не больше.  Десять шагов, пять-семь метров…
*  *  *

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя…
*  *  *

- А этот… я б его… водилу-мудилу… конченый, бля… сердце слабое – сиди дома… читай! Повезло ему, что уже сдох, я бы сам убил… какого парня угробил…