Твердолобый

               
 День ясный, солнечный, как лицо Богородицы, но это не радует. Я сижу на крыльце дома, и в душе – буря! Причина есть. Отец с матерью собираются в лес, а меня взять  не хотят. Обидно. Так обидно, хоть плачь. Я шмыгаю носом, хлещу черёмуховым прутом по ступеням, и не хочу слышать голос матери зовущей скушать горячий оладышек. Чёрта-с-два, помру с голода, а есть не стану. Не надо меня задабривать. Я вам не какой-то   безмозглый несмышлёныш, клюнувший на приманку. Я в лес хочу-у!..   
 Отец заправляет мотоцикл бензином и маслом, а я не подхожу. Обычно тут как тут, приклеиваюсь к мотоциклу - помогаю, придерживаю ведро или треугольную лейку, смакую запах бензина, а коли отец не берёт меня, пусть бензобак наполняет без моей помощи. Хоть жёлтой водой из-под коровьего хвоста… На мои надутые губы целится сесть муха, крыльями щекотно скользит у носа, я с остервенением отмахиваюсь, и она ошалело уносится вверх над бельевой верёвкой, едва не разбив глупую мушиную голову о прищепку.
  Из кухни сочится запах вкуснятины, кажется, что из тела дома, как из тюбика, выдавливают тёплую густоту аромата, и нужно только приоткрыть рот, чтобы оладышек сам шмякнулся на зубы. Подло, с подвывом, начинает петь песню кишка кишке, но я креплюсь. Даже на гармошке заиграет – не пойду!.. 
 Отец бросает лейку в гремучее оцинкованное ведро, отставляет в сторону, снимает с ворот запоры, и распахивает их. Мотоцикл задним ходом нужно вытолкать со двора на улицу.
- Помогай, сынок, - говорит мне с улыбкой, берясь за руль.
 Я подхожу к «уралу», приставляю палец  на запылённый прискошенный нос коляски...
Отец укоризненно качает головой, видя мою неуступчивость.
- Тебе, твердолобому, хоть кол на башке теши, сто раз сказано – не поедешь. Наломаем веников полную коляску, я тебя куда посажу. Себе на шею. Или бегом из леса побежишь?
- И побегу, - говорю в запале. – Сам же обещал, и отказываешься. А я хочу веники ломать.
- Опять двадцать пять! - раздражается он. – Да в лесу сейчас комарьё дыхнуть не даёт. Живьём едят. Во, какие, с воробья! И показывает длину в половину указательного мазутного пальца, чтобы испугать. Не на того напал… 
   На крыльцо выходит мать. В одной руке термос с водой, в другой потёртая, видавшая виды  матерчатая зелёная сумка с едой – на перекус на свежем воздухе, на голове исцарапанный мотоциклетный шлем синего цвета. Сердце в груди проваливается вниз, пиши, пропало – уедут без меня!..
  В это время к мотоциклу подходит дед Роман, хитроватый сосед, видимо, тарился жратвухой в нашем тощем магазине, держит из капрона крупно плетёную сетку с тремя буханками хлеба, вперемешку с банками - килькой в томате, спрашивает отца с чуть заметной подковыркой:
-  Ты куда лыжи навострил?
 Отец не любит этого хлебоеда, вечно суёт нос куда не просят, но отвечает:
- В лес с женой собрались.
- В лес! – удивляется дед. – А что делать-то, леса ещё пустые.
- Ягоду собирать, ползунику - говорит неприязненно отец и наклоняется подкачать бензин в карбюраторы.
 Дед хмыкает и заворачивает к своему дому.
 Я хватаюсь за последний аргумент, как утопающий за соломинку, ещё не зная, что это за диковинная ягода, и сквозь слезливый всхлип ору на всю улицу:
- Я тоже хочу ползунику собира-ать!..



Рассказ опубликован в литературно-художественном журнале "Преодоление"