Ожог сердца

 Тамара ШАШЕВА, член студии «Слово»
при Союзе Писателей
г. Белгород
                ОЖОГ СЕРДЦА

                (Непридуманная  история)

        Эта трагическая история произошла в небольшом городке, который возвышался на слиянии двух крупных северных рек. Климат там суровый. Лето бывает очень коротким, иногда меньше месяца стоят жаркие дни, а вечерами по улицам летают полчища комаров и мошкары, набрасываясь на людей. Снег выпадает в конце сентября, и клюква на болотах, выглядывая из-под только что выпавшего снега, блестит на тусклом солнце, как драгоценные рубины. Зимой хмуро смотрит неулыбчивое небо, морозы пронизывают до костей и валят с ног метели. «Здесь двенадцать месяцев зима, а остальное лето», - шутят местные жители.

       Люба Обедова, Люда Толстикова и Тоня Белова дружили ещё с начальной школы, хоть и учились в разных классах. Весёлой шумной оравой они собирали макулатуру, таскали металлолом, сажали деревья в школьном палисаднике. Сперва были пионерами, потом вместе вступали в комсомол.
       После окончания школы Люда устроилась работать в домоуправление, Тоня на железную дорогу, а Люба собралась было поступать в училище на маляра. Подруга её матери,  Анна Васильевна, старая работница почты, предложила Любаше временно поработать почтальоном, и она  легко согласилась, решив, что училище от неё никуда не убежит.
«Поработаю годик, - решила она, - денег поднакоплю немножко, а то живём с мамой на одну её зарплату». Люба жалела мать: тётя Поля воспитывала дочку одна, без мужа, пригуляв её от солдата местной воинской части, и всю свою жизнь прожила ради дочери, замуж больше так и не вышла. Люба была худощавая, светловолосая и высокая, выше Тони с Людой. «А нас с Людкой бог ростом обидел», - шутили они.
      Коллектив почты, куда пришла работать их подружка, принял её доброжелательно.
Люба ни с кем ссор не затевала, на шутки не обижалась, но и в обиду себя тоже не давала: при случае могла так огрызнуться, что задевать её никому не хотелось.
Проработав год, Люба так втянулась в работу, что на следующий год не стала поступать в ПТУ на маляра. «Мне и здесь неплохо работается», - сказала она.
       По выходным и по праздникам они втроём, принарядившись, подкрасившись и сделав высокие модные причёски, которые назывались «вшивый домик», ходили на танцы в местный Дом культуры железнодорожников.
   
    Как-то накануне восьмого марта они собрались у Любы, которая тогда жила недалеко от клуба. Накрыли стол,  откупорили бутылку сухого красного вина:
     - Ну, что,  девчонки, за нас, красивых? – подняла бокал Люба.
Тоня с Людой дружно поддержали её:
     - Ну, если мы не красавицы, то все мужики – кастрюли.
       Девушки, со смехом и шутками, слегка захмелевшие, отправились в клуб на вечер. Холодная мартовская метель колола разгорячённые щёки, но им было жарко и весело.
В самый разгар танцев Тоня спросила у Людмилы:
     - Люд, с кем это Любаха танцует сегодня весь вечер? К нам даже не подходит.
     - Да это Лешка Шагин, у нас в домоуправлении слесарем работает, - ответила она.
Леша Шагин, симпатичный блондин, чем-то похожий на одного известного артиста кино, весь вечер танцевал с их подругой, не отходя от неё, и после танцев пошёл её провожать. Любкины глаза сияли счастьем.
    

  Прошёл месяц, и Любаша ошеломила своих подруг:
     - Девчонки, я замуж выхожу!
     - Ты что, шутишь? – не поверили они.
 - Какие шутки, девчонки? За Лешку Шагина выхожу, уже заявление в ЗАГС подали.
 - Люб, да он же ещё в армии не был, куда ты так торопишься?
 - Люблю я его, девки, до ужаса, - откровенничала она, что бывало очень редко, -
с армии ждать буду. Отслужит, ко мне вернётся. У меня от такой любви прямо-таки ожог сердца приключился, - добавила она, смущённо смеясь.
 - Люб, - серьёзно сказала Люда, - это, конечно, не моё дело, но хочу тебя предупредить: у него родители сильно выпивают, да и он на трезвенника не очень похож, на работу с запахом не раз приходил.
 - Да что мне за дело до его родителей? – Любе явно не понравились слова подруги. Мне не с ними жить, а с Лешкой! Вот поженимся, он и пить перестанет, - не понятно кого утешала она: себя или девчат. 
   Леша Шагин провожал Любу по вечерам, приобняв её за плечи.
Соседки не упустили возможности «перемыть» Любаше косточки:
 - Какой красавец, интеллигент, и не подумаешь, что простым слесарем работает, -
вздыхала соседка по площадке тётя Настя.
 - И на что польстился, - пыхтела тётя Варя  с верхнего этажа, - ведь ни кожи, ни рожи, скелет ходячий, тьфу, прости, господи!
   Тёти Варино негодование можно было понять: у самой две дочери не замужем, нескладные, угловатые и прыщавые, и женихов для них на горизонте пока не наблюдалось. 
 
  Свадьбу справили скромно. Тётя Поля, мать Любы, не забывая подкладывать закуски в тарелки гостей, шутила и пела частушки, где заводные, а где и с «картинками», веселя гостей, а душа её плакала: рано, ох, рано выходит дочка. Да и красота зятя её не радовала:
чуяло сердце материнское: намучится её Любаша с таким мужем.
   А вскоре Шагин ушёл служить в армию, оставив молодую жену на третьем месяце беременности.
   Прошло время. Люда и Тоня тоже вскоре вышли замуж, появились дети, они стали реже встречаться. У Любы родилась дочь, а у Тони с Людой сыновья.
   Люба писала мужу письма в армию, посылала свои и дочкины фотокарточки, каждый месяц собирала ему посылки, вкладывала в них продукты, которые повкуснее. Побыв немного дома после декретного отпуска, она вышла на работу: не хотелось садиться на шею матери со своим ребёнком. С маленькой Валей стала нянчиться  бабушка Поля.
   Два года прошло незаметно. Отслужив в армии, вернулся домой Алексей, работать устроился на прежнее место, слесарем. Любаха была на седьмом небе от счастья: Лешкин начальник пообещал дать им жилплощадь, и вскоре они получили комнатёнку в коммунальной квартире двухэтажного деревянного дома на первом этаже, рядом с домом, где жила тётя Поля. Всего двенадцать квадратов, но это был свой угол, своё жильё! Ведь молодёжи всегда хочется жить отдельно от родителей.
   Лешка стал всё чаще и чаще прикладываться к стакану, видимо, пример пьющих без меры родителей принёс свои пагубные плоды. Сперва пил от радости, потом, постепенно, это вошло в привычку.
   У Шагина появилось много друзей, таких же выпивох, как и он. Лешка и раньше частенько тянулся к рюмке, но Люба ему всё прощала: ну, пусть мужик выпьет, расслабится после трудового дня. Однако «подружка в стеклянном платье» никого ещё до добра не доводила, и Любе частое пьянство мужа стало надоедать. Ропот и недовольство жены плавно перетекли в скандалы -  подрастала Валюшка, денег в семье стало не хватать: Лешка норовил выгрести из кошелька всё, до последний копейки. 
   Люба стала приходить на работу с красными глазами, зарёванная, а иногда появлялась в тёмных очках. Сослуживцы понимающе переглядывались, но, зная Любкин дерзкий язык, не решались что-либо ей сказать. Однако вскоре всё изменилось.
 
    Как-то холодным и безветренным октябрьским вечером Шагину с двумя дружками, всем уже изрядно подвыпившим, не хватило на бутылку, а душа требовала добавить ещё.
Требование души надо было удовлетворить, и компания остановила незнакомого парня:
 - Слышь, фраер, помоги голодающим Поволжья, займи пару десяток, трубы горят.
«Фраер», однако, заупрямился:
 - Шли бы вы, ребята, своей дорогой.
 - Ты что же, гад, своим помочь не хочешь? – Шагин угрожающе сжал кулаки.
 - Тамбовские волки вам свои, - парень, видно, был не робкого десятка.
  «Ну, что ж, хлебнуть не получилось, так хоть разомнёмся», - подумал Лёха, хватая парня за ворот куртки. Завязалась драка. Парень, видно, был тренированным, поэтому справиться с ним оказалось труднее, чем предполагали «голодающие Поволжья». Он яростно оборонялся от наседавших на него хулиганов: один из нападавших согнулся дугой, жадно хватая воздух, как выброшенная на берег рыба, другой, держась за разбитую челюсть, отошёл в сторону. Дело принимало нежданный оборот. Но, однако, разгоряченные дракой друзья посчитали бы для себя оскорблением вовремя остановиться.  Неужели втроём, да с одним не справиться? В свете фонаря тускло сверкнул нож, и парень стал медленно падать, подогнув колени…
    Утром Шагин встал с тяжёлой головой. Есть не хотелось. Ребята вчера стушевались: что они сделали, и что теперь будет?.. Но Лешка успокоил их, ведь на улице никого не было, и их никто не мог видеть. Хлебнув холодного чаю, он недовольно покосился на жену: Люба ещё спала, у неё был выходной, а маленькую Валюшку вчера оставили ночевать у бабушки. «Хоть бы поднялась, чаю согрела, корова», с неприязнью глядя на жену, подумал Леха. Он всё больше и больше отдалялся от жены, остывал душой. У Лешки стал портиться характер.
   На работе с самого утра его срочно вызвали к мастеру. За столом рядом с мастером сидел незнакомый мужчина лет сорока с серьёзным неулыбчивым взглядом.
 - Ну что, Шагин, отличился? – мастер недобрым взглядом посмотрел на Алексея.
 - А в чём дело, Ван Ваныч? – невинно спросил Лешка.
Вчера жилец одной из квартир, где протекал кран, не захотел дать на пиво, хоть Леха доверительно подсказал жильцу, что под магарыч он найдёт нужную прокладку.
 - Какое пиво? Да ремонт копейки стоит, – закричал тогда старый пень, - завтра же позвоню вашему начальству, вконец обнаглели!
 - Гражданин Шагин, вы задержаны по подозрению в убийстве, - поднялся из-за стола мужчина, - прошу вас пройти со мной.
   Всё оказалось до банальности просто: в пылу вчерашней драки Лешка не заметил, как из кармана выпала квитанция – накануне он сдал в ремонт часы. Видимо, потерял, когда нож доставал…
   Раненого парня обнаружил машинист-железнодорожник, возвращающийся ночью домой из поездки. Пока вызвал «скорую», пока она приехала, время было упущено, и парень умер уже в больнице от потери крови.
  Дружки Шагина попросили Любу поговорить с ним, чтобы он взял всю вину на себя, ведь за групповое убийство обычно дают срок больше. Сидеть ему так и так придётся, поэтому Алексей не стал закладывать подельников. Шагина судили, дали ему семь лет общего режима, и Люба в двадцать три года осталась одна с ребёнком.
   Люба ездила к мужу на свидания, писала письма, отсылала ему посылки. Она потемнела лицом, замкнулась в себе, с подругами общалась редко и неохотно – переживала.
   Как-то раз Люда забежала к ней по делу. Они сидели на кухне, пили чай, и Люба, рыдая, сказала ей, что Лешке добавили срок за попытку побега до десяти лет.
   Через три года Люба Шагина, поняв, что жизнь проходит мимо, развелась с Алексеем, в её жизни появился другой мужчина, звали его Николай. От своей бывшей жены Маруси Николай  ушёл, когда, однажды, вернувшись с работы раньше обычного, застал её в постели с грузчиком магазина, где она работала продавщицей. Не стал ни ругаться, ни скандалить, просто молча собрал вещи и ушёл к другу. А вскоре уехал подальше, на север. Сыну Серёжке был тогда всего год с небольшим…
   Тётя Поля не стала отговаривать дочку – десять лет не десять дней, а она ещё молодая, жить надо. Новый муж Любы работал шофёром на автобазе. Люба пополнела, похорошела, стала опять весёлая и говорливая. Почтальоном она уже не была, работала на сортировке писем. Жили они всё в той же комнатушке с общей кухней на двух хозяев. Жили без скандалов, да и спиртным новый муж сильно не увлекался. Николай и раньше предлагал Любе узаконить их отношения, но она только отмахивалась, а тут, по истечении пяти лет, наконец, согласилась. Свадьбы, как таковой, у них не было: посидели вдвоём, выпили бутылочку, и стали жить дальше. Так Люба Шагина стала Волосовой.
   Но всё-таки иногда, ночами, когда Николай и Валюшка уже спали, Люба снова стала вспоминать Лешку, их встречи, его ласки. Душу охватывала острая тоска по нему, по его родным рукам, и она кусала угол подушки, чтобы не разрыдаться в голос и не разбудить спящих рядом  мужа и дочку.  Любаша  давно простила ему все оскорбления, скандалы и пьянки, оправдывала его в своём сердце, как могла. «Лёшка, Лешка, что же ты наделал? - думала тогда она, и слёзы медленно текли по щекам, -  Коля хороший человек и любит меня, но тебя он никогда не заменит».
Приходило утро, и её ночные переживания выдавали только тёмные полукружья возле глаз.
   Кто знает, как сложилась бы их с Николаем дальнейшая жизнь, как в один из дней ему пришло письмо от его старой тётки.  «Коленька, - писала она ему, - Маша, твоя бывшая жена, умерла, и Серёжка один остался. Ты бы взял его к себе, я уже старая, не могу за ним смотреть. Да и негоже пацанёнку при живом-то отце сиротой быть».
Николай даже раздумывать не стал:
   - Люб, - сказал он жене, - Серёжку надо забрать сюда, пусть с нами живёт.
У Любки на душе стало почему-то холодно и неуютно, и она сказала раздражённо:
 - Отдай его в детский дом, нам здесь и так тесно. Живём  втроём в двенадцатиметровке. Вале стол письменный поставить негде, уроки на кухне делает, да и спит на раскладушке.
   Николай изменился в лице: такой Любу он ещё не знал.
 - И я не хочу быть мачехой, а матерью чужому ребёнку я стать не могу, - очень сердито и решительно добавила она.
   Сказала, как топором отрубила.
   Николай рассердился, и впервые за шесть лет, прожитых вместе, они разругались до развода:
 - Не нужен мой ребёнок, значит, и я тебе не нужен, - кричал ей муж.
 - Ну  и убирайся к чёрту со своим ребёнком, - со злостью орала ему Любка.
Слово, как известно, не воробей. Николай на другой де день уволился с автобазы и уехал к тётке, не простившись с женой. На развод он подал оттуда.
   И Люба опять осталась одна с Валюшкой, которой в ту пору было уже одиннадцать лет.

   Прошло около года. 
   И вот в один тоскливый зимний вечер, когда они с дочкой уже легли спать, в окно кто-то постучал. Люба поднялась, недовольная, что разбудили. В тёмном окошке маячила мужская фигура. «Неужели Колька вернулся?», - подумала она, но для верности спросила:
 - Кто там?
 - Открывай, свои.
Голос был очень знакомым. Люба открыла дверь, и сердце обмерло и ухнуло куда-то вниз: на пороге стоял Шагин, её первый муж.
 - Ты откуда? – спросила она его побелевшими губами.
 - Да всё, - сказал, проходя в комнату, - оттрубил от звонка до звонка. Здравствуй, жена. Или ты мне не рада? Смотришь, как не родная.
 - Мама, кто это? – с дивана смотрела удивлённая дочка.
 - Папка твой приехал, Валечка, - сказала мать, вытирая слёзы.
Когда-то увядшая, любовь вспыхнула в них с новой силой, и Люба с Алексеем снова стали жить вместе. Чтобы устроиться на работу, Шагину нужна была прописка, и они с Любой опять зарегистрировали брак. Тётя Поля пыталась было сказать Любе, чтобы она не делала необдуманного шага, но замолчала на полуслове, наткнувшись на недобрый взгляд зятя. «Ишь, какой, догадался, что я недовольна, - подумала она,  -  и зачем только она его прописывает? Не будет у них жизни, ох, не будет…»
   Время шло, и Люба поняла, что опять беременна. «Рожу, - решила она, - пусть будет у Валечки братик или сестрёнка». Одна из сердобольных соседок как-то раз попыталась «открыть» ей глаза:
 - Люба, да зачем тебе рожать? Муж не работает, достаток небольшой, а ведь ребёнку сама знаешь, сколько всего надо: и пелёнки, и распашонки…
 - Ничего, - отвечала Любаха, - не война, прокормим. Люди в войну рожали, не боялись, а сейчас, слава богу, хлеба хватает.
Осенью у них родилась ещё одна дочка, назвали её Анечкой. Так Люба в тридцать четыре года второй раз стала мамой.
 
  Шагин долго не мог найти работу. Его, отсидевшего такой большой срок, не хотела брать ни одна организация, все ссылались на сокращение штатов. Он «калымил», где мог, подрабатывал грузчиком на овощной базе или вовсе сидел дома, «заливал» своё горе, вспоминая лагерную жизнь.
   Опять объявились Лешкины старые дружки, и он опять стал приходить домой «на бровях», как говорили соседи. Уже постаревшая, тётя Варя зло шипела ему вслед, глядя, как он нетвёрдой походкой идёт по двору:  «Ишь ты, шары залил и море по колено. Как только земля носит», - уже забыв, что когда-то завидовала своей соседке чёрной завистью.
Обе её засидевшиеся в невестах дочки одна за другой родили по ребёнку «в девках».
«Чем иметь такого мужа, так лучше вообще его не иметь», - мудро рассуждали они во дворе, прогуливаясь с малышами.
 
   Тюрьма ожесточила Лешкин и без того тяжёлый характер. И всё вернулось «на круги своя»: пьянки, скандалы, драки. Соседи по коммуналке, видя озверевшего Шагина, боялись вмешиваться в их жизнь: кто его знает, что на уме у этого лагерника, ещё прирежет в тёмном коридоре, ему тюрьма – мать родна. Уже не раз, измученная такой жизнью, Люба просила и умоляла Шагина уйти от них, оставить семью в покое, но он, нагло глядя ей в глаза, отвечал решительным отказом:
 - Это куда же я пойду со своей квартиры? Или забыла, кто её получил? Это ты со своим выводком живёшь в моей квартире, тут я хозяин!
Люба, рыдая, кричала:
 - Завтра же пойду в милицию, пусть тебя опять посадят, тенеядец! Я экономлю каждую копейку, а ты детей объедаешь!
Лешка, не стесняясь дочек, «поливал» жену отборным матом:
 - Попробуй только пойди, тебе не жить! Убью сразу!

Теперь он вообще не искал работу. Зачем? Дома всегда есть, что пожрать, мать же не оставит детей голодными. И на «пузырь» всегда найти можно: то соседка, опасаясь буйного соседа, займёт без отдачи, лишь бы отвязался, то дружки со своей бутылкой придут, когда жена на работе. Или, пошарив по ящикам с бельём или в банках с крупой, обнаружит спрятанную Любой заначку. Когда-то любимую жену он мог ударить теперь за любую провинность: не так посмотрела, не так подала, не то сказала. Старался бить, чтоб оставалось поменьше синяков. Он припомнил ей всё: и то, что она развелась с ним, когда он «там лямку тянул», и Волосова, и даже то, что если бы она не повесилась ему на шею, он мог бы найти тогда, в молодости, кого-то получше.
 - Ты моих отца с матерью никогда не уважала! – орал он, тряся кулаками перед её лицом. Его родители умерли, пока он сидел. У отца обнаружили цирроз печени, он похудел, пожелтел, жил последнее время на одних уколах, и тихо угас в один из холодных осенних дней. «Пьём всё, что горит», - шутил раньше свёкор, пьяно скаля гнилые зубы. А свекровь уже после смерти мужа убил пьяный бомж-собутыльник. Чего они не поделили, так и осталось не выясненным. Да и искать убийцу никто не стал – в их полуразрушенную хибару, стоящую в конце улицы, кто только не заходил. Одно слово – проходной двор. Любаха помнила Лешкину мать: вечно нетрезвая, в старом замызганном платье, она вызывала у неё стойкую брезгливость. Но это были Лёхины родители, и он их по-своему жалел. А теперь вымещал на своей жене всё то зло, которое скопилось в его душе за долгие годы.
 
 Лицо у Любы стало каким-то тёмным, одутловатым, опухшим, взгляд больным, потухшим и затравленным. Всю семью домашний тиран держал в постоянном страхе. Иногда, загуляв с друзьями, он мог по два-три дня не приходить домой, и тогда в семье наступали дни короткого спокойствия. Бывшая любовь к Шагину сменилась теперь тяжёлой ненавистью и отчаянием. Люба всё чаще стала вспоминать свою жизнь с Николаем. Да и Валя как-то раз, отчаянно плача, когда отца не было дома, упрекнула мать:
 - Лучше бы мы с дядей Колей жили, он нас никогда не обижал.
«Что же я наделала?» - тяжело думала Люба. Она уже сто раз пожалела, что отказалась тогда принять Серёжку. Теперь она была бы рада  Николаю не с одним, а с двумя детьми, лишь бы не жить в этом кошмаре. Втайне от мужа Люба отправила письмо тётке Николая, спросила, как он живёт. Тётка не скоро, но ответила, что её племянник женился, взял хорошую женщину, живут очень дружно.
   Аню всё чаще стали оставлять ночевать у бабушки: Люба не хотела, чтобы ребёнок  видел скандалы пьяного родителя. Ладно Валя, со вздохом размышляла бедная женщина,  она-то ужё всё понимает, а Анечка ещё маленькая, напугаться может. 
   Полтора года пролетели, как в угаре.
   Однажды, придя на работу после очередного скандала, на невинный вопрос сослуживицы «как дела?», Люба, никого не стесняясь, в отчаянии подняла подол и приспустила колготки: вот, смотрите! Сотрудницы смотрели на неё с немым изумлением: весь низ живота женщины, от бёдер и выше, был в чёрных синяках.
 - Что это? – наконец потрясённо произнесла одна из них.
 - А это, девушки, Шагин учит меня, как надо жить, - еле вымолвила Люба, захлёбываясь рыданиями.
   У Лехи, видно от постоянных попоек, с головой стало твориться что-то неладное. Как-то раз, придя с работы, Люба увидела, что он, сев на корточки, тычет под шифоньер швабру.
 - Я сказал, вылазь оттуда, - орал Лешка  дурным голосом.
 - Ты кого там гоняешь? – удивилась жена. Кошки у них не было, может, чужая забежала?
 - Любовники твои там от меня прячутся, - услышала она в ответ, - один под шкаф забился, а другой, гад, под диван залез.
«Какие любовники, откуда бы им взяться?» - хотела было возразить ему расстроенная женщина, но вдруг поняла, что объяснять что-либо бесполезно. Место между шкафом
и полом  было только кошке пролезть, человеку туда забраться просто невозможно. Люба хотела было сказать ему об этом, но, глядя на его страшное лицо, покрутила у виска пальцем и ушла на кухню. «С ума сошёл, что ли?», - подумала она.

Лешка всё чаще стал угрожать жене расправой:
 - Ты мне всю жизнь испоганила, мать-перемать! – рычал он, - ну подожди, подожди, скоро я от тебя избавлюсь!
   Через некоторое время, в одно декабрьское утро, когда Люба собиралась на работу, а Валя в школу, он, грозно оскалившись, сказал Любе, замахиваясь кулаком:
 - Сегодня  вечером, тварь, я тебя убью, так что готовься. Готовься, я сказал!
Люба испуганно отшатнулась, ожидая удара, а Валя, услышав его слова, в отчаянье  закричала, заступаясь за мать:
 - Папка, ты что говоришь?!
Но озверевший отец отшвырнул её в сторону, как котёнка:
 - И тебя заодно прикончу! Я сказа-а-л!
Валя больно ударилась об угол стола и горько заплакала.

   Весь день Люба на работе была молчаливой и задумчивой, несколько раз принималась плакать, а после работы, заскочив в аптеку, купила пачку снотворного. Потом, зайдя в магазин, взяла бутылку водки, кое-какой немудрёной закуски и поспешила домой – не дай бог опоздать хотя бы минут на десять: опять будет скандал с мордобоем. Господи, как она измучилась! Это не жизнь, а какой-то ад кромешный! Всё тело болит, как один сплошной кровоподтёк. И девчонки бедные, что они видят в этой жизни с таким извергом?
Четырнадцатилетняя Валя была уже дома, готовила уроки. Алексея не было, ещё не пришёл.
 - А этот  где? – спросила она у дочери.
 - Не знаю, ушёл куда-то, - скривилась девочка.
Когда Валя легла спать, Люба открыла бутылку с водкой и растворила в ней пачку снотворных таблеток.
   Шагин пришёл домой поздно. Люба, ожидая его, спать не могла.
Муж с мрачным взглядом прошествовал в середину комнаты, достал большой нож и сказал:
 - Ты не забыла, что я тебе сегодня говорил? Готовься!
«Да, он точно, с ума сошёл», - с нарастающим страхом подумала Люба, а вслух как можно спокойней сказала:
 - Ну, что ж, убьёшь – так убьёшь, только сперва выпей и закуси, хоть посижу с тобой напоследок.
У Лешки при виде поллитровки жадно загорелись глаза: с чего это жена так расщедрилась? Поставив на стол закуску, Люба открыла бутылку и налила водку в чайную чашку. Он жадно проглотил содержимое. Жена налила ещё одну чашку. Он, не раздумывая, выпил и её…
   Водка со снотворным сделали своё дело, и скоро Лешку стало клонить в сон. Он так и уснул за столом, уронив голову на столешницу. «Хоть бы он никогда больше не проснулся», - с тяжёлой тоской подумала Люба. С большим трудом женщина дотащила расслабленное тело мужа до дивана. А потом, немного подумав, достала из шкафа крепкую бельевую верёвку и стала связывать храпевшему мужчине руки и ноги. Лешка во сне неожиданно дёрнул рукой, и она,  испугавшись, что он проснётся, схватила подушку, бросила её ему на лицо, навалилась и стала изо всех сил душить. Когда поняла, что всё уже кончено, села рядом с мёртвым мужем и заревела в голос.
   Проснулась Валя:
 - Мам, ты чего? – испуганно спросила она.
 - Валечка, он хотел нас убить, а я сама его убила. Теперь он нам не страшен.
И повторяла в каком-то исступлении, раскачивая головой в такт своим словам:
 - Я его убила… я его убила…
Валя вытаращила глаза, лицо её побелело:
 - Мама, что же теперь делать? Тебя же посадят.
 - Не посадят, доченька. Мы его сейчас унесём и спрячем, никто не узнает. Помоги-ка мне, одной тяжело. Надо его завернуть во что-то, а то так не вынести.
Она схватила первое, что попалось под руки – покрывало, которое её подарила соседка по коммуналке в прошлом году – яркое, с цветами. Мать с дочкой завернули Шагина, ещё раз перевязали верёвками, чтобы было удобней нести и, озираясь, осторожно вынесли из подъезда.
   На улице была глубокая ночь, им повезло, их никто не увидел. Недалеко от дома проходили трубы теплотрассы, в одном месте снег подтаял, образовав углубление. Вот туда они и спрятали свою страшную ношу. Ближе к утру начался сильный снегопад и окончательно скрыл под собой все следы ночного преступления.
   После зимнего события ходить Люба стала тяжело, словно каждый шаг причинял ей невыносимую боль.
 - Люб, что с тобой? – спрашивали у неё сослуживцы.
 - Да ничего страшного, радикулит, наверно, простыла где-то.
   
     Первыми заметили соседи, что скандалиста долго нет дома:
 - Люба, где муж-то? Что-то не видать и не слыхать его.
 - Да откуда я знаю? – спокойно отвечала она, - наверное, шляется где-то.
Отсутствие Лешки дома заметили многие, и когда у Любы спрашивали, где муж, она отвечала:
 - Да что вы за него переживаете? Весной растает.
А некоторым на тот же вопрос говорила, что она его убила. Ей, конечно, никто не верил, думали, что она так мрачно шутит.
   
   Шагина действительно нашли весной, и нашли случайно. Просто в тот отдалённый угол теплотрассы никто не заглядывал, и труп мог там лежать годами, но в тот день пришёл приказ начальства проверить теплотрассу: где-то прохудилась труба, и слесари искали утечку. Вызвали милицию, стали вести расследование. Милиционеры ходили по всем домам, находившимся в этом радиусе: а вдруг кто что знает? Лешку Шагина опознала Любина соседка, опознала по этому самому покрывалу, которое когда-то ей подарила.
   Любу забрали в следственный изолятор, а её дочки стали жить у бабушки. Новость быстро облетела небольшой городок, где большинство народа знали друг друга.
   Через несколько месяцев состоялся суд. Весь коллектив почты встал на Любину защиту.
Одна за другой выступали на заседании суда сослуживицы Любы, рассказывая, как жила эта семья, как Шагин издевался над Любой. Большинство присутствующих в зале суда  не могли сдержать слёз - никто не остался равнодушным. Вызвали в суд и Валю, но мать, ещё будучи дома, на всякий случай предупредила дочку, что она, якобы, сама, без неё, вытащила Лешку из дома той страшной ночью – не хотела, чтобы дочку  вмешивали в это дело. Любу все жалели, судья, видимо, тоже. Поэтому, расценив, что её поступок был совершён в состоянии аффекта, и, учитывая её здоровье, Шагиной дали только год условно. А через месяц Любу отпустили домой, так как пришёл приказ сверху амнистировать «мамочек».
    И она снова вернулась в родной коллектив, где проработала много лет.
   
   В новом районе сдавался дом, как раз подошла Любина очередь, и начальница почты вручила ей ордер на получение новой двухкомнатной квартиры. Люба плакала от счастья: наконец-то они с дочками заживут по-человечески.
   Спустя какое-то время Тоня с Любашей случайно встретились у магазина. Долго стояли, разговаривали о детях, о своих житейских делах.
 - А знаешь, Тонь,  - сказала она вдруг, - мне уже мало жить осталось, я скоро умру.
 - Любка, ты что болтаешь? – испугалась подружка, - разве такими вещами шутят?
- Ты же не знаешь, почему мне дали условный срок. В СИЗО у меня был приступ, меня обследовали. Врач ничего не сказал, только вздыхал и качал головой, ну я же не дура, и так  всё поняла. Лешка мне все почки отбил, а может, не только их.
   Она стояла и плакала, размазывая бегущие слёзы по тёмному опухшему лицу. Тонька пыталась как-то утешить её, но слова звучали неутешительно, на душе было очень тяжело. Она ещё не знала тогда, что видит свою подругу последний раз…

   Вскоре Тоня с семьёй уехали в Кировоград, в гости к двоюродному деду мужа, и её  какое-то время не было в городе.
   По возвращению она позвонила Людмиле. То, что та сообщила, потрясло Антонину:
 - Умерла наша подружка, недели ещё нет.
 - Как же теперь дети? – Тоня еле могла говорить от слёз.
 - С Полей живут. Она хоть и старенькая, но ещё шустрая. Любу провожали, народу много было: знакомые, соседи, сослуживцы. Да и любопытных – сама знаешь, сколько ходит.
   Подруги договорились в ближайший выходной сходить на кладбище. Серым безветренным днём царство скорби встретило их стаями ворон, голубей и воробьёв, которые летали от могилы к могиле, склёвывая приношения посетителей. Они стояли у свежего ещё холмика, помянув подругу по русскому обычаю стопкой водки.
 - Бедная Люба, - смахнула слезу Людмила, - всю жизнь мыкалась на общей кухне, мечтала о благоустроенной квартире, а всего только год в ней и пожила. Всё-таки убил её Лёшка.
  – А знаешь, если бы она тогда приняла в семью сына Николая, у неё бы совсем иначе могла сложиться жизнь.
 - А ты думаешь, Лешка дал бы им жить?
 - Куда бы он делся, они же были разведены.
 - Врачи сказали, что у неё сердце не выдержало.
 - Да, она сильно болела, но скрывала это.
 - А помнишь, она говорила, что у неё любовь к Лешке – ожог сердца?
 - Да, - печально сказала Тоня, - вот тебе и ожог сердца.
   Низкое северное небо равнодушно смотрело на них, и ему были абсолютно не нужны ни их радости, ни их печали.
   
   Господи, прости нас, неразумных!



Автор Тамара Шашева.
Написано в ноябре-декабре 2008 года,
обсуждалось на заседании Союза Писателей г. Белгорода. 
Копия у председателя СП.
Некоторые имена и фамилии изменены.


Рецензии
Потрясающий рассказ, Тамара! Жалко Любашу. Есть мелкие недочеты, но я не хочу на них заострять внимание. Когда будешь перечитывать, сама заметишь. Главное - написано хорошо и взято, как я поняла, из жизни. Заключение понравилось.
У тебя талант, Тома. Вполне могла бы издавать книги.
Молодец!!!

Инесса Соколова   05.10.2011 18:13     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.