Ноябрь 1957 г

1
Из колодца звёзды видны даже днём. Значит, и спутник тоже.
И погода наконец установилась ясная и даже немножко морозная. Папа говорит, такой дождливой осени уже давным-давно не было в Вольногорске. Последний раз — лет за тридцать до революции. В том самом году, когда из новой, всего три года как построенной пересыльной тюрьмы бежал народоволец Савелий Гурбин, почти соратник самого Александра Ульянова. Своим дерзким побегом он окончательно закрепил за нашим городом его славное имя — Вольногорск... Ну ладно. Сегодня мне облака не помешают, их не будет!
Вот только колодца у нас нигде рядом нет — есть водоразборная колонка через улицу. Колонка нам без надобности, потому что мы живём в кирпичном доме с водопроводом. Правда, мы живём на втором этаже, и воды у нас иногда не бывает, тогда бабушке приходится идти за водой к тёте Рине, которая живёт под нами... Ну ладно. Колодца рядом нет, а ночью, когда никакого колодца не надо, меня не выпустят на улицу.
Но я придумал, как увидеть спутник: надо забраться в щель между дровяниками. Задние стенки у дровяников довольно высокие — два с половиной моих роста, а то и все три. И расстояние между стенками такое, что мне всё труднее протискиваться. Чем не колодец? В первом, во втором и даже в третьем классе я запросто проходил по щели из конца в конец, мимо всех восьми сараев слева и восьми сараев справа, а в конце прошлого лета обнаружил, что могу проходить только боком. Да и то не по всей длине, а только посередине, потому что с обоих концов щель почему-то ещё уже, и мне в неё ни с какого конца не протиснуться.
Эту задачу я уже решил. Расшатал широкую доску в задней стенке нашего дровяника, как раз между поленницами, и выдернул нижний гвоздь, а на верхнем гвозде доска поворачивается. Про спутник я тогда ещё не думал, не было ещё никакого спутника. Просто мне не хотелось терять мою прогулочную щель, в которой было много всякого, известного только мне... Ну ладно. Всё это были детские забавы, а теперь моя щель понадобится мне для серьёзного дела.
Я даже заранее приготовил два новых кирпича, потому что сразу за отодвигающейся доской в дождливые дни разливается длинная и довольно глубокая лужа. Одна половинка кирпича там уже есть, прямо посередине лужи, но одной мало, потому что придётся стоять на одной ноге и держаться руками за стенки сараев. Долго ли я так выстою, ожидая спутник?
Спутника я не увидел, потому что увидел котёнка. И даже не я его увидел, а он меня — и прыгнул с половинки кирпича пря­мо ко мне, как только я отодвинул доску...
2
Прежде всего котёнка было решено отмыть.
Ни мама, ни папа ещё не вернулись с работы, и это облегчало нашу с бабушкой задачу. Вернувшись, они увидят пушистого и ласкового зверя, а не грязного замухрышку, который не сегодня-завтра отдаст концы от голода и неухоженности. Но вернуться они должны были вот-вот, поэтому мы с бабушкой спешили. Горячая вода была — бабушка совсем недавно поставила чайник. Он ещё не начинал закипать, но всё равно пришлось добавить столько же холодной. А мыть котёнка бабушка решила в моей ванне, потому что за корытом для стирки надо было спускаться во двор и идти в дровяник, откуда я и принёс котёнка.
Он оказался очень красивым, полосатым. Но не как зебра, а как тигрёнок: рыжие на белом полоски к своим серединкам темнели до почти чёрного, и уже отмытый, но ещё мокрый котёнок казался немножко грязным. Наверное, поэтому бабушка и мылила его аж три раза. Котёнок даже не сопротивлялся — настолько он был голоден и слаб. Это же сколько дней он просидел на половинке кирпича? Я в свою щель почти неделю не заглядывал, с самых праздников...
Когда бабушка наконец вынула котёнка из моей ванны и поставила на коврик, он несколько раз сильно-сильно (но видно было, что из самых последних сил) встряхнулся, лёг, уронил голову на вытянутые лапки и закрыл глаза.
— Баба Ева, он умер! — отчаянно и зло закричал я. — Зачем ты его мыла?!
Котёнок легонечко вздрогнул от моего крика и опять обессилено замер.
— Тихо, тихо! — почти шёпотом проговорила бабушка. — Кричать мы теперь не будем, а то счастье спугнём!
Она поставила перед котёнком блюдце с молоком, обмакнула палец и молоком помазала котёнку нос. Он вяло облизнулся и открыл один удивлённый глаз. Бабушка снова помазала ему носик, и котёнок открыл второй глаз...
Когда мама и папа пришли с работы, наш ласковый пушистый зверь был сыт и сух и дремал на мягком и тоже сухом коврике, который бабушка постелила ему под самой печкой.
Коврик был сплетён из белых и оранжевых тряпочек. Наверное, поэтому мама не сразу заметила котёнка. А папа, конечно, сразу заметил, потому что он всё и всегда замечает, такая у него работа, но мудро промолчал. Он сочувственно подмигнул мне и бабушке, снял с мамы пальто, аккуратно повесил его в шифоньер и стал расстёгивать портупею. Мама сковырнула ботики, прямо в туфлях добрела до дивана и упала на него. Пружины сказали своё обычное «дзенн-тр-тр!».
Спавший котёнок подскочил, выгнул полосатую спинку и задрал полосатый хвостик... Посмотрел сначала на маму, потом на папу, успокоился, сел и вежливо и громко поздоровался по-кошачьи.
— Это ещё что такое? — спросила мама, тоже сначала подскочив, а потом усевшись на диване. — Вот не было печали!
— Здравствуйте, ваше высочество, — сказал папа, снимая фуражку. — Вы сегодня ужинали?
— Да, спасибо, — по-кошачьи ответил котёнок и стал вылизывать своё беленькое пузико, немножко сильно раздувшееся после второго блюдца.
— Боря, ты что? — возмущённо спросила мама. — Неужели ты и вправду думаешь, что нам...
Бабушка, отвернувшись, доставала из буфета тарелки и делала вид, что ничего не слышит.
— Я думаю, что нам оказали высокую честь, Любочка! — весело и торжественно сказал папа. — Каждая кошка — королева в изгнании. Значит, каждый котёнок — принц.
— Ах, делайте что хотите! — вздохнула мама. — Я смертельно устала и хочу есть. А ещё больше — спать...
И Принц остался с нами навсегда.
3
Я немножко удивился, что понимаю по-кошачьи, но только немножко. А в том, что папа сразу стал понимать Принца, нет ничего удивительного. Папа всё понимает. Это маме — хоть заобъясняйся, а папе никогда ничего объяснять не надо. Вот и я, наверное, весь в папу... Ну а бабушке и понимать ничего не надо: бабушка чувствует. Она даже уколы умеет ставить так, что совсем не больно...
Вот только Принц не сразу стал мне доверять и всё рассказывать. Сразу он доверился только бабушке, а потом почти сразу папе, и только потом уже мне. Бабушка его чувствовала, папа понимал, а мне было интересно — и Принцу нравилось, что мне интересно всё, что он рассказывает... И только маме он так и не доверился и притворялся перед ней обычным котёнком.
А мне он много разного рассказывал, но сначала всякую ерунду: про синичек, про то, как за ними надо охотиться, и что рыбка всё равно вкуснее, но котята не умеют её ловить... А, может быть, он не то чтобы не доверял мне, а просто поначалу отсыпался, отъедался и вообще приходил в себя после нескольких дней, проведённых на половинке кирпича посреди ледяной лужи, вот и бормотал первое, что приходило в голову. Усядется на подоконнике, уставится на крыши дровяников и бормочет, и косит на меня жёлтым глазом: интересно ли мне?
Мне было очень интересно. Я сидел рядом с котёнком на стуле, разложив на подоконнике тетрадь для рисования, слушал его рассказы и рисовал крыши дровяников и пролетающий над ними спутник, который я из-за Принца так и не увидел. Фотографии спутника были во всех газетах, и я знал, как его надо рисовать...
Зря я его рисовал. Всё равно Простой Карандаш поставит мне тройку, а то и тройку с минусом. Он говорит, что рисовать можно только то, что сам видел...
— А ты нарисуй синичку! — посоветовал Принц, словно услышав мои мысли.
Я нарисовал ему синичку, которая сидит на крыше дровяника и клюёт звезду на лбу спутника.
Принц потрогал лапой синичку, одобрительно кивнул и закрыл лапой спутник.
Я понял его, взял резинку и стёр спутник.
— Совсем другое дело! — сказал Принц. — Очень хорошая синичка. Много-много!
— Что много? — спросил я.
— Много дней кушать, если такую поймать! Только я такую не поймаю, у меня когти маленькие... — Он стал вылизывать лапку, покусывая между когтями и кося на меня жёлтым глазом.
Стереть большую (в пол-сарая!) синичку и нарисовать совсем маленькую? Ну уж нет! Я стёр крышу дровяника и нарисовал Принца — но такого, чтобы синичка была только немножко меньше, а то совсем маленькая ему не понравится... Принц отвернулся и стал ловить лапой муху на стекле. Никакой мухи там не было — Принц просто показывал мне, что ему стало скучно.
— Хочешь молока? — спросил я.
Принц дёрнул хвостом.
— Хочешь стенку поцарапать? Я замажу, мама не увидит!
— Я рыбки хочу, — сказал Принц и прихлопнул на стекле несуществующую муху.
— Сегодня не получится, — вздохнул я. — Но вот завтра после уроков Савка едет с отцом на Качайку с ночёвкой. Я его попрошу, и в воскресенье он принесёт тебе ёршиков. Потерпишь до воскресенья? Всего два дня! Даже почти один...
— Я не люблю ёршиков, — хмуро сообщил Принц. — Я хочу королевской форели.
— Где же я тебе её возьму? — огорчился я, потому что никогда не слышал про такую рыбу.
— Вон там, — Принц показал лапой вниз, за стекло, где были крыши дровяников.
— Там? — переспросил я.
— Да. Там.
— Там только лужа между дровяниками, а в ней головастики! Да и те уже, наверное, замёрзли.
— Там заповедное озеро с чистыми притоками, в которых плещется королевская форель, — тоскливо произнёс Принц. — И только один человек в мире способен поймать её — Мак-Мордайн!.. Другие, конечно, тоже могут — но только на мотыля, сплетённого из тончайшей медной проволоки самим Мак-Мордайном...
— А кто он такой — Мак-Мордайн?
— Главный браконьер Его Величества!
— Сказки всё это, — нерешительно сказал я. — Ты, наверное, всё это выдумал, Принц. От скуки... Хочешь ёршиков? Послезавтра будут!
— Дурак ты, — мурлыкнул Принц. — Я тебя, можно сказать, пригласил, а ты...
И он стал демонстративно вылизывать у себя под хвостом.
Это было что-то новенькое. Куда это Принц мог меня приглашать? Почти две недели после того, как я принёс его из моей щели, он даже в коридор не выходил, а на улицу смотрел только из окошка. И всегда вот из этого, откуда хорошо видны только крыши дровяников и два дерева за ними, у самого забора, которого не видно... Я оглянулся на бабушку. Баба Ева помешивала в сковородке — делала зажарку для борща — и не слушала нашу беседу с Принцем. Или притворялась, что не слышит.
— Там что, по правде озеро? — тихонько спросил я и ткнул пальцем в стекло. — Или ты лужу называешь озером?
Принц перестал вылизывать под хвостом, сел прямо и посмотрел мне в глаза.
— По правде, — сказал он. — Пойдём, сам увидишь.
— Сейчас? — совсем шёпотом спросил я и снова оглянулся на бабушку.
— Да.
Я посмотрел на свой рисунок.
Никаких синичек и никаких котят Простой Карандаш нам не задавал. Он задавал нам нарисовать «вид из окна моего дома». Сначала я это и рисовал, а потом решил нарисовать спутник над сараями, а потом Принц захотел синичку, а потом я стёр и спутник, не понравившийся Принцу, и крыши сараев, потому что синичка сама была как пол-сарая... Ну и что? Я скажу Простому Карандашу, что из окна увидел синичку, и что Принц тоже сидел на подоконнике, смотрел на синичку и ловил муху. Принца я видел? Видел! Поэтому всё правильно. Я быстренько нарисовал муху рядом с его лапкой и чуть выше клювика синички. Получилось, что синичка тоже охотится за мухой... Ну и ладно, совру что-нибудь!
— Баба Ева, я на улицу! — крикнул я. — Принц хочет погулять!
— Домашнее задание сделал? — спросила бабушка.
— Да! — Я не стал уточнять
— А Принца не потеряешь?
— Не! Он мне кое-что покажет, и мы сразу вернёмся!.. Так, да? — шёпотом спросил я Принца.
— Там видно будет... — мурлыкнул он.