Бабуленция

               

                Бабуленцией  ласково называл ее  внук, наш сосед Володька. Приходя вечерком к моему мужу,  заискивающе просил: «Бабуленцию не поможешь донести?» Муж шел нехотя, но не смел отказаться: не лежать же бедной  бабушке во дворе.  Восьмидесятитрехлетняя бабушка весом под сто, надо заметить, отличалась завидным здоровьем. Причина немощи ее была иного рода.
                «Маташка! Одежу мою неси, во двор пойду», —  в послеполуденный час  просила Бабуленция Володькину жену Наташку,  синеглазую, хитроватую,  но внешне  покорную молодую бабу."Маташка", недавно привезенная Володькой из деревни, за бабушкой ходила хорошо, хотя без особой сердечности.  Я  представляла сквозь стену, как Маташка подавала ей халат,  валенки и пальто, несмотря на  несусветную жару.   
                Бабуленция  укрепляла на носу очки и, опираясь на худую  Маташку, как на сучковатую палку, ковыляла к двери. Маташка сажала ее на лавку около подъезда и уходила кашеварить, и бабуля оставалась одна.  Бледнощекое лицо ее с поджатыми губами,  очерченное черным платком с яркими цветами, выглядело скорбно. Очки с толстыми линзами треснули,   глаза даже не угадывались в ледяных колодцах, от  изоленты на дужках веяло замшелостью. 
                Бабуленция сидела скромно, над ней синим светом полыхала сирень, и у всякого шедшего мимо, под сердцем холодело: старуха еле дышит,  и что она делает  в этом мае, под сиренью,  пахнущей любовью, страшная, как смерть? Глазам больно. Часами рассматривала  старуха тяжелые гроздья, бросающие тень на ее поношенное лицо. И я думала: неужели надо так состариться, чтобы остановиться на несколько часов и пощупать глазами ту особую красоту, которую юность проскакивает на полном ходу?
          Ко мне бабуля обратилась лишь раз: «Стой! — приказала она, и я замерла, всматриваясь в куст, который вдруг заговорил. — Тебе пенсию принесли?»
             Я сначала обиделась, хотела сказать, чтоб бабуля протерла очки,  мне до пенсии четвертак века, — но пожалела чудную. «Не принесли!»  «Вот суки!» —  в нецензурной форме пожаловалась бабуся роскошному сиреневому кусту.
                Следует заметить,  что ее слабоумие и видимая  близорукость исчезали с уходом жары. Когда закат вывешивал над елками свои красные флажки, Бабуленция тяжело поднималась и, шаркая мягкими валенками,  пересекала тротуар. Топала вглубь двора, к доминошному столику,  где уже затевали колготу два доходяги в мятых майках и трико с пузырчатыми коленками. По-свойски втискивалась за столик и хлопала тяжелой ладонью по столу, что означало: «Мужики, начинай игру!»
               Те  услужливо протягивали коробку с  домино. Подтягивались аборигены, любители поглазеть дворовое шоу. Дело в том, что бабуля играла, как Бог.
            Во время игры она оживала, что-то бормотала, кхыкала, даже лихо сплевывала сквозь зубы: «Эх, ща я тебя, Витек!»  И  в большинстве случаев выходила победительницей.  В конце поднимала  пухлую руку и делала характерный знак: требовала магарыч. Поверженный Витек, утеревшись, топал за  призом.    
             Выигранный алкоголь она, боясь Маташку и внука, употребляла на месте, причем  без закуски.  И в конце нежного и длинного, похожего на шелковую ленту вечера, покачиваясь,  как мешок с сахаром,  сползала под стол. Впрочем, не причиняя себе увечий. Мужики кричали Маташку в окно, она, сверкая  синими  молниями, сердито бранилась на подстрекателей, вспоминая их мать нехорошими словами.
            Бабуленцию приносили и клали на диван. Она долго ворочалась, кряхтела, хрипела за стеной. Маташка жаловалась, что бабуля частенько бредит  и выкрикивает: «Почтальонку жду, а она не идет и не идет!» Мне казалось:  сама стена дышит,  кряхтит и ворочается, ждет известий от кого-то далекого, давно  не живущего в этом доме.   
        Однажды стена замолчала.  Потом захлюпала Маташкиным носом.
        «Пойдем, Бабуленцию донесем, —  пришел растерянный  Володька, траурно моргая черными ресницами. — Отмучилась наша баба Клавдя. Э-э-х... Золото была, а не бабулечка». Тело завернули в покрывало и потащили сверху вниз, а не снизу вверх, как обычно. Там ждала специальная машина.
           Мне стало как-то не по себе, хотя не моя, конечно,  бабка. Но и сейчас, по прошествии времени, я уверена, что  Бабуленция никуда не делась,  не умерла в прямом смысле, ее просто вызвали куда-то по делу  — пришла к ней, наконец, долгожданная почтальонка.  И где-то за тысячи километров отсюда  звякнули костяшки домино, расцвел сиреневый куст, и согрелась  под чьим-то боком стена, одним словом, заполнились все пустоты.