Ухмылка кармы

Весь  мир – лицедействует!  Не  верите?  Спросите  у  Вильяма,  нашего,  э –э – э,  Шекспира!
Но  нигде  в  мире,  это  не  получается  так  самодостаточно  и  своеобычно,  как  у  нас.
На  матушке  Святой  Руси!  Коли  возьмёмся  с  усердием – выйдет  драма. К  бабке   не  ходи!
Ну  а  уж  возьмёмся  импровизировать,  то  быть  водевилю,  с  элементами  фильма  ужасов.
Впрочем,  всё  вышеизложенное  прошу  считать  присказкой…
                **************************************

 - Так  ты  на  заводе  слесарем -  сборщиком  трудился?  Уважаю!  Гегемон – в  технике  силён!-
Партог ,  изо  всех  сил  человечно,  посмотрел  мне  в  глаза.  А  иначе,  что  он  за  парторг? 
Только  человечно  и  с  пониманием!
- Угу.-
- Стало  быть,  как  представитель  рабфаковской  молодёжи,  ты  просто  обязан!...  – парторг
выделил    ударением. – Обязан, …  принять   участие  в  битве  за  урожай.-
Никому  и  ничем  я  не  обязан. Да  как  объяснишь?  Ну  работал  год,  до  армии, на  заводе…
Числился  сборщиком  третьего  разряда.  А  по – правде,  был  ККП.  Это  значит:  кто  куда
пошлёт.  Посылать  и  вправду,  того,  не  стеснялись.  Эх !  Да что  там  толковать – посылали
часто  и  с  удовольствием.  Мастер,  например,  за  техническим  спиртом,  отправлял.
Знал.  Донесу  до  цеха,  без  усушки  и  утруски,  весь  литраж.  Я  ведь  в  цеху   младшеньким  был.  И  пожалуй ,  единственным  равнодушным  к  алкоголю.  Ну, а  когда  я  всю  канистру
отдавал  мастеру,  тут  уж…  Тут  уж  вся  бригада  посылала  меня !
Вырастили,  мол,  всем  дружным  рабочим  коллективом,  бестолочь  и  штрекбрейхера!...
В  общем  мёл,  красил,  носил.  На  жизнь  не  жалился,  Платили  по -  среднему,  так  что  выходило   рублей  на  пятьдесят – сто  поболее,  чем  у  молодого  инженера. И  мне  хватало,
и  маме  помогал.  А  вот  с  техникой  знаком  был  шапочно.  Здравствуй,  мол  и  прощай!
Обучать  меня  из  бригады  никто  не  рвался,  так  как  понимали  классовым  чутьём -  казачок
явно   засланный.  Не  пьёт – раз. В свару,  под  зарплату,  не  режется – два.  Корневой  сермяжный  юмор – не  воспринимает.  Три.  Стал  быть,  отгарцует  годок,  а  там  и  в армию…
А  после,  как  водиться,  в  институт.  И  оно  нам  надо,  за  тридцать  наставнических  серебря-
ников,  ему  и  себе  жизнь  портить?  Разжижать  густое  сусло  пролетариата,  чуждым  ингри –
диентом?!  И  ведь,  как  в  стакан  *Столичной*  смотрели!  Призвали  меня  в   вооружённые ряды,  а  по завершении  ратного  долга,  поступил  я  на  подготовительные  курсы  для  демодебилизованных  и  тех  у  кого  трудовой  стаж,  более  двух  лет.  На  рабфак,  по старинке. И  вот  по  окончании  этого  славного  и  весёлого  курса,  который  открывал  мне  дорогу  к  знаниям,  вне  конкурса,  происходил  этот  диалог.  Происходил  в  парткоме  родного,  теперь  уже,  ВУЗа.  Точнее  это  был  монолог  Гамлета,  тьфу  ты!...,  парторга,  в  который  я  изредко  вплетал  своё  обезличенноё  мычание.  С  монологом  Гамлета,  эту  речь  роднило  лишь  одно: всё  решено  за  нас  судьбой  злодейкой. Ты,  парень  как  считаешь?  Быть  в  ВУЗе  иль  не  быть?  Иль  ополчась  на  море  бед,  вооружиться  несогласьем  и  быть  отчисленным?...  Забыться  у  токарного  станка  и  видеть  сны  о  счастье?!  Не  скажу  никакой  крамолы – в  каждом  парторге  жил  актёр! 
-Дадут  тебе  комбайн  отличный!  *Нива – СК 5А*!!!  Тут  тебе  и  на  свал,  и  на  подбор,  опять  же  и  обмолот  сразу!  Сиди  да  штурвал  крути.  Прогресс!!! –
- Угу.-
Отлично.  Знать  бы  ещё,  откуда  у  той  *Нивы*  вымя  растёт…
- Ну  и  само  собой,  в  сентябре,  когда  у  всех  бульба  начнётся,  внеплановый  отпуск.
На  две  недели- к маманьке,  на  печку!-  судя  по  слогу,  родом  был  он  из  зажиточного  кол - хоза.  Инкубатора  Гамлетов  и  парторгов…  Однако  последний  довод,  действительно,
веский.  Избежать  копания  в  мокрющих  и  грязнющих  картофельных  делянках,  часто  под
дождём…Оно  того  стоит.  Эх! Где  наша  не   пропадала,  там  не  наша,  точно,  рехнётся!
Стало  быть…
- Угу!-
Вот  так, единожды  угукнув  и  очутился  я  на  легендарной  целине.  Прям  в  том   селе,  где
Иван  Бровкин !  Клянусь!  Именно  там!  Мне  тамошний  парторг,  в  своём  монологе, поведал
сей  исторический   факт.  Агдамовский  район,  станция  Пыльда,  совхоз  Изубытное…
Правда,  меня  от  центральной  усадьбы,  ещё  на  двадцать  парсеков  в  степь   запичужили.
На  полевой  стан.  Приезд  свой  и   новоселье  опущу.  Одно  скажу.  Ни  вежливостью,   ни
гостеприимством   аборигены  не  блистали.  В  основном  рабочий  люд  с  предприятий 
ближайшего  городка  Ворска.  В  битве  за  урожай  поднаторевший  в  доску.  И  был  я  им,
откровенно,   по – фиг.   Опять  же,  классовое  чутьё  никто  не  отменял. Глянули – поняли!
Засланный   казачок.  Клейма  ставить  негде!   А  парторг   ВУЗовский,  крёстный  мой,  мать  его,  как  в  воду  глядел…
На  следующее  утро,  бригадир  полевого  стана  осчастливил  меня  беседой!
- Комбайн  знаешь?-
- Нет.-
- Во,  бля…!  А  хлеб  ешь?-
- Да.-
- Ну  тогда  и  комбайн  знаешь! Бля.-
Жестом  афинского  корифея,  он  воздел  руку  и  указал  мне  на  корабль  пришельцев  из
глубокого   гиперпространства.  А  чё,  подумал  я?  Что  не  опровергнуто  насмерть,  то  воз –
можно…  Особенно  в  наших  бескрайних  прериях.
-  Нива.-  произнёс  он  с  бесстрастием  Чингачгука,  пыхнувшего  четыре  трубки  мира  подряд.
- Где?- насколько  я  помнил,  ближайшая  хлебородно – житная  нива   находилась  верстах  в  двух  от  стана.  А  мы  стояли  на  земляной  утрамбованной   площадке,  на  метр  вглубь  пропитанной   солярой.
- Комбайн *Нива*,  бля!-  ещё  раз  указал  бригадир   на  инопланетный  корабль.  Я   молча
смотрел  на  свою  карму.  Так  вот  ты  какой  -  цветок   каменнай!   Карма  взирала  на  меня  с  надменностью  мезозойского  верблюда, весело  поблёскивая  на  солнышке  боками,   покры-
тыми  слоем,  лучшего  в  мире  советского  мазута.  Где – то  в  палец  толщиной…
- Вот  теперь  смотри.- бригадир  начал  открывать  мне  тайны  воина,  идущего  священным  путём   хлебороба.  Такова  его  миссия   в   этой  жизни. Такова  его,  опосредованная  битва
за  урожай. Опуская  подробности  и  хитрости  укрощения   необъезженной  степной  Нивы,
скажу,  что  точкой  в  его  откровениях   служило,  всё  то  же  сакраментальное – бля!
- Понял,  бля?-
-  Да.  Бля.-
-  На  хлеб  тебя  посылать,  понятно,  ну  его  на  хрен!  Будешь  суданку  косить.-
Мудро!  Значит,  с  хлебом  будет  родной  край!  А  косить  мы  привычные.  Тут  нас,  тем  самым  хлебом,  не  корми…  Сами, кого  хошь   научим!
Ну  и  потянулись  хлеборобские  будни…
                **********************************

Совсем  туго  с  развлечениями  на  полевом  стане. Женщины,  ну  то  есть  поварихи,  уже 
поделены  про  меж   пшеничными  Казановами.  Была  на  стане  парочка  оных.  Из  того  же
славного  Ворска.  Они (Казановы)  их (поварих)  за  попы  щиплют  и  плывёт  над  нивами
безбрежными  весёлое  повизгивание,  вперемежку  с  чувственными  матюгами…
Любовь  буянит,  меж  хлебов  золотистых.  Эх  Русь,  птица  гусь!  Кто  тебя  такую  выдумал?!
Хоррр – о – ошо!  Ну  а  остальным,  кто  попроще  и  развлечения – пожиже.  Так  скть,
джентельменский  набор: чифир,  свара  на  интерес,  нарды.  Опять,  чифир…  В  целом -  не  густо.  Ах,  да!  У  меня  ж   лично,  ещё  мустанг   есть.  Нива!  Верблюд  ты  мой,   мезозойский!  Если  абстрагироваться  от  истины,  что  танки  грязи  не  бояться,  то  мой  верблюд,  кажется,  только  грязью  и  жив  был.  Если  дорогу  развезло,  расхлябенило – он,
грохоча  всеми  потрохами,  полз  домой,  на  стан  с  упорством  пьяного  домоседа – затворника.  На  сухом  просёлке – ломался,  сука! Ну, а  когда  ни  то  и  ни  это,  я  косил  таки,
траву  суданку.  Пополняя  кормовую  базу  регионального  животноводства.
Бригадир  контролировал  меня  один  раз.  Постоял,  посмотрел   и  резюмировал  вкратце:
- Да – а.  Бля…-   
Что  оно значило  я  не  понял,  да  и  понимать  не  хотел.  Хотел  лишь  одного:  дать  скорейше  дёру  из  мест  этих,  в  сторону  цивилизации.  Достала  меня  суданская  жизнь,  до  самого
глубокого  ливера. 
Даже  выпивки  на  стане  не  было!  Как  последнего  прибежища  тоскующей  души.
В  страду,  на  селе  вообще  сухой  закон.  Как  бы.  Ну  становые  аборигены – то,   не  страдали.
Кто  в  баталиях  закалён,  дул  *Тройной* и *Лосьон  цветочный*…  Остальные  перебивались,
как  могли.  Тут  ещё  история  вышла…  Как  напиток  гурманов,  у  нас  котировался  самогон.
Как  его  житные  ратники  величали – рукопись.  Помимо  трезвости  локальной,  в  стране  о  ту  пору  свирепствовала  трезвость   всесоюзная.  Михал  Сергеич  расстарался.  Помните?
Водки  днём  с  фонарём  не  сыщешь.  А  самогон  доставали  из  соседнего  отделения  того
же  Изубытного.   Неплохая,  кстати,  рукопись.  Содержательная.  Поллитру  на  двоих  про-
читаешь,  весь  вечер  содержание  осмысливаешь.  А  на  утро  голова -  ни -  ни.  Только  изо
рта  воняет. Гнал  эту  рукопись  Макарыч.  Пастух  местный.  По  иронии  судьбы,  сам,  совер- шенно  непьющий   мужичок.  Хозяйственный.  Справный  такой.  Только  инвалид.  Хромал  сильно.  Почему  незнаю.  Я  и  видал – то  его  один  раз,  мельком,  когда  в  деревню  за  какой – то  запчастью  на  попутке  гонял.  Расплачивался  он  той  рукописью,  за  помощь  в  хозяйстве.  Ну  и  вообще,  приторговывал.  Судить  не  надо!!!  Как  сказал  классик:  на  войне  и  поросёнок – божий  дар… В  селе  с  деньгами  не  густо,  а  они  порой  ох  как  нужны!
Да  и  то  сказать:  товар – то у  Макарыча  всегда  добротный  был.  В  общем,  была  в  СССР
 свободно  конвертируемая  волюта.  Была!  Своя.  Неповторимая,  эксклюзивная,  чужеземным
мудрецам,  веками  непонятная…  Ну  вот  на  фоне  всесоюзной трезвости  на  Макарыча  и
настучали.  Своя   крыса,  какая - нибудь.  Из  односельчан. Эх  ты  зависть  и  жадность!
Монопольно  -  человеческие  гадости.  Никто  из  земной  фауны  более,  этими  гадостями  не
награждён.  Только  люди!  Ну  и  прёт  по  сельцу  проверка…  Типа  ко  всем,  на  предмет  самогоноварения,  а  фактически,  к  Макарычу  напрямки.   По  дружеской,  так  сказать,  наводке.  Самогон  у  него  годами  настаивался,  не  тронут  был.  У  кого  другого  появилось –
употребилось.  И  нету  греха… А этот  не  пьёт.  Поэтому  грех  есть!  Парадокс,  однако.
Впрочем  деталей  не  ведаю,  а  было,  сказывают,  так:  комиссия  районная  была. Не  местная.
Им  для  отчёта,  весьма  кстати,  подобный  прецендент.  Плывут  по  улице  втроём:  капитан
 из  райотдела  и  два  чина  районных  невеликих,  как  понятые.  Чтоб,  стал  быть,  всё  в  рамках  правового  поля  и  буквы… Сед  лекс,  дурэ  лекс – говорили  древние.  Что  в  контексте  конкретной  ситуации  переводиться   просто:  плакал, Макарыч,  твой  бизнес.
Слава  Богу,  кто –то его предупредил  или  сам  вовремя  почуял  неладное.  Хватает  он  сорокалитровый  подойник  с  брагой  и  на  пузе  его,  на  кривой  ноге,  в  навоз – бу –у – ултых!   И  воду  в  него  из  дождевой  бочки,  что  во  дворе  стояла,  плесь,  ведра  два.
А  для  верности,  в  хате,   за  печкой  подойник  спрятал.  Зачем?  Кто  знает!  Неисповедима
русская  логика!  В  эту  пору и  заплывает  к  нему  во  двор   Высокий  Синклит,  весь  до  единого.  Ну,  понятно,  откашлялись  для  солидности  и  бумагами  ему  в  нос  тычут…
Мол,  в  целях   повышения  эффективности  борьбы  и  т. д.  и  т.  п.  Мол,  не  подумай, мил
человек  что  предвзято, что  по  доносу  мол.  Ни – ни!  Токмо  волею  высокой  директивы…
Сельский  участковый,  который  на  земле,  который  все  местные  грехи   в  лицо,  так  сказать,  знает,  ни  в  жисть  подобную  бодягу  разводить   не  стал…  Намекнул  бы  по – тихому,  мол,  ты  Макарыч,   поприжухни   на  полгодика,  со  своим  теневым   промыслом.
Он  ведь,  сельский  участковый,  тоже  человек.  Тоже  в  качественном  товаре  нуждается.
В содержательной,  так  сказать,  рукописи.  Ну  а  эти,  пришельцы,  подобных   тонкостей  бытия,  в  расчет  не  брали.  Приступили  к  делу,  ничтоже  сумняшеся…
Понятно,  не  обыск   времён  тридцать  седьмого,  но – в  сараюшки  заглянули,  в  погребку
слазали… Пусто!  Товар  Макарыч  уже  сбыл,  нового,    понятно,  выгнать  не  успел.
По  независящим  от  него,  вышеизложенным  причинам.  Самогонный  аппарат  разобран  на
запчасти  и  служит  на  подворье,  самым  благим  и  невинным  целям: в ёмкости – молоко,
в  трубках – чистая  водица журчит.  Змеевик -  завёрнут  в  фуфайку  и  закопан  под  забором,
со  стороны  улицы.  Так  что,  ошиблись  вы,  хлопцы,  адресом!
Однако,   капитан  дотошный  оказался…  В  хату  зашёл,  за  печку  заглянул.  Видит:  стоит
подойник  и  пахнет  ни  так,  ни  сяк.  Странно  пахнет. ( Ёщё  бы!  Дрожжи  бродящие  и  сто –
ялая  дождевая  вода!  Тот  ещё  амбре.)  Да и  чего  простому  подойнику  за  печкой  таиться?
- Что  это  У  Вас? – спрашивает  Макарыча.
- Вода.-  невинно  отвечает  тот.  И  в глаза    сотруднику   смотрит.  Честно – честно  так!
Тот  флягу  открыл,  в  стакашек  водицы  зачерпнул. Посмотрел  на  просвет,  понюхал.
Глотнул… Хм!  И  впрямь, вода.  И  спрашивает  Макарыча,  уже  не  официально  так,  по  свойски: - А  чегож  Вы  её,  уважаемый,  за  печку – то  спрятали? –
Вот  это  он  зря!   Растерялся  Макарыч,  аж  до  волнения.  Напряг  мозг  свой,   на  всю  при –
родную  мощь.  А  в  такие  моменты,  русский  мозг  работает  спонтанно  и  импровизационно.
В  горящую  избу  стремится.  Коня  на  скаку  тормозит.  Веками  проверено!
Макрыч  и  брякни  капитану: - А  мы  из  сектантов.  Из  свистов,  мы.  Обычай  у  нас  такой…
Мы  покойника  когда  обмываем,  потом  воду  год  в  хате,  за  печкой  храним!  Как  прадеды
учили…-
Капитан  напряг  всё  своё  серое  вещество,  осмысливая  услышанное.  А  когда  осмыслил,
наступил  конфликт  серого  вещества  с  желудком.  Прямо  по  среди  избы.  Едва  ему  успели
тазик  поднесть.  Полную  шайку  шлака  наметал,  сердешный!   И  бледный,  на  трясущихся  ногах,  поковылял  из  роковой  хаты  прочь.  На  воздух.  Понятые,  за  ним  гуськом,  молча
просеменили… Стал  капитан,  стех  пор  чахнуть,  Что  ни  съест – всё  на  волю  просится.
Не  приемлет  утроба  капитанова,  хлеба  насушного.  Ещё  бы!  После  такого – то…
Похудел,  осунулся  бедолага.  Аж  в  реанимацию   загремел.  Прознал   про  такое  Макарыч  и
поехал  в  Агдамовку.  Каяться!  Нашёл  капитана  в  больнице.  Лежит  страдалец,  в  потолок
глядит.  В  глазах  тоска  смертная,  в  вене – капельница  питательная.  Укор   совести,  одним
словом.  Пал  Макарыч  на  грудь  милиционерскую  и  молвит: - Прости  ты  меня,  человече,
Христа  ради!  Не  со  зла  сболтнул.  С  перепугу! –
Глянул  на  него  капитан  взглядом  полным  муки.
- Дурак  ты  дядя,  дурак!!!- только  и  молвил…  И  резко  пошёл  на  поправку.  Дело  на  Макарыча  оформил.  С  тех  пор  и  не  стало  на  стане  талантливой  и  содержательной  макарычевой  рукописи.  Пришлось,  тем  кто  особо любил  *  почитать*   с  тройным  усердием   налечь  на  *жёлтую  прессу*: одеколон  *Тройной*  да  лосьон  *Цветочный*.
                ***************************************

А  всё  таки  дал  я  тягу  из  сельского  вертограда.  Как?  Дак  *Нива*  помогла,  ненаглядный  мой  мезозойский  верблюд.  Я  же  говорил,  что  ездила  она  только  по  грязи.  А  однажды  выдался  денёк  сухой,  да  погожий. Не  её  день.  Ну  и  по  дороге  с  покоса,  навернулась
рулевая  колонка.  Я  так  думаю!   Даёшь  рулём  три  поворота   и  только  тогда  мой  верблюд
на  команду  реагировать  начинает.  И  то  медленно – медленно.  Вот  так  неспеша,  на  третьем  повороте  руля  и  зацепил   я   жаткой    деревянный   столб – электроопору.  Пасынок,
на   котором  провода  крепились,  тоже  деревянный  был  ветхий.  Столб  зашатало,  как  былинку,  пасынок  отломился,  провода  заискрили  как  фейерверк.  Замкнули,  обесточив  две  улицы.  Диверсия,  одним  словом.   Пока  суть  да  дело,  разбор  полётам,  притащили   меня  на  стан   затемно.  На  следующее  утро,  бригадир  играя  желваками,  посмотрел  мне  в  глаза
зверски  и  только  и  сказал: -  А  знаешь,  чо,  бля?!...- 
Знаю  родной,  знаю!!!  Уже  бегу – у – у – у!!! Прыгнул  я  на  своего  верблюда  и  погнал  его  прямиком  на  машинный  двор.   Ни  одно  хокку  и  танка,  не  сравнится   по  краткости  и  позитивности  с  бригадирским  бля!  Виват  тебе,  самурай  ты  мой,  целинно – пахотный !
Пригнал   свою  *Ниву*  на  машдвор. Помыл.  На  домкраты  поставил.  Резину  известью   по –
белил.  А  как  же!  Пложено!  Сдал  её,  в  общем.  Даже  не  отмыв  толком,  обожжённых  известью  рук,  кинулся  подписывать  обходной  лист. Дело  минутное:  ничего  не  получал,
ничего  не  должен.  И  прямо  со  стана,  рванул  по  просёлкам  степным,  меж  нив  золотых,
да  пешком  до  райцентра.  Только  и  крикнул  поварихам: -Аста  ла  виста!-
Зря,  по  моему,  крикнул.  Не  поняли  они.  Ни  прощания,  ни  радости  моей  освобождённой.
Бегу,  стало  быть,  душа  поёт… Час  бегу – поёт,  два  бегу – поёт.  На  исходе  третьего – ноги
задервенели,  да и душа  поохрипла…  Вдруг  вижу:  пылит  сзади  ЗИЛок   бортовой. 
Я  проголосовал.  ЗИЛок  остановился.  Водитель,  молодой  мужик,  лет  тридцати  с  небольшим,   открыв  дверцу  мотнул  головой – садись,  пехота.
- Ты  куда? –
-  В  район.  А  там  в  область,  самолётом. –
-  А  сам  то  откуда? –
-  Из  области,  говорю.  В  командировку  к  вам  приезжал. По  обмену  опытом…-
Разговаривать  мне,  ну  совсем  не  хотелось.  А  надо!  Разговор  здесь – цена  услуги.
Впрочем  мне  напрягаться  и  не  пришлось  слишком.  Водила  попался  словоохотливый.
- Во  дела.  Сёдня  с  утра  свет  в  посёлке ладили!  Прикинь,  какого – то долбохлёба  командировочного  на   комбайн  посадили,  а  он  столб  боднул.  Провода  пожёг  и  столб
треснул,  пришлось  новый  ставить.  Тот  то  старый,  по  правде, давно  пора  заменить…
Вот  с  утра,  до   трёх,  почитай  и  коногрёбились.  А  эти  тоже – хороши!  Посадят  на  комбайн,  чёрт  те  кого.  Хотя  я  то  комбайн  видал.  Его,  откровенно  говоря,  лет  пять  как
в  лом  списать  надо.  А  долбохлёба  этого,  кнутом  по  заднице…
Я  молча  кивал  головой,  выказывая  полное  согласие  с  оратором. Так  его, долбохлёба!..
Кнутом  его!...
-  А  сейчас  вот  пастуха  нашего,  Макарыча,  из  района  забрать  надо.  Хромой  он.  Не  дойдёт.  Суд  у  него  был.  Год  ему  дали.  Условно.   За  мелкое  хулиганство!   Ума  не  приложу.  И  чего  он,  колченогий,  натворить  умудрился?...
Я  уже  не  слушал.  Прикрыв  глаза,  я  отчётливо  понимал,  что  каждый  километр   пути
приближает  меня  к  цивилизации.  Ещё  часа  два – три   и  все  соблазны  и  возможности
города,  падут  к  моим  пропылённым   штиблетам.   Я  знал – будет  так!  И  был  прав…