Трофимыч

Все утро Трофимыч наводил порядок после вчерашних гостей.
– Насвинячили, как всегда, а я разгребай! – бурчал он вслух. – Хорошо, хоть зюбря завалили, оставили малость. Давно свежины не было.
У него всегда портилось настроение, когда случались такие наезды. Это лето дождливое, не так часто и приезжали. А в октябре ни одного дождя, речка обмелела, перекаты по щиколотку, вот они и повадились, чуть ни каждую неделю. Трофимыч сгребал мусор в ведро, то, что горит, сразу отправлял в печку, объедки – в миску собаке.
– О, даже водку не допили, охотнички хреновы. Ладно, зимой сгодится. А ты что здесь ошиваешься? Марш на улицу! – заорал он на кота. – Тайга аж шуршит от мышей, а он на печке сидит. Пошел, я сказал!
Он оглядел комнату.
– Ладно, здесь хватит, жизненное пространство освободил. Пол потом помою. Надо еще в бане убраться, пока светло.
Трофимыч взял ведро с мусором, сунул ноги в сапоги, пошел к мусорной яме в дальнем конце двора. Жульчик, классная лайка, лежал калачиком у своей будки и лишь повел ухом, да приоткрыл на секунду один глаз.
– Что, Жульчик, обожрался вчера?
Пес вопросительно поднял брови, затем поглубже засунул нос в пушистый хвост и глубоко вздохнув, снова задремал. Стайка мелких птиц с шумом, как порыв ветра, молча пролетела над головой. Трофимыч огляделся. Тайга стояла тихая, какая-то настороженная. Солнце тусклым пятном светило сквозь серую пелену. Еще стайка прошелестела над вершинами деревьев. Звонко заверещал черный дятел и смолк, подчеркнув глухую тишину.
– Ну, извини, Жульчик. Вон ты чего спишь, а я думал, обкормили тебя. И котяра тоже в хату стремится. Понятно, погода портится. Ну, дай бог хорошего дождя, чтобы река поднялась. Может, не приедут больше до сильных морозов. Надо будет побольше дров в дом занести. Но сначала все-таки баня.
В бане был полный бардак. Трофимыч начал было выгребать мусор, наткнулся на свитер в углу, поднял, швырнул на лавку.
– Витькин. Хозяин, твою мать! Женку свою привез. Она его только по имени-отчеству: «У Виктора Георгиевича такая солидная фирма! Мы с Виктором Георгиевичем собираемся зимой в Анталию». Ну и катились бы в Анталию, чего в тайгу поперлись?
 Закурил. В голове завертелись вчерашние разговоры.
«Ты, Трофимыч, все равно не пьешь, иди, пока мы тут с девочками побанимся, приготовь закусон». «Да, Трофимыч, тебе это уже ни к чему. Ты, поди, уже и не знаешь, что такое эрекция, а что эякуляция», – это уже Ванька, сопляк, туда же. Коммерческий директор! Понятно, что пьяные, а цепляет. А что делать, ведь действительно хозяева. Рыпнешься – выгонят. А куда сейчас, в зиму пойдешь? Да и хорошо тут, чего возмущаться. Бывают редко, питание завозят, работы не много. А зимой, так вообще спокойствие. Книг, вон, понавезли, читать, не перечитать. Потерпим еще».
Жульчик протяжно взвыл и стал беспрерывно лаять.
– Кого еще черт несет? – Трофимыч выглянул из бани. – Кто там, Жульчик?
Пес завертелся, заплясал на цепи. Хвост калачиком из стороны в сторону. И прилаивает, подвизгивает – просится. Трофимыч осмотрел тайгу во все стороны. А что там увидишь – на сопке пихта стеной, в распадке тополя, березы, ивняки.
– Ладно, Жульчик, отстань, некогда мне, – Трофимыч потрепал пса по загривку, вернулся в баню.
Но пес не унимался. Он лаял на одной ноте, как-то необычно: «Ав-ав! Ав-ав!». Трофимыч, машинально составляя на полочку флакончики, тюбики и прочие никчемные «прибамбасы», пытался припомнить, на какого же зверя так лает Жульчик. Вспомнить не смог. Лай, наконец, надоел. Трофимыч вышел, прислушался. Тихо в тайге. Только от соседней сопки отражается собачий лай: «Аф-аф, аф-аф».
«Эхо. Точно к непогоде» – подумал Трофимыч. Взял в сенях ружье. У него, против всех правил, оно всегда было заряжено: в одном стволе пуля, в другом картечь – в тайге всякое бывает. Спустил Жульчика. Тот с места молча равнул в сопку, в самый пихтач.
Трофимыч ждал. Долго. Уже стал жалеть, что поддался на собачью провокацию. Поставит зверя где-нибудь за сопкой, придется идти на ночь глядя. Нельзя не идти – обидится пес, потом неделю разговаривать не будет, от еды отворачиваться. Наконец донеслось далекое «Аф-аф». Нет, так Жульчик не лает ни на какого зверя. Пес звал, звал хозяина. Трофимыч прикинул направление, перевернул ружье на плече стволами вниз, чтобы хвоя не сыпалась, и пошел в сопку. Склон становился все круче, начались валуны, покрытые толстым слоем мха. В одном месте Трофимыч провалился ногой в расщелину между камнями, выругался, пошел осторожнее. Лай прекратился. Трофимыч еще некоторое время шел, потом остановился в нерешительности, вытер пот со лба. «Может, он на птицу какую? Бегай тут по тайге!»
Жульчик появился неожиданно, бесшумно, вильнул хвостом и энергично побежал вверх, периодически оглядываясь и поскуливая, будто подгоняя человека. Теперь Трофимыч был уверен, что идти необходимо. Собака так просто звать не будет.
Валуны кончились, пихтач стал мельче и гуще, поперек пути лежали гнилые стволы с торчащими, как противопехотные препятствия, сучьями. Жульчик перемахивал их одним прыжком или подползал, Трофимычу приходилось перелезать или обходить. Он задохнулся от напряжения, сердце колотилось под горлом.
Жульчик вновь исчез, и скоро залаял неподалеку. Трофимыч выбрался из чащи перед скалой.
– Ав-ав!
Пес сидел под скалой рядом с чем-то пронзительно красным. Человек! Женщина. Она лежала на темно-зеленом мху, свернувшись, на боку, руки в рукавах. Светлые волосы растрепались, закрывали большую часть лица. Трофимыч кинулся к ней.
– Эй, ты откуда здесь? Что с тобой?
Она повернула лицо, неестественно серое, чумазое и исцарапанное. Глубоко ввалившиеся серые глаза смотрели недоверчиво, почти безразлично.
– Ты кто? – спрашивал Трофимыч, потому что не знал, что сказать.
Она сделала лицом некую гримасу, скривила губы, промычала что-то неясное. Ее трясло крупной дрожью. Наконец, у Трофимыча прояснилось в мозгу, он стал действовать. Снял с себя куртку, свитер, вязаную шапочку. Все это натянул на пострадавшую, благо, она была худенькой. Подумал секунду, скинул сапоги, снял носки и одел ей прямо поверх ботинок. Заметил: ботинки качественные, для туризма, изрядно поцарапанные.
– Терпи, терпи, скоро в тепле будем. Я тебя быстренько…
Он взвалил ее на плечо поперек тела, ружье в руку и вперед, вниз, к жилью. Как ни спешил, а получилось долго. В сумерках, еле различая препятствия, вспотев от напряжения, хоть и остался в одной майке, выбрался к заимке. Толкнул дверь ногой, ружье в угол, ношу на койку.
– Погоди, сейчас согреешься, сейчас, все нормально будет, теперь мы дома, – приговаривал он, засовывая березовые поленья в печку.
Поддувало нараспашку. Дрова загудели, затрещали. Кинулся к женщине.
– Ну, как ты?
Она лежала в неудобной позе, как свалил с плеча. Лицо серое, глаза закрыты.
– Эй! Ты что?
Он схватил ее за руку. Пальцы – как лед.
– Эй, ты с ума сошла! Что, я зря тебя тащил, что ли?
Трофимыч испугался, стал бить по щекам. Из глубокой царапины на щеке от ударов выступила капелька крови. Женщина слабо застонала.
– Ах ты, господи, твою мать… Что мне делать-то?
Он принялся растирать руки. Вспомнил о водке, стал растирать с водкой. Потом принялся за ноги. Шнурки были завязаны на немыслимые узлы, пришлось вспороть ножом. Ступни синие и холодные, как у мертвеца. Трофимыч вспотел, скинул майку. Тер и тер без остановки, пока пальцы не стали розоветь. Посомневавшись, снял с нее одежду. Всю. Оставил лишь трусики и лифчик. Плеснул в ладонь водки и принялся растирать грудь, ноги, потом, особенно тщательно, спину, потом снова грудь.
Маленькие груди колыхались под чашечками лифчика кофейного цвета с оборочками. Трофимыч смотрел на них украдкой, будто боялся, что она заметит, хотя знал, что она без сознания. Давние, забытые чувства возникли у него, и он уже смотрел, не отрывая глаз. А руки все терли и терли.
Она открыла глаза, судорожно вздохнула. Удивленно посмотрела на полуголого мужика.
– Ну, вот, молодец, очнулась. Все хорошо, значит. Сейчас я…
Он накрыл ее ватным одеялом, сверху полушубком. Кинулся к печке, плеснул в кружку крутой заварки, кипятка, прямо из банки налил густого меда, крутанул пару раз ложкой.
– Пей. Нет, погоди, – плеснул туда же водки. – Вот теперь пей. А, давай я помогу.
Приподнял ей голову, поднес к губам кружку.
– Ну, давай, пей. По глоточку. Давай. Вот, молодец, теперь жить будешь. Давай еще чуть. Отлично! Теперь лежи. Я сейчас тебе такое лекарство сварганю, мигом на ноги поставлю.
Кинулся впотьмах к ручью, выловил из-под коряги придавленный камнем мешок, нащупал шею, подумал, взял еще лопатку. Дома сунул мясо в большую кастрюлю, конфорки долой, кастрюлю на открытый огонь, в топку еще дров.
– Ну, вот, теперь можно перекурить. Ну, как ты? – Спросил Трофимыч, присев к спасенной на край койки.
– Вы кто? – почти прошептала она, все так же удивленно глядя на него.
– Ну, как это кто? Живу я здесь. Зовут Трофимыч.
– Вы меня спасли?
– Ох, я ж Жульчика забыл привязать! Я быстро.
– А Жульчик – это та собака?
– Вот Жульчик и есть твой спаситель.

– Повезло тебе, – сказал Трофимыч, вернувшись. – Дождь пошел. Сидела бы сейчас там, под скалой, мокла.
– Мне уже все равно было бы…
– Да ладно тебе, хорошо все. Не могла ты погибнуть.
– Почему?
– Кому суждено сгореть, не утонет. Судьба. Не зря же ты на этой сопке оказалась, Жульчик тебя учуял. Кстати, а как ты сюда попала?
– Не знаю. Заблудилась, – она отвела глаза.
– Ладно, потом расскажешь. А откуда шла-то?
– С горы Лысой.
– С Лысой? Так это ж километров сорок отсюда! Сколько же ты шла?
– Три дня. Наверно. Я не помню точно.
Она закашлялась.
– Хорошо, потом поговорим. Пей чай. Давай я горячего добавлю. Держать сама можешь? Вот и хлебай помаленьку. Тебя как зовут-то?
– Аня.
– Согрелась, Аня?
Кивнула.
– Ну, ты пей и лежи. А я лекарство готовить буду. Это мигом на ноги поднимет. Закипает уже. Вот мы его сейчас подсолим, да перчика туда, да лаврушки, да еще луковицу. Ты как к перцу относишься?
Аня не отвечала. Она спала.
Трофимыч тоже прикорнул часок сидя на стуле. Попробовал варево, причмокнул восхищенно, налил в кружку густого бульона, разбудил Аню.
– На-ка, выпей.
– Я не хочу.
– Пей. Это лекарство. Надо. Все пей.
Аня сначала нехотя, потом с удовольствием осушила кружку.
– Спи теперь, Анюта.

Дождь разошелся не на шутку. Аня кашляла во сне надрывно, откуда-то из глубины груди. Трофимыч будил ее каждые два часа и заставлял выпить кружку горячего бульона. Под утро он все-таки уснул. Проснулся – в окнах светло. На часах раннее утро. Выглянул в окно – снег! И какой – сантиметров тридцать! «Повезло тебе, Анюта, видно, действительно Хранитель у тебя есть. Вот и не верь после этого в промысел божий». Тихонько, чтобы не разбудить гостью, подложил печку, оделся, отыскал в сарае фанерную лопату и стал откапывать проход к бане.
Аня проснулась часов в десять.
– Доброе утро, – улыбнулась она одними газами.
– О, приятно видеть живое лицо! Лучше тебе?
– Хорошо.
– Ну, вставай тогда, завтракать будем.
Аня, укрытая по самый подбородок, сделала движение, но замерла, смущенно-просительно посмотрела на Трофимыча.
– А, понятно. Пойду я дров пока принесу. Твое все вон, за печкой висит, тепленькое.
Покурил на пороге, вернулся с охапкой колотых поленьев. Не глядя, спросил:
– Оделась?
– Да, спасибо. Мне бы умыться. Здесь можно? – показала она на рукомойник и закашлялась.
Трофимыч отрицательно покачал головой.
– Не, тебе сейчас нормально помыться надо, да и лечение продолжить. Кашель-то у тебя нехороший. Я аптеку не держу – без надобности. Придется народными средствами. Накинь полушубок, пойдем.
– Куда?
– Пошли, лечиться будешь. Испугалась, что ли? Баню я истопил.

– Тепленько тут, – сказала Аня, войдя в предбанник.
– Вот и попарься хорошенько, прогрей легкие. Холодная вода в бочке, в кране кипяток. Веник на полке. Разберешься. Вот полотенце чистое. Давай, а я пошел завтрак готовить.
– Подождите... я не знаю как. Я ни разу в такой бане не мылась.
Трофимыч почесал затылок одной рукой, потом другой.
– Ладно, сам попарю, как положено. Раздевайся и на полок ложись. Крикнешь, как готова будешь. Да отвернусь я, чего ты смотришь.
Дверь хлопнула. Через минуту послышалось:
– Можно!
Трофимыч разделся по пояс, вошел.
– Ты это чего? Это кто в одежде парится? – искренне возмутился он, увидев на Ане трусы и лифчик. – Думаешь, брошусь на тебя сразу?
– Я стесняюсь.
– Нечего тут стесняться. Я уже все в жизни увидел, нового, поди, не узнаю. Снимай все, ложись на живот. Спина у всех одинаковая.
Трофимыч снова подождал в предбаннике.
– Ну, вот, другое дело. Легла только низковато, надо было на верхний полок, – проворчал Трофимыч, плеская кипяток на камни. – Ну, да ладно. Прогрейся, пока венички запарю.
Аня лежала, отвернув лицо, прижав локотками груди. Трофимыч бросил на камни горсть чешуек от кедровой шишки. Поднялся синеватый ароматный дымок.
– Дыши глубже, Анюта! Лечиться будем!
Он прошелся веничком слегка от пяток до шеи, поддал еще парку, вытащил из кипятка второй веник, встряхнул, и пошел играть двумя по всему худенькому бледному телу от головы до пят. Он знал толк в парной бане. Аня, сначала напряженно молчала, потом расслабилась, лежала, постанывая. Трофимыч вошел в раж, старался, но хлестал не слишком сильно – боялся сделать больно. И любовался. Спинка, хоть и тонковатая, переходила через аккуратную талию в округлые, очень женственные бедра. Шея тонкая, но изящно длинная, с прилипшими завитками волос. Непослушная грудка выползла из укрытия и доставляла Трофимычу, по крайней мере, эстетическое наслаждение. С удовольствием прошелся веничками по ягодицам, но, чтобы не заподозрила, не задержался, продолжил ниже, выше.
– Хватит, – взмолилась Аня. – Жарко очень!
Трофимыч отложил веники, набрал в ковш ледяной воды, попробовал пальцем, пожалел, разбавил чуть горячей.
– Потерпите, барышня, – он окатил раскрасневшуюся спину.
– А-а-а! – Аня вскочила, широко раскрытыми глазами уставилась на Трофимыча, глубоко вздохнула, улыбнулась. – Хорошо как!
Вдруг спохватилась, прикрыла груди ладонями.
– Да ладно, увидел уже, – сказал, отворачиваясь, Трофимыч. – Давай, еще ковшик.
Он полил ее спереди.
– Иди, отдохни в предбаннике, на, вот, полотенце. Я сейчас.
Сбегал в дом, намешал кружку чая с медом, отнес Ане.
– Пей, полезно.
Сам вышел, обтерся снегом – тоже жарко. Вернулся, закурил, пуская дым в топку. Аня прихлебывала чай, улыбалась.
– Я же тебе говорил, хорошо будет. Сейчас продолжим.
– Еще?
– Конечно, чтобы всю простуду выбить. Пошли. Ложись теперь на самый верх. Да чего уже теперь-то стесняться, поворачивайся, сделаю спереди.
Аня послушно легла на спину, уставилась взглядом в стену. Трофимыч добавил пара, снова заработал вениками. Но долго не выдержал.
– Хватит пока с тебя.
– Уже?
– Сама домывайся. Там, вон, на полочке посмотри, флакушки всякие, может, что нужное найдешь. Я в них не разбираюсь. К печке только не прислонись – обожжешься.
Он вышел с мелкой дрожью в коленях. Женское тело стояло перед глазами. Проходя, мельком глянул в зеркало и остановился.
«Господи, монстр! Глаза нет, шрам через всю рожу, седая щетина на палец, и забыл, когда патлы расчесывал. Понятно, чего она вчера сознание потеряла: думала людоед в пещеру на холодец несет. Размечтался! Триллер ходячий».
Настроение улетучилось разом. Он вышел, растер лицо снегом. Отыскал чистое трико и тельняшку, отнес Ане. Крикнул через дверь:
– Тут одежду сменную тебе принес. Другой нету. Чистая.

Две сигареты на крыльце привели в мысли в порядок.
«Надо отправлять девку. Да как ее сейчас отправишь? Может, подморозит хорошенько, да хозяева пожалуют. А оно наоборот, таять начало. Пусть поживет пока, отъестся. Надо побриться хоть, что ли», – думал Трофимыч, ощупывая подбородок.
Он намылил лицо, стал скоблить станком наощупь. В зеркало он смотрелся редко, да и было оно на заимке всего одно, на стене в предбаннике. Чего он там не видел, в зеркале?
Вошла румяная Аня, сняла полушубок.
– С легким паром, – буркнул Трофимыч, искоса окинув ладную фигурку в тельняшке. – «И как они умудряются даже в чужой одежде выглядеть привлекательно?»
– Спасибо. Легко так стало, кажется, взлечу сейчас. И есть хочется!
Трофимыч наскоро умылся, выловил из кастрюли кусок мяса, водрузил на большую тарелку. Поставил на стол большую консервную банку с торчащими из нее вилками и ложками, соль, порезал луковицу, достал с полки несколько сухарей.
– Извини, хлеба нет. Питайся.
– А вы?
– Не хочу. Давай, давай, не стесняйся, этого добра в ручье еще много. Съесть надо, пока свежее. Дай-ка, – видя нерешительность Ани перед огромным куском, разрезал, разломал позвонки, сложил грудой. – Вот, бери прямо руками и ешь досыта. Такое мясо можно и без хлеба. Потом чай вот из этой кружки пей, целебный.
– А что там?
– Шишка, хвоя – лучшее от простуды. А я пойду, ульи откопаю.

Раскидывая мокрый тяжелый снег, Трофимыч злился непонятно за что, на себя конечно. Снег прилипал к лопате, не скидывался. Трофимыч распсиховался, ткнул лопату в сугроб, закурил. Отчего-то вдруг возникла мысль пойти, взять ружье и застрелиться. Ком подкатил к горлу.
Яркая птичка села напротив, пискнула, затрясла мелко хвостиком. Горихвостка.
– Ты-то что тут делаешь, бедолага? Отстала что ли? Улетай быстрее, видишь, зима тут навалилась. Пропадешь.
Птичка выслушала, цикнула и упорхнула.
Трофимыч докопался до крайних ульев, приподнял подкрышник.
– Фу-у-у, – разом вздохнули пчелы.
– Живы, мои хорошие! Сейчас я вам леточки прочищу. Еще полетаете. Теплеет вон как.
Дочистил остальные, смахнул с пенька снег, присел с сигаретой, расстегнул телогрейку. Солнце пригревало вовсю, снег оседал на глазах. Снизу, из распадка рокотала река. «Теперь сюда и на тракторе не проехать», – подумал Трофимыч. Настроение улучшилось, по крайней мере, прошла злость. Пчелки всегда успокаивают. «Поживем еще…».
Аня вышла из дома, побежала к нему по тропинке, смешно по-девичьи выбрасывая ноги в стороны.
– А я к вам. Соскучилась одна сидеть. Что вы так долго?
– Ты чего без шапки? Пошли, пошли в дом, рано еще тебе форсить, тем более после бани, – пробурчал Трофимыч, но почувствовал, что в душе стало хорошо.
– Трофимович, у вас тут всегда связи не бывает? Я позвонить хотела, а антенны совсем нет.
Аня вертела в руках красивенький, маленький, как игрушка, телефон. Трофимыч взял у нее, посмотрел, положил на стол. Он никогда еще не пользовался сотовой связью, да и телефон видел до этого только один раз, не знал, что они разные бывают.
– Нет, здесь не берет. Экспериментировали тут по-разному, антенну пытались сделать – не выходит. Один тут с сопки звонил, с той, где я тебя нашел, и то, говорит, неустойчивая связь.
– Жаль. А когда мы в деревню пойдем?
– В какую деревню?
– Ну, я думала, раз вы тут живете, дорога есть, значит, деревня где-то недалеко.
– До деревни двадцать семь километров.
– Ого!
– Да не в расстоянии дело. По хорошей-то дороге день пути. Дорога плохая.
– Что, совсем-совсем плохая?
– Совсем. По руслу идет, два десятка бродов. Когда вода высокая, и машина не проходит, а человеку и пытаться не стоит.
– А сейчас?
– Сейчас плохо. Слышала, как река шумит? И пытаться не стоит.
Аня погрустнела, умолкла.
– Да ты не переживай, Аня, тут уж ничего не поделаешь. Главное, что жива осталась. Твои хоть знают, что ты на Лысую отправилась?
Аня кивнула.
– Кто у тебя, муж, дети, родители?
– Муж.
– Наверно уже МЧС на ноги поставил.
– Сомневаюсь. Трофимович, а как же вы тут один?
– Погоди, ну как это ты сомневаешься? Жена в тайге пропала, а он ничего не предпринимает? Это что ж за муж такой?
– Вот, такой… Давайте не будем об этом.
Трофимыч закурил. Спохватился, стал одеваться.
– Курите здесь, вы же привыкли…
– Нет.
– Ну, не уходите!
Трофимыч уселся у поддувала.
– Вы расстроились? Из-за меня?
– Да ты как в тылу врага, все секреты у тебя. Не верю я, чтобы тебя не искали. Расскажи тогда, как ты на Лысой оказалась. Турпоход что ли? Или тоже с секретной миссией туда забралась?
Аня вдруг заплакала.
– Вот, господи, ну что ты… ну успокойся, не хочешь, не рассказывай. Думаешь, нужно мне все это?
Она разрыдалась в голос. Трофимыч сто лет не слышал женского плача. Ему стало ужасно жалко девчонку. Он подошел, погладил по волосам. Они были теплыми и необыкновенно мягкими.
– Ну, поплачь, легче станет. Все хорошо. Жива, здорова, остальное наладится.
– Да ничего не наладится! – сквозь слезы воскликнула Аня. – Они специально все подстроили!
– Кто они? С кем ты ходила?
– С мужем и его сотрудницей. Я не хотела идти, он уговаривал, говорил, что коллектив собирается. А потом сказал, что никто не пришел.
– Как же вы туда добирались?
– На его машине. Джип у него. Потом пешком.
– Ну, и что?
– Ничего. На вершину поднялись, там так красиво! Я им говорю: «Красотища какая!», оборачиваюсь, а он ее обнимает.
– Тьфу! Да может, он ее тоже от восторга по-дружески обнял?
– По-дружески такие места не обнимают, – Аня перестала плакать. – Я давно подозревала…
Трофимыч закурил еще одну.
– И дальше что?
– Я психанула и ушла.
– Куда?
– Не знаю, в лес. Только чтобы их не видеть.
– А они?
– Они даже звать не стали.
Трофимыч молчал, затягиваясь глубоко, пуская дым в приоткрытое поддувало.
– Ладно, забудь. Ты мне скажи, как тебе изюбрятина?
– Вкусно! Я такого никогда не ела.
– Бери-ка кости, пойдем, угостишь своего спасителя.
Аня вдруг рассмеялась.
– Вы же мой спаситель. Вас костями угощать?
Трофимыч тоже улыбнулся. Не шутке, а тому, что Аня перестала плакать.

Сумерки наступили рано. Трофимыч зажег керосиновую лампу.
– Ой, а у вас и электричества совсем нет? А как же вы тут без телевизора, без холодильника?
– Нормально. Мясо в ручье, зимой в снегу. Консервы, крупу, курево хозяева завозят.
– Какие хозяева? Разве это все не ваше?
– Нет.
– А вы сторож.
– Я работник. Ну, и сторож тоже.
– И вы здесь постоянно? А как же семья? Приезжают?
– Нет у меня семьи.
– Не может быть!
– Это почему же?
– Вы такой… красивый.
– Я? Красивый? Ты издеваешься? Монстр!
– Да вы что! Вы не понимаете! Вы такой большой, сильный, смелый, вы меня спасли.
– А рожа?
– У вас хорошее лицо, доброе. Ну и что, что глаза нет, зато шрам придает мужественности. Мне кажется, вы были капитаном.
– Ага, капитан Сильвер. Механиком я был.
– Правда? Вы плавали? Я угадала!
– Плавал.
– Расскажите. Я так море люблю. Если бы мужчиной была, обязательно бы капитаном стала.
– А чего рассказывать? Работа, как работа.
– Вы же в разных странах бывали, в разных портах?
– Не так уж много, где бывал. Я на рефрижераторах работал, рыбу с промысла возили. У берегов Чили один год работали, заходили на берег за водой.
– Там же индейцы, вот здорово! А еще?
– В восемьдесят втором новое судно с Балтики перегоняли, вот тогда да, почти кругосветка получилась: Гибралтар, Сплит, Порт-Саид, Мадрас, Сингапур, Шанхай. Тогда классный рейс был, впечатлений на всю жизнь. Я первую машину тогда купил.
– Здорово! Столько всего увидели. А что же оставили такую работу? Это из-за травмы, да?
Трофимыч затушил окурок, бросил в банку на припечке, убавил огонек в лампе.
– Да. Давай-ка, Аня, спать ложиться, поздно уже.

Трофимыч проворочался всю ночь. Утром сказал:
– Давай свой телефон.
– Зачем?
– Пойду на сопку твоему звонить. Не верю я, что мужик так с женой поступить мог. Даже если он изменял тебе на каждом шагу, все равно не мог! Говори, как его включать.
– Вот на эту кнопочку нажмете, тут первым «Коля» стоит, потом вот на эту зелененькую. А выключить – на красненькую.
– Ясно, разберусь. Я часа три-четыре ходить буду, ты тут не скучай. Есть захочешь, в кладовке посмотри, там консервы, припасы всякие. Бери, что нравится. Холодно будет, дрова не жалей. Пойду, пока таять не начало.
Ночной мороз не помог. На поверхности рыхлого снега образовалась корка, больно давила голень даже через голенища сапог. Идти было трудно. В пихтаче пересек олений след, заметил кровь. «Бедные звери, как им сейчас?».
Выбрался на скалу, и солнце ослепило глаза. Иней искрился всеми цветами, а тайга под ногами стояла вся седая.
– Красотища какая! – сказал вслух Трофимыч, вспомнил Анин рассказ и нахмурился.
Достал телефон, нажал «кнопочку». Пошли гудки.
– Але.
– Это Николай?
– Да.
– Я нашел вашу жену.
– Да?
– Да, она у меня.
– Она в порядке?
– Да, здорова.
– Ну, пусть домой едет.
– Отсюда сейчас нельзя уехать, река поднялась.
– Хорошо.
– Что хорошо? Ты понимаешь, что твоя жена нашлась и живет у меня.
– Ну, пусть поживет. Я оплачу все расходы. Вы ей скажете, когда поедет домой, сколько я должен, я все вышлю. Всего доброго.
Загудели короткие. Трофимыч взорвался, выкрикнул в небо серию непристойностей, набрал снова.
– Але.
– Ты – ублюдок, сволочь…
Короткие гудки.
Долго еще сидел Трофимыч на скале, смотрел на бесконечные синие хребты и думал о человеческой бесчеловечности.

Дом встретил Трофимыча чистотой и вкусным запахом. Аня что-то сделала с собой, он не мог понять что, но стала очень красивой. Она улыбалась и явно наблюдала за его реакцией.
– Ах ты, умница! Порядок навела. И пол помыла! А это что, занавески что ли?
– Я нашла на полке старую простыню, порезала, вы же не будете ругаться? Правда, красиво?
– Да к чему тут занавески? Разве что Жульчик заглянет, когда не привязан.
– Но это же красиво, – обиделась Аня. – Как вы не понимаете!
– Хорошо, хорошо, действительно красиво, с цветочками, – примирительно ответил Трофимыч. – А чем это пахнет?
– А вот угадайте!
– Суп из консервов что ли?
– Нет.
– Тогда не знаю. Но пахнет потрясающе.
– Значит, будет сюрприз. Мойте руки и за стол.
Трофимыч посмотрел на ладони: «Чего их мыть-то? Из тайги пришел», но все же послушно пошел к рукомойнику.
– Садитесь, садитесь. Мне кажется, вам понравится.
– Погоди, Аня, дай перекурить с дороги. Тяжело по снегу.
Он закурил у печной дверцы.
– Что же вы не говорите, что Коля сказал?
– А, бесполезно ноги убил – нет связи.
– Совсем-совсем?
– Совсем, – Трофимыч затушил окурок. – Аня! Ты куда окурки дела?
На припечке вверх дном стояла вымытая трехлитровая банка.
– В печку, а что? Они же так… пахнут.
– А что я курить буду, если сигареты кончатся? Это ты зря, переборщила ты с уборкой.
– Я же не знала…
– Ладно, давай свой сюрприз.
Аня торжественно извлекла из духовки и водрузила в центр стола противень.
– Вот. Режьте и пробуйте.
– Аня, это же пирог! Как ты умудрилась? Я сто лет ничего подобного не пробовал!
– У вас же в кладовке все есть: и мука, и дрожжи, и специи. А консервов сколько! Это бабушкин рецепт, она меня еще маленькую учила пирог из сайры печь. Вкусно?
– Угу, – с полным ртом кивал Трофимыч, – обалденно!

Трофимыч прикончил почти весь пирог.
– Ох, что-то я объелся. Давно так вкусно не ел. Полежу немного.
– На здоровье. Я рада, что вам понравилось. А можно я книги посмотрю?
– Да конечно, смотри, сколько хочешь.
– Ой, у вас тут Цветаева! Я так ее люблю! Вам тоже нравится?
– Нет, как-то не пошло.
– Не может быть! Цветаева не может не нравиться.
– Не знаю, не трогает. Женские стихи.
– Вы вообще поэзию не любите?
– Ну, почему же?
– А кто вам нравится?
– Высоцкий. «Корабли постоят…». Слова отлиты как пули – и точно в цель!
Аня умолкла, перелистывая страницы. Трофимыч задремал.
– Ой, а это кто рисовал?
Трофимыч вздрогнул.
– А, это моя тетрадка. Балуюсь иногда под настроение.
– Да вы что, «балуюсь», вы же художник! Смотрите, какая белочка – каждая шерстинка видна, и настроение у нее игривое. А это! Вы только карандашом рисуете?
– На судне краски были, кисти. За границей покупал.
– Вы писали настоящие картины? Море? Где же они теперь? Я бы хотела посмотреть.
Трофимыч резко поднялся с койки, стал одеваться.
– Надо бы еще дровишек поколоть, пока погода.
– Можно я вам помогу?
– А что ты поможешь?
– Не знаю, что-нибудь.
– Ну, пошли, укладывать на поленицу будешь.

Помощница из Ани оказалась хорошая. Поленица росла на глазах. Аня забирала колотые дрова из-под топора, Трофимыч не успевал колоть.
– Давай перекурим, – сказал он. – Вдвоем видишь, как быстро дело идет. Присядь вон, на сухое.
Солнце пригревало не по-зимнему. На дворе снег уже почти весь растаял. Синички, переговариваясь, бойко двигались на кустах с красными ягодками.
– Аня, ты где работаешь?
– В магазине. Продавцом.
Трофимыч поморщился.
– Нравится тебе?
– Нет, – просто ответила Аня. – Но надо же где-то работать. Я вообще хотела со зверями работать, этологией увлекалась.
– Как это со зверями?
– Наблюдать, поведение изучать. Биофак закончила, зоологию. У нас по орнитологии такой замечательный преподаватель был, и практику он вел. Так интересно было. Я с тех пор птиц люблю.
– Приезжай весной, тут их, каких только нет, вся тайга звенит. А что ж по специальности не работаешь?
– По такой специальности нет в городе работы. Вот, муж устроил в магазин спортивных товаров.
– А сам он где работает?
– А это не этот муж устроил, первый. А у Коли бизнес какой-то, он не говорит. Что-то там с машинами.
– Так ты что, два раза замужем побывала, в твоем-то возрасте?
– Да мне, если хотите знать, двадцать девять лет уже. Конечно, сама виновата. Влюбчивая наверно, слишком.
– А живете вы где?
– На Чкаловской, почти в центре, знаете? Трехкомнатная, с видом на залив, хорошая квартира. Дом только старый уже.
– Муж купил?
– Нет, это мне от бабушки досталось. А что мы сегодня ужинать будем, Трофимович? Мне постоянно так есть хочется.
– Конечно, три дня голодала. Что приготовишь, то и будем. Ты теперь хозяйка.
– А хотите омлет?
– Где ты кур-то видела?
– А у вас в кладовке яичный порошок есть.
– Думаешь, из него можно омлет сделать?
– Да еще как!
– Тогда давай с салом.
– А вы свиней держите?
– От дикой чушки. Соленое. Вкусное. Только шкура жесткая.

Трофимыч зажег лампу. Аня поставила на стол шипящую сковороду, тарелки, вилки.
– Так вкусно пахнет, правда? Я бы даже выпила.
Трофимыч отыскал бутылку, протер стопку, налил.
– А вам?
– Больше нет. Остальное я тебе через кожу втер.
– Давайте поделимся.
– Да не пью я, Аня.
– Совсем-совсем?
– Да.
– Тогда я пью за вас! Ой, хорошо как! А вкусно! Вам нравится?
– Очень! Как настоящая яичница, даже вкуснее.
– Я бы даже еще выпила. Трофимович, а как вас зовут? Ну, имя у вас есть?
– Илья.
– Илья Муромец, – сказала Аня шепотом и притронулась к его руке.
У Трофимыча потемнело в глазах. Он осторожно высвободил руку, стал наливать чай. Хлебнул глоток, закурил у печки, оглянулся. Аня сидела в тусклом свете лампы тихая и чему-то улыбалась.
Больше не говорили. Аня пыталась читать под лампой. Трофимыч еще курил, потом улегся. Аня тоже скоро пригасила свет.
Она пришла на цыпочках, молча, совсем раздетая, нырнула под одеяло, прижалась горячим телом. Шепнула в ухо:
– Я тебя люблю.
Трофимыч, дрожа всем телом, приподнялся на локте.
– Девочка, да ты знаешь, сколько мне лет? Пятьдесят два! Я в отцы тебе гожусь. И муж у тебя…
Аня прикрыла ему рот ладошкой.
– Да какая разница, глупый, какая разница…
У него больше не было аргументов.

Утром Аня встала раньше Трофимыча. Когда он открыл глаза, печка полыхала, на столе стояла тарелка с оладьями, Аня порхала по комнате, напевая.
– Вставайте, богатырь, я буду вас кормить!
Трофимыч вышел на воздух, умылся снежком.
– Сегодня, похоже, ночью даже мороза не было. Весна на улице.
– Весна! – согласилась Аня и провальсировала вокруг стола. – Садись кушать.
Она села напротив, подперев щеку рукой, смотрела, как он ест.
– Чего ты смотришь?
– Просто. Нравится. Илья, давай сегодня погуляем?
– Куда тут гулять – тайга кругом. Ну, давай до первого брода сходим, заодно глянем, как вода в реке.
– И Жульчика возьмем, ладно?
– Его нельзя отпускать, это лайка, зверовая собака. Ему обязательно задавить кого-нибудь нужно. Плохо зверя без толку травить.
– А мы его на поводке поведем.
– Не знаю, не приучен он к поводку.
– Я сама поведу. Ну, пожалуйста! Жалко собачку, постоянно на цепи сидит.
Трофимыч соорудил из веревки поводок. К его удивлению, Жульчик не слишком рвался, шел рядом с маленькой Аней и лишь поминутно отвлекался на обнюхивание и помечивание.
Спустились к перекату.
– Ой, как рычит! Правду ты говорил, что не перейти.
– Да нет, сейчас не очень. Пожалуй, даже машина пройдет. Я думал, хуже.
– А я бы, пожалуй, переехала на Колиной машине.
– Ты сама джип водишь?
– Да, а что такого? Ты давно в городе не был, Илья, сейчас в каждой третьей машине женщина за рулем. Мне нравится.
Они поднялись на обрыв, сели на валежину. Трофимыч обнял Аню, она прижалась.
– Расскажи мне о своей семье, Илья. Пожалуйста!
– В другой раз.
– Ну, пожалуйста! Я же о себе все рассказала. У тебя же была жена, я знаю.
– Была.
– А дети?
– И дети были.
– И где же они сейчас, что с ними?
– Я их убил.
Аня отшатнулась, испуганно уставилась на Трофимыча, не в силах произнести ни слова.
– Ты сама хотела услышать.
– Я тебе не верю, – медленно, разделяя слова, произнесла Аня. – Ты их любил, ты не мог этого сделать.
– А вот, смог. Мы разбились на машине. Я был за рулем.
– Но это же другое дело, за что ты себя казнишь? Это же авария!
– Я не заметил яму на дороге. Скорость была сто двадцать. На повороте. Все сразу насмерть. А я живой.
Аня долго молчала.
– Ты просто очень сильный, потому и выжил. Это оттуда? – она дотронулась пальцем до шрама.
Трофимыч отдернул голову.
– Нет, меня специально оставили. В наказание.
Аня подняла желтый лист, разглаживала на колене. Трофимыч достал сигарету.
– Наказание не может быть вечным, – произнесла Аня. – Боль со временем проходит.
– Эта не проходит.
– А дальше что с тобой было? Ты долго болел?
– Не долго. Через три месяца из больницы в камеру. Дали два года.
– За что?! Ты же не виноват!
– Виноват. Алкоголь в крови. Вечером с друзьями хорошо посидели.
– С ума сойти! Бедненький, ты сидел в тюрьме!
– В тюрьме не так страшно. Страшно было потом. Родственники жены квартиру забрали. Да они и правы, мы ведь не расписаны были. Остался на улице. На работу не брали. Жил по подвалам, в теплотрассе.
– Пил?
– Пытался. В том-то и беда. Думал, залью, а как выпью, они приходят. Все вместе. И смотрят молча. Думал, с ума сойду. Пришлось бросить.
– И как же?
– Воровать не смог, побираться тоже, бутылки собирать не захотел. Подался в деревню. Кому огород вскопать, кому свинарник почистить… Потом вот эти подобрали, сюда поселили.
– Тебе платят?
– Нет. Зачем мне деньги? Крыша, еда, одежда – все есть. Я хозяину благодарен.
– Давно ты здесь?
– Седьмой год.
– Бедненький ты мой, столько лет совсем один. Скучно одному.
– Нет, здесь хорошо, спокойно, тайга. Мне не скучно.
Назад шли медленно и молча. Только Жульчик не разделял их грусти, ежеминутно дергал Аню к обочине, вынюхивал только ему ведомые запахи.
– Благодари, что след не попался, а то утащил бы он тебя опять в тайгу, а мне потом ищи, – улыбнулся, наконец, Трофимыч.
– Ты не думай, что я маленькая, я сильная. И с животными у меня контакт, – заговорила Аня, обрадовавшись, что Трофимыч отошел.

У будки Трофимыч перевязал Жульчика на цепь.
– Может, отпустим его, пусть немного побегает? Он же совсем не злой.
– Нет, нельзя. Проходили это уже.
– Бедненький песик! Он же молодой и совсем один. Хоть бы собачку ему привезли.
– Не надо! Привез тут один городской свою таксу «природу понюхать», а у нее течка. Она тут побегала по травке всего день, а Жульчик две ночи выл. Я не выдержал, отвязал, так он и нюхал, и лизал, и землю рыл. А как завоет, аж обрывается все внутри. Целую неделю пес страдал. Нет уж, не надо нам собачек. Без них спокойнее.
Аня вдруг круто развернулась и ушла в дом.
– Аня, ты что, за Жульчика обиделась? А диких зверей тебе не жалко?
– Идите вы к черту со своим Жульчиком! Вам одним «без собачек» хорошо.
На глазах у нее были слезы.
– Аня, но я же без задней мысли, я о собаке…
– А я-то, дура, подумала… Я пешком уйду. Сама.
– Да ты что, реку не видела?
– Тебе-то какая забота? Да лучше утонуть, чем тут с вами…
За окном послышался рев двигателя. К дому подъехал ГАЗ-66.
– Хозяева приехали. Пойду встречу.
Из машины вышел Иван, с ним еще двое.
– Привет, Трофимыч! Как ты тут, задницу на пеньке не отсидел? А мы вот, на охоту приехали. Ну и попариться. Помоги там выгрузиться, – и шепотом добавил: – Нужные люди, надо принять по первому классу.
– Ладно, сделаем.
– О, так ты тут не скучаешь, Трофимыч! Откуда такое чудо?
На крыльцо вышла Аня. Каким-то образом на ее лице не было и следов слез.
– Здравствуйте! – поздоровалась она. – Я заблудилась.
– В тайге нашел. Замерзала. Надо бы вывезти ее отсюда, – добавил Трофимыч.
– Конечно вывезем, в чем вопрос! Не оставлять же такую красавицу на всю зиму с тобой. Она потом заикаться всю жизнь будет, – хохотнул Иван.

Пить начали с первой минуты. Сначала «для сугреву», потом за все подряд. Трофимыч, как всегда в таких случаях, был «на хозяйстве». Он топил печь, готовил закуску, одновременно топил баню. Аню усадили за стол, заставили пригубить, потом еще.
– Я помогу Трофимычу, – попыталась она уйти из пьяной компании.
– Сиди, Анна, ты сегодня у нас королева! Трофимыч сам справится, он все равно не пьет. Попарим тебя сегодня! – пьяно улыбался Иван.
Аня пыталась отшучиваться.
Трофимыч посматривал на нее, хотел ободрить взглядом, но Аня упорно отводила глаза, и казалось, назло ему смеялась пошлым шуткам.
Трофимыч засовывал березовые поленья в ревущую топку бани, когда услышал Анин крик. Он ворвался в дом, оторвал Ваньку от плачущей Ани, поднял за грудки под потолок, встряхнул, – у того только голова замоталась из стороны в сторону.
– Убью! – прорычал. – Понял?!
– Понял…
Трофимыч швырнул Ивана на койку.
– Остынь.
Дальнейшая пьянка продолжалась без веселья. В бане мылись тоже без особого удовольствия. Пили еще за полночь.
Утром Иван поднял гостей на охоту. Но далеко не ушли, вернулись. Городские, непривычные к ходьбе по снегу, утомились.
– Была охота ноги бить. Что у нас еды мало? Наливай, – пытался поднять настроение гостям Иван. Но те были вялые с похмелья и решили ехать обратно.
Трофимычу так и не удалось поговорить с Аней. Когда загрузились, он подошел к Ивану.
– Отвези ее, отправь в город. Но, смотри, из-под земли вырою!
– Ее-то я отвезу, и отправлю. Нужна она мне! А ты, Трофимыч, можешь паковать свои портянки, через неделю замену тебе привезу.

Наутро снова пошел снег. Трофимыч слонялся по пустому дому, курил одну за другой. Делать ничего не хотелось, да и не имело смысла. Перед глазами стояло Анино обиженное лицо. Стал было собирать вещи, но оказалось, что собирать-то, в общем, нечего. Сунул в солдатский вещмешок кое-что из одежды и свою тетрадку с рисунками.
Через неделю никто не приехал. Не приехали и через месяц.
Аню Трофимыч вспоминал сразу, как только просыпался, и весь день она была с ним. В первые дни это были яркие воспоминания во всех подробностях. Потом осталась светлая грусть. Он стал рисовать Анино лицо, но оно выходило всегда обиженным, и он никак не мог вспомнить ее в веселом настроении. Тетрадь кончилась. Он стал рисовать на пустых внутренних обложках книг. Но лицо так и не получалось таким, каким было в действительности. Со временем в памяти и вовсе остался некий яркий образ с неясными очертаниями. Огрызок карандаша сточился, и Трофимыч перестал рисовать.
На охоту он сходил лишь однажды, в феврале. Жульчик поставил в распадке оленуху. Трофимыч приблизился шагов на двадцать – не промажешь. Жульчик контролировал каждое движение зверя, не давал пошевелиться. Трофимыч вскинул ружье. Кожа в том месте за лопаткой, куда целил Трофимыч, подрагивала, будто предчувствуя смертельный удар. Оленуха обреченно смотрела на охотника выпуклым глазом.
Трофимыч опустил ствол, поставил на предохранитель и поплелся домой. За спиной заливался лаем Жульчик.
– Сентиментальный шибко стал, – ругал себя Трофимыч, вскрывая банку тушенки. – Вот и жри теперь консервы!
Жульчик лаял в распадке до полночи. Утром Трофимыч нашел его в будке. На попытку погладить, Жульчик молча оскалил клык. Миска два дня простояла с едой нетронутой.
Собаки прощают людей. Жульчик тоже простил, и скоро так же радовался по утрам Трофимычу и просился на охоту. Но Трофимыч больше на зверя не ходил. Когда уж сильно надоедали консервы, стрелял рябчиков, которых было полно в пихтаче, и которых почему-то было не так жалко.
Сигареты кончились. Трофимыч перевернул банку с окурками на газету. Сначала докуривал крупные окурки, потом разворачивал маленькие, с ноготь, вытряхивал горько пахнущий табак, сворачивал самокрутку.
В марте потеплело. Синички зазвенели в кустах. С Жульчика клочьями полезла шерсть.
– Вот и еще одну зиму мы с тобой пережили, Жульчик!
Трофимыч откопал от снега ульи, открыл летки, дал пчелкам облетаться.
Река еще ворчала подо льдом, но чувствовалось, что еще вот-вот и она скинет с себя зимнее одеяло. Трофимыч подумывал, не сходить ли в деревню за сигаретами, пока река не вскрылась, но тут приехал Иван.
– Привет, Трофимыч! Ну, как зимовалось, не скучал? Или ты в тайге еще себе девку нашел?
– Курить привез?
– Привез. Я не злопамятен. И тебе не советую. Стоит ли из-за бабы? Да не дуйся ты, я не надолго, сегодня и уеду. Заберу кое-что по мелочи. Я, в общем, тебя обрадовать приехал. Продал Георгиевич заимку, со всеми потрохами, и с пчелами тоже.
– Как продал? Он же собирался до двадцати ульев разводить, омшаник строить?
– Да за такие бабки кто бы ни продал! Можно две таких заимки купить.
– А кому?
– Не знаю. Риэлтер приезжал с юристом. Сразу все и оформили. Так что скоро новый хозяин приедет. Теперь точно собирай манатки. А со мной дружи, все равно к нам придешь.
– К тебе не приду.
– А куда тебе еще? Виктор Георгиевич, кстати, собирается другую пасеку брать, на Ольховом ключе. Там и к деревне поближе, и дорога лучше. Сам за куревом да к девкам бегать сможешь.

Весна пришла как всегда неожиданно. Лес зазвенел птичьими голосами. Река вскрылась, побушевала неделю и утихомирилась. Перекат стих, и лишь тихонько журчал по камням.
Трофимыч теперь радовался каждому дню. Приедет новый хозяин, привезет своего работника. Идти к старым хозяевам, конечно, не стоит – слишком много трений накопилось за эти годы. Придется кочевать. Весной огороды копать, летом, может, пастухом возьмут, потом сенокос. Там уж не до птичек будет…
Как ни молил Трофимыч судьбу, а время пришло. На броде натужно заурчал двигатель. Не хозяйский, незнакомый. Трофимыч вздохнул и пошел встречать.
Видавший виды «Датсун» с маленьким зачехленным кузовом въехал прямо во двор. Дверца распахнулась, водитель энергично выскочил из кабины, повернулся… Новенький ладный камуфляжный костюм, широкий ремень перепоясывает талию, высокие ботинки армейского образца и золото волос по плечам. Стоит и смотрит.
– Здравствуй, Илья!
– Аня!
Трофимыч растерялся, неуклюже подошел.
– Здравствуй, Аня.
Она улыбнулась уголками губ.
– Я к тебе приехала, Илья. Насовсем. Примешь?
– Аня…
– Ну-ка, я посмотрю, как ты тут жил без меня.
Она нарочито решительно вошла в дом, огляделась.
– А ничего, чисто. Книжки читаешь, – взяла с подоконника томик. – Неужели Цветаеву стал читать? Ой, а это что! – она смотрела на обложку. – Это ты меня рисовал? Так похоже! Милый ты мой! – Аня бросилась к Трофимычу, обняла.
Она была такая маленькая, по грудь ему. Он прижал ее, пытаясь впитать все ощущения, весь трепет и тепло ее тела.
– Хороший мой! – говорила Аня ему в грудь. – А я тебе краски привезла. Самые лучшие, я консультировалась. И кисточки, колонковые. И сигарет много-много. А еще я купила тебе трубку и табак «Капитанский». Ты будешь писать картины, и курить трубку…
– Аня, заимку продали. Меня отсюда скоро выгонят.
Аня отстранилась, вытащила из кармана свернутый листок.
– Прочитай.
Трофимыч взял.
«… гр. Грищенко Виктор Георгиевич, продавец и гр. Найденова Анна Николаевна, покупатель… приобрел в собственность пасечное хозяйство в урочище Изюбриная падь площадью 0,2 га с бытовыми и хозяйственными постройками и всем имеющимся инвентарем…».
Он прочитал несколько раз, прежде чем дошел смысл.
– Анна Николаевна – это ты?
– Да! Да, да, да! Я все это купила для нас. Ты доволен?
Он снова обнял ее, невпопад спросил:
– Откуда такие деньги?
– Я квартиру продала. Да какая разница, Илья, какая разница… – она прижалась еще сильней. – Ты только бороду не сбривай. Ты будешь мой Леший.
– А ты моя Баба Яга?
– Без Бабы Яги, просто: я – твоя.
Трофимыч прижимал ее к себе, гладил по волосам, а из здорового глаза текли слезы. Он прикрывал ее голову, чтобы не заметила, а слезы все капали.
«Черт возьми, совсем сентиментальным стал!»


Эта повесть опубликована в сборнике «Таёжное чудо», который можно скачать в любом формате на ваши электронные устройства, а также приобрести бумажной книгой по адресу: https://ridero.ru/books/tayozhnoe_chudo/
Электронная версия - бесплатно.