Эпидемия, день 10.
19. Данковский: Железнодорожный мост.
20. Лилич: Неумолимость справедливости.
21. Бурах и Оспина: Кледа.
22. Люричева: Выстрелы.
23. Данковский: Отчет.
24. Пепел: Росчерк пера.
25. Бурах: Край бездны.
26. Данковский: Рука помощи.
27. Капелла: Чудеса и диковины.
28. Клара: Истина.
Эпидемия, день десятый и последний.
Глава 19. Данковский: Железнодорожный мост.
Дети покинули Сгусток перед рассветом. Ушли на редкость организованно, без неизбежного в больших подростковых компаниях шума, перебранок и смешков. Шаги в коридоре флигеля разбудили бакалавра, и он вышел посмотреть на этот удивительный исход. Дети уходили, сбившись в маленькие стайки, по трое-пятеро растворяясь в желтоватом тумане, окутавшем Город, превращаясь в маленьких призраков. Данковский не представлял, отчего они выбрали в качестве убежища столь странное место, как Многогранник, но сознавал, что переспорить их невозможно. Вчера подростки собрались в доме Капеллы, чтобы принять окончательное решение. Сегодня они его выполнили, и мнение родителей, родных, преподавателей, любых взрослых больше не имело для них значения.
Население Города разделилось на тех, кому уже исполнилось пятнадцать и тех, кто не достиг этого рокового возраста. Разделение было полным и бесповоротным. Дороги младшего и старшего поколения навсегда разошлись. Взрослые отступили перед Чумой, и она уводила их из жизни одного за другим. Перед детьми, похоже, отступила Чума. Но они уходили сами. Из городских кварталов – в башню Стаматина. Из прежней жизни… в новую?
Данковский стоял на крыльце опустевшего особнячка Капеллы, глядя вслед исчезающим в тумане фигуркам. «Там же полно заразы, в этом тумане. Воздушно-капельные конгломераты, верная смерть. Впрочем, детей она не берет. Невероятно, непостижимо, но факт. Ева!.. если она выйдет из дома… Да нет, Ева, наверное, еще не вернулась. В такую рань, в этом тумане, она не рискнет одна идти через Город. А я рискну? Я соприкасался с Песчанкой так плотно и так часто, как, наверное, никто из жителей Города, кроме разве что Бураха, Рубина и служителей-мортусов. Пока, слава уж не знаю кому, обошлось… Ласка говорила что-то о моем иммунитете… рискну».
Даниэль размышлял над идеей отправиться на Станцию. Если предвидение Капеллы истинно, он вскоре увидит и услышит приближающийся экспресс. Телеграфная станция разрушена, связи со Столицей нет. Прибывшие руководители Санитарного Корпуса будут настоятельно нуждаться в свежей информации. Много ли в Городе живых и заболевших, какие кварталы в первую очередь нуждаются в помощи, где разместить прибывших медиков и развернуть полевой госпиталь. Не исключено, вместе с Корпусом прибудет кто-нибудь из его знакомых, выпускников или преподавателей Имперской Академии. Будет неплохо, если их встретит осведомленный человек, способный быстро и толково ввести новоприбывших в курс дела.
«Пойду на Вокзал», - Данковский спустился к набережной Жилки, свернув вверх по течению. Река неспешно текла меж пологих берегов, заросших лопухами и полынью, побитых первыми заморозками. Поднявшийся утренний ветер, слабый, холодный, шевелил листья на мостовой, помаленьку разгоняя туман. Пахло застоявшейся сыростью и гарью - должно быть, догорал вспыхнувший вчера днем Госпиталь. Бакалавр дошел до конца каменной набережной, протиснулся между прутьями решетки на территорию примыкавших к реке Складов. Впереди показались очертания перекинутого через Жилку железнодорожного моста, по которому бежала узкоколейка к Термитнику. Горожане прозвали мост Медным. За ним начиналась та часть Складов, которой владели Двудушники, шайка Ноткина.
Под опорой моста дымил жиденький костерок. У костра сидели подростки, четверо не то пятеро – едва завидев их, Даниэль поспешил укрыться за остатками старой кирпичной стены. Не из осторожности - хотя все мальчики были вооружены, кто обрезом армейского карабина, кто изящной охотничьей винтовкой, явно из коллекции Георгия Каина – но от неожиданности. Почему они здесь, если все уцелевшие подростки Города этим утром стекаются к Многограннику? Кого-то ждут? Кого?
Мальчишки выглядели совершенно спокойными. Один ворошил веткой в золе, у другого в руках появилась гитара, и бакалавр с изумлением услышал струнный перебор.
…Когда закончилось все, мы осознали, что остались ни с чем.
Генералы делили победу за нашим плечом.
Мы стояли на коленях в храме среди тысяч свечей,
Благодарили небо за право пожить еще.
Корабли уходили без нас, нас не брали на борт,
А в газетах писали, что каждый уцелевший герой.
Нашим домом, похоже, надолго становился порт,
И рада нам была только та, что звалась Сестрой…
С гитарой парень обращаться умел, а голос у него был детский, ломающийся, хрипловатый. Данковский, стараясь не шуметь, сполз спиной по кирпичной кладке, присел на корточки. Ему вдруг зверски захотелось курить – до сведенных скул, до дрожи в пальцах. Эту песню он знал. За нее в свое время исключали из Университета с «волчьим билетом». И уж никак не тринадцатилетнему парнишке ее петь.
…Неотправленные письма, как испуганные птицы в силках,
Ломали крылья, пропадая в почерневших лесах
Старуха выносила мертвых на костлявых руках,
Живые теряли разум, заглянув ей в глаза.
Мы стояли по горло в трясине, улыбаясь весне,
Мы глохли от взрывов, мы видели вещие сны,
Мы сжигали деревни, и плавилось солнце в огне,
Мы знали слишком много такого, чего знать не должны…
Певец прервался, закашлялся, сипло попросил:
- Стрижик, дай флягу. Горло промочу.
В утренней хрупкой тишине все звуки различались совершенно отчетливо. Забулькала фляга. Другой голос спросил:
- Это про Белый Берег, да? Говорят, жуткое дело было.
- Там, знаешь, такое было… - задумчиво произнес третий. – Что там было – про то в газетах не напишут, а хоть и напишут, да соврут. Говорят, например, были антиправиль… Ну, в общем, мятеж против Империи. Вооруженный и оплаченный этими… конфедра… ну, врагами, в общем. Которые за Горькой рекой. Только врут они все. Вот у Ярикова дяди сводный брат служил в Девятом легионе, том самом, чудом уцелел. Расскажи, Яр.
- Да я уж рассказывал, - неохотно сказал певец. – Чего рассказывать. Сводный без ноги вернулся, так и пьет с тех пор… Лучше песню докончу.
- А я не слышал! и я! – загалдели двое наперебой. – Правда, что там наемники с имперской гвардией схлестнулись? А…
- Да ничего не правда, - с досадой перебил Яр. – Газеты больше читай, в них и не такое напишут, понял? Ладно. Расскажу. Был там до войны рыбацкий городок. В войну построили порт, посадили гарнизон и военного коменданта. И вот солдаты… не гарнизон которые, а другие… никакие они были не наемники. Просто демобилизованные ветераны Девятого легиона, застрявшие в ожидании транспортов, чтобы вернуться по домам. Раненые, или которые на побывку ехали, или увечные калеки, как сводный. А у нас тогда сложные отношения были с Конфедерацией. Все ждали, с кем они союз подпишут, с нами или с теми, и велено было считать, что Конфедерация – это вероятный противник. Белый Берег сразу стал вроде как на линии фронта. Вероятный противник-то вон, рукой подать, за Горькой рекой. Дядя говорил, та река - одно название, с одного берега на другой – камнем добросить. Горькая впадает в Агатовый залив, а там и курорты, и рыбные фермы, и рыбачьи флотилии - что наши, что конфедератов - и все друг друга знают. У всякого полно родственников на другом берегу реки и по ту сторону залива. Это ж до Смуты была одна страна, ты на уроках что делал, мух хлебалом ловил или на девчонок пялился?
- А чего я-то?.. Яр, давай дальше!
- Дальше тебе… Дивинов, комендант Белого Берега, то ли умом был тронутый, то ли служака из тех, кому одну извилину фуражка натерла. Может, выслужиться хотел, кто его знает. Повсюду ему шпионы конфедератов мерещились. Как-то раз приказал обстрелять лодки, что возвращались с ночного лова. Повесил кого-то, якобы за преступный сговор - а у парня просто невеста жила за Горькой, вот он к ней каждый день и мотался на лодке туда-сюда. Конечно, местные возмущались, но до поры терпели. А потом комендант приказал конфисковать все рыбачьи лодки. Чтоб не плавали через Горькую – вроде как шпионаж в пользу врага и все такое. Лодки-то забрали, а чем людям жить? На Побережье испокон веков рыбной ловлей кормились. Земли там красивые, но под посев не годны, на них только сосна да можжевельник хорошо растут, а рожь или там пшеница - ни за что. Ну, рыбаки пошли к управе, стали свое обратно требовать. И жены рыбацкие с ними были, они ж мирно шли, не думали, как обернется. Дивинов приказывает: «Разойдись!» - они ни в какую. Тогда комендант поднял по тревоге гарнизон…
Рассказчик умолк, задумчиво перебирая струны.
- И что? – жадно спросил кто-то.
- Тут и началось, - вздохнул Яр. – Солдаты давай прикладами их мордовать, и, видать, в раж вошли. Дошло до штыков, и до стрельбы. Многих покалечили, кого и вовсе насмерть… Разогнали, в общем… Дивинов победный рапорт в столицу послал, мол, выступление враждебных агентов подавлено… А на следующий день к управе уже не только рыбаки пришли, но и легионеры с ними – поперек горла им стало такое паскудство. Оружия при них, считай, не было, разве что ножи, багры и, может, дробовики охотничьи, но умения да злости хватало с лихвой. К тому времени по всему Белому Побережью стоял дым столбом. Коменданта вздернули на фонаре, гарнизон порядком поистребили. Поостыли, ужаснулись – братья-сестры, что ж мы натворили-то? Ну, обратились в Столицу с покаянием и за справедливостью. Дали им покаяться, в полный рост, а как же, - в голосе рассказчика прорезалась горечь. - Прислали Серебряную Бригаду и полковника Пепла. Все, конец истории.
- Как это? Ну, прибыла бригада, потом-то что было?
- Ничего потом не было, Стрижик, - зло сказал певец, дернув струну. – Ни Белого Берега, ни Девятого легиона. Очень мало кто выжил, и никто в точности не знает, как именно все случилось. Говорят, была какая-то… как ее… провокация, да. Пепел приказал открыть огонь. Легионеры с горожанами вскрыли арсенал, держались два дня, но куда им с карабинами против пушек и огнеметов. Девятый расформировали вскоре после этого дела, вот только песня от них и осталась… - мальчишка повернул голову, повысил голос, окликнув:
- Мэтр, хватит прятаться! Идите к нам! – и, пока сконфуженный Данковский брел к костру, снова взялся за гитару.
Это конец войны.
Несколько лет в аду.
Только дождись меня,
Я по воде приду,
Я по воде...
- почти беззвучно закончил певец.
Данковский присел у костра, подобрав полы кардигана. Мальчишки смотрели в огонь, Даниэль разглядывал мальчишек, испытывая двойственное, жутковатое ощущение от чумазых детских лиц, их взрослой спокойной неподвижности и тяжелых карабинов, лежащих поперек костлявых детских коленок.
- Водички хотите? Сладкая, ключевая? – нарушил молчание коротко, почти наголо стриженый мальчуган лет десяти - Стрижик. Бакалавр взял протянутую флягу, пил долго и с наслаждением. Вода и впрямь была удивительно чистой и вкусной.
- Мэтр, Яр правду рассказал? Про Белый Берег? - требовательно спросил Стрижик, принимая флягу обратно.
Даниэль грустно усмехнулся – в Столице прямой и честный ответ на подобный вопрос мог бы стоить ему как минимум долгой опалы.
- Правду.
- То есть, выходит, этот… Пепел, он что – целый город убил? Там ведь и женщины были, и дети, наверное? И их…тоже?
Солгать – невозможно, утешать – нелепо, подумал Данковский. Эти дети с недетскими лицами за последние три дня видели больше смерти, чем иной взрослый за всю свою бестолковую жизнь.
- Да, Стрижик. Насколько мне известно… из неофициальных источников… вполне достоверных… было около двух тысяч погибших. Вероятно, среди них были и дети.
- Так почему ж ему самому до сих пор лоб зеленкой не намазали?! – взвился рыжий паренек, сидевший справа от бакалавра. – Еще и генералом сделали такую сволочь!
Данковский обнаружил, что ему тоже хочется смотреть в огонь. Это было куда приятнее, чем смотреть в яростные глаза рыжего мальчишки. Странно, но, когда схожие вопросы задавали в Столице – студенты-вольнодумцы, после третьей кружки, в тесном «своем» кругу, понизив голос и с оглядкой – ответить было не в пример легче.
- Потому что потому, Вьюн, - сумрачно отрезал гитарист. – Зачем хозяину злая собака? Чтоб на людей науськивать.
- А Пепел, значит, чтоб города жечь, - выдохнул Стрижик. – Оттого и Пепел. Вот и к нам…
- Язык без костей! – страшным голосом рявкнул Яр. Стриженый парнишка втянул голову в плечи. Повисла неловкая пауза.
- Пепел – это не прозвище. Это его настоящая фамилия, - сказал бакалавр, пытаясь сгладить неловкость. – Просто так совпало. Послушай, Яр, эта песня… Знаешь, это не самая популярная песня. Где ты ее слышал?
- Стаматин пел, - пожал плечами мальчишка. Угрюмоватый, ширококостный, со степняцкими чертами скуластого лица, в своей команде он явно был за старшего – и по возрасту, и по авторитету. – Не Творец. Брат его. Анархист который. Он с нами часто вожжался – песням учил, стрелять учил, ножики кидать. Рассказывал… о разном. Хороший был человек, упокой Степь его душу.
- Откуда ты знаешь, что он умер? – удивился Данковский.
Подросток вновь неопределенно повел плечами и не ответил ничего. Чахлый костерок угасал, стреляя редкими искрами. Рыжий Вьюн отошел к реке и стоял у самой воды, время от времени швыряя в воду камешки. Кургузый винтовочный обрез неуклюже болтался у него на плече.
- А почему вы здесь? – в свою очередь поинтересовался Яр. – Мы-то понятно. Капелла велела встретить-проводить кой-кого. Вы тоже, что ли, встречаете?
- Встречаю, - признался бакалавр. – Эшелон Санитарного корпуса.
При этих словах подростки, сидевшие у костра, обменялись быстрыми взглядами. Несмотря на то, что ни один из них не двинулся с места и даже не переменил позы, у Данковского вдруг возникло странное чувство – словно вокруг него мгновенно возникла зона отчуждения. Так чувствует себя человек, ляпнувший нечто совершенно неуместное в тесной компании посвященных. Он собирался тут же разъяснить эту странность, но в эту секунду Вьюн коротко свистнул в три пальца и крикнул от воды:
- Идут!
…Вдоль речного берега со стороны Вокзала шли трое - высокий мужчина и двое детей. Мужчина шагал слишком быстро и широко, чтобы дети могли поспевать за ним. Им приходилось почти бежать, но это не мешало подросткам наперебой убеждать мужчину в чем-то - и создавалось странное впечатление, что взрослый бежит от детских упреков.
Когда они поднялись на откос узкоколейки, Даниэль без труда признал всех троих - менху Бураха, мастерицу кукол Миши и Таю Тычик из Термитника, маленькую хранительницу Уклада. Тая была расстроена до слез и шмыгала носом, Миши хмуро косилась по сторонам, а Бурах…
Артемий Бурах пребывал здесь - и где-то в другом месте. В очень скверном месте, куда он попал против своей воли, где ему не хотелось оставаться, но у него не было иного выхода. Он глядел на мир покрасневшими глазами, обведенными багровыми тенями усталости, нервно топтался на месте, не зная, куда девать руки - крупные руки с сильными и ловкими пальцами прирожденного хирурга.
С гаруспиком Данковский не сталкивался уже три дня, довольствуясь неопределенными слухами о том, где пребывает и чем занят менху, зловещий Потрошитель, чья вина так и не была определенно доказана. А теперь они случайно встретились на Медном мосту, на узкоколейке, чьи истертые множеством тяжелых вагонеток рельсы успели потускнеть и поржаветь от дождей. И Данковский втайне обрадовался - в конце концов, Бурах, как и он сам, прибыл из Столицы. Он заканчивал тот же Университет, что и Даниэль, они не раз сталкивались в анатомическом театре и на лекциях, в популярном среди студентов и преподавателей кафе «Фолиант», в книжных лавках и на общих семинарах - хотя друзьями так и не стали. Уроженцу Столицы и горожанину до мозга костей Данковскому провинциал Бурах казался угрюмым и замкнутым, слишком сосредоточенным на занятиях в ущерб простым радостям жизни - о которых, казалось, молчаливый степняк из отдаленного городка и не подозревал.
Наверное, судьбе показалось ужасно забавным свести их здесь, на степном краю земли, в умирающем городе.
- Ты-то мне и нужен, - выпалил менху, не успев толком перевести дыхание после стремительного подъема по осыпающемся откосу. - Спасай. Я забыл, что обещал держать ее в курсе дела, и теперь Лилич наверняка собственноручно заводит и расставляет взрыватели. Беги в Собор. Скажи Инквизитору, чтобы не трогала Многогранник. Пусть выставляет около него караул, пусть сама стережет рядом, если хочет - но чтобы она забыла о своей идее взрыва.
- Какого взрыва? - оторопел от подобного натиска бакалавр.
- Инквизитор хочет разрушить башню, - влезла с пояснениями Тая.
- Зачем?! - Данковский почувствовал, что ему необходимо сесть. Все равно куда, хотя бы даже на холодные рельсы.
- Она считает, что таким образом очистит воду Горхона от заразы, - раздраженно отмахнулся Бурах. - Она права и одновременно глубоко заблуждается. Ее надо остановить. Хотя бы на время. На несколько часов. Потом - пускай взрывает. Мне позарез нужны эти несколько часов! - светло-зеленые глаза менху горели беспомощной злостью, вызванной невозможностью растолковать все по порядку. - Пожалуйста, поговори с ней. Убеди. Может, она тебя послушает. Отдай ей… - он торопливо захлопал себя по многочисленным карманам куртки. Миши толкнула его локтем в бок и молча протянула бакалавру несколько плотно закупоренных пробирок, вложенных в станок-переноску. - Ага, вот они где. Скажи - я сделал панацею. Ее катастрофически мало, но теперь у меня есть методика. Через час, когда мы закончим одно дело, вакцины хватит на всех, - он в отчаянии взглянул на Таю Тычик. Девочка помотала головой. - Н-ну, я думаю, что хватит…
- В Многограннике - дети! - Данковский наконец смог вставить в поток бессвязных просьб и невнятных объяснений гаруспика свое слово. - Капелла увела туда подростков Города. Вбила себе в голову, что в этом их спасение, а остальные поддержали ее! В башне сейчас около трехсот детей - здоровых, не зараженных Язвой детей!
Менху длинно и заковыристо выругался. Подростки встревожено смотрели на двух взрослых. Миши теребила куклу, в балках Медного моста тоненько посвистывал ветер, журчала речушка.
- Тем более беги в Собор, чего ж ты в землю врос? - взревел менху. - Беги и останови ее!
- Пойдем вместе. Вроде она склонна более прислушиваться к тебе, нежели ко мне, - предложил Даниэль. Судя по выражению лица, гаруспик отчаянно колебался перед выбором и в конце концов принял решение:
- Не могу, Данковский. Хоть убей - не могу.
- Но почему?
- Мы идем на курган Раги, - непреклонно заявила Тая. - Артемий будет проводить ритуал Кледы.
- Нашли время заниматься шаманством! - не выдержал Даниэль.
- Вовсе никаким не шаманством. Это его долг! - разозлилась девочка.
- Тая, довольно, - устало попросил Бурах. - Я дал тебе слово. Не вынуждай меня сожалеть о сказанном, - Тая осеклась и испуганно прикрыла рот ладошкой. - Данковский, ты выполнишь мою просьбу? Слушай, а на кой ляд тебя вообще понесло в Степь?
- Я ждал поезд, - признался бакалавр. - Санитарный Корпус. Капелла сказала, мол, эшелон приближается и сегодня утром прибудет на станцию. Я решил выйти им навстречу, обсказать, как тут и что… Думал, вдруг там будет кто из моих однокашников?
- Это не Санитарный Корпус, - подала голос молчавшая до сих пор Миши. - Это… как его… мобильная бригада. Серебряная Бригада под командованием генерала Пепла. Это совсем не врачи. Это истребители. Они везут с собой пушки, а не лекарства. Большие пушки на платформах.
- Что?! - у Данковского сорвался голос.
- Вот-вот, - мрачно согласился Бурах. - Она уже часа три твердит об этом. Говорит, ей куклы нашептали, - он пожал плечами. - Я ей верю. По-моему, все дети в Городе знают об этом - а мы понятия не имеем, что к нам приближается - спасение или гибель. Поэтому я и тороплюсь. Так ты сходишь в Собор? Поговоришь с Лилич?
- Д-да, - бакалавр заставил себя мыслить здраво, не поддаваясь внезапно нахлынувшей панике. - Конечно. Отдать вакцину, убедить Инквизитора не трогать Многогранник. Дождаться твоего возвращения.
- Правильно. Спасибо. Удачи тебе, - Бурах сделал неловкое, судорожное движение, словно намеревался по привычке пожать бакалавру руку на прощание, но сразу передумал - то ли опасаясь заразы, то ли боясь наградить собеседника чем-то похлеще Чумы. Сделал несколько шагов по шпалам, остановился и окликнул: - Данковский! Мэтр, тебе, часом, не приходило в голову одно простое соображение - все так и было задумано, с самого начала эпидемии? Никто не собирался присылать сюда никаких врачей, напротив, они просто ждали часа, когда мы тихо-мирно передохнем? А мы все трепыхаемся и трепыхаемся, назло судьбе! - он зло рассмеялся, как закаркал, и быстро пошагал через Медный мост. Девочки припустили за менху - похожие на маленьких, но яростных фурий, богинь неотвратимого возмездия. Яр с дружками деловито затоптали костерок, похватали карабины и ружья, и тоже поспешили следом.
Гитару они оставили, прислонив инструмент к каменной опоре железнодорожного моста. Струны чуть подрагивали - и Данковскому стоило большого труда убедить себя в том, что струны дрожат сами по себе, а не от вибрации рельсов под приближающимся тяжелым составом, грохочущим на стыках.
Глава 20. Лилич: Неумолимость справедливости.
Стараниями Инквизитора вокруг Собора развернулась бурная деятельность - Данковский увидел это издалека, проходя мимо Омутов. Не удержавшись, забежал в особняк. Записка торчала на прежнем месте, на зов никто не откликнулся, Ева Ян не вернулась. Бакалавр оббежал массивную решетку, ограждавшую Собор, скривился при виде виселицы. Напротив широких ступней храма стояла вместительная телега на резиновом ходу, загруженная выкрашенными в защитный оливковый цвет ящиками с крикливо-алыми надписями: «Осторожно, взрывчатые вещества!» За полным отсутствием в Городе лошадей Наблюдатели, похоже, волокли телегу вручную - и теперь отдыхали, черными нахохленными воронами рассевшись на ступеньках Собора. Ликторы, чье количество изрядно уменьшилось, строились в кривоватое каре. Никто не остановил Данковского, когда он торопливо взбежал по ступеням и проскочил в стоявшие нараспашку тяжелые двери с бронзовым литьем.
Внутри царил организованный кавардак. Клерки суетливо сортировали и раскладывали казенные папки по ящикам, закрывали крышки и накладывали пломбы. В притворе стоял железный ящик-жаровня на ножках, заполненный углями и исходивший удушливым чадом - туда швыряли клочья изорванных документов. Карающий Бич распоряжалась, успевая повсюду и не позволяя никому ускользнуть от надзора ее бдительного ока. В руках у нее был длинный список, в котором она то и дело делала пометки. Заметив бакалавра, махнула ему рукой, подзывая.
- Все всё и заканчивается, мэтр, - ему показалось странным выражение ее лица. Словно Карающий Бич в кои веки попыталась ощутить себя не бесстрастным инструментом Закона, но молодой женщиной, обремененной тяжким грузом долга. - Санитарный Корпус, должно быть, уже где-то милях в двадцати от нас. Как раз достаточно времени, чтобы разобраться с Многогранником, - он невольно повернула голову, взглянув на витраж, за которым поднималась к небу башня Каиных.
- Вы не должны этого делать, - по дроге бакалавр разобрался со своими аргументами - хотя и не раз проклял Бураха за то, что менху не пожелал или не успел ничего толком объяснить ему. - Во-первых, у нас есть панацея, - он поставил на опустевший стол Карающего Бича картонку с пробирками. - Да, ее мало. Но Бурах обещает в ближайшее время сделать больше. Во-вторых, он передает вам настоятельную просьбу - не трогать Многогранник. Хотя бы в ближайшие часы. Я же добавлю, что вам лучше вообще оставить замысел подорвать башню. Там дети. Там дети Города.
- А что они там делают? - Инквизитор не возмутилась, как ожидал Даниэль. Просто хотела знать причину столь странного поступка детей.
- Они собрались по слову Капеллы. Надеются, Многогранник защитит их…
- А, маленькая Вероника Ольгимская, - кивнула Лилич. - Жаль, не выдалось случая побеседовать с ней. Она казалась мне наиболее разумной в своем семействе - а барышне вздумалось поиграть в Крысолова с дудочкой? - она бережно взяла станок с пробирками, поднесла их поближе к глазам. - Что, это впрямь вакцина? Вы видели ее действие, мэтр?
- Нет. Но Бурах заверил меня в том, что она действенна. Можно испытать ее на ком-нибудь, - предложил бакалавр.
- Некогда, - отрицательно качнула светловолосой головой Инквизитор. В задумчивости рассеянно постучала ногтем по тонкому стеклу пробирки с густой темной жидкостью внутри. - Почему именно Многогранник, мэтр? Чего испугались дети? Корпус в первую очередь позаботится о них, их вывезут в Бод-Бадер…
- Дети полагают, к нам выслали не медиков, а Серебряную Бригаду, - выпалил Данковский.
- О-о, - почти беззвучно выдохнула Карающий Бич. - Никак вы поверили детским страшилкам?
- Здешние дети, как я убедился, порой знают куда больше, чем разумные образованные взрослые, - огрызнулся бакалавр. - Вы не тронете Многогранник?
- А где, собственно, носит самого Бураха? - откликнулась вопросом на вопрос Аглая Лилич. - Странно, что он лично не прибежал со своим снадобьем, а прислал вас. Он бы не упустил случая хоть немного потрафить своей гордыне.
- Я встретил его с четверть часа назад на Медном мосту. Вместе с Таей Тычик и Миши-кукольницей. Они направлялись в Степь. Бурах говорил, он собирается провести какой-то ритуал Уклада, как его… Кледа, - вспомнилось Данковскому оброненное Таей загадочное словечко. - Он уверен, что в результате обряда у него появится достаточное количество материала для вакцины.
Инквизитор сдвинула брови.
- Любые ритуалы Уклада основываются, насколько мне известно, на приношении божествам кровавой жертвы, - проговорила она медленно, точно советуясь сама с собой или листая невидимый справочник. - Обычно степняки режут быков, но быков в Городе больше не осталось. Тут вообще нет никаких животных, даже кошки и собаки не то передохли, не то сбежали. Что он затеял, прах его побери? - она в раздражении топнула ногой. - Он полагает, я закрою глаза на его безумные еретические выходки? Где он проводит этот свой… обряд? - последнее слово Лилич словно выплюнула.
- На кургане Раги. Но послушайте, Лилич, сейчас не до того! Пусть Бурах потрошит, кого ему вздумается. Наверняка в Термитнике уцелела овца или теленок. У нас полно других проблем! - попытался воззвать к здравому смыслу Карающего Бича бакалавр.
- Нет, - отрезала Инквизитор. - Нет и не может быть ничего важнее, чем преступление против истинной веры. Мэтр, вы что, не понимаете? Уклад рожден на крови, но им неоткуда взять кровь животных. Значит, они воспользуются той единственной, что еще осталась в их распоряжении. Человеческой. Говорите, с ним шли девочки? Местными детьми владеет извращенная и фанатическая вера в силу чудес, у них достанет ума предложить себя в качестве жертвы. Хорошо, Многогранник может обождать пару часов, но подобное преступление - нет! Я должна быть там! - она резко повернулась, взлетели матовые черные шелка одеяния. Бакалавр машинально бросился за ней:
- Тогда я иду с вами. Даже не пытайтесь меня отговорить!
- Я не пытаюсь, - она склонила голову набок, пристально и озадаченно вглядываясь в лицо Данковского. Нахмурилась: - Мэтр, я прошу прощения, но вы… Я ошибаюсь или вы до сих пор не знаете?
- Не знаю - о чем именно? - раздраженно уточнил бакалавр.
- О вашей знакомой, барышне Ян, - Карающий Бич протянула руку, ухватив Даниэля за рукав и оттащив в дальний угол придела. Впервые на памяти Данковского в голосе Карающего Бича Церкви прозвучало нечто вроде простого человеческого сочувствия. - Мне очень жаль. Моя вера не одобряет таких поступков и считает подобных людей навеки обреченными пекельному огню грешниками, но все-таки мне жаль ее. И вас. Мы положили ее в подвале, вместе с Ларой Равель - там достаточно холодно. Вам лучше не ходить туда, поверьте моему слову.
- Но…
- Она оставила это вам, - Инквизитор вытащила из складок черной хламиды карамельно-розовый конверт, протянула Даниэлю, оледеневшему в предчувствии чего-то скверного, очень скверного. - Ева принесла сюда ваши вещи и записи, мы поставили их вон туда, с ними все в порядке, - она кивнула в угол, где стоял черный саквояж Данковского и фонограф, упакованный в кожаный кофр с металлическими накладками по углам. Безжалостно-сочувственный голос Лилич расставил все по своим местам: - Когда вспыхнул пожар в Госпитале, толпа обезумела, сочтя мамзель Равель соучастницей поджога. Ее буквально растерзали на части. Воспользовавшись суматохой подле Театра, госпожа Ян поднялась на крышу Собора и прыгнула вниз. Будьте сильным, мэтр, - она еще раз мимолетно притронулась к плечу Данковского и ушла, прямая и черная. Не ведающая жалости к преступникам, но знающая о снисхождении к тем, кого ей выпало защищать.
Бакалавр сделал шаг назад, зацепился ногой за стул, неловко упал на сиденье. Что-то стиснуло его сердце, мешая дышать, мешая смотреть на мир, сводя с ума. Навалилось тяжелой глыбой, неощутимой и неподъемной, раздавливая и сминая в лепешку. Неловкими руками он вскрыл конверт, вытащил косо обрезанную четвертушку писчей бумаги. С короткой строчкой, выведенной аккуратным почерком отличницы-гимназистки:
«Пусть у Собора будет душа шлюхи, чем никакой. Может, хоть теперь храм защитит нас от Чумы. Даниэль, не надо сожалений. Пожалуйста, пойми меня и прости. Ева».
Данковский уронил листок и впился зубами в запястье. Не помогло. Боль не уходила. Боль шептала, что теперь навсегда пребудет с ним - сколько бы дней и лет он не прожил. На языке появился солоноватый привкус крови. Ева. Пепельные кудряшки, нежная кожа, усталый светлый взгляд. Ева шагнула с крыши Собора. Бедная, глупая Ева Ян. Наивная мечтательница, грезившая о любви столичного гостя. Несколько стремительных мгновений полета в пустоте. Звук, с которым человеческое тело разбивается на камнях. Кровавое жертвоприношение, как в старые добрые времена. Собор окроплен кровью девственницы, добровольно легшей на алтарь. А он решил отложить разговор с ней. Обещал себе заглянуть попозже.
«Капелла предсказала мне скорбь и дала точный ответ на вопрос о том, куда пропала Ева - а я не понял ее слов. Она во внутреннем покое своей души, там, где уже никто не сумеет причинить ей боли».
Он сидел, сгорбившись и обхватив руками голову. Не замечая ничего, происходящего вокруг.
Глава 21. Бурах и Оспина: Кледа.
Бурах опознал бы это место даже без настойчивых подсказок Таи, хотя прежде не бывал здесь. Насыпной курган высотой в два или три человеческих роста, плавным всхолмием выраставший над Степью - как остров в море серебристой травы. На плоской вершине застыли напротив друг друга принесенные древним ледником валуны. Две массивные гранитные глыбы с вкраплениями киновари, поросшие мхом в основании и с глубоко вырубленными клеймами причудливого вида - тавро, которыми Степь метила своих животных до появления скотопромышленного концерна Ольгимских.
Пахло холодом, близкой зимой и одиночеством.
Курган Раги располагался довольно далеко от Города. Сюда редко кто приходил - не считая дней новолуния, когда мясники Уклада приводили на возвышенность жертвенного быка. Окончив ритуал, они обычно забирали тушу с собой - лишенное одухотворяющей его частицы Матери Бодхо, мясо становится просто мясом.
Сегодня одинокий холм стал весьма оживленным местечком. Оспина решила провести церемонию согласно всем древним ритуалам. К тому времени, когда Бурах со своей маленькой свитой добрались до кургана Раги, там собралось уже не меньше дюжины человек. Явившиеся из Степи олонги, Говроящие-с-Травами - вечно согбенные создания неопределенного возраста, закутанные в черные балахоны и носившие белые безликие маски. Бурах даже не мог определенно сказать, мужчины олонги или женщины - передвигались они нелепыми подскоками, редко отрывая взгляд от земли, разговаривали одинаково скрипучими голосами, напоминавшими лай степных лисиц. Олонги должны были выглядеть смешными и неуклюжими в своих долгополых хламидах - но отчего-то казались зловещими.
Чего нельзя было сказать о Травяных Невестах. Пять молодых степнячек в сплетенных из колючей травы сетчатых одеяниях, плотно облегавших фигуру. Пять прекрасно-диковатых созданий, танцовщиц и заклинательниц, звеневших медными бубенчиками на запястьях и лодыжках, всякое движение которых было верным и отточенным. Бурах поразился тому, где Оспина сумела разыскать их - ведь большинство оказавшихся в городе Невест очень скоро становились гулящими девицами в «Одинокой звезде» или подружками громил Грифа.
Но, помимо Невест и собирателей, на кургане присутствовали две личности, появления которых менху никак не ожидал. Тихая белокурая Ласка, смотрительница кладбища, и Капелла Ольгимская. На черном платье Вероники ярко блестела золотая фигурка бычка - Ники прикрепила ее на длинную цепочку и носила на шее. Похоже, у Капеллы выдалась скверная ночь - она была бледна, и любой бы понял, что она пролила много слез. Но все же Ольгимская-младшая заставила себя быть спокойной и улыбнуться навстречу гаруспику.
- Мы знаем, что ты собираешься совершить, - заговорила она, предупредив вопрос менху. - Это важно для всех. Для всего Города. Поэтому мы будем здесь, с тобой. Чтобы не случилось ничего плохого. А мальчики постерегут, - она махнула рукой, показав на окрестную степь, по которой рассеялись и затаились подростки из шайки Хана.
И еще была Оспина. Оспина, сидевшая на маленьком домотканом коврике, расстеленном ровно между двумя валунами. Печальная Оспина, смотревшая на Термитник и обернувшаяся, когда гаруспик приблизился к ней.
- Ты все же решился, - спокойно произнесла она.
- И да, и нет, - признался менху. - Похоже, мое мнение уже не имеет никакого значения. Ты все решила. Они, - он кивнул в сторону шептавшихся девочек, - они все решили.
- Верно, - согласилась Оспина. - Ты - всего лишь инструмент в их руках. Я, последняя из старших Хозяек, ухожу - а они займут наши места, - она слабо улыбнулась, перечисляя: - Посмотри на них, пока они еще молоды, пока не перешагнули Черту - и запомни их такими. Сейчас, пока они еще остаются детьми. Ласка, чей камень - туманный опал, хранительница мертвых, шепчущаяся с душами. Вероника, пламенный рубин, владычица чудес. Миши, черный агат, одухотворяющая неживое и видящая незримое. Тая, ослепительный золотой топаз, подательница жизни. Ожерелье из четырех драгоценных камней на ладони Матери Бодхо.
- Они станут Хозяйками? - менху протянул степнячке руку, помогая подняться, и по въевшейся в кровь привычке отметил - сейчас она совсем не выглядела больной. Даже струп уменьшился и подсох, сделавшись почти незаметным. - Они четверо? А как же Мария Каина - все в Городе полагали, она заменит свою мать, покойную Нину…
Оспина покачала головой из стороны в сторону:
- То, что она дочь своей матери, еще не дает ей права стать Хозяйкой. Она Видела, да, этого у нее не отнять. Но этого оказалось недостаточно. Марии больше нет среди нас.
Степнячка отцепила от пояса гремящую связку бронзовых подков и маленьких тавро, подержала ее в вытянутой руке и отпустила. Талисманы, всю жизнь сопровождавшие ее, с жалобным звоном упали в траву. Оспина хлопнула в ладоши - резкий звук оживил терпеливо ждавших участников церемонии, заставил вращаться диковинную карусель. Олонги расселись вдоль невидимого круга, центром которого стали менху и степнячка, низкими, стенающими голосами затянув мелодию, похожую на отдаленное мычание коров. Невесты извлекли длинные пучки разноцветных лент, растянули их на земле, оградив место будущего ритуала. Закружились в танце, обходя вершину кургана, напоминая несомые ветром листья. Будущие Хозяйки собрались под защитой одного из валунов, не приближаясь, но пристально следя за всем, что происходило.
- Оспина, тебе хотя бы доводилось слышать о том, чтобы кто-то проводил Кледу и чем это закончилось? - гаруспик понимал, что пустыми разговорами пытается отсрочить необходимое. Да, у него был немалый опыт операций - и на живых, пациентах университетской больницы, и на мертвых в анатомическом театре. Но те операции были источником познания и способом спасения человеческой жизни, а то, во что втягивала его Оспина… Оно заставляло его испытывать страх - леденящий, скручивающий внутренности, иррациональный страх перед неведомым. Перед тем, что у него ничего не получится. Что все надежды Оспины окажутся не более, чем пустой выдумкой, а ее смерть - банальным убийством, замаскированным под ритуальное жертвоприношение. Ему не место здесь. Он должен уйти. Заняться реальной помощью горожанам, а не стоять тут, на пронизывающем ветру.
- Да, менху и жрицы Уклада уже совершали колесо Кледы, - подтвердила Оспина. - Давно, когда Города еще не существовало. Тебе страшно? - догадалась она. - Не бойся. Ты справишься, сделаешь все, как нужно, вот увидишь. Не покидай меня здесь одну. Я ведь тоже боюсь, - она вымученно улыбнулась. - Знаешь, о чем я сожалею? Мать не дала нам с Оюном детей. Всю жизнь я воспитывала чужих птенцов - и одна из моих воспитанниц теперь взлетит высоко к небесам. Давай начинать, Бурах. Пока у меня и у тебя еще хватает решимости, - она подняла руки, распуская туго стянутую шнуровку платья.
Травяные Невесты поднесли ей медную чашу, наполненную крепкой дымной твириновкой - той, что уводит крепко уснувшего человека в миры по иную сторону воображения, в страну грез, из которой можно и не вернуться. Оспина мелкими глотками осушила чашу, провела ладонью по губам, на которых остались темные следы. Она присела на коврик, Бурах опустился рядом с ней - держа степнячку за руку, покуда та засыпала. Настою не сразу удалось взять верх над упрямой женщиной: Оспина роняла голову и закрывала глаза, вздрагивала, приходила в себя - и снова погружалась в неодолимую дремоту, пока наконец ее тело не обмякло и она мягким грузом навалилась на гаруспика.
«Ей не будет больно. Она ничего не почувствует», - Бурах достал кошель с Инструментами, развернул мягкий фетр. Острые тонкие лезвия сверкнули, отразив бледные лучи встающего над Степью солнца. Монотонный напев раскачивающихся влево-вправо олонгов стал громче, насыщеннее, оплетая всех присутствующих невидимой паутиной, приковывая их к начавшему раскручиваться колесу свершающейся Кледы. Оспина лежала на спине, беспомощно раскинув руки и ровно, мерно дыша. Гаруспику пришлось сперва разрезать ее шерстяной балахон и застиранную холщовую рубашку. Оспина была довольно крупной женщиной, но за дни эпидемии сильно отощала, теперь напоминая фигурой девушку в пору созревания - безмятежно уснувшую в Степи девушку, не ведающую, что над ней занесен нож.
Кошмар Бураха не исполнился - Оспина не очнулась с воплем боли, когда он сделал первый разрез. Изжелта-светлая кожа степнячки под нажимом скальпеля легко разошлась в стороны, открывшаяся глубокая рана заполнилась ярко блестевшей кровью.
Истинные менху, наверное, произносили во время ритуала положенные слова, заклиная Небо и Землю. Бурах этих слов не знал, и потому механически твердил себе под нос зазубренный наизусть перечень органов, костей скелета и артерий - как делал это во время работы в анатомическом театре. Он не мог прижигать перерезанные сосуды, кровь лилась, ее становилось все больше и больше, она бурыми струйками текла по телу Оспины, пропитывая землю. Менху стоял на коленях над женщиной, перевоплощавшейся под его руками из живого существа в удивительное, невероятное создание. Ее волосы становились шелестящей травой, вены - ручьями, кости - тропами и дорогами. Ее кожа и плоть были землей Степи. Ее кровь, горячая и соленая, оживляла мир, заставляя весной распускаться цветы и вызывая дождь, пробуждая в жизни оледеневшие за долгие зимы семена и омертвевшие людские сердца. Она была миром и был ею, ее линии скорбели о грядущем горе, взывая к ушедшим и позабытым богам.
Она была добровольной жертвой, а он - избранным ею жрецом. На язык Бураха само собой ложилось ее имя, ее подлинное имя - Эсь’Пайна, Эсь’Пайна, вкрадчивое перешептывание ветра в травах жарким июльским полднем. Он больше не ощущал ни холода, ни страха, ни сожаления - только звенящее чувство верности содеянного, мягкость и твердость тканей под лезвием, и самого себя - движущийся Инструмент, безжалостно иссекающий бренную реальность, дабы позволить родиться вымыслу. Он не мог отвлечься, не мог бросить взгляд по сторонам, погрузившись в транс - двигались только его руки, следовавшие за причудливыми изгибами линий судьбы. Кровь. Магия. Степь. Судьба.
Кружились в безумном танце Невесты, звенели и стонали бубенцы. Низко, захлебываясь, выли олонги. Трепетали на ветру пестрые ленты, незримые ступицы вращающегося колеса Кледы, колеса судьбы. Капелла и Ласка крепко держались за руки, Ласка бледно, призрачно улыбалась, Капелла щурилась, точно пыталась рассмотреть вдалеке нечто крошечное. Миши сползла вниз, к основанию гранитного валуна, и сидела там, запрокинув лицо к небу. Глаза мастерицы кукол закатились под веки, были видны только налившиеся прозрачной голубизной белки. Тая прижимала к себе игрушечного бычка и тихонько хныкала. Ветер упруго хлестал по траве, заставляя ее пригибаться к самой земле - но здесь, на кургане Раги, царило мертвенное спокойствие. Лишь дрожал воздух, как бывает в жаркий день, когда над Степью появляются миражи небывалых земель.
Колесо закрутилось. Колесо Кледы давило небесный виноград, истекающий кровью.
- Остановитесь, силой Божьего слова заклинаю вас остановиться! - голос Инквизитора звучал так отчаянно-требовательно, назойливо ввинчиваясь в уши. Она и ее маленький отряд ликторов подошли со стороны Термитника, благополучно миновав засаду подростков - а может, у тех достало ума не связываться с воинами Церкви, тренированными и подготовленными, слывшими мастерами боевых искусств и безоружного сражения. Мальчишки допустили их к кургану, и теперь Карающий Бич поднималась по склону, путаясь в траве, прямая и тонкая в своем развевающемся черном плаще с алым подбоем.
- Остановитесь! Бурах, не смей!
Ее никто не услышал. Мир на плоской вершине холма жил по своим законам, и, добежав до отмеченной ленточками и флажками границы, Карающий Бич остановилась, словно наткнувшись на невидимую стену. Прищурившись, оценила представшую ее глазам живую картину - олонгов, выводивших дрожащую мелодию, танцующих Невест, стоящих под защитой камня Хозяек. Менху, склонившегося над своей жертвой - его не знающие усталости, не ведающие ошибок руки, сжимавшие потемневший от крови скальпель.
Полудюжина ликторов, уцелевших после стрельбы у трактира, окружили свою госпожу, ожидая распоряжений. Инквизитор не колебалась, жестом приказав им выстроиться в линию и взять карабины наизготовку. Окликнула:
- Вероника! Слышишь меня, девочка? Отойди в сторону. Отойди и уведи своих подруг.
Капелла, сгорбившись, отрицательно повела головой из стороны в сторону. Миши очнулась, с трудом поднялась на ноги - и Хозяйки схватились за руки, образовав кольцо. Воздух заныл от сгустившегося напряжения готовых вот-вот вырваться наружу сил. Невесты кружились темными кометами, творя сложный рисунок танца, с каждым шагом приближаясь все ближе к ликторам, закрывая своими телами место жертвоприношения.
- Уйдите! - рявкнула на них Инквизитор. Стремительные танцовщицы замерли нервной линией на склоне холма, глядя испуганными, влажными глазами диких лошадей, переступая босыми ступнями по колючей стерне, прижимая руки к груди, но не двигаясь с места. - Уйдите, кому сказано!
Олонги неуклюже поднялись на ноги, заковыляли к Невестам, не прекращая тянуть ноющую, сводящую зубы мелодию - похожую на тонкий заунывный звон натянутой до отказа металлической проволоки. Карающий Бич от неожиданности сделала шаг назад, но тут же опомнилась:
- Мы будем стрелять, предупреждаю первый и последний раз! Прекратите и разойдитесь! Бурах, ты слышишь меня?!
Ее голос доносился до менху - как мог бы доноситься крик с соседнего континента. Он даже видел ее краем глаза - искаженный, кривляющийся облик, отраженный в сверкающей сфере, крохотная черная фигурка, что-то требовавшая от него. Странным образом он был привязан к этой фигурке, ее злой в своей беспомощности крик задевал его. Она не понимала сути происходящего, но ее вела вера и инстинкт, твердивший ей о необходимости вмешаться. А он - он не мог ничего сказать ей, не мог дать ей то, что в чем она нуждалась. Они стояли на колющемся льду, и с каждым мгновением льдины под их ногами уплывали все дальше и дальше друг от друга по черной воде. .
Сердце Эсь’Пайны сократилось в последнем трепещущем усилии - упругий комок мяса и мускулов, даривший жизнь отважной и злоязыкой женщине по прозвищу Оспина.
- Стреляйте в них… в него! - хрипло выкрикнула Лилич.
Треснули выстрелы. Пронзительно закричала, падая, одна из Травяных Невест, всхлипнул навылет пронзенный пулей олонг.
Удург вздохнул.
Огромный удург, бык, поднявшийся из Бездны и бродящий по тончайшей грани между Здесь и Не-здесь. Великий Бык, по черной шкуре которого рассыпались сверкающие звезды, а между изогнутыми рогами дрожал тонкий полумесяц, зверь, бережно несущий на своем хребте галактики и миры. В своих бесконечных странствиях он прилег отдохнуть посреди поля шелестящей золотой травы, и заснул, убаюканный песнями степных чародеек. Он заснул и растворился в напоенном терпким запахом твири воздухе, став призраком и символом, легендой и вымыслом стариков, но не прекратив Быть.
Быка не существовало - и он был. Живой, дышащий, дремлющий. Город вырос на его спине, он был Городом и Город был им. Он умирал на бойнях, отдавая людям свое мясо, жилы и кости, и возрождаясь вместе с телятами, в первый раз распахивающими мутные глаза и тыкающимися мордой в материнское вымя. Он падал под жертвенным ножом, кровь его вновь и вновь возвращалась к нему же. Маленькие люди бродили по его широченной спине, убивая его тысячи раз - и он снова поднимал тяжелую рогатую голову, воскресая в своих снах.
Но на сей раз он не мог очнуться. Слишком много столетий пролетело над ним, тяжелым грузом придавив к земле. Кровь в его жилах была отравлена заразой и не обновлялась, перетекая по замкнутому кругу. Он состарился, стал слишком грузным и неповоротливым, быстрые и сильные прежде ноги отказывались держать его. Впервые он понял, что может умереть, окончательно и бесповоротно, без надежды на исцеление и возрождение. Он слышал отчаянные голоса людей, совершавших смешной и глупый ритуал в попытке дозваться его, требовавших, чтобы он хоть на мгновение пробудился от своего тягостного мертвенного сна, помог им - и тогда они помогут ему. Пусть он умрет - они сохранят искорку его жизни, они станут заботиться о его наследнике, о продолжении его рода, а пока живы люди - будет жить и он, великий и бессильный удург. Звездный Бык, дитя Матери Бодхо, что некогда даровала ему жизнь.
Кровь сотен поколений высших быков, бурля и кипя, ворвалась в иссохший, истомившиеся ожиданием тоннели, жилы спящего удурга.
Колесо Кледы повернулось на скрипучей оси Судьбы, замкнув в себя всех, кто взошел сегодня на курган Раги.
Удург вздохнул, раздувая трепещущие ноздри и наполняя хрупкие людские тела остатками своей силы.
Далеко-далеко гулко лязгнул сочленениями, останавливаясь, тяжелый железнодорожный состав. Ярко-синий с алыми полосами локомотив уткнулся широким изогнутым отражателем в тормозное ограждение, шумно выпустил отработанный пар. Сверкали начисто отмытые окна единственного пассажирского вагона первого класса, распахивались двери плацкартных вагонов. С решетчатых ступенек прыгали на землю фигуры в черно-зеленой форме, хрустел гравий под тяжелыми армейскими ботинками. На открытых платформах молчаливо громоздились в ожидании своего часа накрытые брезентом длинноствольные пушки.
Глава 22. Люричева: Выстрелы.
Даниэль представления не имел, сколько просидел в опустевшем гулком Соборе, из которого ушла жизнь. Время стало текучим и бессмысленным, огибая его и больше не увлекая за собой вниз по течению от прошлого к будущему. Никогда прежде он никакого не терял - и это оказалось больно, так больно. Хотелось забиться куда-нибудь, спрятаться, переждать, перетерпеть эту боль в робкой надежде, что когда-нибудь она немного утихнет. Но никто не подарит ему незаслуженного облегчения, ему предстоит жить с памятью о совершенном. С памятью о печальной, одинокой женщине с пепельными локонами, хотевшей от жизни так немного. Женщине, чью жизнь он мог спасти. Женщине, которая могла бы остаться рядом с ним - навсегда. Ему не дано избавится от воспоминания, неподъемным камнем отяготившего его совесть. Он клял себя за то, что не выкроил четверти часа для Евы - четверти часа, которые могли бы все изменить.
- Данковский? Вы - мэтр Даниил Данковский?
Бакалавр нехотя поднял голову. Ему понадобилось какое-то время, чтобы придти в себя и осознать, что его настойчиво окликают. Лицо обращавшегося к нему человека закрывал раструб гигиенической маски, он был облачен в темно-зеленый прорезиненный балахон с натуго затянутым капюшоном и завязанными рукавами. К балахону был пришпилен массивный значок, украшенным изображением атакующего ястреба на фоне восходящего солнца.
- Да, это я, - шершавый язык тяжело ворочался во рту, произнося невнятные слова. Даниэль откашлялся и повторил уже тверже: - Да, я бакалавр Данковский.
- Вы ранены? Больны? - спросил гвардеец. Голос его звучал озабоченно, но несколько невнятно из-за закрывающей рот маски.
- Нет. Просто очень устал.
- Нам приказано разыскать вас и доставить в Управу. Вы можете идти?
- Кем приказано? - не то, чтобы это всерьез интересовало бакалавра, ему требовалось заново привыкнуть к тому, что он в силах говорить. - Инквизитором Лилич?
- Генералом Пеплом. Мадам Лилич сейчас находится в Управе - она передала генералу ваши исследования касательно этой болезни, Песчанки, и посоветовала, где вас искать, - гвардеец казался Данковскому слегка нереальным, порожденным его собственным рассудком, утратившим способность логично соображать. - Генерал ознакомился с документами и желает увидеть вас. Немедленно. Идемте, мэтр.
Оказалось, что день уже перевалил за середину - было часа два или три. Нагруженную зелеными ящиками с динамитом телегу откатили в дальний угол площади, чтобы не мозолила глаза. Наблюдатели исчезли. За Станцией что-то полыхало, яростно и жарко, выплевывая длинные языки огня.
- Что там горит? - спросил Данковский, когда пламя взлетело особенно высоко и до людей около Собора дошел отдаленный низкий гул.
- Склады. Огнеметная бригада по приказу генерала выжигает их, как особо опасный источник заразы, - бесстрастно сообщил гвардеец. - Эвакуация людей проведена согласно установленному протоколу, ветхие здания уничтожаются.
«Уцелел ли кто после их эвакуации… Может, Гриф сообразил увести своих людей в Степь? Вряд ли. Склады были их домом, и контрабандисты наверняка защищали свои владения до последнего. Прощай, Влад. Теперь - прощай навсегда».
- Вы привезли с собой медиков? - медленно, но верно жизнь брала свое. Бакалавр приходил в себя, пытаясь восстановить картину прошедших мимо него событий.
- Да, - последовал краткий ответ. - Не волнуйтесь. К вечеру Город будет полностью под контролем. Мы разберемся с этой проблемой.
«Именно этого я и опасаюсь», - они прошли мимо Театра, громоздившимся обугленным айсбергом за прозрачной витой решеткой. Часть крыши и задней стены рухнула грудой кирпичей и искореженных железных листов. Торчали обломанные и еще курившиеся дымом балки, разграничивавшие наполовину срезанные внутренние помещения - черные от копоти, вылизанные огнем. Превратившиеся в крошащийся уголь предметы - приглядевшись, еще можно было угадать их первоначальное предназначение. Вот это стол с зеркальным трельяжем, это - массивный и потому не прогоревший до конца шкаф, это - повисшая над пропастью больничная койка… Нет Госпиталя, и больше нет Стаха Рубина, так надеявшегося спасти своих пациентов. Его тела так и не нашли. Бывшие пациенты Госпиталя и врачи не знали, куда идти – и обосновались в обширном сквере позади Театра, расставив под облетевшими деревьями уцелевшие кровати и натянув над ними шатры из бывших декораций. Жалкий, скукожившийся лагерь, многие из обитателей которого уже были заражены вирусом Язвы.
«Любопытно, кем я сейчас считаюсь. Арестованным? Вроде нет. Задержанным до выяснения обстоятельств - или рядовым гражданином, которого пожелал увидеть господин генерал?» - отобранный у Хана обрез, который Данковский сунул под кардиган и небрежно прицепил к поясу, больно стукнул его по ноге.
За Театром маленькая каменная лестница, зажатая между двумя домами, выводила прямиком к городской Управе - трехэтажному зданию унылого вида, возведенному точно в согласии со столичными предписаниями касательно надлежащего внешнего вида казенных учреждений. По обширному двору Управы сновали гвардейцы Бригады, выглядевшие до чрезвычайности энергичными и компетентными - в зеленых гигроскопических масках или марлевых повязках, в однообразных защитных балахонах, перчатках и резиновых бахилах, натянутых поверх сапог. Деловито натягивались брезентовые шатры, перетаскивались цинковые ящики и бочки с надписью «Соблюдать противопожарную безопасность!». Сколько Данковский не всматривался, он не заметил нигде ни малейших признаков разворачиваемого полевого госпиталя и ни одного лица, носившего на рукаве белую повязку с красным крестом. Зато из Управы активно вытаскивались ящики, набитые папками с наклейками «Городской архив».
«А ведь они боятся, - неожиданно осознал Даниэль. - Они ужасно напуганы. Им сказали, что предстоит рейд в район, охваченный эпидемией неясного происхождения. Если бы им предстояло иметь дело с очевидным врагом - сепаратистами, армией Конфедерации, анархистами из бригад Стаматина или горожанами, слишком вольно трактующими слово «демократия», как на Белом Побережье, они бы прекрасно знали, что и как. Но у нас - болезнь. Рассеянная в воздухе, неуловимая, смертельная. Подкарауливающая за каждым углом, притаившаяся в каждом предмете, в глотке воды или воздуха. Их пальцы дрожат на курках, они готовы в любой миг открыть стрельбу, не ожидая команды. Чем там занят Бурах, успеет ли он? Или менху был прав - все наши усилия изначально были обречены на провал? Городу вынесли приговор в первые же дни эпидемии».
Бакалавр знал, как выглядит прибывший в Город генерал - его фотографии и портреты достаточно часто публиковались в столичных газетах. Вдобавок Пепел выступал перед слушателями военной кафедры в Университете, и Данковский не мог устоять перед возможностью взглянуть на столь одиозную личность - задав заодно пару колких вопросов с подвохом, заставивших генерала хоть на миг, да утратить хваленое самообладание.
Александр Пепел до смешного походил на идеализированное воплощение отважного героя из фильмов о Второй Смуте. Образцово-показательный военный с идеальной выправкой, худощавым скуластым лицом и коротко остриженными светло-серыми, почти серебристыми волосами. То ли рано поседел, то ли от рождения обладал столь эффектным цветом шевелюры. Голубые, чуть навыкате, глаза могли даже показаться добродушными - особенно сейчас, когда он стоял неподалеку от широкого крыльца Управы, беседуя с дамой и смеясь. Как и его подчиненные, Пепел натянул бесформенный балахон, но свою маску держал в руке, небрежно помахивая ею.
Даму бакалавр тоже знал. Да и как было не признать ослепительную белокурую красотку, столичную яркую бабочку в модной шляпке с пером на тщательно уложенных золотых кудрях и длинном приталенном дорожном пальто малахитового оттенка? Анна Ангел что-то говорила - а Пепел улыбался и отрицательно качал головой, вызывая сдержанное недовольство своей собеседницы. На ступеньках под присмотром скучающего гвардейца выстроились рядком несколько внушительного вида клетчатых чемоданов и саквояжей - мадемуазель Ангел не намеревалась более радовать Город своим присутствием.
«Они знакомы. Знакомы давно и хорошо. Нет, не просто знакомы. Она работает на него, - Данковский не знал, откуда к нему приходят внезапные мгновения прозрений. Может, он обрел талант к тому, что Бурах и Капелла именовали расплывчатым эзотерическим термином «видеть линии»? Или просто очнулась дремавшая интуиция ученого, позволявшая делать точные умозаключения на основе множества рассыпанных фактов и намеков? - Анна приехала в Город вовсе не в поисках ангажемента и не повинуясь ностальгическим воспоминаниям о золотом детстве. Ей приказали быть здесь. Она выполнила свое задание - и теперь возвращается в Столицу. Она вернется в свой театр, к поклонникам и прожекторам - а Ева мертва. И не только Ева. Сколько еще жизней на ее совести?»
Стремление подойти к певице и бросить ей в лицо обвинение было сильнее доводов логики и соображений собственной безопасности. Даниэль знал, что ему нечем подтвердить свои слова, что формально Ангел - такая же жертва эпидемии, как и прочие горожане. Но бакалавр не мог равнодушно смотреть на кукольное личико Анны с тщательно подкрашенными губками, понимая, что должен немедленно что-то сделать. Прямо сейчас.
Он сделал шаг в сторону стоящей на ступеньках пары - и увидел быстро приближавшуюся со стороны набережной женщину. Молодую симпатичную женщину с вызывающе короткой стрижкой, в черной блестящей курточке и черных же широких брюках, заправленных в полусапожки. Под мышкой девушка несла толстую казенную папку, а ее целеустремленный вид говорил о том, что она имеет полное право находиться здесь. Возможно, работает в Управе и сейчас торопится с исполнением возложенного на нее поручения - и гвардейцам не пришло в голову задержать ее. Женщина пересекала двор, лавируя между ящиками, Даниэль запоздало признал в ней Юлию Люричеву. Юлию, переодетую анархисткой из фильма, с сосредоточенным лицом и сжатыми в узкую нитку губами.
Ей оставалось пройти до крыльца не больше десяти шагов. Юлия резко отшвырнула папку - кружась, разлетелись белые пустые листы бумаги - и в ее вытянутой вперед руке появился маленький, блестящий матовой синевой начищенной стали револьвер «Кобольд». Рука не дрожала, доказывая, что Люричева не первый раз в жизни имеет дело с оружием и прекрасно знает, как им пользоваться.
Звонко щелкнул взводимый курок. Юлия нажала на спуск, но взяла слишком высоко - пуля выбила фонтанчик красной крошки из кирпичей над головами Пепла и Анны. Певица шарахнулась в сторону, быстрым, но совершенно бессмысленным жестом скрестив руки над головой и сбив на землю свою вычурную шляпку. Пепел не бросился к дверям, стоял неподвижно, пристально глядя на приближающуюся девушку с револьвером.
Юлия шла, словно цирковая актерка по туго натянутому канату. Каждый шаг ее сопровождался хлопком выстрела. Она взяла Анну на прицел, она не могла не попасть - с такого малого расстояния и в столь крупную цель, как человек. Выплюнутые «Кобольдом» пули уже расколотили полуподвальное стекло, с тупым хрустящим звуком ударялись в стену Управы, разнесли огромную доску для объявлений - а Анна оставалась невредимой.
Отгремели шесть выстрелов, барабан провернулся вхолостую, курок ударил по пустоте вместо подставленного капсюля. Услышав характерный звук осечки и поняв, что осталась безоружной, Люричева бросила бесполезный «Кобольд». Сунула руку в карман, выхватила нож – самодельный клинок с пестрой наборной рукояткой – и умелым движением замахнулась им снизу вверх, в точности хулиган, берущий свою жертву «на перо».
Анна коротко вскрикнула. Песок под ее ногами взметнулся смерчиком, Даниэль ощутил пробежавшую по двору волну холодного упругого воздуха – и страха. Сковывающего сердце, туманящего рассудок, требующего немедленно бросить все и бежать, бежать как можно дальше. Юлия не завершила своего движения, кончик ножа лишь рассек материю пальто Ангел – и тут кто-то из гвардейцев Пепла выстрелил Люричевой в спину. Ее кожаная куртка разорвалась, Юлия нырнула лицом вперед, прямо на не успевшую уклониться Анну. Женщины отлетели к стене, упали, переплетясь руками и ногами. Юлия, похоже, скончалась сразу - а оказавшаяся под ней Анна несколько ударов сердца билась и хрипела, пытаясь столкнуть с себя тяжелое тело. Даниэль видел ее взметнувшуюся руку в элегантном рукаве с золотыми пуговицами - руку, беспомощно протянутую к Пеплу. Рука упала, Анна больше не шевелилась. Под женщинами начало быстро расплываться черное пятно блестящей крови.
- Мертвы, - констатировал Пепел, склонившись над убитыми. Гвардейцы, громыхая сапогами, поспешно стягивались с разных сторон двора, и генерал раздраженно махнул в их сторону рукой, вполголоса распорядившись: - Уберите это. Да, и это тоже, - он мимоходом пнул носком сапога один из чемоданов певицы, тот закачался, но не упал. Пепел же, утратив всякий интерес к нелепо погибшей знакомой, устремил взгляд на бакалавра: - Мэтр Данковский, я полагаю? Вы на редкость вовремя. У меня есть к вам несколько вопросов - как раз по вашей специализации. Идемте, - он скрылся за внушительного вида двустворчатыми дверями Управы.
Глава 23. Данковский: Отчет.
В вестибюле, где прежде навевали тоску салатно-серые стены и вытертый коричневый линолеум, связисты установили доставленный на поезде телеграфный аппарат Бодье, протянув и забросив провода на уцелевшие телеграфные столбы. Судя по назойливому треску и выползающей на пол длинной желтоватой ленте с точками и тире, Бригада обрела связь со Столицей и докладывала о своем прибытии на место. Посреди просторного холла громоздился на растопырившей опоры треноге пехотный пулемет, нацеленный тупым железным рылом на двери - и Данковский задался вопросом, по кому собираются вести огонь гвардейцы, не по вирусам ли Чумы? Нелепо яркими квадратами выделялись расклеенные по стенам рекламные плакаты с объявлениями о грядущих благотворительных распродажах и танцевальных вечерах со сборами средств для нуждающихся детей.
Пепел легко взбежал по широкой лестнице с облупившимися латунными перилами на второй этаж - туда, где некогда располагалось ведомство Сабурова, скучали над бумагами и сплетничали клерки, а комендант выслушивал жалобы городских обывателей друг на друга. Стены в длинном гулком коридоре были бледно-розовыми, с развешанными через равные промежутки гравюрами в тонких позолоченных рамках. Дурно отпечатанные гравюры изображали виды Столицы и фонтанного каскада в Бод-Бадере. Порой бакалавр всерьез подозревал, что существует некий строжайше засекреченный циркуляр с предписаниями касательно того, в какой колер надлежит окрашивать стены присутственных учреждений и какого рода картины в них развешивать. Чиновника, допустившего хоть малейшее отступление от параграфов циркуляра, ждет строжайшая кара с лишением должности и полугодового жалования.
Караульный распахнул перед генералом и следовавшим за ним Данковским высокие белые двери со строгой эмалевой табличкой «Александр Сабуров, прием по будням с 10 до 17». За три недели пребывания в Городе бакалавр неоднократно навещал коменданта как дома, в Стержне, так и здесь, на рабочем месте.
Обширный, чопорный кабинет Сабурова почти не изменился. Только большой квадратный стол выдвинули на середину, разложив на нем ворох карт и чертежей, а глубокие кожаные кресла расставили вдоль стен. В простенке между двумя высокими окнами появилась подробная схема железнодорожных путей страны, с отмеченной яркой синей звездочкой Столицей в центре. Город находился в самом дальнем от нее левом верхнем углу - на конце длинной Северо-Восточной ветки.
Помимо карт, на столе лежали вещи, донельзя знакомые бакалавру. Разбухшая от многочисленных заметок Тетрадь, переплетенная в синий ледерин, и вытащенный из кофра фонограф, рядом с которым раскатились валики с записями. Видимо, недавно генерал и его подчиненные прослушивали составленную бакалавром летопись пришествия Чумы.
Даниэль ожидал увидеть в кабинете Инквизитора, но мадам Лилич отсутствовала. Караульный чуть придержал бакалавра на входе, охлопал карманы, ловким и давно отработанным движением извлек из-под кардигана посетителя обрез. Переломил стволы, извлек патроны, забрав их себе, и положил обезвреженного «Кентавра» на стол. Пепел гостеприимно махнул рукой:
- Проходите, мэтр. Сожалею, что вам пришлось стать очевидцем столь кровопролитной внештатной ситуации, но с ушедшими на покой анархистами вечно одни неприятности. Никогда не знаешь, что им взбредет в голову. Вы, случаем, не водили знакомство с этой экспрессивной мадемуазель?
- С Юлией Люричевой? Да, немного, - бакалавр подошел к столу, принялся машинально сортировать валики с записями по датам. - Она служила преподавательницей литературы в одной из здешних школ. У нее был сложный, но привлекательный характер и весьма циничные взгляды на жизнь - но я не думал, что она способна взять в руки оружие и причинить кому-то вред…
- Года три назад ваша знакомая Люричева проходила по разработкам Департамента внутренних дел как Наваха, - поделился сведениями Пепел. - Входила в группировку небезызвестного Анджея Стаматина. Из револьвера по мирным гражданам барышня Наваха не стреляла и мины в поезда не подкладывала, но как агитатор и автор прокламаций не знала себе равных. Считалась единственной более-менее постоянной подругой Стаматина. Когда ищейки сели ему на хвост, он бросился сюда, прятаться ей под юбку. Полагаю, Стаматин до сих пор скрывается где-то в Городе - но мы непременно его выкурим и доставим в Столицу, для показательного суда.
- Анджей Стаматин умер от Язвы, - бакалавр вспомнил отдаленный треск единственного выстрела и короткую вспышку в сумерках. - Я присутствовал при этом и могу официально засвидетельствовать факт его кончины.
- Одним безумцем, терроризировавшим общество, меньше, - кивнул Пепел. - Должно быть, известие о его смерти произвело на мамзель Люричеву столь гнетущее впечатление, что она решила в отместку лишить меня внештатной сотрудницы.
- Анна Ангел служила в вашем департаменте? - Даниэлю было очень важно услышать подтверждение своих подозрений от человека, бывшего истинным работодателем певицы.
- Да, уже лет пять, - равнодушно отозвался генерал. - Она была талантливой и многообещающей девушкой. Мы славно потрудились на Побережье, у нее были хорошие перспективы. Да вот беда, в последнее время наш Ангелок слишком много потакала своему желанию публичной славы, что шло в ущерб делу. Ее не раз предупреждали, она не пожелала внять. Случившееся с ней, пожалуй, стало наилучшим выходом для всех, - Пепел мимолетно, холодно улыбнулся. - Но довольно о прекрасной Анне. Как оно там говорится: мертвых в землю, а живых - за стол? Я ознакомился с вашим трудом, мэтр, - он переворошил листы Тетради, испещренные записями бакалавра, с подклеенными результатами анализов и наскоро нацарапанными теоретическими заметками. - Я не специалист, так что просматривал по диагонали, опуская цифры и формулы. Знаете, Данковский, комплименты ваших коллег по Университету были абсолютно справедливы. Вы по совершенной случайности оказались в эпицентре катастрофы, сумели взять себя в руки и проделали колоссальную работу. На удивление четкое и конкретное изложение ситуации. Хоть сейчас под копирку и на стол государю Императору. Я восхищен. Вы заслуживаете награды.
- Благодарю,- обещание гипотетического признания его заслуг оставило Данковского безучастным.
- Вы упомянули опыты по созданию вакцины, способной противостоять Песчанке. Однако я не увидел их окончательного результата, - заметил генерал. - Вы изложили его отдельно? Было бы крайне любопытно узнать, что вы предлагаете для решения проблемы.
- Несколько часов назад нам удалось выделить устойчивый штамм антивируса и получить панацею, - объяснил Данковский, задумавшись о судьбе пробирок, врученных ему Бурахом. - У нас есть методика, которую я еще не успел описать, но… вакцины очень мало, ее достанет разве что на дюжину пациентов. Мой уважаемый коллега, доктор Бурах, должен был раздобыть дополнительный материал для получения сыворотки, но… я не знаю, где он сейчас, - последнее заявление бакалавра было чистой воды правдой. Он понятия не имел, чем закончился затеваемый менху ритуал и куда неугомонный Бурах подевался потом.
- Вот как, - без всякой интонации произнес Пепел. Прошелся туда-сюда по кабинету, мягко переступая с ноги на ногу и заложив руки за спину. - Значит, вакцина существует.
- Да, - кивнул Даниэль и бросил: - Только что это меняет? Вы не привезли с собой врачей, не поинтересовались наиболее подходящим местом для полевого лазарета - стало быть, это вас ничуть не заботит.
- Вы не знаете всех обстоятельств, сложившихся вокруг этой щекотливой ситуации, мэтр, - высокая худощавая фигура в неброском черно-зеленом мундире обогнула стол, остановившись напротив окна. - Известие о трагедии стало аж причиной внеочередного заседания Парламента. Поскольку связи с Городом не существовало, а последние поступившие сведения звучали весьма и весьма зловеще, народные избранники запаниковали. Не будем винить их за это, они всего лишь люди. Вмешавшаяся Церковь в срочном порядке командировала сюда своего эмиссара, снабдив его рядом обширных полномочий, но не озаботившись дать ему в сопровождающие пару толковых врачей. Мадам Лилич действовала в пределах своей компетенции, весьма решительно пресекая неизбежный в таких случаях хаос и отправляя к праотцам всех, кто был мало-мальски виновен в случившемся. Я далек от мысли упрекать ее - она сделала все, что могла. Но могла она немного, и теперь надлежит принять окончательное решение о судьбе Города, - Пепел качнулся с носков на каблуки сапог, потом обратно. - Основанное на сугубо научных фактах, которые вы так кстати предоставили.
- Так каким будет ваше решение? - бакалавр испытывал чудовищное, мучительное раздвоение. Человек, столь спокойно и любезно беседовавший с ним, отдал приказ расстрелять безоружную толпу. Этому человеку было решительно наплевать на смерть своей агентки. Но рассуждения его были разумны, отличаясь той выверенной логикой, какой мог похвалиться и сам Даниэль - пока не попал в ядовитый котел Города.
- Парламент, изрядно струхнувший после эксцесса на Побережье, на сей раз решил подстраховаться, - охотно разъяснил Пепел. - Поступив согласно древнему правилу: разделить и править. Мудрые старцы в народном собрании произвели дележ полномочий на три части. Одной обладает мадам Лилич, одной - я, третьей - штаб-майор от артиллерии Штольц, чьи парни в данный момент изнывают неподалеку от Вокзала. Штольц, подчеркиваю специально для вас, является закоснелым педантом и шагу не ступит, прежде чем этот шаг не будет официально запротоколирован. Он приволок сюда морские пушки, возможностей которых достанет для того, чтобы перемолоть несчастный городок в мелкую труху. После обстрела достаточно прогнать через развалины несколько расчетов с огнеметами, навсегда истребив опасность повторного заражения. Район Степи станет большой карантинной зоной, перепуганные обыватели в Столице останутся премного довольны, по стране приспустят флаги и объявят недельный траур по погибшим во время эпидемии. Все прекрасно, но вот загвоздка. Мадам Лилич и мне поручено сообща заверить своими подписями документ, служащий оправданием мне, майору Штольцу и самой госпоже Инквизитору. Документ с распоряжением на выбор - начать поквартальное разрушение Города, не считаясь с затратами и жертвами; произвести эвакуацию гражданских лиц с последующим точечным обстрелом определенных районов или объектов, служащих источником заражения, либо же не начинать бомбардировку вовсе - если выяснится, что имеются надежные медикаментозные средства борьбы с Язвой. Вы следите за ходом моей мысли, мэтр?
- Очень внимательно, - сухо заверил Данковский.
- Прекрасно. Рад, что мы понимаем друг друга, - кивнул Пепел. - Признаюсь, я ехал сюда, колеблясь - но ваш доклад оказался решающим аргументом в пользу решения, которое я считаю наиболее целесообразным. Уничтожение. Полное, тотальное уничтожение. Вы шокированы, мэтр? Напрасно. Я отнюдь не кровожадный зверь, как любят выражаться крикуны из оппозиции или сообщники Стаматина и иже с ним. Посмотрите сюда, вы сами записали, черным по белому: вирус Песчаной Язвы неопределенно долгое время сохраняется даже в мертвых телах. А вот еще - касательно… э-э, как вы там выразились?.. специфических облачных конгломератов с повышенной устойчивостью при низких температурах. Представляете, что начнется грядущей зимой, в открытой степи с постоянными ветрами юго-восточного направления? Вся эта песчаная дрянь полетит прямиком на Бод-Бадер с населением пятьсот тысяч человек. А когда от прекрасного города останутся лишь дымящиеся руины, кто даст гарантию, что Чума по случайности или злому умыслу не доберется до Столицы? Вы готовы взять на себя такую ответственность, мэтр? Я - нет. Когда я был начинающим слушателем Военной кафедры в Пилоне, у нас ходила простенькая шутка: «Что нужно сделать с расползшимися из банки червями? Накрыть их банкой бОльшего размера». Я привез такую банку - ловить ваших червяков, не позволяя им разбежаться на все четыре стороны света и закопаться глубоко в землю.
- Но у нас есть панацея! Мы можем лечить людей, вместо того, чтобы убивать их! - не выдержал Данковский. - Послушайте, вы ведь читали мои записи - здешние дети вообще здоровы! Абсолютно здоровы, по каким-то неведомым причинам местные подростки обладают иммунитетом к Песчанке!
- Ваше утверждение представляется мне весьма сомнительным, - чопорно отозвался командующий Серебряной Бригады. - Предположим, сейчас дети не больны. Но где гарантия, что они не заболеют через неделю? Через месяц? Мы вывезем несчастных ребятишек, государство позаботится о них, подыщет им новые семьи - а потом выяснится, что они поголовно являются ходячими рассадниками инфекции. Что касается пресловутой панацеи… Вы столько о ней твердите, но где же она? - Пепел протянул руку, требовательно пощелкал пальцами.
- Хранилась в Соборе, - опешил бакалавр. - Ваши люди не забирали ее оттуда? Несколько пробирок в картонке для переноски…
- Мои люди не находили в Соборе никаких пробирок, с вакциной или без оной, - отчеканил Пепел. Искренность и убежденность его тона отвергала малейшие подозрения в нечестности - и именно поэтому Даниэль знал: генерал лжет. Возможно, он собственноручно швырнул пробирки с драгоценной сывороткой на мостовую и наблюдал за тем, как вакцина темными ручейками растекается по трещинам между камнями. Вакцина не вписывалась в его план - значит, ее не должно быть.
На стол лег внушительного вида кожаный бювар, из которого генерал жестом фокусника извлек лист атласной бумаги с гербом страны и тиснеными золотом словами «Постановление Парламента». Середину листа заполняли ровные машинописные строчки, внизу красовалась россыпь печатей и размашистая закорючка: «Ал-др Пепел».
- Думаю, для вящей убедительности здесь распишетесь и вы, - генерал любовно разгладил лист с постановлением. - Ваше имя известно в мире науки и послужит нам отличным щитом. Ибо, к моему величайшему сожалению, отдельные личности не сознают всей тяжести возложенного на них долга, оправдываясь соображениями гуманизма, - последнее слово в устах Пепла прозвучало заковыристым ругательством. - Мадам Лилич ни в какую не желает идти на сотрудничество. Аргументы, которые она выдвигает в защиту своей позиции, лично мне представляются бредом воспаленного рассудка. Я уже начинаю беспокоиться, не подхватила ли Ее святейшество здешнюю заразу? Поэтому я счел необходимым изолировать госпожу Инквизитора. Для ее же собственной безопасности.
- Так она здесь? - Данковский не удивился услышанному.
- Конечно, здесь, - охотно подтвердил генерал. - Я даже не возражаю против вашей встречи. Говорят, за время эпидемии вы сумели найти общий язык - вы, мадам и таинственный господин Бурах, коего носит незнамо где. Вы же знаете, что мадам нынче не в чести у своих высоких покровителей? Ей нужно доказать свою преданность Церкви. В своем докладе Парламенту я могу упомянуть о немалых заслугах Ее святейшества… а могу и не упоминать.
- Но предположим, она так и не поставит свою подпись? - Даниэля несколько удивили слова генерала о том, что Инквизитор не желает поддержать его намерение разрушить Город. Всего несколько часов назад Лилич с азартом планировала уничтожение Многогранника... Что с ней случилось, отчего она поменяла свою точку зрения, свои убеждения, бывшие тверже алмаза?
- Тогда мадам станет еще одной безвинной жертвой Чумы, - хмыкнул Пепел. - Вы засвидетельствуете факт ее кончины, а штаб-майор обойдется одной моей подписью и вашими словами. Если же Штольцу это покажется недостаточно убедительным и он не пожелает отдать нужный мне приказ… Что ж, в экстремальных обстоятельствах вполне могут быть применены экстремальные методы. Возможно, нам придется повозиться… Итог один - с Городом и Язвой будет покончено.
Скульптурно вылепленное лицо генерала, готовая надгробная маска или бронзовый барельеф на памятнике победителям, приобрело сардоническое выражение.
- Перестаньте маяться проблемой выбора, мэтр. Поможем друг другу, - он дернул рукой, взглянул на появившийся из-под обшлага золотой циферблат. - Даю вам четверть часа. За это время вы всеми правдами и неправдами убеждаете мадам Лилич черкнуть свой драгоценный автограф. Со своей стороны, я обеспечиваю вам возможность покинуть Город и вывезти ваши, безусловно, уникальные материалы о Песчаной Язве .
Выдержав паузу, генерал шагнул к неприметной дверце в дальнем углу кабинета, уверенный, что бакалавр последует за ним.
Глава 24. Пепел: Росчерк пера.
Маленькая комната без окон раньше исполняла роль курительной и помещения для конфиденциальных бесед. Вдоль одной из стен громоздился диван, обтянутый медового цвета бархатом с кожаными вставками. Маленький журнальный столик безжалостно отодвинули в сторону, а центральное место в комнате занял массивный дубовый стул, притащенный из вестибюля Управы, где его несколько десятилетий подряд попирали седалищами дежурные клерки.
Вполоборота к оцепеневшему на пороге Данковскому на стуле сидела женщина в черном шелковом платье, наглухо застегнутом под самое горло. Запястья и лодыжки пленницы были тщательно примотаны широкими полосами плотного бинта к подлокотникам и ножкам кресла. Лицо закрывала темная ткань натянутого на голову мешка, левый рукав платья был аккуратно разрезан от запястья до предплечья, открывая тонкую, сильную руку. Рядом возился невзрачный гвардеец со значком сержанта, раскладывая на металлическом подносе поблескивающие шприцы и длинные запаянные ампулы, похожие на стеклянные снаряды. Услышав скрип двери, он торопливо выпрямился и козырнул начальству.
- Вольно, - махнул ему генерал и через плечо пожаловался: - В какой обстановке приходится работать. Янчевский, результаты?
- Отсутствуют, ваше превосходительство, - с недовольным видом отрапортовал сержант. - Молчит и подписывать что-либо наотрез отказывается. Увеличить дозу?
- Скверно. Что ж, прервемся ненадолго, - Пепел чуть повысил голос: - Мадам Лилич, к вам гость. Можете с ним побеседовать, если хотите. Сержант, снимите мешок и ступайте прогуляйтесь. Через четверть часа, если не появится прогресс, продолжим.
Тугой безупречный узел светлых волос Аглаи Лилич рассыпался густыми, переливающимися льняным серебром прядями. Зрачки затопили радужку, оставив только крохотный светло-серый ореол. Остекленевшие глаза Инквизитора упорно высматривали что-то на потолке, где красовалось облупившееся панно с изображением степного пейзажа. Посиневшие от напряжения губы сошлись в узкую щель, верхняя нависала над нижней - Карающий Бич впилась зубами в собственную плоть, лишь бы не издать ни звука. На скулах цвели два ярко-алых пятна, кожа на лице и шее отекла и словно выцвела, сделавшись болезненно-белого цвета.
- Пятнадцать минут, - напомнил Пепел. Дверь за генералом и его штатным палачом закрылась.
- Лилич! - окликнул Данковский. - Аглая! Ты меня слышишь? Это Данковский. Аглая, ответь, если можешь!
«Чем они ее накачали? - бакалавр склонился над подносом, разбирая крохотные лиловые и синие буквы на выпуклых стеклянных боках. - Актедреон, гидробромид скополамина, амитал-натрий - адская смесь, в шпионских романах ее еще именуют «сывороткой правды». Они прикончат ее, но не подчинят. Она пропала. И я тоже».
- Аглая! - Даниэль отыскал тонкую ампулу нашатырного спирта, переломил ее под носом у женщины. Резкий аммиачный запах вывел Инквизитора из оцепенения, она дернулась, с трудом сфокусировала взгляд на стоящем перед ней человеке. - Аглая, ты меня видишь?
- Данковский, - надтреснутым, слегка размытым голосом произнесла Лилич. - Вы и в самом деле здесь? Я все слышу и кое-что понимаю… только двигаться не могу. Сколько он вам дал времени? Ужасно хочется говорить. Начну - не остановлюсь, пока все не выложу. Пепел наверняка подслушивает под дверью, но мне наплевать. Он меня отсюда не выпустит. Ни меня, ни тебя, никого. Он хочет оставить от Города ровное место. Мария Каина оказалась права - я умираю от отравы и в одиночестве, - она со всхлипом втянула воздух сквозь зубы. - Послушай меня. Послушай, не перебивай. Пепел, он чудовище - не выдуманное, настоящее. Ему нравится играть людскими жизнями, он наслаждается своей властью над нами. Он будет рассуждать, дразнить надеждой, выдвигать условия - а потом ему наскучит забавляться и он с легкостью уничтожит свои живые игрушки. Да, знаю, ты думаешь, я ничуть не лучше - распоряжалась и вешала. Но я не вздернула никого, кто бы не заслуживал смерти! Никого! А этот - этот уничтожит все и всех, больных и здоровых. У него есть законное основание - он спасает страну от распространения эпидемии. Его уже начали побаиваться в Столице. Выслали сюда, вместе с его Бригадой, вдруг они тут и загнутся. Но от таких даже Чума отступится в страхе. Он вернется героем.
- Аглая, - Данковский прервал ее горячечную исповедь. - Аглая, когда ты ехала сюда - ты знала? Знала, что Город заранее обречен?
- Нет, - Инквизитор отчаянно затрясла головой. - Нет! Я знала, что мне поручили безнадежное дело, но я была уверена в том, что сюда прибудет Санитарный Корпус. Что выживших спасут. Мне намекнули, я должна раз и навсегда обезглавить Уклад, истребить саму память о нем. Установить примат Церкви и покончить с правлением Трех Семей, освободив место для новых владельцев концерна - и я это сделала. На законных основаниях. Но я не знала, что за мной прибудет Пепел! Я не знала! Не знала! - она судорожно хватала ртом воздух. - Я столько всего не знала! Я была слепой, Даниэль, а теперь я умираю - в ужасе от того, что вижу мир таким, каков он есть! Я ничего не подпишу - не могу позволить Пеплу уничтожить его, ведь он живой, он обладает душой и смотрит на нас. Великий удург Степи - воплощенное чудо Господне, а Многогранник с этими сумасшедшими детьми убивает его. Пусть Пепел разрушит его. Пусть польется кровь и вернется жизнь. Сохрани Город, - ее речь становилась все более бессвязной, почти лишенной пауз: - Башня - точка, где мир истончается, она Там и Здесь одновременно. Она - паутина для божьих чудес. Там соприкасаются настоящее и выдуманное. Моя одержимая сестра мечтала отыскать способ сшить две эти полосы воедино, посягнув на права Господа, единственного истинного владыки чудес. Ты знал, что у меня была старшая сестра? Здесь ее называли Черной Ниной, - Аглая хрипло рассмеялась. - Каина - местная Хозяйка, а я - столичный Инквизитор, правда, здорово? Когда Нина умерла, ее сошедший с ума от тоски муж залучил в Город полоумного Стаматина. Тот возвел башню, но чуда не произошло. Нина не вернулась. Останови эту карусель - с Хозяйками и плененными чудесами, слышишь? Убей башню. Там - колыбель иллюзий. Там - зло. Только Господь имеет право на чудеса.
Аглая судорожно сглотнула и часто-часто зашевелила пальцами привязанных рук, словно отбивала на широких подлокотниках некую стремительную мелодию. Даниэль знал, ее не спасти - да и вряд ли она хотела быть спасенной. Он молчал под тяжелым взглядом умирающей женщины. Белокурая голова откинулась назад, с силой ударившись затылком о высокую спинку стула. Инквизитор обмякла, завалившись немного вправо и по-прежнему яростно смотря прямо перед собой - только серые глаза постепенно тускнели, заволакиваясь мутной слюдой.
Сильный толчок в спину отбросил бакалавра в сторону. Влетевший сержант Янковский, ругаясь, бросился к пленнице, загрохотал шприцами на подносе. Усилия сержанта были бессмысленны - и Даниэль боком выбрался в кабинет.
- Госпожа Лилич скончалась, - негромко сказал бакалавр. Помолчал и добавил, не обвиняя, но констатируя факт, - по вашей вине. Вы ее убили.
- Что за ерунда, она умерла от Чумы, - пренебрежительно отмахнулся Пепел. - Мир ее праху. Надо составить протокол о ее кончине. Позже мои парни избавятся от тела, это не составит особого труда. Придется обойтись без чокнутой святоши. Вам она тоже вещала о чудесах? - он положил «Постановление» перед собой, окружив его несколькими исписанными листами с гербом Церкви в верхнем левом углу. Голубые глаза внимательно, прицельно изучили каждую бумагу. Пепел поднял руку с вечным пером и единым росчерком вывел под распоряжением Парламента мелкую, бисерную подпись «Аглая Лилич», разъяснив Данковскому: - Возможно, эксперты придерутся к подлинности автографа мадам, но тут в игру вступаете вы. Перспективный ученый и участник творившегося тут кошмара. Готовый засвидетельствовать беспримерное мужество Инквизитора, принявшей разумное решение и подписавшей документ, несмотря на одолевавшую ее болезнь
Генерал промокнул фальшивую подпись и с удовольствием полюбовался делом рук своих.
- Заверим ее печатью, и ни одна сволочь не посмеет вякнуть ничего против. Что вы стоите, мэтр? Садитесь, выписывайте свидетельство о смерти мадам. Потом черкнете подпись на этом историческом документе, и отправимся на Станцию, к бравому майору Штольцу, скучающему подле своих пушек. Начнем завтра утром, двух суток на все про все вполне хватит.
«Нет, он не чудовище, - с внезапной, сокрушающей ясностью понял Данковский. - Он и есть Чума. Вторая половина ее маски. Не оскаленный череп таящейся в тенях вкрадчивой людоедки, но разящая без разбору Смерть, не ведающая жалости и сожалений. Люди не имеют для него никакого значения. Он хочет увидеть дымящееся пепелище и улыбнуться, осознавая - оно появилось по его слову. Он приказал - и Город был снесен с лица земли. Его не волнуют столичные интриги, соображения морали, поиск доказательств, чудеса и прочая ерунда, он с легкостью отметает все это в сторону. Смерть - вот что ему нужно. Вот кому он служит на самом деле».
- Не нужно так угрожающе сверкать на меня глазами, мэтр, - Пепел встал из-за стола, подошел к окну, обозрел деловитую суету на площади перед Управой. - Да-да, вам прямо-таки невтерпеж разоблачить мои подлые дела и мою аморальную сущность. Садитесь и пишите. Вы же не хотите последовать скорбным путем мадам Лилич? А я предлагал ей договориться - к обоюдной выгоде.
Обернувшись, генерал встретился взглядом с бездонными раструбами обрубленных стволов «Кентавра», оставленного караульным у дверей лежать на столе.
Даниэль знал, что ружье не заряжено. Что длинные, начиненные черным порохом патроны в блестящей латунной оболочке лежат в кармане караульного, бдящего в коридоре по ту сторону белой двери.
Знал об этом и Пепел, пренебрежительно улыбнувшийся бакалавру.
- Глупо, - спокойно произнес он. - Я оценил бы попытку врезать мне прикладом, но стрелять из незаряженного ружья? Положите ствол, Данковский. Не лишайте науку ее блестящего будущего.
«Капелла видела выстрел. Ники верит в предназначение. Она не ошибается».
- Судьба, - как заклинание, пробормотал бакалавр.
Указательный палец дернулся, давя на курок. Данковский внутренне сжался, ожидая услышать глухой щелчок железа о пустоту, но могучий обрез послушно рявкнул, выплюнув сизое облачко дымного огня и резко дернув руку стрелка вверх.
Звенели, разлетаясь сверкающими осколками, черные зеркала.
Пепел, на чьем черно-зеленом мундире вспухло и расплылось кляксой темное пятно, отлетел назад и грохнулся спиной о стену, прямо под картой страны. Глаза у него были пустые и бешеные.
Второй патрон бакалавр, крутанувшись на каблуке, влепил в жеваную физиономию сержанта Янчевского, ворвавшегося в кабинет. Даниэль немного промахнулся, взяв прицел ниже, чем требовалось, и поразив цель в живот. С утробным воем сержант, он же дознаватель, провалился в дверь, бессильно цепляясь за окрашенную масляной краской филенку.
Еще пара ударов сердца потребовалась бакалавру на то, чтобы загнать «Кентавр» между ручками дверей и провернуть торчащий в замке вычурный ключ. Добротные дубовые створки затряслись под частым градом ударов.
«Только бы не пристрелили сразу», - Даниэль наблюдал за собственными действиями со стороны, холодным и отстраненным взором строгого критика на театральной премьере.
Вот он кидается к столу, дрожащими руками хватает атласный лист с золотыми буквами. Пихает его в кожаный бювар и подбегает к окну. Ломая ногти, распахивает створку - сыплется проложенная между окон вата, отлетают кусочки масляной краски. Высовывается наружу, в панике озирается и заталкивает бювар в недра растрескавшейся декоративной раковины, украшающей фасад. Рывком отпрыгивает обратно, захлопывая окно. Снаружи кто-то стреляет в дверной замок, летят щепки, возникает огромная рваная дыра. Падает на пол вытащенный обрез, исполнявший роль засова. Створки распахиваются.
Молодой человек, сейчас больше похожий на старика, стоял у стола, сгорбившись и подняв перед собой безоружные ладони.
Александр Пепел неподвижно лежал на полу. Сорвавшаяся со стены карта накрыла его угловатым саваном параллелей и меридианов.
Глава 25. Бурах: Край бездны.
- Все просто, - носком сапога Оюн спихнул с оплывшего края песчаного колодца камешек. Галька канула в темноту. Спустя десяток ударов сердца донесся едва различимый цокающий звук удара. - Нужно спуститься на дно, положить свое тело вдоль линий Бездны Саок, пройти круг и вернуться обратно. Начало пути - здесь. Кто вернется живым - тот и победитель.
Артемий глянул в жерло колодца, не увидев ничего, кроме уходящих вниз неровных песчаных стен, из которых кое-где торчали камни и корни растений. Из темной глубины веяло теплой сыростью, как в солнечный день подле мелкой застоявшейся воды.
- Но как спуститься вниз? - спросил он. В полутьме менху безуспешно пытался разглядеть вбитые скобы или хотя бы веревочную лестницу.
- Прыгай, - пожал крутыми плечами Старейшина. - Другого пути не существует.
Как Артемий не старался, он не мог в точности вспомнить, чем закончился ритуал на кургане Раги. Кажется, ему даровали возможность увидеть изнанку мира и ощутить на своем лице жаркое дыхание удурга. Он был богом, жертвой и жрецом, он видел предначертанные линии, сияющие белизной и алым - а потом очнулся перед Воротами Скорби. Рядом стояла Тая Тычик, держа его за руку - похоже, девочка провела его от кургана до Термитника.
- Все разошлись, - ответила она на вопросительный взгляд менху. - Капелла, Ласка, Миши и мальчики ушли в Многогранник. Невесты и олонги вернулись в Степь. Госпожа Аглая и ее ликторы - на Станцию, встречать поезд. Он приехал, мы видели его с кургана. Оспина… - она в растерянности пожала плечиками. - Оспина исчезла. Кледа приняла ее в себя. Теперь она вместе с Матерью Бодхо. А я осталась. Должен же кто-то отвести тебя к бойням.
- Разве ты не уйдешь вместе с остальными ребятами в башню? - они прошли в огромные ворота, переступая через шпалы узкоколейки, между которыми тянулась к солнцу пожухлая трава.
- Мой дом - тут, - Тая повела рукой, указывая на угрюмые, молчащие цеха, провисшие цепи и остановившиеся вагонетки. - Другим страшно, а мне нравится. Чудеса Капеллы - не для меня. Когда я вырасту, я хочу стать такой же, как Оспина. Хочу вести Уклад за собой, - она склонила головку набок, требовательно спросив: - Бурах! Когда ты станешь новым Старейшиной, а мне исполнится столько же лет, сколько Капелле - возьмешь меня замуж?
- Если ты к тому времени сама не передумаешь - непременно, - серьезно заверил девочку гаруспик.
- Хорошо, - Тая чмокнула в нос своего игрушечного бычка, словно скрепив полученную клятву. - Капелла сказала, чума скоро уйдет от нас. В Степи остались быки и коровы, значит, весной родятся новые телята. Все наладится, верно?
- Ну, мы постараемся, чтобы все наладилось, - Бурах подсадил девочку, чтобы она смогла перебраться через завал из опрокинутых тележек. - Тая, куда ты меня ведешь?
- Вниз, - удивилась вопросу девочка. - Обычно все решается там, внизу.
Гаруспику казалось, он неплохо изучил запутанный мир корпусов огромных боен - но, миновав бывшие разделочные цеха, где ютились выжившие рабочие фабрики, и спустившись вниз по длинной грохочущей железной лестнице, они с Таей углубились в бесконечные лабиринты подвалов и дебри подсобных помещений Термитника. Мимо плыли темные громады железных холодильников, гигантские динамо-машины с рядами рычагов и тумблеров, повернутых в положение «Выкл.», сложенные в шаткие штабеля подносы и перевернутые тележки. Вдоль стен тянулись толстые перекрученные кабели в лохмотьях отставшей изоляции и серых клочьях паутины. Тусклыми бледно-лиловыми огоньками мерцали редкие лампочки, забранные в решетчатые короба - несколько лет назад Ольгимские электрифицировали фабрику, протянув линию от гидростанции на реке Нода. Тая вначале отважно бежала впереди, но вскоре струхнула и предпочла идти рядом с Бурахом. Гаруспика удивило отсутствие крыс и наполнявший проходы запах - сухой и прогорклый, но не казавшийся неприятным. Здесь было жутковато - он никак не мог отделаться от пугающего впечатления: в тенях прячется кто-то, следящий за ними и выжидающий момент для нападения. Что некая тварь крадется следом на мягких лапах - бесформенная, злобная, жаждущая крови - и, если он достаточно быстро оглянется, то успеет заметить блеск ее оскаленных клыков перед прыжком.
Долгий путь окончился в небольшом квадратном зале, освещенном единственной лампой в круглом жестяном абажуре. Посреди зала темнел провал шириной около двух шагов в поперечнике. В дальней части помещения стояла косая дощатая ограда, лежали несколько брикетов давно высохшего сена, создавая имитацию коровьего загона. Там обитала старая, облысевшая коровья шкура, растянутая на палках, и с пожелтевшим коровьим же черепом с отполированными рогами.
Оюн ждал их, стоя на краю колодца.
- Ты убил ее, - непримиримо заявил он, завидев гаруспика и державшуюся позади него Таю. - А ты - ты позволила ему сделать это! - он свирепо ткнул пальцем в девочку. - Где оно, ваше чудо? - Старейшина сплюнул в колодец. - Старики бубнят, мол, при верно исполненной Кледе колодец должен до краев наполниться Высшей кровью - а где она? Вы просто убили Оспину, зарезали, как корову на бойне!
- Она сама хотела этого, - не слишком уверенно возразил менху. Бурах и сам точно не знал, что они совершили там, на кургане Раги - но чувствовал, что засыпающий вечным сном удург откликнулся на их безнадежный призыв. Откликнулся - но мир оставался прежним, ничего не произошло. - Ее самопожертвование было добровольным и…
- Чушь, - скорбь Старейшины по утраченной подруге переплавилась в бессильный гнев. - Она всегда любила жизнь, она не должна была умирать так рано! Я надеялся, мы с ней возьмем Уклад после того, как все закончится. Новый Уклад, очищенный, истинный и незамутненный, как в древние времена. Полоумная Ольгимская захватила башню, думая сделать ее крепостью своего собственного Уклада, но просчиталась. Что могут дети? Ничего. Только мечтать и придумывать сказки. Мечты не намажешь на хлеб, сказками не покроешь дырявую крышу. От них никакого проку. Жаль, инквизитор не успела довершить задуманное - но военные на Станции сделают это за нее, - он оскалился. - Многогранника не будет, но Термитник останется. Он будет принадлежать мне, а не тебе, чужаку.
- Оюн! - возмущенно воскликнула Тая. - Ну что ты такое говоришь! Уклад не может принадлежать кому-либо! Это мы принадлежим Укладу, мы его дети и мы - его часть. Все мы, живущие в Городе…
- Ты не понимаешь, дитя, - на миг голос Оюна смягчился. - Ты видела смерть и не боишься ее, но ты слишком мала, чтобы изведать темную сторону жизни. Я бы заботился о тебе, ты играла бы с телятами и была счастлива. К чему тебе знать больше? Зачем вставать на одну из сторон в войне, которой ты не понимаешь?
- Я все понимаю, - Тая ожгла Старейшину холодным, совсем не девчоночьим взглядом и отошла в сторону. - Тебе было недостаточно просто следить за порядком Уклада. Ты сам хотел стать этим порядком. Оспина тоже это понимала, она читала в твоем сердце - но знала, ей некем заменить тебя. Она предпочла мелкое зло - тебя. Но теперь нашлось, кому занять твое место. Идите и сражайтесь! - она резко отмахнула рукой.
Чуть помедлив, гаруспик шагнул в пустоту. Увидев, что стоящий на другой стороне колодца Оюн сделал то же самое.
…Маленькая комната, обтянутая обоями цвета свежей артериальной крови. Постель с простынями густого медового цвета. Лежащая женщина, стройная, узкая в кости, окутанная прозрачными алыми шелками. Рассыпавшиеся белые локоны, в светлых глазах зимней льдинкой стынут тоска и одиночество.
Ему так хотелось растопить этот лед. Узнать, как она умеет улыбаться. У нее должна быть очень хорошая улыбка - чуть смущенная, робко трепещущая на тонких губах.
- Мы не успели поговорить, - мягко произнесла Аглая Лилич. - А теперь уже поздно, наши линии разошлись навсегда. Я мертва, ты жив. Постарайся и дальше оставаться в живых, ладно?
Она порывисто вскинула руки, обнимая гаруспика, истаивая, точно восковая фигурка, туманом просачиваясь меж его судорожно стиснутых пальцев. Когда она и комната растворились в небытии, Артемий стоял в низком туннеле, живом и пульсирующем, светившемся изнутри собственным потаенным светом, точно раскаленный уголь. Под ногами струилась кровь - вязкая, соленая, живая. Кровь Высших быков.
«Аглаи больше нет», - гаруспик знал, что пришедшее к нему видение не лжет. Инквизитор умерла, скверной и одинокой смертью, и мысль об утрате наполняла его сердце скорбью. Бурах был для нее всего лишь полезным человеком, инструментом в борьбе за право с честью вернуться обратно в Столицу. Тем, с кем она могла позволить себе быть откровенной - и Карающий Бич представления не имела о том, какие чувства испытывал к ней менху. О том, как его тянуло к ней - женщине, похожей на заточенный до бритвенной остроты клинок, отсекающий праведное от неправедного.
Ее больше не было на земле. Она существовала только в его памяти. В воображении человека, стоявшего в легендарных призрачных туннелях под Городом. В кровеносных жилах удурга, что пронизывают все и вся.
Бурах не удивился, обнаружив, что бос и полностью раздет. Он шел сквозь Испытание, а у них свои законы, свободные от запретов и предписаний человеческой логики. Следовало решить, куда идти - и он свернул направо. Каждый шаг сопровождался гулким шлепаньем. Он брел и брел по бесконечному округлому туннелю с многочисленными ответвлениями, пока навстречу ему из стены не вышла Оспина. Вместо привычного бурого балахона она была облачена в наряд Травяной Невесты, сплетенный из колючих стеблей, украшенный багровыми цветами, ронявшими бархатные лепестки в текущую мимо кровь. Коротко обкромсанные каштановые волосы сменились змеящейся по спине косой, запястья степнячки обвивали тяжелые золотые браслеты. Оспина была изумительна и желанна. Наверное, именно такой представала она глазам Оюна.
- Эсь'Пайна, - почтительно произнес гаруспик истинное имя последней жрицы умирающих богов, - я благодарен судьбе за встречу с тобой. Направь меня, скажи, что мне надлежит свершить.
- Откуда мне знать? - откликнулась Оспина. - Ты дважды познал искусство раскрытия линий - там, в Столице, и здесь, в Степи. Ты ведаешь тайны науки и секреты магии, мечтая слить их воедино, дабы обрести силу творить чудеса. Ты доказал свое право на собственное мнение. Ступай - и в конце концов придешь к своему решению. Совершишь выбор - в пользу той или иной чаши весов. Твое сердце подскажет, что правильнее: уничтожить будущее во имя настоящего или отказаться от настоящего в пользу грядущего. Выбирай, но не проси о подсказках, - она провела кончиками пальцев по его щеке. Отступила назад, к вздрогнувшей стене, жадно поглотившей ее.
- Даже после смерти она издевается и играет в загадки, - пробормотал Бурах. Густой, теплый поток крови под его ногами обтекал щиколотки и настойчиво подталкивал вперед. Спустя еще сотню или две шагов гаруспик вместе с небольшим водопадом вывалился в округлый зал, чьи алые стены сокращались в такт биению огромного сердца.
Посреди зала монументом высился Старейшина боен - обнаженный, грузный, перевитый мускулами, с толстой шеей и упрямо склоненной вперед лобастой головой. Завидев Артемия, он медленно провел ногой по хлюпающей жиже - в точности злой бык на выгоне, завидевший соперника и скребущий тяжелым копытом землю.
Не было произнесено ни единого слова - да и к чему пустые разговоры, когда решается вопрос о первенстве? Оюн сорвался с места и ринулся вперед. Его стремительно движущаяся фигура подернулась кровавым маревом, застилающим глаза - а когда оно рассеялось, Бурах еле успел отпрыгнуть в сторону, спасаясь от явившегося воочию разъяренного аврокса, Высшего, небывалого творения с торсом человека и головой быка. Изогнутые рога вздымались, как варварская корона. Как два костяных меча, готовых терзать и убивать. Ноги Оюна тоже утратили человеческий вид, превратившись в ноги быка, покрытые жесткой черной шерстью и заканчивающиеся массивными копытами.
«Голова - уязвимое место чудовищ», - всплыла в памяти фраза из прочитанного когда-то мифа.
Гаруспик танцевал пляску смерти, увертываясь от разящих рогов и тяжелых кулаков Старейшины. Раз за разом безжалостно ударяя ребром ладони по широкому носу фантастической твари. Аврокс оглушительно ревел, разбрызгивая кровавую пену, на мгновение терял ориентацию, приходил в себя и вновь бросался в атаку. Ноги скользили в крови, больше всего Бурах боялся упасть, ибо тогда Оюн растоптал бы его.
Но движения Высшего становились все более медленными и неловкими. Он шатался, промахивался, ожесточенно тряс головой, в вызывающем мычании зазвучали болезненные нотки. Получив очередной удар, Бык тяжеловесно рухнул на колени, подняв вокруг себя всплеск кровавого цунами - и не смог подняться.
Зайдя сзади, Артемий с размаху ударил обеими ладонями туда, где заканчивалась чуть кудрявящаяся бычья шкура и начиналась гладкая человеческая плоть. Аврокс жутко всхрапнул, медленно, как во сне, рушась мордой вперед.
В падении Бык обрел первоначальный облик - на песчаный пол упал уже Старейшина Уклада. Он прожил еще два или три мгновения, корчась в судорогах тетануса и тщетно пытаясь втянуть воздух в легкие.
Гаруспик не заметил, когда скончался его противник. Менху был занят более важным делом - стоял, согнувшись и упираясь руками в колени. Его тошнило. Последний удар твари пришелся как раз в желудок.
Сплюнув в последний раз, Бурах распрямился. Гаруспик вернулся в подземный зал, где все началось, и мертвый Оюн лежал в двух шагах от него. Иссиня-багровое, искаженное лицо и выкаченные глаза Старейшины позволяли с уверенностью вывести заключение-эпикриз: обширный инфаркт миокарда. Говоря по-простому, Оюна хватил удар.
- Я победил, - тяжело дыша, проговорил гаруспик, обращаясь к Тае. - Я вернулся живым. Уклад мой. Я - Старейшина.
- Поздравляю, - голосок принадлежал девочке или очень юной девушке, но не Тае Тычик - та стояла, широко распахнув наполненные страхом глаза и мертвой хваткой прижимая к себе игрушку. Ее ротик был полуоткрыт в не успевшем вырваться предостережении. Бурах резко обернулся, едва не потеряв равновесие, увидев только земляные стены каверны и загон. Нацепленная на палки коровья шкура шевелилась в попытках сдвинуться с места, поводила облезлым черепом, клацая челюстью. За плечом менху рассыпалась мелкая дробь серебряных колокольцев. - Его, нет-нет, не надо такой поспешности. Я вовсе не спешу сталкиваться с тобой лицом к лицу. Я ведь не Оюн, и у меня нет таких крепких и могучих рогов.
«Я думал, что прошел бездну Саок насквозь, но ошибался, - сумрачно подумал Бурах. - Испытание еще не закончено. Следом за мной из глубин поднялся дух - и насмехается надо мной».
- Кто ты? - он уже понял, что оборачиваться бесполезно, невидимка быстрее, человеческий взгляд не поспевает за ней. - Ты несешь мне послание? Или у меня есть нечто, необходимое тебе?
- Я - зритель, - хихикнули сзади. Без того неярко светившая лампочка начала меркнуть, погружая зал во мрак. - Что проку с талантливо поставленного и превосходно сыгранного спектакля, коли его за его ходом не следят восхищенные глаза? Я ведь и в самом деле восхищена тобой. Твоим упрямством и твоей настойчивостью. Ты не веришь мне? - голос преисполнился глумливой печали. - Зря. Я люблю смотреть на хорошо исполненное дело. Я ведь и сама такая исполнительная. Всегда проверяю, добротно ли выполнена работа. Не осталось ли где непогребенных мертвецов, способных выбраться из земли и встать в ряды моей армии? Верно ли начертаны обереги на дверях, принесены ли нужные жертвы? Не пытается ли какой-нибудь умник избавиться от меня, выплеснув освященную бычью кровь на порог своего жилища?
- Ты - Чума, - сипло произнес Артемий. Конечно, кто еще мог явиться сюда, кроме врага, с которым он вел долгую, изнуряющую борьбу. Кто мог скрываться в тенях, издевательски посмеиваясь над усилиями хирурга-менху? Он так долго преследовал ее и, наконец, загнал в угол. - Та, кого степняки прозвали Шабнак-Адыр. Королева мертвых. Губительница жизни. Ты смеешься, но знай - мы создали панацею. У нас есть кровь Высших. Вскоре тебе придется оставить этот город. Ты собрала достаточно жертв, чтобы воздвигнуть себе памятный курган. Возвращайся туда, откуда ты явилась.
- Меня призвали, - затылок Бураха ощутил легчайшее прикосновение, исполненное влажного, леденящего холода. - Не тебе приказывать мне уйти, лекарь. Твое зелье никому не поможет, никто о нем не узнает. Ты верно догадался - Город обречен. То, что было начато мною, твои сородичи собственноручно доведут до логического конца. А я вдоволь посмеюсь, глядя на ваши бессмысленные метания, и станцую на трупах. Я прокляла этот Город - и он умрет. В мучениях, как… - Шабнак на мгновение запнулась, - как когда-то умерла я.
- Она лжет, не верь ей! - завизжала обретшая голос Тая. - Не верь, не оборачивайся! Не смотри ей в лицо!
Но гаруспик уже повернулся, в ярости на неуловимого демона. Над жерлом колодца, черной дырой в сгущающейся темноте, невесомо витал силуэт, обрамленный мерцанием зеленовато-синих искр, похожих на болотные огоньки. Длинные, рваные одеяния Песчанки развевались на несуществующем ветру, белые волосы ореолом окружали голову. Бурах видел ее лицо - обтянутый коричневой иссохшей кожей оскаленный череп, лицо зараженного в последней стадии Язвы, за несколько мгновений до превращения в живую и страдающую мумию, разлагающуюся заживо.
- Бурах, не смотри! - девочка сорвалась с места и застыла, не в силах сделать еще шаг, словно кто-то набросил на нее невидимую сеть. Шабнак протянула руку - тонкую кисть, перехваченную костяным браслетом, хмыкнув:
- Дитя, исполненное жизни. Не вставай между нами. Я клялась не трогать детишек, но я ведь могу и передумать, - она сокрушенно вздохнула: - Лекарь, если бы ты мог увидеть мир моими глазами. Если бы мог ощутить дурманящий вкус своего праведного негодования. Ты мне нравишься, правда. Но ты стоишь у меня на пути. Уходи. Отправляйся к своей мертвой подружке. Вам не дано сокрушить меня - ни верой, ни магией, ни разумом.
Она запустила руку в складки трепещущей рванины, вытащив детскую игрушку - фигурку человека в зеленой хламиде, с приметанным к макушке обрывком бурой шерсти. Тая глухо застонала. Бурах в недоумении признал в тряпочном уродце пропавший подарок Миши-кукольницы. Что твердила ему Миши - мол, куклу украла Шабнак-Адыр?
- Верни, это мое, - потребовал менху. - Это дар от моего друга.
- Ты потерял его, - возразила демоница. - Утраченное принадлежит тому, кто его нашел.
- Давай меняться! - Тая подняла над головой игрушечного бычка. На ее искаженное мукой личико легла тень одержимости. - Мена! Шабнак, я хочу обменяться с тобой!
Песчанка склонила голову, белые волосы скрыли оскаленный лик чудовища. Казалось, она размышляла над предложением Таи - которое, как запоздало осознал гаруспик, имело некий скрытый и очень важный для маленькой Хозяйки смысл.
- Твой Бык при последнем издыхании, Хранительница, - наконец вымолвила она. - Будь был молод и силен, как в прежние времена, я, может быть, и согласилась бы… Мой ответ - нет, - крючковатые, шелушащиеся от струпьев пальцы Шабнак с желтыми ногтями впились в мягкое, набитое сухой травой туловище игрушки и ее нарисованное лицо, раздирая куклу напополам.
- Нет! - Тая все же порвала узы, удерживавшие ее на месте, бросившись на песчаную ведьму. Бурах успел разглядеть двойственность ее образов - маленькую девочку и стремительную золотую комету. Искра насквозь прошила Шабнак, мертвенная зелень огоньков слилась с чистым солнечным сиянием - и огонек маленькой Хозяйки потух, канув в глубины колодца.
Холодная петля стиснула горло менху, ломая хрящ и позвонки, как закрученная до отказа гаррота. Он пытался разорвать сжимающееся кольцо, но пальцы хватали лишь пустоту. Глаза заволокло алым, сквозь эту темнеющую завесу гаруспик разглядел силуэт Шабнак, склонившейся над умирающим лекарем и державшей в руке обезглавленную игрушку.
…Двое мужчин - кряжистый, лысоватый здоровяк и долговязый молодой человек с ежиком темно-рыжих волос - лежали в пещере под бойнями Ольгимских.
Окажись тут, в отдаленном и забытом всеми помещении, сторонний наблюдатель, и догадайся он с фонарем в руках заглянуть в жерло невесть для какой надобности выкопанного глубокого колодца, он различил бы на иссохшем дне скрюченную фигурку. Маленькую, нелепо изогнутую. Похожую на сломанную куклу, некогда очаровательную, а теперь безнадежно испорченную и выброшенную на свалку.
Больше в подвале на нижнем ярусе Термитника не было никого. Только мертвецы и запустение.
Натужно гудевшая лампа в жестяном абажуре брызнула ослепительной бело-синей вспышкой и погасла.
Глава 26. Данковский: Рука помощи.
Сознание возвращалось чередой мимолетных, не связанных между собой эпизодов. Они походили на трескучее пламя магниевого порошка, рассыпанного на полке фотоаппарата.
Черная целлулоидная пленка крутится, послушно запечатлевая оказавшиеся перед раскачивающимся объективом случайные сцены.
Удары. Падение. Черно-зеленые квадраты уплывают назад, на них остается прерывистая бурая полоса. Крики, выстрелы, звон бьющегося стекла. Раскачивающееся оранжевое пятно. Периоды краткого просветления, когда Даниэль, подвывая и скрипя зубами, дополз до стены и забился в угол. Черно-алая темнота под веками. Спазмы, тошнотворная слабость при малейшей попытке шевельнуть левой рукой. Вялое онемение, охватившее челюсть и левую скулу, похожее на действие новокаина в зубоврачебном кабинете. Смутно припоминалось, что «заморозку» произвел врезавшийся в лицо приклад карабина. Боль в ребрах, невозможность вдохнуть полной грудью. Мысль, отдающаяся частыми толчками крови в висках: «У них нет приказа. Обстрел не начнется без заверенного разрешения. А я его спрятал. Убил Пепла и спрятал приказ о разрушении Города. Наверное, меня скоро расстреляют. Или повесят. Но приказа нет. Отсрочка. Не спасение, но отсрочка».
Бакалавр терял сознание, приходил в себя и снова проваливался в мучительно-вязкое полузабытье. В бреду Даниэль яростно спорил с Капеллой Ольгимской, доказывая, что вмешательство Судьбы здесь не при чем. Это был его собственный выбор. Дурацкий, основанный на доводах эмоций, а не логики, но выбор. Капелла кивала, а потом неожиданно встала из-за стола и ушла. Раздосадованный внезапно прервавшейся беседой бакалавр ринулся следом, не смог подняться со стула - и в очередной раз вспомнил, где находится.
Его швырнули в карцер Управы - камеру, похожу на клетку в зверинце, с решеткой вместо одной из стен. Маленький тихий Город не нуждался в тюрьме, ему было достаточно пяти камер - для предварительного заключения редких подсудимых перед судебным заседанием, для пьяных буянов и пойманных на горячем воришек. Данковский корчился в дальнем углу камеры, отчаянно сражаясь с намерением своего организма вывернуться наизнанку.
Организм одержал верх.
Шипя и чертыхаясь, Даниэль отполз подальше от зеленоватой лужицы. Рот наполнился отвратительно кислым привкусом.
Миновала вечность. Другая. В коридоре с белеными стенами мерно жужжал, выгорая, прицепленный к крюку керосиновый фонарь. Балансирующий на грани яви и обморока разум Данковского изнемогал в тщетных попытках представить, что сейчас творится в Городе и что ждет его самого. Явятся ли за ним гвардейцы в прорезиненных защитных костюмах, чтобы вздернуть на площади за убийство своего командира? Пристрелят его здесь, чтобы не возиться - или просто забудут, оставив подыхать в подвале?
На другом конце земли грохнула о косяк дверь. Глухо затопали приближающиеся по коридору шаги. Вот и все. О нем вспомнили. Блестящая карьера столичного бакалавра Данковского оборвалась в самом расцвете, да еще столь нелепым и недостойным образом. Звенели ключи, явившийся по его душу перебирал связку в поисках ключа от камеры. Лязгнул замок, надрывно заскрипела отодвигаемая по направляющим дверь решетки. Пара рук подхватила лежавшего бакалавра под мышки и под аккомпанемент натужного выдоха усадила в более-менее вертикальное положение.
Прижавшиеся к его вискам и щекам ладони были воистину ледяными. Не просто холодная человеческая плоть, но насквозь промороженные сосульки, прямиком с высокогорных ледников, с запахом влажной земли и гниющей травы. Кожу отчаянно защипало, по телу девятым валом пронеслась мерзлая волна, скрутившая внутренности в тугой узел - но прочистившая сознание и отогнавшая боль в дальний угол. Стиснутое обжигающим холодом сердце пропустило пару ударов, опомнилось и судорожно заколотилось о ребра, гоня по жилам застывшую кровь.
- Пей, - в разбитые губы ткнулось латунное горлышко фляги. Данковский послушно глотнул. Щедро разбавленная бренди твириновка комком расплавленного свинца ухнула в опустошенный желудок. Бакалавр мучительно закашлялся, сквозь повисшие на ресницах слезы пытаясь разглядеть, кто сидит на корточках напротив него. Неужели гвардейцы решили перед казнью привести жертву в себя - чтобы экзекуция выглядела более наглядной? - С возвращением в мир живых.
У нее были серые глаза, обведенные яркой зеленой каймой. Курносый носик с россыпью бледных веснушек и чуть задранная верхняя губа, открывающая блестящие мелкие зубы. Она носила великоватый ей бушлат с чужого плеча и юбку из плотного твида. Вязаная шапочка выцветшего цвета бордо, яркий алый шарф, обмотанный вокруг воротника. Заштопанные на коленях красные чулки, крепкие дорожные ботинки с высокими голенищами и шнуровкой, так ценимые шпаной за окованный железом носок, незаменимый в уличных драках.
Она походила на уличную кошку, вечно пребывающую начеку, всегда готовую огрызнуться, подраться за лакомый кусок с более слабым или удрать от более сильного противника - с ее вытянутыми к вискам настороженными глазами и треугольным личиком.
За ней тянулся шлейф пугающих слухов и зловещих россказней. Мясники из Термитника называли ее порождением разлагающихся в земле костей, пустых могил и холодного ветра. Они твердили, что бродяжка не добралась в Город с одним из последних товарных составов, а темной ветреной ночью пришла со стороны кладбища, выбравшись из свежей могилы в земле.
Комендант Сабуров и его жена так привязались к одинокой девушке, что были готовы удочерить ее и принять в семью - пока приемыш вдрызг не разругался с Катериной, обвинив старую Хозяйку в том, что та не обладает даже крупицей магического дара. Девушка убежала из Стержня и с тех пор жила сама по себе. Даниэль порой замечал ее - в толпе, собравшейся посмотреть на казни Поджигателей, сидящей на каменном парапете набережной, бесстрашно бродящей по выгоревшим кварталам или помогавшей мортусам, собирающим тела умерших от Язвы.
Подростки Города не водили с ней дружбы и старались держаться от бродяжки подальше.
- К-клара? - с трудом выговорил бакалавр.
- Ты недоволен? - дернула узким плечом несостоявшаяся приемная дочь покойного Сабурова. - По-моему, в твоем положении человек будет рад любой дружеской руке. Как ты себя чувствуешь?
- Как таракан, раздавленный Северным экспрессом, - Даниэль еще раз приложился к фляге и осторожно провел языком по зубам. Оба передних зуба на верхней челюсти ощутимо пошатывались. Бакалавр отвернулся, неловко сплюнув на серый бетонный пол красной кляксой - яркой, как шарф Клары.
- Остришь? Это хорошо, - одобрительно кивнула девушка. - Тогда второй вопрос - сможешь идти? Я подставлю тебе плечо помощи, но силенок у меня, сам понимаешь, немного.
- Еще не знаю, - бакалавру удалось подтянуть под себя ноги, но попытка встать, цепляясь за стену и руку Клары, закончилась полнейшим провалом. Вспышки острейшей боли в левой руке, настойчиво требовавшей перевязки и покоя, доказывали, что по меньшей мере одна из костей треснула. - Нет. Пока не могу.
- Тогда обождем, - легко согласилась Клара, присаживаясь на узкую койку, привинченную к стене камеры.
- Как ты сюда попала? - наконец сформулировал не дававший ему покоя вопрос Даниэль.
- Разбила окно в дамском туалете, что на первом этаже, и влезла, - чинно сообщила Клара. - Люблю ходить неизбитыми путями. Хотя вообще-то Управа пустует. После внезапной кончины генерала его подчиненные наскоро собрались и убрались к Станции. Сдается мне, бравые ребятки Серебряной Бригады не слишком представляют, чем бы заняться в зараженном городе. Они разграбили и подожгли Склады, потом принялись взламывать сейфы в местном банке, но дальше этого их воображение не пошло. Думаю, они проторчат на Вокзале до завтрашнего утра - а утром боги войны в лице майора Штольца начнут обрабатывать Город. К этому времени я хочу оказаться где-нибудь подальше.
- Откуда ты знаешь, что намерены делать артиллеристы? - опешил бакалавр. Клара потянула себя за оттопыренную верхнюю губку, задумчиво хмыкнула:
- Скажем так, я люблю копаться в чужих секретах. И знаю много того, что знать не положено. Тебе это так важно? Я тебе жизнь спасла - иначе ты так бы и остался под развалинами Управы - а ты все спрашиваешь и спрашиваешь.
- Я любопытный, - отпарировал Даниэль. - И я ценю твои старания. Давай-ка попробуем еще разок поставить меня на ноги.
Эта попытка оказалась более удачной - не считая того, что бакалавра шатало из стороны в сторону, и порой он грузно наваливался на Клару, прижимая недовольно ворчавшую девушку к стене. С упорством муравья Клара проволокла бакалавра вверх по короткой и крутой лестнице - для девушки ее лет и сложения бродяжка оказалась сильной и выносливой.
Карцер располагался в дальнем конце одного из коридоров на первом этаже. Они добрались до выводящих в холл дверей, где Клара прислонила свой живой груз к стене, отправившись на разведку. Вернулась обрадованной - вестибюль пустовал, гвардейцы так спешили покинуть здание, что даже бросили громоздкий телеграфный аппарат. Клара обхватила Данковского за талию и потащила дальше - вниз по ступенькам, через опустевший двор Управы, прочь и дальше, тихо шипя сквозь зубы. Даниэль успел оглянуться, заметив, что солдаты не убрали трупы женщин, только накрыли их брезентом. Из-под складок торчала нога Анны в замшевом сапожке, украшенном бархатным бантом. Интересно, забрали они тело генерала - или Пепел так и остался лежать в кабинете Сабурова, по соседству с мертвой Аглаей Лилич?
* * *
Клара привела его в пустующий Сгусток, до которого от Управы было рукой подать. Обошла дом по задворкам, тяжелым ботинком высадила дверной витраж, открыла замок и втащила бакалавра в бывшие комнаты прислуги Ольгимских. Принесла кувшин с чистой водой и полотенца, помогла ему смыть запекшуюся кровь с лица и сочувственно присвистнула:
- Ты смахиваешь на агитационный плакат «Они позорят наше общество». Жаль, но ни льда, ни свежего мяса я тебе раздобыть не смогу. Разве что свинцовую примочку - но мне как-то не верится в ее чудодейственные свойства.
- Ничего, потерплю, - Даниэль с величайшим облегчением добрался до просевшего диванчика и улегся. - Мне бы вздремнуть пару часов - наверное, тогда я буду чувствовать себя куда лучше. Могу я спросить о твоих планах?
Клара потеребила бахрому на концах шарфа, нахмурилась, размышляя:
- Завтра ранним утром я сделаю отсюда ноги. Горожане, кто уцелел и способен ходить, пытаются удрать на юг, мимо Станции и через болота. Гвардейцы отстреливают их, как зайцев на загонной охоте. Я пойду на север, через Горхон - там никто не догадался выставить дозоры. Хочешь со мной? - она склонила голову набок, вопросительно глядя на Даниэля серыми глазами в зеленых ободках.
- Я не очень хорошо знаю тебя, но мне кажется - ты привыкла сама заботиться о себе и не слишком нуждаешься в обществе, - осторожно начал Данковский. - В моем нынешнем состоянии я скорее буду мешать тебе, нежели помогать. Я не смогу защитить тебя или нести большой груз…
- Да, такая я и есть, - подтвердила Клара. - Только вдобавок ко всему прочему еще и очень упрямая, - она ухмыльнулась. - Всегда делаю то, что хочу и как хочу. Ты кажешься мне подходящей компаний, - она встала. - Оставайся здесь. Поспи. В Городе затишье, тебе ничего не грозит. Я пойду, отыщу в лавках какие-нибудь дорожные мешки. Запасусь провизией и водой, часа через два вернусь.
Убедившись, что подопечный неплохо устроен, Клара ушла. В окно бакалавр видел промельк ее алого шарфа, когда бродяжка ловко протиснулась между чугунными стеблями декоративной решетки на улицу.
Даниэль пребывал в полнейшей растерянности и недоумении. Он совершенно не представлял причин, по которым Клара решила взять на себя заботу о нем. Его настораживали ее туманные замечания и то, что она слишком много знала. Бродяжка походила на Инквизитора - столь же решительная, целеустремленная и не желающая замечать препятствий на пути. Клара составила разумный план собственного спасения из Города и четко следовала ему.
Бакалавру вспомнилось, что городские подростки называли Клару Самозванкой. Весьма странная и вызывающая кличка, ведь самозванец - человек, своевольно присвоивший себе имя или титул, на которые не имеет законного права. Что присвоила себе Клара, какое имя? Кто она, откуда взялась в Городе, давно ли бродяжничает и почему? В стране достаточно приютов для сирот и брошенных детей, там ей охотно дали бы кров и позаботились о ее будущем…
Размышления бакалавра приняли иной оборот. Будущее. Будущий вечер и грядущее утро. Пепел мимоходом бросил, что рассчитывает начать обстрел Города с утра. Его слова косвенно подтвердила подозрительно осведомленная девушка Клара, твердо намеренная покинуть Город до начала бомбардировки. Заверенное парламентское постановление осталось лежать в Управе, вряд ли кто из гвардейцев нашел его. Там же остались Тетрадь и фонограф Данковского - которые нельзя оставлять на произвол судьбы.
Может, когда Клара вернется, попросить ее сходить в Управу и забрать материалы о Чуме?..
О чем он только думает! Город вот-вот погибнет, а его занимает только собственное исследование! Дети, оставшиеся в Многограннике - вот что должно его беспокоить! Если снаряды лягут поблизости от башни, та рухнет от одного сотрясения воздуха! И погребет вместе с собою подростков, которым взбрела в голову дикая мысль - сделать башню своим укрытием.
Даниэль вскинулся, пытаясь встать, бежать неведомо куда - на Станцию или к Многограннику - и тут же со стоном рухнул обратно. Голова раскалывалась от боли, его подташнивало, левая рука пульсировала горячими волнами. Похоже, это не трещина, ее все-таки сломали. Если он попытается выйти из своего убежища, то шагов через десять упадет и сможет только ползти.
«Капелла, Капелла, пожалуйста. Уведи детей. Бегите из Многогранника, спасайтесь. Уходите в Степь. Не оставайтесь там, вы погибнете, Капелла, ну пожалуйста, ты же Хозяйка, ты понимаешь, что происходит, ты видишь будущее…»
Бакалавр не рассчитывал на ответ, он просто видел в панических мыслях, как с хрустом ломается опора Многогранника - но на миг на него снизошло ощущение умиротворяющего спокойствия. Теперь он знал, что ему делать - встать и дохромать до дверей. Присесть на крыльце в две ступеньки и терпеливо ждать. Путь от Многогранника до Сгустка отнимает не более получаса.
Тусклое осеннее солнце каплей висело над Степью, закутавшись в серую облачную хмарь.
* * *
Мутная болотистая вода хлюпала под ногами. Григорий Филин, известный большинству горожан под кратким прозвищем Грифа, с боем покинул свое жилище и теперь уходил к южным границам Города. Подпаленные гвардейцами Склады горели веселым и жарким пламенем. Взрывались ящики со спиртным, полыхали тюки с пластинами высушенной твири, в воздухе кружили гарь и пепел. Контрабандисты удерживались, покуда хватало сил и патронов, сознавая, что не смогут на равных противостоять Серебряной Бригаде. Скрепя сердце, атаман шайки отдал приказ уходить. Рассеяться по Степи, затеряться в Городе, исчезнуть. Рано или поздно они вновь возьмут свое. Солдаты не смогут поживиться трофеями за счет побежденных. Все, что достанется гвардейцам – обгорелые остовы зданий и вагонов, да хрусткий черный прах обгорелых трав, за которые в Столице можно было выручить кругленькую сумму.
«Это добро прожили – наживем еще», - философски рассудил Гриф.
Ушел он не с пустыми руками, запасливо распихав по карманам золотые вещицы и припрятав ближе к сердцу драгоценную расписку младшего Ольгимского. Неважно, мертв Влад или жив. Бумага подписана его именем, значит, Гриф отыщет способ получить по ней обещанные деньги. Ему бы лишь достичь ближайшего города. Он не страшился долгого перехода через Степь, рассчитывая украсть лошадь на каком-нибудь из кордонных постов. Гвардейцы, кинувшиеся за ним в погоню, уже давно отстали, безнадежно заплутав среди многочисленных протоков, ответвлений и омутов протяженного болота, где брала свое начало Ветка. Контрабандисты знали все здешние тропы и ловушки, и Гриф ничуть не беспокоился о том, как выберется из мешанины качающейся осоки и заиленных ручьев, неотличимых один от другого. Он пробирался сквозь шелестящую траву, не оглядываясь на остающийся позади Город. Былой коновод сожалел разве что о шайке, своей надежной стае, которую теперь приходилось оставить на произвол судьбы. Ну да ничего, ребята тертые, ко всему привычные, справятся. Если выживут, конечно.
А он теперь будет жить вечно. Ну, или очень долго. Он вырвался из липких объятий Песчанки. Теперь от него будет держаться подальше любая хворь и напасть. Он недосягаем для них. Недосягаем, а вскоре станет богат. Ему ведомы тайные пути и связи, следующей весной в Степи вновь зацветет савьюр… Все вернется на круги своя. Так всегда бывает. Одно проигранное сражение – это еще не проигранная война.
«Может, когда-нибудь я даже вернусь сюда», - Гриф мелкими шажками перебрался по шаткому настилу гати с одного крохотного островка на другой. Больше всего он опасался потерять равновесие или оступиться – голова все еще кружилась, и порой очертания предметов в глазах двоились и троились, так что он не знал, на какую из досок ступить.
Болото окружало человека, шелестя, булькая и вздыхая о чем-то своем. Где-то в зыбких глубинах притаились болотные ведьмы, где-то заполошно раскричалась выпь. Контрабандист целеустремленным кабаном пер к югу, держась нужной тропинки – пока та, вильнув, неожиданно не оборвалась прямо у него под ногами.
- Что за хрень?.. – недоуменно вопросил у хмурого неба и плоской болотистой равнины Гриф. Тропинка должна была увести его дальше, это была надежная, крепкая тропа, пробитая не одним поколением скупщиков трав, идущих в Степь. Она вела на сушу, к твердой земле и спасению.
Гриф огляделся, выискивая знакомые ориентиры. Жердины-вехи с привязанными ленточками. Стоячие камни, невесть каким образом не погрузившиеся в топь. Ему показалось, он даже различает тусклый солнечный отблеск на тонком шпиле Станции. Все было таким привычным – и вместе с тем подернутым сизой дымкой обманчивого тумана. Того, что вынуждает человека кружить и кружить вокруг одного и того же места, не в силах выйти на верную дорогу. Того, что сводит заплутавшего на болотах путника с ума. Но ведь он, Гриф, не таков. Он не позволит болотам заморочить себе голову липким чародейством. Не для того он остался в живых, чтобы сгинуть, может статься, в нескольких десятках шагов от твердой земли!
Контрабандист упрямо зашагал вперед, вытаскивая увязающие ноги из бурой жижи и с хрустом ломая подмерзшие стебли камыша. Где-то на самой грани слуха комариным назойливым звоном ныли приглушенные, неразборчивые голоса – но Гриф решительно приказал им заткнуться. Он уже видел ее впереди, эту полоску чахлых, облетевших к осени ольховых деревьев, означавшую твердую почву. Она маячила впереди, такая близкая и недосягаемая, и Гриф устремился к ней. Ноги запутались в спутанной, волглой траве – и Филин грохнулся ничком, расплескав болотистую воду.
Он еще ругался и возился, пытаясь, встать, когда они появились из зарослей, окружив его. Приземистые олонги в черных хламидах и белых безликих масках. Девушки-степнячки, дочери Трав и Ветров, мрачные и хмурые, с жердинами в руках. Меткий удар тяжелой палкой по локтю вынудил Грифа с приглушенным воем рухнуть лицом в мокрую траву. Контрабандист умел с полуслова понимать намеки, больше не пытаясь подняться. Он слаб, ему сейчас не тягаться с пятеркой ополоумевших девок, вооруженных дубинками и ловких, как кошки. Может, получится договориться?
- Что я вам сделал? – пробулькал он, с отвращением выплевывая попавшую в рот траву. – Мы всегда жили в мире. Если б не я, вы до сих пор прозябали бы в своих стойбищах! Я щедро платил вам за травы, заступался за вас и помогал в тяжелые годы. И вот чем вы отплатили за мою доброту! Неужто народу Степи совсем неведома благодарность? Дайте мне уйти, это все, что мне нужно!
- Ты скупал наши травы и продавал их тем, кто желал лишь забвения и удовольствия, - проскрипел один из олонгов, бесформенный балахон с бледным пятном вместо лица. – Год за годом ты покупал твирь и наших дочерей. Ты сделал наших танцовщиц шлюхами для своих людей. Ты погубил наши души, сделав их мягкими и слабыми, - подхватил сборщик трав, стоявший рядом. - Навсегда сделал нас зависимыми от тебя. От твоих денег. Твоих лекарств для наших детей, - невозможно было понять, от кого из олонгов исходит скребущий, шепчущий голос. - Твоих украшений для наших женщин и оружия для наших мужчин. Ты сделал травы Степи всего лишь дорогим товаром. Ты убил нас. Убил сущность детей Матери Степей. Мы просто земные черви, приносящие тебе доход. Но твой Город погибнет, а Степь останется. Ты умрешь вместе с Городом. Ты умрешь. Умрешь. Ты не станешь частью Степи, тебя примет зловонное болото. Ты умрешь. Умрешь…
Они твердили свои угрозы, а Гриф, подобрав под себя руки и ноги, оттолкнулся, сделав жабий прыжок и повалив ближайшую к нему девушку. Степнячка зашипела, царапая ему лицо и выдираясь, и тогда ее подруга, раскрутив дубинку, с размаху ударила Григория по затылку. Звук вышел сухой и четкий, словно кто-то расколол сильными пальцами гигантский орех.
Жерди поднимались и опускались, летели кровавые капли, слышалось тяжелое дыхание, но криков не было.
Когда степнячки расступились, олонги склонились над неподвижным, изломанным телом. Из недр холщовых балахонов явились изогнутые бронзовые ножи, те, которыми Шепчущиеся-с-Травами бережно подрезали стебли кровавой твири.
Олонги разрубили тело Григорий Грифа, побросав куски в болото.
Одна из танцовщиц отыскала расписку Младшего Ольгимского и разорвала ее, бросив никчемные бумажные кусочки ветру. Он подхватил их, разметав среди пучков гниющей осоки и камыша.
Завершив свой труд, олонги и Дочери Трав ушли. Темнело, низко нависшие тучи пролились дождем. В Городе по-прежнему что-то горело, но болото оставалось бесстрастным и равнодушным, каким оно было испокон веков.
Глава 27. Капелла: Чудеса и диковины.
- Эк вас разукрасили, - счел своим долгом заметить Каспар Каин, когда выскочившие из-за угла особняка мальчишки поравнялись с крыльцом. Хан привел с собой двоих Песиглавцев покрепче, а Спичка просто увязался следом, потакая своему неуемному любопытству.
- Спасибо, я уже в курсе, - со всем отпущенным ему сарказмом отозвался бакалавр. - Шрамы, знаешь ли, украшают мужчину.
- То боевые шрамы, а то фингалы после драки, - не остался в долгу Хан. Младший Каин явно чувствовал себя отомщенным за отобранный обрез, а потому был преисполнен бодрой язвительности: - Капелла сказала, вы срочно нуждаетесь в помощи. Вытолкала нас за порог и велела без вас не возвращаться. Вы не волнуйтесь, мы вас доволочем до башни, если что.
- Сперва нам нужно сходить в Управу, - твердо заявил Данковский. - Уже потом - в Многогранник.
- Что вы позабыли в Управе?
- Твоего «Кентавра», - буркнул Даниэль. Хан фыркнул, как застоявшийся жеребенок.
Мальчишки довели его до опустевшего здания. Прикинув свои и их возможности, Данковский отказался от мысли вскарабкаться на второй этаж. Тщательно проинструктированный Хан вместе с одним из приятелей ушел наверх. Вскоре подростки прибежали обратно, таща все, что им было поручено найти - саквояж с записями и фонограф. Хан торжествующе размахивал кожаным бюваром Пепла, украшенным накладной золотой пластинкой с монограммой генерала.
- Ружье успела прибрать какая-то сволочь, - опечаленно сообщил он. – Пепла в кабинете нет. Инквизитора мы отвязали, уложили на диван и накрыли портьерой с окна - правильно?
- Правильно, - сухо сглотнув, кивнул бакалавр. - Спасибо. Она не заслуживала такой участи.
- Как сказать, - не согласился Каспар.
Город съежился вокруг них, испуганный и притихший. С южной окраины порой долетало короткое стрекотание пулеметных очередей. Ветер гонял листву по тротуарам. За Жилкой что-то горело - жарко, с высоким султаном черного жирного дыма, слегка наклонившегося по ветру и подкрашенного снизу оранжево-алым. Людей на глаза почти не попадалось - а те, что встречались, торопились поскорее спрятаться.
- Вы ничего не слышали о Бурахе? - спросил Даниэль. - Утром он собирался проводить в Степи какой-то ритуал…
- Ласка сказала, Кледа получилась успешной, - немедля влез Спичка. - Но Тая в Многогранник не пришла. И Бурах тоже куда-то запропал, - он удрученно развел руками. - Может, они в Термитнике? Спроси Капеллу. Она может его услышать. Его или Таю.
Бакалавр и подростки шли, срезая путь - по задворкам брошенных особняков и доходных домов, где в мусорных баках возились расплодившиеся крысы. Спускаясь и поднимаясь по узким каменным лестницам с выщербленными ступеньками, стиснутых глухими стенами домов. Проходные дворы, лазейки меж дровяных кладов и прачечных, фальшивые тупики с низкими перекошенными калитками на ржавых петлях. Косые дощатые и проржавевшие чугунные заборы. Запах гниющей листвы и сладкий аромат корицы, прилетающий из зачумленных кварталов. Они пересекли мост через Глотку, обогнув расползшуюся баррикаду из мешков с песком. Надетое на высокий шест чучело Песчанки издевательски помахало им длинными рукавами, свисающими с перекладин. Обогнули здание Собора - и впереди открылся высокий искривленный силуэт Многогранника, причудливой трещиной рассекающий багровый диск заходящего солнца. Длинная розово-черная тень зыбким мостом протянулась через Горхон, в Степь. Ботинки подростков выбивали в сухой почве глубокие ямки, похожие на отпечатки лошадиных подков. Поверх них оставались оттиски сапог бакалавра и едва заметные рубчатые следы поношенных бареток Спички. В траве заполошно застрекотал потерявший чувство времени кузнечик - наверное, единственный уцелевший кузнечик во всей Степи.
Вход в башню, открытый арочный проем без дверных створок, к которому вели пологие полукруглые ступени, перегораживал позаимствованный в городском Управлении дорожных и строительных работ заградительный барьер. Красно-бело-желтый, с нанесенной по трафарету черной надписью «Следуйте в объезд». На щербатых ступенях азартно дулись в карты дозорные, мальчик и девочка. Рядом с ними, поблескивая вороненой сталью, лежало охотничье ружье с длинными стволами.
Яр, мальчишка, которого бакалавр видел у Медного моста, сидел на перевернутом ящике из-под мыла, обнимая гитару и негромко выводя:
Река нас вывела в город меж горных цепей.
День за днем оживали кварталы, всходила заря.
Мальчишки гоняли по крышам ручных голубей,
И глядя на них, мы понимали, что не все было зря…
Это конец войны,
Несколько лет в аду,
Только дождись меня,
Я по воде приду,
Я по воде-е-е…
- Вот и пришли, - Хан оттащил барьер в сторону, пропуская своих приятелей и Данковского. Один за другим они вошли в гулкий пустой вестибюль с округлым потолком и двумя спирально закручивающимися лестницами. Здесь стало немного чище - дети смели разбросанный по полу мусор, битое стекло и прочий хлам в аккуратные кучки. На обшарпанных бетонных стенах теперь были расклеены плакаты, выцветшие и новенькие - рекламы новинок синематографа и старых, давно вышедших из моды фильмов, театральных и цирковых представлений для детей. В центре высилась пирамида жестяных ящиков с консервами марки фабрики Ольгимских и картонных коробок с галетами. Сверху долетали приглушенные детские голоса, шаги, позвякивание и постукивание. Кто-то рассмеялся - звонко и беспечно. Словно бакалавр стоял на первом этаже школы-интерната, слушая, как неподалеку воспитанники обсуждают свои дела. Данковский не знал, как назвать охватившее его чувство - смесь из грусти по утраченному детству и печали по Еве, для которой он не сумел найти нескольких слов, таких бессмысленных, но необходимых.
- Здравствуйте, мэтр, - Капелла легкими шажками сбежала по одной из лестниц. - Мальчики, принесите мэтру табурет - вы же видите, ему трудно стоять. Вот вы и пришли к нам. Зеркало разбилось, ничего не вернуть назад.
- Тень теперь со мной, - Данковский присел. Вместо табурета ему притащили внушительного вида посылочный ящик в лиловых разводах почтовых штампов. Отставшая полоса жести впилась в ногу, порвав и без того потрепанные и испачканные брюки. - Тень Евы. Она теперь навсегда останется со мной, ты была права. Я выстрелил - но изменил ли мой выстрел что-нибудь? Знаешь, меня вытащила из карцера Клара, которую вы зовете Самозванкой...
Упоминание этого имени заставило Капеллу нахмуриться. Однако она ничего не сказала, терпеливо ожидая следующих слов Данковского.
- Капелла, - бакалавр перебрал вложенные в бювар Пепла бумаги, порезавшись о край листа и оставив на нем капельку крови. Отыскал «Постановление», вытащил. - Капелла, посмотри сюда и послушай. Завтра утром артиллеристы собираются начать обстрел Города - поквартально, до тех пор, пока не останутся лишь руины. А вот здесь стоят все нужные печати и подписи. Остается только указать время и объекты, которые дОлжно подвергнуть точечной бомбардировке. Штаб-майор Штольц, что распоряжается батареей, слывет изрядным бюрократом - и я думаю, он не усомнится в подлинности полученного им приказа. Я хотел… - его взгляд невольно зацепился за яркое пятно на стене. Должно быть, именно такие зазывные плакаты имела в виду Ева Ян, рассказывая о планах обывателей пополнить городскую казну за счет туристов, желающих воочию увидеть последнее творение спивающегося Стаматина. Многогранник был эффектно сфотографирован на фоне рассвета и искусно подретуширован. Казалось, распахнувшая металлические крылья башня парит над Степью.
Крохотная черная точка выскользнула из-за края бумажного листа. Данковский вздрогнул, но не отвел глаз. С беззвучным грохотом точка стремительно врезалась в нижний из сегментов башни.
Тонкий штырь основания переломился. Шатнувшись, Многогранник совершил крутой полуоборот вокруг себя и с торжественной медлительностью завалился набок, в Горхон. Причудливая постройка обратилась гигантской грудой щебня, торчащих во все стороны балок и взметнувшегося ввысь облака серой пыли. На миг Данковский ощутил тошнотворное, ужасающее своей неотвратимостью раскачивание пола под ногами. Услышал скрежет и низкий стон гнущихся перекрытий и рвущихся тросов, треск дерева и еле различимые в гибельной какофонии крики детей.
Изображение рывком прыгнуло навстречу Даниэлю, позволив отчетливо разглядеть тонкую руку, торчащую меж двух обрушившихся плит. Возможно, рука принадлежала Капелле Ольгимской.
Точка зрения сместилась, поднявшись выше. Бакалавр увидел всполохи разрывов, падающие здания и обрушивающийся внутрь себя Термитник с проломленным куполом. Данковский зажмурился и яростно затряс головой, отгоняя видение и убеждая себя, что не обладает ни каплей мистических талантов. Он даже гипнозу не поддавался, хотя принимавший участие в опыте гипнотизер был не шарлатаном с ярмарки, а уважаемым светилом психиатрии.
- Да, возможен и такой исход, - нежный голос Вероники не дрогнул. Иллюзия, явившая Данковскому, открылась и ей. - Но я верю в то, что Многогранник устоит. Он создан на скрещении линий судьбы, его предназначение - соединять тонкие миры, быть мостом между явным и воображаемым. Каины и Стаматин выстроили его, рассчитывая, что беспокойная и всегда алкавшая новых открытий душа умершей Нины вселится в приготовленное для нее пустое жилище и одухотворит его, но этого не произошло. Не знаю, почему. А дети - дети просто приходили играть сюда. Рассказывали и слушали истории, пели песни, делились секретами, заключали союзы, ссорились и мирились. И… - она огляделась по сторонам, - сами того не желая, они пробудили Многогранник. Он откликнулся им - а когда началась эпидемия, позвал нас к себе. Конечно, «позвал» - не совсем верное слово. Мы ощутили потребность быть рядом с ним. Увидели сны о его тоскливом одиночестве, о желании принадлежать кому-нибудь. О переполняющих его чудесах, пропадающих втуне. Поняли, что мы сумеем создать новый мир на руинах прежнего - прогнившего и усталого. Бык умирает - великий бык, удург, который был основой и хранителем жизни Города. Чума убивает его, он больше не в силах подняться. Бурах, последний из великих менху, сумел провести Кледу - но ритуал запоздал. Уклад погиб, - на глазах Капеллы появились слезы, побежали по щекам. - Их больше нет, мэтр. Ни Бураха, ни Оюна и Оспины, ни Таи. Песчанка взяла верх над ними. Теперь Термитник - всего лишь скотобойня. Просто здания и разделочные цеха, в которых навсегда погас свет.
Она всхлипнула, неловко утерла слезы ладонью. Прикоснулась кончиками пальцев к висевшей на шее фигурке золотого бычка.
- Решайте сами, мэтр. Вы - единственный независимый и неподкупный свидетель со стороны. Гирька на весах. Вы достаточно повидали и узнали, чтобы обойтись без чужих подсказок. Вы видели наш Город, познали его тайны и хоронили его мертвецов. Мы примем ваше решение. Каким бы оно не было. Мы верим вам. Я верю в вас.
Капелла отвернулась, делая вид, что разглядывает старые афиши. Подростки расселись на ступеньках уходящих на второй этаж витых лестниц, слушая разговор бакалавра и юной провидицы. Данковский сидел, свесив руки между колен и уставившись на плохо прилегающие друг к другу ромбы фальшивого мрамора со следами уличной грязи и забившимся в щели песком. Ему казалось, на самом краю его сознания Многогранник предстает иным - таким, как его видели дети Города. Не заброшенной и запущенной бессмысленной руиной, порожденной фантазией галлюцинирующего гения, но величественной Башней из сказок. Башней магов и чародеев, на которую, как на великанский шпиль, нанизаны вращающиеся галактики и сияющие миры.
- Чудеса и диковины, - вполголоса пробормотал он.
- Что? - осторожно переспросила Капелла.
- Чудеса и диковины всего света - пред ваши глаза, для вашего удивления, - повторил Даниэль. - Клич ярмарочного зазывалы. Я его слышал давным-давно, когда был маленьким мальчиком. Вероника, в твоем хозяйстве сыщется пишущая машинка? Модели «ремингтон-72», желательно новенькая. И еще - баночка белил для исправления машинописи. «Штрих» или «Усердный клерк», все едино.
Машинку и столик стенографиста на тонких изогнутых ножках приволокли со второго этажа. Бакалавр взглянул на чугунный корпус с кареткой, привычный блестящий полукруг литер и пять рядов круглых клавиш, как на лучшего друга. Положил рядом постановление, отвернул синюю крышку на пузырьке с белилами, прицелившись, мазнул кисточкой по ровным строчкам приказа.
Те исчезли.
Не скрылись под жидким слоем белой краски, но сгинули напрочь, оставив после себя кремовую атласную бумагу в мелких волнистых узорах.
Дернув блестящий изогнутый рычаг, Даниэль отодвинул валик. Вложил широкий лист в машинку, тщательно подкрутил механизм, подгоняя под стальную линейку указателя нужное место. Капелла молча наблюдала за его действиями. Не одобряя, не порицая и не вмешиваясь. Свинцовые таблички с выдавленными на них буквами с размаху опускались на лист, оставляя жирный оттиск. Даниэль стучал по клавишам, как делал это много раз, набирая очередной доклад или новую главу исследования, которое так никогда и не будет завершено.
Дети Города смотрели на него. Бродяги, сироты и отпрыски благополучных семей. Дети, выбравшие свой собственный путь. Дети, силой своей наивной веры творившие чудеса.
На душе у Даниэля было легко и удивительно спокойно. Он опаздывал, порой не слишком быстро соображал, не успел помочь многим, кто нуждался в нем. Однако сейчас мэтр Даниил Данковский, гордость столичного Имперского Университета, бакалавр естественных наук, поступил в согласии с тихим голосом своей совести и своего долга.
Во всяком случае, так ему казалось.
- Кому-то придется отнести это на Вокзал и вручить штаб-майору Штольцу, - он закончил печатать и мельком проглядел получившийся текст. - Должен заметить, понятия не имею, как вы объясните ему то причудливое обстоятельство, что приказ доставляет не вестовой генерала Пепла, а ребенок. Мои дела закончены, долги розданы, - бакалавр закрыл машинку появившимся рядом фетровым коробом и встал. Вестибюль опустел, в Многограннике воцарилась удивительная тишина. - Надеюсь, тебе повезет, Ники. Тебе и тем, кто с тобой в одной лодке.
- Мы что-нибудь придумаем, - глаза цвета ирисов сияли тихой, благодарной нежностью. - Спасибо вам. Я знаю, как это нелегко - выбирать. Особенно вам. Взрослому, человеку, который не верит в чудеса - но поклоняется сверкающей логике и силе науки. Мэтр, вы сделали для нас так много - и я должна кое-что сказать вам. Чтобы… чтобы вы задумались и поняли, - Капелла Ольгимская поманила бакалавра за собой. Они подошли к стене, где висел аляповато-яркий, чуть выцветший плакат. На афише красовалась девочка в пышном розовом платье, с золотыми кудряшками и улыбающейся синеглазой мордашкой. Девочку окружали кривоватые знаки Зодиака и загадочные символы - Данковский с трудом признал в них перевранные сефиры, срисованные неумелым художником с дрянной книжонки из серии «Секреты Каббалы для начинающих».
Понизу некогда ярко-алые буквы кричали: «Единственное выступление! Чудо-дитя, медиум Габриэла! Она никогда вас не видела, но знает все ваши тайны! Торопитесь, всего одно выступление!». В левом верхнем углу стояла дата представления - десять лет назад - и маленькое изображение пестрого циркового шатра, увенчанного бубновым тузом.
- Караван? - удивленно переспросил Даниэль. - Караван Бубновых тузов? А кто такая Габриэла?
- Королева червей, королева сердец, - отозвалась Капелла, водя пальцем по кругу зодиакальных животных. - Кровавый Караван навсегда остался в Степи - но его представление все еще продолжается. Мы погубили их, наши Хозяйки и наши мужчины - потому что им не было места на земле. Но наша земля не приняла их. Может, от отвращения к их черным делам - а может, скорбя по той смерти, что им пришлось принять. Никто никогда не оплакивал циркачей Каравана. Никто не рискнул заговорить о том, что в числе расстрелянных были невинные души, заложники своей собственной судьбы. Всеобщее молчание породило мстителя, - она резко махнула рукой, чешуйки старой краски с шорохом осыпались вниз, на скукожившейся бумаге проступила иная картина. Черно-белый набросок сепией - виселица с качающимися мертвецами и девушка, смотрящая на них. Девушка в долгополом бушлате, низко натянутой шапочке и с длинным шарфом, лежащим на плечах.
Старая цирковая афиша обуглилась, сгорая.
- Мы знали и молчали. Нас постигло возмездие, - тихо сказала Ники. - Оставайтесь с нами, мэтр. Это ничего, что вы взрослый. Ваше сердце умеет верить в чудеса и творить их. Вы увидите все диковины Башни. Потрогаете их руками. Изучите и напишете о них во-от такой трактат.
- И рад бы в рай, - откликнулся старой поговоркой Данковский. - Да грехи не пускают.
Плечи Капеллы поникли.
- Вы правы, я поступаю жестоко. Я не имею права предлагать вам подобный выбор. Никакие чудеса не способны заменить вам истину. Неприглядную, замызганную правду. Которой я не желаю знать. Я боюсь ее, этой истины. Прощайте, мэтр Даниэль. До свидания, Даньо, - она назвала Данковского детским полузабытым именем. Бакалавр был уверен, что никогда не называл Капелле своего смешного детского прозвища - но маленькая Хозяйка умела слышать непроизнесенное.
Она повернулась и убежала вверх по лестнице, часто стуча низкими каблучками по ступенькам. Столик с пишущей машинкой стоял на прежнем месте, нелепый посреди разрухи Многогранника.
«Прощай, Капелла», - бакалавр на миг задумался, брать с собой кофр с фонографом и записи или оставить здесь. Нет, не стоит. Вероника Ольгимская сохранит материалы - для тех, кто пожелает узнать подробности о Песчаной Язве.
Барьерчик пропал. Часовые тоже. Разбросанные карты веером валялись на ступеньках. Даниэль не удивился тому, что первой ему попалась на глаза червонная дама.
Ветер свистел в сизой траве и провисших проводах над железнодорожной колеей. С востока на Город наползала иссиня-свинцовая туча, волоча за собой размытые дождевые хвосты. Вновь донесся злой перестук автоматных очередей.
Перейдя насыпную перемычку и отойдя на полсотни шагов, Данковский не выдержал искушения и оглянулся.
Серый, осыпающийся Многогранник сиял. Он был как хрусталь, как прозрачная вода, наполненная чистым, незамутненным светом долгого летнего дня - каким оно бывает только в детстве, когда время бесконечно и прекрасно. Искрились десятки граней, отражая и преломляя последние солнечные лучи, усиливая их до нестерпимого блеска. Объятый светом Многогранник качался на тонкой ножке, как распускающийся бутон под ветром. Башня затмевала все - и Собор, и Термитник, а Город по сравнению с ее ликующим торжеством выглядел хаотическим столпотворением неопрятных, разрушающихся домиков, блеклых и унылых, достойных только того, чтобы быть уничтоженными.
Башня была великолепна. Совершенна до самой последней линии, до самого мелкого штриха.
Наверное, именно такой узрел ее творец, Петр Стаматин - и тщетно пытался воскресить дивное видение в твириновых грезах.
Башня, дикий цветок Степи.
Башня - корабль под парусами, экспресс, придуманный детьми и отправляющийся в долгое странствие по невиданным мирам. Бакалавр еще застал в кассе последний билет и мог его купить - но не захотел. Остался на перроне. По собственной воле и желанию. У него еще оставались невыполненные дела.
Глава 28. Клара: Истина.
- Почему ты ушел? - Данковский столкнулся с Кларой Самозванкой у решетки сгоревшего Театра. Девица не теряла времени даром: за ее плечами горбился плотно набитый солдатский вещмешок, а в руке она несла второй, стеклянно позвякивающий и побулькивающий. Даниэль забрал у нее мешок с наполненными водой бутылками, коснувшись ее холодных пальцев в митенке - и отметив, что после пребывания в Многограннике чувствует себя намного лучше. Рука больше не болела, онемение в челюсти пропало, только синяки ныли, но вполне терпимо. Клара смотрела на него зеленым взглядом рассерженной кошки, словно хотела отчитать за самовольную отлучку, но не решилась. - Куда ты ходил?
- Искал ответы на вопросы, - отозвался бакалавр.
- И как, нашел? - девица хмыкнула, поправила ремни вещмешка на плечах.
- Да. Почти на все, кроме последнего. Кто такая Габриэла?
Клара вздрогнула. Отвела взгляд. Какое-то время они молча шагали рядом по мостовой, слушая, как тяжело шлепаются на камни первые капли дождя.
- Ты действительно хочешь это знать? - наконец тускло спросила Самозванка.
- Да. И еще - почему из всех жителей Города ты выбрала меня.
- Ты очень похож на того, кого я потеряла, - она еле слышно скрипнула зубами. - Не только с лица, но и характером. Я подумала - почему бы и нет? Если ты продержишься до конца и уцелеешь, я смогу протянуть тебе руку и позвать за собой. Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать - может, мне станет немного полегче. Да, это звучит нелепо, но время так быстро утекает сквозь пальцы. Я так боюсь не успеть…
- Клара, - перебил девушку бакалавр.
- Чего тебе?
Правую руку бакалавра оттягивал мешок с бутылками, поэтому он поймал Клару за плечо левой, притянув к себе.
В отличие от вечно замерзших рук, губы у Клары были сухие и теплые. Целуясь, Самозванка не закрывала глаз, пристально смотря на бакалавра, будто искала неких, одной ей известных признаков. Не нашла, успокоилась и слегка приободрилась.
- Пойдем домой, - сказала она, когда они наконец оторвались друг от друга. - А то нас сейчас дождем зальет.
Убежище Клары располагалось в квартале Седло, в тупичке со смешным названием Коровий Хвост. Одноэтажный домик с виду казался сущей развалюхой, готовой рухнуть от малейшего порыва ветра. Слепые окна, заколоченные снаружи досками, перекошенное крыльцо, размашистый белый крест на дверях. Дом, чьих обитателей взяла к себе в подданные королева Чума. Девушка обошла домишко с торца, подойдя к узкой дверце черного хода, обитой железным листом. Присела на корточки, шаря под камнями, извлекла из тайника латунный ключ. Отперла замок, впустила Данковского и поспешно захлопнула створку, обрубив незримые холодные щупальца ветра и оставив снаружи усиливающийся дождь. Клацнул засов.
Бакалавр попытался сделать шаг по темному коридору, но немедля споткнулся о жестяное ведро, а в попытке удержаться обрушил невидимую в темноте вешалку и чуть не разбил доверенные ему бутылки с драгоценной водой.
- Стой, не дергайся, - раздраженно потребовал буркнул мрак голосом Клары. Дзинькнула пружина, загорелся маленький, с карандаш величиной и длиной, фонарик в металлическом корпусе - модное столичное новшество, предмет зависти всех подростков провинции.
Светя тонким лучом себе под ноги, девица провела Данковского по узкому короткому проходу, закончившемуся двумя открытыми дверями. Из-за правой тянуло запахами угля, подгоревшего молока и вареной репы - видимо, там располагалась кухня. Слева открылась небольшая, вполне уютная и обжитая гостиная. У стены громоздился старинный трехстворчатый буфет, компанию ему составлял книжный шкаф - но книг в нем не было. Еще в зале имелись круглый столик, четыре разномастных стула и кровать под полосатым покрывалом. Заколоченные снаружи окна Самозванка завесила шторами красного плюша, с помпончиками и лохматой бахромой. Над столом на крючке висела керосиновая лампа в медном абажуре. Повозившись со спичками, Клара зажгла ее.
- Боюсь, снаружи заметят свет, - пояснила она, кивнув на шторы. - Скоро будет ужин. Можешь пока помыться, правда, вода в кранах только холодная. В шкафу, в нижнем ящике, валяются мужские шмотки - подарок от бывших хозяев.
Она вышла, на ходу разматывая шарф. Грохнула железная дверца печки, загремела посуда - такие мирные, обыденные звуки.
Ванная комната была маленькой и выстывшей, с наклонным потолком, выложенным серыми плитками. Потемневшее зеркало в паутине трещин на дверях отразило осунувшегося незнакомца с воспаленными покрасневшими глазами, следами побоев на лице и всклокоченной темной шевелюрой. Вода была такой ледяной, что пальцы сводило судорогой, а кожа немела - но Даниэль старательно вымылся, не обращая внимания на занывшие царапины и синяки. В шкафчике над рукомойником нашлась складная бритва, которую в последний раз точили, должно быть, лет пять назад. Даже самому целеустремленному самоубийце не удалось бы ей зарезаться. Вещи оказались слегка поношенными, но чистыми и не драными - и, переодевшись, Данковский вздохнул с облегчением, ощутив себя бледной тенью того человека, что месяц назад приехал в маленький провинциальный городок.
Клара возилась на кухне. Воспользовавшись ее отсутствием, Даниэль подошел к книжному шкафу, привлеченный большой коллекцией тщательно расставленных на полках безделушек. То ли она осталась от предыдущих хозяев дома, то ли ее собрала Клара. Данковский разглядывал вещицы, пытаясь угадать логику их выбора. Вот сшитый из лоскутков игрушечный бычок, в грудь которого воткнут скальпель. Вот карнавальная маска зеленого бархата с золотой окантовкой. Вот талисман степняков, связка бронзовых тавро и подков…
Вот длинный изящный мундштук темного янтаря. Фарфоровая чашечка с отбитым краем и тонким золотым ободком. Сшитая Миши кукла в зеленом балахоне - голова оторвана и лежит между расставленных тряпочных ног игрушки. Обломанный бычий рог и соседствующий с ним тяжелый нож-наваха. Револьвер марки «Кобольд» с перламутровыми накладками на рукояти. Обгрызенная трубка верескового корня. Золотые часы с цепочкой. Стальное пенсне с треснувшим правым стеклом. Серебряная брошь в виде гитары. Пустой хромированный шприц. Фотографическая карточка. Коробочка, обклеенная ракушками, и вложенный в нее пустой флакон из-под дешевых духов.
Множество вещей, теснящихся на полках. Множество похищенных вещей, беззвучно оплакивающих утраченных хозяев.
Даниэль протянул руку, достав фотографию с полки. Портрет молодого человека, стоящего вполоборота к фотографу. Бежевые тени, светлые волосы, задумчивое лицо с тонкими чертами.
- Готово, - вошедшая Клара несла поднос с тарелками и двумя пузатыми гранеными кружками, в каких подают пиво клиентам дешевых трактирчиков. Еще на подносе стояла бутылка твириновки местного заводик, с блеклыми этикетками и веревочками, торчащими из-под пробки.
Девушка размотала свой шарф, сняла бушлат и шапку. Оказалось, у нее гладкие рыжие волосы, затянутые на затылке в короткий хвост. Она была тонкой, почти лишенной полагающихся девицам ее возраста соблазнительных выпуклостей - и в своем темном свитере смахивала на юношу. Одного из тех опасных юнцов, что ночь напролет торчат у стойки бара, внимая разглагольствованиям личностей вроде Андрея Стаматина или подкарауливают запоздалых прохожих в темноте подворотен, тиская в ладони рукоять складного ножа.
Она увидела фотографию в руках Даниэля, шагнула к нему, молча забрала снимок и вернула на место.
- Позже. Ешь.
Готовить Клара не умела или не любила. Ее метод приготовления блюд заключался в том, чтобы вывалить на горячую сковороду содержимое нескольких консервных банок, перемешав и прожарив их до появления хрустящих на зубах угольков. Недостатки стряпни искупал немалый размер порций и то, что еда была горячей. Данковский умял все, Клара не осилила и половины. Сидела, вяло ковыряя в тарелке вилкой - и в конце концов подвинула свою порцию бакалавру. Откупорила бутылку, не попросив о помощи и с ловкостью, свидетельствовавшей о немалом опыте. Разлила бледно-зеленую жидкость по кружкам, торопливо отхлебнула.
- Итак, Габриэла, - девушка громко пристукнула донышком кружки о стол, нарушив неловкое молчание. - За нее. В память Габриэлы и Стефана, которым не посчастливилось.
- За Габриэлу и Стефана, - повторил Даниэль, уловив одобрительную искорку в глазах собеседницы. Настойка в его кружке щипала язык и самую малость отдавала лимонной кислотой – верный признак того, что напиток готовился из черной твири и получился правильным. - Где бы они не были сейчас.
- Габриэла - это я, - сухо сообщила Клара. - И не я. Я не знаю, какое имя мне дали родители. Не знаю, где родилась и когда. Мне было пять или шесть лет, когда меня украли - такова моя история для чувствительных натур и когда нужно выклянчить побольше деньжат. Для циничных, вроде тебя и меня - когда нищенствующие родители продали свою дочурку, не имея средств на ее содержание и надеясь, что подле цирковой арены ей будет лучше, чем в канаве. Не самая худшая судьба. Я могла бы попасть в веселый дом или частный приют. Там бы я точно не выжила, - она залпом допила твириновку. - Но я угодила в труппу господина Фамке.
- Фамке? - фамилия пробуждала смутные ассоциации, но Даниэль никак не мог вспомнить, в связи с чем. - Фамке, Фамке… Я слышал это имя, но где?
- Белый Паяц, - любезно подсказала Клара. - Господин Фамке переименовал свое заведение и взял себе новый творческий псевдоним спустя лет пять после того, как я угодила к ним на жительство. Прежде мы были просто скромным цирком господина Фамке и компаньонов. Странствующим балаганом со зверинцем. До того, как наш хозяин повелся на сладкую приманку и заключил соглашение с власть имущими. До того, как в его голове завелись хищные черви, пожравшие все хорошее, что там было. До того, как он сошел с ума и вообразил себя истинным порождением тьмы, а нас - своими подданными. До того, как Паяц собрал Колоду и раскинул карты на золотых опилках арены, гадая на кровь и смерть.
- Караван Бубновых Тузов, - Данковский едва справился с настойчивым желанием опасливо отодвинуться вместе со стулом подальше от хрупкой девушки в черном свитере и хвостиком рыжих волос на затылке. Вспомнил афишу в Башне и свои подсчеты: - Выходит, ты провела там больше десяти лет?
- Прекрасные юные годы! - с наигранным пафосом провозгласила Самозванка, приложившись к кружке. - Полноценное образование. Маски на выбор - Габриэла, Валентина, Еванжелина, Каролина! Фокусница, престидижитатор, чтение мыслей, гипноз, ответы на любой вопрос публики. Танцы на острие ножа. Стрельба по движущимся мишеням. Провинциальные города, похожие друг на друга, как две капли воды - и ничуть не отличающиеся от этого. Знаешь, отчего полиция и жандармы никак не могли изловить Паяца и его труппу?
Она подалась вперед, наклонившись над столом и глядя на Даниэля выпуклыми, нездорово блестящими глазами:
- Все эти уважаемые отцы городов, честнейшие мэры, безупречные главы гильдий, полицмейстеры, жандармские капитаны, губернаторы и прочая шушера… Которые шумно порицали нас, рыдали вместе с родителями похищенных детей и требовали публичной казни Паяца! Они были намертво повязаны с нами одной веревочкой. Веревочкой крови и зрелищ. Специфическими услугами, за которыми они украдкой таскались на наши стоянки. Ночными представлениями для избранных. Да они сами тащили Паяцу ворованных младенцев - лишь бы Караван задержался еще на денек, лишь бы они получили возможность безнаказанно ублажить свои страстишки!..
Клару затрясло. Серые глаза налились дурной зеленью неизбытой, застарелой ненависти.
- Паяц сходил с ума от вседозволенности. Он гнал нас все вперед и вперед, больше не заботясь о том, чтобы не оставлять улик. Выискивал одаренных, талантливых, просто красивых детей и похищал их - чтобы потом передать своим покровителям. О нет, они не задерживались у нас в труппе! Их увозили, увозили в Столицу и другие города, в закрытые школы и пансионаты, отдавая особым учителям и готовя к особой судьбе. Судьбе быть щитом Императора, его глазами и ушами. Быть неуловимыми тенями, убивающими во имя Родины и никогда не выдающими своих секретов. Безупречными, безукоризненными, совершенными! - она захлебнулась криком. Бакалавр ухватил ее за запястья, силой заставив повернуться к себе. Его кружка опрокинулась, настойка потекла по столу.
- Клара. Клара, все давно закончилось. Каравана больше не существует, - несколько раз терпеливо, негромко повторил Данковский. Он искренне сочувствовал этой девушке с искалеченной судьбой, но на ум невольно лезли статьи, смаковавшие подробности чудовищных преступлений Бубновых Тузов и красочно описывавшие бойню в Степи. Никто из журналистов не бросил камня в добропорядочных горожан и не решился вслух задать вопрос: какое чудо позволяло Белому Паяцу и его сообщникам раз за разом ускользать из облав?
Человек, знавший правду, сидел перед ним в зачумленном городе. Но что теперь ему проку с этой правды? Он не может стать обвинителем, не может поведать истину остальным.
- Они так боялись, что однажды свихнувшийся Паяц заговорит, - низким, вибрирующим голосом произнесла Самозванка. - Гнали нас, пока мы не пришли сюда. В Город, находящийся слишком далеко, чтобы власти смогли протянуть к нему руки. Где обитали Хозяйки, чародейки, сплетающие гобелен из нитей сказки и реальности. Паяц думал, мы сможем запугать их и вынудить помочь нам. Он бросил им вызов, Королевы Каравана против Хозяек. Мы победили, но… - она медленно развела руками, - но заключенный договор не был исполнен. Мужчины Города не позволили нам уйти. А потом явилась Серебряная Бригада - нет, Пепел тогда еще не был ее генералом и командующим, он был всего лишь многообещающим штабс-капитаном, давшим команду: «Пли!». Они… - глаза Клары остекленели, - они расстреляли нас. Всех, без разбору. Зверей и детей. Колоду и артистов. Убийц и невинных. Мы пытались убежать в Степь. Я и Стефан, мой валет червей, мой любимый. Мы и те из циркачей, которых нам удалось собрать. Мы бежали, земля горела у нас под ногами, а ночь ревела за спиной. Мы умерли той ночью, - она сморгнула, прошептав: - Разве я просила такой судьбы? Я не совершала никаких преступлений. Я была просто циркачкой, которой не повезло попасть к безумцу. Магия не могла помочь нам, люди не хотели помочь нам. Мертвецов сбросили в выкопанные рвы, засыпали землей и ушли. А потом я очнулась, - она высвободила руку, взяла бутыль, жадно отхлебнула из горлышка. - Я выбралась из могилы и осталась одна. Они были моей семьей, а теперь у меня не было никого. Их боль и страдание вошли в меня. Там, в степи, над их могилами, я поклялась отомстить. Отомстить всем, кто был повинен в нашей гибели. Я проклинала Город - и что-то ответило мне. Древнее и злое, погребенное там, то, что степняки называют Шабнак-Адыр. Она поцеловала меня и я стала чем-то бОльшим, чем чудом выжившая в бойне девчонка из Бубнового Каравана… Не веришь?
Она встала, оттолкнув стул и резко выкрикнув:
- Смотри! Я ведь даже не скрывала, кто я! Я - Самозванка, у меня нет своего лица, нет облика, нет ничего! Пустой сосуд для тьмы внутри! Я Агнесса! - с ее лицом и телом что-то происходило, она менялась, оставаясь прежней и приобретая новые черты с каждым новым именем, брошенным, как камень в лицо тех, кого так ненавидела Клара. Лампа раскачивалась, тарелки звенели на подскакивающем столе, спертый воздух в комнате наполнился запахом гниющих растений. - Я Ольга! Я Реми! Я Артур! Я Симона! Я…
- Ты Клара, - это было единственным способом остановить нарастающее безумие, который пришел в голову Даниэлю. Схватить ее в охапку и держать, ощущая, как неведомая сила рвет хрупкое человеческое тело изнутри. - Ты Клара. Ты только Клара и больше никто. Прости нас. Пожалуйста, прости нас за то, что мы сделали.
- Что? - девушка обмякла, недоуменно уставившись на Данковского. - Что ты сказал?
- Прости нас, - повторил бакалавр. - Прости, если можешь. Мы заслужили твою ненависть.
Клара открыла рот. Закрыла. Почти беззвучно всхлипнула. Должно быть, еще никому не приходило в голову попросить у нее прощения. Она жила с демоном внутри, она была убийцей и пособницей убийц - и оставалась маленькой одинокой девочкой, стоявшей на коленях в Степи под равнодушным небом с тысячами звезд.
- Я не договорила, - мерным, ровным голосом произнесла Клара. Мягко высвободилась, поставила на место упавшие предметы, села, сложив руки под головой. – Вот так я стала другой. Самозванкой. Я вышла к железной дороге, забралась в пустой товарный поезд и уехала. Потом до меня дошли слухи, что одна из Хозяек, Черная Нина, умерла, не выдержав угрызений совести. Ее подруга, Виктория, так грустила по ней, что сама свела себя в могилу. Катерина больше не была Видящей, а Оспина из Уклада навсегда разуверилась в силе чудес. Я же добралась до Столицы и превратилась в Реми Шенье, начинающего актера. Мне нравилась эта маска и его облик, ведь в сердце своем я оставалась циркачкой и актеркой, - Самозванка вымученно улыбнулась. – Я подыскала себе приятельниц, уроженок Города, провинциальных девчонок, бредивших театром и приехавших с надеждой поступить в какую-нибудь труппу. Анну Ангел и Марину Вербу, двух погодок, двух неразлучных подруг. Марину, которую Паяц наверняка с удовольствием прибрал бы к рукам, так ярко сиял ее талант. И Анну, завистливую, тихонькую, шепелявившую Анну – не лишенную талантов, но такую невыносимо пресную на фоне своей подруги. Я сказала Анне, что знаю способ научить ее петь, танцевать и играть столь же прелестно, как и Марина – правда, не совсем обычный. Согласна ли она помогать мне и слушаться меня? Анна даже не раздумывала. Мы учились у репетиторов, выдержали конкурс и поступили в малый драматический – все трое. Марина отправилась обратно в Город – продавать свой дом… и не вернулась. Мои уроки пошли Анне на пользу. Она заворожила свою подругу, внушив ей стремление покончить с собой, и завладела искрой ее таланта. С каждым днем Анна становилась все прекраснее, ее голос улучшался, а амбиции росли.
Клара устало прикрыла глаза, медленно вращая меж ладоней кружку. Рассыпанные кусочки причудливой мозаики занимали надлежащие места, выстраиваясь согласно законам логики - универсального шаблона мира, доселе служившего бакалавру верой и правдой.
Ветхий дом содрогнулся под ударившим в стену порывом ветра. Усиливаясь, по черепицам замолотили дождевые капли. Бакалавр и девушка по прозвищу Самозванка смотрели друг на друга, разделенные круглой столешницей бывшего столика для игры в ломбер.
- Говори дальше, - очень вежливо попросил Данковский. - Я слушаю.
- Анна стала звездой театров варьете, она пользовалась успехом у мужчин, но этого ей было мало. Она жаждала бОльшего, нежели громкий успех на подмостках. Как-то ей довелось свести знакомство с полковником Пеплом, он вскружил ей голову – и Анна пошла за ним. Сделалась его сотрудницей, агенткой, шпионкой – все эти игры в рыцарей плаща и кинжала просто сводили ее с ума. Мне это тоже шло на пользу, теперь я всегда была в курсе закулисных дел в Столице. Анна работала с Пеплом на Белом Побережье, ей не было равных в искусстве провокаций – и лелеяла мечты прибрать генерала к рукам. Сделаться самым законным образом из Анны Ангел госпожой Анной Пепел. Она его боготворила, а генерал, когда был в настроении, ей подыгрывал, поощряя ее надежды. Однажды Анна под большим секретом сообщила мне, что власти всерьез намерены разобраться с Городом, с этой огромной патологией. Город уже сколько лет был как бельмо на глазу, как кость в горле – и у властей, и у Церкви. Все попытки столичных ученых разобраться в его тайнах, разложить их по полочкам и пронумеровать оказались бессильны. Город жил, год за годом балансируя в шатком равновесии трех враждующих семейств, порождая новых Хозяек и рассылая по всей стране отличную колбасу. Этому было решено положить конец.
Она перевела дух и заговорила медленнее, пальцами выбивая на столешнице незамысловатый мотивчик в такт словам:
- Пепел, исподволь подталкиваемый Анной, перевел планы касательно смены власти в Городе из область теоретизирований в область практики. Ключевые роли на начальной стадии его замысла отводились Анне Ангел и Ольгимскому-младшему. Я знала о его слабости - и Реми сошелся с ним, покорив его душу. Влад с рождения ненавидел цепи, приковавшие его к фабрике. Общение с Шенье стремительно усугубляло его стремление обрести свободу и независимость. Мне даже не требовалось лишний раз подталкивать его в нужном направлении. В конце лета Анна и Влад с шиком прикатили из Столицы в Город. За ней, опять в товарном вагоне, как полагается бродяжке, добралась я. Анна принялась за дело, обрабатывая Семьи, успешно подводя ситуацию к кризисной: три Семейства были готовы вот-вот впиться друг другу в горло. Я по мере сил помогала ей и ждала. Ждала середины сентября, дня гибели Каравана. Ночью я пришла на Курганы и воззвала к Шабнак. Ее время пришло. Время моей клятвы отомстить Городу – всему Городу. Шабнак согласилась - еще бы, смерть - ее стихия. Она не могла только тронуть детей – детей хранила их невинность, через эту черту не могла переступить даже она. О, как она была счастлива, безумная тварь - и я вместе с ней… Планы Пепла летели ко всем демонам, я получила то, что хотела – заманила сюда и его, и Серебряную Бригаду. Я смотрела на всю эту суету перед ликом Чумы, и каждая смерть наполняла меня радостью. Семь лет я ждала, пряталась и готовилась. То, что в нашу игру вмешались новые участники - ты и Бурах - лишь добавляло происходящему остроты и непредсказуемости. Вы так отчаянно старались понять происходящее, найти выход, спасти Город. Хочешь теперь плюнуть мне в глаза и сказать: «Сгинь, чудовище!»
- Не хочу, - после долгого молчания, заполненного унылым ревом ветра за стенами, произнес Даниэль. - Я перестал понимать, что есть зло, а что добро, кто прав, а кто виноват. Кто знает, как бы я поступил, окажись на твоем месте и пройдя через испытания, выпавшие тебе. Я… - протянув руку, бакалавр накрыл ладонь Самозванки своей, стараясь говорить как можно искренней и проникновенней: - Я… я люблю тебя, Клара. Такой, какая ты есть. С демоном в твоей душе. Любовь с первого взгляда - еще одна вещь, в существование которой я не верил. Оказывается, она бывает не только в глянцевых романах. Утром мы выберемся отсюда. Может, даже будем счастливы. Мне бы этого хотелось. Правда.
Мерцающие, кошачьи глаза Самозванки полыхнули недоверчивой радостью, заставив совесть Даниэля скорчиться в предсмертных муках. Мерно гудела керосинка. Снаружи бесновался ветер, оплакивая души погибших от Песчаной Язвы.
* * *
Она была такой маленькой и хрупкой. Металась по постели, извивалась и стонала так сладко, что сердце заходилось от восторга.
Может, ее губы и тело лгали. Может, нет. Бакалавру не хотелось думать об этом.
Он вошел в разверзнутые врата, горячие и тесные, и ему были рады. Ему дарили наслаждение и экстаз любви, не требуя ничего взамен.
А потом Клара разрыдалась, горько и безнадежно, словно потерявшийся ребенок, промочив наволочку и край одеяла. Даниэль не пытался ее утешать, просто обнимал, терпеливо дожидаясь, когда копившиеся столько лет слезы иссякнут.
Жалобные всхлипы становились все тише и тише. Дыхание выровнялось. Самозванка, девушка без имени, девушка-Чума, заснула, свернувшись в комочек под вытершимся лоскутным одеялом, на скрипучей кровати, в городе, охваченном предсмертной агонией.
Стараясь не разбудить ее, Даниэль выбрался из-под одеяла. Будильник на столе, который они завели на пять часов утра, с тем, чтобы собраться и выйти в путь, показывал без четверти полночь. Бакалавр подобрал с пола свою одежду, на цыпочках выбрался на кухню, плотно закрыв за собой дверь.
В мятой пачке оставалась последняя сигарета - символ из числа тех, которые Данковский научился узнавать и истолковывать. К сожалению, он слишком поздно постиг это загадочное искусство. Даниэль раскурил сигарету, дешевую и скверную, выпрошенную еще у покойного Сабурова, и уселся верхом на табурет, рассеянно созерцая перемещение стрелок на наручных часах, уцелевших в стольких передрягах. Хотя натопленная Кларой печурка не успела остыть, Данковского бил мелкий, леденящий озноб. Приложив тыльную сторону кисти ко лбу и щекам, он убедился в том, что температура его кожи далека от нормальной. В кончиках пальцев ощущалась раздражающая непреходящая щекотка. Хотелось пить, но малейший глоток отзывался в глубине горла саднящей болью.
Бакалавр слишком часто наблюдал эти признаки, чтобы ошибиться.
Он был слишком здравомыслящим человеком, чтобы обманывать самого себя.
Данковский курил, глотал горький дым, смотрел на часы
«Все правильно, - убеждал себя Даниэль, с преувеличенным вниманием следя, как тлеет, обгорая, тонкая папиросная бумага. - Я объявил себя верховным судьей и приговорил Город к смерти. Живых и умирающих. Пушки заговорят не утром, но в полночь. Я не имею права избегать общей участи. Мой приговор - мне и видеть его исполнение. Моя судьба - умирать, держа за руку виновницу всех бед. Она не должна ускользнуть. Мне жаль ее, и единственное, чем я мог облегчить ее участь - попросить у нее прощения. Она умрет ни о чем не подозревающей. Видящей сны о своем призрачном счастье».
Он вновь покосился на циферблат. Минутная стрелка неторопливо ползла от деления к делению.
«Я выбрал будущее, принеся в жертву прошлое и настоящее. Я, всегда считавший себя скептически настроенным ученым, преданным слугой логики и разума, в итоге выбрал чародейскую башню на стыке миров и поселившихся там детей. Я не увижу созданного ими мира, но мне хочется верить в то, что он будет лучше этого, оскверненного нами, взрослыми. Да, во имя этого я стал убийцей. Пли - и вокруг одни дымящиеся руины. Да уж, съездил с визитом в отдаленный провинциальный городишко…»
Он умертвил сигарету в блюдечке, в компании с заплесневелым огрызком яблока. Вернулся в комнату. Не раздеваясь, прилег на постель, зажмурившись и уткнувшись лбом в плечо Клары. Девушка пошевелилась во сне, пробормотав что-то неразборчивое.
«Скорее бы. Как невыносимо ждать. Хорошо бы она не проснулась от грохота».
Даниил Данковский задремал. Низкий шелест летящих к Городу снарядов вплелся в его смутные грезы, став мирным жужжанием шмелей над летней Степью. Степью, где вздымалась сияющая внутренним огнем Башня-Многогранник.
Июнь 2006 года, Райвола - январь 2010 года, Спб.
Крест на линии Сатурна, часть 3
© Copyright: Джерри Старк, 2010
Свидетельство о публикации №210020100165
Свидетельство о публикации №210020100165
Рецензии
Да.
Пробрало ничуть не слабее самой игры...
В свое время воспринял ее серьезно, тыкался-мыкался, как бы суметь из трех исходов выбрать что-нибудь разэтакое,дабы совесть не сильно мучала))- персонажи четкие, живые, так и видишь как перед тобою стоят, глазками хлопают, ждут клика мышки..
А тут просто мегамрачная версия...и я не в силах им, гибнущим, помочь, как прежде, своим всемогущим(ну не то чтоб всемогущим, но, однако же...)движением указательного пальца. Чудесааа...
Действительно,сильно получилось. Несмотря на безбожное перекраивание личностей персонажей и сюжета, что поначалу выбивало из колеи)
Извиняюсь за то что даю мнение о произведении не с точки зрения литературного критика, а так, просто заинтересовавшегося темой романа читателя.
Просто захотелось написать авторам. После прочтения. Впечатлило.
Оторваться не мог, деловые дела забросил, и не пожалел, конечно, о затраченном времени. Ярко, смело, затягивает. Ожидал что-то вроде пересказа первоначального сюжета, только покрасочней да пополнее, нежели в игре и в ее описаниях. Оказалось не совсем то, но увлекло и поразило изрядно)
И как-то так, как дитё, было обиделся на создателей произведения за досадную кончину Бураха) Мы ж с ним так лихо и бодренько в игре прошли все и вся, а тут - на тебе! - он взял, да и, неожиданно для себя и меня, помер... Потом-то ближе к кульминации романа понял замысел) а сначала так расстроился...)
Вооот. Роман весьма и весьма достойный того, чтоб в его основу лег сюжет игры.
Спасибо авторам.
Евсений Недопокой 23.08.2010 03:05 • Заявить о нарушении
Пробрало ничуть не слабее самой игры...
В свое время воспринял ее серьезно, тыкался-мыкался, как бы суметь из трех исходов выбрать что-нибудь разэтакое,дабы совесть не сильно мучала))- персонажи четкие, живые, так и видишь как перед тобою стоят, глазками хлопают, ждут клика мышки..
А тут просто мегамрачная версия...и я не в силах им, гибнущим, помочь, как прежде, своим всемогущим(ну не то чтоб всемогущим, но, однако же...)движением указательного пальца. Чудесааа...
Действительно,сильно получилось. Несмотря на безбожное перекраивание личностей персонажей и сюжета, что поначалу выбивало из колеи)
Извиняюсь за то что даю мнение о произведении не с точки зрения литературного критика, а так, просто заинтересовавшегося темой романа читателя.
Просто захотелось написать авторам. После прочтения. Впечатлило.
Оторваться не мог, деловые дела забросил, и не пожалел, конечно, о затраченном времени. Ярко, смело, затягивает. Ожидал что-то вроде пересказа первоначального сюжета, только покрасочней да пополнее, нежели в игре и в ее описаниях. Оказалось не совсем то, но увлекло и поразило изрядно)
И как-то так, как дитё, было обиделся на создателей произведения за досадную кончину Бураха) Мы ж с ним так лихо и бодренько в игре прошли все и вся, а тут - на тебе! - он взял, да и, неожиданно для себя и меня, помер... Потом-то ближе к кульминации романа понял замысел) а сначала так расстроился...)
Вооот. Роман весьма и весьма достойный того, чтоб в его основу лег сюжет игры.
Спасибо авторам.
Евсений Недопокой 23.08.2010 03:05 • Заявить о нарушении
Большое вам спасибо! Мы (поскольку над романом работало несколько человек) очень старались, и довольно-таки опасались того, что преданные поклонники игры не примут идеи сотворения на базе игры полностью альтернативного мира с неожиданными развязками судеб полюбившихся персонажей. Но мы все-таки это сделали - и, похоже, такая "Утопия" тоже пришлась читателям по душе. Еще раз большое спасибо. Нам очень приятно, что находятся люди, берущиеся осилить это довольно длинное и тяжелое произведение до конца, да еще и написать на него отзыв.
Вообще роман получился в жанре "все умерли". Как шахматные фигурки, совершающие ходы и уничтожающие друг друга, пока на доске не останется одна Башня.
Джерри Старк 26.08.2010 02:37 Заявить о нарушении
Вообще роман получился в жанре "все умерли". Как шахматные фигурки, совершающие ходы и уничтожающие друг друга, пока на доске не останется одна Башня.
Джерри Старк 26.08.2010 02:37 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.