Больницы, дальше

начало - http://www.proza.ru/2009/11/25/216)
________________________________________________

- Эй, гангстеры! – крикнула медсестра. – Вы в палату пойдёте или нет. Про-це-ду-ры!

Джамал нехотя, по-«отрицаловски» нарочито лениво, встал и медленно, беззвучно пошёл по коридору. Его пробитая забинтованная большая голова так же нехотя сидела на бритой шее. «Но озлобленное сердце никогда не заблудится, эту голову с шеи свернуть нелегко…» - почему-то подумалось мне. За минуту перед входом его обогнал худой, как спичка Даник, у которого уже и так от процедур остались одни глаза. Золотой магендовид, ритмично покачиваясь, бил его по впалым ключицам. Как бы не находя палаты и держась за стену, как в тёмном лабиринте, по правой стороне, чтоб устать, но непременно всё-таки выйти, в бОльших на два размера тапочках, шаркая ногами, плёлся Децил. Судя по его виду было заметно, что он совсем даже и не против уколов, только внутривенно и другим лекарством. А можно и в шею, даже.

Медсестра Катя посмотрела на меня и Деда.

- И не гангстеры тоже. Вы лечиться будете или нет, вашу мать? Это, между прочим, как Склиф всё-таки. Быстро!

Она была немного сумасшедшей, наша Катя. Мы это знали. Как, впрочем, и все в России.
Но первой до нашей палаты номер 6 дошла именно она. Не дошла - добежала, то есть.

- Так, суки-склопендры, почему постели не заправлены, а? Кто за вас будет их заправлять?! Граф Толстой?

Говорят, в Америке в каждой проблемной больничной палате рядом с медсестрой и врачом - при оружии - полицейский. С опытом реальной оперативной работы в поле и не менее трёх задержаний, опасных преступников. Но тут это было не надо. Нам хватало одной Кати. Маленькая, и в то же время большая, гибкая, абсолютно ни в чем, кроме медицины - неграмотная, растянутая, как буратино, и по-деревенски плотно и крепко сбитая, она была когда-то капитаном женской команды России то ли по боксу, то ли по кик-боксингу, видимо, владела и рестлингом, так как пытавшийся как-то проникнуть к ней за полог ночью смелый до женщин Даник через несколько минут приполз обратно в свою койку основательно поломанный, словно побывал в гостях у Поддубного в Дубосеково, и в слезах - в наказание на брутальное поползновение медсестра Катя, взяв его, худенького, в замок, мгновенным резким движением вставила ему в довольно большую, но от страха обмякшую, мужскую гордость длинный никелированный катетер немецкого производства, так же молниеносно прикрутив идущую из него бело-жёлтую трубочку Данику к правому бедру. Этим приёмом, как мы называли его, либидо израильского буддиста было на много недель полностью обесточено, и больше за короткий белый ночной полог к Кате ходить он не рисковал. А Дед тогда на всё это коротко, и даже как-то с завистью, заметил:
- Она боевая у нас. Подруга!

Децил же, как обычно, под тем состоянием, что он ошибочно принимал за полное и окончательное просветление, ответил:
- Она мент. Вы что, не знали? Она полковник милиции спецназа. Тут вообще все менты, в этой больнице.

Джамал бросил выстругивать свою очередную горную дудку, встал с койки, надел тапочки и подошёл к кровати мастера медитаций из Таганрога. Больше слушать это он не мог.
- Ну и когда же ты полетишь? - изломав брови, прошептал Джамал. - Когда? Ты мужчина или мышь? Просветлился - покажи, э, чудеса левитации. В глаза мне смотри, в глаза. А, дервиш? Пройди по воздуху, как по ковру! Нырни к драконам за священными книгами! Покажи нам в своём животе Вселенную! А то, - казалось, он искренне обиделся на Децила за все его проповеди, - ты всё врёшь. Трендишь всё время. Говоришь, тот мог летать, это камни ел, а ты - что?! Не мужчина ты. И ты - не мужчина - твёрдо сказал он Данику, нависнув теперь над ним. Даник страдальчески прикрыл глаза, охватив руками пронизанную металлом часть тела. - Ты знаешь, что, друг, или иди - и делай. Или - вообще не вынимай свой нож. А ты - достал. А теперь ты - инвалид. На три детства. Айййяя! - он вернулся к своему подушечному зиндану и теперь он сидел на кровати, обхватив голову обеими руками и тихонько качаясь из стороны в сторону, - и я с вами - инвалид! Мама моя - шахидка! Отец в милиции работал, ориентировка пришёл, разыскивается Джамал, муромское УВД, 146-я, папа сказал - в больнице полежишь, всё утрясётся, и как в челюсть мине даст! Внезапно, клянусь. Сотрясение мозга - и я сюда. Я плачу, маме кричу - не хочу гнить тут у русских, а папа говорит - надо, сынок, больница - школа жизни. А в жизни - надо виживать. И не за счёт других. Езжай, говорит мне, жить. А прежде, чем на стрелки ездить, молиться сначала научись. И дал ещё раз, по печени. Я и сдох. И тут с вами дохну. И сдохну совсем. Все мы тут подохнем, в этой больнице, на лечении. Ни один не выйдет - клянусь. Я знаю. - Он поднял глаза в потолок и взгляд его на мгновение остекленел. - Мне голос был. Возрождение ислама начнётся с этой больницы. Мы все - герои. Умрём - будем по правую сторону от Пророка. Он и неверных примет, всех вас. Как братьев. За это.
- Меня не надо, - быстро сказал Дед. Сейчас было видно, что он стал ждать. Что дальше скажет Джамал. Не дай Бог - про Христа, подумал я. Дед никогда не отступал. Я это знал. Он и меня пару раз - проверил, а потом, как убедился, что я - армянин по деду - перестал - Кавказ Дед знал хорошо, и знал, что армяне - совсем особые кавказцы. И даже не кавказцы вроде. Они такие древние-древние греки, Урарту, крещённой намного раньше Византии, и с первой письменностью. И потом - Шарль Азнавур. Азнавура Дед почитал и в Кабуле - всего за динар! - купил почти всего - все дефицитные пластинки, поэтому Дед ночь мог не спать, говоря со мной о Франции и об Америке. Больше всего израненному в десятке мест с пластинами по всему телу и окисляющейся при перемене погоды дробью в правом лёгком бывшему майору хотелось родиться назад, в 30-е годы, в США, где было однозначно дававшее ему дорогу к высшим наслаждениям капиталистического общества бутлегерство, шёлковые платки и первоклассная музыка. Я бы их всех там сделал, армян, шептал мне он ночью, что эти итальянцы понимают в криминале, этот Аль-Капоне, башмачник, меня бы никто не взял, я бы сразу миллион заработал, и тебе бы - первому путёвку в жизнь!..Я не курил никогда, но часами сидел с Дедом в армейском туалете, слушая его жизнь. Дед никогда не врал, он иногда просто что-то не договаривал. Мы подружились, и часто с ним ходили в гости на третий этаж, к летунам, которые грели нас настоящим горьким шоколадом, от которого спать не хотелось ещё больше, и больница превращалась в рай.

Но Джамал в тот вечер был мирным, даже каким-то запуганным. Про Ису ничего не сказал. Он завыл опять.
- И кто знал, что я так попаду? Дед?! А?!
Дед не ответил. Но подумал, что убойный Джамалов папан сына-то от зоны спас всё-таки, так он мне потом сказал.

Но это всё было тогда, а сейчас Катя проревела от столика с лекарствами нам всем:

- По местам!!

Места, кто не знает, это наши койки. Девять коек в три ряда ровно, как в игре тетрис, потолок и пол, очень чистый - Децил все щели вычистил старой зубной щёткой. Конечно, добровольно. Он совсем не брезгливый, Децил. Джамал, конечно, сначала отказывался, не хотел, но Дед ему сказал - "В нашей больнице полы моют все." Просто и твёрдо. Мол, в этой медчасти полы мыть - не западло. Тогда он вскричал: "Ладно!! Я тоже мить буду!! Но килянись - никому об этом не расскажешь!!" Дед засмеялся. Брат у Джамала был хоть и чеченец, но морпех, Дед уважал это. Морпехи, говорил он, почти как мы. Только в море. Так вот они с Джамалом и подружились, стали понимать друг друга, и споры в нашей тусовке, в основном, сводились только к карточным играм. Играли по парам, Дед, как я уже говорил, с Джамалом, я - с Даником, Децил - с Мопедом. Мопед был из деревни около Выборга, в технике понимал всё и через день вливал Данику в разбухшее от катетера отверстие оливковое масло, которое исправно подгоняли его чухонские родственники с той стороны тогда ещё не рухнувших железных баррикад.

Был ещё и Банкир-после-покушения, но вот его, как водится, общением чморили, не любят у нас в России богах, мы же не католики, и он просто всё время одиноко лежал, счастливый только от того, что в тот день неожиданно на пять минут остановился, прижав к сердцу пухлый портфель, поговорить с сидящими на старой дубовой скамеечке у входа в его подъезд двумя старичками, а не поднялся сразу к себе на последний этаж, который он превратил в пентхаус, слив там в одну три сталинские квартиры квартиры. Потом мы все у Банкира побываем в гостях, в Гааге, но это будет - потом. Когда Дед с Джамалом ему помогут ещё раз остаться в живых. На этот раз, похоже, насовсем.)

А тогда все отверстия толстого молдаванина постоянно дымились от гнева на обидчиков, и он часами негромко говорил с кем-то по телефону, всё время называя имя "Пал Палыч" и придумывая с невидимым нам собеседником для этого страшного Пал Палыча не менее страшные кары. Это в самом деле было так - жена Банкира, фотомодель Ира - Джамал потом долго закатывал глаза и цокал ей вслед языком, старясь не смотреть на почти плачущего Даника, и даже суровый Дед как-то осунулся и приумолк, поняв, что при такой законной жене другие собеседники банкиру таки и не нужны, принесла ему откуда-то огромную тяжёлую книгу "Истрория Священной Инквизиции", с хорошими иллюстрациями - пыточной графикой, и он безостановочно разглядывал эти леденящие душу картинки, а потом так же - как вода из крана - описывал их по модной тогда "Моторолле" тому своему другу. Но денег у Банкира, похоже, тогда не было никаких, когда его выписывали, мы все скинулись по полтиннику для Вируса - так мы звали главного врача отделения, даоса мировоззрению, который считал, что если кто умрёт, так умрёт - всё должно идти естественным процессом, потом будет там, паучьей лапкой или печенью мыши, и про Банкира мы думали, что его банк просто уронили, просто, а потом, когда он стал не нужен, решили облегчить и его самого - чтоб не мучался совестью за оставленных без дотаций сирот и пенсионеров - уронить на так, как хотелось, но, как хотелось, не получилось - сделал Банкир доброе дело, осведомился у пенсионеров о здоровье, вот и лежал Банкир задним местом кверху, хрипя перерезанными осколками огромного заряда тротила, в котором сгорели все его квартиры, лёгкими, и текло у него не из одной трубки, как у нашего Дон-Жуана, а из всех десяти - мутная жидкость в вёдра,  и Катя ставила ему особо горячие банки.

Чтоб жизнь мёдом не казалась выжившим нуворишам, и, заодно, тогда Дед держал Джамала, по его же просьбе, сзади за руки, она нажимала сбоку цепкими, как клешни пальчиками, на щёки, заставляя горца рефлективно открыть рот и вливая туда положенный ему по рецепту хлористый кальций, разным там кавказским абрекам.

- Ты горячий кавказский девушка, - показывая нам белки, тогда говорил Джамал.

Дед тоже получал своё - ага, ветереан, значит - режим жёстких ограничений! чем хуже - тем лучше, сажайте груши под дождём, - вниз, в хирургическую, в барокамеру, бегом! У Деда везде были спайки после многочисленных ранений, и Катя с доктором-даосом решили, что лучшее, что может сделать современная медицина - это повышать ему внутреннее давление, повышать, пока глаза на лоб не полезут, как Майклу Джексону. Что-то там, в конце концов ведь, под напряжением пропрёт, и кровь бывшего рубаки-офицера побежит по его жилам с новой силой, теоретически заставляя в будущемчморили содрогнуться каких-нибудь ангольских или никарагуанских повстанцев. Вернее, решил Доктор, а Катя - подсказала. Дед рассказывал, что самое страшное было, когда давление в барокамере достигало положенных пяти атмосфер, и Катя - уходила, оставляя его там лежать, чтобы вернуться через пол часа, и он понимал, что - всё, если что случится - конец. Открыть ведь барокамеру так - нельзя, понижать можно только постепенно, так что один неправильный вдох или выдох - и всё. Её никак не откроют. И даже если он выбьет стекло со стальным волокном поставленным уларом ногой - всё рано космос, так как встречный воздух его разорвёт. И он ждал, задерживал дыхание, как будто заныривал, всё надеясь увидеть крепкие Катины ноги, по-настоящему сулившие спасение. И так было всю осень.

Но сегодня была зима и - особый день.

- Все уселись? Слушай меня! - Катя посмотрела на нас всех, чинно рассевшихся по постелям, как новобранцы на курсе молодого бойца, и оскалилась огненно-красной помадой - говорили, она когда спала с Доктором, сдвинула ноги и сломала ему два ребра... - С завтрашнего дня в нашей больнице - новое врямя. Тьфу, - она тряхнула головой, описал косами круг, только что с полит информации, - веяние то есть. Мальчики и девочки будут жить вместе, год. Половина палаты будет женская.

- Благослови вас всех святой Хизир, - словно не расслышав, сказал Джамал. - Это первое апреля? Шутка такой?
Децил аж поперхнулся косяком.
- Дак это...- протянул он. - Ежли вас будет много...Мы ж все - умрём.
- Да, - сказал Даник, - жадность, гнев, неведение, объединяясь и формируя психофизические составляющие личности и находясь в повышенном коэффициенте приводят к женской форме рождения. Нам всем - алабамба. Конец. - Он подобрал с шеи магендовид и постучал бриллиантовым перстнем по стеклу своей капельницы. - Вариант такой.
Он повернулся к нам - миндалевидные, похожие на маслины, как у Сталлоне, аидские глаза стали круглыми от восторга. - Я совершенно не в силах оценить происходящее.

Я промолчал. Я - старшина палаты, что я скажу? Я - в розыске. На меня по последнему делу в каждом отделении милиции славного и доброго города Москвы - сторожевик. Засвечусь где, доставят в отделение - и в СИЗО. Мне никуда, кроме больнички-то, и нельзя. Вот это - не ходи к гадалке. И по моей такой статье - ещё лет восемь. А, может, полтора года, как знать. Это как там перетрут. А пока я - как Серёга Мадуев, Червонец - у меня выбора нет. Или голова в кустах, или грудь - в "Кресты". А тут - отчим позвонил, старшиной палаты стал, а скоро, если хоть дней десять без драк - и этажа. Всё-таки, бывший кандидат в члены КПСС. Буду уважаем. И родителями, и больными. Бастурма, то да сё. Кого ставить в наряд по очистке территории, кого не надо. Всех поймём. И всех наградят. А раз так -пусть объединяют. Как говорится, хуже - куда? Да здравствует наш великий и пресловутый фюрер: СССР.

- И как это всё будет? - сказал Дед. - В какой форме? Как это?
- Ни в какой, - резко отрезала медсестра. - В форме Мономира. Все вместе. Няньки и ляльки. Недуальный синдром. Всех - в одно. Как на Западе. Там же совместные бани, в Швеции. Вот у нас будет шведский вариант, тоже. Мужчины и женщины - вместе. Даже если под себя.
- Благослови женщин святой Хизир, - сказал Джамал. - Это ж как можно? А шариат? Я же сплю голый, как звёздная пыль, - сказал он, - Кать! Катя!! Не губи. А вдруг, - рот Джамал сильно скривился в предчувствии беды, неминуемой и непоправимой, - она начнёт?! Я же - красивый. Я - самец. Я - горный муж. Брюнет. Воин. Шайтан, - жить ему теперь, похоже, совсем не хотелось. - И что делать? Кто - виноват?
- И они спят голыми, - сказала Катя. Она была абсолютно спокойна, как тевтонский орден. - И что? Доктор говорит - хорошо это: обмен энергией, Инь и Янь. Вы от них возьмёте женскую, мудростную, они от вас - мужскую, благие способы.
- Подогеемся, так сказать, - процедил Децил. Он задумался на минуту. - А рок-музыку слушать можно? Или классику? Они не запретят?

При словах о классике Даник выплюнул магендовид. Обслюнявленная звезда Давида смотрелась плохо, но теперь всем было на это плевать. Момент был, что называется, да.

- Нет такого закона, - твёрдо сказал он. - Скажите пожалуйста, как это всё вяжется с только что вышедшим постановлением ЦК КПСС об улучшении содержания в ведомственных госпиталях-изоляторах военнослужащих срочной и сверхсрочной службы, а также прикомандированных к ним особых гражданских лиц?
-Никак, - коротко ответила медсестра. Её грудь пятого размера чётко держала свой контур, как в польских фантастических комиксах, натренированная многочисленными отжиманиями от пола в дежурке у коменданта. И повторила, видимо, для особо понятливых больных: - Никак не согласуется. Приказ военкома, Москва. Усиление палат в связи с перестройкой. Так сказать, демократический эксперимент.

- И ещё, - сказала Катя. Голос её стал суровым и бдительным. - Контакт с женщинами - визуальный, черти. Если будут хоть малейшие пальцы с вашей стороны, - она обвела нас профессиональным круговым взглядом, как хороший каратист, как Чак Норрис, - или, не дай бог, - она по слогам проговорила, - ваш обычный аутизм, хоть одна жалоба на всех - выпишу.
- Тебя, - она показала потерявшим чувствительность от постоянного пользования огромным шприцом указательным пальцем на Децила, - обратно в твой стройбат. Вас, - показала на Деда, бывалый солдат аж поморщился от стального блеска её глаз, - к жене. Деду сразу стало нехорошо, он взялся рукой за левую сторону груди. - Тебя, - она подошла к Данику и чуть стукнула его пониже коричневой резинки казённых штанов, видимо для того, чтобы гармонизировать его энергию - в Ригу, пусть тебе там твоё воспаление мозга за валюту лечат, а тебя, - она широким шагом подошла ко мне, - в советский следственный изолятор. Самый гуманный и справедливый. Если не обеспечишь слияние. Всё, - отрезала она. - Армян. Или здесь будет мир и покой. Или у тебя будет - матросская тишина. Завтра принимайте женщин. Пять или шесть, - она уже почти вышла из палаты, и тон её внезапно сменился на более игривый. Как у кобры перед броском. - точно не знаю.
Перед тем, как исчезнуть за дверью, она подмигнула нам:
- Красивые!

- Смертельный номер, - сказал Джамал, воздевая руки к потолку. - На женщин клянусь.
Дед вздохнул. Децил накрыл голову одеялом и стал что-то визуализировать. Видимо то, что он увидел, испугало его ещё больше, и он, перестав раскачиваться, затих, как большая китайская панда. Даник, зажимая рукой покалеченное оружие, прошаркал в туалет, а, как оказалось, самой красивой из прибывших на следующий день женщин была грузинская беженка Бабка Бе - восемьдесят шесть, репатриантка, не умевшая говорить по-русски. Но об этом - потом.


(продолжение следует)

Примечание: Катя правда сорок раз подтягивалась на перекладине широким хватом до касания её затылком. И выход делала, по-матросски. На одну руку.


© Copyright: Грант Грантов, 2010