незатейливая история

Вовка Скворцов, в просторечье, Птах, был писаный молодец. Просто вылитый Алёша Попович с картины, только помоложе. Знакомство с ним я приобрёл осенью, когда наш курс изготовившийся стать светочами в химии и биологии, совместили с третьим курсом корифеев словоблудия и бумагомарательства, на картофельном поле одного из колхозов. Картофелю по-фигу, кто его готовит к поеданию – тот, кто хочет знать о его происхождении, или кто всё о его правописании. Картофель желает быть выкопанным и собранным. Этого хочет и колхозное начальство, и их желание, странным образом, совпадало. А выполнить должны были мы, будущие поедатели этого продукта. Но это к слову…
И так, Птах был красавчиком рослым, румяным,  и отменным вруном. Девушки его любили, но не долго. Так как, он был похож на весенний ветерок, то одной в лиф заглянет, то другой под юбку заберётся. И всё легко и просто, без амбиций и обид. Вот и шелестел он по миру без особых устремлений.
Выходец из небольшого городка, ему равно была и городская жизнь, и жизнь деревенская. Так что в селе и в поле он чувствовал себя комфортно. И водил дружбу, до определённого предела, с местным населением, в виде молодого поколения советского крестьянства. Но самая крепкая дружба его была с бычком. Таким, натурального вида, бычком, с пробившимися уже рожками. Лёгкого коричневого цвета, с белым. Или наоборот, ибо и того, и другого цвета было поровну. Сиё животное, молодое, задорное, росточком метра в полтора или чуть выше, было привязано толстой верёвкой за шею к колышку, вбитому посреди лужка у дома, где на постое находился Птах со товарищи.
Судя по тому, какие отношения связывали Скворцова с бычком, имя которого сгинуло в покрытых плесенью годах, он, в смысле Скворцов, выбрал не ту профессию. Быть бы ему зоотехником, любимцем полорогих, парнокопытных и прочих представителей одомашненного скота, но он, на беду рода человеческого, решил портить ему жизнь хитросплетением слов и туманностью фраз. Словом говоря, они дружили. Бычок и Скворцов. Утром и вечером, и так каждый день.
Скворцов по утрам, вместо утренней зарядки, имел скверную привычку бодаться с бычком. И не только по утрам, но и по вечерам, возвращаясь с картофельной нивы. Самым натуральным образом. И ни каких иносказаний. Он просто вставал против бычка, наклонял голову, и упирался ей в лобастую голову с прорастающими рожками, крепко стоящего на четырёх ногах, животного. И начиналась честная и бескомпромиссная борьба. Борьба ради самой борьбы, без призов и наград, без почестей победителю, но с определённого качества поклонниками, и, я даже не убоюсь употребить пошлого слова, фанатов. Правда, довольно сомнительного качества и количества. Ибо все они болели за феномен природы – бычка.  Парадокс, но мы все втайне желаем проигрыша себе подобным.
Каждое утро, даже в то время, когда природные условия, в виде мокрых осадков, портили настроение всему народонаселению тамошней местности, они состязались в силе и тупости, так как высокоинтеллектуальной, даже при наличии величайшего желания, эту игру назвать было бы затруднительно.
Ноги обоих соперников упирались в землю, скользили по траве, переставлялись, напрягаясь; деликатнейшим оба они пыхтели и сопели, но, к чести будет сказано, образом не матерились, не оскорбляли друг друга непристойными пламенными словами, не плевались друг в друга, и, даже, не пинались! Последнее, хоть и было возможно, но весьма, и весьма затруднительно… бычок этого не умел, а Птах не рисковал остаться на одной ноге с животным. Он всё же стоял на более высокой ступени развития. Хоть у многих его недоброжелателей, присутствовали, если не сами, то тени сомнений.
Вечерние бодания происходили по той же схеме, хотя бывали не одноразовыми, а с несколькими подходами, по настроению Скворцова. Настроения бычка ни кто не спрашивал. Впрочем, отказов с его стороны то же ни кто не слышал.
И всё бы не чего, у каждого свой бзик и тик, но как это бывает в жизни, невинные забавы одних, превращаются порой в трагедию других. И она произошла. Неизменно, как поздравление президента в новогоднюю ночь.
Как и у всех людей в этом мире у Скворцова были недруги, и, возможно, враги. Но, как не странно, были и друзья. Впрочем, всё в этом мире должно быть уравновешенно. Так вот, один из этих противовесов, запоздалый участник битвы за урожай, ввиду медицинской справки, явился в место дислокации своей группы. Неустановленным образом он определил адрес, и появился около дома, где имел место проживать Скворцов, в сопровождении рюкзака, гружённого полновесно налитыми бутылками средней крепости напитками. И день был солнечный, и настроение приятеля, а возможно и друга Птаха, было радужным. Но это его не насторожило. Хотя должно было бы. Когда всё слишком хорошо, это подозрительно.
Итак, друг шёл к другу. В его жилах бурлила молодая кровь, слегка разбавленная портвейном. Жизнь была прекрасна, и он твёрдо и бесповоротно ступил на лужайку перед домом, где пасся молодой, но уже полный бойцовского задора, выпестованным Птахом, бычок. Последний скучал, и от скуки пощипывал травку, пожухлую и, похоже, совершенно не вкусную. Иначе дальнейшего произошедшего не понять. Не мог же он бросить питание, ради какого-то совершенно не похожего, в смысле на даму, в смысле корову, индивида. Впрочем, можно допустить, что по причине своего малолетства, бычок не еще не был склонен к женскому полу.
 И вот, скосив глаз в сторону вновь прибывшего Хомо Сапиенса, бычок оторвался от совершенно ненужного его молодому организму действия, поднял голову и призывно промычал. Видно от пожухлой травы в его сознании что-то сместилось, и он, принял гостя за своего друга–соперника. Хоть общего между ними было только то, что они оба придвигались на двух конечностях. Друг Скворцова был достаточно тщедушным, гораздо меньше ростом, и полным отсутствием того, что имеет привлекательность для женского пола. Куража. Но бычку, по-видимому, на это было глубоко начхать. Или он был очень-приочень, близорук. Хоть сути это не меняло.
Издав призывный звук, молодая поросль коровьего племени, двинулась в сторону пришельца. Пришелец, лицо совершенно городского происхождения, видавший до этого бычков, быков и коров только на картинках и экранах большого и малого кино, наглым образом попятился. Выходка человека бычка обидела, и он двинулся за ним. Человек попятился ещё. Бычок продолжал надвигаться. Только верёвка, крепкая и толстая, годная швартовать океанские лайнеры, ограничивала зону его передвижения. Это ограничение свободы личности, даже в те далёкие времена от демократии, возмутило свободолюбивое животное, и оно натянуло пуповину тоталитаризма до отказа. Вот тут-то и свершилось! Свершилось чудо свободы! И если морской канат, это кручёное великолепие пеньковой промышленности выдержало, то колышек, вбитый похмельной рукой хозяина, или слабой женской рукой хозяйки, выскочил из почвы и подарил долгожданную свободу животному. И бычок рванул к человеку. Но человек, подлый трус и предатель священного братства единоборцев, позорно бежал. Бежал, постыдно бросив на несостоявшемся ристалище, рюкзак со всем его содержимым. Только бычку было полное наплевать на содержимое рюкзака, его интересовало иное. И он ринулся, взбрыкивая всеми четырьмя конечностями, за этим трусом и предателем, требуя немедленной сатисфакции. Но тот и не думал принимать вызов, он мчался прочь со всей ему доступной скоростью, и даже превышая её. Он бежал по кривому переулочку, скользя на поворотах и спотыкаясь о кочки, тщетно выискивая место укрытия от рассвирепевшего корридного быка. Вот дикое и не обузданное животное почти настигло его... И беглец решился. Он ринулся к первой попавшейся калитке, и с ужасом увидел, что на ней весит замок, способный запереть ворота рая. Сердце его взорвалось, распалось на мелкие осколки и разлетелось по разным частям тела….
И только разум, разум, умноженный на инстинкт, подсказал ему выход – перепрыгнуть через запертую калитку. Что он и сделал… и это была его роковой ошибкой.
Замок, внушающий уважение, калитка, крепкая и надёжная как бастион Петропавловской крепости, оказались чистой воды фикцией.
Под весом прыгуна, калитка, державшаяся на хилой нижней петле, изготовленной из полусгнившей кожи, повалилась, пропуская человека через себя, провернулась на петле, и всей своей плоскостью обрушилась на его спину. В довершении полного фиаско, бычок, это бойцовая, воспитанная природой и Скворцовым, скотина, полной массой, всеми своими четырьмя ногами, со всего разбега, водрузилось сверху, изображая из себя известную скульптуру быка-производителя неизвестного автора на ВДНХ, гордо парящим над павильоном животноводства.
Трудно передать, что чувствовал друг приятель Скворцова, находясь между тропинкой, и тяжёлой калиткой. Взывая всем богам, как и нынешним, так и древним, молодая надежда человечества, пыталась набраться, как в сказке, у матушки-землицы сил, и свергнуть гнёт и иго недоразвитого, как и в коровьем, так и человеческом понимании, исчадие животного мира. Но само исчадие ошеломлённо оглядывала окрестности, не понимая, куда мог деться его противник. Он нервно бил копытом по калитке, находящейся у него под ногами, что не доставляло дополнительного блаженства отпрыску человеческого рода.
Человек может многое, но как жаль, что он не может всего. И, даже, грустнее того, он может меньше, чем ему желалось бы. А желание приятеля, и может даже и друга Скворцова, были очень просты. Одно из них – оказаться подальше отсюда, пусть даже на каком-нибудь экзамене, было явно невыполнимо. Другое, выполнимо, но в перспективе, – не покидать ни под каким предлогом, ни за какой надобностью, любезной сердцу городской черты. И последнее, выполнимо, но с великими трудностями – это освободится о непосильного гнёта исчадия животного мира.
Пытаясь подняться, поверженный представитель человечества, раскачивал неустойчиво расположенную на его спине калитку, что явно нервировало незахламлённое разумом животное. В силу своей первородной тупости, эта неполовозрелая скотина, пытаясь прочнее утвердится, на колеблющейся по его ногами плоскости, начал подпрыгивать, но странным образом. Сначала он поднимал в воздух две свои передние конечности, и когда те с грохотом опускались на калитку, то сразу же задирал вверх задние, и чередовал это в строгой очерёдности. То, что это не вызвало восторга у человека, не вызывало сомнений. Ибо из-под калитки донеслись такие вопли, что только натренированный слух мог бы в них различить отборный, сочный и колоратурный мат.
И оно свершилось! В смысле чудо.  Растленное малолетнее недоразумение животного мира, как видимо, оказалось, обладало прекрасным слухом, причём сильно тренированным. Оно расслышало знакомые слова, при помощи которых хозяин, довешивая их пинками тяжёлых кирзовых сапог, загонял шаловливое животное на баз. И тут бычок неожиданно ясно осознал, что за этими словами, возможно и скорее всего, незамедлительно последует воспитательный процесс, и, трусливо оглядываясь, ретировался в сторону места постоянной приписки…
А человек, оторвавшись от земли, разорвав путы притяжения и гнёта тяжеловесной калитки, ещё не твёрдо, но уже встал на ноги. И рефлексивно взглянув в светлое небо, неожиданно понял: - учение Павлова – бессмертно!!!
Не будем вдаваться в подробности урегулирования отношений между Скворцовым и его приятелем, после выяснения, кто несёт косвенную и прямую ответственность за невыражаемое словами, но очень обидное недоразумение. Только эта прискорбная история имела предложения. Хотя бычок - агрессор был уже ни при чём. Хоть как на это взглянуть.
 Есть что-то романтическое в сельской осени. «Осенняя пора, очей очарованье…» и так далее по тексту. Не яркое осеннее солнце завершало свой дневной путь, как и завершился трудовой день притомленных сборщиков картофеля. Дружно, всей группой в пятнадцать душ, а также тел, они возвращались не очень наезженной дорогой по полям, а так же лугам, примыкавшим к этим полям; к очагам, где их ждал отдых, и здоровая, она же калорийная, пища. И уже не упомнить, о чем велись речи-беседы, позволяющие сократить путь. Любуясь, не осознанно, окружающим пейзажем, и так же неосознанно, насыщая себя кислородом, они приблизились к стаду мирных коров, благодушно щиплющих запоздалую траву на лугу. «И что теперь Вы мне, и что теперь я Вам…» однажды сказал поэт, но ошибся. Ибо, замордованный коровьем отпрыском друг Птаха, уже пройдя половину стада, неожиданно заметил, что коровы имеют рога. Это ни кого не удивило, но обратило на животных внимание. Проведённый блиц-диспут на тему « Бодаются ли коровы?» ясности не принесло. Супер-утверждение «Бодливой корове бог не рогов не дал» было поставлено под сомнение. В это же время, крайнее животное, облачённое скромным выменем, склонило голову и, выставив рога, сделало шаг в сторону людей. Вероятно, что более вкусная травка была как раз между ней и людьми, но для друга Скворцова это был прямой вызов. Воспоминания о бычке, умноженные на массу коровы, приподняли в нём первобытный ужас. И он, отскочив в сторону сокурсников, лишь выдохнув: - «Эта…» И «эта» сделала второй шаг. У друга Птаха возникла уверенность, замешанная на ужасе, что корова начинает месть за поруганное достоинство своего отпрыска. Подпрыгнув, и заорав что-то невнятное, расталкивая друзей-товарищей, он бросился бежать. Товарищи, и даже которые нет, всколыхнулись и спонтанно поддались неорганизованной панике, расточаемой другом Птаха. Дружно, очень дружно они рванули вслед за улепётывающим изначальником смуты. Последним, с криком «они не бодаются!» побежал Скворцов. Но так, как он сам тоже бежал, словам его ни кто не поверил. А топот его тяжёлых кирзовых сапог, надетых по праздничному случаю сбора урожая, нёс незримую, но звучно выраженную угрозу. «Темна и хладна осенняя река…». Вот она-то и преградила путь беглецам. Её излучина плавно выгибалась, и коллектив, плотно спаянный невероятным ужасом перед злобными животными, проследовал берегом, ловко и не заметно, выводящим их обратно к стаду. Их несчастье было в том, как и многих иных людей на свете, что они смотрели себе под ноги, боясь и опасаясь споткнуться, и быть затоптанными, и неважно кем, человеческим или коровьем стадом.  И не смотрели вперёд, туда, куда их выводит излучина реки.
Вдумчивые коровы не обратили внимание на людей, шаталомно мелькавших перед их мордами, но пастухи заинтересованно наблюдали за происходящим. И строили различные предположения, грубо говоря, гипотезы, о происходящем. Но, так и остались далеки от истины, как и в начале.
А вышеозначенные лица, то бишь, студенты, решившие, что это не они прибежали к стаду, а стадо почти нагнало их, прибавили ходу, почти догнав лидера, друга Скворцова. Сам же Скворцов, прибывая в аутсайдерах, подчиняясь невнятному позыву, имел неосторожность оглянутся.  И увидал, прямо за своей спиной, склонённые, оснащённые рогами коровьи морды. Мысль, что он был не прав, и ох как не прав, в своём утверждении, что коровы не бодаются, поразила его мозг, придав невиданное ускорение телу. Тяжёлые кирзовые сапоги необычайным, чудеснейшим образом получили статус сапог-скороходов. И он стал лидером гонки, затмив собою по скорости и выносливости своего друга.
Но тот, увидав, перед собой спину своего приятеля и злостного тренера несовершеннолетних бычков, тореадора, и пожирателя говядины, пришёл к скоротечному выводу, что опасность только усугубилась. Это придало ему силы, и он тяжело сопя, обошёл Скворцова. Но что Скворцову, обладателю сапогов-скороходов, какой-то хлюпик в кедах! И он вновь, легко и играючи оказался впереди своего друга. Золотое правило - пусть бодают последнего - неизменно всегда.
Остальная группа, увидав, что теперь у них два лидера, ускоряющее удаляющихся от них, впала  в убеждение, что опасность вот она, уже касается их спин, и того, что ниже их. И воздадут им коровьи рога за грехи их городские, и сельские…, что и придало им невероятные способности к спортивным достижениям. Дружно, плотно, локтём к локтю, равномерно дыши и, задыхаясь, они  как единое целое уже не отставали от лидеров.
 «А на том берегу, незабудки растут…». Мостик, узкий мостик, который как в будущее, розовое и прекрасное, вёл на другую сторону реки, соломинкой и оплотом спасенья предстал перед ними. Ловко, как муравьи цепочкой, горячо дыша друг другу в затылок, они перебрались на берег, насыщенный безопасностью и покоем. Оглядевшись и переведя дух, вдруг заметили, что опасное и грозное стадо темнеет тараканьими фигурками где-то там, в краю слившихся, в поцелуе, земли и неба.
И к ним сошла благодать, одновременно с мыслью, что прав академик Павлов – безусловный рефлекс непобедим!!!!!
Что ж, жизнь учит и вразумляет, даёт уроки и принимает зачёты. И приняв данное, надо смириться и продолжать жить.
И всё бы ни чего, если б не козёл. Сколько ему было лет, и сколько зим осталось неизвестным. Но он был лохмат, бородат и рогат. Потом было много споров, оттуда у него такие рога, если козы в хозяйстве не было. Но рога были! Просто прекрасные рога! Да и весь козёл был на загляденье. Красавец, хоть и с хитрым взглядом. Ранее про него было только известно, что он есть, и бродит по выхолщеному, по случаю осени, огороду. То есть его даже видели, но как-то так, мимоходом, не придавая ему качественного значения. И напрасно.
У друга Скворцова, жителя сугубо городского, насквозь пропитанного урбанизацией, имелась неопровержимая склонность к недостаточной усвояемости здоровой и экологической пищи, в частности молока. В неспешный осенний вечер, он имел неосторожность потребить пол стакана парного молока. Неразумность поступка привело к неадекватным последствиям, хоть и слабо выраженным. Среди кромешной ночи, эти последствия заманили его в деревянное строение, немного стоящие в отдалении от основных. Закончив с упражнение с последствиями, он отрапортовал себе, что, мол, сделал дело, гуляй смело, и глубоко ошибся в этом. Только он открыл дверь заведения, решив расстаться с ним, если не навсегда, то хоть на определённый временной отрезок, как увидел чёрта. Мгновенная реакция превосходнейшим образам доказала, что рефлексы у него есть. И не плохие. Сидя за закрытой дверью его аналитический ум атеиста подвёл к неопровержимому выводу, что чертей на свете не бывает. А это что-то иное. А иным, тут подсказала ему память, может быть полумифический местный козёл. Ну что ж, козёл не бык, и даже не корова, животное нижеугражающих размеров. Нам ли их бояться, и не ночь же в сортире коротать из-за каких-то козлов! И друг Скворцова смело вышел навстречу судьбе. И судьба, в виде козла, попятилась, как бы уступая дорогу проявлению вершины природы – человеку. Но одумалась, и, склонив голову и рога соответственно, отважно бросилась на выходящего из клозета друга Скворцова. Реакция опять не подвела человека, и он успел укрыться за плотной дверью. Но и у козла она была на уровне. Бодать неповинную дверь он не стал. Ничем не спровоцированная агрессивность подлого животного озадачила друга Скворцова. Но вот, из темноты, донёсся удаляющийся звук копыт опасного животного. Обладатель разума осторожно выглянул в окошечко двери. Козёл пятился по дощатому настилу в сторону калитки, оставляя достаточно расстояния до крыльца, чтоб человек сделал попытку добежать до него. Но только друг Скворцова открывал дверь, как он нещадно рвался выразить ему своё неодобрение его действиями. И тот был принуждён отступить перед козлиной настойчивостью произвести на него впечатление.
После нескольких неудавшихся попыток, друг Скворцова, как и все разумные, смирился со своей участью. И тоскливо поглядывая из маленького окошечка на врага человеческого, одновременно философствуя, отчего на дверях сортиров, режут окна в виде сердечек. То ли высказывая, неуёмную, любовь к данному виду сооружению, то ли олицетворяя в скромном пуританстве, нижнюю часть тела, но только в перевёрнутом виде. Грустны и печальны были его размышления, и хотелось спать. Но негде. Помещение не способствовало полноценному ночному отдыху. И на его крики и мольбы, время от времени издаваемые им, только неугомонный козёл укоризненно сверкал глазом, явно не одобряя нарушителя ночной тишины. И когда погасли последние отблески надежды, но не появились ещё лучи рассвета, дверь дома открылась, и на крыльцо вышел Скворцов. Он зябко поёжился, потянулся, и быстрым шагом направился в сторону туалета. Две пары глаз с интересом наблюдали за ним. Одни с надеждой, это были глаза его друга, другие с недоумением, это был козёл. Наглость нового действующего лица немного озадачила козла, но лишь немного. И когда Скворцов подошёл к двери, он бросился в атаку. Вовремя открытая дверь помогла Скворцову, но отчасти. От страшного удара в тыльную часть тела, он не разбил себе голову о дверь, а просто влетел в помещение, не успев вытянуть руки, и всем телом обрушился на своего друга. Вырезанное отверстие на приступке оказалось как раз впору окорочной части приятеля.
Козёл же, отойдя на некоторое расстояние, оглядел содеянное, но видимо остался не вполне удовлетворенным. Не хватало, чуть-чуть, какого-то штриха. Мазка. И он добавил его. Со всей прыти, то есть массы помноженной на скорость…
Чудовищной силы крик потряс окрестности. Приложив динамическою  силу, не знающий физики козёл, к телу Скворцова, знающего физику, но плохо, он упрочил до основания положение его друга, навеки застрявшего в отверстии, в просторечье называющимся очком. Сам же Птах, уткнулся своим, таким любимым противоположенным полом, ликом, в ведро, с, навсегда не нужными ни кому, бумагами.
На вопли униженных и оскорблённых козлом, и победное блеянье подлого героя, выскочил хозяин, и со словами, что в приличном обществе употребляются всё чаще и чаще, превратил викторию козлища в полное фиаско, одним мановением ноги, обутой в кирзовый сапог…
Что гласило учение старика Павлова по этому поводу, осталось невыясненным…
 Но друзья, с трудом извлеченные из беды, а что касается друга Скворцова, то и из неловкого положения, в полном смысле этого слова, были выведены из состояния аффекта достаточной дозой домашнего средства, любезно предоставленного добрым хозяином нехорошего козла. В качестве моральной компенсации. Да и так, просто от чистой души… был бы повод…
И было бы будущее светло и непорочно, если бы не гуси…
Колхоз, где прозябали в ратном подвиге за урожай измождённые наукой биологические химики, и не менее измождённые будущие акулы пера и слова, со стоял из двух сёл, разделённым глубочайшим оврагом, с перекинутым через него подвесным мостом. В одном из них, называемым Вечерлеем, стоял постоем дамский  батальон, с редким вкраплением мужского качества - химические биологи. На противоположенном конце моста, в селе с одиозным названием Бутырки, стояла мужское подразделение недопрофессионалов шариковой ручки и листа бумаги, слегка разбавленное женским началом. А так как законов физики и природы отменить не возможно, то смежные сосуды, как ни крути, останутся неизбежно смежными, если не заткнуть переход. Но попробуйте заткнуть зов природы… я бы вам этого не рекомендовал. И так, подвесной мостик, длинною метров 30, хоть кто его мерил, слабохарактерно раскачивался и трещал настилом, когда по нему, держась за ванты-перила, проходил человек. Любой, не зависимо от пола, веса и социального положения. Скворцов, ярко выраженный женолюб и дамский угодник, сердцеед и коварный обольститель, нашёл себе неоправданно обширное поле деятельности. Неущемлённые обильным мужским вниманием кудесницы химических реакций, не говоря об истинных апологетах гербариев, дружно поддавались чарам искусителя Скворцова. И мостик, очаровательно романтический мостик, нависающий над семиметровой бездной, слушал очередной бред Скворцова, нашёптываемый очередной даме сердца.
Но незатейливая любовная вязь любвеобильного последователя Дон Гуана, была разорвана подлой интригой дам с родного факультета,  в полной мере раскрывших, разной цветности, глаза почти покорённым дамам иной профессиональной ориентации. И когда в выходной день Скворцов вошёл во двор, где находилась на постое очередная его пассия, он неожиданно увидел общее собрание разгневанных прелестниц, имеющие к нему некие претензии. Выяснение отношений были бурными, но краткими. После чего фурии приступили к избиению куртизана и изменщика. Причём бить его старались, чем поподя, и куда поподя, но преимущественно стараясь попасть по голове, не ведая, что особого ущерба личности Скворцова это не принесёт.
Даже присутствие, и некое подобие заступничество друга, в те времена находившегося в соседском дворе, где его наперебой очаровывали две особи с биологическим уклоном, соблазняя высокоинтеллектуальными гербариями и россказнями о расчленении, в целях научных изысканий, лягушек, и выскочившего на шум, не помогли. А только поддали жару разгорячённым праведным гневом девиц. И друзья, переглянувшись, но, не сговариваясь, ринулись на спасительный мостик, находящийся в нескольких шагах от побоища.
« Переправа, переправа, берег левый берег правый, кому почести и слава…», вобщем, раскачивая как можно сильнее мостик, чтоб женский гнев затруднил свой бег, друзья-приятели выбрались на другой берег. Они стояли, развернувшись лицом к нападавшей стороне, которая, медленно и осторожно, но не теряя своей ярости по пути, переступала по качающему мосточку стройными ножками, необратимо приближалась для дальнейшей кары расхитителя любовной лирики. Но беда приходит, по обычаю, совершенно не стой стороны, откуда её ждут.  Скворцов со приятелем, а возможно и другом, совершенно не обратили внимание на пасущихся рядом гусей. А зря. В мире много происходит неприятностей от невнимания к, казалось бы, незначительным события и людям. В данном случае незначительным фактором являлись гуси. Руководитель стаи, идеолог и домостроевец, враз определил в Скворцове конкурента, совершенно не обратив внимание на его приятеля. И пока Скворцов любовался гибкими движениями прекрасных женских тел, подбиравшихся к нему для продолжения расправы, гусь, ловко вытянув далеко вперёд на длинной шее голову, клюнул беспечного ловеласа в то место, куда его, не так давно, употребил полорогий хранитель двора. Скворцов обернулся. Но самым непостижимым образом гусь опять оказался у него за спиной. И вспомнив, что его дальние родственники высоко и далеко летают, он, расправив крылья, приподнялся над твердью земною и клюнул ворога своего в шею. От боли Скворцов согнулся. И тогда гусиный предводитель накрепко оседлал спину противника. Он бил его крылами по ушам и щёкам, клевал в темечко и выю, и тяжело топтал гусиными лапками многострадальный хребет.
Друг, а возможно и товарищ Скворцова, с детства запуганный сказками о гусях-лебедях, метался вокруг, страшась вступить в бой с обступившей приятеля шипящей гусиной массой. Но унести злобным гусям добра молодца на корм Бабе Яге, не дала фурия, первой добравшейся до Скворцова. Ни сколько не смущаясь фактом, что гусь её не обманывал, и не говорил ей ласковых и глупых слов, она со всей силы саданула его ремнём с тяжёлой бляхой, кои всегда были в моде у прекрасного пола. Гусиный вождь посчитал ниже своего достоинства связываться с женщиной и, теряя величие, несколько быстро ретировался… но не далеко. И когда вторая фурия, выйдя на исходную позицию, вдарила скрученным в жгут полотенцем по наглой, но очаровательной роже Скворцова, гусь оказался в нужном месте. То есть под ногами у противника. Скворцов сделал шаг назад, споткнулся об подлую птицу и рухнул. В буквальном смысле этого слова. Вниз. С обрыва. Отчаянно цепляясь за вечно голый кустарник, изредка торчащий на склоне многометрового оврага…
Извлечение Казановы из чрева пропасти, куда он угодил вследствие хорошо изученного учёным Павловым инстинкта размножения, достойно отдельного описания. Но укажем вкратце, что он противился этому как мог, ибо чувство самосохранения, усиленного некорректным падением в пучины пропасти, гипертрофированно возобладали в его психике. Хоть, в конце концов, он был извлечён, измазан йодом и заклеен пластырем, и приняв на грудь два стакана лечебного пойла, спокойно и мудро возлежал на узаконенном, хоть и временно, месте.
На том всё и кончилось… бы, если бы не крысы…
Что крысы похабные и пошлые твари, это известно всем и с незапамятных времён. Особым талантом крыс, является их появление в местах неожиданных, и не чем не оправданных. Наглость их беспредельна, а ум и хитрость сровни человеческой. И вот владетель недрёмного козла, и умственно преуспевающего бычка, а также необычайно доходчивых сапог, объявил борьбу с представителями грызунов, наносящий скорбный урон его хозяйству. Оголтелые представители этого племени, нагло разгуливали по сеням и кладовым, подбираясь к запасенном хозяйкой провианту. Для неукоснительной и целенаправленной борьбы с вражьим родом, в сенях и кладовых были расставлены крысоловки, капканы с мощными пружинами, способные перебить хребет подлой серой твари.
Болезный Птах, вовлечённый народными анестезирующими средствами в жажду, проснулся ночью с единственной целью – удовлетворить её. С чем и отправился в сени. В смутном свете, падающем из оконца, он нашёл ведро с холодной колодезной водой, кружку и зачерпнул водицы, чтоб значит испить оную. Вследствие того, что он выскочил на минутку, для секундной потребности, он был бос. Холодный пол не создавал чувства комфорта, и он  инстинктивно (чёртов старик Павлов!) перебирал ногами, пытаясь избежать неприятного ощущения. И в тот момент, когда кружка с водой была уже у рта, большой палец его ноги ловко задел крысоловку. Та захлопнулась, неправомерно прищемив два пальца, находившиеся в зоне её влияния. Логично, что вода из кружки не попала в рот Скворцову, а неприхотливо вылилась ему за воротник, леденя душу, перехвачивая дыхание, а также крик, было дело, рванувшийся из его глотки. От боли подскакивая на здоровой ноге, он взмахнул рукой и задел вышеупомянутое ведро. То, с весёлым грохотом, славно пролило ледяную воду ему на нижнюю часть тела. Крик прорвался. Вперемежку с нехорошими словами, за которые детям нежно бьют по губам. С крысоловкой, злобно впившейся в пальцы на одной ноге, Скворцов, отпрыгнув в сторону от охланившего его ведра. И там, для пущей важности и престижа, наступает на другую крысоловку, притаившеюся в двух метрах от первой. Та тоже принимает голые пальцы ноги за происки шушеры, и повторяет действия первой, но уже с другой ногой. Что он проделал в тот момент, так и осталось непонятным. Понятным было только одно, что старая детская купель, используемая ноне как средство транспортировке дров, от поленницы до крыльца, сорвалась с крючка, и в виде капюшона на голове Скворцова, обрела новое место пребывания.
Растерзанный, мокрый, накрытый древним детским корытом, едва передвигаясь из-за крысоловок, намертво вцепившиеся в его ноги, он появился в доме, где  присутствующие, сгрудившиеся под одинокой лампой Ильича, с ужасом ожидали конца света.
Утром, ничтожно сумящийся куратор, вынес вердикт: отправить Скворцова, а заодно и его друга, досрочно в лоно Альма Матер, ко всем чертям собачьим! И в напутственном слове настоятельно рекомендовал внимательно смотреть под ноги, что б в полной неожиданности не вступить в лепёшки мстительных коров, не оскользнутся на них, и не влипнуть…, и случайно не ухватить, за немением лучшего, какой-нибудь рычаг, и не перевернуть, по незнанию, весь мир. Даже старине Архимеду, хоть он и просил, не сочли нужным дать этот пресловутый рычаг, а вам же, негодяям, он точно попадёт в руки…