Шаги к свету. Странички жития

Самообуздание.

Два мальчика стояли возле небольшого источника – он представлял собой небольшое озерцо среди развала камней у подножия небольшого холма.
Георгиос привычно забросил в воду холщовое ведерко и стал подтягивать его за веревку. Оно упало набок, как он и рассчитывал, и при рывке за веревку до половины наполнилось водой. Этого было достаточно.
Он сноровисто вытянул бадью из колодца.
Алексианос ловко подхватил ее, поднес к губам, собираясь попить воды, – и вдруг отпрянул.
На дне бадьи сидела бородавчатая жаба. Ее жесткое уродливое жабо из острых рёбер и перепонок топорщилось вокруг шеи, толстое бугристое тело было покрыто бородавками. Пленки на глазах были полуопущены.
– Ах мерзавка! – вскрикнул Алексианос, выплескивая воду на камни. Жаба упала набок, неловко перевернулась и замерла, прижавшись к валуну. Алексианос молниеносно выхватил кинжал и коротко замахнулся, наклонясь к валуну.
Георгиос присел, опередив его, и прикрыл жабу левой ладонью. 
– Не мы дали ей жизнь, не нам и отбирать ее, – твердо сказал он. – Мы пришли и потревожили ее в ее доме. Такое убийство – бесчестье для воина. Это резня, а не битва.
Алексианос молча вернул кинжал в ножны.
Георгиос поднял ведро и вновь ловко забросил его в воду.

Смирение.

В начале ночи Георгиос проснулся и открыл глаза.
Что-то разбудило его.
При ярком свете полной луны он увидел в двадцати сантиметрах от своего лица волосяную веревку, через которую безуспешно пыталась перебраться фаланга. Она стремилась пробраться внутрь круга, где спал он.
Вчера вечером их небольшой отряд расположился на ночлег в пустынных предгорьях, прямо на песке, расседлав коней и подложив седла под головы. Их плащи служили им хорошим укрытием от ночной прохлады, а песок, не успев остыть, был еще теплым.
Фаланга была совсем близко и оттого казалась огромной.
Она раз за разом пробовала одолеть встреченную преграду, как будто что-то толкало ее или управляло ею.
Георгиос поднялся и сел. Губы его шевельнулись.
– Мы пришли с миром, и всё же потревожили тебя. Наверное, здесь твое гнездо или место охоты, – тихо сказал он, вставая. Взяв плащ и подняв с песка седло, он осторожно подтянул к себе веревку и отошел в сторону.
Фаланга проползла вперед и зарылась в песок там, где он только что лежал.   
Георгиос опустил седло на песок, вновь протянул вокруг себя веревку и, замкнув ее концы, улегся, накрывшись плащом.
Звездный и лунный свет, перемешиваясь, мирно сеялся на песок пустыни.

Любовь.

– Ты – особа, приближенная к цезарю. Ты один из его лучших друзей. Он доверяет тебе свою жизнь. Чего еще тебе желать?
Софрос замолчал. Георгиос, не отвечая, мягко улыбнулся. Его рука медленно скользила над лавровым кустом, не касаясь листьев. Он посмотрел на Софроса. Тот хотел было вновь заговорить – и замер с открытым ртом, глядя вниз.
Вокруг икры левой ноги Георгиоса мгновенно обвилась тонкая медная лента ядовитой змеи. Раздвоенный язык беззвучно метался между смертоносными зубами.
– Медянка! – тихо прошептал Софрос. Зрачки его глаз расширились.
– Она пришла поздороваться со мной, – так же тихо сказал Георгиос. Софрос недоверчиво поднял на него глаза.
– Хочешь, она так же поздоровается с тобой? – предложил Георгиос. Софрос невольно сделал шаг назад.
В этот момент змея распустила свои петли, соскользнула с ноги и мгновенно скрылась среди камней под лавровым кустом. Георгиос посмотрел на блестящие, словно промытые водой, листья. Его рука по-прежнему плавно скользила над ними, не касаясь. Софрос ошеломленно смотрел на него. Где-то в глубине его глаз возникли всполохи предвестия понимания.

Цезарь.

Жрец склонился к цезарю и размеренно и веско начал ронять слова.
– Это христиане. Их вера крепнет, ряды умножаются. Твоя власть для них – ничто. Они называют себя рабами своего Господа, а его самого – своим царём. У тебя одно царство, у них – другое. Пора поставить их на место. Ты – их цезарь.
Цезарь поднял голову.
Где-то высоко под сводами тихо отдавалось переливчатое курлыканье горлинок.
Он не смотрел на жреца.
Глаза на его изрезанном морщинами лице устремились куда-то вверх. Его губы шевельнулись. В пустоте возникли слова. За ними стояла воля, определяющая судьбу Империи:
– Что говорят боги?

Власть идола.

Кемийос молча кивнул головой, и юноша, его ученик, стоящий сбоку у стены, потянул за шнур.
Пурпурная завеса стала расходиться в стороны.
Открылась огромная статуя прекрасного бога.
Воистину она была величественна и гармонична.
Бог с улыбкой смотрел в мир невидящим взглядом.
Этому вещему взгляду было открыто незримое.
Лишь в решении самых важных дел прибегали к помощи статуи-оракула.
В храме стало тихо.
В тишине гулко прозвучали шаги по каменному полу.
Кемийос подошел к алтарю у подножья высокого постамента, чтобы принести установленную жертву.
В косых лучах солнечного света, бьющего откуда-то сверху, задымилась свежая кровь.
Кемийос отступил от алтаря назад и смиренно склонил голову, опустив взгляд долу.
В тишине прозвучали его слова:
– О светоносный и всеведающий, прими нашу жертву и укажи, как нам поступить.
Повисло молчание.
Кемийос поднял глаза.
Потоки света вокруг статуи начали клубиться, сгущаясь.
В храме потемнело.
Во тьме раздался вибрирующий низкий голос, который не мог принадлежать человеку.
В сгустившуюся мглу упали тяжелые слова:
– Уничтожьте христиан!

Раздача имущества и освобождение рабов.

Георгиос подписал последнюю бумагу, и писец, забрав их, тотчас вышел. Георгиос подойдя к окну, увидел, как тот во дворе раздает бумаги освобожденным рабам. Те уже собрали свой нехитрый скарб и, чувствуя неладное, торопились поскорее покинуть усадьбу. Скоро во дворе никого не осталось.
Медленно пройдя анфиладу комнат, в которых не осталось ни мебели, ни обстановки, Георгиос вышел во двор.
Было раннее утро, солнце только взошло. В кронах платанов заливисто пели певчие птицы.
Выйдя за ворота, Георгиос пешком отправился в город. У него осталось только то, что было сейчас при нем – одеяние начальника дворцовой стражи и оружие.

Чудесное исцеление после истязаний.

Пыточное колесо остановилось. Тело Георгиоса висело на нем, исполосованное острыми клинками, укрепленными под колесом. Из ран струилась кровь. Клинки были красными от крови. Весь пол под колесом дымился кровью.
Палач, подойдя к Гергиосу, поднял за волосы его голову и отпустил – голова безвольно упала вниз. Он приложил палец к артерии на шее, затем, обернувшись, отрицательно мотнул головой – пульса не было. Цезарь молча повернулся и вышел вон.
Подручные палача отвязали тело и уложили на пол чуть в стороне от колеса. Вдруг они застыли в изумлении: от тела исходил свет. Не открывая глаз, Георгий поднялся и сел. Подручные отшатнулись в стороны. Святой открыл глаза и с улыбкой взглянул на их испуганные лица. 
– Господь мой сегодня дарует мне жизнь вместо смерти.
Он повернулся. На его спине и на всем теле не было ни царапины, а следы крови исчезли, омытые светом словно молоком.
Палач возле жаровни и его подручные рухнули на колени, уткнув головы в пол. Их прыгающие губы с трудом произносили неловкие слова, идущие из сердца:
– Веруем во Единого Бога-Отца Вседержителя.
– Господь-бог христиан, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных.
– Истинно веруем в Тебя, Единого Спасителя душ наших.

Две чаши из рук чародея.
 
Подняв чаши, маг подошел к Георгиосу.
– Эта чаша лишит его воли, а эта убьет его, – с торжеством подумал он.
Оком сердца Георгиос взглянул на чаши.
Одна из них клубилась густой серо-коричневой мглой, за другой стояла сосущая иссиня-черная пустота.
Светом своего сердца он протянулся к ним и обнял их собою. Золотистое сияние его любви поглотило коричневую мглу и излилось в черную пустоту, заполнив ее.
Маг подошел к нему и протянул одну из чаш. Он не видел, что чаша наполнена золотистым мёдом божественной любви.
– Господи, благослови сие питьё во славу Твою! – шепнул Георгиос, принимая чашу и поднося к губам.
Маг тщетно всматривался в его зрачки, пытаясь уловить признаки исчезновения воли и безумия.
Губы Георгиоса тронула мягкая всеприемлющая улыбка.
Маг в недоумении невольно оглянулся на цезаря. Стражники стояли, замерев как изваяния. И только движения глаз выдавали в них живых людей, следящих за происходящим.
Рука мага дрогнула, когда он протягивал Георгиосу вторую чашу. Она расплеснулась, и упавшие на плиты капли с шипением ушли в камень. Губы Георгиоса шевельнулись.
– Не моею силой, но силой и властью Господа моего претворяется сие питье в чистую любовь Твою, – прошептал он тихо, но отчетливо.
Он выпил вторую чашу и поднял глаза на мага. Тот попятился было от него – и вдруг увидел стоящую перед ним фигуру как сгусток чистого света. Рухнув к его ногам и обвив руками стопы святого, он зарыдал, каясь и прося прощения за содеянное.
– Прости, прости заблудшего, неразумного, ничтожного, – шептал он, глотая слезы. – Дозволь открыто исповедать с тобою веру в Единого.
Георгиос тихо опустил руку ему на голову.
Цезарь сделал едва заметный знак начальнику стражи. Тот с секундной заминкой вырвал меч из ножен. Клинок просвистел в воздухе и с чавканьем врубился в тело. Голова мага покатилась по полу.
 
Искушение властью.

Цезарь листал в саду древнюю индийскую рукопись, привезенную из заморских краев, рассматривая цветные диаграммы – тело человека с изображением чакр, представленных в виде лотосов разного цвета, а также мандалы и янтры.
Кемийос, стоя рядом с ним, веско роняет слова:
– Ты видишь сам, его не берут ни клинки, ни яд, ни орудия палачей. Его бог сделал его неуязвимым. Все, кто видел это, обратились в его веру.
– Что можно сделать? – глухо спросил цезарь.
– Предложи ему власть, равную своей. И пусть он сам принесет жертву оракулу.
Цезарь молчит, рассматривая страницы рукописи. На них нанесены янтры в виде сетки из «пчелиных сот» и в виде ступенчатого «гриба».
– Это крайнее средство, но мы попросим оракула о помощи, – тихо роняет Кемийос.
– Да будет так, – наконец отзывается цезарь.

Низвержение идола.
 
Перед завесой в храме стоит Георгиос. За его спиной – цезарь, его жена, приближенные к цезарю лица, военачальники, стража.
Кемийос сам раздвигает завесу перед статуей прекрасного бога.
Георгиос смотрит на статую. Он видит внутри нее десятки темных духов, набившихся внутрь и заполняющих ее объем, плотно прижавшись друг к другу. Они похожи на спрессованные комки тьмы.
Георгиос подходит к статуе и охватывает ее светом своего сердца. В тишине гулко звучат его слова:
– Откройтесь перед нами, кто вы, прячущиеся в статуе?!
Бесы внутри статуи корчатся в золотистом свете божественной любви. Для них этот свет – словно жалящее адское пламя.
– Мы отверженные, презренные и ничтожные изменники, отступившиеся от Бога Единого и предавшие его.
– Зачем вы здесь?!
– Мы наказаны заточением в статуе, и должны искушать и обманывать легковерных, отвращая от Бога Единого слабых сердцем.
Георгиос протянул руку:
– Тот, кто заточил, ныне освобождает вас. Моими устами Он говорит вам: изыдите!
Не успели затихнуть отголоски его слов, как статуя лопнула изнутри, осколки брызнули во все стороны.
Свет померк, когда освободившиеся комья мрака стали расправляться, растекаясь серой мглой, в которой потерялись фигуры стоящих в храме.
Раздался шелест множества крыл разлетающихся во все стороны духов, и в храме вновь посветлело.
Люди стояли серые от пыли, а их лица посерели от страха.
– Мы поклонялись бесам, – раздавался шепот.
– В статуе были низшие духи, лукавые обманщики, презренные и ничтожные изменники.
– Даже бесы признают власть единого Бога христиан.
– Их Бог воистину всемогущ и справедлив!
Георгиос повернулся лицом к собравшимся. Он видел свет любви, заключенный в груди у каждого. У одних свет едва тлел как потухающий огарок, у других горел ровно, как пламя свечи, у третьих сиял как фитиль светильника, у четвертых пламенел как факел. Были и такие, которых целиком охватило пламя любви. И лишь сердце цезаря было схвачено черным зеркальным светом – словно заковано в панцирь мрака, внутри которого по-прежнему сиял дарованный ему золотистый свет любви. Всё это Георгиос увидел сразу, единым взглядом.
Пережитое частично очистило присутствующих, прибавив света в их сердцах. И даже клубок тьмы на сердце цезаря стал тоньше, сквозь него стали просвечивать яркие всполохи его истинного сердца.
– Во всех нас заключена искра Божья, все мы его чада, и все мы вернемся в Него, став чистым светом любви, – то ли сказал вслух, то ли помыслил про себя Георгиос. – Прибавление духовного света вытесняет из сердца дракона тьмы.

Скрипит отпираемый замок.Диоклетиан входит в темницу. За его спиной стражники. Георгиос поднимается ему навстречу.
При тусклом свете факелов они стоят лицом к лицу и молча смотрят друг на друга.
– Зачем ты всё это затеял? Чего тебе не хватало? – Диоклетиан дружески кладет руку на плечо Георгиосу. – Отрекись, и всё пойдет по-прежнему. Мы же с тобой друзья!
Георгиос, не отвечая, молча смотрит ему в глаза.
Лицо Диоклетиана искажается гневом, щека подергивается, пальцы руки непроизвольно сжимаются.
– Ах так! – вскрикивает он. – Испытаем всемогущество твоего бога еще раз! – и он дает знак страже. Те, обнажив мечи, набрасываются на Георгия.
Лезвие меча, со свистом разрезая воздух, приближается к его шее.
Сквозь окошко темницы входит свет и мгновенно заливает собою всё пространство.
Клинок касается шеи Георгия – и становится зеленой лозой.
Лоза разрастается во все стороны и оплетает собою пол, стены, потолок темницы.
Стебли устремляются в швы между камнями и раздвигают их.
Стены и пол начинают трескаться и расходиться в стороны. Они разламываются на куски под мягким напором ветвящейся, зеленой, процветающей лозы, и из трещин появляется иной мир – светлый, легкий, воздушный, заполненный яркими ликующими красками.

Оснежают ветку снегири.
Осыпаясь, снег шепнёт: замри!

У твоей зимы бесснежный снег.
Веки глаз твоих – безвечный век.

Не замкнёт замок, не скроет дверца
Эту степень таяния сердца.

К нам любовь приходит наконец.
Мы с тобой – послушники сердец.

Звук твоих шагов – вино молитвы.
Имена богов – не меч для битвы.

Кирие элейсон. Ом намах.
Амен. Ла илаха ил аллах.