Кошка

Кто исчислит тот вред и то ужасное наследство, которое мы оставляем
будущему?.. В.И. Вернадский.


Настроение с самого утра было испорчено. Хотя бы в первый день отпуска Владимир надеялся подольше понежиться в постели, поразмышлять в тишине об увиденном вчера, покойно побездельничать, а уж потом неторопливо приступить к ремонту квартиры, благо, семья по такому случаю уехала в деревню. Но разбудила его всё та же песня – про то, что «в море ходят пароходы, совершают переходы», причём ходят они не просто так, а «туда-сюда». Соседка с ума сошла от этой песни, ставя и ставя её снова и снова – с утра, когда она во вторую, по вечерам, когда в первую. Владимир устал задаваться вопросом – ну сколько же можно?! Нет, определённо что-то в устройстве человека было неподвластно его пониманию. И какая наивная, дремучая, убивающая безнадёжностью непосредственность – окна нараспашку, громкость до предела, колонки на подоконник. И ни тени сомнения – мне нравится, так разве ж может кому-то не нравиться!.. И заглушить нечем – магнитофон неисправен. «Сегодня же отнесу в мастерскую!».

Потом дали газ, и квартира быстро наполнилась сладковатым запахом. Пришлось встать и захлопнуть все форточки, пока не успел подступить сухой, частый, какой-то идиотский, совершенно издевательский кашель, вызываемый газом. Пароходы несколько удалились, впрочем, ненамного – соседка, и без того обалдевшая, газа не чует, и окна ей закрывать ни к чему. Счастливая…

Владимир больше не лёг. Привёл себя в порядок, отправился на кухню. Долго, лениво готовил, потом так же долго, лениво завтракал.

Однако, как же красить, если невозможно открыть хотя бы форточку. Да ещё эта кошка…

Вчера утром он не придал этому значения – опаздывал на работу, и тяжёлая, полусонная мысль не захотела задержаться на увиденном. Но после обеда Владимир отправился на предприятие – подписать разработку и договор – и опять проходил через железнодорожные пути, рядом вокзал. Никто не пользовался подземным переходом, все ходили через линии, потому что по этой ветке полновесные составы не шли, а бегал только маневровый, налегке или с одним-двумя вагонами, визгливо сигналя и выбрасывая клубы пара. И Владимир вновь увидел её – кошку, самую что ни на есть обыкновенную, старую, серую, бездомную кошку. Обыкновенную, если не обращать внимания на одно обстоятельство – она лежала поперёк рельса, так же, как и утром. Что-то родственное инстинкту самосохранения шепнуло Владимиру: «Пройди мимо, не останавливайся. Зачем тебе это?». Но странная картина потребовала объяснения, и он остановился. Похоже, что как раз инстинкт самосохранения у кошки и утерян. Да нет же, глупости. Владимир попробовал превратить всё в шутку. «Самоубийца!» - хмыкнул он. Забавная мысль, хотя и нелепая. Он подошёл поближе к кошке, закурил, присел возле неё на корточки, не теряя надежды, что вот-вот всё объяснится само собой. «Что, кисуля, бросил, подлец? Помоложе нашёл, говоришь? Не тужи, вернётся». Но что-то невесело стало от собственной шутки. Кошка никак не реагировала на его присутствие; он протянул руку и стал гладить её за ушами, ожидая, что она замурлычет – не замурлыкала. «Ну ладно, не дури, давай, давай отсюда», - он подтолкнул её с рельсы, но она и не думала уходить. Тогда он обозвал её дурой, выплюнул сигарету, засунул поглубже подмышку папку с документами и, взяв кошку на руки, отнёс и отпустил её метрах в пятнадцати от железнодорожного полотна. Вот и всё, решил он. Дольше задерживаться нельзя, надо успеть подписать бумаги и вернуться в контору дооформить отпуск, иначе придётся выйти на работу завтра, а это совершенно недопустимо. Иди и не оглядывайся, иди и не оглядывайся. Зачем тебе это? Он оглянулся: кошка медленно возвращалась на прежнее место. Владимир выругался, но обратно не пошёл. Потоптался на месте, дожидаясь, пока она не дойдёт до рельсы и не уляжется на ней. Потом, обозвав кошку тварью и сволочью, отправился на предприятие. Зачем надо было ввязываться, ведь проходят же другие мимо, и никого не интересует, какого чёрта она развалилась на путях. Хочет там лежать – и пусть себе лежит, хочет подохнуть – и пусть себе подыхает… Но ведь это же чушь собачья! То есть – кошачья!..

Он успел подписать документы – всё начальство оказалось на месте, что случается крайне редко. Успел получить отпускные. Повезло. Настроение к вечеру выправилось – вдруг явилась мысль: ведь между первой и второй встречей с этой дурацкой кошкой прошло изрядно времени, часов шесть, не меньше, и паровоз, как пароходы в песне, успел не один раз пробежать туда-сюда, но кошка-то осталась цела! Стало быть, никакая она не самоубийца, и быть этого не может, и как вообще мне могла прийти в голову подобная мысль! Едят же они какую-то травку, в которой нужные им витамины; что, если этой кошке для поправки здоровья необходимо подержать своё брюхо на металле?! Металлистка! Владимир посмеивался над собой, пока не обрёл почти безмятежного состояния, но, провожая на автовокзал жену и дочку, почему-то не рассказал Галине о кошке. Он дождался отправки автобуса, потом хотел было пойти пешком, чтобы взглянуть, на месте ли мурка, но передумал и вернулся домой троллейбусом. Дома сел перед телевизором, благо, последнее время тот позволял отвлечься от собственных мыслей, правда, лишь с тем, чтобы после они навалились с удвоенной силой. Потом долго читал «Дар» Набокова – книга увлекла и не давала думать о кошке. Заснул заполночь, не сомневаясь, что завтра вволю выспится. Но с утра – пароходы, газ и опять эта кошка.

Он начал перетаскивать вещи из зала в дочкину комнату (мебель раньше передвинули с женой). Всё равно эта кошка какая-то странная. Тощая. Конечно, бездомная, но ведь летом им прокормиться легче. Хлебозавод неподалёку, мышей полно… Она клала мордочку на лапы, но глаза не закрывала. Брюхо на рельсе, оттого спина бугорком. А взгляд у неё был… какой? Бесстрастный. Нет, отрешённый. И это про кошкин взгляд?! Кошачий он у неё, и только! И вдруг слово нашлось – обречённый, да-да, конечно – обречённый. Что-то было в ней, говорящее о её близкой смерти. Почему я сразу этого не увидел, не увидел, а теперь вспомнил? Но ведь этого не может быть, это же абсурд. Кошка, решившая покончить жизнь самоубийством! Чепуха, глупость… Пароходы заглохли. Морячка, видимо, пошла в магазин, одной духовной пищи оказалось недостаточно. В неожиданно наступившей тишине послышался с кухни голос диктора радио. Взрыв. Очередной. Вагоны с химикатами. Жертвы. Трудовой героизм. Фонд помощи. Комиссия. Пожертвования. Условия перевозки химвеществ требуют пересмотра. Сколько ещё понадобится взрывов, чтобы пересмотрели?! Снесённый взрывом район был старым, некрасивым, с ветхими, неблагоустроенными домами, а теперь на его месте будут возведены современные многоэтажки. Ясно, нет худа без добра. Владимир прошёл на кухню и выключил радио. Там люди гибнут по своей вине, здесь – кошки по своему желанию. Идиотизм! Ладно, если бы наоборот, это ещё хоть как-то можно понять, это всё же естественней. Чушь! Владимир почувствовал усталость, хотя толком ещё не работал, как это бывает с не выспавшимся человеком. Закурил, всё равно дома никого, но надо всё же открыть форточку – и тут увидел, что дует сильный ветер, уносит газ из города. Куда? Он определил по отклонению дыма из заводских труб – на северо-запад. Как раз туда уехали Галина с Иришкой – подышать свежим воздухом. «Подышут». Похоже, будет дождь, вероятно, даже сильный. За окном всё померкло, ветер погнал пыль и мусор. Владимир вернулся в зал, сел в единственное оставшееся здесь кресло. Пепел стряхивал на пол – всё равно мыть. Как же не хочется ничего делать! Ладно, вот докурю – и за работу…

Дождь не начинался. Последнее время такое было не раз – резко налетал ветер, сгущались тучи, даже гроза стреляла. Казалось, вот-вот хлынет ливень, но также резко ветер переставал дуть, и воцарялось спокойствие. Тучи ещё долго могли висеть над городом, так и не уронив ни единой слезинки… Владимир встал и перенёс в другую комнату последние вещи. Налил ведро воды. Неужели она так и лежит там? Он подошёл к стеллажу, снял 13-й том (надо же, именно 13-й!) энциклопедии, нашёл статью «Кошки».

«Род хищных млекопитающих сем. кошачьих. Размеры от мелких (лесная и степная К.) до средних и крупных (рысь и пума)». Не то. Ах, вот: «Домашние К. различаются гл. обр. длиной шерсти и окраской. Ранее считалось, что одомашнивание К. совершилось в Др. Египте, где К. была священным животным и подвергалась бальзамированию. Вероятнее, однако, что одомашнивание К. происходило независимо и у древних народов Кавказа и Передней Азии, где остатки таких К. обнаружены в слоях поселений эпохи бронзы и даже неолита. К группе длинношёрстных пород относятся: ангорская, персидская и сибирская; к группе короткошёрстных – сиамская и бесхвостая, а также короткошёрстные К. разнообразной окраски, разводимые во мн. странах Европы. Домашние К. приносят большую пользу в домах и складах уничтожением грызунов (мышей и крыс), но наносят вред садам, поедая полезных птиц. В широком смысле К. наз. всех представителей сем. кошачьих как ныне живущих, так и вымерших; напр., саблезубая К. (махайрод), большая пещерная К. (пещерный лев), домашняя сиамская К. и т.д. Н.К. Верещагин».

Не то, не то… А ты думал прочитать здесь «Самоубийством К. жизнь окончить не может, в силу того, что она К.»?.. Владимир поставил книгу на место и приступил к мытью полов. Мыл сначала не спеша, но потом всё быстрее и быстрее, отгоняя мысль, хотя решение уже созрело. Конечно же, он сходит на неё взглянуть, вот домоет и сходит. Тут ходьбы-то минут двадцать, не больше. Всё равно ждать, пока полы высохнут.

Он чуть не бегом выскочил из дома и направился к переезду. Метров за двести до него услышал паровозные вопли, пустился бежать что есть сил. Увидел паровоз – он приближался к тому месту, где должна была лежать кошка, паровоз сбавлял ход. Остановился. Владимир увидел машиниста, увидел, как тот выскочил, подбежал к кошке, схватил её пятернёй и швырнул в сторону забора – рядом были частные дома. Владимир услышал обрывок мата. Он добежал, когда паровоз уже тронулся, дав длинный гудок и выпустив клубы пара. Взволнованный, разгорячённый бегом, он стоял у самых путей совершенно растерянный, не зная, что предпринять. Наконец, дыхание восстановилось, к нему начала возвращаться способность соображать. Он увидел кошку – она появилась из кустов, растущих у забора, и медленно побрела… к рельсам! Владимир смотрел на неё заворожённо. Она вновь улеглась на рельсе, в каких-то трёх метрах от него. «Та-ак», - протянул он и полез в карман за сигаретами – в спешке на взял. Оглянулся – приближался мужчина с плащом на плече, дождь так и не пошёл. Владимир направился к нему, жестом спрашивая сигарету. Закуривая, показал: «Кошка». «Ага», - кивнул тот, дождался, когда Владимир вернёт спички, и пошёл своей дорогой.
 
Получасом позже Владимир был уже дома – вместе с кошкой. Он отнёс её на кухню, налил ей в пластмассовую баночку из-под майонеза молока, отрезал колбасы. К еде она не притронулась. Тогда Владимир взял её и сунул мордочкой в молоко. «Пей, дура!» Кошка не пила. Он подумал, что её сейчас можно было бы утопить в молоке, она дала бы это сделать, не противилась. Кошка не отфыркивалась, не облизнулась, не стала умываться, но продолжала недвижно лежать там, где опустил её на пол Владимир. У кошки был жалкий, неестественный вид – с перепачканной молоком мордой, с усов, с подбородка которой падали белые капли. Владимир понял, что ему страшно. Он вышел в зал, не боясь, что она убежит – все форточки он в начале лета затянул сеткой. Закурил, плюхнулся в кресло. Чертовщина какая-то. Зачем я её принёс? Чтобы она у меня сдохла? «Всё не так, как надо». Может, мне ей мышь поймать?! Гадина! Чего ей не живётся?! Он сбросил пепел на пол. Ведь только что помыл! Красить надо. Надо, надо что-то делать. Он встал, пошёл на кухню – лежит на том же месте, морда в молоке, правда, оно уже не капает. Вернулся в зал, открыл банку с краской, размешал, достал из кладовки новенькую кисть и начал красить угол. Рыбы ей надо купить, рыбы! Против рыбы она не устоит. Он бросил кисть и вылетел вон из дома. Тотчас вернулся – за деньгами и сеткой, и быстрым шагом направился к магазину.


Свежей рыбы в магазине не было, только солёная. Идти в другой – до обеда не успеешь. Что делать?
- Володя? Привет! Ты мне послан свыше – давай сетку! Под амброзию.
- Не понял.
- Пиво, говорю, не во что брать. Ты не торопишься?
- Нет.
- Ну так давай быстрей, у меня там очередь вот-вот пройдёт.
Владимир протянул сетку.

Александр. Они учились когда-то на одном факе, на одном курсе, но на разных отделениях. Дружны не были. После окончания случайно встречались – на улице или в автобусе. Разговоры были на уровне: «Как живёшь?» «Да ничего. А ты?» «Нормально» «Ну, будь здоров» «Бывай». В сущности, Владимир ничего не знал об Александре, как и Александр о Владимире…

Магазин закрывался на обед, его попросили выйти. На улице он закурил, совершенно не зная, что предпринять – в голове царил хаос. Возвращаться домой не хотелось.

- Володя! Держи! – Александр всучил ему сетку, с верхом полную бутылок, вторая осталась у него. Вид у него был как после драки – волосы взъерошены, рубашка измята, верхние пуговицы на ней расстёгнуты; возбуждённый, в поту.
- У-ух, как меня только не разорвали! Ты что как недоделанный? С похма?
- Я не пью.
- Бывает.
- Не выспался. Куда столько?
- В мочевой пузырь. Чем дольше варишься в этой толчее, тем сильнее желание скупить всю продукцию пивзавода. Едем ко мне.

Остановка была рядом, ждать не пришлось. В троллейбусе Александр пригладил волосы, застегнул пуговицы на рубашке.

- Слушай, Володь, у тебя настолько озабоченный вид, что я испытываю не характерное для меня неудобство – уж не оторвал ли я тебя от важного, государственной значимости, дела?
- Да нет же, я в отпуске, первый день.
- Прекрасно, вот и повод к предстоящему возлиянию. Что ж у тебя вид отвергнутой девственности? Миллион потерял? Или, того хуже, нашёл? О чём так?

Владимиру вопросы пришлись не по душе, и ответил он не сразу.
- Ремонт надо делать. Начал с утра.
- Тьфу ты… - Александр негромко выматерился. – Я его лет пять не делал и ещё столько же не собираюсь. И из-за этого так… впрочем, пардон, какое моё свинячье дело. «Каждый выбирает по себе». Обратно я отвезу тебя на такси, прямо к дому…

Владимир в это время слушал в полслуха – он раздумывал, рассказать Александру о кошке или не рассказывать. Конечно, он поднимет меня на смех. Но не этого ли мне сейчас и надо? Он вообще груб и нарывается на резкости, мнит из себя чёрт знает что.

- Володя!
- Я же сказал – я совершенно свободен! – и далее, но уже спокойнее. – С утра начал, но дело не пошло, всё из рук валится.
Александр пристально оглядел его.
- Не сердись. Я по временам такой псих бываю, словно у меня вот-вот менструация начнётся. А что ты у магазина-то делал?
- Рыбы надо было, - Владимир осёкся. Сказать или не сказать?
- Жена, что ли, наказала?
- Нет. Её и дочку отправил вчера в деревню.
- Так ты вольный, как ветерок, который думает, что он вольный! У меня сушёной поешь. Не прочь?

Сказать. Кому-то же надо сказать! Пусть язвит, он надо всем язвит, но он не глуп, за это, пожалуй, ему многое можно простить. Неглупые отчего-то встречаются всё реже и реже.
- Чёрт, ты и ангела из терпения выведешь, а я, должен тебе заметить, не ангел. Куда ты проваливаешься? Как она только с тобой живёт.
- Кто?
- Жена, кто. О чём ты думаешь?

Решившись рассказать Александру о кошке, Владимир почувствовал себя уверенней.
- Я думаю, как это умные умудряются быть в дефиците? Ведь на них нет спроса.
- Кажется, ты начинаешь говорить по-человечески. Рад. А что касается умных, они не в дефиците, просто их мало, именно потому, что на них нет спроса. А всё, что не находит себе достойного применения, обречено на гибель. Вот и вымирают… Нам выходить.

До квартиры шли молча – ноша не располагала к беседе. У подъезда Владимир задержался на несколько секунд, чтобы послушать считалочку – дети собирались играть в прятки.

Аты-баты,
Все котята
Разбрелись опять куда-то.
Кошка плачет,
Глаз не прячет,
Потерялись, не иначе.
Тот, на ком остановлюсь,
Тех котят поищет пусть.

- Да что с тобой?! – вернулся Александр.
- Ничего. Идём.
 
Александр жил в однокомнатной квартире на третьем этаже. Комната действительно была давно не крашена, не белена, но уютна и чиста.
- Садись на диван, кури, я пока разберусь с этим хозяйством, - Александр принёс с кухни табуретку, поставил её возле Владимира, на неё – бутылку пива, открывашку и пепельницу. Затем стал заполнять своей добычей холодильник. Владимир тем временем с удовольствием закурил, оглядывая комнату. Его вниманье сразу привлекла пишущая машинка, портативная, изящная, явно не нашего производства. И он тотчас вспомнил, что в студенческие годы Александр писал стихи. Стало быть, и сейчас пишет. Кажется, у него из-за этого были какие-то неприятности, но подробностей Владимир не знал или не помнил. На столе, на подоконнике, на телевизоре он видел испечатанные листы бумаги, но встать за ними, а тем более читать, было лень. С кухни донеслось ругательство.

- Что случилось, Саша?
- Ничего, это моя обычная, ставшая рефлекторной, реакция на включение этой, пардон за кощунство, музыки.

Из дома напротив – открытое окно, колонки на подоконнике, громкость до предела – полилось елейное евродиско. «Ну вот, - подумал Владимир, - променял шило на мыло».
- А меня пароходами истязают, которые туда-сюда.

Вошёл Александр, голый по пояс.
- Жаль, что у нас нет свободной торговли оружием…
- У нас всё есть.
- Всё, но не для всех; я бы махом отучил их навязывать своё мнение.
- Хуже всего, что они и не подозревают, что навязывают.
- Мы – благодарная помойная яма. «Гомик сапиенс поющий» - так я это называю, отвергнутый музыкальными центрами мира, вольготно и надолго обосновался у нас. Всё, что устарело, вышло или выходит из употребления, непременно находит применение в нашей стране. Умыться не желаешь? И скинь ты рубашку, жара же!
- Пожалуй. – Владимир снял рубашку, потом прошёл в ванную комнату, освежился холодной водой. Следом появился Александр, вместе с бутылками, не поместившимися в холодильнике.
- Поставлю охладиться в ванну. А ты пока включи маг, он вроде на тумбочке.
Владимир не сразу увидел магнитофон – он был под газетами. Нажал на пуск.

Не нами намечен
Был путь, что расцвечен
Полосками праздничных лент.
Не вытравить всходы,
Созревшие в годы
Парада фальшивых легенд.
Мы дети застоя,
Мы ищем покоя,
Другим поднимать якоря.
Нас плавать учили
В безмолвии штиля,
И нам не шумели моря…

Появился Александр.
- Твою сетку я повесил на вешалку, не забудь.
- Кто это?
- Евгений Русаков, Уфа. Не слышал?
- Нет, их нынче много развелось. Но «дети застоя» - неплохо, хотя и ассоциируется сразу с «Детьми Арбата».
- Да ещё бы макаревической атрибутики поменьше. Впрочем, в других его песнях её нет. – Александр опять скрылся на кухне,

…Не вечны запои,
Конечны простои –
Усталость души не пройдёт.
И дети застоя
Уходят от боя
За право войти в чудный край.
Незрелая старость
В награду досталась
Когда-то поверившим в рай…

вернулся с сушёной рыбой и пивом. Потом сходил за кружками. Наконец, разлив пиво, уселся прямо на пол, прислонившись спиной к серванту, и жадно начал пить.

…Но дети застоя
Хотят лишь покоя,
Другим подниматься на борт.
И в песне надежды,
Наивной невежды,
Растаял последний аккорд…

- Не утешительно, но, странное дело, поёт в мажоре. – Владимир выключил кассетник.
- Правильно делает, иначе хоть вешайся. Не нравится?
- Нравится, но – мешает разговору.
- Согласен. Если хочешь, можешь взять кассету, послушаешь дома.
- У меня маг не пашет, собирался сегодня в мастерскую отнести.
- Принеси лучше мне, я в этом немного смыслю. Ты что не пьёшь?
- Да я не любитель.
- Я тоже не любитель, - засмеялся Александр, - профессионал!

Владимир отпил пива, вновь закурил. Осмеёт, конечно, осмеёт, вон у него какие насмешливые глаза, ну да чёрт с ним!

- Саша, я хочу тебе рассказать… - он вновь глотнул из кружки.
- Я весь внимание, тем более, если речь пойдёт о даме.
- Да, но эта дама – кошка.
- Вот это изврат! Слушаю с прогрессирующим любопытством.
- Саша, перестань кривляться. Ей-богу, всё очень серьёзно. Меня эта история здорово выбила из колеи.
- Вижу. Ладно, говори.

И Владимир подробно – оказалось, он неплохой рассказчик – описал события вчерашнего и сегодняшнего дней, приходя к концу во всё большее волнение. Александр внимательно слушал, пил пиво, курил, но ни разу не прервал его ни репликой, ни вопросом.
Закончив, Владимир опорожнил кружку и уставился на собеседника, который был совершенно спокоен.

- Не знал, - сказал наконец Александр, - что тебя ещё может что-то так сильно взволновать. Я же, прожив в нашем государстве тридцать лет, давно разучился чему-либо удивляться. Пойду холодненького принесу. А ты успокойся. Ешь рыбу, сам ловил, и не в местных отравленных реках.

Он забрал пустые бутылки и отправился на кухню. Оттуда послышался его голос:
- В то, что твоя кошка – самоубийца, я, ты уж извини, поверить не могу. Да ты и сам не веришь. Ты хотел бы услышать от меня объяснение её поведения, так?
- Так! От тебя или от кого угодно. Должно же быть какое-то разумное объяснение. Давай подумаем.

Александр вернулся в комнату, наполнил кружки.
- Пей, помогает. – Владимир послушался. – Мне, признаться, лень ломать голову над этой чепухой. Чёрт её знает. Но версию о самоубийстве надо исключить.
- А что взамен?
- Что-то другое.
- Что?
- Не знаю. Но самоубийство – это несерьёзно.
- Я и боялся, что ты меня засмеёшь. Но раз другой пока нет, может, поработаем над этой?
- Ну ты даёшь! Ты соображаешь, что из обыкновенной кошки ты делаешь Анну Каренину?!

Владимир сник. И всё же категоричность Александра чуточку успокоила его. Сидел некоторое время без дела, затем, чтобы хоть как-то занять себя, взялся чистить рыбу… А, чего, собственно, я ждал от него? Нормальная, здоровая реакция. Не стоило впутываться в эту историю.

- Саша, тебе никогда не хотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко, ото всех, ото всего, спрятаться, убежать?

Александр хмыкнул. Встал, прошёл к окну, нашёл на подоконнике нужный лист, подал его Владимиру. Тот прочитал:

Боже… выползти из банки с пауками,
С извращенцами, с вождями, с дураками,
На неведомую никому тропу,
Что ведёт в берлогу, в скорлупу,
Вдаль от затянувшейся премьеры.
Боже…веры…веры…веры!…веры!!!
За бронестекло, за ширму, в дот.
Гнёт, кругом лишь гнёт, один лишь гнёт.
К дьяволу, на башню, к матерям!
Срам, кругом лишь срам, один лишь срам.
Выбраться из этого сортира…
Боже…как уныло…жалко…сиро…
Научиться над уродством ржать,
Над надеждой, над движеньем вспять.
Над топтаньем праздничным на месте.
Боже…чести…чести…чести!.. чести!!!
Чтоб не рвать их на куски зубами –
Выбраться из банки с пауками.
Пусть Сизиф родня, но не пример.
В танк, в себя, за сцену, за барьер!
………………………………………………
…Чтобы оставаться человеком –
Надо быть подальше от людей…

- Ну и как? – спросил Александр, увидев, что Владимир отложил стихотворение в сторону.
- Эмоционально, сильно, но… У тебя всё в таком духе?
- Нет, но особенно весёлого, конечно, не имеется.
- Пробовал напечатать?
- Это?! Кто ж его напечатает! «Уход от действительных проблем современности», «декадентство», «человеконенавистничество» - да тут любой ярлык прекрасно приклеивается! «Религиозность», «очернительство»…
- Ну пусть не это, что-нибудь другое.
- Давно уж не пытался.
- Почему? Времена-то изменились.
- А люди? Помнишь нашего парторга? Когда его от нас турнули, он в нефтяной подался. Через полгода и там парторгом стал. А ныне – глянь – ратует за перестройку, в первых рядах, так сказать. – Александр взял с шифоньера газету и кинул Владимиру. – Обхохочешься, метаморфоза чуть не по Кафке.

Владимир читать не стал, только просмотрел и ссыпал в неё рыбью шелуху с табуретки.
- Кажется, он был не дурак выпить.
- Да уж, это единственное, что нас роднит. Мы как-то с ним в трезвяке даже в одну камеру попали. Только его ещё в тот же вечер выпустили, а меня, как и прочих простых, на следующий день.
- Теперь бы не выпустили.
- Не уверен. Он и сейчас квасит будь здоров, только, как и большинство, в подполье ушёл. Не удивлюсь, если он председатель общества борьбы за трезвость.
- У тебя с ним, кажется, были какие-то трения? Из-за стихов? Расскажи.
- Были. Я на институтском конкурсе – ты бывал на них? -
- Нет, ни разу.
- прочитал «Балладу о бродяге», ранняя моя вещица, но она мне до сих пор симпатична. Погоди, новую порцию принесу. Слушай, а ты не голоден? У меня колбасы навалом.
- Нет, с пива не хочется.
- Ну так я тебе талонов дам, а то пропадут, мне столько не слопать, -  он вынул из серванта полоску проштампованных талонов и отдал Владимиру.
- Откуда?!
Александр уже гремел бутылками на кухне.
- У моей подруги мать в торге работает. Раньше брала сразу колбасу, сколько надо, теперь распределяет талоны на неё. Перестройка!..
- Мать подруги? Ты же вроде был женат?
- Вот именно – был. Но это уже другая история, - Александр вернулся в комнату, открыл бутылки, разлил, - давай сначала предыдущую окончим. Так вот, стихотворение имело успех, но парторг нашёл его идейно вредным, как я потом узнал. Вот он и явился в нашу группу на Ленинский зачёт, специально, как он выразился, для того, чтобы меня послушать. С меня и начали, поскольку он, будучи партийным функционером, как всегда спешил. Тетрадь по Ленинскому зачёту у меня была совершенно пуста, но уж чему-чему, а трепаться нас наша система здорово учит, так что я в полном спокойствии встаю, открываю тетрадь, смотрю у соседей, по каким пунктам надо отчитываться, и чешу без сучка и задоринки, а ему, конечно, видно, что у меня в тетради ни слова. «Извините, - говорит, вежливый, зараза, - но мне кажется, у Вас в тетради ничего нет». Я тетрадь закрываю и протягиваю ему. «Взгляните», - и смотрю ему прямо в глаза. А он: «Нет-нет, что Вы! Я Вам верю». Я её опять на стол, раскрываю и шпарю дальше. Дошёл до пункта «Изучение Ленинских работ». «Мне, - говорю, - как-то близка тема восстания». Я действительно читал много Ленина – в старших классах школы. Потом перестал, но в памяти многое осталось. Но тут он меня прервал – понял, так меня не поймать. И сразу мне вопрос: «Как же Вы могли прочитать такое стихотворение, ведь Вы умный, образованный, Вы же у нас на хорошем счету?!». Признаться, я растерялся. На конкурсе я читал три стихотворения, о каком из них он говорит? И что же он в нём усмотрел? «А что?» - спрашиваю. «Вижу, Вы не понимаете, это Вас и извиняет в какой-то степени. О ком Вы читали стихи? О бродяге! Вы же воспеваете бродяжничество!».

Владимир улыбнулся.
- Да, теперь это смешно, похоже на пародию, но тогда, поверь, по временам я ощущал холодок в груди. А прошло-то с тех пор лет восемь-девять. А он шпарит дальше: «Конкурс проходит в апреле. Так? Так! В апреле же мы отмечаем годовщину рождения Владимира Ильича Ленина. А у Вас в стихотворении кто? Бог! Это что – намеренное противопоставление? Вы били на скандал! Хочу надеяться – неумышленно». Я вытаращил на него глаза. У меня было ощущение, что меня дурачат, и вот-вот все громко рассмеются, но никто не смеялся. Именно мой совершенно потрясённый вид позволил ему сделать вывод о «не умышленности», хотя я и теперь не понимаю, как это можно «неумышленно бить на скандал». По ряду передали записку, положили передо мной так, чтобы я мог прочесть: «Сашка! Держи хвост пистолетом! Мы с тобой!» Я эту записку сохранил, как память о времени, когда поддержку можно было оказать только так, а не вслух, если, конечно, не хочешь неприятностей. А экзекуция продолжалась. Он несколько раз подчеркнул: «Верю, что Вы не специально. Вы не отдавали себе отчёта о возможных последствиях. Всё это очень серьёзно, но Вы, я надеюсь, сумеете осознать свою ошибку» и т.д. Обратил внимание комсорга группы на «ослабление идеологической работы» и призвал комсомольцев «помочь своему товарищу», дабы я окончательно не сбился с пути. Потом спросил: «А чем у Вас кончается стихотворение? Что у Вас в конце сделал Бог?» «Напился», - отвечаю. «Вот!» - как бы ставит он подпись под приговором, который обжалованью не подлежит, хотя, если следовать его логике, я этим, вроде бы, основательно подмочил репутацию Бога, но тогда я ни черта не соображал, обалдел и не возражал, и не оправдывался.

- Это, наверно, тебя и спасло.
- А кончил он тем, что, мол, он видит, как я переживаю случившееся, а потому «принимать меры пока необходимости нет», при условии, что впредь я буду благоразумнее… В тот день я вдрибизину напился. А на следующий ловил на себе сочувственные взгляды – и студентов, и преподавателей. Самые смелые подходили, советовали не принимать близко к сердцу, хвалили стихотворение – мол, против мещанства и всё такое… А ему я потом акростих посвятил:

Приятной наружности, мил и умён,
Елейной улыбкой пленяет всех он.
Талантлив в искусстве верхам угождать,
Работник усердный, и тем он подстать,
О ком говорят – научённый молиться,
В лепёшку готов головой расшибиться.

А через месяц его сняли. И я, каюсь, злорадствовал. Он усиленно рекомендовал для поездки за рубеж одну комсомольскую активистку, а та по приезде в Югославию тотчас занялась проституцией. Взяла с одного аванс, а на свидание не явилась, накладка, видать, вышла. Обманутый клиент и поднял шум, а то, глядишь, всё бы обошлось… А кто стал парторгом после него, я не знаю. Благоразумия у меня не прибавилось, и на следующий год я опять прочёл что-то не то. Факультету баллов за моё выступление не дали, но нотаций мне больше никто не читал – и на том спасибо. Решили, видно, что меня всё равно не вразумишь. Зато на пятом курсе в участии в конкурсе мне было мягко отказано – пятикурсники, мол, слишком загружены, и их решили в этом году не привлекать. Ложь, конечно, другие участвовали, а я – нет. И ведь – странное дело! – ни в одном моём стихотворении не было критики существовавшего порядка. Чего они боялись?!

- Ничего странного – прославления-то ведь тоже не было.
- А на пятом курсе я и вовсе не собирался читать стихов, а хотел прочесть сказку о любви.
- Аполитично, к тому же сказка – это опасно.
- Вот так-то. – Александр залпом выпил кружку пива, прикурил потухшую во время рассказа сигарету, глубоко затянулся. – И вот ещё что. Позже эта история помогла мне понять механизм ошельмования людей в сталинские времена, и не только в сталинские. Я понял, как это делалось. Можно было выдвигать неразумные, нелепейшие обвинения, в которые никто, кроме разве что ослепших фанатиков, не верил. Перед абсурдом человек оказывался растерян и беззащитен. Куда там Ионеско и Беккету до наших авторов абсурдистских спектаклей-процессов! И все молчали – в лучшем случае, а в худшем – подыгрывали более или менее фальшиво.
- Тебе повезло, родись ты на каких-то тридцать лет раньше, и история со стихотворением окончилась бы плачевно.
- Да уж, одной «Баллады» хватило бы для вынесения десятка обвинений. Но повезло не только мне, а всем нам, если сравнивать с тем, что было. А если с тем, что должно было быть, или могло – везение это не слишком радует. К тому же возможен рецидив, раз подобные методы пытались применять менее десятка лет назад. Пей.
- Пойду я, пожалуй.
- Зачем? Сиди, успеешь со своим ремонтом. В такую жару только пиво пить, да ещё бы на бережку.
- Как она там…
- Кошка? Да брось ты! «Ямщик, не гони лошадей», всё прояснится само собой.

Владимиру и самому не хотелось уходить. Желания заниматься ремонтом никакого не было, да ещё мысль о том, что дома эта проклятая кошка. Ладно, сегодня выходной, всё-таки первый день отпуска.
- Хорошо у тебя, спокойно, и телефон молчит.
- А он отключён. Чтобы не мешал отсыпаться по утрам, когда с работы прихожу. Предстоящая ночь – домашняя.
- А где ты работаешь?
- Сторожу в двух местах. Одну из каждых трёх ночей доводится сторожить собственную квартиру. А ты?
- Инженер в проектном бюро.
- Позволь, но какое это имеет отношение к нашей специальности?
- Никакого, как и твоя работа.
- Как ты туда попал?
- По распределению оказался не нужен…
- Я тоже. На кой хрен нас учили?!
- …стал искать работу по специальности в городе – тоже нигде не нужен. Зашёл наугад в это бюро, толком даже вывеску не прочитав – взяли, им лишь бы диплом был, хоть какой. Да там и без диплома работать можно.
- Чем же ты занимаешься?

Владимир улыбнулся.
- Моя контора быстро дала мне ответ на вопрос, отчего мы в такой богатой стране так бедно живём. Хочешь, расскажу, как я свою первую разработку делал?
- Валяй, если считаешь нужным.
- Определили меня в отдел грузовых перевозок. Несколько дней читал специальную литературу. Потом вызывает меня начальник и даёт работу, которую в отделе ещё никто не делал, то есть и за помощью не к кому обратиться. Весь, говорит, грузовой транспорт в скором времени перейдёт на централизованные перевозки, вот ты и начни, поскольку другие пока заняты. И он объяснил, что конкретно нужно сделать: рассчитать потребное количество автомобилей для перевозки обуви с базы «Рособувьторг» в магазины города, графики движения, маршруты, таблицы расстояний, составить договор между базой и автотранспортным предприятием, ну и, заключительный этап – согласовать, подписать сторонами, скрепить печатями. Работа, говорит, для нашего бюро новая, так что не спеши, вникай, разбирайся, где не сможешь сам – спрашивай. Через три-четыре месяца весь отдел будет заниматься централизованными перевозками. Так что приступай…

Ну, я и приступил. Поначалу шло очень трудно. Подробно живописать не буду, это довольно скучно. Часто посещал базу и АТП – выяснял объёмы перевозок, марки автомобилей, кучу других вопросов. Сделал-таки я эту разработку, и ушло у меня на это пять недель. Кладу её на стол начальнику, а он уже на второй или третьей странице находит ошибку, причём принципиальную, то есть вся разработка из-за неё в корне не верна. Я со стыда готов сквозь землю провалиться, осрамился, думаю, с первой работы зарекомендовал себя не лучшим образом, а начальник спокоен, даже посмеивается: «Ничего, ничего, бывает». Просмотрел до конца, сделал несколько замечаний по договору и говорит: «Ничего страшного, переделай». Я кинулся переделывать, закончил через три недели, то есть в общей сложности у меня ушло на всю эту работу два месяца. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что сдал разработку досрочно! Оказалось – по нормативам на неё отводится два с половиной месяца. Даже премию получил.

- Ясно, одним словом, не напрягаетесь.
- Ничуть. Правда, если долго валяешь дурака, работа накапливается, и потом приходится попотеть. А можно сначала сделать, а потом валять дурака. Сдавать сразу как сделал смысла нет – начальник всё равно у себя придержит, иначе могут сократить нормативные сроки; чего ради спешить, если мы на окладе, а премия зависит от выполнения плана всем отделом. Мы выполняем и получаем. Главное – придти вовремя на работу, потом, записав в журнале, что отправился на предприятие или в организацию, можешь идти по своим делам, по магазинам, или домой спать, если не выспался. Потом можешь сказать, что не застал нужного человека на месте – проверять тебя никто не станет, если, конечно, не будешь излишне наглеть. Можешь попросить отгул – дадут, хоть и не понятно, за что. Можешь отпроситься. Но, опять же, не надо терять чувства меры. С обеда опаздывать недопустимо, зато минут через десять после начала второй половины рабочего дня можешь уйти на получасовой перекур. Оклады у нас небольшие, и многие всерьёз полагают, что за это нам чуть ли не официально разрешается работать спустя рукава. Самое скверное, что нельзя в рабочее время заниматься чем-либо посторонним, почитать, скажем. А если у тебя нет работы?! Делай вид, или иди курить до посинения. Поэтому день кажется мучительно длинным, половины шестого ждёшь как избавления. Любим чай пить – на это ведь уходит время, особенно, если не торопиться, и это не возбраняется… Я долго привыкал, болезненно. Но привык, хотя душевного спокойствия, конечно, всё равно нет. Через год дали старшего инженера, а из отпуска, вероятно, выйду уже завсектором. Расту, одним словом… В отделе тридцать человек, постоянно треть, а то и больше, находится в командировках по области. Едем иногда лишь за одной-двумя подписями, за одной-двумя печатями. Иной раз и вовсе не знаешь, за каким лешим ездил. Не застал человека – не беда, приедешь ещё раз, деньги-то не свои – государственные. А государство чьё?!
 
- А сокращение вас не коснулось?
- Коснулось, именно коснулось, подходящее словечко – управление ликвидируется, зато бюро расширяется. Как раз благодаря расширению отдела я и стану завсектором… Осуждаешь?
Александр пожал плечами.
- За что? Ты нормальный продукт ненормальной системы.

Чуть помедлив, Владимир произнёс:
- Пойду я, вечер уже. Не спокойно у меня как-то на душе.
- Ладно, чёрт с тобой, составлю тебе кампанию. Пойдём глянем на твою самоубивецу. К тому же пиво, зараза, меня нынче что-то не берёт, надо взять покрепче.
- Не успеешь, время восьмой.
Александр усмехнулся:
- Профессионалам не помеха.

После недолгих сборов вышли на улицу. Через два квартала Александр удалился в один из дворов, попросив Владимира подождать его. Вернулся с бутылкой, завёрнутой в газету.
- Оперативно! – похвалил Владимир.
- Постоянные клиенты обслуживаются вне очереди.
- Кто там?
- Бабка - божий одуванчик. А ещё говорят, что наше государство не заботится о старых людях. Клевета! Ещё как заботится. Ну что бы с ними было, живи они на одну пенсию, если на эту пенсию не то что жить – умереть нельзя! Ну куда бы они девали обилие свободного времени, если бы не гениальное решение проблемы – самые длинные в мире очереди (у нас вообще всё самое-самое, это предмет нашей гордости)?! Ну кому бы они были нужны, кто бы о них вспомнил, если бы не антиалкогольное мракобесие, «охота за змием» и маккартизм трезвости?! Заявляю со всей ответственностью – у нас делается всё возможное и, что важнее, всё невозможное для обеспечения нормальной и, что не так важно, ненормальной жизнедеятельности стариков. В доказательство вышеизложенного баба Люся ежедневно ни свет, ни заря, невзирая, как передовой колхоз, на погодные условия, с глубоким чувством своей нужности людям отправляется, как на службу, к магазину.
 
- А ты всё же опьянел, понесло тебя.
- Обретаю форму. И, кстати, в смысле – вот вам, нате: у бабы Люси меня посетила мысль, которую я решил там не оставлять, а прихватил с собой. Знаешь, чего сейчас больше всего боится наш человек? Необходимости выбора. Ему нужны одни штаны, один писатель, один сорт колбасы, один вождь, одна партия. В противном случае придётся шевелить мозгами, а он от этого отвык, точнее, у него и привычки-то к этому не было.
- У нас и по одному-то многого не хватает, - рассмеялся Владимир. – Но почему тебя осенило именно у бабы Люси?
- Потому что у неё можешь выбирать: хошь – бери вино, хошь – водку, хошь – самогон.
- Судя по тому, как быстро ты вернулся, проблема выбора перед тобой не стояла.
- Но только потому, что у неё был самогон, который я и предпочёл, поскольку государственная продукция в сравнении с её неконкурентоспособна ни по цене, ни по убойной, то бишь, упойной, силе.
- Чёрт, а я на день рожденья не смог ничего взять. Знал бы…
- Тебе не даст, только своим, сейчас с этим строго. Если что – обращайся ко мне, достану в любое время дня и ночи…


Кошки дома не было. Ей удалось-таки, разодрав сетку, выбраться через форточку.
- Бежим! – крикнул Владимир и бросился вон из дома.
- Куда ты, сумасшедший! – но Владимира уже и след простыл. Александр решил поначалу дождаться возвращения хозяина, но, спустя минуту, крепко ругнувшись, отправился скорым шагом на переезд. Он ещё издали, завидев Владимира, понял, что несчастье случилось. Подойдя, увидел – Владимир, что называется, спал с лица. Паровоз раздавил кошку, в опускавшихся сумерках кровь казалась чёрной. Владимир был в шоке, он всё смотрел, не моргая, на труп кошки.

Из оцепенения его вывели два мальчугана, вероятно, братья, одному на вид лет десять, другому на год-два меньше. Старший положил рядом к кошкой фанерку, младший палкой стал затаскивать на неё кошку.
- Вы чего, пацаны?!
- Хоронить будем, - пояснил старший. – Мы ей и могилу вырыли, вон там, у забора, и крест сделали. Только без гроба.
- Гроб-то у нас есть, - подхватил второй, закончив погрузку кошки, - да больно большой, - он показал на деревянный ящик возле куста. – Яму пришлось бы большую рыть, а тут земля плохая, не копается.
- Не яму, а могилу, - поправил старший. Он взял фанерку с лежавшей на ней кошкой и направился к забору. Братишка за ним, а следом и Владимир с Александром. Мальчик наклонил фанерку, и кошка съехала с неё в неглубокую ямку. Братья быстро засыпали её землёй, руками примяли, а в образовавшийся бугорок воткнули крестик из двух палочек, перевязанных нитками.

- У вас умер кто-нибудь? – спросил Александр.
- Бабушка, - ответили они разом, - вчера хоронили.
- А кошку когда… убило? – спросил Владимир. Они пожали плечами:
- Не знай, не очень давно, наверно.
- А видели – как?
- Не-а, - сказал старший. – Мы её вчера здесь видели, и ещё раньше, только живую. Мы ей поесть приносили, а она не ела. И с рельса уходить не хотела.
- Почему?
- Не знай. Может, болела.
- Пошли, - Александр тронул Владимира за локоть. – Нам здесь делать больше нечего…


Через полчаса они сидели на кухне у Владимира и пили самогон. Александр быстро захмелел и нарушил, наконец-то, затянувшееся молчание.
- Слушай, у тебя вид раскаявшегося убийцы. Тебя что, совесть мучит?
- Мучит.
- Плюнь. При чём здесь ты? Ты бы всё равно её не спас. Всё, что мог, ты сделал.
- Значит, не всё.
- А я говорю – плюнь! Это не твоя вина.
- А чья?! «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил»,
- Чтобы быть в ответе за кого-то, надо по меньшей мере быть в ответе за себя!
- Но почему, почему она это сделала?!
- Не знаю. Если бы я не видел – не поверил бы.
- А почему киты и другие морские животные выбрасываются на берег?
- Потому что… Вовка, ты хочешь сказать, она покончила с собой из-за газа?!
- Не знаю, но должно же быть какое-то объяснение.
- Кстати, ты знаешь, что некоторые наши химзаводы выпускают в воздух именно тот газ, который применялся фашистами в газовых камерах?
- Нет. Я этим, признаться, вообще не интересовался.
- То, что не удалось Гитлеру, удастся нам самим. А-а, гори оно всё синим пламенем! Пей!.. Краской у тебя воняет, пошли ко мне. Меня, наверное, уже подруга ждёт. У неё ключ есть, а сегодня наш день, то есть ночь.
- Меня, боюсь, она не ждёт.
- Плевать! Какой из меня нынче любовник, хоть самого … ! Идём. Магнитофон прихвати, очухаюсь – посмотрю.

Александр закупорил бутылку, Владимир взял магнитофон, и друзья (похоже, они ими уже стали) отправились а Александру…

Владимир был прав – девушка не была в восторге, увидев его. Впрочем, её восторга не вызвал и вид Александра.
- Налакался, - буркнула она, открыв дверь.
- Рекомендую, - с порога громким голосом начал Александр, - мой друг Вовка, специалист в области кошачьего суицида. А это – по-английски Сьюзи, по-французски Сюзон, а по-русски – Сюзанна Петровна. О чём думали её родители, когда называли?!
- Ты это уже спрашивал, и не раз.
- У Вовки ещё не спрашивал. Кисонька моя, дай я тебя поцелую! Нет, кто угодно, только не кисонька!
- Уйди! Ужин на плите. Я пошла.
- Ну не дури, Сюзька! Мы тебе такое расскажем! Нужна твоя консультация.
- Похоже, назревает семейная сцена. Извините, без меня, я ухожу.
- Ещё один! Держи пузырь, топай на кухню и наливай. Я сейчас.
Владимир испытывал неловкость, и рад был скрыться на кухне.

- Перестань, Сюзька. Мы только что с похорон. На похоронах что – выпить нельзя?!
Хлопнула дверь – Сюзанна ушла. Хлопнула ещё раз – Александр ушёл вслед за ней...

Влип. Надо было уйти. Её можно понять – Александр лишь каждую третью ночь проводит дома, и то пришёл пьяный, да ещё не один. Уйти? А вдруг Александр не взял ключи? Дождусь. Вернутся вдвоём – уйду. Напиться? Он налил рюмку, но пить не стал, не хотелось. Надо чем-то отвлечься. Он принёс из комнаты магнитофон Александра, включил. Евгений Русаков пел:

Господи, когда я отдохну?
Пересилю вечную вину?
Пережить ещё одну весну!
Рано отправляться мне ко сну,
Господи, когда я отдохну?
Юноши уходят на войну,
Гибнут за чужую сторону,
Я же предан пиву и вину,
Господи, когда я отдохну!
Как хочу я быть в твоём плену,
Помнить и любить тебя одну,
Но я отдаляюсь, я тону –
Господи, когда я отдохну?!
Кредиторам все долги верну,
Носом умников в ошибки ткну,
Свою душу жизни распахну –
Господи, когда я отдохну?
А когда в последний раз усну,
Оборвав последнюю струну,
Молвит шеф чертей: «Смывай вину!» -
Господи, и там не отдохну!
Господи, когда я отдохну?..

У одного – «Боже», у другого – «Господи»… Люди истосковались по вере. Хотят верить и не могут. Полная импотенция веры. Они не могут верить даже собственным глазам. Я видел сегодня кошку, покончившую жизнь самоубийством – я отказываюсь верить в это. Безумие. Мы на краю пропасти. Что делать? Ведь надо же что-то делать!.. Ах, тебе захотелось что-то сделать?! Не поздно ли? А где был ты все эти годы? Для кого ты жил? Да, ты хороший муж, хороший отец, исполнительный работник, порядочный человек. Всё? Не маловато ли? Да, ты мог бы сделать себе комсомольскую карьеру, ты ещё в школе был лучшим комсоргом, ты подписывал рапорт ХХIУ съезду КПСС, ты награждён значком ЦК ВЛКСМ, тебя за уши тащили в партию – не пошёл. Потому что перестал верить. Те, что пошли, тоже в большинстве своём неверующие, но ты не захотел быть циником. Памятник тебе за это поставить? Ты предпочёл минимум участия в фарсе, минимум, необходимый для безопасности, но недостаточный для благополучия; в фарсе, именуемом ныне застоем, а не так давно – эпохой развитого социализма, который на поверку оказался недоразвитым. Ты ушёл. Отстранился. Стал жить семьёй. Однообразной, размеренной, аккуратной жизнью. Дом – работа – дом. На выходные в деревню, к родителям. Тебе повезло – сумел бы ты жить честно на свою зарплату, если бы не родители, снабжающие твою семью почти всеми продуктами? Молчишь? Отгородился, ни во что не вмешиваясь, ничем не интересуясь, проявляя завидное равнодушие ко всему, что не касается лично тебя, жены и дочери. А вокруг была другая жизнь – ты научился не замечать её. Не видеть то, чего тебе не хотелось видеть, не слышать то, чего тебе не хотелось слышать, не чувствовать то, чего тебе не хотелось чувствовать. Ты помнишь тех ребят? Они выступили против отравления города химией. Они звали тебя. Но ты даже не пошёл на митинг, организованный ими. А разве ты живёшь не в этом городе? Разве тебя это не касается? Разве не твоя жена смогла родить лишь на третий раз, а дважды у неё случался выкидыш? Разве не у твоей дочери хронический кашель, потому что она дышит этим воздухом? И врач сказала – у меня на участке все дети больны, здоровых нет. Хотите, чтобы кашель прекратился – увозите отсюда дочь. А что ты сделал? Ребятам тогда досталось: кто учился – был отчислен, кто работал – был уволен. Их вызывали «ответственные товарищи», требовали объяснительных, с ними беседовали в КГБ. А ты остался в стороне… Но ведь не потому, что испугался! Я не боялся, нет, я просто не верил, не верил, не верил! И не верю сейчас. Что изменилось? Просто теперь можно прочесть в газетах о том, как преследовали – и преследуют! – тех, кому взбрело в голову дышать чистым воздухом. В остальном всё по-прежнему… А всё эта проклятая кошка! Жалеешь? Да, да, жалею! Я же сразу почувствовал неладное, тревогу, опасность, я ведь знал – нельзя останавливаться, вникать, это затянет, надо пройти мимо, всё равно всё бесполезно, и… остановился! Зачем?! Вот и затянуло. Не верю… Мысль резко оборвалась. Наступило оглушение. Владимир не сразу нашёл этому объяснение – умолк магнитофон, кончилась сторона, и тишина застала его врасплох. Он, наконец-то, пришёл в себя. Выключил кассетник. Закурил. Понял, что, хотя и не слушал, но до какой-то части его мозга, а может, чего-то другого, из песен всё же что-то доходило. Надо будет послушать внимательно, но не сейчас, не в таком состоянии…


Александр вернулся с Сюзанной. Она первой прошла на кухню и сразу спросила:
- Это правда?
- Правда, - ответил Владимир, не уточняя, о чём она. Сюзанна внимательно оглядела его и осталась удовлетворена осмотром – он не производил впечатления забулдыги.
- Вы извините, я ведь приняла вас сначала за одного из… В общем, он, бывает, пьёт с людьми случайными, совершенно ему незнакомыми и просто подозрительными.
- Бывает, бывает, - Александр, появившись на кухне, сразу полез в холодильник за пивом. – Сю, давай сегодня без обличений, собери лучше на стол.
- А вы верите во всё это? – спросил Владимир. Сюзанна резко повернулась:
- То есть как?! Вы же только что сказали, что это правда!
- Да, но если бы я не видел сам, я бы не поверил. У меня и сейчас ощущение нереальности, иллюзорности, как будто меня разыгрывают, а сказать точнее – дурят с целью попугать.
- Это из-за необычности случившегося, из-за того, что раньше ничего подобного не было, это пока за рамками наших устоявшихся представлений.
- Да, конечно, и всё же…

Потом они сидели за столом, ели и пили. Сказать точнее, ел Владимир, который вдруг ощутил сильный голод, а пил Александр, не закусывая, но запивая самогон пивом. Сюзанна не ела и не пила. И все трое говорили. Примерно так.

Сюзанна. Саша сказал, что причиной её самоубийства вы считаете газ, в более широком смысле – загрязнение природной среды.
Владимир. Я не считаю, я предполагаю. Ведь киты выбрасываются на берег, если вода загрязнена.
С. Во-первых, причина этого явления ещё не ясна. Во-вторых, даже если так, то тут дело совсем другое. Кит, выбрасываясь на сушу, меняет среду. Кошка же ищет смерти в своей среде.
Александр. То есть, по твоей логике, кошка должна была идти топиться?! Сдаётся мне, не я пьян, но вы!
С. Да нет же, совсем необязательно. Но кошка могла пойти искать не отравленную химикатами местность.
А. А где она, такая местность?! И почему же кит не ищет чистой воды?! И кого ты делаешь из обыкновенной кошки?! У неё что – в мозгу карта мира отпечатана? Для неё весь мир – это то, что вокруг, и иного не существует! И путешествовать она не будет!
С. Что ты орёшь! Говори спокойнее. Задавать вопросы могу и я. А кто на них будет отвечать? И ты не прав – кошки могут преодолевать большие расстояния; известны случаи, когда они проходили более 700 километров в поисках своих хозяев.
А. Ну и зря, люди этого не стоят… Между прочим, в Древнем Египте убийство кошки каралось смертью.
В. Чем же карать за самоубийство кошки? И кого?
А. Весь род человеческий. Да он уже сам себя и карает. Роет могилу собственными руками и при этом улыбается, дурак. Ладно бы только себе – чёрт с ним, не жалко, но ведь в эту могилу он тащит вместе с собой всё живое, всю природу, чьим терновым венцом он является. Как древний владыка, со смертью которого закалывали и его жён, и его рабов, и его скотину.
С. Английские учёные пришли к выводу, что со временем человек, как вид, выродится.
В. По-моему, процесс вырождения уже идёт полным ходом.
А. Вот и хорошо, исчезновение человека лишь не пользу природе, только, увы, она уже вряд ли оправится после столь длительного надругательства над ней. Владыка её добьёт, тем самым окончив свой бесславный путь… Какое дремучее невежество считать, что мир создан для человека! Как могла родиться такая дебильная мысль! Впрочем, можно ли ждать от человека иного!
В. Но ведь так думают уже не все! Ты  слишком резок. Человек постепенно пересматривает своё положение в мире, осознаёт свою губительную роль.
А. Да, некоторые, я слышал, перед смертью прозревают.
В. Ты ненавидишь людей…
А. У меня нет оснований любить их. А у тебя?!
В. …и как будто даже рад близкому концу и желаешь его!
А. У Гессе есть такая фраза: «Среди лучших людей воцарился молчаливо-мрачный, среди худших - злорадствующий пессимизм». Так вот я – худший, потому что по счетам рано или поздно надо платить, потому что ничего не безнаказанно, потому что верю – и в этом мой оптимизм – в неизбежность возмездия. Мне больше не во что верить!
В. А в перестройку? Ты не веришь? Или против?
А. (смеясь) Перестройка – это гарем, предложенный кастрату. Против, за – это не для меня. Я на этом свете наблюдатель, меня им сделали. Я живу из любопытства, которое, впрочем, не мешает мне губить себя – водкой и нездоровым образом жизни. Было бы о чём жалеть.
В. И всё же – за или против?
А. Знаешь, в чём бесчеловечная примитивность всякой революции? В том, что она всех делит на два лагеря, делит, не спрашивая тебя, грубо, бесцеремонно, жестоко. Кто не с нами, тот против нас. Ужас. И один лагерь должен непременно подавить другой. Бескровных революций не бывает. Мы ещё тешим себя надеждой, что обойдёмся без гражданской войны. Обойдёмся, но тогда всё останется по-старому, т.е. будет всё хуже и хуже. А кто решает, кого ставить к стенке, а кого нет? Ты возьмёшь на себя такую смелость, если это смелость? И я нет. Но они, конечно, найдутся, те, кто считает себя безгрешными, чистыми, имеющими право казнить и миловать, быть судьями, вершителями судеб… А я – сам по себе, как кошка, которая гуляла сама по себе, гуляла-гуляла, а потом взяла и легла под поезд. Но у меня на это духу не хватит.
В. А что, если все кошки покончат с собой?
С. Это невозможно.
В. Давайте невозможность, как аргумент, исключим. Тем более, что это не аргумент. Раз возможно самоубийство одной кошки, то…
С. Хорошо. Но кошка – животное не общественное, ей чужд стадный инстинкт. Случай самоубийства – единичный и беспрецедентный, её примеру не последуют.
В. Меня пугает подобная категоричность. Ведь если самоубийство – следствие воздействия на организм отравляющих газов, то какая разница – общественное животное или не общественное? Газ, как и СПИД, разрушает иммунную систему. Но газ, возможно, смог воздействовать на те участки мозга, которые побуждают к активным поискам смерти. Кошка, конечно, действовала бессознательно, но запрограммированно. Остаётся гадать, почему это случилось с кошкой, а не собакой, или голубем…
А. или человеком…
С. Тут такая градация. Содержание отравляющих веществ в растении выше, чем в воздухе. Мышь съедает зерно, и концентрация их в её организме становится ещё большей. Кошка съедает мышь, и…
В. Концентрация становится достаточной для того, чтобы кошка спятила.
А. То есть – слава Богу, что мы не едим кошек, а то мы бы уже болтались на фонарях!
С. Но мы едим свиней, коров, кур, и в человеке концентрация наиболее высокая!
В. И какие нас ждут последствия исчезновения кошек?
А. Разведётся уйма грызунов.
С. Стоп! Я помню небольшую заметку в газете, называлась она, кажется, «Нашествие мышей». В какой-то области мыши стали катастрофически быстро размножаться, в коротки сроки уничтожили большие площади озимых культур и многолетних насаждений. Учёные заявили, что природу этого явления объяснить трудно.
А. Что-то мне «Чума» Камю вспомнилась.
В. И как их остановили?
С. Потравили. Какой-то НИИ в спешном порядке разработал «новый эффективный и неядовитый препарат».
А. Ну да, мыши сдохли, а препарат не ядовитый. И для человека не вредный, он же не мышь! Но кошка тут ни при чём. Исчезновение кошки было бы замечено.
В. Как знать. Ей вовсе не обязательно исчезать, чтобы не ловить мышей. Колбасу нашу она уже давно не ест. Почему же она должна есть наших мышей – травленных, набитых химикатами?! Может, она потому и пошла на рельсы, что ей просто-напросто жрать нечего, организм не принимает!
С. Всё равно полностью кошка не исчезнет. Кошка – самое дикое из всех домашних животных, ей легче, чем другим животным, вернуться в лес, она может обойтись без человека, хотя одичавшие кошки часто заболевают и могут распространять разные болезни. И потом, домашняя кошка – всего лишь один вид из многих, есть ещё лесная, бенгальская, рысь, каракал и другие, и это только один род, а есть ещё два – пантер и гепардов. У нас в стране одиннадцать видов кошек. Правда, раньше их было больше.
В. Ага, значит, всё-таки исчезают!
С. Но это характерно не для одних кошек, исчезновение видов – общая тенденция для всех животных.
В. Но ведь не как естественное следствие эволюции, а как результат деятельности человека!
С. Увы.
В. И ведь раньше исчезали только дикие животные, а теперь под угрозой первое домашнее! И лес их не спасёт – от человека уже нигде не спрятаться… Как вам это нравится – домашняя кошка в Красной книге?!
С. Всё же не надо так отчаиваться. Случай, конечно, из ряда вон выходящий, но он единственный, а потому я не думаю, что кошке, как виду, угрожает опасность полного исчезновения.
А. Такая опасность угрожает всему живому.
В. А не могла она таким образом выразить протест против жестокого обращения людей? Ведь часто кошек берут на время, особенно на лето в сады, а потом выбрасывают на улицу.
А. Володька, ты окончательно сдурел!
В. Возможно. А ведь газ мог бы – и может! – повлиять и по-другому – не на самоуничтожение, а на уничтожение нас, людей!
А. Такой оборот я бы только приветствовал.
С. А во Франции, между прочим, кошке поставлен памятник.
В. Мы не во Франции.
А. Это я заметил. Скажи ещё, что в Японии кошкам делают массаж и всякие там процедуры, дабы снять нервные перегрузки.
В. Сюзанна, а откуда вы так много знаете о кошках?
С. Я просто люблю кошек. И преподаю в школе биологию.
В. А что вы знаете о них ещё?
С. Немногое, пожалуй. Кошка видит в темноте в пять раз лучше, чем человек. Слышит только то, что хочет слышать – может не проснуться от выстрела, но реагирует на малейший шорох. Видит сны. Хорошо плавает.
А. и В. Плавает?!
С. Да, хотя по своей воле она в воду ни за что не полезет. Но у кошки, как и у многих других животных, горизонтальное положение тела, а не вертикальное, как у человека, поэтому плавать ей не составляет труда. Считается, что кошка любит скорее дом, чем хозяина, но может быть до конца преданной хозяину, если тот, конечно, обращается с ней по-человечески. Поддаётся дрессировке и может быть на редкость сообразительной… А русские князья использовали гепардов в охоте на копытных животных. Эти кошки сопровождали их и на торжественных приёмах.
А. Где они, эти князья…
В. И кошки скоро там будут.
С. Гепард уже занесён в Красную книгу, а вместе с ним и тигр, и снежный барс, и леопард, и каракал…
В. И человека пора туда внести.
А. Нет уж, человека – в чёрный список!
В. (зло) Слушай, мизантроп, ты же призван пробуждать чувства добрые, а ты!
С. Не надо, Володя, прошу вас!
А. Что, не нравится, да?! А ты знаешь, почему у нас в своё время не жаловали Хемингуэя? Мне думается, всего лишь за пару предложений из «Островов в океане». «Будь я стоящим человеком, из меня, может, и вышел бы хороший художник. Но, может, я такая сволочь, что из меня получится хороший писатель».
В. Хемингуэй имел в виду совсем другое!
С. Володя, перестаньте! Знаете что, надо сходить в ветеринарную поликлинику, я обращалась туда с собакой, там работает добрейший человек, мне кажется, он прояснит ситуацию.
В. Первый раз слышу о такой поликлинике. Где она?
С. Это база сельхозинститута, его ветеринарного факультета. А находится в старой части города. Найти довольно трудно, но я могу проводить, после обеда я освобожусь.
В. Хорошо. Куда и когда подойти?
С. На остановку, к магазину «Одежда», в половине третьего.
В. Договорились…


Все устали, и разговор прекратился. Александр всё сильнее пьянел, казалось, он вот-вот свалится со стула. Но когда Владимир поднялся, чтобы идти домой, Александр вскочил, шатаясь, и заорал, что проводит его. Отговорить его было невозможно.
На улице Александра окончательно развезло, он стал привязываться к прохожим, сквернословил, выкрикивал лозунги. Владимиру запомнились два: «Даёшь истерико-патриотическое воспитание!» и «Да здравствует многонациональное русское государство!». Спел частушку: «Ниспошли на Минводхоз Пусть не СПИД, но хоть понос!». Пришлось отвести Александра обратно, чему он весьма активно сопротивлялся. Сюзанна не удивилась скорому возвращению и тотчас сунула Александру стакан с самогоном. «Зачем?!» - спросил Владимир. «Так он быстрей скопытится». И действительно – Александр выпил, попытался закурить, но стал валиться, они подхватили его и уложили на диван.


Владимир уснул, как только его голова коснулась подушки. Но тотчас начались сновидения. Он скакал по лесу на коне. Рядом бежала серая кошка. Её тело было изуродовано, как будто по ней проехал паровоз, и было странно видеть, как бежит существо из двух половинок, которые, казалось, вот-вот разъединятся. Вдруг кошка стала увеличиваться в размерах, глаза её сверкнули, и она прыгнула на Владимира. Он с ужасом заметил, что прыгнула лишь передняя половина кошки, а вторая продолжала бежать рядом с конём. Острые когти впились в его тело, причиняя мучительную боль. Полилась кровь. Он понял, что кошка хочет разорвать его надвое. Потом был провал. И вот он уже опять видит себя, скачущим по лесу на коне. Но теперь на него набрасываются сотни, тысячи кошек, не увеличенных, а обыкновенных. Он отбивается от них, скидывает под ноги скакуну, но каждой сброшенной кошке удаётся унести на своих когтях кусочки его мяса. И опять провал. И вновь он скачет на коне, но теперь по полю. На него бросаются мыши и крысы – и фантастических размеров, и обыкновенные. Они пожирают его до тех пор, пока не происходит очередной провал. И опять он скачет, теперь по городу, в котором нет людей, а есть множество чудовищ, самых разных, но в каждом Владимир замечает что-то кошачье. И все рвут его на части, кусают, жрут. Ему безумно больно, он хочет, чтобы его поскорей убили, потому что терпеть уже давно нет сил, а спасенья ждать неоткуда. Он пытается остановить коня, чтобы с ним поскорее расправились, но конь не подчиняется и выносит его на широкую дорогу. Чудовища встречаются всё реже и реже и, наконец, рядом с ним бежит лишь кошка с перерезанным телом. Владимир оглядывает себя и видит, что от него остался один скелет, на котором лишь местами встречается мясо, да и кости целы далеко не все. «Почему я ещё жив?!» Он глянул на коня – коня не было, а скакал под ним скелет. Впереди ждала пропасть. Владимир попытался из последних сил остановить коня, но это было невозможно, и они – вместе с кошкой – рухнули вниз и оказались в давке миллионов живых существ – людей, животных, чудовищ…


Он проснулся совершенно обессиленный, мокрый от пота, проснулся от звонков и стуков в дверь. С трудом встал, ощущая себя дряхлым стариком, пошатываясь, пошёл открывать дверь. На пороге стоял Александр.

- Ну ты дрыхнешь, я чуть дверь не высадил! – он прошёл на кухню, Владимир за ним.
- Видок у тебя – туши свет, бросай гранату! Ничего, сейчас подлечим. – Александр вынул из сумки бутылку,  в которой осталось грамм сто самогонки, затем несколько бутылок пива. Вылил самогон в стакан.
- Пей.
- Не буду.
- Пей, дурак, легче станет!
- Иди ты к чёрту! У меня не похмелье, я и выпил-то вчера немного, и вообще я не похмеляюсь, потому что не пью. Меня всю ночь мучили кошмары, я видел Апокалипсис, чёрт бы побрал эту кошку! Я пытался изо всех сил проснуться, но никак не мог. Если б не ты, я, наверное, свихнулся бы.

- Стало быть, и от меня бывает польза. – Александр залпом выпил, тотчас закурил. – Во всём есть свои плюсы – теперь тебе не так страшен натуральный Апокалипсис. А я, когда нарежусь, - он налил себе пива, - сплю прекрасно и снов никаких не вижу, только похм поутру безбожно давит. А вот когда отходняки, тогда плохо, хуже нет – полусон, полубред.
Он выпил стакан, сразу налил ещё и быстро начал пьянеть. У него случилось словоизвержение, громкое и быстрое, как и положено извержению.

- А ты знаешь, Вовка, я – кошка! Пардон за неточность – кот. Тебе не понятно её поведение? А мне так очень даже понятно – не хочет она жить в этом мире, не хочет! И я не хочу. Она – под поезд, я – под градус. Я не обладаю её смелостью, посему выбираю локомотив замедленного действия, на малых оборотах. – И он запел: «Мой паровоз вперёд летит, В Кабуле остановка…». – Ты хотел узнать, почему от меня ушла жена? Слушай! Как-то нас застал ливень, укрыться было негде. Рядом был Дом политпросвещения. Вошли и попали на лекцию по экологическому состоянию нашего города. Я узнал, что ежегодно в воздух выбрасываются тысячи тонн окиси углерода, ртути, хлора, сернистого ангидрида, хлорированных углеводородов, окислов азота, аммиака и всякой прочей дряни. Я узнал, что заболевания крови у нас превышают средние показатели в пять раз, по болезням кожи – в два и три десятых раза, по гипертонии – почти в два. Число нормальных родов уменьшилось на треть. Больше половины детей гибнет ещё в утробе матери! Психов и эпилептиков у нас рождается в два раза больше, чем в других городах. Процент детей-уродов постоянно и неуклонно растёт. Зарегистрировано рождение восьми детей с «экологическим СПИДом», то есть с полным отсутствием иммунной системы. У нас на сто детей приходится всего четырнадцать здоровых, с каждым годом здоровых становится всё меньше. Я уж не говорю о заболеваемости взрослых… Она хотела ребёнка, и была уже беременна, но утром следующего дня я погнал её в абортарий, срок, слава Богу, позволял. Сначала она отказывалась, но я настаивал, тогда она согласилась, но к тебе, говорит, не вернусь. Я не поверил, но она и вправду не вернулась. Ты думаешь, я не люблю детей?! Люблю, потому и не хочу, чтобы они у меня были. Люди успешно и ускоренными темпами продвигаются к своему концу. Я не хочу плодить уродов, я не хочу видеть смерть своих детей! Чужих, конечно, тоже, но их уже нарожали, обратно не затолкнёшь… Ты не боишься, что через четверть века, а то и раньше, твоя дочь в истерике будет орать тебе и твоей жене: «Родители хреновы! О чём вы думали?! Зачем произвели меня на свет, в этот безумный гибнущий мир?!» Не боишься?! А я – боюсь, и грех на душу не возьму. И Сюзька от меня уйдёт, рано или поздно…
Александр резко сник, замолчав, и протрезвел – в глазах прояснилось.
- Саша, ты не пил бы больше. Тебе на работу сегодня.
- Просплюсь до вечера. А пить – устал, пора остановку делать. Да и писать надо, хватит бездельничать…


После его ухода Владимир принял душ, побрился, заставил себя позавтракать, потом прилёг на диван. Как он ни силился не заснуть – боялся кошмаров – сон им всё же овладел. Кошмаров на этот раз не было, лишь засыпая, он вспомнил стихотворение Александра. Где он его видел? Кажется, на подзеркальнике, в прихожей. Там лежал лист всего с одной отпечатанной строкой – «О! не оставь меня, надежда!..»


Сюзанна пришла минутой-двумя позже Владимира. На троллейбусе они доехали до старой, одноэтажно-деревянной части города. Потом плутали в переулках, пока не нашли небольшое и очень ветхое здание ветеринарной поликлиники. По дороге Сюзанна стала убеждать Владимира, что Александр вовсе не такой, каким он был вчера. «Просто у него реакция такая». «Я знаю, - сказал Владимир, - у меня тоже была своя реакция, и ещё неизвестно, чья хуже». Сюзанна дала ему лист бумаги. «Что это?» «Адреса некоторых организаций – научных, общественных, любительских, которые могут заинтересоваться случаем с кошкой». Владимир в очередной раз пожалел о том, что ввязался в эту историю, но отступать было уже некуда, и он убрал лист в карман…


На операционном столе сидел кот тигровой масти, на его морде красовалась рваная рана, полученная, вероятно, в драке с соперником. Уши котяра плотно прижал, хвост безостановочно дёргался из стороны в сторону. Его злобный взгляд цепко следил за движениями рук хирурга, в которых то и дело менялись инструменты. Врачу помогали две студентки.
- Подождём, сегодня очередь не большая, - сказала Сюзанна. В очереди было три человека, все с собаками – пожилая женщина со щенком, парень с овчаркой и школьник с дворняжкой. От нечего делать Владимир стал прохаживаться по коридору. Врач – сухопарый пожилой человек, благородно-седой, поднял взгляд на Владимира и крикнул:

- У вас вызов? Что-нибудь серьёзное?
- Нет-нет, нам бы поговорить.
- Чуть позже, - и дальше уже тише своим ассистенткам: - Нынче цирк приехал, я думал, опять у них захворал кто-нибудь.
- А вы кого-нибудь лечили у них? – спросила одна из девушек.
- В прошлом году гастрит у обезьяны. Дальше без меня, девочки. А кот держался молодцом. Лена, не забудьте выписать рецепт. – Хирург, закуривая, подошёл к Владимиру.

- Слушаю вас, молодой человек. Только недолго.
- А у обезьян действительно бывает гастрит?
- То есть как?! – врач изумлённо посмотрел на Владимира. – У животных, молодой человек, те же болезни, что и у нас. И гастрит, и стоматит, и гепатит, и ангина, и пневмония, даже мочекаменная болезнь.
Подошла Сюзанна, а доктор продолжал:
- А вчера принесли кошку с сильным стрессом – нервный паралич. Выяснилось – у неё на глазах погиб котёнок. Она пока здесь, в стационаре. Вижу, вы крайне удивлены? Эх, молодой человек, скольких бед мы могли бы избежать, если бы не отказывали животным в том, на что мы, будучи чванливыми себялюбцами, считаем вправе лишь себя. И большинство болезней у них – от нас. Вот взгляните, как мы обращаемся с братьями нашими меньшими. – Он взял со стола журнал с надписью «Книга регистрации больных животных» и протянул Владимиру. – Вот где настоящий ужас. Жгут, режут, избивают…

Владимир открыл книгу наугад. Кот – его ударили топором, собака – ей выбили глаз, лошадь – в неё вбили гвоздь. Владимир захлопнул журнал.
- Однако, что же привело вас ко мне? А Вас я, кажется, знаю, - повернулся он к Сюзанне.
- Да, я была у вас, но не думала, что Вы помните, ведь прошло больше года.
- Японский карликовый пинчер? Чума?
- Да.
- Вы тогда очень переживали. Но ничего нельзя было сделать, Вы обратились слишком поздно.
- Я знаю, речь не об этом. Послушайте, что он Вам расскажет…

Владимир подробно, и на этот раз без волнения, описал самоубийство кошки. Глаза доктора – добрые, умные – погрустнели. Рассказ был окончен, а врач всё молчал, углублённый в себя.
- Вы не удивлены? – спросил спустя минуту Владимир.
- Нет, - ответил врач и вновь замолчал. Сигарета его догорела до фильтра и погасла.
- Анатолий Фёдорович! – позвала одна из студенток.
- Да-да, иду, - кажется, он очнулся.
- Подождите! – воскликнул Владимир. – Но что же делать?!
Врач остановился, обернулся.
- Работать, молодой человек, честно делать своё дело. Не сдаваться же!
- Постойте! Ещё один вопрос. Я мог её спасти? Есть моя вина в её смерти?
- Да. И Ваша, и моя, и её, - он кивнул на Сюзанну, - и их, - он сделал неопределённый жест и направился к операционному столу…


- Признаться, я ждал от него большего, - уже на остановке сказал Владимир, прервав молчание.
- Разрешения всех проблем?
«А она язва», - подумал Владимир.
- Может, стоило отдать ему эти адреса?
- Зачем? – ответила Сюзанна. – Он и сам их прекрасно знает…


Шли дни. Владимир давно написал письма по адресам, что дала Сюзанна, но так и не отправил их. Случай с кошкой, чем дальше он отдалялся во времени, становился всё более нереальным. Жизнь продолжалась, казалось, ничего не произошло. Ремонт продвигался, спалось нормально. Ни с Александром, ни с Сюзанной он не виделся – зачем? А пошлёшь эти письма – сочтут сумасшедшим.

Но однажды утром Владимир, просматривая почту, в местной городской газете нашёл стихотворение Александра. Называлось оно «Осень» (Почему «Осень», когда в разгаре лето?!):

Небо упало на город.
Город заплакал ливнем.
Это не плач очищенья –
Это непрошеный дождь.
Поступь его тяжела,
Чтобы не было слышно,
Как об острую грань
Отчаянья режутся души.
Вот и бездомные псы,
Гонимы жестокостью детства.
Самый опасный зверь
На этой земле – человек.
Сегодня потопа не будет.
А завтра? На этой картинке
Самый чёрный рисунок –
Дым заводской трубы…

Владимир порадовался за успех Александра, решил зайти к нему поздравить, заодно и магнитофон забрать, если готов. Стихи он решил вырезать, чтобы оставить на память. Тут ему на глаза и попалась небольшая заметка с телевизионным названием «Очевидное – невероятное». Он прочитал:

«Удивительный случай наблюдали в среду вечером жители улицы Речной и те, кто пришёл искупаться после трудового дня. Всем известно, что кошка терпеть не может воды. Но, видимо, и здесь есть свои исключения. На глазах десятков людей рыжая кошка отправилась… купаться! Она оказалась прекрасной пловчихой, но её заплыв, увы, окончился трагически. Как раз в это время проходила «Ракета», и бесстрашную кошку накрыло волной. Мир природы хранит ещё свои тайны, которые…». Дальше Владимир читать не стал. «Та-ак!» - протянул он. Потом встал, походил по комнате и вдруг длинно-предлинно выругался. Взял сигарету, но не закурил, схватил со стола пачку писем – на верхнем уже лежал слой пыли – и скорым шагом отправился на почту. За его спиной всё удалялась песня:
В море ходят пароходы,
Совершают переходы,
Совершают переходы
Туда-сюда…


1988-1989 гг.


ПОСТСКРИПТУМ 

Самоубийство кошки я, конечно, выдумал. И был уверен, что в жизни такое невозможно. Но прошло не так уж много времени, и этот единственный в моём рассказе элемент фантастики перестал быть таковым. Перед вами заметка Николая Посысаева, напечатанная в «Комсомольской правде» от 10 декабря 1993 г. (приводится полностью):

«КОШКИ-САМОУБИЙЦЫ

Пушистые подруги домохозяек и пенсионерок давно известны своими способностями к телепатии и предвидению. Скажем, во время второй мировой войны английские военные заметили, что кошки чувствуют приближение вражеских бомбардировщиков задолго до радаров: шерсть у животных вставала дыбом, они шипели, а некоторые прямиком неслись в бомбоубежище. В Англии даже учредили медаль «Мы тоже служим Родине», которая вручалась кошкам.

Однако с тех времён кошачья жизнь изменилась не в лучшую сторону, и вместо того, чтобы спасаться и спасать других, барсики и мурки натурально накладывают на себя лапы. Очевидцы утверждают, что некоторые кошки выходят на дорогу и ложатся прямо под идущие машины, а некоторые целенаправленно прыгают с высотных зданий. Такие факты нашли подтверждение и в ветеринарной академии. Там считают, что склонность к суициду наблюдается у животных с отклонениями в психике, причём большинство самоубийств происходит в больших городах».

ЧТО ДАЛЬШЕ?..


1993 г.