Глава 4. Он

Глава 4.
Он.

Наступил новый день. Утро выдалось удивительно солнечным. Она широко распахнула окно. Утренняя свежесть наполнила ее комнату. Было так хорошо, что ей не хотелось уходить. Но надо было спуститься вниз и умыться после сна. Она легко сбежала с деревянных ступенек. Внизу уже хлопотала тетя Маруся. Борис Николаевич  сидел с книгой на террасе. Анна Павловна еще не вышла. Она поздоровалась со всеми. Все приветливо ей улыбались. Она смотрела на все это, такое милое, домашнее, доброе, и ей хотелось, чтобы мгновение остановилось. Но время неумолимо шло. Тетя Маруся принесла кастрюльку с горячей кашей, она помогла ей разлить в тарелки. За столом шла непринужденная беседа. Ей было так хорошо и уютно сидеть с этими замечательными людьми за общим столом.
- Борис Николаевич, а вы когда теперь поедите в город? - спросила она.
- Наверное, денек-другой еще побуду здесь.
- Мне неудобно просить, но можно я у вас останусь? Мне так хорошо здесь,- виновато сказала она.
- Да что вы, я сам хотел вам предложить еще остаться! Конечно же, будьте как дома! – радостно воскликнул он, - Надеюсь, никто не возражает?
Тетя Маруся засмеялась и замахала на него рукой.
- После обеда можно сходить на речку. Здесь недалеко. Я бы пошел сейчас, но боюсь, не успею дочитать вот это, - и он потряс толстым журналом.
- Я с удовольствием! - воскликнула она.
После завтрака Борис Николаевич погрузился в чтение, тетя Маруся занялась приготовлением обеда, а она, погуляв по саду, поднялась к себе наверх. Окно было по-прежнему открыто. Она взяла свою маленькую дорожную Библию и, примостившись на подоконнике, стала читать. Ласковый, теплый ветер приятно обдувал ее лицо. Иногда, оторвав взгляд от строк, она смотрела вдаль, погружаясь в прочитанное. Она не заметила, как дверь в комнату  распахнулась.
- Мама, ты здесь? - послышался незнакомый, резкий голос, и тут же осекся.
 Она обернулась к двери. Солнечный свет пронизал ее пышные светлорусые  волосы, распущенные по плечам, а налетевший ветерок  слега разметал их. Она подняла на дверь свои серьезные, голубые глаза, и тут их взгляды встретились. На какое-то мгновение они застыли в глубоком и волнующем оцепенении.
- Здравствуйте, - произнес он.
Она, смущенно поправляя юбку, слезла с подоконника и тихо ответила:
- Доброе утро.
Он снял сумку с плеча, и она еще раз подняла на него свои глаза.
Перед ней стоял высокий, стройный юноша. У него были почти черные глаза и такие же вьющиеся волосы. В чертах его лица просматривалось нечто орлиное, он, словно хищная птица, стремительно и внезапно налетел на нее.
- Извините, наверное, это ваша комната? - смущенно сказала она, ища предлог выйти, – Я приехала вчера с Борисом Николаевичем.
- Так вы та самая баптистка, его знакомая? - напрямую спросил он.
Она смутилась еще больше. Ее никто так не называл – баптисткой. Это как-то коробило слух. Она почувствовала, что ее словно кто-то ударил по щеке. Она даже коснулась непроизвольно своей рукой щеки, молча кивнула головой и направилась к дверям.
- Не уходи. Оставайся здесь. Я пойду сам, - резко сказал он и уже стал спускаться по лестнице. Ступеньки тяжело заскрипели. Было слышно, что он вышел на улицу. Оттуда через открытое окно донесся радостный оклик тети Маруси.
- Сынок, приехал!
 Она поняла, это как раз и был тот самый сын тети Маруси. Она посмотрела на полную корзинку помятых листов, один из которых она читала вчера. В ее голове вспомнились слова из нее: «Жизнь - это борьба». Она улыбнулась. И сама не зная почему, вдруг закружилась.

За обедом собрались все. Он оказался очень разговорчивым и действительно очень начитанным. Он почти на равных, и даже как-то нападая, заспорил с Борисом Николаевичем. Они были с ним чем-то похожи, но в тоже время - совершенно разные. Она украдкой наблюдала за ними, и ей нравилась его молодая решительность.
После обеда они все пошли гулять к реке. Она шла позади них, а он все продолжал о чем-то увлеченно говорить с Борисом Николаевичем. Она не понимала темы этого разговора, но ей не было скучно. Она просто шла за ними и думала о своем. Когда они дошли до реки, то обернулись, видимо вспомнив о ней. Они посмотрели на нее, и она опять поймала его взгляд на себе. Сильный жар прошелся по ее телу, даже закружилась голова. Он смотрел и смотрел на нее, а она на него. Борис Николаевич кашлянул и вывел их из этого оцепенения. Она вздрогнула. Ей стало неловко. Борис Николаевич предложил ей руку, чтобы помочь спуститься к реке. Спуск был довольно крутым. Они медленно спускались вдвоем, а он быстро сбежал по спуску и уже ждал их внизу.
- Ты не устала? - вдруг спросил он ее.
Она вздрогнула и мотнула головой. «Как быстро он перешел на ты, - подумала она, - Ведь мы совершено еще не знаем друг друга».
И тут рядом с собой услышала опять его прямой голос:
- Здесь дико и красиво, не правда ли?
- Да, красиво, - протянула она и их глаза опять встретились.
Она почувствовала опять прилив крови к щекам. Он смотрел на нее как-то совершенно не так, как обычно смотрят люди. В его глазах было что-то большее, и это большее пугало ее. Его взгляд словно парализовал ее. И она ощущала себя совершенно беззащитной против него. Неизвестно откуда, но в ее сердце что-то происходило, что-то начинало разгораться, неизвестное ранее ей тепло стало растекаться по ее телу. И она не могла противится ему. Она покорилась…

Вечером он решил навестить мать, да к тому же несколько деньков побыть на даче у дяди Бориса. Ему очень нравилось там бывать. С детства мама часто брала его туда. Там было вольно, тихо. Отец не приезжал туда никогда. Накануне они опять поругались с ним. Ему некуда было ехать, кроме как на эту дачу. Не найдя мать на кухне, он поднялся наверх, в свою комнату. Он ожидал увидеть там что угодно, кроме того, что он увидел.
На подоконнике, купаясь в солнечных лучах, сидела молодая девушка и читала книгу. Поразившись, он встал, как вкопанный. Это было больше, чем сон, это была действительность. Она посмотрела на него своими умными лучистыми глазами, и он оказался в них. Так она вошла в его жизнь. И он внутренне знал, что это именно Она.

Почти всю неделю они пробыли на даче. Она не пошла в церковь. Ее телефон давно разрядился, и никто не мог дозвониться до нее. Борис Николаевич уехал в город. А им не хотелось. Она жила в его комнате, под крышей, а он спал в гостиной на стареньком диване. Днем они или бродили по саду, или, примостившись на подоконник, подолгу говорили. Им было легко общаться, хотя они были очень разные. Им обоим казалось, что они давно знали друг друга, а встретились только сейчас. Его все больше и больше поражала она. А ее все сильнее и сильнее влекло к нему. Им было хорошо.
Вскоре они вернулись в город. Она дала ему свой номер телефона. Он неделю не звонил, и она начала уже переживать. Но вот он позвонил, и к ней вернулась радость.
Они стали встречаться.

Она рассказала ему о себе. О своем отце, матери, потом о церкви.
- Как ты можешь верить в эту чушь? - сказал ей он.
Она встрепенулась.
- Это не чушь. Бог есть.
- Ну, допустим, что есть. Но как тогда ты объяснишь несправедливость, болезни, голод, воины, которые царят на земле? Если Бог такой всемогущий, почему тогда все это допускает?
- Но ведь это творит не Бог, а люди. Разве Богу нужны роботы? У человека – свободная воля, и эту волю он пускает или на добро, или на зло. За это он и будет отвечать.
- Кому отвечать?
- Богу.
- Религия оболванивает людей. Посмотришь на этих попов, на их жирные лица, и ни за что не захочешь идти туда.
- Вот я не хожу к попам.
- Да какая разница! Власть - она всегда портит людей. Думаешь твои пастора - другие? Да точно такие же! Я им не верю!
- Ты так говоришь, потому что не знаешь их. Я тоже так, может, думала раньше, когда не пришла и не увидела сама, своим глазами. Что тебе мешает прийти? Чего ты боишься?
- Я не боюсь, - встрепенулся он.
- Ну, тогда давай вместе сходим. Я верю, что когда ты все увидишь сам, своими глазами, то  твое мнение переменится.
Он посмотрел на ее оживленные, такие близкие и доверчивые глаза. Ему захотелось коснуться ее разгоревшегося лица. Он обо всем забыл и просто кивнул головой.
- Ну вот и хорошо! В воскресенье же пойдем вместе.
И она воодушевленно взяла его за руку. От радости у него закружилась голова. Но он не подал и вида. Ему хотелось быть рядом с ней одновременно близким и далеким.
- Только я тебе ничего не обещаю, ладно? И не надо меня тянуть к алтарю. Или как там у вас это называется…, - смущенно ответил он.
Она улыбнулась.
Он сам удивлялся себе. Такой всегда невозмутимый, резкий, даже холодный, находясь с нее рядом, он робел, и торосы его льда таяли. Что было в ней такого? Он часто задавал себе этот вопрос, и не мог найти ответ.
У него были друзья, были даже так называемые подруги, но она была другая. Она была какая-то светлая и чистая. Рядом с нею он чувствовал себя по-иному. Ее теплота, ее доверчивость, эта наивность и чистота словно освещали и его темную, кипучую душу. Изведав в этом мире много и не находя в нем покоя и удовлетворенности, он в первый раз ощутил себя счастливым. И это было совершенно другое счастье. Его раздражало в ней только одно – ее вера в Бога. Бог в его изощренном уме был неким символом Всего Мирового – и плохого, и хорошего. Но если в этом мире было место плохому, то все хорошее исчезало и уничтожалось им. Он видел, что Бог был той преградой, которая стоит между ним и ею. Понимая религию, как необходимость для больных и умственно недалеких людей, он бунтовал сам в себе. Еще в религию уходят одинокие люди. Но тогда зачем уходить ей, если теперь у нее есть он. Почему-то он все уже решил и за себя, и за нее, только еще не знал, как это все сказать. Тепло ее руки, которая была рядом, будоражило его чувства. Ему хотелось уже не просто коснуться ее лица, а поцеловать. Будучи неробким от природы, с ней он робел и не позволял своим чувствам вырваться наружу.
- Давай я тебя провожу, - предложил он. Она в знак согласия кивнула головой. Ей тоже было очень хорошо сейчас. От него веяло такой силой, уверенностью. С ним она себя чувствовала как когда-то с отцом – защищенной. Вот он словно случайно коснулся ее ладони, зацепив тонкие пальцы. Она не отдернула, и он крепко сжал ее пальцы в своей горячей руке. В первый раз их руки соединились.
Ей всегда хотелось, чтобы он вот так крепко взял и сжал ее руку в своих руках. Наверное, с той первой встречи, еще у реки. Но ее руку тогда взял Борис Николаевич. Тут она словно очнулась, как-то за эти последние недели она совсем забыла о нем. И даже не заехала к нему и не поблагодарила за это чудное приглашение и время на даче. Ей стало стыдно. Особенно, когда она шла рядом с другим, а он наверное все ждал ее. Тут ее озарила мысль.
- А что если нам завтра зайти к Борису Николаевичу?
Он недовольно поморщился.
- Не хочешь?
- Нет. Не сейчас.
- Но почему? Он же твой дядя. И будет рад тебе. А я заодно поблагодарю его за дачу. Ведь там…, если бы не он…., - она осеклась. Ей хотелось добавить, - встретилась с тобою, - но щеки ее зардели. Нет, такое она не может сама сказать. Он повернулся к ней и, серьезно посмотрев, ответил.
- Я во многом благодарен своему дяде. Ведь, благодаря ему, я стал человеком.
- А кем ты мог быть, или был? – вдруг удивленно спросила она.
- Не знаю. Но точно не тем, кем являюсь сейчас. Он ведь очень образованный, начитанный, умный. Он с детства стал для меня каким-то идеалом, к которому я стремился. Мой дом, моя семья, эти узкие мещанские интересы, пьяный отец, кудахтающая мать только подавляли меня. Мне хотелось бежать из дома. А дядя Боря дал мне иное направление.
- Так почему же ты тогда не хочешь зайти к нему?
Он отвернулся и резко отдернул руку. Сразу же холод обдал ее согретую ладонь.
- Я уже был у него, - отрезал он.
- И что? – смутно подозревая какую-то неприятность, протянула она.
- Я не хочу об этом говорить.
Дальше они пошли молча и рядом, но врозь. Подошел автобус. Она прервала молчание.
- Ты позвонишь, мы ведь решили насчет воскресенья?
- Что решили? – словно пробудившись от сна, подняв брови, спросил он.
- Как что? Ты же решил сходить со мной в церковь. Уже забыл?
Он смутно припомнил разговор по дороге, но его мысли переместились  уже в совершенно другом направлении.
- Ладно, созвонимся. – холодно буркнул он в ответ.
Она зашла в автобус и помахала ему рукой. Он задумчиво смотрел вслед уезжавшего автобуса, в ярко освещенном салоне виднелась она, в голубом пальто. Только когда огни автобуса скрылись, он вздрогнул, словно вышел из минутного оцепенения. Ему вспомнился недавний разговор с дядей Борей. Он зашел к нему, можно сказать, случайно. Мать послала завезти ему банки, которые она навертела на даче. Борис Николаевич был один. В квартире пахло краской.
- Чем это пахнет у вас? – как всегда с налетом некого раздражения спросил он.
- Да окна решил покрасить, батареи, ну обновить, в общем, старое, - устало произнес он.
- Вот, мама прислала вам, - сказал он и стал осторожно вынимать из большой сумки завернутые в газету банки. – Куда поставить?
- Ставь сюда, - растеряно махнул он рукой на пол в прихожей.
- Ну, я пойду, - сказал он, направляясь к двери.
- Постой, - вдруг остановил он его. – Я должен с тобой поговорить. Это даже хорошо, что сейчас заехал. Именно сейчас.
Борис Николаевич волновался. Он снял домашний передник и стал мять его в руках.
- Мне тяжело тебе об этом говорить, но я должен. Я давно должен был сказать и тебе, и ей…, - он поднял глаза не него и посмотрел серьезно и пронзительно.
- Кому, ей?  - не понимая, произнес он.
- Ну, ей, - тихо и твердо сказал Борис Николаевич. И тут он понял, о ком идет речь. Ну конечно, это была она. О ком еще мог говорить с ним дядя Боря?
- И что же? – так же серьезно произнес он. Они долго, пристально, как два бойца перед боем на ринге посмотрели в глаза. Никто из них не оторвал своего взгляда первым. Так, глядя прямо в глаза друг другу, они продолжили.
- Мне трудно говорить тебе об этом, потому что ты мой племянник. Потому что я уже не молод. И, наверное, не должен тебе  всего этого говорить, но не могу. Понимаешь, не могу! Ты же погубишь ее! Она другая, она не такая как все.
- А, так вы об этом! – протянул он. Какая-то наглость, надменность внезапно появились в его металлическом голосе. Его и забавляло, и возмущало дядино желание учить его, встать ему на пути. Он и подумать не мог, что когда-нибудь их дороги с дядей вдруг так пересекутся. Для него дядя был чем-то из разряда допотопных ископаемых, из прошлого века. Все в его манерах, тактичности, какой-то старомодной совестливости, контрастировало с настоящим временем. Да, он многому внутренне учился у дяди. Но быть, как дядя, было для него немыслимо. Он смотрел на него и удивлялся. Таким новым он его не видел никогда. Под этим взглядом с непонятно откуда взявшейся твердостью и смелостью, он чувствовал, как слабел. И это неприятно ранило его. Он, считавший всегда своего дядю Борю чудаком и простаком, ничего не смыслившим в этой жизни, вдруг неприятно находил его сильным, цельным, а слабым и раздробленным – себя. Его прямой взгляд непонятным образом ломал его собственный. Стараясь не отрывать и не опускать глаза, он тихо процедил:
- Но ведь это же смешно, дядя!
Борис Николаевич побледнел, но, справившись с собой, твердо ответил:
- Оставь ее. Она не дичь для тебя. Ты сломаешь ей жизнь, она и так очень несчастна. Я вижу, как она тянется к тебе, к твоей молодости, силе. Но ведь она не станет для тебя единственной.
- А если станет? - выпалил он.
- Пойми, это жизнь, не игра, а она - не игрушка. Вы совершенно разные. Она еще сможет найти свое счастье и быть счастливой.
- С тобой, что ли?! – вдруг вырвалось из него. Он отметил про себя, что первый раз назвал дядю на «ты» и смутился. Дядя отвернулся.
- Я всё тебе сказал. Даже, может, больше того, что надо. Теперь можешь идти, - тихо произнес дядя.
 Он захотел что-то ответить ему, но его дыхание от негодования перехватило, и он, сдержав себя,   повернулся и в сердцах сильно хлопнул дверью. Дверь не захлопнулась. Послышались открывающиеся замки соседей, услышавших шум на лестнице. Раздраженный, раздосадованный на себя и него, он быстро сбегал по лестнице. В лицо ударила струя холодного осеннего воздуха, которая охладила его пыл.
Борис Николаевич сидел в кресле, взявшись за голову руками. Может, в первый раз после далекого детства он плакал. Входная дверь так и была широко раскрыта. Упавшие банки раскатились по прихожей, запутавшись в своей газете. Сквозняк взбудоражил шторы, которые перепугано захлопали своими большими полотнищами, словно крыльями. Удивленная старая соседка заглянула в открытые двери, за много лет жизни рядом, она в первый раз видела такое. Смущено шаркая домашними тапочкам, она прикрыла дверь, шторы успокоились…

Он вспомнил этот своей последний разговор и ее желание встретиться с дядей. Ревность плеткой стегнула его по сердцу. Дядя и она – как это возможно! Он же старик!
Ему хотелось что-то сделать, чтобы выплеснуть накопившиеся чувства. Он схватил ветку, и, ударяя ею по опавшим листьям, резкими шагами пошел прочь. Ветка сломалась. Он подошел к дереву и сильно ударил ладонью по его мокрому шершавому стволу. Даже не почувствовав боли, он ударил еще. И только когда поднял руку, чтобы закинуть назад растрепавшиеся волосы, увидел кровь на ней. Кровь на руке его сразу отрезвила. Он еще раз вспомнил пронзительные слова дяди: «Но ты ведь погубишь ее!» Все внутри передернулось. Не веря в мистику, он махнул рукой, словно отгоняя от себя что-то незримое, может быть, эти слова, и ожесточенно крикнул в небо: «Это неправда. Я дам счастье!».

... читать дальше >> http://www.proza.ru/2010/02/03/1097