Глава 5. Они

Глава 5.
Они.

Это новое чувство, внезапно, как на всей скорости мчащийся автомобиль, выскочило из-за угла и поразило их обоих. В один миг и навсегда.
Возможно, есть что-то с первого взгляда. А может, только оно и может быть именно так, и только тогда это будет настоящим. Трудно сказать. Но он точно знал: она ему нужна. Она точно знала: другого быть не может. Так их дороги стали сближаться с каждым днем все ближе и ближе, пока однажды не пересеклись, став одной.
Она съездила к Борису Николаевичу, но одна. Он был, как всегда, приветлив. Только в этот раз она заметила какую-то непонятную ей грусть и тоску в его глазах, когда он украдкой смотрел на нее. Казалось, что он хотел что-то сказать ей или спросить, но не решался. А она делала вид, что не видит этого. Ей так хотелось. Она не хотела никаких слов и расспросов. После того, как в ее жизни появился он, то, как всякая тайна, которая не стала еще явью, она тяготилась лишними вопросами о нем и себе. Но однажды он все же спросил ее, когда она уже стояла на лестнице.
- Вы счастливы?
В этих словах слышался какой-то трепет надежды, нежность.
Она покраснела и тихо ответила.
-  Кажется,  да.
После этого он никогда ее не о чем не расспрашивал первый, если только она сама не начинала разговор. С этого времени они стали видеться еще реже. Если бы он был рядом с ней, то, наверное, она бы чаще приходила в этот, ставший для нее за последний год чем-то родным, дом. Но он упорно отказывался, а она не могла, видя, как его всегда начинают раздражать ее слова о Борисе Николаевиче. Она чувствовала, что между ними всеми протянулась незримая нить, и боль на одном ее конце тут же отзывалась на другом. Для себя она решила, что пока не будет явным ее счастье, оберегать его, ведь оно, как и сама жизнь, может оказаться таким хрупким.

Однажды он все же решился пойти с ней в воскресенье.
Она не пропускала почти не одного собрания. Все, вроде, было по-прежнему, а вроде и нет. Она смотрела на молодые семейные пары, которые вместе с детьми чинно шли или возвращались с собрания, и ее сердце болело. Она словно знала, что никогда не сможет иметь такого счастья. А свое счастье она связывала с ним и с Богом. Она любила их. Любила нежно и преданно. Но если Бог молчал на все ее мольбы о нем, то он постоянно противился ее разговорам о Боге. Он так и не мог примириться с тем, что видели его глаза, и что имел его разум.
- Ты разве видишь тепло? Нет. Разве видишь воздух? Тоже нет. Но ты можешь чувствовать тепло, и ты дышишь воздухом. Так и Бог. Ты не видишь его своими физическими глазами, но можешь видеть Его через то, как Он являет себя в этом мире. Этот мир полон Богом. Все сотворено им.
- Но тебя и меня родили обыкновенные люди. Мужчина и женщина. Где был Бог в процессе твоего зачатия? – не сдавался он.
- Он дал тебе жизнь.
- Нет! Жизнь мне дали родители. Но Бог, с твоих же слов, постоянно хочет отнять ее у меня.
- С чего ты это взял?
- Но Он же отправляет не поверивших в Него в ад?!
- А может, они сами туда попадают из-за своего неверия?
- А какой параметр веры должен быть, чтобы там не оказаться?
Она замолчала. Она действительно не знала ответа на этот вопрос, который ее саму постоянно мучил. С кафедр она слышала слово, что достаточно только уверовать во Христа, принять водное крещение и пребывать в церкви, в общении святых, чтобы быть спасенным. Если ты рожден свыше, то ты уже записан на Небесах. Чем больше она слышала эти слова, тем больше у нее возникало вопросов. А что значит, родиться свыше? Кто такие святые, и как пребывать в общении с ними? Сперва она считала, что святые - это верующие в церкви. Но почему-то пребывать с ними в общении было для нее тягостно. У нее до сих пор собирались иногда на дому, а пока все ожидали ведущего брата, сестры обсуждали вопросы земного бытия, касавшиеся кухонных изысков, детей, каких-то приобретений. Самым духовным в этих общениях было обсуждение общецерковных событий, нужд и самих членов церкви. Она несколько раз пробовала повернуть разговор в иное русло, но это было никому не интересно. На нее удивленно поднимали глаза и пожимали плечами, ссылаясь на то, что не сестринское дело вникать в духовные понятия, если есть вопрос, то надо задать старшим братьям. Но и братьям были не интересны ее вопросы. И все в итоге всё равно сводилось на прежние рельсы. А когда в ее жизни вдруг появился он, то эти собрания стали для нее в тягость. Она тоскливо посматривала в окно, когда брат в сотый раз говорил о том, что Бог есть любовь, и все мы должны любить друг друга, как Он заповедовал нам. Сестры сонно кивали. Молились за обычные нужды, а она уже давно не молилась вместе. После того, как один брат сказал ей после молитвы, что ее молитва была не от Духа Божьего. «Почему?» - удивленно спросила она. «Молись Господу, и Он тебе откроет», - ушел от ответа брат. Ее сильно оскорбили эти слова. Теперь во время молитвы она стояла молча и смотрела в окно, на фонарный столб. Она чувствовала, что он где-то рядом, но пока у нее идет это собрание, «шабаш», как говорил он, то он не придет. А приходил он к ней теперь часто. Они могли часами сидеть за столом, разговаривая о разном. Он был таким же начитанным и эрудированным, как Борис Николаевич. Она иногда проводила параллели между ними и удивлялась, до чего же они похожи, и в то же время разные. Ей было интересно слушать его мысли. Иногда она пыталась с ним спорить, но это всегда выходило слабо. Даже самая острая тема между ними – Бог, не была ее победой. Они пребывали в ничьей. Каждый - со своим. Чем больше она с ним общалась, тем более по-иному она начинала видеть церковь. Раньше ей нравилось там всё. А теперь она ловила себя на мысли, что ей скучно на проповеди и она думает о другом.  Даже те места Писания, которые толковали ей братья, она видела по-иному. Как-то само собой так вышло, что она тихо отошла от всех церковных дел. Да видно и ее саму мало кто стремился привлечь. После случая с братом Виталиком вокруг нее образовалось незримое кольцо отчуждения. Ее чурались. Иногда ей хотелось подойти к ним и спросить: «Почему вы сторонитесь меня? В чем моя вина? Чем я согрешила против вас?» Но не решалась. Да и как она скажет то, что, может быть, только кажется ей, а все на самом деле по-другому. Она вообще стала бояться своих мыслей и никому их не высказывала, не кому было. Он только и ждал от нее нечто подобное, чтобы продолжаться бунтовать против Бога и церкви. А этого она не хотела. Она видела, что в нем идет борьба. Он сам мучается от своего неверия. И этим он так становился похожим на своего дядю. Только Борис Николаевич не говорил о Боге с такой дерзостью. Он, скорее, был в благоговении перед ним, и ее это всегда поражало. Такого благоговения она не встречала даже в церкви. Там разговоры о Боге были скорее обыденным. Только иногда проскальзывала эта нотка благоговения пред Богом, но тут же заглушалась уверенными словами о том, что Бог рядом и хранит их во всем.

И вот после стольких усилий ее привести его в церковь, он однажды сдался. Они поехали вместе, заранее встретившись на остановке. Был морозный день. Пар клубами валил изо рта, застывая в причудливых узорах. Они вышли из автобуса и, не спеша, пошли в сторону библиотеки. По дороге их кто-то обогнал, нечаянно задев его. Этот кто-то обернулся, и она узнала в нем Виталика. Тот криво улыбнулся, смерив их обоих прищуренным взглядом. Это не предвещало ничего хорошего для нее. Она смущенно выдернула руку из его руки и пошла рядом. Он удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Она почувствовала, что сделала что-то не так и смущенно сказала ему:
- Так надо. Здесь не принято незамужним ходить под руку с братьями.
- Но ты же ходишь? – лукаво улыбаясь, сказал он.
Она опустила голову. Только сейчас она ясно поняла, насколько далеко зашли их отношения, не благословленные церковью. И от этого откровения у нее перехватило дыхание. Она даже остановилась, чтобы расстегнуть ворот пальто.
- Тебе помочь? - он подошел к ней. Но она от него отшатнулась. Вокруг становилось все больше и больше знакомых лиц. Они уже с нескрываемым любопытством шли и рассматривали ее спутника. Она ловила эти улыбки удивления, и по мере того, как они подходили всё ближе и ближе, на сердце у нее становилось все тяжелее и тяжелее. Только сейчас она вдруг отчетливо поняла, что сделала ошибку, что пришла вместе с ним, но было уже поздно. Они вошли в двери.
Она показала ему место, где он может сесть, а сама пошла в сестринскую, чтобы повязать косынку. Незаметно она села в другом зале. Он видимо ждал, что она сядет рядом, и оглядывался по сторонам. Только теперь он заметил, что сидит среди мужчин. Женщины, видимо, сидели отдельно от них, в другом зале. Сначала он не мог понять, где же этот второй зал, но потом увидел, что он сбоку. Там действительно сидели женщины в косынках. Чтобы видеть этот зал, он пересел на другую сторону, стараясь найти ее глазами среди множества новых женских лиц. Она видела его. Видела, как он пересел, и теперь взглядом ищет ее. Она пригнулась за широкой спиной сестры, сидящей впереди. Он не увидел ее. Началось служение.
Запели гимны. Ему дали потрепанный сборник христианских гимнов. Объявили номер. Гимн был про Христа, который призывает душу прийти к Нему. Он не пел, но внимательно прочитал текст, перевернул страницу, другую. Тем временем, вышел один из братьев, сидящих в первом ряду, к небольшой кафедре и стал проповедовать о муках, которые испытывает человек, живущий в мире и не знающий Господа. За ним вышел другой, который долго читал евангельский отрывок, а потом его пересказывал. Она сидела за спиной дородной сестры и кусала губы. Как назло, все проповеди были слабые и, конечно же, не могли тронуть его сердца. Она украдкой посмотрела на него. Его лицо расцветало прямо на глазах. «Может, все-таки, Бог тронул его сердце?» - слабой надеждой забрезжило у нее в сердце. По его лицу она не могла понять, был ли он доволен, или злорадствовал. На себе она тоже ловила косые взгляды. Послышалось слабое перешептывание и смешки. Спинным холодком она чувствовала, что это о ней. «Ну и пусть! Они же ничего не знают. У нас все целомудренно. Только за руку держимся», - пыталась мысленно убедить себя она. Но никто кроме нее самой ее не слышал. А сердце в груди предательски колотилось, и казалось, что все сидящие рядом слышат биение его. Никогда после смерти папы, не было ей так страшно и тревожно, как сейчас. Казалось, что незримо решается ее судьба. И это было не обычное воскресное собрание, а зал суда, где сидели одни судьи, и никто не хотел заступиться за нее. Она была совершенно одна. И даже он стоял в стороне, как свидетель, и не заступался за нее. Вот-вот, и ей зачитают окончательный приговор… В эту минуту она очнулась. Вышел брат Юрий и стал призывать к покаянию те души, которые впервые пришли сюда. Он внимательно посмотрел в его сторону. Но он не делал никаких движений, чтобы обнаружить свое страстное желание покаяться. Его лицо было радостно, но раскаяния в нем не было. Юрий еще раз произнес свой призыв. С другой стороны мужской половины встал худорослый мужчина и пошел вперед. Юрий обрадовался этой душе и, подождав еще немного,  начал молиться за него. Больше кающихся грешников не нашлось. Собрание спело еще один гимн, все благословили друг друга, и Пастор объявил, что богослужение окончено. Она встала и быстро вышла из зала. Но он все не выходил. Попрощавшись с сестрами, она взволновано посмотрела в сторону братской половины, но он не выходил. Предчувствуя что-то недоброе, она осторожно заглянула в дверь. Он стоял в окружении нескольких братьев, в числе которых она заметила брата Петра, Юру и других, которые о чем-то страстно с ним спорили. Она боялась подойти к ним ближе, но в то же время,  ее страстно тянуло  туда. Она смотрела со стороны на них и вдруг с ужасом отметила про себя, что на фоне степенных, самодовольных лиц братьев он смотрелся как Христос в окружении фарисеев. Эта картина настолько ее поразила, что она передернула плечами. До нее долетали слова – закон, смерть, буква, жизнь. Он что-то им доказывал, жестикулируя руками, ему явно не хватало пространства. Братья же с удивлением и насмешкой смотрели на него, сдерживая себя, чтобы не потерять умиротворенный вид.
Пересилив свою робость, она тихо подошла к ним и встала рядом. Разговор был горячим.
- У вас же в Писании говорится, что Христос есть Слово Божье? А как Слово вы можете запихать в какие-то наспех сшитые одежды и держать его в них? Какие одежды могут отразить Слово и удержать в себе? Вы же сами противоречите себе, называя Бога беспредельным и всемогущим. Он Своим Словом творил весь этот мир, и тут вы говорите, что Слово Божье есть вот только эта книга?! Бог что, по Библии, или Библией творил этот мир, все время заглядывал в эту книгу, так ли всё, соответствует ли ей? Но это же абсурд!
- Слово Божье – это Священное Писание. В мире нет Слова Божьего, - безоговорочно говорили братья.
- Получается, что этот мир сотворил не ваш Бог? А что-то иное? Ведь только Он называет Словом Божьим Христа?
- Этот мир сотворил Бог, но в нем нет Слова Его, - не сдавались они, начиная уже выходить из терпения. Она видела, как брат Петр уже посматривал на часы и дергал другого брата, чтобы кончать этот разговор.
- Не может быть такого!  - не унимался он. - Если Бог есть, то он должен быть во всем и даже в столь ненавистном вам мире. Или этот мир сотворил Бог, или тогда прав Карл Маркс!
От напоминания этого имени братьев словно током передернуло.
- Все ваши речи идут он нераскаянного, помраченного этим миром ума. Спасение есть только во Христе. Христос - это Слово Божье для нас, Писание - тоже. Какое еще другое Слово Божье может быть в мире, если он идет в погибель? И пока вы держитесь всех этих вздорных мыслей, вы ведь тоже идете туда, – сказал брат Петр.
- Это вам всем нужно покаяться в том, что вы сами не знаете Бога и учите ложно других людей! Вы же сами давно уже в Него не веруете! – раздраженно ответил он. От этих слов лица братьев вспыхнули и глаза загорелись. Их разговор привлекал внимание всё больше и больше людей. Давно в их церкви не было так шумно. Жена брата Петра, до этого стоявшая чуть поодаль, ожидая мужа, при этих словах неожиданно резко бросила свою сумку на стул и быстро подошла к ним,  схватила его за плечо и, пытаясь развернуть его к себе, громко сказала:
- Да как вы можете такое говорить служителям Господним?! Вы, никогда не переживавший встречи с Ним, не покаявшийся, смеете так дерзко говорить с теми, кто всю жизнь свою положил на Его алтарь служения?! Да что вы вообще сюда пришли? Грязью полить? Идите в Православный храм, там призывайте людей к спасению! Они идолам кадят. А у нас Господь. Да кто вас вообще привел сюда? - сказала она и стала грозно оглядываться вокруг. Братья после такой защиты оживились и с негодованием зашипели на него.
Она смотрела, и ей казалось, что словно белая стая гусей окружила их и, шипя, выворачивая шеи, клокоча раскрасневшимися клювами пошла на него, желая защипать до смерти. Она испугалась от увиденного. Но он не унимался.
- Да может эти православные и честнее вас! Они хоть не такого большого мнения о своих отношениях с Богом! А у вас словно уже давно всё схвачено. Говорите о Слове Божьем, и представления даже не имеете, что оно такое. Думаете, Бог не видит вас, за вашими косынками? - он не успел договорить, как Раиса, разъярившись, встала между ним и братьями и уже с гневом закричала на них.
- Да что вы, братья, с ним говорите? Кого вы хотите переубедить? Разве вы не видите, это же сатана!
После этих слов уже во всем зале поднялся гомон. Люди, бывшие до этого в разных его уголках, тут подошли и стали приступать к нему. Братья, видя всеобщее возмущение, стали успокаивать разгорячившийся народ. Пастор поднял высоко вверх руку и грозно произнес:
- Прошу всех очистить зал! Этот человек - сумасшедший. Выйдите отсюда, пожалуйста, и побыстрее. Мы сами разберемся.
Толпа нехотя, но потихоньку потянулась из зала. Брат Петр, успокаивая свою разгоряченную жену, потянул ее к выходу. Она яростно жестикулировала тяжелыми руками и пыталась еще что-то сказать, но он не давал. Когда все женщины ушли и двери закрыли, брат Юрий удивленно посмотрела на нее.
- А разве тебя, сестра, это не касается?
У нее от волнения пересохло во рту. Она открыла его, чтобы ответить, но слова не вылетали, язык онемел и не слушался. Только тут он заметил ее. И увидев, улыбнулся.
- Она со мной.
- Как, с вами? – удивленно поднял вверх брови брат Юра.
- Да, да, именно так. Они шли вместе, под ручку…., - из-за чьей-то спины послышался гнусавый голос Виталика. Он протиснулся вперед и победным взглядом посмотрел на нее. Она вся покраснела и почувствовала, что сейчас еще чуть-чуть, и земля уйдет у нее из-под ног. Все вокруг закружилось, но она собрала весь остаток своих сил, чтобы не упасть. Внутри ее стучало сердце и кричало ей: «Только не дай себя сломать! Не покажи свою слабость! Смотри прямо в глаза! Смотри!» Она подняла отяжелевшие веки и, высоко подняв голову, посмотрела на Виталика, прямо в глаза. Она сама удивилась себе, откуда у нее возникла эта сила. Но Виталик, не выдержав ее взгляда, отвел глаза куда-то в сторону и потихоньку стал пятиться назад, за братские спины. Она продолжала смотреть вперед, теперь уже на всех них. Было такое чувство, что за какие-то секунды земля разверзлась и образовала между нею и ними громадную пропасть. Она стояла на одном берегу, а они - на другом и стремительно удалялись куда-то вдаль. На всех их лицах было удивление и вопрос, словно они хотели спросить ее: «Как ты смогла? Зачем тебе это надо?» Но они стремительно уносились от нее, а она хотела крикнуть им только одно: «Я люблю!....» Тут она почувствовал жаркое тепло его руки. Он стиснул ее в своей руке, и его жар, его сила как по проводам передалась ей. Гомон пронесся между братьями. Она услышала, как Пастор, строго прищурив свои колючие глаза, посмотрев на нее, властно сказал:
- Сестра, покинь, пожалуйста, эту комнату. Мы с тобой после отдельно поговорим.
Она не хотела уходить, да и не могла. Ее рука словно переплавилась с его рукой, став чем-то единым, целым. Она даже не чувствовала ее, не чувствовала себя. Она чувствовала только  - их. Словно она была уже не одна, а их было двое, и они были одним целым. От него шла та сила, защита, которая так необходима была ей в эту минуту. Если бы он отпустил ее руку, то она, может, и ушла бы. Но он еще крепче сжал ее, и от этой крепости в нее током вошла сила.
- Она не пойдет никуда, - твердо и резко ответил он за нее.
- Сестра, подчинись и покинь это собрание, - еще резче, сквозь зубы произнес Пастор. Уже давно не было такого, чтобы кто-нибудь не подчинялся его словам. И вот теперь эта девчонка воспротивилась. Его злило это. Он видел, что будь она одна, то непременно  подчинилась бы. Но она была не одна, и это его начинало сильно раздражать.
- С какой стати она должна уходить? Она будет здесь, – не унимался он.
- Да как ты смеешь так говорить?! Приказывать! Ты, что ли, забыл, где находишься? - закричал Пастор, - Сестра, приказываю тебе, выйди!
Она стояла, как вкопанная. Но он крепче сжимал ее руку и не давал ей даже перевести дыхания и ответить. Казалось, что она очутилась напротив вражеской амбразуры, как Александр Матросов. И теперь все слова, как пули летели не только на него, но и на нее. Он сделал чуть шаг вперед, словно прикрывая ее собой, и, зло улыбаясь, резко отрезал:
- Она никуда не уйдет! И, кажется, это вы, уважаемые, забыли, где находитесь. Вы - в библиотеке, а это государственное учреждение. И почему вы вообще на «ты» со мной? Мы что, пили с вами на брудершафт? – с нескрываемым сарказмом произнес он, видя, как они теряли терпение. Их лица наливались гневом, негодованием. Напоминание о том, что они не в Доме Божьем, а в библиотеке, было той последней каплей, переполнившей их. Стараясь сохранить последние лохмотья терпения и благочинности, Пастор опять обратился к ней, чувствуя именно в ней слабое звено этой цепи:
- Ты понимаешь, сестра, что ты сейчас делаешь? Мы, кажется, тебя уже предупреждали относительно твоих заявлений? Этот человек – отступник. Он хулит и злословит Бога, церковь его, нас – твоих братьев. А ты молчишь! Сейчас ты поступаешь со Христом точно так же, как и Иуда. Ты предаешь Бога, Христа и церковь! Ты понимаешь это! – он быстро говорил, стараясь, чтоб никто не перебил его, – Или ты сейчас же отойдешь от этого человека и дашь нам слово, что забудешь его навсегда, или нам придется поступить с тобой соответствующим образом. Подумай! Образумься! Ты попала под дурное влияние. Мы знаем, что ты одинока и некому тебя защитить, образумить. Но мы….
Он перебил его, не дав ему договорить.
- Она не одна! Ее есть, кому защитить. От вас защитить.
 Она подняла на него свои глаза, в них показались слезы. Она  только ловила губами воздух, пытаясь что-то объяснить, сказать, что всё совсем не так. Но рыдание острым комком подступило к горлу, а по щекам, уже не спрашивая разрешения, текли слезы. Она видела, что только что произошла непоправимая катастрофа в ее жизни. Пастор увидел, что она вот-вот разрыдается, протянул ей руку, чтобы увлечь за собой. Ему стало на какой-то миг жалко эту в принципе одинокую девочку, у которой никого и не было. Он вспомнил ее радостные глаза после крещения, ее усердность. Он понимал, что она запуталась, заблудилась и, может, даже ни в чем не виновата.
Увидев эту протянутую руку Пастора, она вдруг захотела кинуться к ней и забыть весь этот кошмар. Простить все эти обидные для нее слова, намеки. Она уже была готова к этому. Но тут он властно отодвинул эту руку.
- Да кто она тебе? – вскричал брат Петр, словно сказал то потаенное, что было в сердцах всех стоящих братьев.
- Я люблю ее, – твердо ответил он, и его глаза засверкали.
Она с ужасом и негодованием посмотрела на него и  вскрикнула.  Вырвав свою руку из его руки,  размазывая уже ручьями текущие слезы по щекам, она выбежала из зала. Дверь словно сама распахнулась перед ней. Не видя ничего и никого перед собой, она стремительно понеслась вниз по лестнице, уже на ходу надевая свое пальто. Она забыла рукавицы, шапочку, сумку. Пальто, одетое нараспашку, колыхалась своими полами. Было холодно, но внутри нее все горело. В ушах стояли его слова: «Я люблю ее! Я люблю ее!» Какими жестокими были они для нее в эту минуту! Никогда она не думала, что эти слова могут быть такими жестокими. Но они, словно холодные, мокрые ветки в густом лесу, ожесточенно хлестали ее по щекам. Она отмахивалась от них, но они все звенели и звенели в ушах, перемешиваясь с другими, которые низким, приглушенным гомоном или шипением раздавались вокруг, только усиливая пронзительность их. Не разбирая под собой дороги, она не шла, а бежала, может, и падала, скользя на снегу, этого она не замечала. Впереди распахнулись какие-то двери. Она влетела в них. И очнулась только после того, как рядом прокричал суровый голос: «Ваши проездные, девушка!». Она подняла заплаканные глаза вверх. Сбоку стояла какая-то отдаленно очень знакомая билетерша и немигающими крокодиловыми глазами смотрела на нее, готовая в любой момент наброситься. Растерянно она сунула руку в карман пальто и нащупала проездную карточку. Билетерша с какой-то досадой взглянула на нее, словно на антилопу, вырвавшуюся из засады, и грузно побрела вперед, что-то бурча себе под нос. Вскоре освободилось одиночное место у окна, и она, отвернувшись от всей толпы, стала смотреть в окно. Слезы начинали высыхать, а она стала постепенно приходить в сознание, вспоминая все происшедшее за этот день.
Наверное, она очень долго ехала домой. Когда она наконец стала подходить к дому, уже стемнело. Выходя из автобуса, она обнаружила, что нет сумки, что голове стало холодно, а руки давно съежились под рукавами пальто. В сумке лежали ключи, запасные были только дома. Она стала припоминать, где могла оставить сумку. Наверное, все же в библиотеке. Конечно, только там. Но возвращаться назад ее не хотелось. Она словно только что вырвалась из клетки со львами, и идти обратно в эту клетку у нее уже не было сил. Она не знала, как попасть домой. Но идти обратно не могла. По наитию она побрела к своему дому. Походя ближе, она как всегда, подняла глаза и посмотрела на знакомый балкон на третьем этаже и окно слева. К своему удивлению, она увидела, что в этом самом окне горит свет. В доме кто-то был. Ее сердце с тревогой забилось. Она поспешила в подъезд. Крадучись, поднимаясь по лестнице, она подошла к знакомой дермантиновой рыжей двери. Дернула за ручку. Дверь была закрыта. Тогда она нажала на звонок. Уже давно она не нажимала на него. Наверное, со школы. И вот теперь, после многих лет, словно чужая, или девочка из детства, звонила к себе домой. За дверью сразу же послышались шаги, и дверь быстро распахнулась. Она был готова увидеть кого угодно, кроме него. Но это был он.
Она растерянно посмотрела на него. Видимо, у нее был очень жалкий вид. Он, не говоря ни слова, подошел к ней и прижал ее к свой груди. Она даже услышала биение сердца. Чужого сердца. Еще никогда она не слышала, как бьется чужое сердце. Но это сердце, такое близкое, билось точно так же, как и ее собственное. Она шагнула за порог. Он захлопнул дверь и, сжав ее холодные, колючие щеки своими, такими всегда горячими, руками, склонил свое лицо прямо к ее лицу и нежно поцеловал в губы.
Это был самый первый ее поцелуй в жизни. Никогда еще никто не целовал ее, кроме отца. Но отец – это была частичка нее самой. Он был всегда с ней, сколько она себя помнила. И отец не целовал ее в губы. А он – поцеловал.
Она удивленно подняла на него свои опухшие глаза. Он улыбнулся и провел своей рукой по ее растрепанным волосам. Какая-та сладость пробежала по ее телу. Он смотрел на нее лучистым взглядом, прямо куда-то внутрь, пронимая до самых глубин ее сердца, и от этого взгляда вся тяжесть от происшедшего сегодня вмиг куда-то исчезла. Она уносилась в новое, ранее не известное ей пространство.
- Ты любишь меня? – набравши воздуха, вдруг тихо спросила она.
Он только кивнул головой и, склонившись, опять поцеловал ее. В нее словно хлынула кипящая лава.
Они стояли в ее маленькой прихожей, но казалось, что стены, словно в сказке, раздвинулись, расширяя пространство, а потом вообще куда-то исчезли. Он не переставал нежно целовать ее, и она наконец поддалась его ласке. Их губы неумело соединились…

Она заболела.
На следующее утро она проснулась в сильном жару. Голова была неподъемная и кружилась. Тело ломило, во рту все пересохло.
Он первый раз заночевал у нее, в большой комнате на диване. Утром он долго ждал ее на кухне, успев за это время сварить кофе и пожарить яичницу. Она не выходила. Стрелки на часах неумолимо приближались к роковому времени, а в ее комнате была тишина. Он осторожно постучался в дверь, но ответа не послышалось. Отворив двери ее комнаты, он смущенно заглянул внутрь. Эта комната была для него словно некой запретной зоной, наверное, единственной в его жизни. По жизни он для себя не знал запретов и запретных зон. Бывая у нее дома, он никогда туда не заходил. Чаще всего они общались на кухне. Потом он уезжал к себе. Она не предлагала ему остаться. Где он ночевал, она не знала. Ехать до его дома на электричке бывало иногда уже поздно. Может, он все время возвращался туда, или оставался в городе? Она никогда не спрашивала его об этом. А он никогда не просился остаться на ночь, спокойно уходя, когда на часах было 10 часов. Ей нравились эти высокие, чистые отношения притом, что она не была для него безразличной – это она чувствовала. Она не хотела давать повода к переходу этих границ. Они были просто хорошими друзьями.
Но после вчерашнего дня что-то большее появилось между ними. Он заглянул в комнату. Она как-то странно лежала на кровати, на лице выступили капли пота. С трудом подняв голову, она слабо постаралась улыбнуться и поднять руку. Но рука тут же тяжело упала вниз.
- Ты заболела, – сказал он и потрогала лоб. Лоб горел. – Надо вызвать врача. Давай я позвоню. Какой номер?
Она замотала головой.
- Нет, я вызову.
Он пошел к телефону. Через справочное бюро узнав номер нужной поликлиники, он позвонил в регистратуру и вызвал врача. Тетка на том конце провода устало сказала, что все врачи заболели и некому идти. Только через заявку по скорой. Он попробовал настоять на своем, но тетка положила трубку, буркнув, чтоб позвонили завтра. Быстро надев куртку, он побежал в аптеку за лекарствами. Вернувшись через двадцать минут, он принес ворох порошков, микстур, каких-то таблеток, соки. Выгрузив все это на письменный стол у кровати, он тут же развел таблетку и принес воды. Она выпила, чуть приподнявшись над подушкой. Он принес из кухни стул и поставил рядом с кроватью, выставив на него весь лекарственный арсенал.
- Мне сейчас надо идти. Но я приду. Постараюсь побыстрее, - сказал он и поцеловал ее в лоб, как отец в детстве. Она с благодарностью посмотрела на него. Говорить ей было трудно.
- Я возьму твои ключи, чтобы не беспокоить тебя, - сказал он уже в прихожей и захлопнул за собой двери.
Она лежала больная в своей постели, но ей было хорошо. Тепло его губ охладило ее горячий лоб, она посмотрела на лекарства, которые он принес, и улыбнулась. За окном шел мокрый снег, и небо было затянуто мглой, но все же на какой-то миг ей показался солнечный луч. Она произнесла его имя и сладостно закрыла глаза, погружаясь в сон. Когда он пришел уже вечером, она все еще спала….

Ее болезнь еще больше сблизила их. Он ухаживал за ней. Готовил еду, как мог. Ей было приятно это. Врач так и не пришел. Видимо, у нее был грипп или воспаление легких. Она не вставала с кровати несколько дней, еле-еле доходя только до туалета. Голова кружилась, тело и кости ломило. Ноги были какими-то ватными. Ей все время хотелось спать. Он ночевал рядом, в гостиной. Однажды, проснувшись ночью, она почувствовала себя легче. Ей захотелось встать. Она вышла из своей комнаты. В гостиной, на диване спал он, не раздеваясь, только накинув на себя старый отцовский плед. На полу валялась раскрытая книга, видимо выпавшая из рук во сне. Она подняла ее. Это был краткий философский словарь. Под ним лежало маленькое Евангелие. Она приятно улыбнулась про себя и взяла Евангелие. Оно открылось на Евангелии от Иоанна, 8 глава. Видимо, он часто читал это место, потому что страницы были затерты и заломлены. За окном ярко светила луна, и лунный свет отблесками лежал на его лице. Она внимательно посмотрела на это такое знакомое и в то же время другое лицо. Тонкий, чуть орлиный нос, сильный разлет бровей, большой разрез глаз и впалые щеки. Он ровно дышал. Одна рука лежала на груди. Она залюбовалась им в этом лунном свете. Когда он спал, то был совершенно другим. Днем она сильно смущалась его неожиданному взгляду или близости, хотя и не скрывала внутри, что это было ей приятно. Но сейчас, когда он, как мраморное изваяние, лежал в этих лунных лучах, ей захотелось первой приблизиться и поблагодарить его за все, что он сделал для нее, и за то, что он сейчас есть вот тут, рядом с ней. Она склонилась и провела своей рукой по его пышным волосам. Ей казалось, что он крепко спит и ничего не слышит. Но он мгновенно открыл глаза, схватил ее руку и резко привлек к себе. Ощутив близость их тел, она вздрогнула и попыталась вырваться, но он крепко держал ее в своих сильных мужских руках. Тонкая ночная рубашка всколыхнулась на ней.  Она почувствовала его руку, сжимающую ей грудь. Она тихо простонала: «Не надо! Отпусти меня!» Он еще не отпускал ее, но  ослабил руки. Она вырвалась из них, встала, поправляя рубашку.
- Извини, - послышался приглушенный голос с дивана, - Ты оказалась так близка. Я подумал…
- Ты неправильно всё понял! – возмущенно воскликнула она. – Никогда так не поступай со мной! Никогда!
- Но почему? – тут воскликнул он, приподнявшись на локти. – Мы же любим друг друга? Почему мы не можем быть вместе?
- Потому что мы не женаты, - жестко выпалила она.
- Хорошо, но что нам тогда мешает?
- Что мешает?
- Пожениться, если для тебя это так важно!
- А для тебя? Для тебя это разве нет! – удивленно сказала она.
- Опять у тебя эти религиозные предрассудки! – уже полностью проснувшись, сел на диван он. – Для меня важно то, что я люблю тебя. Разве любовь - это не от Бога?
- Да, от Бога – все поправляя рубашку, ответила она.
- Тогда почему ты постоянно противишься ей? Ставишь какие-то условия! Разве просто любить и быть счастливыми – мало?!
- А как же Бог? Быть счастливым без брака?
- А перед кем тебе нужен этот брак? Перед Богом? Перед государством? Перед людьми? – удивлено сказал он.
- Перед всеми, - смущенно ответила она и отвернулась. Она чувствовала, что какая-то доля правды есть в его словах. Перед кем, в конце концов,  ходит она. Перед Богом, или перед людьми? Она сама себе часто задавала этот вопрос.
- Если тебе надо, то я женюсь на тебе. Это тебя устроит, наконец-то?!
- Вот так, ты говоришь мне эти слова? Словно меня должно это устроить, или нет. Разве это так делается?!
- А как? Научи. Я не могу по-другому. Я устал мучаться с собой столько времени. Я не могу без тебя. Ты нужна мне. Как ты этого не поймешь?! Но между нами - стена каких-то непонятных мне условностей. Вот ты думаешь, что я не верю в Бога? Что я против Него? Но я не могу поверить в то, что мне пытаются навязать о Нем. Я не могу поверить в такого Бога, который совершенно другой, нежели как я вижу Его. Вот в Евангелии, - и он выхватил его из ее руки. – Где здесь описан ваш религиозный Бог? Где? Как вы все не видите, что Он совершенно другой! Вы читаете веками о Нем и не видите Его. Он ведь – революционер!
- Для религиозного мира, - попыталась вставить она, но он только вскинул на нее глаза, полные какой-то такой огромной тоски, что ей стало  его жалко. Эту небесную тоску, которая была и ей самой так близка и тяжела, она видела в его больших карих глазах. Он устало выдохнул:
- Для всего мира. Понимаешь, для всего. Нет у Бога добра и зла. Нет всей этой сложности моральной вашей. В нем может быть только жизнь, и больше ничего. Все остальное – смерть. И как ни наряжайте ее, какие ни пытайтесь дать ей религиозные одежды, она будет смертью. Против смерти этой ряженой, показанной, полной душевности и греха и восстал ваш Христос. И это говорю вам я, человек, которого вы не можете принять, как своего. Потому что я другой. И мой Христос, мой Бог – другой.
Он говорил. Говорил так искренне, так твердо. И не понимая разумом, ее сердце ликовало. В нем она видела то, что так хотела видеть в себе – веру. Веру в свою веру! Ее сердце переполнила нежность к этому человеку. На ее глазах выступили крупные слезы.
- Не говори так! Я верю тебе. Я принимаю тебя, - сказала она, и бросилась к нему, как в омут. Он взял ее и, смотря прямо ей в глаза, тихо добавил:
- Верь мне. Всегда верь, и все будет хорошо.
Она склонила свою голову ему на грудь, и так они долго сидели,  слушая безмолвие слов, которые словно зависли в комнате и не оседали. «Все будет хорошо», - протяжным эхом вторилось в их сердцах, и им действительно было очень хорошо в эту минуту.

... читать дальше >> http://www.proza.ru/2010/02/03/1099