Глава 6. Расплата

Глава 6.
Расплата

Она сама этого не поняла, как так получилось, что они стали жить вместе. Просто стали, и всё. Она не знала, как ей назвать его. Он не был ей братом, женихом, мужем. Она терялась в том, как правильно определить их отношения. Кем был он для нее? Ей претило мирское слово «сожитель». Но, наверное, это было ближе всего к тому, что стало в жизни. Когда он был рядом, все страхи и печали мгновенно улетали. Когда его не было, то разные мысли лезли в голову, и она не знала, куда ей от них деться. Они решили подать заявление в ЗАГС, но там была очередь. Когда они писали заявление, то женщина-администратор спросила: «Вы венчаться будете?». От этих слов она вздрогнула. Он резко ответил: «Нет!»
Когда они вышли из здания, она тихо спросила его:
- А почему ты не хочешь венчаться?
Он с удивление посмотрел на нее.
- Венчаться? Где?
Она сначала заглотнула воздуха, но потом сама обескуражилась ответом и призадумалась. Действительно, а где они могли повенчаться? Вариант с ее церковью отпадал. В Православной? Но как она сможет быть там, если ни он, ни она не являются православными? Она перебирала в голове разные варианты, и выходило одно – никто не даст им венчания. Это ее сильно потрясло и расстроило. Она подошла к кованой оградке набережной и, облокотившись, посмотрела вниз. Вода в реке была еще замерзшей. Но в продольной полынье плавала серая уточка.
- Что ты расстроилась опять? – спросил он, взяв ее за плечи, - Мы же с тобой уже говорили об этом.
- Да, говорили. Но я никак не могу свыкнуться с тем, что теперь я, благодаря тебе, вне церкви.
- А для тебя это так важно? – сказал он, и в голосе его послышались нотки раздражения. Он опять начинал видеть эту незримую преграду, которую ему никак не удавалось разрушить.
-Да, важно, - резко ответила она. Ее тоже начинал задевать его раздраженный тон. После того рокового воскресенья она не разу не была на собрании. Сначала она панически боялась звонка телефона. И каждый раз, когда он звонил, она с тревогой поднимала трубку. Но никто из церкви ей ни разу не позвонил. Все словно разом забыли ее, или вычеркнули из своего сердца. Теперь, когда прошло время, это безразличие стало ее задевать. Оказалось, что она совершенно одна, и кроме него никому не нужна. Институтские друзья сразу охладели к ней, когда она еще уверовала. Борису Николаевичу она не звонила, а он вообще ей никогда не звонил, видимо, из-за своей большой деликатности. С матерью она уже несколько месяцев вообще не виделась, и та выпала в глубокий осадок ее жизни. А больше ведь никого в принципе и не было. Остальное время и место занимала церковь. Но и церкви теперь не было у нее. Вдруг, реально осознав и увидев себя такой одинокой, она похолодела. Унынье незримой шалью покрыло ее плечи. И вот сейчас, когда спросили про венчание, она опять ощутила на себе эту печать оставленности.
Он отвернулся от нее, глядя на мимо проезжавшие машины.
- Почему у нас все, не как у людей, не как у всех? - с горечью произнесла она.
- А с какими людьми ты себя хочешь сравнивать? Вот с этими, что ли?
В эту минуту мимо них проходила пара. Это были, видимо, иностранцы. Потому что они шли и как-то тупо улыбались, кивая непонятно чему головами.
Она повернулась к нему и посмотрела вслед уходящим людям.
- Я чувствую себя очень одинокой, покинутой и ненужной.
- Чушь какая-то, - возмущенно фыркнул он. – Ты сама вдалбливаешь себе эти глупые мысли. Кто тебе еще нужен, если мы есть друг у друга?
- Но мы ведь живем во грехе! – воскликнула она.
- Это ты решила, что это грех. Грех - он в твоем собственном сознании. Все грехи идут оттуда. Сколько раз я говорил тебе, что твое сознание искажено!
- Чем искажено?
- Тем, что ты пытаешься все время измерить себя и Бога мерками одной морали и цитат. Но сколько бы ты ни пыталась это сделать, у тебя не получится. Пока в тебе еще есть хоть капля правды, ты будешь чувствовать нестыковки своих пониманий с жизнью. Жизнь всегда будет выше, и требования ее к тебе - тоже. Только такие прожженные в совести своей твои «братья» уже ничего не чувствуют. Они, как забор – ровны и без задоринки.
- Не смей осуждать их! Какие бы они не были, ни ты, ни я не можем их судить! – воскликнула она в их защиту.
- А кто их судит?! Нужны они мне очень. Я вижу, они нужны тебе, и никак не пойму, зачем? Что они могут тебе дать, кем сделать? Очередной струганной доской в своем заборе? Тебе это надо?
- Я не доска и собираюсь ей быть, - обидчиво ответила она, - Но я страдаю без Бога.
- А разве тебе нужно быть в церкви, чтобы видеть Бога и знать то, что Он с тобой? Разве Он не видит тебя сейчас, вот тут, на набережной? – и он развел руками. – Где сказано, что Бог обитает в какой-то келье?
- Да, но в церкви я сильнее ощущала Его, нежели вот здесь, на этой набережной, с тобой.
- Ах так, тебе мешает мое присутствие? Ну что же, не стану вам мешать! Общайтесь друг с другом1 Как говорится, третий лишний! – воскликнул он громко и, махнув рукой, не оборачиваясь, пошел вперед.
Она растерянно посмотрела на него, а он все удалялся и удалялся от нее. Ей сначала захотелось окликнуть его, догнать и помириться. Но какая-та гордость, обида поднялась в ее сердце, и она осталась стоять на месте, смотря вслед уходящему ему. «Ну и пусть идет, - с негодованием пронеслось у нее в мыслях, - Все равно ведь вернется». И развернувшись, она пошла в другую сторону.
Когда она пришла домой, то была неприятно удивлена, что его нет. Прошел час, другой, наступил вечер – его не было. От тревоги ожидания прежняя злость стала притупляться. Она смотрела на свой телефон, который молчал. «Может, позвонить первой?» - пронеслось у нее в голове. Но остатки прежней обиды опять тенью возникли перед ней, и она положила трубку.
Наступило утро, а он не появился.
Всю ночь она почти не спала, ворочаясь в холодной кровати, вставая от каждого звука на лестнице. Вроде всё было так, и не так. Она сама не заметила, что так быстро привыкла к нему и к тому, что была не одна. А вот теперь она действительно оказалась одна.
Когда на следующий день, придя вечером, она обнаружила, что его нет, то поняла, он больше, вот так, как раньше, не придет. Сев на перила дивана, она закусила губы и посмотрела в окно. Собственное отражение полупрозрачным ликом отразило ее печальное лицо. Она смотрела на себя в оконном отражении и вспоминала последние месяцы своей жизни. Как так получилось, что она осталась совсем одна? Как она ни пыталась ответить на этот вопрос, все сводилось к нему. Она отчетливо поняла, что причиной всего был он. «Но как он посмел, бросить ее? Там, у дверей ЗАГСа!» - от этой мысли, ее начинало колотить. Она взяла свою сумочку и вытащила из нее два новеньких бланка, где говорилось, что через два с половиной месяца в 14-30 назначено их бракосочетание. Эти новенькие, глянцевые бланки беззаботно лежали перед ней. Она раз за разом перечитывала эти слова, где витиеватыми буквами были чернилами написаны их имена и фамилии, год рождения. Два перекрещенных золотых кольца венчали бланки сверху. Заветная, красивая, сказочная бумажка! С разочарованием, она смотрела на них. Эти два листа, как обещания двух жизней, словно с насмешкой смотрели на нее. Она зажгла свечку. Волшебный, золотистый огонек стройно зажегся. Какое-то притягательное очарование было в этом огне. Он манил и одновременно пугал.
Она еще раз взглянула на эти беззаботные бланки, взяла один и медленно поднесла к огню. Огонь почувствовал новую пищу, сначала вздрогнул, покосился, даже поник под тяжестью этого листа, а потом вдруг ожесточенно вспыхнул и плавной волной побежал вдоль бумаги. В первое мгновение буквы освещались, потом начинали плавиться под огнем, оставляя после себя только черный прах. Так произошло и с другим листом. Отряхнув руки от пепла, она легла на диван и еще долго смотрела на горящий огонек. Она не плакала, хотя очень хотелось. За окном ровно падал снег. В комнате было темно. Только слабый огонек свечи заставлял плясать по стенам причудливые тени. Наблюдая за этой вакханальной пляской, она не заметила, как уснула. Когда утром она открыла глаза, то увидела, что свеча догорела, а вокруг нее лежали ошметки сожженной бумаги. «Неужели теперь все кончено, сожжено?!» - пронеслось у нее в голове. Она внутренне уже сожалела, что сожгла пригласительные билеты. Но ничего было уже не вернуть. Она собрала остатки сожженного мусора в ладонь и понесла на кухню. В эту минуту пронзительно зазвенел телефон. Еще никогда она не слышала, чтоб он так громко звенел.
Не донеся мусора, она стремглав бросилась к телефонной трубке.
«Только бы это был он! Только бы он!» - бешено застучало в груди сердце. Когда она подняла трубку, то волна разочарования пробежала по ее лицу, но когда она узнала знакомый женский голос, то все внутри вздрогнуло. Это звонила сестра Раиса.

На следующий день она решила пойти к ней. Встреча была договорена заранее. Брат Петр как раз в это время был в командировке, и это было как нельзя кстати. Она взволновано подошла к знакомой двери их дома. Минуту постояла в раздумье, но потом набравшись духу подняла руку и со всей силы нажала на кнопку звонка. Послышались шаркающие шаги, и Раиса распахнула двери. Она не знала, как ей теперь быть с нею. Но Раиса, опередив ее смущение, взяла ее за руку и, поприветствовав, как сестру, ввела в дом.
Детей не было на большой кухне. Они сели за большой деревянный стол, еще не убранный после ужина. Раиса налила ей чаю, видимо, сама не зная, как начать разговор. Началась пауза. Она молча пила горячий чай, обжигая губы, а Раиса сидела напротив, глядя на нее. Понимая, что ей лучше первой прервать это молчание, она сказала.
- Я неправильно вела себя тогда. И вообще…, - она замялась. Ей показалось, что, произнося эти слова, она словно предает его. Но, увидев благодушный взгляд Раисы, которая, видимо, ждала от нее как раз этих слов, она ощутила в себе силы и продолжила, - Я очень запуталась. Помогите мне.
Раиса всплеснула руками и тяжело воскликнула.
- Ну, наконец-то, доченька! Наконец-то ты это осознала! Ведь осознала, правда?
Она, захлебываясь горячим чаем, только мотнула в ответ головой.
- Ну, видишь, как чудно! А никто не верил, что ты сможешь это сказать и прийти. Ведь ты вернешься к нам? – серьезно смотря ей в глаза, спросила она.
- Я очень хочу вернуться, - поднимая на сестру Раису глаза, промолвила она. – Я так мучаюсь без церкви…
- Ну как же! Конечно! Оно-то так и есть. Как мы можем жить в этом мире без нее, - перебив, воскликнула Раиса, - Это только по неопытности кажется, что в мире что-то привлекательное есть. А ведь, если разобраться, то там одно зло и потери. Ведь мир-то одного от нас хочет – украсть, обесчестить, погубить. Мир-то зло нам несет. А где нам от него уберечься, как не в Доме Божьем? Ведь как тебя Господь чудно привел к нам! До сих пор, вспоминая, удивляюсь путям Божьим. Так где же тебе и быть, как не среди своих братьев и сестер? Ведь как мы все переживали, как переживали за тебя, - запричитала Раиса.  А она вспомнила столько времени молчащий телефон и хотела спросить об этом, но вовремя спохватилась. Ей ли в ее положении укорять кого-то?..
- Конечно, тебе надо вернуться. Покаяться перед церковью, попросить у всех прощения. Конечно, нелегко тебе первое время придется. Ну, для нашей гордости это только лучше. Через смирение, уничижение мы приобретаем Божий характер. Ты приготовься к этому.
Раиса подошла к ней. И обняла ее своими мягкими широкими руками. От ее тепла, от этих привычный слуху христианских слов, всего окружения в ее доме, ей стало хорошо, тепло, как, наверное, блудному сыну после возвращения в отцовский дом. Как раз прямо перед глазами она увидела эту картинку, прикнопленную к стенке. Ее тронуло участие сестры Раисы. Она не выдержала и зарыдала. Раиса ласково гладила ее по русым волосам и тихо причитала: «Ну, будет, будет доченька. Всякое в жизни бывает. Невозможно через мостик пройти, чтобы ботиночки не замочить. Главное, чтобы Господь простил. А люди… Что люди? И они потом простят. Но сперва Господь».
От этих слов мир и покой вдруг хлынули в ее душу. Словно прорвалась какая-то дамба. Зарывшись в мягких руках сестры Раисы, она не хотела никуда уходить от нее. Раиса словно поняла это. И сама предложила переночевать, постелив на прежнее место, в гостиной. Перед сном они вместе помолились, благословив друг друга на сон. Лежа на большой тяжелой пуховой подушке, она смотрела на знакомые вещи в этой комнате. Развешанные рамочки со словами из Писания, фотографии собрания на шкафу, толстые корочки Библий, какие-то христианские журналы. Всё это дышало той патриархальной, чистой христианской атмосферой, которая свидетельствовала собой о Боге. И все последнее время ей так этого не хватало. Она еще раз посмотрела вокруг себя, вздохнула и закрыла глаза. Уже засыпая, она поняла, как была во всем неправа, и как ей теперь будет тяжело со всеми. Но первый шаг был уже сделан. А первый шаг всегда самый тяжелый. Она спала и даже не подозревала, что как раз в это время, на другом конце города, в ее квартире сидел одиноко человек и пил кофе, чтобы не заснуть…

        Ей не хотелось сейчас возвращаться к себе домой. Благо, брат Петр должен был отсутствовать еще несколько дней, и сестра Раиса согласилась приютить ее на эти дни. На следующий день она зашла к себе только взять вещи и заметила, что здесь кто-то был. Не трудно было догадаться, кто это. Ибо запасные ключи от квартиры были теперь у него. На кухонном столе лежала записка. Она посмотрела на нее, обдумывая, взять, или нет. После разговора с сестрой Раисой возникло желание вернуться в церковь и начать новую жизнь, ей не хотелось марать себя заново и сближаться с ним. Негодование на него еще клокотало в ее сердце. Какая-то большая обида вдруг внезапно выросла в ней, созрев за несколько дней после того, как он бросил ее у дверей ЗАГСа. «Как он мог так поступить со мной?! – кричало у нее внутри. – После всего того, что она сделала, отдав ему себя! Вот так, взять и бросить! Бросить одну! Значит, она не нужна ему? Значит, правы оказались все те, кто утверждал, что мужчине от женщины нужно только одно?» Все это возмущение билось, как птица в клетке. Она уже с ненавистью посмотрела на этот лист и вышла из кухни. Поднявшаяся волна негодования полностью захватила ее. Не понимая ничего, она просто бросала какие-то вещи в большую сумку, мало понимая, чьи они, и нужны ли они ей будут. Набрав ворох вещей, она еще раз зашла в кухню, чтобы выпить воды, и ее взгляд опять упал на кухонный стол, на котором по-прежнему лежал листок бумаги. Она с негодованием посмотрела на него, словно он был виновником всех ее бед, и, не читая, захлопнула за собой дверь. От внезапного сквозняка листок всколыхнулся и, взлетев над столом, мерно опустился на пол.
Она шла по улицы, полная возмущения и негодования, и разговаривала сама с собой. Со стороны это, может быть, выглядело странным. Но она шла сквозь людей, не видя и не замечая их, а они, скорее всего не замечали ее. Только придя к Раисе, она немного успокоилась. Та лепила вареники, она присоединилась к ней. Большое тягучее тесто устало поддавалось. Выливая на него все накопившиеся эмоции, она постепенно стала успокаиваться. Сестра Раиса, занятая постоянно подбегавшими к ней детьми, не стала ни о чем ее расспрашивать. После того, как поужинали дети, Раиса села с ней за стол и спросила.
- Ну, как там у тебя дома, все в порядке? – и, чуть прищурив глаза, посмотрела на нее, стараясь не выказывать свое любопытство. Видимо, она хотела спросить еще о чем-то, но пока не решилась.
- Тихо, - прожевывая вареник, буркнула она. Беседа как-то не клеилась. Вареники вышли жестковаты. Раиса, уже убирая посуду, бросила ей, словно невзначай.
- Ты завтра пойдешь на вечернее богослужение?
Она мотнула головой, все борясь с этими варениками.
- Тебе лучше прийти пораньше. Там брат хочет поговорить с тобой, - осторожно добавила она, искоса посматривая на нее.
- Во сколько лучше прийти? – спросила она.
- За час, – коротко ответила Раиса и пошла убирать посуда со стола.
Она тихо встала. Ей хотелось предложить помощь и помыть посуду. Но Раиса уже во всю как-то ожесточенно намывала чашки. Она несколько секунд постояла в дверях и решила не тревожить ее. Все-таки, она тут в гостях.
Она пошла в большую комнату. Еще доносился шум из детских. Ей не хотелось, как раньше обычно, заглянуть в них и поиграть с детьми на ночь, или почитать сказку. Она присела на еще не разобранный диван, разглядывая в который раз эту комнату по сторонам. Она не знала, чем ей заняться. Все ее мысли были заняты тем, что завтра ей придется объясняться с братьями. От этого объяснения будет зависеть ее дальнейшая там жизнь. И она терялась в словах, не зная, что сказать и что объяснить. Она сама для  себя не могла объяснить многое, тем более кому-то, а уже тем более, братьям. Мысли путались, сбивались в какую-то кучу. Все ее объяснения выглядели для нее самой очень блеклыми и неубедительными. Промучившись так еще некоторое время, она закинула голову на спинку дивана и непроизвольно посмотрела в окно. Там виднелись обсыпанные снегом пики остроконечных елок. Они слабо покачивались. За ними виднелись березки. Как, все-таки, бывает красива природа зимой! Улетая в своих мыслях куда-то далеко, к вершинам этих деревьев, она не заметила, как подошла Раиса с постельным ворохом, видимо, чтобы застелить ей диван, и села рядом. Она положила свою тяжелую руку на ее тонкую ручку и тихо сказала.
- Я тебя должна предупредить, когда завтра будешь говорить с братьями, не спорь с ними. Согласись. Никто ведь тебе зла не желает. Но после того…,  - тут она замялась, видимо ища подходящее слово, - После всего того, что было, тебе надо сильно смириться перед Богом и быть в строгом послушании у церкви. Ты не знаешь, но тебя поставили на замечание… С тобой теперь никто из сестер не должен приветствоваться. Только я здесь исключение для тебя. И то, пока Петра нет дома, - на этих словах, ее голос несколько притих, и Раиса опустила глаза.
Она быстро взглянула на нее и удивленно спросила:
- Почему?
Видимо, ее вопрос сильно удивил Раису. Не выдержав, она воскликнула:
- Ну как же! Ты думаешь, грехи прелюбодеяния и непослушания просто так сходят человеку? Ты что, не понимаешь, кто ты теперь для нас?
- Кто? – с неподдельным удивлением спросила она.
- Ты теперь не сестра нам! – выдохнула Раиса.
Она всхлипнула. Раисе стало ее жалко. Она, как давеча, опять обняла ее своими пухлыми большими руками.
- Ладно, деточка. Завтра сама всё узнаешь. Только приготовься к тому, что никто к тебе с приветствием не подойдет. Даже я. Да я не должна была тебя и вчера приветствовать. Но думаю, Бог простит меня. Не удержалась. Так уж изболелось мое сердце за тебя, так уж изнылось. Вот Петр уехал, я и решила переговорить с братками. А так бы Петр мне не дал,  - и она сама смахнула набежавшую слезинку. – Ну, что ж, укладывайся спать, дорогая. Вот тебе постель. Постелешь сама. Завтра я не собрание не пойду, не смогу. На собрание в школу идти надо. И это, может, к лучшему, что без меня. Ты уж меня знаешь. Я баба прямая. Так что, иди завтра смело, с Богом и как пред Богом все говори и стой. Он все зрит, от Него, родимого, ничто не утаишь. А что братья тебе скажут, прими как от Бога. Ну, спокойного тебе сна и мира Божьего. Храни тебя Господь.
И Раиса, словно перекрестив ее, тихо удалилась, закрыв за собой двери. Она осталась одна. Припоминая ее слова, она чувствовала, как к ее сердцу подступает тревога. Ее очень поразили те слова Раисы, что теперь она им не сестра. А кто тогда? Мытарь? Блудница? При этих словах ее передернуло. Непроизвольно она вспомнила его. Как стремительно всё переменилось. Еще так недавно они были вместе, и она чувствовала везде его присутствие. А теперь она ночевала в чужом доме, на чужом диване, и завтра ей грозила некая экзекуция. Внутренне она понимала, что, посетив завтра это собрание, она, наверняка потеряет его. Борьба всё равно продолжалась в ее сердце. Он и Бог! Почему-то, Бога она связывала с сестрой Раисой, церковью и даже предстоящей братской экзекуцией. Нет, она же идет туда ради Бога! А значит, сможет это выдержать и все принять! Это теперь ее крест. Ее расплата. А будет ли платить он? Тут же возник, как чертик из табакерки, этот вопрос. Перебирая в мыслях, чем может поплатиться он, она не находила подходящую расплату. Он, вроде, везде и во всем был ни к чему не причастен. Непричастен к Богу, к друзьям, к близким. Он жил своей отделенной от всех них жизнью, и ничего, как будто бы, не терял. Но тут она увидела свое отражение в дверце серванта. И к ней пришел неожиданный ответ. Она, она сама была тем единственным, что он терял, а значит, тем, чем мог поплатиться! От этой мысли в ее сердце хлынули еще живые горькие воспоминания.  Ну что же, видимо, и ему придется через что-то пройти в этой жизни, а не одной ей. От этого ей стало легче, словно часть своей вины она смогла сбросить на чужие плечи. Так, думая обо всем прошедшем и предстоящем, она мирно заснула.

Когда он вечером вернулся к ней домой, то увидел, что его записка лежит под столом. Это задело его самолюбие. Он поднял ее и, сжав в кулак до бумажного комочка, открыл дверцу под раковиной и выбросил в ведро. Потом подошел к шкафу, взял с собой вещи и, положив ключи на полку в прихожей, захлопнул за собой крепко дверь. Дверь закрылась сама собою…

В институте проходили последние занятия перед дипломом. Уже полгода, как она не работала над переводами через церковь, но как-то сумела закрепиться, как неплохой христианский переводчик, и ее стали приглашать другие христианские общины. Сегодня она как раз возвращалась после небольшой конференции, тема которой была «Женская роль в христианстве». Ей пришлось переводить худого американского миссионера. По пути на собрание с братьями ее мысли еще путались с английскими словами. И ей было непонятно, то ли она пытается переводить их с английского на русский, то ли наоборот…. Подойдя к знакомому зданию городской библиотеки, она отметила, что народу еще не видно. В зале наверху уже горел свет, но никого не было видно. Она села на скамеечку перед залом. Мимо пробежали братья, но или не заметили ее, или не хотели ее замечать, потому что никто не поприветствовал ее. Она слабо привстала, чтоб поздороваться первой, но они так быстро полетели мимо нее, что она не успела. Она сидела пока одна в этом коридоре. Но вот внизу послышались людские разговоры, народ стал приходить. Сердце в ее груди бешено заколотилось. Она не знала, как ей быть теперь со всеми. Сестра Раиса предупредила, что никто из сестер теперь не будет с ней приветствоваться. Но ведь элементарное человеческое «здрасте» должно быть? Так она сидела, гадая, как ей поступать в этом новом своем положении. Вот пробежал еще один брат. Совсем молодой, но видимо уже удостоившийся чести присутствовать на братском собрании. Увидев и узнав ее в коридоре, он несколько смутился, потупил вниз голову и быстро прошмыгнул мимо нее. Она поняла, что и братья здороваться с ней теперь не будут. Она стала для всех словно пустым местом, или чем-то ужасным. Вот поднялись наверх первые сестры. Увидев ее, они удивленно подняли глаза, но потом, не подав виду, пошли в сестринскую, не подойдя к ней. Мимо пробежали две девочки, уже в косынках. Увидев ее, они испуганно посмотрели на нее и, что-то шепнув друг дружке на ушко, быстро побежали прочь. Мурашки холодком пробежались по ее коже. Ей показалось, что она словно вмиг покрылась какой-то страшной проказой, и все видели не ее, а эти струпья, и потому шарахались от нее прочь. Она почесала руку. Никто ее никуда не приглашал. «Может быть, сестра Раиса что-то перепутала?» - пронеслось в ее голове. Она был уже готова встать и уйти, как тут отворились двери комнаты, в которую входили братья, и тот самый молоденький братик посмотрел на нее и помахал рукой. Она встала и вошла в комнату.
Комната была небольшая. За длинным столом сидело братьев 10-12. В центре сидел брат Юра, пресвитер. Ей рукой показали место у дверей в конце стола, там как раз стоял одиночный стул. Она села. 
Братский гомон улегся. Брат Юра встал и, обращаясь к ней, сказал:
- Мы рады, что ты смогла прийти сюда. Наши молитвы не были напрасны. Господь услышал нас, - братья радушно закивали головами. – Мы слышали, что ты хотела нам что-то сказать. Вернуться в церковь. Покаяться. Это так?
Она мотнула головой. Во рту ее стало сухо. Она чувствовала, как все тело, начиная с ног, стало неметь.
- Мы не знаем и не хотим знать, как ты жила всё это время, - и он многозначительно взглянул на нее. В этом взгляде она прочла многое – и укор, и осуждение, и их победу, превосходство. Ей казалось, что она под этими пристальными, такими холодными взглядами, стала мгновенно уменьшаться, как Алиса в стране чудес. Все лица братьев для нее слились в некое одно, которое замыкалось суровым лицом Пастора. Он продолжал:
- Если ты решила покаяться и попросить прощения за все свое не смиренное поведение пред Богом, церковью, то ты должна это сделать. Сделать открыто, на членском собрании. Мы переговорим с братьями, когда это лучше сделать. Но прежде ты должна ответить нам: кроме своей души, осквернила ли ты тело? – Юра немигающим взглядом посмотрела на нее. Над столом зависла гробовая тишина. Казалось, что весь мир прильнул в эту минуту к ней, желая узнать сокровенное. В горле уже давно стоял сухой комок, не давая ей сказать ни слова. Она молчала. Брат Юра опять повторил свой вопрос, сделав ударение на нужном слове. Она собралась с силами и выдохнула из себя: «Да!»
Услышав этот ответ, который, видимо, они так ожидали, мужчины загудели. Только сейчас она осознала, что вокруг нее были одни мужчины. Как-то мерзко ей стало в эту минуту. Словно, ее раздели донага и выставили, как товар на невольничьем рынке. Ее передернуло от этого сравнения, но именно такой она ощущала себя в эту минуту.
Братский гул умолк, и брат Юра опять обратился к ней:
- Понимаешь, ты совершила тяжкий грех. Что тут миндальничать? На тебе грех прелюбодеяния. Ты убила свою душу. Только Бог может тебя помиловать через Христа. В церкви, среди нас, ты будешь пока на замечании, дабы эта скверна не распространялась на других. Мы не запрещаем тебе посещать богослужения, кроме членского. Формально ты хоть и остаешься членом нашей церкви, но пока ты находишься на братском замечании, посещать такие собрания ты не должна. Это же касается и причастия. Как долго это будет продолжаться для тебя, не знаю. На все воля Божья, - и он поднял кверху глаза и руки. – Но тебе надлежит пройти это очищение. И если ты пройдешь его с честью для себя, то вернешь ее как себе, так и в глазах других членов. Приветствоваться с тобой никто не будет, и ты сама не должна. Прими все это, как должное от Бога. Нет ни одного греха, который бы простил Бог через Христа. Даже царь Давид согрешал, но Бог его миловал, правда, давал ему проходить через большие скорби. Но в этих скорбях будет и твое очищение. Сейчас иди. Можешь остаться на собрании. Но не забывай о том, что мы тебе сказали насчет приветствий и причастия. Сейчас мы помолимся и благословим тебя. Давайте братья, вставайте, будем молиться.
Задвигались стулья. Братья неуклюже встали вокруг стола. Первым начал молиться Степан, и так все по кругу. Последним помолился брат Юра. Она стояла на молитве, и слезы соленными ручьями лились и лились с ее глаз. Ей казалось, что какой-то невидимый покров опустился на нее с неба и покрыл ее наготу. Она судорожно перебирала засохшими губами и тихо шептала: «Благодарю Тебя, Господи! Прости меня! Не оставь! Слава Тебе!» Вскоре молитва кончилась, братья гуськом стали выходить, проходя мимо нее, не произнося ни слова. Последним выходил брат Юра. Он посмотрел на нее и сказал: «Держись Божьей благодати! Да сохранит она тебя от падений!» Положил ей свою руку на чело и прочитал одну из молитв.
Она осталась одна. В зале, видимо, уже собрался народ, потому что слышался гул. Ей было страшно выходить к ним. Она сидела, вытирая ладонями слезы. Как всегда рядом не оказалось платка. Вдруг дверь в комнату приоткрылась, и в нее вбежал тот самый молоденький братик. Увидев ее еще здесь, он засмущался и, словно оправдываясь в чем-то перед ней, тихо сказал: «Извините, я здесь Библию свою оставил». Найдя ее, он так же смущенно что-то пробормотал себе под нос и исчез за дверью. Вскоре послышалось дружное пение. Собрание  началось. Она тихонечко приоткрыла дверь. В коридоре уже никого не было. Быстро промелькнула запоздавшая сестра. Она выждала еще несколько минут. Открыла свою сумку, вынула из нее темную косынку и повязала на голову. Почему-то, случайно или нет, именно такая оказалась у нее. Она осторожно, почти на цыпочках, вошла в конец зала и села в последнем ряду. Молодая сестра, кормящая ребенка, увидев ее рядом, отодвинулась от нее. Она словно не заметила этого. Больше рядом никого не оказалось. Пошло своим ходом богослужение. На нее никто не обращал никакого внимания, и она стала успокаиваться. Выходили братья на проповедь, пели псалмы. Все было, как и раньше. Только для нее как-то по-особенному, тепло и близко. Когда собрание стало подходить к концу, она тихонько встала и пошла к выходу. Молодая сестра с ребенком надменно посмотрела ей вслед. Спиной она почувствовала этот взгляд, но простила. Ей ли было судить других.
Вечером она пришла к Раисе. Та, видимо, уже все знала. Потому что особо ее ни о чем не расспрашивала. Дав ей ужин, она пошла укладывать детей, а потом, постелив ей постель, пошла к себе. Никаких разговоров к ней у Раисы не было. Утром она пошла в институт, захватив накануне взятую сумку. Перед занятиями она заехала к себе домой, поставила сумку в коридоре и заметила на полочке прихожей ключи. Они одиноко лежали на ней. Она бросила тревожный взгляд в открытую дверь кухни, откуда виднелся белый стол. Но на нем ничего не было. Она еще раз посмотрела на ключи. Тяжело вздохнула и вышла из квартиры.
Вечером она разложила свои вещи и обратила внимание, что исчезло то немногое, что висело в шкафу из его вещей. Ей стало обидно и горько. Она поняла, что он приходил и забрал вещи. А значит, он навсегда ушел от нее. Попользовался и бросил. Так, кажется, говорится в миру. Она подошла к большому зеркалу трюмо, которое осталось еще от матери, когда она жила здесь, и посмотрела на себя. Прямые светлые волосы, голубые глаза, нежные розовые губы, тонкий стан. Иногда ей нравилось любоваться собой. Наверное, она была красивая. Но она никогда не задумывалась об этом. Еще раз посмотрев на себя  в зеркало, она подняла руку и изо всей силы ударила себя по щеке. Потом по другой. Щеки моментально покраснели. По ним выступили белые полоски пальцев. Ей хотелось избить свое лицо до крови. Но, увидев эти белые полосы на раскрасневшихся, пунцовых щеках, она сжала их рукой, до боли, и, посмотрев на уродливо поднявшийся нос и щеки, сжала их еще со всей силы и еще раз ударила по левой щеке. Белые полосы покрыли все ее лицо. Она отвернулась. Больше она не хотела видеть себя.

В церковь она ходила на каждое собрание. Но всегда, чуть опоздавши, садилась в конце. И уходила чуть раньше всех, стараясь как можно меньше показываться всем на глаза. Брат Юра довольно отмечал это. Никто из сестер и братьев с ней не общался. Надменный Виталик всегда проходил мимо нее горделивым петухом. Но она старалась не замечать все эти бессловесные выпады. Сестра Раиса и еще несколько хорошо знакомых ей по домашним общениям сестер не приветствовались с ней открыто, но всегда улыбались, издали кивая головами. Раиса иногда позванивала ей по телефону, но домой не приглашала. Видимо, ей и так досталось от мужа, когда он приехал и узнал. Брат Петр был особенно суров с ней, и она его сторонилась.
Брат Юра обещал провести специальное членское собрание по поводу нее. Но пока не делал никаких объявлений. Видимо, все и так всё знали. Особенно подчеркнуто ее сторонились молодые сестры и замужние, которые не так давно вышли замуж. Среди них она чувствовала себя особенно униженной. Поэтому всегда стремилась обходить стороной. Так прошел месяц. За это время он ни разу не позвонил ей, хотя она в тайне своего сердца ждала его звонка. Телефон вообще почти всегда молчал. Теперь самым тоскливым временем для нее стали вечера. Они были ей такими же тягостными после смерти отца. Потом как-то все наладилось и, приходя сильно усталой после работы или после собраний, она отдыхала в этой тишине после дневного гомона. Но теперь эта тишина давила ее, погружая в тоску. Дома она чувствовала себя одиноко, в церкви тоже. Друзей у нее не было. Она стала перебирать в памяти те места, где ей было хорошо и спокойно. И тут она вспомнила Бориса Николаевича. Конечно, так хорошо и спокойно ей было только у него и ….. Тут она осеклась в своих мыслях, вспомнив его племянника, с которым ей тоже было так хорошо, и даже еще лучше. Но это было. Уже было… Она села на диван, подвинула ближе телефон и позвонила. Трубку взял Борис Николаевич. Она очень обрадовалась, услышав ее голос.
- Борис Николаевич, здравствуйте, вы узнали меня? Это я.
На том конце провода послышался слабый кашель и так знакомый ей теплый возглас:
- Как я рад, что вы позвонили, - сказал он, и в трубке опять послышался глухой кашель.
- Вы заболели? Мне показалось, что у вас кашель.
- Да, есть такое. Но это не заразно, - тут же осекся он, видимо боясь, что она сейчас повесит трубку.
- А я хотела напроситься к вам в гости. Можно? – спросила она как можно беззаботно и весело.
- Конечно! Можно! Только вам не поздно будет сейчас ехать? – обеспокоено произнес он.
- Я завтра приеду. Сейчас уже действительно поздно.
- Вы как обычно? – довольно и весело спросил он.
- Да, после шести.
Они попрощались, и она повесила трубку. После этого разговора ее сердце наполнилось теплом и миром. От этого человека постоянно веяло им. И ей было хорошо от мысли, что у нее есть такой замечательный человек. Она хотела добавить еще – друг. Но осеклась. Она не могла назвать его просто другом. Он был для нее – Борисом Николаевичем, и для нее это было больше, чем просто друг.
Она пошла в душ со светлыми мыслями. Впервые после всех последних месяцев. Моясь в душе, она напевала песню о Господе. И казалось, что вода тоже подпевала ей. Мыло выскользнуло из ее рук и гулко ударилось о бортик ванны. Она резко наклонилась вниз, и вдруг острая боль резанула ее по всему животу, словно турецкий палаш. Она с трудом разогнулась и, смывая остатки мыла, тихонько стала вылезать из ванны. Боль вроде прошла, но след от нее еще оставался в теле. Она набросила халат, пошла в кухню и налила себе томатного сока. Но выпить его не смогла. Ее вырвало. Она с растерянностью смотрела на мутную рвоту, не понимая, что с ней происходит.
«Наверное, я не до конца выздоровела после всех этих лекарств, -  попробовала она себя успокоить. – А может, сок испортился». Она взяла пакет сока, пытаясь разглядеть дату употребления, но, не разобрав смазанные цифры, открыла ведро и выбросила в него весь пакет.

Борис Николаевич действительно был простужен. Но его мама вообще слегла.
Она поздоровалась с ней, не входя в комнату. Анна Павловна, увидев ее, очень обрадовалась. Но слабость не позволяла ей встать.
- Вот видите, как скрутило. Даже не могу предложить вам чаю. Боренька, накорми нашу милую девочку!
- Мама, ну конечно. Ты могла бы не утруждать себя этими словами, - сказал Борис Николаевич, глазами показывая, что мама опять сказала нечто лишнее. Она подняла на сына большие глаза и пожала плечами. Для нее он всегда был и оставался Боренькой. Что она могла с собой поделать? Он закрыл дверь в ее комнату, чтоб ей не мешать, и они прошли в кухню.
- У вас прямо эпидемия, - улыбаясь, сказала она.
- Я слышал, что и вы были больны, - ответил он. Она кивнула головой и слегка покраснела.
- Да, наверное, грипп ходит по городу.
- Вот мы все им и болеем по кругу. Сперва вы, потом я, а сейчас мама. Но в ее возрасте каждая болезнь тяжело переносится. Хорошо, я сам сейчас сижу на больничном.
- А как же ваши студенты? – спросила она.
- Ну, студенты учатся, наверное, - улыбаясь ответил он. – А вы как, уже, наверное, на дипломе?
- Да. Летом будет защита.
- И какая у вас тема?
Она назвала. Беседа была непринужденной. Они говорили о погоде, о бедных животных, мерзнущих зимой, невзначай вспомнили лето и дачу. Она постаралась не продолжать этот разговор, потому что чувствовала, что он неизбежно коснется его.
- Борис Николаевич, а есть ли такие народы в мире, живущие без закона? Так, как им хочется? Наверное, таких уголков уже не осталось?
- Здесь я хочу поправить - нет народа живущего без закона. Даже самый примитивный народ, но только в наших глазах, имеет некий закон для себя, который строго исполняется. При чем, отношение к такому закону может быть у людей племени более серьезное, чем даже у нас, цивилизованных людей. Вообще, цивилизация - странная штука. С одной стороны она - показатель развитости общества, а с другой, ведь несет одно горе. Народы, живущие в тесной гармонии с природой, намного, может быть, счастливее нас с вами, - при последних словах, он внимательно посмотрел на нее. Она поймала этот взгляд и, смущенно опустив глаза, спросила:
- Но вот Содом и Гоморра. Ведь там народы были так развращены, что не имели закона. Я все время удивляюсь, как туда мог пойти Лот?
- Лот пошел туда, куда повели его глаза. А грех, как можно видеть, очень привлекательным может казаться. Но это только когда он скрыт, не явлен. Чем больше человек вкушает от этого греха, тем сильнее чувствует внутри себя опустошенность и смерть. Но ее можно узреть только на фоне закона. Пока нет закона, нет и осуждения. Те народы скорее всего не имели его, или оставили давным давно, так что их дети уже понятия не имели, где право, где лево. Хотя, наверное, классовый закон у них был. А вот нравственный точно отсутствовал, иначе они бы так не развратились. В этом вы правы. Когда человек теряет внутреннее мерило, что ему можно, а чего нельзя, то человек падает. Духовно падает.
Говоря это, он смотрел в окно, куда-то вдаль. И не видел, как ее щеки вспыхивали.
- Нравственность – это же голос нашей совести, так называемой «судьи Божьей» в нас. Если совесть испорченна настолько, что ее голос не слышит человек, то он будет жить безнравственно.
- А что является показателем нравственности? – спросила она, чтоб хоть как-то вступить в разговор. Борис Николаевич, продолжая смотреть в окно, на секунду задумался, а потом медленно произнес.
- Если брать мировую историю или этнографию, то можно увидеть, что у каждого народа и в каждом времени была своя нравственность. То, что было нравственно у одних, другие рассматривали как безнравственное. Но, во всяком случае законы нравственности – что можно, а что нельзя – шли от государства. Первобытнообщинное общество не имело этих понятий, но в то же время я не могу назвать их жизнь безнравственной. То же, что жизнь собаки или волка. Просто, чем ближе человек стоит к природе, тем меньше ему требуется различных условностей для существования в этой среде. Он просто живет в гармонии с природой, любит, понимает ее. Чем менее цивилизовано общество, тем меньше обязанностей у него перед этим обществом. Основной обязанностью всегда было продолжение и защита рода. Это заложено в каждом животном. Но когда общество переходит на новый уровень отношений, разрастается, когда образуется государство, то, чтобы поддерживать порядок и жизнеспособность этого общества, требуется нравственность. Она разграничивает права и обязанности людей между собой и друг к другу. Вот закон Моисеев – идеальный образец нравственности классового общества. Этот закон оказался залогом жизнеспособности еврейского государства на несколько столетий. Огромные Империи рушились и пропадали, а они живут до сих пор и пытаются исполнять свой закон. Любая конституция государства  - это образец и требования нравственных отношений к членам этого государства. Таким образом, выявляется связь нравственности с государством в идеальном своем качестве. Конечно, некоторые могут жить далеко безнравственно, и это, как правило, те, кто переступает закон – преступники. Но их относительно мало по сравнению с общим количеством законопослушных граждан. Но если это соотношение меняется в противоположную сторону, такое государство погибнет. Вот опять и вышли на Содом и Гоморру. Наверное, это и послужило к их гибели. Человек должен быть очень внимательным к голосу совести и ни в коем случае не потерять ее. Иначе он вообще перестает быть человеком.
- А если совесть есть, но человек, скажем так, переступил этот закон нравственности? Что тогда? – постаралась спросить она как можно с более беззаботным видом. Но он, видимо, почувствовал этот вопрос и, стараясь не смотреть на нее, ответил:
- Тогда такому человеку только Бог судья. Если совесть есть, то человек еще способен услышать то, что ему хочет сказать Бог.
- А как это услышать?
Он не выдержал и с улыбкой посмотрел на нее.
- И это вы задаете мне такой вопрос, товарищ верующая христианка?
Она густо покраснела. В этой беседе она совсем забыла, кто есть кто. Борис Николаевич так просто и интересно рассуждал, что она, как всегда, забыла, что он значится, вроде бы, неверующим. Но почему «вроде бы»? Почему неверующим? Может, неверующей в данную минуту была она? Это откровение ее поразило, как молния. Она не выдержала и с сильным волнением сказала:
- Борис Николаевич, вы тоже верующий. Настоящий верующий. Может, я по сравнению с вами фальшивое золото, а вы настоящее. Вы ведь всю жизнь храните себя!
Не зная от чего, на ее глазах выступили слезы. Конечно, это она оказалась неверной, фальшивкой, не сумевшей сохранить себя перед первым же искушением. А он, сколько лет он уже хранит себя! Она вдруг увидела его совсем по-другому, и это сильно поразило ее. Он, увидев слезы на ее глазах, поспеши дать салфетку. Его самого до слез растрогали ее слова.
- Ну что вы? Вы же совсем меня не знаете. Я по сути своей - мирской, даже немного атеистический человек. Сомневающийся, Фома неверующий. А вы меня уже в святые приписали. Мои слова – это слова. У меня профессия такая – говорить умные слова. Вы на это не смотрите и на этом не претыкайтесь. Вы ведь правильно связываете веру с церковью. Вот вы, - и он посмотрела на нее, - Вы нашли свою церковь, по-своему любите ее, стремитесь туда. Ведь это счастье! А я вот так и сижу все у разбитого корыта. Строю себе какие-то замки, пытаюсь все понять, осмыслить. А вера-то, она приходит внезапно, как озарение. И тебе не надо это доказывать. Для тебя это очевидно. Я рад за вашу веру. А про меня вы, право, перегнули. Я духовный скептик и аналитик. А таким обрести веру очень тяжело. Как сказано в Писании: «Сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такое человек получить что-то от Господа». Это как раз про таких, как я. Так что, до веры, до статуса святого, мне еще далеко. Вы намного ближе со своей простой, детской верой. Может, наивной в моих человеческих глазах, но драгоценной в Божьих.
Она слушала его, и внутри ее зрела борьба. Рассказать ему всё – о своей жизни в эти последние месяцы, о церкви, которая поставила ее на замечание, о том, что все отвернулись от нее или нет? В нем одном она видела хоть какое-то понимание и опору. И своей правдой она боялась потерять и ее. Он верил ей, в нее. И ей было больно это слышать. Знал бы он на самом деле – какая у нее вера, думала она, слушая его. А он продолжал и продолжал говорить о вере, о Боге, о своем сомнении, и все эти слова были, как нож по ране.
- А знаете что, - весело сказал он и открыл большой холодильник, - Мы сейчас откроем банку соленных огурцов и закусим ими.
Он наклонился, ища банку.
- Кстати эти огурцы дачного посола. Вкусные, хрустящие. Да где же они? А вот, - и он достал самокрутную банку, - Кстати, племянник привез, – и голос его погрустнел. Он поставил банку на стол и, взяв открывашку, быстро открыл ее.
- Вот, накалывайте на вилку, - сказал он, пододвинув к ней банку. И сам тоже наколол аккуратненький огурчик.
- Да, действительно потрясающе вкусные, - сказала она, ощутив в себе большой аппетит. Положив огурцы на простой черный хлеб, они ели их, хрустя за обе щеки. Съев уже три огурца, она хотела еще. Вскоре банка была опустошена.
- Ну, а теперь чаю! – победно сказал он.
Она все не могла отделаться от чувства, что должна сказать ему правду. В особенности, когда он стал нахваливать ее веру. Она потупила глаза и, смотря на золотистый чай в чашке, тихо произнесла:
- Борис Николаевич, я должна вам кое-что сказать,  - и замолчала.
- А вы считаете нужным мне это говорить? – спросил он, смотря на нее. Она подняла на него свои большие голубые глаза. В первый раз так долго она смотрела в его глаза. Раньше, она старалась все время их отвести и даже стеснялась ловить его взгляд. Но сейчас она смотрела в его уже не молодые, серьезные глаза и словно читала, что он и так обо всем догадывается и все знает. Не отводя глаз, она ответила.
-  Вы очень хороший человек. И вы очень много значите в моей жизни. Очень много. Вы такой честный, что вам просто невозможно врать. Я только хочу, чтобы вы знали, что я не такая хорошая и честная, как вы думаете. Мы все люди. И все мы грешим. Спасибо вам за все!
И она резко встала из-за стола. Он хотел, было, что-то ответить, но она уже пошла к дверям.
- Подождите, не уходите, - растерянно произнес он. – Ведь и я вам не сказал самого главного.
- Нет, мне нужно идти. Извините меня, что я так по варварски ухожу. Но если я еще немного у вас останусь, то окончательно погибну, - быстро говорила она, одеваясь.
- Погибнете? Но как же? Как это возможно! Я не могу отпустить вас в таком состоянии, - сказал он и схватил ее за руку, стараясь хоть как-то удержать.
Из глубины квартиры послышался стонущий голос Анны Павловны.
- Боря, принеси мне воды.
- Вас зовет мама, - стараясь уйти от него, быстро произнесла она. – Идите к ней, она просит воды.
- Сейчас мама! – раздраженно и громко крикнул он, поворачивая в сторону маминых дверей голову. Она, воспользовавшись этой секундой, осторожно вывернулась от его руки и захлопнула за собой дверь. Он тут же стал ее отпирать, но было уже поздно, она быстро сбегала по ступенькам вниз.
- До свидания, дорогой Борис Николаевич! Спасибо вам за все! – гулом донесся ее голос снизу. Он наклонился к лестнице и крикнул вниз.
- Я не сказал вам самого главного! Я жду вас! Приходите всегда!
Он не договорил. Внизу тяжело хлопнула входная дверь. Из глубины комнаты опять послышался голос Анны Павловны.
- Иду мама. Уже несу, – громко сказал он и закрыл дверь. Принеся маме стакан воды и приподняв ее над подушкой, чтоб она смогла запить свое лекарство, он вернулся на кухню. Посмотрел на тот стул, на котором только что сидела она, девушка из сказки. Глядя на этот одинокий стул, словно она продолжала на нем еще сидеть, он обратился к нему и произнес: «Я никогда не смогу сказать тебе этих слов. Никогда!»

После воскресного собрания, когда она уже хотела как всегда быстро уйти, к ней подошел Пастор и сказал, чтоб она была на членском собрании в следующую пятницу, будут разбирать ее вопрос. Она пришла.
Сначала все шло, как и обычно. В конце собрания вышел брат Юра и сказал, что на повестке дня стоит еще одни очень важный вопрос. Он назвал ее имя. Зал сразу оживился. Он попросил ее выйти вперед. Она пошла по центральному проходу, чувствуя, как взгляды всех одновременно направлены только к ней. За тот месяц, что она ходила опущенная на собрания, он уже свыклась с этим униженным положением. Хотя ей все равно было очень трудно.
 Пастор, не называя открыто грех своим именем, витиевато ушел в сторону, но в зале и так все всё знали и понимали. Он попросил ее помолиться вслух Господу о покаянии. Она это сделала.
После последнего разговора с Борисом Николаевичем ей стало легче и понятнее. Она давно уже все отдала в руки Божьи, и потом, стоя на этом позорном помосте, стояла словно не перед людьми, а перед Самим Богом. От нее шло какое-то внутреннее достоинство и красота. Даже те, кто постоянно пытались ущипнуть ее, видя ее в эту минуту, прикусили свои языки от досады.
Она стояла, простая и пресная. И ничто ее не задевало. Она сделала всё, о чем попросил ее Пастор, и молча, тихо прошла к своему месту. Брат Юра еще раз объявил всем, что она еще значится на замечании. И если к ней не будет никаких нареканий, то ее восстановят в прежних правах. Зал одобрительно загудел.
В общем-то, в  церкви было больше тех, кто ей сочувствовал и жалел, нежели злорадствовал. Все понимали, что она была молодая, одинокая, неопытная. У нее не так давно умер отец. Да и видя ее кроткий, богобоязненный вид перед собой, умилялись еще больше. После этого членского сестры уже приветствовали ее на словах, не давая только святого целования. Ее жизнь на последней церковной скамейке уже не казалась ей такой униженной, как раньше. В этом состоянии она стала находить некую силу для себя и сладость. Одно только тревожило ее - это постоянная головная боль и тошнота. Она не могла смотреть на пищу, особенно, если ее готовили перед ней. Ей становилось тяжело подниматься вверх на третий этаж. Появились какие-то тянущиеся боли в животе. Смутные подозрения постоянно бродили в ее голове, повергая ее в уныние. Но все же она решилась сходить к врачу.
Когда она пришла к своему терапевту и стала рассказывать то, что ее беспокоит, уже немолодая врач, с усталым видом посмотрела на нее и вдруг напрямую спросила:
- А вы не беременны часом, девушка?
От этих слов ее словно отбросило в сторону.
- Как беременна?
- Ну уж, я не знаю. Вам видней, - расплываясь в слащавой улыбке, громко произнесла она. – Вам не ко мне нужно. А к гинекологу. Сходите в регистратуру и узнайте, как она принимает, - сказала она и, расписавшись в карточке, отдала ей в руки.
С подавленным, обескураженным видом она вышла из кабинета. Медленно перебирая ватными ногами, она спустилась на первый этаж. На большом табло расписания она нашла гинеколога. Как раз сейчас у нее шел прием. Она пошла опять наверх.
В очереди к гинекологу сидело три человека. Две молодые, примерно ее возраста, женщины уже на последних месяцах беременности и совсем молодая разбитая девчонка.
 - Анфискина! – послышался грубоватый голос из-за двери. Девчонка вскочила и зашла. Две беременные женщины скользнули взглядами по двери и продолжали беседовать, обсуждая что-то свое. Она села напротив. Ей казалось, что эта очередь длилась всю вечность. Но вот из дверей врача вышла последняя женщина и, обратившись к ней, кинула:
- Заходите.
Она с дрожью в теле вошла в кабинет. За столом сидело двое. Пожилая старуха, чем-то похожая на бабу-ягу из сказки, и молоденькая девчонка. Баба-яга что-то дописывала на листах и, не смотря на нее, сказала:
- Садитесь. Что беспокоит?
Она назвала.
- Ну что же, милая, будем смотреть, - сказала врач и рукой показала ей за ширму. – Раздевайтесь.
- Как? Сейчас?
- А для чего вы тогда сюда пришли? – удивленно спросила она.
- Ну, я не знаю. Мне сказал терапевт…, - промямлила она.
- Терапевт – это терапевт. А вы сейчас находитесь у гинеколога. И чтобы мне знать вашу проблему, мне надо осмотреть вас.
- А по-другому разве нельзя? – слабо сказала она.
- По-другому у нас нельзя! – твердо ответила врач. – Может, где-то там, в Америке, медицина и дошла до таких уровней. Но у нас пока что нет. Так что, не волнуйтесь. Вы видимо у нас первый раз? А такое случается со всеми.
Видя, что она смущенно продолжает сидеть на стуле, Баба-яга грозно сказала:
- Или вы сейчас делаете то, что я говорю вам, или прошу нас больше не задерживать. Доктора тоже люди и хотят отдыхать. Правда, Леночка? – девушка за столом мотнула головой.
Она колебалась.
- Знаете, я приду в другой раз. Я сегодня не готова, – сказала она, вставая и беря карточку.
- Ну, как хотите, – разведя руками, проговорила врач. – Вы думаете, мне самой доставляет удовольствие в вас копаться? Что же, как соберетесь, то приходите. Только сильно не затягивайте. А то всякое может потом быть, - сказала врач, возвращая ей карточку.
- А что - всякое? – тревожно спросила она.
- Ну, вы прямо из детского сада! - воскликнула врач.- Раз вы пришли сюда с такими симптомами, то вы уже не маленькая девочка и должны были понимать, когда ложились…
Она густо покраснела, встала и направилась к двери.
- До свидания, - тихо сказала она.
- До встречи, - смеясь, ответила Баба-яга.
Уже закрывая двери, она услышала, как та говорила молоденькой медсестре: «Скоро все равно придет, бедолага. А тебе, молодой - наука. Видишь, какие приходят…» Больше она уже ничего не слышала.
Через несколько дней она действительно вернулась туда, и ее опасения оправдались…

... читать дальше >> http://www.proza.ru/2010/02/03/1104